Юлия Лавряшина. Серебряный ключ. Роман. Журнальный вариант ч. 6

У Оли сложилось впечатление, что он ловит каждое её слово, и это оказалось приятно. Конечно, её и раньше слушали и даже слушались, она привыкла к этому, но чаще это были малыши или лучшая подруга, а едва знакомый мальчишка – это же совсем другое дело!
- Детей, больных ДЦП, - пояснила она. – Юрий Васильевич… Ну, вы его видели! Я у него с самого детства тренируюсь. В общем, он вычитал где-то о таком лечении для этих ребят, изучил это дело и договорился с врачами, что мы будем приезжать по выходным и катать их пациентов. Далеко гонять, конечно, но нашим коням это только на пользу. Если пораньше выехать, ещё и машин на мосту мало – не надышатся всякой гадостью. А днём домой через бор возвращаемся, чтобы лёгкие прочистили. Самим тоже не помешает.
- Вот почему вы здесь оказались! – Настя осторожно погладила рыжий бок лошади. – Тёплая какая…
Оля догадалась:
- Хочешь прокатиться?
- Я? – девочка просияла, а глаза её сразу вытянулись и заблестели. – А можно?
- Можно даже стать членом нашего клуба. Он не элитный какой-нибудь… Хотите?
- Я – да, - быстро ответил Лёша. – Обязательно.
Удержать радость не удалось, и Олины губы сами собой расползлись в улыбку: «Значит, мы будем видеться!» Настя горестно вздохнула:
- А я не знаю. Одну меня не отпустят за город… А будет ли у мамы время возить меня? Но я хотела бы! Так хотела бы!
- Да ты ещё ни разу не ездила верхом, - остановил её Лёшка. – Вдруг не понравится? Отобьёшь себе всё, сразу желание пропадёт.
Она сразу набычилась, и он пожалел о том, что ляпнул.
- А вот посмотрим!
«Теперь Наська лучше сдохнет от боли, но от своего не откажется», - вздохнул он. Но это радовало – с другим характером в «Волнорезе» делать нечего. Он поймал её за руку:
- Не обходи сзади!
- Верно, - поддержала Оля. - У лошадей плохое зрение, она может принять тебя за что-то… Ну, страшное. А они ведь легко пугаются, хоть и здоровые такие. Как даст копытом со страху – мало не покажется! Но это не со зла, это они так защищаются. К незнакомой лошади лучше подходить сбоку. Спереди она куснуть может… А стоять всегда нужно слева, запомни. Погоди-ка…
Скинув маленький ранчик, Оля достала из пакетика кусок хлеба и протянула Насте:
- Угости её для знакомства…
Пока она объясняла, что с лошадью обязательно нужно поговорить – для возникновения контакта, и похлопать по шее, а не погладить, потом показывала, куда ставить одну ногу и как закидывать другую, Лёша думал о том, до чего ему хотелось бы принять в отряд эту умелую наездницу, уже помогающую детям. Конечно, надо было проверить её и всё такое, но он почти не сомневался, что Оля на все сто подходила для их команды.
Оказавшись в седле, Настя вытаращила глаза:
- А-а! В ней пять этажей, что ли?!
- Боишься высоты? – догадалась Оля.
Настя мгновенно изменилась в лице, точно готовилась к стрельбе:
- Ничего я не боюсь! Просто я раньше только на пони каталась. В парке…
- Расслабься, а то она тоже занервничает. Она тебя не сбросит. Вэнди – спокойная кобыла. Мы поэтому и берём её на эти сеансы иппотерапии. Но нужно дать ей почувствовать, что ты здесь главная, понимаешь?
- Человек управляет лошадью, а не наоборот, - пробормотал Лёшка.
- Точно. А Вэнди не будет против! Она за лидерство не борется. Она, знаешь, мечтательница… Что ты ухмыляешься? Ты же её не знаешь совсем!
Лёша затряс головой:
- Да я и не ухмыляюсь! Просто… Не слышал, чтоб лошадь называли мечтательницей.
- Она такая и есть. Засмотрится в небо и даже траву щипать забывает, - и снова переключилась на Настю. - Пропусти повод в кулак между мизинцем и безымянным пальцем. Во-от… И выпусти между большим и указательным. Только осторожней, он же соединён с трензелем – это железяка у неё во рту. Ей будет больно, если ты дёрнешь. Кулаки держи над её холкой, и пытайся управлять поводом только безымянными пальцами. Сразу, может, и не получится, но потом ты уловишь, как надо.
- А ты хорошо учишь, - заметил Лёша с уважением. Ему всегда легче было всё сделать самому, чем объяснить новичку.
Улыбнувшись, Оля хлопнула лошадь по шее и пошла рядом, придерживаясь за Настино колено, чтобы той было не так страшно. Мгновенье поколебавшись, Лёша пристроился с Олиной стороны.
- Почему её зовут Вэнди? – спросила Настя, пытаясь принять независимый вид, но гримасу страха стереть пока не удавалось.
- По именам родителей. Её мать звали Вэлли, а отца – Дик.
Приподняв сросшиеся брови, Лёшка усомнился:
- Это собачья кличка!
- Ну, конечно! Жеребцов тоже так называют.
- У нас не было ни одного Дика.
- И что? А у нас даже один Дикаприо есть. Совершенно неуправляемый! С ним никто справиться не может.
Лёша сперва опустил, потом вскинул голову:
- Я бы смог!
- Ты такой крутой, да? – насмешливо прищурилась Оля. – Ты ж его даже не видел! Он скачет просто как сумасшедший! Даже с виду ясно, что прыгун – спина короткая, плечи покатые, попец крепенький.
Настя хихикнула:
- Попец?
- А ты слова такого не слышала?
- Слышала. О лошадях тоже так говорят?
- О лошадях ещё похуже говорят, - призналась Оля. – С этой задницы Дикаприо кто только не съехал уже! Хочешь рискнуть?
Она устремила на Лёшку испытующий взгляд. Даже если б он никогда в жизни не сидел верхом, то сейчас всё равно сказал: да. Невозможно сплоховать, когда видишь такую синеву…
- Ну, смотри, - протянула Оля с сомнением. – Сегодня суббота? Завтра сможешь подъехать? А то потом только через неделю.
- Спрашиваешь! – у него перехватило дыхание: завтра он опять увидит её.
- А я? – всполошилась Настя. – Я тоже хочу научиться!
- Ты же говорила, что тебя могут не отпустить, - начал Лёшка и осёкся, прочитав в Настином взгляде: «А ты защитишь меня – успокоишь мою маму, вот она и отпустит».
Это было не совсем честно – так использовать волшебство, ведь Насте ничего особенного не угрожало. Ну, не научится ездить верхом, не смертельно же это! Правда, можно утешить свою совесть тем, что если Настя будет с ними, это принесёт пользу детям, больным ДЦП. По большому счёту, это истинная правда, но всё же Лёша надеялся, что Настины родители просто не станут противиться их поездкам в конный клуб.


****
Оказывается, всё, что я насочиняла в своей сказке, было самым настоящим предчувствием! И вот оно на самом деле вошло в мою жизнь: и конь, точнее - лошадь, к тому же, самая старая; и васильковые Олины глаза, так похожие на те, что я пририсовала ящерице с головой воздушного змея… Впервые я столкнулась с тем, о чём рассказывала наша учительница литературы: писатели моделируют действительность!
Конечно, я ещё не стала настоящим писателем, но твёрдо решила зайти в Дом литераторов, мимо которого ходила в школу. Как только моя повесть будет закончена (когда ж это произойдёт?!), и Ваня, как первый читатель, даст добро, я выясню: есть ли в Кемерово литературная студия, где можно показать рукопись прежде, чем отправлять Кораблёву. Хоть я и не прочла до сих пор ни одной его книги, но понимала, что Артур Кораблёв – слишком большая величина, и не стоит лезть к нему со всякими недоделками. Может, моя сказка вообще полный бред? И уж такому мастеру показывать её точно не стоит.
Я решилась бы показать её и той учительнице, у которой занималась в Новосибирске. Но в кемеровской гимназии литературу у нас вёл полный… Как бы помягче сказать? Идиот. Я поняла это в первую же неделю, когда увидела в тетрадке с проверенным сочинением тройку с минусом. За грамотность, правда, стояла пятёрка, но это вообще не имело значения, я ведь ниже пятёрки за содержание в жизни не получала!
Андрей Викторович остановился рядом с моей партой и уставился своими рыбьими глазами, какие, по моим представлениям, были у офицеров СС, отправлявших детей в газовые камеры. Рыбёшкой он вышел бы довольно мелкой, даже я почти догнала его в росте, а многие в классе уже переросли. Но это не мешало ему давить на нас. Папа говорил, что у маленьких мужчин развивается «наполеоновский комплекс», им хочется подчинить себе весь мир. И в случае с нашим учителем это было прямо в точку!
- Что, Ильина, удивлена? – голос у него был глухой и монотонный. Даже когда он читал нам стихи, звучали они на одной ноте.
А за окном второго этажа многоголосо щебетали синички, облепившие целой стайкой облетевшую рябину. Было похоже, будто они обсуждают какую-то жизненно важную проблему, ведь они то вдруг резко умолкали, точно задумывались, то снова принимались кричать – каждая на свой манер. Может, они решали: а не пора ли изменить стиль жизни и слетать на юг? Разве они обязаны мёрзнуть в Сибири только потому, что так было заведено у их предков?
Пока я пыталась представить – долетит ли синица до тёплых берегов, Андрей Викторович пробубнил:
- Твоя отсебятина тут никому не нужна. Есть критические статьи, изволь ознакомиться с ними и сделать компиляцию.
Наверное, он был уверен, что я не знаю такого слова и начну спрашивать, но меня интересовало совсем другое:
- Вы же задали сочинение, а не списывание. При чём здесь критические статьи? Мы должны высказать своё мнение о прочитанном!
Его широкий рот растянулся ещё больше. Я прямо увидела, как сейчас к потолку поплывут пузыри… Но вместо этого Андрей Викторович изрёк:
- Кому интересно ваше мнение о «Повести временных лет»? Всё уже сказано людьми поумнее вас.
Ясно, что он рассчитывал смутить меня, но я уже упёрлась рогом, как говорила мама:
- А зачем тогда вообще нам тратить время на сочинения, если это вам неинтересно? Вы что, сами не читали эти статьи?
И мельком глянула в окно: рябина опустела. Может, синички всё же решились на перелёт, чтобы доказать – они ничем не хуже журавлей, с которыми их сравнивает пословица? Из-за этого литератора я упустила такой момент!
- Самая умная, что ли? – подала голос Ксюшка Морозова. – Кому вообще интересно, что там у тебя в голове?
В последние дни она ожила, точно решительно вычеркнула из памяти то, как поливала рвотными массами весь класс. Никто вслух даже не заговаривал об этом, хоть все незаметно сторонились её. Но почему-то мне казалось, что многие придерживают это воспоминание, как бомбу замедленного действия. И рано или поздно Морозовой припомнят тот зловонный фонтан… Который я вызвала к жизни, и за это мне было немножко стыдно. Не сильно, но всё же было.
Может, поэтому я и пошла за ней вчера. Захотелось увидеть, какой она бывает наедине с собой. То, что мы все напяливаем маски, приходя в школу, ни для кого не секрет! Я, например, старалась казаться девочкой-ромашкой, чтобы никто не заподозрил, как могу врезать, если меня достают. Так старалась, что слишком многое стерпела от Ксюхи. А надо было ещё первого сентября не просто ткнуть её гипсом в бок, а треснуть прямо по голове, чтобы выбить дурные мысли, подстрекающие её издеваться над людьми.
Я тащилась за Морозовой по улице Кирова, стараясь держаться в толпе, но не выпускать её из виду. Конечно, легко можно было сделаться невидимой, только мне жалко было тратить на это волшебную силу. Мало ли на что она может понадобиться в любой момент? Поэтому я просто пряталась за спинами взрослых, что при моём росте вообще не проблема!
И я не зря таилась: Ксюшка оглядывалась пару раз, и было похоже, будто она и вправду кого-то боится… Так что я уже начала думать, что она не врёт насчёт возможного похищения, только не могла взять в толк, почему всё-таки телохранители поджидают её в условленном месте, а не сопровождают до школы? Ведь они могли бы маскироваться под обычных людей, и никто не обратил бы на них внимания. Не обязательно же быть двухметровым шкафом, чтобы суметь спасти ребёнка! Если честно, мысль о том, что Морозова на самом деле тоже ещё ребёнок, и, в случае чего, я обязана буду спасти её, прямо костью торчала в горле. И всё же я почему-то шла за ней…
И она привела меня в Центральный универмаг, до которого от нашей гимназии пять минут ходьбы. Я была разочарована: все мои подозрения рассыпались, столкнувшись с банальным шоппингом! Хотя этого следовало ожидать… Чем ещё может заниматься богатенькая девочка после уроков?
Не знаю, что заставило меня следить за Ксюшкой и дальше, но я не повернулась и не ушла. И не пожалела об этом! Ведь уже в отделе, увешанном колготками разных цветов, засекла, как Ксения ловко срезала ценник с чёрных ажурных леггинсов, и сунула их в мешок для сменки. Хорошо, что я не поленилась и натянула на себя невидимость, а то мой разинутый рот она враз заметила бы.
Если честно, я прямо остолбенела, увидев, как Морозова ворует. Зачем?! Ведь папочка ни в чём ей не отказывает - обновки-то чуть ли не каждый день появляются! Или… Не все же они украдены?! Пока мои мысли крутились в голове, как заполошные, Ксюшка уже вырулила из этого отдела и потопала дальше. Продавщица на неё даже головы не повернула – уткнулась в свой пасьянс на мониторе и ничего вокруг не желала замечать! Интересно, а за пропавшие вещи они не из своего кармана платят?
Иногда Морозова резко оборачивалась, точно подозревала, что за ней следят. Неужто кожей чувствовала моё присутствие? Всё-таки здорово быть невидимкой! Я и раньше мечтала незамеченной проникать куда угодно, чтобы посмотреть каким бывает тот или иной человек, когда думает, будто его никто не видит. Или послушать, о чём болтают за моей спиной – тоже очень интересно. Но я даже не надеялась, что такое желание может сбыться, и вот – на тебе! Я умею становиться невидимой и проникать сквозь стены и закрытые двери. Если честно, до сих пор не могу в это поверить!
Оставаясь незамеченной, я прошлась за Морозовой по всем отделам. И она везде пыталась что-то спереть! Но если в первый раз я растерялась от неожиданности, то теперь была настороже, и стоило ей протянуть руку хотя бы к мелочёвке, я силой мысли заставляла продавщицу обернуться или роняла с полки какой-нибудь крупный предмет. Ксения шарахалась, и вид у неё становился всё более обалделый. Я так и не дала ей больше ничего украсть в этот день, внушая себе, что защищаю её.
В общем-то, так оно и было! Ведь если это клептомания, её могут упечь в психушку, а признают здоровой – вообще в тюрьму. Конечно, не настоящую, для малолеток, но и там, я слышала, совсем не сахар. Пашке Орлову из «Кобры» кто-то рассказывал, что на «малолетке» ещё страшнее, чем на взрослой зоне. Никаких правил нет – ни внутренних, ни внешних. Беспредел. Поэтому хоть я и терпеть не могла Морозову, даже ей не пожелала бы там оказаться. Вот и таскалась за ней, как привязанная, по всему универмагу.
Когда мы наконец вышли оттуда, её физиономия была красной от злости. Одних леггинсов ей явно было мало! Сколько же она ворует, когда меня нет рядом? И главное – для чего? Мне так хотелось разгадать этот секрет, что я отправилась за Морозовой и дальше. Укрывшись за рекламным щитом, я снова приняла человеческий вид, чтобы не растратить все силы, сохраняя невидимость.
Уже остались позади и стадион «Химик», и кинотеатр «Москва», и Дом художника с его магическим и слегка пугающим глазом под крышей, а никакой роллс-ройс (или на чём там возили Ксюшку из школы?) не появлялся. Когда она свернула во двор, окружённый вовсе не элитными домами, а обычными «хрущёвками», мне опять пришлось раствориться в воздухе.
Около подъезда Ксюха обернулась и посмотрела прямо… сквозь меня. У меня всё равно перехватило дыхание и сжалось сердце: а вдруг увидит?! Но она только обвела двор подозрительным взглядом и юркнула в подъезд. А я, естественно, за ней, не переставая гадать, что этой гламурщице понадобилось в самом заурядном доме? Она поднималась по лестнице медленно, как старушка, тяжело переставляя ноги. Ей не хотелось идти туда, куда она шла, это было ясно. Что же её заставляло? Я уже просто умирала от любопытства! Здесь явно крылась какая-то тайна, а я их обожаю. Когда мы с Ромкой в Новосибирске расследовали Лёкино дело – это был полный восторг! Жаль, что всё так печально закончилось…
Тащиться пришлось аж на пятый этаж! Я изо всех сил старалась дышать ровно, потому что хоть видеть меня Ксюха и не могла, но услышать – запросто. Гасить звуки я ещё не научилась… Есть и такое волшебство, как полная невидимость, когда тебя даже собака не учует, но его я тоже ни разу не использовала. Ромка говорил, оно очень много сил отнимает, а они могут понадобиться. Не факт, что у меня будет время отлежаться и восстановиться. И шоколадки в рюкзаке нет…
На моё счастье, Морозова больше доверяла своим глазам. И если видела, что подъезд пуст, значит, и прислушиваться не к чему. Она остановилась на площадке возле металлической лесенки, ведущей на чердак, и начала копаться в ранце. Достала ключи и… открыла одну из дверей! Откуда она взяла ключи от чужой квартиры?! Украла? Или здесь жил кто-то, с кем они были знакомы так хорошо, что можно было доверить ключи? Может, её бабушка?
Дверь захлопнулась передо мной, но мне ничего не стоило проникнуть внутрь. Правда, на миг я заколебалась: необъяснимый страх облепил меня целиком, заставив коленки дрогнуть. Я не представляла, что меня ждёт за этой дверью… Но чувствовала: это настолько ужасно - лучше бы мне никогда этого и не видеть.


****
На прогулки с Ваней нам помогал выбираться мой папа, который стаскивал вниз сначала инвалидное кресло, потом его пассажира. Я пыталась уговорить Лёшку объединить волшебные силы, чтобы перенести Ваньку по воздуху – двигала же я шоколадки усилием мысли! Но Лёша отрезал:
- Пацан – это тебе не шоколадка. У нас кишка тонка, чтобы доставить его на набережную, как тебе хочется. Нечего и дёргаться! Представь, если мы поднимем его, а потом уроним?!
Этого даже представлять не хотелось, поэтому пришлось смириться и вызволять Ваню обычным способом. Если б его мать видела, как у него сияли глаза, когда я везла его по Весенней к Томи, то, наверное, забросила бы все свои непонятные дела и сама отправилась с сыном на прогулку. В первый раз мы проехались по набережной к Орбите, потом - на площадь Пушкина. Ванька так долго сидел дома, что ещё не видел скульптуры пушкинских героев, которые там уже прижились. Хотя, если честно, он не всех узнал, и пришлось слегка просветить его. Нам-то мама даже «Евгения Онегина» перед сном читала, когда сказки и поэмы кончились. Оказалось, что в моей памяти застряли целые отрывки, и я на ходу пересказывала их Ване. Вдруг прочитать не соберётся, хоть представление будет иметь! Это же Пушкин – знать надо…
Гуляли мы с Ваней только вечерами, когда папа возвращался с работы и мог помочь нам выбраться во двор. Когда я впервые попросила его помочь мне вытащить Ваньку их дома, папа аж глаза вытаращил:
- Какой ещё мальчик с балкона?! Почему я его не видел?
- Потому что ты бросил курить, - напомнила я. – Когда ты последний раз выходил на балкон?
Он взъерошил светлые, как у меня, волосы и смущённо сморщил нос, чуть склонив голову на бок. Маме казалось, что в такие минуты он становится похож на щенка, которому ни в чём нельзя отказать. Мне нравилось, когда он так делал, и я на всякий случай держала в памяти это его выражение, ведь мы с ним были здорово похожи. Значит, мне тоже невозможно будет отказать, если я так жалобно сморщу нос и склоню голову к плечу.
Но в этот раз мне не пришлось испытывать это оружие, потому что папа совсем даже не отказывался нам помочь. Он, конечно, не был таким уж здоровяком, и вся сила его ушла в интеллект, но и кресло, и самого Ваньку папа вытащил без особого труда. С тех пор мы гуляли практически каждый вечер. Лёшка всё собирался к нам присоединиться, но у него катастрофически не хватало времени, на нём же была больная бабушка, и несколько двоек, которые он успел нахватать в новой школе и поклялся исправить. А Ванину маму я так до сих пор ни разу и не видела, хотя она, конечно, существовала – кто-то же варил суп, который я потом разогревала.
Перед этой прогулкой Ваня прочёл новую главу моей сказки и молчал всю дорогу. Да и мне в этот вечер не хотелось болтать… Я, конечно, не рассказала ему, что дописывала в слезах, совсем как героиня старой голливудской комедии «Роман с камнем»! Только она там рыдала над вымышленными страстями, а у меня они так плотно срослись с настоящими, что мешали дышать. Ромка не звонил уже целую неделю. И хотя я вовсю обросла тут друзьями, сердце у меня, как сжалось от боли ещё дня три назад, так и не разжималось. Пульс вроде был на месте, но это вовсе не означало, что я жива.
Я убеждала себя, что у Ромки может просто не быть денег на телефоне – у меня ведь их тоже не было! После того, как я выговорила весь сентябрьский лимит за один раз, мама держала мой телефон на голодном пайке. А звонить с городского было неудобно: маме так и не удалось найти работу по душе, и она постоянно сидела дома, не отрывая глаз от книги, но не переворачивая листы. И хотя с папой они ни разу не сцепились за этот месяц, меня одолевало недоброе предчувствие, что долго мама так не продержится. Ведь однажды она призналась:
- Воздух театра… Ты не представляешь, что это такое! Если вдохнёшь его однажды, другой состав атмосферы не сможет заполнить твои лёгкие. А уж если пропитаешься, как я!..
Из этого нетрудно было сделать вывод, что мама просто задыхается вне театра, хотя она была не актрисой и не режиссёром, а просто заведовала литературной частью. Я пыталась понять: если ей станет совсем невмоготу в Кемерово, неужели папа откажется вернуться в Новосибирск? Правда, там нам негде было жить, ведь нашу квартиру разрушил тот взрыв, который стал моим первым боевым крещением. Мама намекала, что можно было бы продать бабушкину квартиру здесь и купить жильё в Новосибирске, но все мы понимали, что лабораторию в Академгородке, как папе хотелось, ему никто не предложит. А одной маминой зарплаты нам всем никак не хватит…
В общем, проблем у моих родителей было выше крыши! И всё это самым немыслимым образом сказывалось на том, что я не могу позвонить Ромке сама. Ведь я позвонила бы! Какая может быть гордость, если твой лучший друг пропал без вести? Теперь, когда сняли гипс, я начала писать ему «ВКонтакте», но почему-то он упорно не отвечал. Хоть и заходил на сайт, предоставлявший шпионские сведения о посетителях. А вдруг ничего с ним особенного не случилось, просто он встретил другую девчонку, которую ему захотелось спасать, как раньше меня? И Ромка просто не может подобрать слов, чтобы признаться мне в этом, не обидев…
Именно эти мысли и удерживали меня оттого, чтобы спросить о Ромке у наших общих друзей. С ними я тоже иногда общалась, но больше по пустякам. Я отвлекала себя от мрачных мыслей, как могла! Мы съездили с Лёшкой в конно-спортивный клуб, куда мама, к моему удивлению, отпустила меня без разговоров. Я так и не поняла – почему? Или черноглазый Орешкин произвёл на неё такое впечатление, что она вручила меня ему без колебаний?
А на Лёшку неизгладимое впечатление произвела кудрявая Оля, это я сразу угадала. И обрадовалась, потому что у неё тоже светились глаза, когда она смотрела на него. А когда улыбалась, то вся становилась точно солнце. Я таких красивых девчонок в жизни не видела! Хоть какой-нибудь знаток и сказал бы, что у Оли не самые идеальные черты лица, зато на неё хотелось смотреть, открыв рот.
Лёшка именно так и смотрел… Мне прямо жалко его становилось, когда они встречались и он начинал заикаться от волнения. Потом успокаивался, ведь Оля не воображала о себе невесть что и держалась как нормальный человек, который занимается делом, а не носится со своим лицом, как с яйцом Фаберже. Это я не сама про Фаберже вычитала – Аня просветила. Иногда она давала мне передышку и сама рассказывала перед сном что-нибудь интересное. Я-то сочиняла на ходу (хоть и лёжа!), а сестра так не умела, зато помнила много прочитанного. И я упрямо забивала себе голову всем, что услышала от неё и чему учила меня Оля, лишь бы не думать о Ромке и накручивать вокруг его необъяснимого молчания целый моток домыслов.
Но лучше всего от мыслей о нём отвлекала картинка, то и дело всплывающая перед глазами: следом за Ксюшкой Морозовой я попадаю в незнакомую квартиру, а навстречу на четвереньках выбегает обросший бородой, волосатый мужчина и трётся об её колени.
Хоть меня они и не видели, я так и вжалась спиной во входную дверь, готовая выскользнуть в подъезд. Ожидала, что Ксюшка тоже сейчас завопит от ужаса и отпрыгнет от этого чудовища. И меня прямо прошило насквозь, когда она вдруг погладила его по голове:
- Хороший котик. Милый котик.
И голос у неё при этом был совсем незнакомым, воркующим.
В голове у меня так и стучало: «Это что?! Игра такая? Но кто это такой? И зачем она к нему пришла?» Последнее прояснилось сразу: Ксюшка уверенно направилась на кухню, совсем маленькую, как в нашей бывшей квартире. Достала из ящика половник и, подняв с пола железную миску, налила в неё борща из кастрюли, стоявшей на плите. Когда она снова поставила миску в угол, волосатый кинулся туда и начал есть из миски прямо ртом, страшно чавкая и разбрызгивая борщ.
Я просто глазам своим не верила! Ксюха же вела себя так, словно в происходящем не было ничего особенного и для неё это – дело житейское.
- Кушай, кушай, - пробормотала она. – Мне тоже жрать хочется – сил нет!
Наполнив другую тарелку, она уселась за стол и начала есть, как ни в чём не бывало. Из окна пятого этажа была видна только облысевшая макушка старого тополя, и Ксюшка смотрела на неё с такой тоской, что меня вдруг обожгло догадкой: это же её квартира! Её жизнь. Нет никакого папы-олигарха и роскошного коттеджа! Никто не встречает её на лимузине с телохранителями. И шмоток новых не покупают – она ворует их в магазинах, чтобы подтвердить свою легенду о той реальности, которую выдумала сама. Потому что об её настоящей жизни рассказать немыслимо…
Этот жуткий человек в углу – кто он Ксюшке? Старший брат? Отец? Или даже дед? Из-за бороды совершенно невозможно было определить, сколько же ему лет. И страшно было предположить, почему он так ведёт себя? Насытившись, этот тип уселся на полу и начал вылизывать руки, которым вытер жирный рот. Делал он это старательно, от удовольствия жмуря глаза. Если б я не была уверена, что передо мной, хоть и отвратительный, но всё же человек, то сказала бы, что это гигантский кот. Вот тебе и Мутантия из моей сказки!
Ксюшка бросила на него угрюмый взгляд, но ничего не сказала. И стало ясно: ей не впервой наблюдать такое, и её уже ничем не удивишь. Доев борщ, она поставила тарелку в раковину и отправилась в единственную комнату, на ходу снимая школьную форму. Я едва успела отскочить ко входной двери, чтоб она не наткнулась на меня. Человек-кот потелепался за ней, и едва Ксюшка, натянув домашние штаны с майкой, уселась со своим самым навороченным в классе планшетом в кресло, попытался забраться ей на колени.
- Ну, папа! – раздражённо воскликнула она и толкнула его в грудь. – Совсем обалдел, что ли? Брысь на место!
Ворча что-то нечленораздельное, как настоящий котяра, он заполз на диван и свернулся клубком.
«А этот iPad она тоже стащила? – подумала я, не сводя с неё глаз. – Такой папа ничего не подарит…»
В тот же момент она вдруг подняла голову и поглядела на отца, задремавшего на диване. Никто не должен был наблюдать за ней в этот момент, никакие девочки-невидимки, и потому Ксюшка позволила отразиться на лице всему клубку эмоций, которые так ревностно скрывала ото всех. Она смотрела на своего ненормального отца с такой жалостью и болью – за него и за себя – что у меня едва слёзы не брызнули.
Но Ксюха и стыдилась его тоже и, может, даже ненавидела в душе. Губы её кривились от злости и скрытого страдания.
- Чтоб ты сдох, - вдруг произнесла она с такой страстью, что мне стало страшно.
И вдруг её всю прямо затрясло от плача, и она закусила ладонь, чтобы не разбудить отца. Некрасиво разевая рот, Ксюша шептала, с трудом удерживая всхлипы:
- Прости меня… Папочка! Прости… Я не хотела!
Но она хотела, и я это отчётливо чувствовала. Только чувства её были так противоречивы, что перечёркивали друг друга.