Николай Башев. Роковая любовь. Глава из романа «За околицей метель»

Летит душа к тебе босая,
Бездумно, свой оставив кров.
Ослепла и не видит края,
Моя безумная любовь.
А. Валеева.

В 1881 году в станице Донского уезда Калитвенской, на реке Донец, в родовом семействе казака Барышева Пантелея Георгиевича родился сын.
Рождение сына в семье казаков – особое событие, значительно отличающееся от рождения ребенка в простой крестьянской семье. (Так же, как и рождение дочери).
Маленьких казачат и казачек воспитывали в самобытном казачьем духе. Но мы сейчас пока поведем речь о рождении сына. Младенца мужского пола с первых дней воспитывали воином. Важнейшим событием считалось духовное рождение казака, то есть крещение. Проводится этот обряд через сорок дней после рождения ребенка. Особый подход делается к подбору крестного, большая часть ответственности за воспитание нового человека ложилась на него. В день крестин в люльку малышу клали шашку, стрелу или пулю, а затем наблюдали за его реакцией. Если младенец хватался за эти предметы, признавался «добрым казаком». А проявивший равнодушие к воинским атрибутам огорчал собравшихся нерадивостью.
Достигшему годовалого возраста казаку наголо стригли голову и сажали его на коня. Крестный давал ему шашку. Шашку ребенок, конечно, удержать не мог, но, если он хватался за нее ручонками, – это означало, что растет добрый казак.
Когда казаку исполнялось семь лет, его во второй раз стригли наголо. Бритоголовым он торжественно шел к первой в своей жизни исповеди. Тогда же его переселяли в мужскую половину дома, где с этого момента он спал в комнате со старшими братьями или дедом на жесткой постели. Мать больше не имела права его наказывать. Воспитанием будущего воина теперь занимались только мужчины.
С трех-пяти лет казачат начинали обучать верховой езде и рукопашному бою, с семи лет учили стрелять, а с десяти – рубить шашкой. Сначала их обучали отцы и крестные, затем – самые опытные представители казаков, нередко даже атаманы. Воспитание будущего воина признавалось крайне важным делом.
Воспитывалось в парнях и еще одно обязательное для казака качество – умение быстро, почти молниеносно, принимать единственно правильное решение в конкретной ситуации и воплощать его в жизнь. Для этого для мальчишек регулярно создавали ситуации, выход из которых они должны были находить самостоятельно. И к четырнадцати-пятнадцати годам юный казак владел сложнейшими элементами джигитовки, был смышлен и ловок.
С семнадцати лет и до момента, когда он поступал в полк, юноша назывался «малолетком», а в девятнадцать лет отправлялся служить на три-четыре года. Срок зависел от места службы. Дальнейшая жизнь молодого казака представляла собой почти постоянную военную службу с некоторыми перерывами.
Но не только физическим развитием и находчивостью отличались молодые казаки. Их с детства учили защищать слабых, с благородством относиться к девушкам и женщинам. Учили быть готовыми бороться за свободу, веру и честь.
***
Крестным, долго не раздумывая, Пантелей Георгиевич попросил быть казака-одногодка Платонова Петра Семеновича, Георгиевского кавалера, лучшего умельца в приемах джигитовки. Они совсем недавно вместе обороняли границы государства Российского.
Когда крестный на сороковой день жизни младенца опустил в колыбель шашку и заряженный патрон, крестник – ребенок довольно крупного телосложения – бессознательно прижал ручкой патрон к своей груди. А увидев шашку, улыбнулся. Когда же ее стали убирать из колыбели, крестник заревел во всю глотку. Возможно, это произошло случайно, но окружившие колыбель родственники единодушно решили, что без Всемогущего здесь не обошлось.
– Добрый казак будет! – гордо заявил Петр Семенович. – Следовало бы имя соответствующее ему дать.
После длительного обсуждения и споров решено было назвать нового казака Ермолаем.
– Назовем его в честь нашего земляка, атамана Ермака, – торжественно провозгласил Платонов, – ведь полное имя ‑ его Ермолай Тимофеевич Такмак. Я слышал, что он родился у нас на Дону, в станице Качалинской. Даст Бог, и крестник мой не посрамит род свой и доброе имя земляка нашего!
Когда же в годовалом возрасте постриженного наголо Ермошу посадили на вороного отцовского коня, он так вцепился в гриву, что пришлось стаскивать силой. А он, снятый с теплого крупа Воронка, продолжал тянуться в его сторону и реветь так, что слышно было далеко за пределами барышевского двора. Когда же крестный поднес к его рукам шашку, Ермолай перестал реветь и, заулыбавшись, обхватив ее обеими ручками, довольно замычал, так как разговаривать еще не мог.
– Ну, Пантелей Георгиевич, сынок наш, видимо, атаманом будет, – широко улыбаясь, радовался крестный, – я еще такого не видел, чтобы годовалый ребенок так рвался к коню и любил оружие.
– Скажешь тоже, Петр Семенович – атаманом, – покраснел от удовольствия за похвалу сына отец, – хватит и того, что он будет хорошим казаком.
– Это верно, – согласился крестный, – кем бы он ни был, а лет через семь ему нужно готовить коня.
– Ну, за этим дело не станет, долго ждать не придется, кобылица у меня на базý молодая, даст Бог, к тому времени жеребчика принесет.
– Да и у меня две кобылы, – подхватил крестный, – конем с двух дворов как-нибудь обеспечим.
Когда в семилетнем возрасте Ермолая Пантелеевича, опять постриженного наголо, вели к первой его исповеди, он уже считался лучшим верховым наездником в станице, мог на полном скаку выполнить любую акробатическую фигуру. Соскочить с лошади и, коснувшись обеими ногами земли, снова оказаться на спине коня, моментально развернуться в седле задом наперед. Стоя во весь рост, проскакать определенный участок, держась одной рукой за повод, а другой орудовать «шашкой» (пока еще палкой, специально сделанной для обучения казачат).
Все боевые науки схватывая на лету, Ермолай начал обучаться стрельбе из винтовки.
По достижении одиннадцатилетнего возраста не было ему равных среди сверстников как в рукопашном бою, так и во владении шашкой. И не только в станице Калитвенской, но и во всем округе. Молодой казак был рослый не по годам, отец и крестный частенько вывозили его на молодецкие игры в дальние станицы, где их ожидал обязательный успех воспитанника. После чего они торжественно проходили по рядам казаков с гордо поднятыми головами.
Переведенный в мужскую половину, он спал с дедом Георгием на дощатой самодельной кровати. И без труда приспособился спать на жестких досках, что говорило о его неприхотливом отношении к быту. Дед Георгий тоже немало вложил сил в воспитание внука, благо тот схватывал все на лету. В сложившихся, казалось бы, безвыходных обстоятельствах, иногда подстроенных специально дедом, молодой казак молниеносно принимал верные решения, выходя победителем из затруднительных ситуаций.
На женской же половине его место занял родившийся в 1890 году брат Афанасий Пантелеевич, у которого появился свой крестный. И отец переключился на развитие казачьей доблести младшего сына.
Ермолай обучался не только боевым наукам, но и духовным, которые он перенимал от деда, бабушки, отца, матери: защищать слабых, с благородством относиться к девушкам и женщинам, быть готовым к борьбе за свободу, за Родину, веру и честь.
Кроме того, в станице при храме Дмитрия Солунского находилась сословного типа школа, где преподавали Закон Божий, чтение и письмо, арифметику и строевую часть. В ней-то и обучался грамоте Ермолай Пантелеевич.
Конечно, на первом месте у казаков, несомненно, были умение владеть оружием и готовность в любой момент самоотверженно защищать Отечество, свой дом и семью. Отслужив три-четыре года, казак отпускался на два года домой, затем призывался снова на два года, и такой режим постоянного призыва на службу, но уже на более короткие сроки, чередовался до 38-летнего возраста. А если вспыхивала война, естественно, – на весь срок боевых действий. Помимо военной службы, на нем еще лежали тяжкие обязанности кормильца семьи – хлебороба. Владея довольно большими наделами земли, казаки заготавливали и большое количество сена, чтобы прокормить рабочих лошадей, домашний скот да еще и верховых (боевых) лошадей, которые на тяжелых работах не использовались. Кроме того, нужно было обработать пашню, посеять и собрать урожай зерна. Скота и птицы держали помногу, так как основной пищей были хлеб, мясо и молоко, в общем, что припасешь, тем и сыт будешь.
Поэтому в хозяйстве трудились и мужчины, и женщины, и дети с раннего возраста. Часто казаки объединялись дворами и совместно трудились на полях. Иногда в помощь приходилось нанимать крестьян.
И в этих делах Ермолаю не было равных. С десятилетнего возраста, когда отец призывался на службу, он становился хозяином в доме, дед не возражал и поддерживал все проявления хозяйской доблести старшего внука.
Матушка, Агафья Федоровна, не могла нарадоваться на красивого, ловкого во всем сына. Иногда, залюбовавшись им, она незаметно смахивала набегавшую слезу счастья. Ей так хотелось погладить сына по голове. Но не принято у казаков такое обращение, а зря. Недолго оставалось матери видеть своего старшего сыночка. Жизнь повернулась так, что Ермолаю Пантелеевичу выпала вскоре дальняя дорога, по которой он уже никогда не вернется к родному порогу.
***
Случилось это на девятнадцатом году его жизни. За три месяца до призыва молодого казака в Войско Донское Донецкого округа Ермолай влюбился так, что потерял разум.
Весной 1899 года молодой казак Барышев Ермолай Пантелеевич был призван на майские учебные сборы в станицу Каменскую, где находился штаб Войска Донского Каменского округа.
После того, как прошли учебные тренировки: различные поединки, где выявлялись способности молодых казаков в верховой езде, умении владеть шашкой, в меткости стрельбы из винтовки на полном скаку, метании копий и пик, было решено провести состязания казаков, показавших лучшие результаты в процессе проведенного сбора.
В состязания входили кавалерийские боевые приемы с копьем, пикой, фланирование казачьей шашкой, саблей, нагайкой. Немало было выявлено молодых казаков, умеющих отлично владеть всеми этими приемами, но лучшим среди них стал Ермолай.
С победой его поздравил сам командующий Донецким округом полковник Чернецов Василий Михайлович:
– Добрых казаков дает нам станица Калитвенская, я особенно рад этому, так как родом оттуда, – сказал он, вручая именную шашку. – Это твоя первая награда, Ермолай Пантелеевич, думаю, не последняя. Знаю отца твоего Пантелея Георгиевича и крестного Петра Семеновича, –славные казаки. Думаю, и ты не подведешь Отечество наше, царя-батюшку, и не посрамишь малую родину свою и Войско Донское наше! Присваиваю тебе первое казачье звание урядника.
– А теперь, – вышел вперед из рядов войсковой старшина, – самая красивая девушка округа вручит победителю казачью папаху. Иди принимай, достоин!
И он указал на взгорок, на котором полукругом выстроились молодые казачки. В центре с рушником на вытянутых руках, на котором красовалась черная барашковая папаха с красным околышем, смущенно улыбаясь, стояла девушка.
Ермолай, сажень в плечах, бесстрашный и ловкий боец-победитель, вдруг оробел. Не поднимая головы, медленно приблизился к девичьему ряду, протянул руки, чтобы принять подарок. Взгляд его, медленно оторвавшись от травы, поплыл вверх и замер на лице дарительницы. Словно молния мгновенно пронзила сердце великана, он обомлел. На него смотрели огромные синие глаза, окаймленные длинными черными пушистыми ресницами. Тонкие дугообразные брови черными крыльями ласточки взлетели вверх и замерли. Аккуратный носик, устремившийся от бровей вниз, привел взгляд оторопевшего юноши к прекрасному букету алых губ. Выбившиеся из-под цветного платка светлые пряди волнистых волос нежно теребил ветерок.
Принимая папаху, Ермолай как бы нечаянно коснулся белой нежной ручки девушки. Сердце вздрогнуло и на мгновение остановилось. Руку красавица не отдернула.
– Поздравляю вас, Ермолай Пантелеевич, – тихо произнесла она и еще раз обожгла нежным, печальным взглядом взор молодого казака.
Наступила неловкая пауза. Казак, замешкавшись, застыл с вытянутой рукой, затем, сообразив, что его медлительность со стороны кажется странной, быстро взял папаху и, развернувшись на каблуках, зашагал в строй.
Вернувшись в казарму, он прилег на свой лежак и, уставившись в потолок неподвижным взглядом, задумался.
– Кто же это такая, откуда она взялась? – не давали покоя мысли и огромные синие глаза, стоящие перед взором. – За два месяца сборов я много девушек видел в станице, но эту – впервые.
Конечно, в своей станице общения с девушками он не избегал, но так, чтобы полюбить кого-нибудь, до этого не доходило. Полюбить – значит засылать сватов, иного молодые казачки не принимали. Так складывалось веками.
По традиции воспитывали девочку в казачьих семьях верной подругой казаку. Мать и крестная с пяти лет учили малышку шить, прясть, готовить. Девочке внушалось, что самое главное – спокойная душа и чистое сердце, а счастье – крепкая семья и достаток, честно заработанный. Росла девочка с главной мыслью, что она будет хозяйка и мать, этому было подчинено все ее воспитание.
Когда девочка становилась девушкой, дед дарил ей серебряное колечко. Получив его, девушка начинала готовить приданое. Будущую свою супругу казак чаще выбирал в церкви. Смотрел, как она одета, как стоит на службе, как молится. Это говорило о многих чертах ее характера. Потом уже знакомился, если до этого они друг друга не знали. Решение о женитьбе высказывалось родителям. Они благословляли только после тщательного изучения родословной невесты. То же самое делали и родители девушки. Девичья жизнь заканчивалась сватовством и свадьбой...
– Что задумался, Ермолай? Понравилась девица, что ли? – над самым ухом прозвучал вопрос соседа по месту в казарме.
– С чего ты взял? – приподнялся Ермолай с деревянной лежанки.
– Ну, как – с чего, все видели, как ты покраснел, как рак вареный, когда папаху брал.
Соседом был молодой казак с хутора Красный Яр Петро Куделя.
– Да. понравилась! – согласился Ермолай. – Хороша и лицом, и статью! Хоть сегодня сватов засылай.
– Ну, ты сильно-то губу не раскатывай. Это дочка казака Аджубея Иосифа Калиновича, Дарья. Богатый черт как султан, работников держит полдюжины.
– А ты откуда все знаешь, Петро?
– Да как же мне не знать, он с хутора Красный Яр, мой сосед. А сюда в церковь дочку во­зит, жениха достойного подыскивает. У нас-то храма нет, так он сюда, а иногда и в вашу станицу заглядывает. А сегодня, видишь, согласился дочь перед «малолетками» (молодые казаки, не достигшие девятнадцатилетнего возраста) выставить.
– Послушай, Петро, можно я к тебе в гости на хутор приеду?
– Да мне что, приезжай, сестра моя Дуняшка с Дарьей дружит, только все это бесполезно, Аджубей богатого жениха хочет выловить.
– Что же я ни разу не видел эту Дарью у нас в храме? Видимо, редко посещаю храм. Вот Бог и обиделся на меня, скрыл такую красавицу. Познакомлюсь и зашлю сватов, мы тоже не нищие. Отец и крестный – Георгиевские кавалеры. Хотя скоро призываюсь в войско. Ничего, подождет два года, в нашей семье все ждут.
***
Встречали Ермолая в станице торжественно, в гости пришли атаман Гончар Федор Павлович, крестный Петр Семенович с семьей, соседи.
– Ну, что же, – подняв стакан с вином, произнес атаман, – от всех жителей станицы низкий вам поклон Пантелей Георгиевич и Петр Семенович, достойного сына воспитали. Не каждому в «малолетках» звание урядника присваивается и от полковника именное оружие вручается. Молодец, Ермолай Пантелеевич, не посрамил станицу нашу. Скоро на службу пойдешь, на хорошем счету ты теперь у полковника Василия Михайловича, а это – большое дело, быстро по службе продвигаться будешь. Выпьем за твои успехи и за здоровье воспитателей твоих.
Много разных хвалебных речей еще было сказано и немало выпито вина, но все эти похвалы не радовали молодого казака, вино он не любил, радости в нем не находил.
– Что-то ты хмурый такой, Ермолай, – заметил крестный, – радоваться надо, а ты сник. Недоволен званием урядника? Хотел, видимо, сразу есаулом стать, – пошутил он.
И тут Ермолай, отозвав крестного во двор, выложил ему все.
– Вот увидел девушку – и нет мне покоя ни днем, ни ночью.
– Ну, браток, это ли беда, за такого красавца, а теперь еще и героя, любая девица, не задумываясь, пойдет. Вот сходим в воскресенье в храм, покажешь ее мне.
– Да не знаю я, будет ли она там, с хутора Красный Яр она.
В воскресенье Ермолай, отец и крестный, надев праздничные наряды, двинулись в церковь. Им повезло. К началу литургии к храму подкатила тройка отменных лошадей в богатой упряжке. Выйдя из повозки, Аджубей, протянув руку, помог дочери спуститься на землю.
Ермолай замер: стройная красавица с ясными голубыми глазами, словно лебедь, плыла ко входу в храм, опираясь на руку тучного, с потухшим взглядом и хмурым лицом, отца. И этот контраст еще больше подчеркивал красоту девичьего лица и фигуры.
В такой день все раскланиваются при встрече. Но странное дело, Аджубей, кинув взор в их сторону, вдруг еще больше нахмурился и отвернулся. Дочь его, Даша, наоборот, обратив взгляд свой в сторону Ермолая, узнав его, улыбнулась и слегка склонила голову. Душа казака, дрогнув, вырвалась наружу и взлетела в чистое голубое небо, он приложил руку к груди и низко поклонился.
В церкви, во время литургии, Ермолай ничего почти не слышал и не видел, кроме стоящей чуть впереди фигуры девушки. К концу службы он потихонечку продвинулся вперед и оказался вплотную с Дашей, она краем глаза заметила это, но не отодвинулась. Правой рукой девушка молилась, левая же, опущенная вниз, оказалась рядом с его рукой, он, легонько коснувшись нежных пальчиков, замер. Нежная ручка в ответ легонько скользнула по его ладони и отодвинулась. Краска смущения залила лица рабов господних, недостойно ведущих себя в храме.
– Господи! – пела душа Ермолая. – Значит, и я ей не безразличен!
При выходе из церкви Даша чуть отстала от отца.
Улучив момент, Ермолай приблизился к ней и шепнул:
– Я скоро приеду в Красный Яр к Петру Куделе.
Девушка смущенно опустила глаза долу и согласно кивнула головой.
Застоявшаяся тройка вороных взяла с места рысью, и вскоре рессорная кошева скрылась за поворотом. Молодой казак неподвижно стоял, глядя на оседающую пыль над дорогой, где еще минуту назад виднелась милая сердцу головка горячо любимой девушки.
– Ты чего застыл, – толкнул в бок его крестный, – пошли домой.
– Ну, как девушка? – потупив взор, спросил крестного Ермолай.
– Хороша казачка, всем взяла – и красотой, и статью, и ведет себя соответственно. Только ты, как бык на базý, забыл, что ты в церкви, рванулся сразу к ней.
– Зовут-то как, узнал?
– Зовут Дарьей.
– Хороша Даша, да не наша, – выдал каламбур Петр Семенович.
– Значит, скоро можно и сватов засылать? – просиял жених.
– Нет, сынок со сватами придется повременить, – вступил в разговор отец, – нам в этот двор вход заказан.
– Почему?
Ничего не ответил Пантелей Георгиевич, промолчал.
***
– Ты на кого, Дарья, в церкви заглядывалась? – насупив брови, вопрошал Аджубей.
– Ни на кого, батюшка, – опустив глаза, лепетала девушка.
– Ну, ты мне не ври, я – стреляный воробей, меня на мякине не проведешь, я вперед смотрю, но и по сторонам все вижу. Это тот казак, которому ты папаху вручала, Ермошка Барышев?
– Да батюшка, это он.
– Что, понравился, что ли?
– Да, батюшка, – покраснела Даша.
– Да, парень хорош. Статен, ловок, красив.
– Мне можно с ним встретиться? – обрадовалась она.
– Ни в коем случае. Забудь про него, дочка. Если узнаю о тайных встречах, запру в комнате, на волю носа не покажешь. Будешь противиться, выдам замуж за старого казака-вдовца.
Лицо Даши испуганно вытянулось и покрылось краской, слезы градом полились из ее прекрасных голубых глаз. Она прикрылась ладонями и до самого дома не проронила ни слова.
«Опять эти Барышевы встают поперек дороги, никак их не обойти, – под гул колес думал Иосиф Калинович, – ну, нет, не бывать тому, чтобы Барышевский отпрыск еще и дочь мою увел. Поеду на неделе в станицу Тацинскую к сотнику Коршунову Димитрию, давний мой приятель. Есть у него сынок, не орел, конечно, но ничего, зато свой человек, да и богатством Бог не обидел. Хаживал сотник в свое время на персов, понавез добра. Приглашу их с сыном в гости на недельку, глядишь и породнимся».
***
До хутора Красный Яр от станицы Калитвенской было пятнадцать верст по дороге, если же переправиться на лодке напрямую, получается расстояние в два раза короче. Серый в яблоках жеребец Ермолая Соколик, спокойно преодолев плавно текущие воды Донца, выскочил на крутой берег в версте от хутора. Чем ближе подъезжал казак к хутору, тем явственней вырисовывался чуть в стороне от широких улиц большой дом, утонувший в зарослях фруктовых деревьев.
«Как там моя ласточка, удастся ли свидеться с ней сегодня? Где же дом Петра Кудели? Он говорил, что сосед Аджубея, но рядом с домом того нет больше строений. Значит, первый дом на улице от богатого особняка, далековато для соседства», – определил казак и не ошибся.
Действительно, у ворот намеченного дома он увидел Петра, сидящего на лавочке и лузгающего семечки. Рядом сидела довольно симпатичная чернявая девчонка. Видимо, Дуняшка – сестра Петра, догадался он.
– Вот так гость, – вскочил с лавки Куделя, – приехал все-таки.
Он приобнял соскочившего с жеребца Ермолая, видимо, был рад его приезду.
– Вот, Дуняшка, знакомься, это мой однополчанин Ермолай Барышев, я тебе о нем рассказывал.
Девушка встала, одернув юбку, без всякого смущения протянула свою маленькую ручку богатырю.
– Наслышана, мне Петька все уши прожужжал, ах какой Ермошка сильный, ах какой Ермошка ловкий. А ты и впрямь здоровенный парняга.
Ермолай сразу почувствовал, что понравился девушке, так как она не сводила своего пристального взгляда с его лица и не спешила убрать свою ручку, утонувшую до запястья в его огромных лапах.
– Ладно, идемте в дом, – пригласил Петро, – давай коня, я его отведу на баз да овсеца малость дам.
Гость быстро познакомился с родителями Петра, казаки – люди гостеприимные, а тут еще и однополчанин сына приехал, им теперь скоро служить вместе. На столе появились вино, закуски, фрукты. От вина Ермолай отказался, ссылаясь на то, что ему сегодня же необходимо ехать назад. За разговорами время пролетело быстро и неотвратимо приближалось к вечеру. Дуняшка все это время, как завороженная, ловила каждое слово парня, заглядывая ему в лицо. Петр незаметно подмигнул Ермолаю, мол, выйдем во двор.
– Ты ж, видимо, не за этим приехал, чтобы лясы точить с моими родителями? – спросил он, когда парни оказались во дворе.
– Конечно, нет. Слушай, Петро, друг, как же мне хотя бы на минуточку увидеться с Дашей.
– Сейчас попробуем что-нибудь сообразить. Только все это бесполезно, хоть ты и геройский парень, но Аджубею будешь не по нутру.
– Эй, Дуняшка, поди сюда, – приоткрыв дверь, позвал сестру Петр.
– Я уже здесь, – просияв смазливым личиком, радостно доложилась она.
Ей так хотелось побыть рядом с Ермолаем.
– Вот, что, Дуняшка, сходи позови свою подругу Дашу к нам.
– Это еще зачем? – сморщила носик она, ревниво взглянув на Ермолая.
– Мне с ней поговорить очень нужно. Спроси ее, куда мне подойти.
– Ну, если только поговорить, – недоверчиво протянула Дуня и скрылась за тесовыми воротами.
Появилась она примерно через полчаса – запыхавшаяся и с растерянной улыбочкой на лице:
– Вон видишь, жених, – с ехидцей заявила она, – за огородом яблони кучкой стоят, беги туда, ее еле из дома выпустили на несколько минут погулять со мной.
Ермолай, мигом перемахнув через забор, пролетел в секунды огород, перепрыгнул через заднюю ограду и оказался у яблонь. Там, прислонившись к стволу дерева, стояла его мечта. Лицо ее покрывала тень печали, на глаза навернулись слезы.
– Лапонька ты моя! – пал на колени казак, никогда он еще никому не говорил таких слов и думал, что не знает их, но они сами приходили ему на ум от сердца. – Ночей не сплю, молю Бога, хоть одним глазком, раз в день, видеть тебя. С того дня потерял я покой! Никто мне не люб! – и он припал губами к ее хрустальной ручке.
– Милый Ермоша, я тоже потеряла покой с того дня, как увидела тебя. И все время представляю, что стоим мы в храме перед Богородицей, взявшись за руки, и молим ее, чтобы она помогла нам соединиться!
– Дарьюшка, сейчас я уеду, а через три дня приду со сватами просить руки твоей у твоего батюшки.
– Милый мой, все это бесполезно, отец запретил почему-то мне видеться с тобой. Пригрозил, если ослушаюсь, отдать за казака-вдовца.
– Видимо, он был не в духе, а может, умом тронулся. Я много слышал о его крутом характере, но и я духом тверд. Стану на колени посреди вашего двора, и пока он не уступит мне тебя, с места не сойду.
– Хорошо, я буду ждать тебя, а сейчас прости, мне нужно идти, – она кинулась ему на шею, крепко обняла и будто растворилась за плотно примкнувшими друг к другу яблонями.
***
– Зря ты все это затеял, Ермолай, – попытался отговорить сына от задуманного Пантелей Георгиевич. – Я к Аджубею свататься не пойду, хороша девка, сам в церкви глаз от нее оторвать не мог, лучшей невестки и пожелать нельзя. Но кровная вражда разделяет нас с отцом ее, поэтому, если уж надумал, а я знаю, что свернуть с задуманного тебя невозможно, проси деда да крестного своего Петра Семеновича, идите, попытка не пытка...
...Переплыв Донец на лошадях, жених, дед и крестный приближались к дому Аджубея.
– А что говорить-то нужно? – спросил сватов Ермолай.
– Тебе – ничего, говорить мы должны, – сказал дед, – вот Петруха пусть первый и выступат.
– Говорить-то о чем? – почесал за ухом Петруха. – Я уж забыл эти прибаутки, давно никого не женил.
– Так, мол, и так, – начал поучать дед, – у вас, мол, телочка, а у нас бычок, ну и дальше, как пойдет.
– Ну, ты, дед, даешь, какая телочка, она, что тебе, на корову похожа, что ли? – обиделся жених.
– Ну, тады сами плетите, что хотите, а я буду молчать, – в свою очередь на дыбы встал дед.
Но говорить присказки никому не пришлось. На удивление сватов ворота дома Аджубея были распахнуты настежь, а сам он со своим другом, сотником Коршуновым, и его сыночком Антипом восседали на высоком крыльце за столиком, уставленным винами и закусками. Как будто бы специально ждали сватов.
Наездники попытались соскочить с лошадей на землю, но хозяин предупредил их попытку.
– А это, хлопчики, ни к чему, вы уж мне своими лаптями двор не топчите, – дал он понять, что бедный богатому не ровня, хотя приезжие были прилично одеты и никаких лаптей в помине не было, да и бедными их назвать было нельзя. – Знаю, зачем пожаловали. Зря.
– Почему же зря? – возразил Ермолай. – Я вашу дочку люблю, готов всю жизнь на руках ее носить, никому не позволю даже косо на нее посмотреть.
– Верю, а как такую красавицу не любить, – парировал Аджубей, – вижу, что любишь ты ее. Видимо, и страдаешь.
– Да. Весь извелся, места себе не нахожу.
– И этому верю, но дочь мою ты не получишь. Я тоже страдал, утопиться хотел, ничего, потом одумался. Видишь, теперь живу. Страдания – они закаляют.
– А я-то тут причем? Какое отношение я имею к вашим страданиям?
– А ты у отца своего спроси, он тебе все расскажет. Или у матери. Все, паря, разговор окончен. Поворачивайте, а не то я хлопцев крикну, они вам быстро кудри расчешут. Да и не нужен ты ей, вот Антип Коршунов – жених ее.
Ермолай никаких хлопцев не боялся. Как раз сейчас он был готов любого сам расчесать, и он бы так просто не отступился, но упоминание о женихе, сыне сотника Коршунова, подействовало на него, как ушат холодной воды.
«Вот как у богатых заведено, три дня назад клялась мне в любви, а сегодня уже новый поклонник появился», – зло думал он.
– Ладно, хлопцы, поворачиваем коней, – выдавил он, – а ты, жених Коршунов, мне теперь на узкой тропе не попадайся, я тебе все перья повыщипываю!
Такой позор перенести было тяжело. Обычно отказывали только никчемным казакам, ни на что не способным, и поэтому – голодранцам. Казаки, понурив головы, молча выехали за ворота неприветливого дома.
– Вы езжайте домой, я вас догоню, – выехав на улицу, завернул Ермолай к дому Петра Кудели.
– О, Ермоша приехал, – выскочила к воротам, сияя улыбкой, Дуняшка, – привет, жених!
– Да какой я жених, жених теперь уже не я. Вот свататься приезжал, от ворот поворот получил. Дойдет слух до нашей станицы, от стыда на улицу не выйдешь. Не нужен я, оказывается, Даше.
– Какой жених? Коршунов, что ли? Да Дашка на него смотреть даже не хочет. Это отец притащил в дом своего друга – сотника. А она, бедная, день и ночь в слезах, все о тебе думает.
– Правда? Спасибо, Дуня, – и Ермолай чмокнул девчонку в щечку. – Если можно, я через тебя связь буду иметь с Дашей.
– Конечно! – зардевшись от полученного поцелуя, сразу согласилась Дуняшка.
– Передай ей, что я ее люблю до безумия. Пусть не отчаивается, все равно выход найду, ну, пока, красавица, – вскочив на коня, махнул рукой и полетел догонять родственников.
«Господи, какой парень, вот бы мне такого. Да я бы на край света за ним, ни слова не говоря, пошла. Как все несправедливо: одним и богатство, и женихи хорошие, а другим ничего», – завистливо подумала она.