Автобус попался не тот и повез их не через новый Чуркинский мост, а в обратную сторону. Васька крутил башкой, вполголоса ругал замысловатые развязки, где сразу не разберешь, в каком направлении ехать. Пришлось возвращаться и пересекать залив со второй попытки.
Перемахнув на другой берег, сразу высадились как раз возле нового театра – оперы и балета. Большое кубическое здание вблизи оказалось и вовсе безразмерным. Андрей Васильевич приподнимал бровь, прикидывал объемы. Под крышей должно было вместиться штук восемь нормальных человеческих залов. Теноров и баритонов там еще можно было б отыскать – по голосу, а вот танцоров – вряд ли. Штабеля упакованной плитки перед входом указывали на незаконченность внутренней отделки, хотя первое представление, как пояснил Васька, уже состоялось. Причем такую цену на билеты накрутили, зло добавил сын, словно за полет в космос.
– А если я сей питомник муз обойду кругом? – оживился гость.
– Как хочешь. Только что там интересного – стены и стены.
– В этом и хочу убедиться. А то, может, весь театр на фанере нарисован? Может, это видимость одна? И потом, фасад с одной стороны и то, что сзади, часто выглядят по-разному!
Андрей Васильевич тут же взялся осуществлять задуманное, но не прошел и пятидесяти метров, как из будки выскочил охранник:
– Сюда нельзя.
– Почему? – удивился старший Почивалов. – Разве я что-нибудь нарушаю?
– Нельзя – и все! – доходчиво объяснил охранник. – Не положено.
Однако Андрей Васильевич сдаваться не стал:
– Я понимаю, если бы это был склад военной продукции: снаряды большого калибра, патроны в ящиках. Или емкости с бензином: достаточно спички, чтобы пых – и загорелось. Но ведь это театр, там артисты арии поют, в балете танцуют. Искусство! Что же тут секретного?
– Не имею права разглашать о секретности, – охотно ввязался охранник в беседу. – Но если полагается охранять, значит, есть что. И никому постороннему доступа вокруг объекта быть не должно. Ка-те-горически! У нас если нечего охранять, то оно никогда охраняться и не будет. Это черным по белому в любой инструкции записано.
– Значит, это не театр, а объект?
– Объект. И я состою при нем.
Против такой железной логики Почивалов не нашелся что сказать и повернул обратно.
– Не пустили, – обескураженно признался он Ваське. – Охраняют, видишь ли. А что тут охранять?
– Если охраняют, то не зря, это факт.
– Нет, ну здесь-то что?
– У нас всегда крепче всего охраняют тайну.
– Да какая тут тайна?
– Вот тут, батя, ты не прав! – Васька помахал бородой. – У театра, у любого театра обязательно должна быть тайна. Своя. Театр без тайны – это сарай со сценой. Допустим, разворовали половину денег при возведении стен, а кто – неизвестно. Тайна? Тайна! А еще лучше: в гримерке тихо закололи шилом меццо-сопрано. Или тенора перед спектаклем отравили паленой водкой.
– О!
– Да. И их души по ночам шляются за кулисами, стонут и поют разные арии.
– Но разве здесь кого-нибудь закололи? И какое отношение к тому, что ты называешь тайной, имеет охранник? Ведь он снаружи торчит, а не внутри!
– А ты подумай хорошенько! Тайна возникает тогда, когда куда-нибудь не пускают. Будь уверен: если тебя куда-то не пускают, тайна там появится обязательно! Дело даже не в людях, а в самом помещении. Наш ковчег певцов и танцоров пока только подбирает тайну для себя. Видимо, не решил, какая лучше подходит. А для начала – не пускает. Ты заметил, мы с тобой ни с того ни с сего на автобусе рванули в другую сторону? А тут еще этот охранник. Это все не случайно! Здесь обязательно кого-нибудь зарежут. Факт!
– Нет, я так не согласен. Зачем обязательно кого-нибудь резать?
– А кто тебя спрашивать будет? Ткнут шилом в грим-уборной – и нет меццо-сопрано.
Возвращались тем же автобусом № 15. Заглянули в магазин электроники, взяли чип для фотоаппарата, а в пивбаре ниже Андрей Васильевич купил полторашку нефильтрованного пива, к которому имел давнюю слабость.
В коридоре, как всегда, было тихо. В этом крыле жили молчаливые люди. В основном узбеки. Узбекские семьи отличались многочисленностью, но – поразительное дело! – даже дети не кричали и не пищали. Более того, Андрей Васильевич ни разу не видел в коридоре никаких детей и даже усомнился в их существовании, но Васька уверил: они есть, есть! Почивалов попытался представить, как в тишине маленьких квартир растут молчаливые дети, и не смог! Когда он звонил жене в детский садик, в трубку постоянно врывались вопли ее воспитанников... Квартирки узбекам сдавали внаем. Людмила тоже сдавала свою, пока в нее не заселился Васька.
Лег Андрей Васильевич в десятом часу. Его бородатое дитя устроилось за компьютером и разгуливало по сайтам, как кот по крышам. Затем вытащило из ящика пулю, найденную прошлым летом на острове Русском. Сравнивая с картинками, определило ее возраст. Пуля оказалась образца 1891 года, чему дитя шумно радовалось. А еще обнаружило, что коллекционеры дают за такую пулю триста рублей. «Значит, обогатимся», – подумал Андрей Васильевич и уснул.
На другой день никуда не ходили. Андрей Васильевич возился на кухне с луком и яйцами. Незаменимое блюдо юности, которое поглощалось когда-то в неимоверных количествах, начинало гостя раздражать. «Опять этот лук!» – с отвращением думал он.
Покушать сытно и разнообразно старший Почивалов готов был всегда, а вот торчать у плиты, пережаривать помидоры и морковь, а также помешивать черпаком что-нибудь в кастрюле – нет. В студенческие времена о еде как-то не думалось. Желудок перемалывал любую дрянь, в тонкости особенно не вдаваясь. Однако возраст брал свое, и Андрей Васильевич давным-давно сделался разборчивым. Расставшись с очередной женой, он через недельку уже оглядывался: где бы для него могли накрыть стол? Чем дольше не было у него вкусной и здоровой пищи, тем отчетливей росло беспокойство.
Женщине подманить его не составляло труда. Достаточно было приготовить голубцы, сдобрив их специями и украсив зеленым лучком и петрушкой, или напечь в духовке пирожков с творогом и намекнуть, что так будет каждый день, – и все. Он уже не примеривался, изрядных ли размеров у хозяйки грудь и достаточно ли прямые и полные ножки, – он смотрел на стол. Любому, самому изысканному женскому макияжу он предпочитал лежащую на видном месте кулинарную книгу с цветными картинками, рецепты из которой регулярно овеществлялись в кастрюлях и сковородках.
А тут с питанием началось натуральное бедствие. Первая жена пропала: врачи, словно спохватившись, лишили ее поблажек и надежно законопатили в палате. И поступление домашней еды им с Васькой прекратилось.
Андрей Васильевич очень от этого загрустил и позвонил больной – справиться о здоровье.
– Почивалов, что тебе мое здоровье? – мрачно ответила трубка.
– Дорого как память. Со мной ты никогда ни на что не жаловалась! Ты даже понятия не имела, где анализы сдают! Гадала как-то: куда баночку с мочой отнести? Любой микроб ломал о тебя зубы. Скорей уж я подцеплял какую-нибудь ангину.
– Перестань, а! Если разобраться, кто забрал мое здоровье?
– На меня намекаешь?
– На кого ж еще? Все нервы истрепала именно с тобой!
– Ну да, ну да. Скажи: это не тот камень, что был у тебя за пазухой, теперь провалился в почки?
– Почивалов, я за твои шуточки готова иногда убить тебя!
В четверг, это было уже 13-е, отец и сын выбрались в центр и осмотрели памятники.
В то время, когда коренные жители, невыразительные за стеклами машин до однообразия, мчались по своим прозаическим делам – кто спеша затариться продуктами в супермаркетах, кто выбрать для ремонта моющиеся обои или посетить дачи после зимы, – отец и сын Почиваловы были заняты поисками некой эфемерной субстанции: они искали впечатления для гостя.
Памятники начали обходить те, которые в бытность здесь Андрея Васильевича еще не успели появиться. Гостю очень понравились три из них, не нашпигованные отталкивающим величием. Они без всяких церемоний предлагали держаться на равных.
Первый из таких субъектов – сухощавый гос-подин западного покроя, в шляпе, в изящном костюме-тройке и при галстуке, – расположился с чашечкой кофе в ста метрах от знаменосца в буденовке, за столиком у одной из кофеен. Возле него стоял свободный стул.
– Однако! Хозяева кафе – люди с выдумкой, – воскликнул старший Почивалов. – Этот джентльмен здесь очень уместен. Я думаю, в летние месяцы он дает заведению немало дополнительных клиентов. Жаль, сейчас не июль. Я бы не против посидеть часок за столиком с этим господином, пообщаться по-джентльменски, покалякать о том о сем.
– Ты мало похож на джентльмена.
– Как это – мало похож?
– В зеркало давно заглядывал? Какой из тебя джентльмен?
– Вот тут ты ошибаешься: было время, когда я мог назвать себя джентльменом. И этот факт не подлежит сомнению. Абсолютно!
– Да ну?
– Точно! В середине 80-х в городе одновременно исчезли дешевое курево, водка и вино – месяца на два. Тебе, как я понимаю, слово «дефицит» ни о чем не говорит. Это когда на прилавках чего-нибудь нет или оно было, но куда-то пропало. Такое несчастье случилось с куревом и водкой. А выпить и закурить хотелось по-прежнему: в молодости я дымил так, что о-го-го! И вот захожу в гастроном, в тот самый отдел, где продается требуемое, а на полках одни дорогие неликвиды. Из тех, которые годами покрывались пылью: никто их не брал. И очередь из семи-восьми граждан. Я, как положено, пристраиваюсь последним и слышу: «Мне коньяк и две сигары», «Две бутылки коньяка и сигару», «Три сигары и коньяк». И тут до меня доходит, что я нахожусь в обществе джентльменов. И сам такой!
Васька слушал рассеянно, ему не терпелось отправиться дальше.
Бронзовый моряк на Океанском проспекте торчал у обочины.
– Торговый флот. Шустрые были ребята, – прокомментировал старший Почивалов, разглядывая лохматого моремана. – Из Сингапура баулами везли всякую всячину. Куртки, зонтики, джинсы. А еще – электронику. Снабжали весь Дальний Восток. Я знал одного. Он специализировался на музыкальной аппаратуре и как бы подсказывал нашей непробиваемой стране, что нужно срочно развивать свои магнитофоны. Но страна его не услышала и упрятала за решетку. А в комсомольской газете написали: гневно осуждаем мерзавца за пресмыкательство перед Западом! Бердюгин его фамилия. Эх, и почему у меня дома не изваяют фигуру, которая схватит за живое? Хотя бы памятник гаишнику с радаром в кустах на обочине. У водителей была бы куча эмоций!
Морячок держал поднятым палец правой руки – чтобы поймать такси. Этот палец, натертый до блеска, сиял как солнце.
– Мы из любой ерунды можем создать примету! – проворчал сын.
Он с утра был не в настроении.
– А что значит – натереть палец? – полюбопытствовал гость.
– Удачу. Дальнюю дорогу.
– Эх, когда-то мне для дальней дороги ничего натирать не требовалось. Проснешься утром – о! – а ты, оказывается, уже на скамейке в зале ожидания или на койке в каюте траулера!
– Признайся: тебе эта пластинка не надоела?
– Какая пластинка?
– Называется: «Вот в наше время...».
– Нет, не надоела. Я разве виноват, если постоянно что-нибудь вспоминается?
Оставив морячка ловить такси и дальше, начали подниматься к главному зданию университета на Суханова.
– Что может быть приятнее, чем посидеть с изваянием за одним столиком или умышленно тормознуть на голосующую бронзовую руку! – рассуждал Андрей Васильевич. – Ваши скульпторы стали ближе к населению, они шагнули к нему.
Уловив паузу в потоке машин, пересекли дорогу.
– Вот шкаф, – сказал Васька.
– Вижу.
В скверике с бюстом Суханова прямо на тротуарной плитке стоял книжный шкаф. Обыкновенный книжный шкаф с полками и стеклянными дверцами. Не новый. На полках теснились разные книжки, большая часть из них уже явно успела побывать в руках, и не по одному разу.
Сынок с интересом ожидал реакции папы.
– Как он здесь оказался? – Старший Почивалов разглядывал через стекло названия на корешках. – Почему шкаф выбросили вместе с книжками?
– Что тебя удивляет?
– У нас в Асинске тоже книжные шкафы иногда выбрасывают, это не новость. Но без книг. Мы выработали привычку: книги перед выбросом вынимать.
– Никто его не выбрасывал! Это специальный шкаф. Каждый может принести сюда свои книжки и взять те, что понравились.
– Как это? Почему именно сюда?
– Так интересней.
– А что, все библиотеки в городе закрыли? Библиотекарей погнали на биржу?
– Библиотеки – вчерашний день, – небрежно сказал Васька. – Там разная бюрократия: карточку на тебя заводят, сроки для прочтения устанавливают. А здесь никакой волокиты, подходи и бери.
Почивалов-старший продолжал рассматривать книжки.
– Допустим, я возьму. А если взамен ничего не оставлю? Приду с мешком и все, что тут есть, в него затолкаю. Тогда как?
– Вон видеокамера, – указал Васька.
– Однако! Предусмотрели!
– Еще бы! Полагаешь, ты один такой сообразительный про мешок подумал?
– Ничего я не полагаю. Но меня вот что сейчас удивило: к книгам обращаются для того, чтобы разобраться в самых важных, самых насущных вопросах. А мы с тобой минут пятнадцать стоим, и никто сюда не пришел, не поторопился ни в чем разобраться. Неужели у местных жителей нет сегодня никаких насущных вопросов? Таких вопросов, которые хоть сдохни, но разрешить надо?
– Есть у них такие вопросы. Как не быть!
– Так в чем дело?
– Следует подождать. Время для разрешения еще не пришло.
– А когда придет?
– Этого не знает никто. Ты в церковь ходишь?
– Нет, не получается.
– И мать не ходила. А однажды жареный петух клюнул – и побежала. С вопросами так же.
– Вон оно как!
– Да. И потом, студенты активно пользуются.
– А эта камера круглосуточно работает?
– Круглосуточно.
– В целом идея хорошая, – оценил старший Почивалов. – Если студенты пользуются, я бы отвел в этом шкафу полочку для шпаргалок. Сдал экзамен – подумай о тех, кто идет за тобой, не заставляй других мучиться. Обалдеть можно, сколько времени мы тратили на шпаргалки. А как мельчили! Артем Шубин умудрился все лекции по математике за полгода уместить на трех листочках размером со спичечную этикетку. Я бы даже развил идею – опять же для студентов. Рядом с общежитием надо поставить обеденный стол. Ты приходишь с пакетом жареной камбалы, выкладываешь. Увидел кусок вареного мяса на столе, сожрал и потопал дальше. Следом с пакетом печенья тащится любитель камбалы.
– Опять ты со своими хохмами, – рассвирепел Васька.
– Какие хохмы? – удивился Андрей Васильевич. – Не надо в очереди стоять, чек выбивать. Никакой бюрократии, очень удобно.
– Да ну тебя.
Молча проследовали дальше.
За главным корпусом университета памятник генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьеву-Амурскому. Здесь же его могила – массивное мраморное сооружение. Чинно и строго. Генерал-губернатор на постаменте был сильно задумчив. Он прислушивался. Внизу, за драматическим театром имени Горького, неизвестно откуда взявшийся Высоцкий пел:
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее...
– Пока живет человек, редко думает, где ему лежать предстоит, – глубокомысленно изрек Андрей Васильевич. – Когда Муравьев-Амурский разглядывал с палубы корабля дикий берег, ему и в голову не могло прийти, что когда-нибудь его здесь и закопают, а кости для надежности придавят мрамором. Иногда происходит такое, что и предположить невозможно.
Спустились еще ниже, обогнули слева здание театра и обнаружили самого Высоцкого. Бронзовый Высоцкий устроился на ступеньках с гитарой. Над ним из динамика, в его же исполнении, гремело:
А еще вчера все вокруг
Мне говорили: «Сэм – друг!
Сэм – наш, – говорили, – гвинейский друг!»
Пожилая пара подкатила инвалидную коляску. Дед с бабкой перенесли на скамейку девочку лет двенадцати. Васька рассматривал надпись, которая украшала ступеньку: «Открыт закрытый порт Владивосток».
– Иногда для того, чтобы памятник сварганить, достаточно маленькой строчки. – он скривился. – Всего одной ничего не значащей строки. Смешно! Высоцкий, готов поспорить на что угодно, и не думал над ней, накатал машинально. А тут бац – и памятник.
– И плюс к этой строчке еще несколько сотен песен. Мне нравится про цирк: «Ой, Вань, гляди, какие клоуны!» А другим – другие нравятся. Я помню, как в первый раз пошел в море на практику. Было такое судно погоды «Волна». И при мне моторист Серега целый час гонял на магнитофоне одну песню – про шахматистов. И все время хохотал, как безумный. А Серега вовсе не дурак был.
– И что из того? – взвился Васька. – Вот пел раньше один: «Увезу тебя я в тундру...» Что ж теперь – ему по всей тундре памятников навтыкать?
Почивалов махнул рукой: не объяснишь...
– А ты попробуй! – настаивал сын. – Что, сказать нечего?
– Как это нечего? Про Высоцкого всегда есть что сказать.
– Так скажи!
Старший Почивалов помолчал, собираясь с мыслями.
– Он, понимаешь ли, умел обнадежить. У него это получалось... Не знаю как, но у него это получалось. Когда он умер, я чуть не заплакал!
– Почему «чуть»?
– Ну... Я думаю, ему было бы неприятно, если бы мужики плакали.
– Обнадежить умел, – проворчал Васька. – Да, есть там в песнях, конечно, не спорю... Однако не «Мумий Тролль» и даже не Цой.
– Тут я согласен.
Старики дали девочке блокнот и карандаш. Она рисовала.
Перейдя центральную улицу, которая обратно стала Светланской, очутились у восстановленной арки Цесаревича. Здесь же, наискосок, гость обнаружил памятник святому защитнику земли Русской Илье Муромцу.
– Почему он здесь? – спросил Андрей Васильевич, разглядывая памятник.
– Не знаю.
– Я точно помню: Ильи Муромца на Дальнем Востоке не было. Он был в Муроме. И под Киевом.
– Его могли сюда отправить. В почетную ссылку. Для полного искоренения басурманства!
У Васьки, когда он чушь начинает городить, ни один мускул не дрогнет, прямо как у отца. Все, однако, быстро выяснилось: рядом, в часовенке, хранилась часть богатырских мощей. Но часовенка оказалась закрыта. Объявление о том, что сегодня она не откроется, было продублировано иероглифами.
Вышли на набережную, постояли у воды. Но задул ветер с моря и прогнал их.
Обратно вернулись автобусом 55-го маршрута.
По коридору навстречу двигалась уже известная девица, но не в халате, а в яркой красной курточке. В полумраке лицо ее было таинственным.
Андрей Васильевич галантно раскланялся:
– Приветствую, миледи. У вас прекрасные глаза!
Девица шарахнулась.
В прихожей Васька отчитал отца:
– Не приставай к людям. Какая миледи? Она девушка дикая, книжек не читает.
За ужином сынок спросил:
– А как ты решился приехать сюда после школы? Ведь ни родственников, ни знакомых у тебя здесь не было, так?
– Так.
– И чего вдруг приспичило стать океанологом?
– Ничего не приспичило. – Андрей Васильевич вытер губы. – Человек должен быть способен на поступок, и у твоего отца этого не занимать. Решение возникло перед самым окончанием школы. Химия, один из последних уроков. Сидим с Колькой Петровым – он только год как у нас учился – за последней партой, и Колька спрашивает: «Ты куда думаешь поступать?» – «Не знаю, – говорю. – В Кемерово, наверно, поеду. Или в Томск». И тут он заявляет: «У меня отец – горный инженер, мы семьей по стране помотались. В Подмосковье жили, в Донбассе жили – там ничего интересного. Сибирь я посмотрел. Давай махнем на Дальний Восток». – «Давай, – говорю, – а куда?» Колька достает из сумки справочник для поступающих в вузы – выпускали тогда такие, в зеленой обложке, в нем все институты, все университеты страны были указаны и каким специальностям в них обучают. «Я, – говорит, – прочитал: на Дальнем Востоке только в Приморье есть университет. Готовят там математиков, правоведов, филологов. Это неинтересно, этого и у нас всего навалом. А вот такой факультет – геофизический – он редкость. В нем есть специальность «океанология». Представляешь, когда поступим – с аквалангами в море нырять будем! Ну как?» Кто же против того, чтобы с аквалангами? «Согласен», – говорю. Написали мы письмо, через месяц вызов пришел: Владивосток тогда закрытым городом был. Отец мой, а твой дедушка, до Новосибирска нас проводил, оттуда – самолетом. Так мы оказались здесь.
Васька слушал, сосредоточенно обгладывая хребет трески.
– Получается, этот Колька по расчету тебя прихватил? Следить, чтоб его чемодан в дороге не сперли?
– Не болтай ерунды! – прикрикнул отец. – Придумал тоже: «по расчету»! Я, может, хотел именно сюда, но не сознавал конкретно. Такое тоже бывает. И это называется – судьба. Мой отец, а твой родной дедушка, в Уссурийске здесь служил, и прадедушка пешком приходил служить в позапрошлом веке: тогда железной дороги еще не было. Я бы никак Владивостока не миновал. А вот ты сам – все конкретно сознаешь?
– Все! – решительно сказал сын и отложил очищенный хребет в сторону. – Если у меня с головой порядок, как я могу чего-то не сознавать?
– И потом, один бы Колька не поехал, кишка у него тонка. Так что еще вопрос, кто кого прихватил.
– А дальше что было?
– Что было, что было... Дали нам места в общежитии напротив парка, где филологи живут. Самих филологов не было – на каникулы разъехались. Мы поднялись на второй этаж. Смотрим, а в двери замка нет: кто-то выдрал с мясом. Зато прямо из окошка увидели море. Представляешь? Синяя вода, ее много, и она – рядом! Мы чемоданы побросали и побежали к ней. Дороги не зная, пробирались напрямую. Мимо деревянных домишек, через рельсовые пути выскочили на берег. Помню, какие-то гаражи вокруг, старые покрышки возле них валяются. День был жаркий и душный, а берег пустой, ни одного купальщика поблизости. Это нас ничуть не смутило. Может, здесь так принято. Вода оказалась прохладной, бодрящей. Колька сразу рванул вразмашку от берега, он плавал лучше. А я барахтался потихоньку, далеко не заплывая, разгребал воду по-собачьи, переворачивался на спину. До сих пор помню то блаженство: лежишь на спине, чуть-чуть шевелишь руками, а вода тебя покачивает. Н-да... И вот переворачиваюсь на живот, а прямо перед носом – ка-
кашка. Огромная такая – я чуть сознания не лишился! Я к берегу. И вижу: с берега прямо в море вытекают стоки из канализационной трубы, мы ее не заметили.
– Неслабое у вас знакомство с морем получилось! Я бы сразу обратно в Сибирь удрал. Так вы вдвоем поступили?
– Нет, Колька по конкурсу не прошел: отбор оказался жесткий – десять человек на место. Но домой не вернулся, здесь до следующей весны в прятки с военкоматом играл. Только куда-нибудь устроится – его в армию сцапать норовят. Так и бегал. На другой год поступил.
– А ты сразу прошел?
– Сразу. Второй-третий результат по баллам.
– А у кого первый?
– Его давно нет. Рак желудка. За несколько месяцев сгорел.
– А с кем разделил второй?
– Тот по специальности тоже недолго работал, вернулся в Омск.
– Это что же, первые оказались последними?
– С чего ты взял, что я последний? Вовсе нет! Университет мозги мне помог включить, это самое главное. А так бы, может, и жил – без мозгов.
– Ты считаешь, тебе повезло?
– Конечно, повезло. Вступительные экзамены преодолел легко. Когда сдавал физику, профессор сокрушался, что не на физический факультет поступаю. Только на собеседовании чуть не срезался.
– На собеседовании никто не срезается, это формальность.
– Ну, тогда бы я стал первым! Декан спрашивает: почему выбрал океанологию? А я возьми и ляпни: книжку прочитал «Сто вопросов об океане». И тут он как закричит: а если б другая книжка попалась – «Сто вопросов о пшенице» – в агрономы бы подался? Я обмер: сейчас выгонит! Однако обошлось.
– А с аквалангом нырял?
– Какое там... В глаза не видел.
– И стоило через такое сито просеиваться, чтобы потом все бросить?
– Я ж не сразу все бросил, я семь лет в конструкторском отделе траловые доски чертил и в моря ходил. У нас база на Рейнеке была. Прямо на острове. Мы летом месяца по два там пропадали. С утра на «мэрээске» с досками экспериментируем, а после работы на лодку – камбалу ловить. Или в маске и ластах собирать морских ежей и трепангов. Я столько нового узнать успел!
...Ночью Почивалов, сцепив пальцы на затылке, глядел в потолок. А ведь всего, что вместили в себя те двенадцать лет, могло и не быть. Мать, узнав об их с Колькой затее, заявила как отрезала: «Не пущу – и не думай даже! Какой Владивосток? Ты что, сдурел? В такую даль!» И учиться бы ему в каком-нибудь политехническом в Томске или Кемерове, и жизнь пролетела бы без морей, без острова Рейнеке. Хорошо, что пришла Колькина родительница и сказала: не мешай им, они не поступят и вернутся.
Не спалось. Почивалов разволновался. Он пробовал считать то слоников, то барашков. Не помогло. А Васька причмокивал губами, вкусно похрапывал.
И тут Андрея Васильевича осенило: в холодильнике осталось пянсе! Чего оно без толку там пропадает?
Он осторожно поднялся и на цыпочках двинулся к холодильнику.
5. Двое на острове
На пятницу планов не было. Васька хмурился, ломал голову, но никак не мог придумать, куда бы еще сводить гостя. Пока решали, отметая варианты один за другим, позвонила Людмила. Ее опять на короткое время выпустили на волю. Она наварила борща и полюбопытствовала: вы как, отведать не желаете?
– Вези борщ! Сколько можешь: кастрюлю, ведро вези! – заголосил Андрей Васильевич, а Васька надулся.
А еще она предложила поездку на остров Русский.
Борщ приехал к обеду. Старший Почивалов, озверевший от пельменей и яиц с луком, припал к нему и воздал по заслугам, азартно орудуя ложкой и шумно нахваливая. Сыночек демонстративно жевал кашку. Выбрались после обеда и неполным составом: Василий взбрыкнул и остался
дома.
Остров Русский в далекие почиваловские времена имел к Владивостоку мало отношения. Он хорошо просматривался с берега Спортивной гавани, но попасть на него – это уж, извините, случалось не каждому: там хозяйничали военные. На паром, отходивший на Русский, можно было проникнуть только по пропускам. Почивалов, когда числился инженером конструкторского отдела, несколько раз пролетал вдоль острова на вертолете (они снимали на цветную пленку работу траловых досок). Никаких особых секретов он не заметил, видел сверху только ровные шеренги армейских грузовиков. Штук двести, наверно, а то и больше. Новенькие машины годами, как экспонаты в музее, стояли на открытой площадке. Почивалова изумляла несуразность: если война, сколько ж времени понадобится, чтобы их переправить на материк! Теперь, после того как военные вместе с грузовиками и прочими секретами съехали в другие места, началось стремительное освоение острова. Открытый для всех желающих, Русский превращался в обживаемый городской район.
Район, понятное дело, своеобразный!
Город на материке может расширяться как угодно: влево, вправо, а то и вовсе куда попало. Город у моря – только вдоль побережья или вглубь него. В этом смысле город или его район, оказавшись на острове, напоминает, по замечанию культурно продвинутого Васьки, сонет: у него безнадежно строгие рамки.
Новенький, с иголочки мост на Русский, когда джип покатил по нему, опять изумил размерами. Восхищенный Почивалов предложил остановиться, чтобы рассмотреть все как следует. «Здесь нельзя останавливаться!» – охладила его пыл Людмила, однако снизила скорость: рассматривай.
– Вантовый мост. Соединяет полуостров Назимова с мысом Новосильского на острове Русском. Второй по высоте мост в мире.
– Знаю, – сказал Почивалов. – Ишь, какие ванты!
Внизу темнела вода пролива Босфор Восточный.
– Строители здорово поработали!
– Строители поработали замечательно, – согласилась первая жена. – У нас здесь самая опасная профессия не поверишь какая – строителя!
– Почему? – изумился Андрей Васильевич. – Обыкновенная профессия. Чем она опасна?
– Многих сажают за воровство.
Несколько часов колесили по острову, но первым делом заглянули в самые дальние уголки. Странно выглядели названия поселков: Экипажный, Рында, Воевода. В Экипажном невозможно было обнаружить никаких экипажей, а в Воеводе – воевод. Казармы и прочие армейские постройки (к ним густо подступила лесная поросль) теперь стремительно разрушались. Заметно было, что местные жители, за неимением под рукой кирпичных заводов, добывали кирпич прямо из стен.
Асфальт закончился, джип запрыгал по каменистому грунту, густо покрытому мельчайшей пылью. Когда машина поворачивала, зеркало заднего вида выхватывало огромный серый хвост, вздымающийся за нею. Изредка навстречу попадались автомобили таких же праздных зевак. Маленькие поселки, как где-нибудь в Сибири, выглядели плачевно. Однако эти земли ожидала скорая реанимация. Первая жена сообщила, что участки под коттеджи уже скупают.
Почивалов кивнул понимающе:
– Сплошная экзотика, отличные возможности для небедных людей! Здесь будет все: ночные рестораны и дискотеки, поля для гольфа и яхт-клубы. Каннский кинофестиваль здесь тоже будет, только назовут иначе.
После ознакомления вернулись к недавно построенному университету. Огромная его территория была отделена от дороги металлической решеткой. В будке сидела охрана. Рядом с будкой, у шлагбаума, похаживал еще один неприступный страж.
Людмила приткнула машину у обочины. Выбрались из нее.
– Не положено! – грубо объявил тип возле шлагбаума.
– Как – не положено?
– Вы что, русский язык не понимаете? Следуйте дальше!
– Ну, не положено так не положено, – развернулся к машине Почивалов.
– Стой здесь! – приказала первая жена и решительно направилась в будку.
Через минуту, выглянув, помахала рукой:
– Иди сюда. Нас пропускают. Но машину придется оставить.
– Только в корпуса, прошу вас, не заходите! – крикнул вслед охранник, стороживший шлагбаум; он, как Почиваловы смогли отметить, все-таки имел некоторое понятие о деликатности.
– Как тебе это удалось? – спросил Андрей Васильевич, когда отошли метров на двадцать.
– Служебные корочки показала.
– Во как! Когда люди стоят в форме, просто так через них не пройти. Ты где и в каком звании числишься?
Почивалов внезапно понял, что ничего не знает об этой стороне жизни своей бывшей половины. Недавно он спросил у Васьки, где работает мать. Сын ответил неопределенно: «Контора у нее на Первой речке».
– В управлении миграционной службы. Ведущим специалистом.
– Радость моя, такого сюрприза я не ждал! А как связаны между собой метеорология, в которую ты вбухала пять лет в универе, и миграционная служба?
– Так же, как твоя океанология и деревообработка.
– И хорошая служба?
– Хорошая. По принципу: наплюй на нижнего, столкни ближнего, подвинь вышнего. У нас новый начальник. А старого сняли. За махинации. Он теперь под следствием.
– Да-а-а, – протянул Почивалов. – Сильна ты, мать! И с этими корочками ты всюду можешь проникнуть?
– Нет, только туда, куда мне нужно.
– Это напоминает мне один случай. Подошли мы на СРТМ «Тимашевск» к Южно-Курильску. У капитана срочные дела на берегу оказались. Спустили шлюпку. В нее по трапу моторист забрался, следом капитан, за ним стармех. Больше никого не взяли. И тут откуда ни возьмись – радист в шлюпку лезет. Так вчетвером и отчалили. Я потом радиста спрашиваю: ты-то по какому праву в шлюпку полез? А он: разве я для того родился, чтобы меня куда-то не пускали?
– Вот именно. Начнем осмотр?
На территории студенческого городка, полукольцом охватившего бухту Аякс (привет грекам!), люди отсутствовали. Много учебных корпусов и общежитий, но – ни студентов, ни преподавателей. Вообще никого! Это поразило Андрея Васильевича гораздо больше, чем весь роскошный комплекс. Редко где-нибудь вдали показывался человечек и, словно пугаясь одиночества, быстро исчезал. Из конца в конец курсировало несколько автобусов, в них сидело едва ли по два-три пассажира. Все напоминало величественные, с размахом возведенные декорации. Но время спектакля еще не настало. Не приехали ни актеры, ни режиссер. И нарядно одетые зрители в предвкушении начала не заполнили фойе, толкаясь у буфета и потягивая коктейли и фруктовые соки. Однако то, что явилось глазам бывших супругов, свидетельствовало о грандиозности постановки. Было на что посмотреть!
Им никто не мешал фотографироваться. Вначале у крыльца, на котором несколько месяцев назад расточала улыбки репортерам госпожа Клинтон. Потом, когда обогнули центральный корпус, – возле невысокого постамента с раскинувшим крылья драконом (Андрей Васильевич даже похлопал его по крылу: миленькая птичка!). Оглядывая длинные корпуса, Почивалов шумно восторгался и прикидывал, сколько пиломатериала сюда пошло и какие это были лакомые заказы. Спустились по лестнице к обледенелому морю.
Здесь тоже на всем обширном пространстве не наблюдалось ни одной живой души. Весь этот огромный комплекс вместе с берегом и упрятанным под лед морем был абсолютно пустой и принадлежал им так, как не принадлежал госпоже Клинтон и прочим участникам саммита!
Перемахнув на другой берег, сразу высадились как раз возле нового театра – оперы и балета. Большое кубическое здание вблизи оказалось и вовсе безразмерным. Андрей Васильевич приподнимал бровь, прикидывал объемы. Под крышей должно было вместиться штук восемь нормальных человеческих залов. Теноров и баритонов там еще можно было б отыскать – по голосу, а вот танцоров – вряд ли. Штабеля упакованной плитки перед входом указывали на незаконченность внутренней отделки, хотя первое представление, как пояснил Васька, уже состоялось. Причем такую цену на билеты накрутили, зло добавил сын, словно за полет в космос.
– А если я сей питомник муз обойду кругом? – оживился гость.
– Как хочешь. Только что там интересного – стены и стены.
– В этом и хочу убедиться. А то, может, весь театр на фанере нарисован? Может, это видимость одна? И потом, фасад с одной стороны и то, что сзади, часто выглядят по-разному!
Андрей Васильевич тут же взялся осуществлять задуманное, но не прошел и пятидесяти метров, как из будки выскочил охранник:
– Сюда нельзя.
– Почему? – удивился старший Почивалов. – Разве я что-нибудь нарушаю?
– Нельзя – и все! – доходчиво объяснил охранник. – Не положено.
Однако Андрей Васильевич сдаваться не стал:
– Я понимаю, если бы это был склад военной продукции: снаряды большого калибра, патроны в ящиках. Или емкости с бензином: достаточно спички, чтобы пых – и загорелось. Но ведь это театр, там артисты арии поют, в балете танцуют. Искусство! Что же тут секретного?
– Не имею права разглашать о секретности, – охотно ввязался охранник в беседу. – Но если полагается охранять, значит, есть что. И никому постороннему доступа вокруг объекта быть не должно. Ка-те-горически! У нас если нечего охранять, то оно никогда охраняться и не будет. Это черным по белому в любой инструкции записано.
– Значит, это не театр, а объект?
– Объект. И я состою при нем.
Против такой железной логики Почивалов не нашелся что сказать и повернул обратно.
– Не пустили, – обескураженно признался он Ваське. – Охраняют, видишь ли. А что тут охранять?
– Если охраняют, то не зря, это факт.
– Нет, ну здесь-то что?
– У нас всегда крепче всего охраняют тайну.
– Да какая тут тайна?
– Вот тут, батя, ты не прав! – Васька помахал бородой. – У театра, у любого театра обязательно должна быть тайна. Своя. Театр без тайны – это сарай со сценой. Допустим, разворовали половину денег при возведении стен, а кто – неизвестно. Тайна? Тайна! А еще лучше: в гримерке тихо закололи шилом меццо-сопрано. Или тенора перед спектаклем отравили паленой водкой.
– О!
– Да. И их души по ночам шляются за кулисами, стонут и поют разные арии.
– Но разве здесь кого-нибудь закололи? И какое отношение к тому, что ты называешь тайной, имеет охранник? Ведь он снаружи торчит, а не внутри!
– А ты подумай хорошенько! Тайна возникает тогда, когда куда-нибудь не пускают. Будь уверен: если тебя куда-то не пускают, тайна там появится обязательно! Дело даже не в людях, а в самом помещении. Наш ковчег певцов и танцоров пока только подбирает тайну для себя. Видимо, не решил, какая лучше подходит. А для начала – не пускает. Ты заметил, мы с тобой ни с того ни с сего на автобусе рванули в другую сторону? А тут еще этот охранник. Это все не случайно! Здесь обязательно кого-нибудь зарежут. Факт!
– Нет, я так не согласен. Зачем обязательно кого-нибудь резать?
– А кто тебя спрашивать будет? Ткнут шилом в грим-уборной – и нет меццо-сопрано.
Возвращались тем же автобусом № 15. Заглянули в магазин электроники, взяли чип для фотоаппарата, а в пивбаре ниже Андрей Васильевич купил полторашку нефильтрованного пива, к которому имел давнюю слабость.
В коридоре, как всегда, было тихо. В этом крыле жили молчаливые люди. В основном узбеки. Узбекские семьи отличались многочисленностью, но – поразительное дело! – даже дети не кричали и не пищали. Более того, Андрей Васильевич ни разу не видел в коридоре никаких детей и даже усомнился в их существовании, но Васька уверил: они есть, есть! Почивалов попытался представить, как в тишине маленьких квартир растут молчаливые дети, и не смог! Когда он звонил жене в детский садик, в трубку постоянно врывались вопли ее воспитанников... Квартирки узбекам сдавали внаем. Людмила тоже сдавала свою, пока в нее не заселился Васька.
Лег Андрей Васильевич в десятом часу. Его бородатое дитя устроилось за компьютером и разгуливало по сайтам, как кот по крышам. Затем вытащило из ящика пулю, найденную прошлым летом на острове Русском. Сравнивая с картинками, определило ее возраст. Пуля оказалась образца 1891 года, чему дитя шумно радовалось. А еще обнаружило, что коллекционеры дают за такую пулю триста рублей. «Значит, обогатимся», – подумал Андрей Васильевич и уснул.
На другой день никуда не ходили. Андрей Васильевич возился на кухне с луком и яйцами. Незаменимое блюдо юности, которое поглощалось когда-то в неимоверных количествах, начинало гостя раздражать. «Опять этот лук!» – с отвращением думал он.
Покушать сытно и разнообразно старший Почивалов готов был всегда, а вот торчать у плиты, пережаривать помидоры и морковь, а также помешивать черпаком что-нибудь в кастрюле – нет. В студенческие времена о еде как-то не думалось. Желудок перемалывал любую дрянь, в тонкости особенно не вдаваясь. Однако возраст брал свое, и Андрей Васильевич давным-давно сделался разборчивым. Расставшись с очередной женой, он через недельку уже оглядывался: где бы для него могли накрыть стол? Чем дольше не было у него вкусной и здоровой пищи, тем отчетливей росло беспокойство.
Женщине подманить его не составляло труда. Достаточно было приготовить голубцы, сдобрив их специями и украсив зеленым лучком и петрушкой, или напечь в духовке пирожков с творогом и намекнуть, что так будет каждый день, – и все. Он уже не примеривался, изрядных ли размеров у хозяйки грудь и достаточно ли прямые и полные ножки, – он смотрел на стол. Любому, самому изысканному женскому макияжу он предпочитал лежащую на видном месте кулинарную книгу с цветными картинками, рецепты из которой регулярно овеществлялись в кастрюлях и сковородках.
А тут с питанием началось натуральное бедствие. Первая жена пропала: врачи, словно спохватившись, лишили ее поблажек и надежно законопатили в палате. И поступление домашней еды им с Васькой прекратилось.
Андрей Васильевич очень от этого загрустил и позвонил больной – справиться о здоровье.
– Почивалов, что тебе мое здоровье? – мрачно ответила трубка.
– Дорого как память. Со мной ты никогда ни на что не жаловалась! Ты даже понятия не имела, где анализы сдают! Гадала как-то: куда баночку с мочой отнести? Любой микроб ломал о тебя зубы. Скорей уж я подцеплял какую-нибудь ангину.
– Перестань, а! Если разобраться, кто забрал мое здоровье?
– На меня намекаешь?
– На кого ж еще? Все нервы истрепала именно с тобой!
– Ну да, ну да. Скажи: это не тот камень, что был у тебя за пазухой, теперь провалился в почки?
– Почивалов, я за твои шуточки готова иногда убить тебя!
В четверг, это было уже 13-е, отец и сын выбрались в центр и осмотрели памятники.
В то время, когда коренные жители, невыразительные за стеклами машин до однообразия, мчались по своим прозаическим делам – кто спеша затариться продуктами в супермаркетах, кто выбрать для ремонта моющиеся обои или посетить дачи после зимы, – отец и сын Почиваловы были заняты поисками некой эфемерной субстанции: они искали впечатления для гостя.
Памятники начали обходить те, которые в бытность здесь Андрея Васильевича еще не успели появиться. Гостю очень понравились три из них, не нашпигованные отталкивающим величием. Они без всяких церемоний предлагали держаться на равных.
Первый из таких субъектов – сухощавый гос-подин западного покроя, в шляпе, в изящном костюме-тройке и при галстуке, – расположился с чашечкой кофе в ста метрах от знаменосца в буденовке, за столиком у одной из кофеен. Возле него стоял свободный стул.
– Однако! Хозяева кафе – люди с выдумкой, – воскликнул старший Почивалов. – Этот джентльмен здесь очень уместен. Я думаю, в летние месяцы он дает заведению немало дополнительных клиентов. Жаль, сейчас не июль. Я бы не против посидеть часок за столиком с этим господином, пообщаться по-джентльменски, покалякать о том о сем.
– Ты мало похож на джентльмена.
– Как это – мало похож?
– В зеркало давно заглядывал? Какой из тебя джентльмен?
– Вот тут ты ошибаешься: было время, когда я мог назвать себя джентльменом. И этот факт не подлежит сомнению. Абсолютно!
– Да ну?
– Точно! В середине 80-х в городе одновременно исчезли дешевое курево, водка и вино – месяца на два. Тебе, как я понимаю, слово «дефицит» ни о чем не говорит. Это когда на прилавках чего-нибудь нет или оно было, но куда-то пропало. Такое несчастье случилось с куревом и водкой. А выпить и закурить хотелось по-прежнему: в молодости я дымил так, что о-го-го! И вот захожу в гастроном, в тот самый отдел, где продается требуемое, а на полках одни дорогие неликвиды. Из тех, которые годами покрывались пылью: никто их не брал. И очередь из семи-восьми граждан. Я, как положено, пристраиваюсь последним и слышу: «Мне коньяк и две сигары», «Две бутылки коньяка и сигару», «Три сигары и коньяк». И тут до меня доходит, что я нахожусь в обществе джентльменов. И сам такой!
Васька слушал рассеянно, ему не терпелось отправиться дальше.
Бронзовый моряк на Океанском проспекте торчал у обочины.
– Торговый флот. Шустрые были ребята, – прокомментировал старший Почивалов, разглядывая лохматого моремана. – Из Сингапура баулами везли всякую всячину. Куртки, зонтики, джинсы. А еще – электронику. Снабжали весь Дальний Восток. Я знал одного. Он специализировался на музыкальной аппаратуре и как бы подсказывал нашей непробиваемой стране, что нужно срочно развивать свои магнитофоны. Но страна его не услышала и упрятала за решетку. А в комсомольской газете написали: гневно осуждаем мерзавца за пресмыкательство перед Западом! Бердюгин его фамилия. Эх, и почему у меня дома не изваяют фигуру, которая схватит за живое? Хотя бы памятник гаишнику с радаром в кустах на обочине. У водителей была бы куча эмоций!
Морячок держал поднятым палец правой руки – чтобы поймать такси. Этот палец, натертый до блеска, сиял как солнце.
– Мы из любой ерунды можем создать примету! – проворчал сын.
Он с утра был не в настроении.
– А что значит – натереть палец? – полюбопытствовал гость.
– Удачу. Дальнюю дорогу.
– Эх, когда-то мне для дальней дороги ничего натирать не требовалось. Проснешься утром – о! – а ты, оказывается, уже на скамейке в зале ожидания или на койке в каюте траулера!
– Признайся: тебе эта пластинка не надоела?
– Какая пластинка?
– Называется: «Вот в наше время...».
– Нет, не надоела. Я разве виноват, если постоянно что-нибудь вспоминается?
Оставив морячка ловить такси и дальше, начали подниматься к главному зданию университета на Суханова.
– Что может быть приятнее, чем посидеть с изваянием за одним столиком или умышленно тормознуть на голосующую бронзовую руку! – рассуждал Андрей Васильевич. – Ваши скульпторы стали ближе к населению, они шагнули к нему.
Уловив паузу в потоке машин, пересекли дорогу.
– Вот шкаф, – сказал Васька.
– Вижу.
В скверике с бюстом Суханова прямо на тротуарной плитке стоял книжный шкаф. Обыкновенный книжный шкаф с полками и стеклянными дверцами. Не новый. На полках теснились разные книжки, большая часть из них уже явно успела побывать в руках, и не по одному разу.
Сынок с интересом ожидал реакции папы.
– Как он здесь оказался? – Старший Почивалов разглядывал через стекло названия на корешках. – Почему шкаф выбросили вместе с книжками?
– Что тебя удивляет?
– У нас в Асинске тоже книжные шкафы иногда выбрасывают, это не новость. Но без книг. Мы выработали привычку: книги перед выбросом вынимать.
– Никто его не выбрасывал! Это специальный шкаф. Каждый может принести сюда свои книжки и взять те, что понравились.
– Как это? Почему именно сюда?
– Так интересней.
– А что, все библиотеки в городе закрыли? Библиотекарей погнали на биржу?
– Библиотеки – вчерашний день, – небрежно сказал Васька. – Там разная бюрократия: карточку на тебя заводят, сроки для прочтения устанавливают. А здесь никакой волокиты, подходи и бери.
Почивалов-старший продолжал рассматривать книжки.
– Допустим, я возьму. А если взамен ничего не оставлю? Приду с мешком и все, что тут есть, в него затолкаю. Тогда как?
– Вон видеокамера, – указал Васька.
– Однако! Предусмотрели!
– Еще бы! Полагаешь, ты один такой сообразительный про мешок подумал?
– Ничего я не полагаю. Но меня вот что сейчас удивило: к книгам обращаются для того, чтобы разобраться в самых важных, самых насущных вопросах. А мы с тобой минут пятнадцать стоим, и никто сюда не пришел, не поторопился ни в чем разобраться. Неужели у местных жителей нет сегодня никаких насущных вопросов? Таких вопросов, которые хоть сдохни, но разрешить надо?
– Есть у них такие вопросы. Как не быть!
– Так в чем дело?
– Следует подождать. Время для разрешения еще не пришло.
– А когда придет?
– Этого не знает никто. Ты в церковь ходишь?
– Нет, не получается.
– И мать не ходила. А однажды жареный петух клюнул – и побежала. С вопросами так же.
– Вон оно как!
– Да. И потом, студенты активно пользуются.
– А эта камера круглосуточно работает?
– Круглосуточно.
– В целом идея хорошая, – оценил старший Почивалов. – Если студенты пользуются, я бы отвел в этом шкафу полочку для шпаргалок. Сдал экзамен – подумай о тех, кто идет за тобой, не заставляй других мучиться. Обалдеть можно, сколько времени мы тратили на шпаргалки. А как мельчили! Артем Шубин умудрился все лекции по математике за полгода уместить на трех листочках размером со спичечную этикетку. Я бы даже развил идею – опять же для студентов. Рядом с общежитием надо поставить обеденный стол. Ты приходишь с пакетом жареной камбалы, выкладываешь. Увидел кусок вареного мяса на столе, сожрал и потопал дальше. Следом с пакетом печенья тащится любитель камбалы.
– Опять ты со своими хохмами, – рассвирепел Васька.
– Какие хохмы? – удивился Андрей Васильевич. – Не надо в очереди стоять, чек выбивать. Никакой бюрократии, очень удобно.
– Да ну тебя.
Молча проследовали дальше.
За главным корпусом университета памятник генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьеву-Амурскому. Здесь же его могила – массивное мраморное сооружение. Чинно и строго. Генерал-губернатор на постаменте был сильно задумчив. Он прислушивался. Внизу, за драматическим театром имени Горького, неизвестно откуда взявшийся Высоцкий пел:
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее...
– Пока живет человек, редко думает, где ему лежать предстоит, – глубокомысленно изрек Андрей Васильевич. – Когда Муравьев-Амурский разглядывал с палубы корабля дикий берег, ему и в голову не могло прийти, что когда-нибудь его здесь и закопают, а кости для надежности придавят мрамором. Иногда происходит такое, что и предположить невозможно.
Спустились еще ниже, обогнули слева здание театра и обнаружили самого Высоцкого. Бронзовый Высоцкий устроился на ступеньках с гитарой. Над ним из динамика, в его же исполнении, гремело:
А еще вчера все вокруг
Мне говорили: «Сэм – друг!
Сэм – наш, – говорили, – гвинейский друг!»
Пожилая пара подкатила инвалидную коляску. Дед с бабкой перенесли на скамейку девочку лет двенадцати. Васька рассматривал надпись, которая украшала ступеньку: «Открыт закрытый порт Владивосток».
– Иногда для того, чтобы памятник сварганить, достаточно маленькой строчки. – он скривился. – Всего одной ничего не значащей строки. Смешно! Высоцкий, готов поспорить на что угодно, и не думал над ней, накатал машинально. А тут бац – и памятник.
– И плюс к этой строчке еще несколько сотен песен. Мне нравится про цирк: «Ой, Вань, гляди, какие клоуны!» А другим – другие нравятся. Я помню, как в первый раз пошел в море на практику. Было такое судно погоды «Волна». И при мне моторист Серега целый час гонял на магнитофоне одну песню – про шахматистов. И все время хохотал, как безумный. А Серега вовсе не дурак был.
– И что из того? – взвился Васька. – Вот пел раньше один: «Увезу тебя я в тундру...» Что ж теперь – ему по всей тундре памятников навтыкать?
Почивалов махнул рукой: не объяснишь...
– А ты попробуй! – настаивал сын. – Что, сказать нечего?
– Как это нечего? Про Высоцкого всегда есть что сказать.
– Так скажи!
Старший Почивалов помолчал, собираясь с мыслями.
– Он, понимаешь ли, умел обнадежить. У него это получалось... Не знаю как, но у него это получалось. Когда он умер, я чуть не заплакал!
– Почему «чуть»?
– Ну... Я думаю, ему было бы неприятно, если бы мужики плакали.
– Обнадежить умел, – проворчал Васька. – Да, есть там в песнях, конечно, не спорю... Однако не «Мумий Тролль» и даже не Цой.
– Тут я согласен.
Старики дали девочке блокнот и карандаш. Она рисовала.
Перейдя центральную улицу, которая обратно стала Светланской, очутились у восстановленной арки Цесаревича. Здесь же, наискосок, гость обнаружил памятник святому защитнику земли Русской Илье Муромцу.
– Почему он здесь? – спросил Андрей Васильевич, разглядывая памятник.
– Не знаю.
– Я точно помню: Ильи Муромца на Дальнем Востоке не было. Он был в Муроме. И под Киевом.
– Его могли сюда отправить. В почетную ссылку. Для полного искоренения басурманства!
У Васьки, когда он чушь начинает городить, ни один мускул не дрогнет, прямо как у отца. Все, однако, быстро выяснилось: рядом, в часовенке, хранилась часть богатырских мощей. Но часовенка оказалась закрыта. Объявление о том, что сегодня она не откроется, было продублировано иероглифами.
Вышли на набережную, постояли у воды. Но задул ветер с моря и прогнал их.
Обратно вернулись автобусом 55-го маршрута.
По коридору навстречу двигалась уже известная девица, но не в халате, а в яркой красной курточке. В полумраке лицо ее было таинственным.
Андрей Васильевич галантно раскланялся:
– Приветствую, миледи. У вас прекрасные глаза!
Девица шарахнулась.
В прихожей Васька отчитал отца:
– Не приставай к людям. Какая миледи? Она девушка дикая, книжек не читает.
За ужином сынок спросил:
– А как ты решился приехать сюда после школы? Ведь ни родственников, ни знакомых у тебя здесь не было, так?
– Так.
– И чего вдруг приспичило стать океанологом?
– Ничего не приспичило. – Андрей Васильевич вытер губы. – Человек должен быть способен на поступок, и у твоего отца этого не занимать. Решение возникло перед самым окончанием школы. Химия, один из последних уроков. Сидим с Колькой Петровым – он только год как у нас учился – за последней партой, и Колька спрашивает: «Ты куда думаешь поступать?» – «Не знаю, – говорю. – В Кемерово, наверно, поеду. Или в Томск». И тут он заявляет: «У меня отец – горный инженер, мы семьей по стране помотались. В Подмосковье жили, в Донбассе жили – там ничего интересного. Сибирь я посмотрел. Давай махнем на Дальний Восток». – «Давай, – говорю, – а куда?» Колька достает из сумки справочник для поступающих в вузы – выпускали тогда такие, в зеленой обложке, в нем все институты, все университеты страны были указаны и каким специальностям в них обучают. «Я, – говорит, – прочитал: на Дальнем Востоке только в Приморье есть университет. Готовят там математиков, правоведов, филологов. Это неинтересно, этого и у нас всего навалом. А вот такой факультет – геофизический – он редкость. В нем есть специальность «океанология». Представляешь, когда поступим – с аквалангами в море нырять будем! Ну как?» Кто же против того, чтобы с аквалангами? «Согласен», – говорю. Написали мы письмо, через месяц вызов пришел: Владивосток тогда закрытым городом был. Отец мой, а твой дедушка, до Новосибирска нас проводил, оттуда – самолетом. Так мы оказались здесь.
Васька слушал, сосредоточенно обгладывая хребет трески.
– Получается, этот Колька по расчету тебя прихватил? Следить, чтоб его чемодан в дороге не сперли?
– Не болтай ерунды! – прикрикнул отец. – Придумал тоже: «по расчету»! Я, может, хотел именно сюда, но не сознавал конкретно. Такое тоже бывает. И это называется – судьба. Мой отец, а твой родной дедушка, в Уссурийске здесь служил, и прадедушка пешком приходил служить в позапрошлом веке: тогда железной дороги еще не было. Я бы никак Владивостока не миновал. А вот ты сам – все конкретно сознаешь?
– Все! – решительно сказал сын и отложил очищенный хребет в сторону. – Если у меня с головой порядок, как я могу чего-то не сознавать?
– И потом, один бы Колька не поехал, кишка у него тонка. Так что еще вопрос, кто кого прихватил.
– А дальше что было?
– Что было, что было... Дали нам места в общежитии напротив парка, где филологи живут. Самих филологов не было – на каникулы разъехались. Мы поднялись на второй этаж. Смотрим, а в двери замка нет: кто-то выдрал с мясом. Зато прямо из окошка увидели море. Представляешь? Синяя вода, ее много, и она – рядом! Мы чемоданы побросали и побежали к ней. Дороги не зная, пробирались напрямую. Мимо деревянных домишек, через рельсовые пути выскочили на берег. Помню, какие-то гаражи вокруг, старые покрышки возле них валяются. День был жаркий и душный, а берег пустой, ни одного купальщика поблизости. Это нас ничуть не смутило. Может, здесь так принято. Вода оказалась прохладной, бодрящей. Колька сразу рванул вразмашку от берега, он плавал лучше. А я барахтался потихоньку, далеко не заплывая, разгребал воду по-собачьи, переворачивался на спину. До сих пор помню то блаженство: лежишь на спине, чуть-чуть шевелишь руками, а вода тебя покачивает. Н-да... И вот переворачиваюсь на живот, а прямо перед носом – ка-
кашка. Огромная такая – я чуть сознания не лишился! Я к берегу. И вижу: с берега прямо в море вытекают стоки из канализационной трубы, мы ее не заметили.
– Неслабое у вас знакомство с морем получилось! Я бы сразу обратно в Сибирь удрал. Так вы вдвоем поступили?
– Нет, Колька по конкурсу не прошел: отбор оказался жесткий – десять человек на место. Но домой не вернулся, здесь до следующей весны в прятки с военкоматом играл. Только куда-нибудь устроится – его в армию сцапать норовят. Так и бегал. На другой год поступил.
– А ты сразу прошел?
– Сразу. Второй-третий результат по баллам.
– А у кого первый?
– Его давно нет. Рак желудка. За несколько месяцев сгорел.
– А с кем разделил второй?
– Тот по специальности тоже недолго работал, вернулся в Омск.
– Это что же, первые оказались последними?
– С чего ты взял, что я последний? Вовсе нет! Университет мозги мне помог включить, это самое главное. А так бы, может, и жил – без мозгов.
– Ты считаешь, тебе повезло?
– Конечно, повезло. Вступительные экзамены преодолел легко. Когда сдавал физику, профессор сокрушался, что не на физический факультет поступаю. Только на собеседовании чуть не срезался.
– На собеседовании никто не срезается, это формальность.
– Ну, тогда бы я стал первым! Декан спрашивает: почему выбрал океанологию? А я возьми и ляпни: книжку прочитал «Сто вопросов об океане». И тут он как закричит: а если б другая книжка попалась – «Сто вопросов о пшенице» – в агрономы бы подался? Я обмер: сейчас выгонит! Однако обошлось.
– А с аквалангом нырял?
– Какое там... В глаза не видел.
– И стоило через такое сито просеиваться, чтобы потом все бросить?
– Я ж не сразу все бросил, я семь лет в конструкторском отделе траловые доски чертил и в моря ходил. У нас база на Рейнеке была. Прямо на острове. Мы летом месяца по два там пропадали. С утра на «мэрээске» с досками экспериментируем, а после работы на лодку – камбалу ловить. Или в маске и ластах собирать морских ежей и трепангов. Я столько нового узнать успел!
...Ночью Почивалов, сцепив пальцы на затылке, глядел в потолок. А ведь всего, что вместили в себя те двенадцать лет, могло и не быть. Мать, узнав об их с Колькой затее, заявила как отрезала: «Не пущу – и не думай даже! Какой Владивосток? Ты что, сдурел? В такую даль!» И учиться бы ему в каком-нибудь политехническом в Томске или Кемерове, и жизнь пролетела бы без морей, без острова Рейнеке. Хорошо, что пришла Колькина родительница и сказала: не мешай им, они не поступят и вернутся.
Не спалось. Почивалов разволновался. Он пробовал считать то слоников, то барашков. Не помогло. А Васька причмокивал губами, вкусно похрапывал.
И тут Андрея Васильевича осенило: в холодильнике осталось пянсе! Чего оно без толку там пропадает?
Он осторожно поднялся и на цыпочках двинулся к холодильнику.
5. Двое на острове
На пятницу планов не было. Васька хмурился, ломал голову, но никак не мог придумать, куда бы еще сводить гостя. Пока решали, отметая варианты один за другим, позвонила Людмила. Ее опять на короткое время выпустили на волю. Она наварила борща и полюбопытствовала: вы как, отведать не желаете?
– Вези борщ! Сколько можешь: кастрюлю, ведро вези! – заголосил Андрей Васильевич, а Васька надулся.
А еще она предложила поездку на остров Русский.
Борщ приехал к обеду. Старший Почивалов, озверевший от пельменей и яиц с луком, припал к нему и воздал по заслугам, азартно орудуя ложкой и шумно нахваливая. Сыночек демонстративно жевал кашку. Выбрались после обеда и неполным составом: Василий взбрыкнул и остался
дома.
Остров Русский в далекие почиваловские времена имел к Владивостоку мало отношения. Он хорошо просматривался с берега Спортивной гавани, но попасть на него – это уж, извините, случалось не каждому: там хозяйничали военные. На паром, отходивший на Русский, можно было проникнуть только по пропускам. Почивалов, когда числился инженером конструкторского отдела, несколько раз пролетал вдоль острова на вертолете (они снимали на цветную пленку работу траловых досок). Никаких особых секретов он не заметил, видел сверху только ровные шеренги армейских грузовиков. Штук двести, наверно, а то и больше. Новенькие машины годами, как экспонаты в музее, стояли на открытой площадке. Почивалова изумляла несуразность: если война, сколько ж времени понадобится, чтобы их переправить на материк! Теперь, после того как военные вместе с грузовиками и прочими секретами съехали в другие места, началось стремительное освоение острова. Открытый для всех желающих, Русский превращался в обживаемый городской район.
Район, понятное дело, своеобразный!
Город на материке может расширяться как угодно: влево, вправо, а то и вовсе куда попало. Город у моря – только вдоль побережья или вглубь него. В этом смысле город или его район, оказавшись на острове, напоминает, по замечанию культурно продвинутого Васьки, сонет: у него безнадежно строгие рамки.
Новенький, с иголочки мост на Русский, когда джип покатил по нему, опять изумил размерами. Восхищенный Почивалов предложил остановиться, чтобы рассмотреть все как следует. «Здесь нельзя останавливаться!» – охладила его пыл Людмила, однако снизила скорость: рассматривай.
– Вантовый мост. Соединяет полуостров Назимова с мысом Новосильского на острове Русском. Второй по высоте мост в мире.
– Знаю, – сказал Почивалов. – Ишь, какие ванты!
Внизу темнела вода пролива Босфор Восточный.
– Строители здорово поработали!
– Строители поработали замечательно, – согласилась первая жена. – У нас здесь самая опасная профессия не поверишь какая – строителя!
– Почему? – изумился Андрей Васильевич. – Обыкновенная профессия. Чем она опасна?
– Многих сажают за воровство.
Несколько часов колесили по острову, но первым делом заглянули в самые дальние уголки. Странно выглядели названия поселков: Экипажный, Рында, Воевода. В Экипажном невозможно было обнаружить никаких экипажей, а в Воеводе – воевод. Казармы и прочие армейские постройки (к ним густо подступила лесная поросль) теперь стремительно разрушались. Заметно было, что местные жители, за неимением под рукой кирпичных заводов, добывали кирпич прямо из стен.
Асфальт закончился, джип запрыгал по каменистому грунту, густо покрытому мельчайшей пылью. Когда машина поворачивала, зеркало заднего вида выхватывало огромный серый хвост, вздымающийся за нею. Изредка навстречу попадались автомобили таких же праздных зевак. Маленькие поселки, как где-нибудь в Сибири, выглядели плачевно. Однако эти земли ожидала скорая реанимация. Первая жена сообщила, что участки под коттеджи уже скупают.
Почивалов кивнул понимающе:
– Сплошная экзотика, отличные возможности для небедных людей! Здесь будет все: ночные рестораны и дискотеки, поля для гольфа и яхт-клубы. Каннский кинофестиваль здесь тоже будет, только назовут иначе.
После ознакомления вернулись к недавно построенному университету. Огромная его территория была отделена от дороги металлической решеткой. В будке сидела охрана. Рядом с будкой, у шлагбаума, похаживал еще один неприступный страж.
Людмила приткнула машину у обочины. Выбрались из нее.
– Не положено! – грубо объявил тип возле шлагбаума.
– Как – не положено?
– Вы что, русский язык не понимаете? Следуйте дальше!
– Ну, не положено так не положено, – развернулся к машине Почивалов.
– Стой здесь! – приказала первая жена и решительно направилась в будку.
Через минуту, выглянув, помахала рукой:
– Иди сюда. Нас пропускают. Но машину придется оставить.
– Только в корпуса, прошу вас, не заходите! – крикнул вслед охранник, стороживший шлагбаум; он, как Почиваловы смогли отметить, все-таки имел некоторое понятие о деликатности.
– Как тебе это удалось? – спросил Андрей Васильевич, когда отошли метров на двадцать.
– Служебные корочки показала.
– Во как! Когда люди стоят в форме, просто так через них не пройти. Ты где и в каком звании числишься?
Почивалов внезапно понял, что ничего не знает об этой стороне жизни своей бывшей половины. Недавно он спросил у Васьки, где работает мать. Сын ответил неопределенно: «Контора у нее на Первой речке».
– В управлении миграционной службы. Ведущим специалистом.
– Радость моя, такого сюрприза я не ждал! А как связаны между собой метеорология, в которую ты вбухала пять лет в универе, и миграционная служба?
– Так же, как твоя океанология и деревообработка.
– И хорошая служба?
– Хорошая. По принципу: наплюй на нижнего, столкни ближнего, подвинь вышнего. У нас новый начальник. А старого сняли. За махинации. Он теперь под следствием.
– Да-а-а, – протянул Почивалов. – Сильна ты, мать! И с этими корочками ты всюду можешь проникнуть?
– Нет, только туда, куда мне нужно.
– Это напоминает мне один случай. Подошли мы на СРТМ «Тимашевск» к Южно-Курильску. У капитана срочные дела на берегу оказались. Спустили шлюпку. В нее по трапу моторист забрался, следом капитан, за ним стармех. Больше никого не взяли. И тут откуда ни возьмись – радист в шлюпку лезет. Так вчетвером и отчалили. Я потом радиста спрашиваю: ты-то по какому праву в шлюпку полез? А он: разве я для того родился, чтобы меня куда-то не пускали?
– Вот именно. Начнем осмотр?
На территории студенческого городка, полукольцом охватившего бухту Аякс (привет грекам!), люди отсутствовали. Много учебных корпусов и общежитий, но – ни студентов, ни преподавателей. Вообще никого! Это поразило Андрея Васильевича гораздо больше, чем весь роскошный комплекс. Редко где-нибудь вдали показывался человечек и, словно пугаясь одиночества, быстро исчезал. Из конца в конец курсировало несколько автобусов, в них сидело едва ли по два-три пассажира. Все напоминало величественные, с размахом возведенные декорации. Но время спектакля еще не настало. Не приехали ни актеры, ни режиссер. И нарядно одетые зрители в предвкушении начала не заполнили фойе, толкаясь у буфета и потягивая коктейли и фруктовые соки. Однако то, что явилось глазам бывших супругов, свидетельствовало о грандиозности постановки. Было на что посмотреть!
Им никто не мешал фотографироваться. Вначале у крыльца, на котором несколько месяцев назад расточала улыбки репортерам госпожа Клинтон. Потом, когда обогнули центральный корпус, – возле невысокого постамента с раскинувшим крылья драконом (Андрей Васильевич даже похлопал его по крылу: миленькая птичка!). Оглядывая длинные корпуса, Почивалов шумно восторгался и прикидывал, сколько пиломатериала сюда пошло и какие это были лакомые заказы. Спустились по лестнице к обледенелому морю.
Здесь тоже на всем обширном пространстве не наблюдалось ни одной живой души. Весь этот огромный комплекс вместе с берегом и упрятанным под лед морем был абсолютно пустой и принадлежал им так, как не принадлежал госпоже Клинтон и прочим участникам саммита!
