Виктор Коняев. Из Сибири в Крым. По России! (Заметки неравнодушного) ч. 2
Вышел с радостью душевной от общения с хорошими людьми и физической - от облегчения плечам. На автовокзал добирался на двух маршрутках. Подхожу к площади, заставленной автобусами, и сразу навстречу лысоватый жизнерадостный мужик с нездоровой, гипертонической краснотой щек, в джинсовой куртке, а жара уж распалилась вовсю.
- Куда едем?
- В Севастополь?
- Тогда со мной на «Газели», идет?
- Сколько стоит?
- Двести пятьдесят?
- А в рейсовом автобусе?
- Сто пятьдесят.
- Лады.
А ведь соврал мне лысоватый наш водила, билет до Севастополя на рейсовом автобусе стоит девяносто рублей, на обратном пути убедился. Ну да бог с ним, главное, домчал за час нас, восьмерых пассажиров, с ветерком.
Севастополь! Вот и довелось своими глазами увидеть город Русской Славы! Дышать его воздухом, ступать по его земле! Довелось.
На автовокзале вездесущие таксисты наперебой навяливали свои дачи для постоя, показывали цветные фото хоромов за тыщу в сутки, мне пока не до этого, у меня первейшая задача - найти городскую библиотеку.
Мне подсказали подняться по эстакаде и там сесть на троллейбус, который довезет меня до библиотеки. Дорога зигзагами поднимается на горку, становится видно часть грузового порта, собственно город начинается вверху.
Сначала мне встретилась детская городская, а взрослая, центральная, через дорогу от нее, внушительных размеров белое здание. И здесь было много искренних слов благодарности, короткая, но душевная встреча с милыми женщинами, одна из них вышла проводить меня на ступени входа.
Вот теперь в самый раз подумать о делах материальных – о крыше над головой на предстоящую ночь, время-то уже послеобеденное. Кто-то мне говорил о бабушках на вокзале, сдающих комнаты. Сориентировавшись, я от Дома моряков напрямки спустился почти прямо к вокзалу и автовокзалу, они рядом.
Из бабушек в наличие была одна, невысоконькая, с короткими седыми прямыми волосами, темное лицо в очках. Она беседовала с девушкой. Девица договаривалась заехать через два-три дня, а я желал бы прямо сейчас. Пятьсот рублей в сутки - цена приемлемая, и мы с уставшей Тимофеевной опять вскарабкались на эстакаду и зашагали по тротуару вдоль дороги, по дуге огибая вокзалы, к подножью Красной Горки, где стоял дом моей хозяйки.
От подошвы Красной Горки наверх ходит «Газель» тридцать первого маршрута, четырнадцать рублей «с носа» за проезд. Постояли, народу набилось под завязку, тронулись, нам до конечной.
Дорога поднимается крутыми поворотами, вдоль нее кирпичные и саманные домики, каменных палат не видно, значит, народ живет небогатый, небольшие участки, фруктовые деревья, виноградник везде. Дом Тимофеевны вполне приличный, из кирпича, за железными воротами зеленого цвета с калиткой. Мое пристанище в глубине весьма невеликого участка, сотки три, не больше, саманная побеленная постройка, в первой половине койка, стол с посудой и газовая плита, а баллон за углом, загорожен поставленным стоймя листом шифера, во второй комнате две койки вдоль стен, посередине тумбочка с телевизором.
С позволения хозяйки я принял душ в кабинке, пристроенной сбоку к дому, потом мы попили с ней чайку, и я отправился в город. Мне хотелось побывать во Владимирском Соборе, где покоятся наши великие флотоводцы, и совершить водное путешествие по севастопольской бухте. Вниз, к конечной остановке, спустился напрямки, от недостроенного двухэтажного дома круто по камням, ниже вилась тропка в колючем пыльном кустарнике. Вышел на асфальтированную улицу, очень неширокую, двум машинам впритирку можно разъехаться, но по левой стороне, тоже асфальтированная, пешеходная дорожка. Я только ступил на дорожку, как сзади меня окликнули.
- Дядька, а дядька.
Оглянулся, метрах в пяти от меня у дверцы в кирпичном заборе сидел толстый губастый парень, голый до пояса, и манил меня, сгибая и разгибая указательный палец. Я подошел, он сидел на земле, рядом круто вниз уходили бетонные ступеньки, больше ничего не видно, дверца закрывает.
У парня ощутимая безуминка в темных глазах.
- Дядька, а ты знаешь, што меня обижают?
- Кто же это?
- Да все, я вот хочу морожено, а мне денег не дают. Ты же добрый, дай мне денег.
- Сколько же тебе надо?
- У-у, мне много надо, но дай хоть на морожено.
В мелком кармане моих легких пятнистых штанов была мелочь, рублей 30-40, выгреб ее и ссыпал в широкую, сложенную ковшиком, ладонь. Полное загорелое лицо не изменило выражение внутренней сосредоточенности, а вот мясистые губы шевельнулись в легкой кривизне. Ответил парень очень серьезно: «Спасибочки, добрый дядька, я тебя вовек не забуду». Мне стало даже неудобно, и я буркнул: «Ладно, чего там, счастливо оставаться». У поворота оглянулся, парень так же сидел у открытой дверцы в заборе.
Сквер и вправо идущая уступами вверх невиданной ширины лестница с гладким темным камнем ступеней, они манили ступить на них и подниматься, подниматься. Я ступил, отдаваясь желанию и интуитивному чувству. Наверху спросил у встречного пожилого мужчины, как мне пройти к Владимирскому Собору. Я шел верно. Слева в отдаленье за легкой оградой белое здание штаба Черноморского Флота, видны проходящие морские офицеры в ослепительно белой форме. А мне влево и еще вверх, пересек улочку, сплошь покрытую булыжником, посередине ее пара трамвайных рельсов, между которыми уложен тоже булыжник, но не гладкий, а зазубренный, будто расколотый и подогнанный вровень. Вошел в парк, в центре которого скульптурная композиция – огромная статуя Ленина, а по четырем углам фигуры рабочих и красногвардейцев. Лавочки в сухих листьях каштанов, аллеи, тишина, людей вокруг нет.
Прямо за парком, еще немного повыше Владимирский собор за строгой чугунной оградой. Но он закрыт, высокая двустворчатая деревянная дверь не поддавалась моей руке, и никого вокруг. Поклонился святому Владимиру и великим нашим адмиралам, постоял в благоговейной тишине. Вернулся в парк, посидел на лавочке, на душе умиротворение, и легкий ветерок шуршит сухими каштановыми листьями.
Я прошел прямо вниз от памятника и опять увидел перед собой нечто вроде бульвара, ступенчато ниспадающего куда-то к зданиям, потому что назвать лестницей подобное не поворачивается язык.
Где-то посередине произошла встреча с моряками. Они поднимались навстречу, их было трое, все высокие и подтянутые, в ослепительной белой форме, о чем-то беседовали и улыбались, у двоих в руках коричневые папки. Что-то меня заставило обратиться к ним.
- Здравствуйте, товарищи моряки.
Они остановились, я подошел к ним совсем близко.
- Здравствуйте, - ответили почти одновременно.
- Я впервые в Севастополе, приехал из Кузбасса, из Новокузнецка.
- О, издалека. Ну и как там у вас жизнь? - спросил ближе всех стоящий, с папкой.
- У нас нормально, живем, работаем, я приехал поддержать вас. Мы вас любим и никому больше не отдадим.
То, что произошло дальше, как раскаленным железом выжигается в памяти - навечно. У моряков, у всех троих глаза заблестели слезой, они обступили меня, жали руку, обнимали, говорили взволнованно.
- Спасибо Вам!
- Огромное Вам спасибо!
- Дорогой Вы наш человек!
У меня в горле забулькало влажно.
- Это Вам спасибо за верность Родине, за Вашу любовь к Отчизне.
И они, и я потом долго оглядывались и приветственно поднимали руки.
Какая замечательная встреча! Счастливая встреча!
Спустился до самого подножья сопки и неожиданно оказался на набережной. Остановился, пооглядывался, думая, куда пойти дальше. Ко мне подошел полный парнишка с темным пушком на верхней губе и вежливо спросил.
- Не желаете совершить морскую прогулку по Севастопольской бухте?
Я оглянулся, оказывается, совсем рядом покачивался деревянный катерок с навесом от солнца и дождя. Паренек, думая, что я сомневаюсь, продолжил.
- Всего за пятьсот рублей вы посетите все бухты, а потом совершите незабываемое плаванье по большой Севастопольской бухте, увидите крейсер «Москва» и много других кораблей.
Ну, конечно, я желаю, я просто мечтаю совершить это путешествие!
Оно действительно оказалось очень интересным, а капитан, средних лет сухощавый и светлоусый, не казенно-заученно, а с ясно видимой любовью к родному городу рассказывал нам, десятку пассажиров, об истории того или иного места, мимо которого мы проплывали, в том числе и об графской пристани, и о судне, взятом еще у немцев в счет реквизиции.
Когда высаживались, я пожал капитану руку и поблагодарил за прекрасное путешествие, капитан растрогано шевелил усами.
Дабы не плутать - день-то уже клонился к вечеру - я обратным путем вернулся в парк, откуда начал подниматься к Владимирскому собору. Недалеко от городской библиотеки зашел пообедать в полуподвальное заведение, под названием, кажется, «Бараночка». Принесли заказанные вареники с творогом в глиняном горшочке и высокий бокал томатного сока, приготовлено отменно. Легкий обед обошелся в полторы сотни рублей. Сдачу милая улыбчивая барышня положила на столик в маленькой плетеной шкатулочке. В ответ на мой вопрос: «Шкатулка мне в подарок?» - заулыбалась еще шире и посмотрела на меня, как любящая мама на несмышлёного сына, задающего глупые вопросы. «Нет, просто у нас так принято».
Усталость сказывалась, и обратно на Красную горку решил подняться на автобусе. Вроде бы запоминал дорогу, особенно от конечной остановки, а вот саму остановку не запомнил. Пришлось проехать еще один круг, зато познакомился с шофером, пожилым худым мужчиной в очках. Сергей, отставной военный, он не уточнил, в каком роде войск служил, на пенсии, работает у частника водителем маршрутки.
Все годы после распада Советского Союза, когда показывали по телевидению сюжеты из Севастополя, я, как и большинство, надеюсь, моих сограждан, с болью в душе смотрел их, смотрел, как пытаются вытравить русский дух из города, где каждый камень пропитался русской кровью! И вот я в Севастополе. Как же мне не выразить жителям его свою любовь, свою поддержку! Сергей снял очки, они в каплях влаги, и влажны его глаза. Автобус стоял на конечной остановке – просто на щебенистой улице около могучей акации. Мы вдвоём, я рядом с ним в кабине. Рука Сергея, легшая на мою, подрагивала. «А мы и жили вашей поддержкой, верили, что Родина не бросит нас. Знаете, Виктор, я запомню Ваши слова и сыновьям своим расскажу».
И автор запомнит севастопольские встречи на весь остаток своей земной жизни.
Читатель, я делюсь с Вами любовью, которой был согрет в Севастополе, чтобы и вам стало чуточку теплее от этой любви.
… Вечером сварил на газовой плите купленные по пути пельмени, а потом мы сидели с Тимофеевной у стола под навесом, пили чай и беседовали.
Комары в Севастополе, пожалуй, свирепее сибирских, пришлось прятаться от них под простыней в духоте маленькой комнаты, спалось оттого неважно, к тому же начинал побаливать в левой челюсти троичный нерв, застуженный зимой, подлеченный, а здесь, в сквозняках общественного транспорта снова раздраженный.
На следующий день у меня намечено поехать на 35-ю береговую батарею.
… Выехал довольно рано, часов в девять, хотелось успеть до самой жары осмотреть мемориал, а добираться нужно долго, за город и на двух автобусах.
На небе ни облачка, как и все дни в Крыму. Первый маршрут мне уже отчасти знаком, а дальше пошли новые места.
От конечной остановки до музея историко-мемориального комплекса героическим защитникам Севастополя «35-я береговая батарея» идти с полкилометра. Сначала по обочине шоссе, через дорогу за «колючкой» воинская часть, строй солдат с автоматами, командир что-то объясняет, недалеко от них БТР без колес с открытыми люками. Жара уже ощутима, от проносящихся автомобилей накатывает горячая волна. Шоссе идет плавно вниз, потом вверх, налево открываются сооружения за бетонной невысокой оградой. Свернув с шоссе туда, пошел по белой-белой пыльной дороге, а последний кусок пути пришлось брести по заросшей колючим кустарником краснопочвенной тропке. Ближе всех, вне ограды необычное здание, нечто вроде поставленного стоймя цилиндра, издалека так оно смотрится. При входе в музей киоск, там выдают бесплатные экскурсионные билеты. Очередная экскурсия уже набралась, меня не взяли, и я пошел по наземным памятным местам. Весь комплекс расположен на крутом обрыве, далеко внизу бухта Казачья. Вдоль обрыва в полуметре от края, чугунная ограда, в двух местах прерываемая гранитными брустверами с высеченными номерами воинских частей, защищавших батарею. Внутри периметра остались вещественные свидетельства боев: немецкий танк в полной внешней сохранности, зенитное орудие, около него молодая пара с мальчиком, который крутил ручку подъема ствола, пулемет «Максим», обвалившиеся окопы. Часа полтора ходил я по позициям защитников батареи. На душе печаль. Вспомнил своего деда по матери, не доехавшего до фронта летом 41-го года, эшелон разбомбили немецкие бомбардировщики, и разметало деда на кусочки в Брянских лесах. Вспомнил дядьев своих, Александра и Ивана, один дошел до Варшавы, а другой добивал Японию на Дальнем Востоке.
Когда вернулся к месту сбора экскурсий, опять едва не опоздал к началу, но уговорил пожилую женщину, и она выдала мне экскурсионный билет.
Промежуток между двумя холмами залит бетоном трехметровой толщины, посередине мощная, метров восьми в ширину, опора, по сторонам от нее два прямоугольных входа, оказывается, это для исхода взрывной волны. Отсюда начинается экскурсия. Дальше только бетон, вглубь сопки на многие сотни метров. Металлическая дверь, охранник и здесь уже сама батарея. За дверью открылось большое помещение, в нем прохладно, на левой от входа стене фотографии бойцов и командиров, вдоль стен в высоких ящиках под стеклом личные вещи защитников, остатки оружия и амуниции. У одной стены лежит противотанковое ружье. Дальше мы попали в лазарет, лежат брезентовые носилки, сумка санитара. Много фотографий и военных лет, и послевоенного времени. Узкие переходы, за ограждением полузаваленные помещения, снаряд в месте смыкания свода с полом. Освещение не очень яркое. По короткому широкому проходу вышли под небо, в бывшую орудийную башню, это большая окружность, по краям гигантские глыбы бетона, вырванные из монолита мощным взрывом, они огромны, в несколько человеческих ростов, подходить к ним нельзя, нагромождены неустойчиво.
Здесь находилась 2-я орудийная башня, бойцы взорвали ее 3 июля 1942 года, когда немцы уже занимали батарею. Она смолкла, ее орудия снарядами весом около пятиста килограмм больше не смогут накрывать вражеские корабли в море и не будут взрывать технику врага в Инкермане, в сорока километрах от Севастополя.
А дальше мы пошли вглубь правой патерны, подземного бетонированного прохода, все ниже. Воздух становился влажнее, и его не хватало, стесняло дыхание. Спустились по узкой витой лестнице и очутились в длинном помещении, здесь в войну располагалась установка по очистке воздуха. Система вентиляционных труб, какие-то пузатые бочонки, проход не более полуметра, на влажном бетонном полу деревянные решетки, справа тоже узкое возвышение, на нем металлические кровати для раненых, летом 42-го они стояли в проходе. Еще тесные переходы, мрачный тоннель, и мы вышли на площадку в виде балкона с ажурной чугунной оградкой. Внизу - круто скалы, острозубые и темные, падают в море, до него метров около двухсот. Слева над площадкой нависает белая рыхлая глыба. Площадка сделана недавно, летом сорок второго где-то рядом был пробит узкий проход, через который оставшиеся защитники батареи в ночь с 3 на 4 июля пытались спастись, а немцы сверху расстреливали их. Наш катер не мог подойти к берегу ближе 400 метров, раненым, истощенным бойцам надо было в темноте спуститься с кручи и доплыть до катера, очень многие не добрались. Увиденное и услышанное пробирает до озноба, потому что воссоздать мысленно картину трагедии гарнизона в таком месте очень легко. Вот это были люди!
Назад все возвращались молча, ушибленные и оглушенные нашим великим и горьким прошлым. В подземных казематах батареи мы пропитались войной!
А на поверхности нас ожидало, пожалуй, самое впечатляющее. Мы вошли в то самое необычное здание, вне комплекса – это Пантеон памяти.
За очень высокой деревянной дверью узкие проходы вокруг внутреннего помещения, но они не сквозные, вкруговую пройти нельзя, посередине стена, наверное, для того, чтобы человек прошел туда и обратно, потому что по обеим стенам прохода до самого верха, до задирания головы предельно, черные ряды фамилий на подсвеченном фоне. Тридцать две тысячи погибших защитников батареи, тех, кого удалось опознать. Тишина, фамилии, фамилии, черные ряды на белом. В ряду на букву «К» нашел трех однофамильцев. Тихо открылась дверь во внутреннее пространство, мы вошли во мрак, за вошедшими дверь плотно закрыли, черная тьма, сверху исходит узкий луч света, на полу он разворачивается в белый конус, в центре гвоздика, лежит, как раненая. За душу берущая музыка. Вдруг по всему круговому периметру из тьмы выплыли кадры хроники: разбитая немецкая техника, окопы, поврежденные взрывами, орудийные позиции и белые склоны сопок. Кадры идут сплошь, создавая цельную панораму боя. Выше из мрака внезапно возникли яркие звездочки, сначала редкие, но постепенно над полем боя замерцало звездами ночное небо. Вот одна звездочка тихо угасла, а на ее месте из мрака возникло прекрасное лицо молодого красноармейца в пилотке, вот другая уступила место облику улыбающегося советского офицера в фуражке, и вот уже вместо звезд на темном небе лица десятков погибших героев. Затем они по одному уходят в вечность, а на их месте возгорают язычки пламени, мятущиеся огоньки, беспокоящие души смотрящих. Трепещущие язычки тоже угасают, и дивная музыка! Открываются противоположные двустворчатые двери, выходим. Потрясение! Катарсис!
Я шел к остановке автобуса, опять по красноземельной тропке и по белой-белой дороге. А потрясение не отпускало, оно подпалило мое сердце, и теперь ему так и жить с подпалинами. Это нельзя разбавлять ничем, нельзя накладывать новые впечатления, так что решил возвращаться в Орджоникидзе.
Сергей довез меня до вершины, на конечной остановке я вышел один. Я сказал ему, что уезжаю, он очень просил меня не идти пешком, а дождаться его, обязательно дождаться, хотел меня проводить.
Сварил на дорогу остатки пельменей, поел, попили чаю с хозяйкой. Вышел на соседнюю улицу, куда должна подъехать «Газель», курсирующая по 31-му маршруту. Солнцепек, акация неважно защищает от зноя. Минут через десять подъехал Сергей. Вдвоем мы спустились до нижней конечной остановки. Подарил Сергею книги с автографом, обнялись, будто знакомы и дружны давно.
Недолго я был в Севастополе, и встречи мои были недолги, а след в душе оставили неизгладимый. И слов высоких не было сказано, а чувствовал я в севастопольцах, с которыми довелось повстречаться, любовь к своему прекрасному и великому городу и любовь к Отечеству. И это меня с ними роднило сильнее крови.
Храни вас всех Господь: Сергея, Тимофеевну, библиотекарей и работников музея 35-ой береговой батареи - всех, с кем свела судьба за эти два дня.
Выехав из Севастополя около четырех часов дня, в восемь вечера я уже звонил в дверь бабы Маши.
* * *
На пляже я познакомился с местной дамой, полнотелой и общительной, они с мамой тоже по утрам купаются в море, бабуля еще вполне бодра и далеко заплывает, а мы с дочерью беседовали в морской воде. Она, по моей просьбе, созвонилась с председателем русской общины Орджоникидзе еще до моей поездки в Крым и дала мой номер телефона, вот на второй день после приезда он мне и позвонил. Община арендует помещение из нескольких комнат на первом этаже жилой пятиэтажки. Существует на пожертвования, еще и помогает Донбассу, при мне зашел пенсионер и отсчитал новенькими купюрами двенадцать тысяч рублей для жителей Новороссии, объяснил, что получил пенсию за несколько месяцев, сам он ветеран и знает, что такое война. Руководитель общины - бывший военный, высокий полноватый мужчина. Рассказывал мне о деятельности организации, особенно в период, предшествующий референдуму и сразу после него. Кое-что я уже слышал от бабы Маши и Геннадия, но узнал и много нового. Тогда, весной, обстановка была очень напряженная, русская община организовывала дружины для охраны общественного порядка, потому что существовала угроза провокаций со стороны крымских татар, подстрекаемых из Украины. Примечателен в этой связи один очень интересный факт, который отмечался всеми рассказчиками. Перед референдумом, за несколько дней, местные выпивохи вдруг разом образумились, перестали пить и стояли в ночных дозорах вокруг поселка наравне с непьющими гражданами. А местные жители кормили их. Это было настоящее единение народа.
Меня интересовало дальнейшее направление работы русской общины. Крым вернулся в Россию, и если раньше, когда Крым был украинским, русская община поддерживала в людях русский дух, то теперь, ввиду воссоединения Крыма с Родиной, не свернет ли община по инерции, не очень задумываясь о последствиях, на путь русского национализма, на выпячивание русскости в многонациональном Крыму. Руководитель был удивлен моим вопросом, мне даже показалось, что он был ему неприятен. Но все же довольно убедительно постарался рассеять мои опасения.
Побывал и в библиотеке, очень приличная для небольшого поселка. К этому времени мне уже довелось посетить и республиканскую в Симферополе, и городскую в Севастополе, много беседовать с работницами, смотреть и, естественно, сравнивать с библиотеками родного города. Увы, но сравнение явно не в пользу Новокузнецка. Дело не в насыщенности оргтехникой или внешнем виде библиотек, хотя и это все важно, дело в другом - в отношении властей к библиотекам и людей к книгам.
В Севастополе к книгам относятся трепетно и чувствуется забота городской власти во всем. Крыма еще не коснулся ни федеральный закон, ни «дорожная карта» правительства РФ, согласно которым взрослые библиотечные фонды объединяются с детскими и библиотеки обязаны зарабатывать деньги. Как?! Можно организовывать детские хороводы, можно устраивать театр книги, можно на улице зазывать молодежь поиграть на компьютере, главное, что 30% от заработанного идет на оплату труда библиотекарям!!! А что, если очень не богатым хранительницам человеческой мысли захочется побольше получить к зарплате! Тогда можно устроить платную дискотеку в библиотеке, можно начать продавать пиво, много чего можно, было б желание и отсутствие нравственного тормоза!
Автор считает, что правительство РФ в своем стремлении все перевести на рыночные отношения убивает отечественную культуру. Скоро это коснется и Крыма.
... На денек выбрался в Феодосию. Сходил в музей Грина и в картинную галерею Айвазовского. Городская библиотека недалеко от автовокзала. Но у нее в этот день выходной, а это была пятница. Однако на мой долгий звонок все же вышла средних лет женщина в очках, это оказалась сама директриса. Мы с ней поговорили прямо у двери, я подарил книги, выслушал благодарности.
Побродил по Феодосии. Город понравился, красивый, чистый, не только в центре, но и в небольших улочках, куда забредал, любуясь непривычным колоритом южного русского города. Здесь часто применяют плитку для мощения не только пешеходных тротуаров, но даже и проезжей части. И уловил наконец одну особенность городов Крыма, которая вроде бы и не особо скрыта, но и не сразу заметна. Везде поддерживается порядок и чистота, но все ветшает и потихоньку сыплется, капитального ремонта давно не проводилось, этакая уютная, опрятная бедность, вроде стоптанных, расползающихся по швам ботинок, но начищенных до блеска.
На обратном пути к автовокзалу, который служил для меня отправной точкой в моих прогулках, в каком-то парке я присел на скамейку отдышаться и передохнуть в тени деревьев. Рядом сидели двое худощавых парней, они курили, стряхивая пепел на скамейку. Я первый начал разговор. Парни из Донбасса. Вроде образованные, особенно ближайший ко мне, в светлой майке и шортах, с длинным интеллигентным лицом. Я, как обычно, нелестно отозвался о киевских властях и ожидал поддержки. Но ближний собеседник ответил как-то неопределенно, причем в его неопределенности проскальзывала нотка и осуждения ополченцев. Меня это задело, и я высказался более жестко, вызывая его на откровенность. Он очень витиевато, словно специально утаивая смысл за нагромождением словесных оборотов, высказался о том, что ополченцы прячутся среди мирных жителей. Тут уже с моей стороны сдержанность кончилась, и я прямо спросил, за кого они. Парень снова начал наводить тень на плетень, говоря, что они против войны, против любого насилия. Эта речь уже напоминала выступления наших либералов, которые за словесной шелухой прячут свою ненависть к России, я его перебил, сказав, что на Украину пришел нацизм и они своим вилянием помогают ему. Парнишка вскинулся, вытянулся на лавочке и даже стал немного заикаться. Его последняя тирада прямо была направлена против ополченцев, он обвинял их в обстреле собственных городов и в убийстве мирных жителей.
Моя левая рука сгребла его за ворот майки, телом я развернулся к нему для более точного удара и уже выцеливал на длинном лице место, куда направлю кулак: «Ах, ты, сучонок».
- Викто-оор!
Близко и оглушительно. Ко мне шел Леха, попутчик от самого Новокузнецка, широченный и высоченный детина с раскинутыми руками.
Я как-то непроизвольно разжал кулак, и пальцы мои на майке худого парнишки ослабли, он резким движением освободился, они оба быстро встали и торопливо, почти бегом, пошли влево.
Леха подошел.
- Че тут у вас? Ты бить, што ли, собрался хлопца?
Я рассказал ему вкратце суть нашего разговора. У Лехи лицо пошло пятнами.
- Может, догоним? Я б ему тоже врезал.
Мы пооглядывались, но тех и след простыл.
- Ну ладно, хрен с ними. А я тебя по штанам узнал. Как ты, как отдыхается?..
На морскую прогулку по Коктебельской бухте удалось попасть только с третьего раза – то народу мало набиралось, то волна большая мешала.
Катерок негромко тарахтел, везя нас по дуге, повторяющей изгибы берега. Проплыли рядом с островком, не выступающим над водой, на котором стоял актер Андрей Миронов в фильме «Бриллиантовая рука», а от островка шла подводная отмель, по которой он шагал за мальчишкой. На горе видна одинокая могила Волошина. Подплывали к горе Кара-Даг, за ней знаменитые Золотые ворота – скала с отверстием посередине, бросали монетки. Катерок вывез нас в открытое море, заглушил мотор, наш гид, молодой веселый парень, предложил всем умеющим плавать порезвиться в волнах. Плаваю я с детства хорошо, однако, в реках, поэтому было страшновато, но, когда молодая, с очень хорошей фигурой, девица, сидящая впереди, грациозно пройдя по катеру до кормы, спустилась по дюралевой лестнице и из воды помахала рукой, вроде чуть насмешливо, мне стало стыдно, и я последовал за ней. Впечатление необычное и потрясающее! Море ласково держало меня, покачивая, будто успокаивая. Расхрабрившись, я потом нырял с борта катера.
Обратно мы плыли навстречу небольшой волне, солнце было сзади и слева. И тут мне довелось наблюдать настоящее чудо. Между водной поверхностью и носом катера несколько раз появлялась радуга. Она была невелика по размеру, но полноцветна и являла себя в момент, когда нос катера рассекал набегавшую волну и в воздух поднимались брызги.
…Беженцев на разговоры я вызывал постоянно, а их в Орджоникидзе немало, но не все склонны были делиться драмой своей жизни с первым встречным, иные были неискренни, а некоторые просто неприятны. Людей можно понять – у них рухнула привычная, устоявшаяся жизнь, впереди неизвестность, это очень сильно напрягает и люди становятся раздражительны.
…Молодая, с чувственным лицом, женщина обратила на себя внимание одинокостью, какой-то даже отстраненностью от окружающих. Она и в море купалась в стороне от компаний. Подплыл к ней и исподволь, замечаниями по погоде и о природе завязал беседу. Точно, она из Украины, как раз из Донецка, сюда приехала с мужем и сыном еще в самом начале боевых действий. Выходит, люди не бедные, раз живут здесь уже месяца полтора-два, даже если им оплачивают проживание.
Я, уже обозленный теми хохлятами в Феодосии, прямо спросил ее, за кого она и почему ее муж здесь, а не воюет за свою Родину. Она пунцово вспыхнула от моей докучливости: «Да шо вы мэнэ пытаэтэ?» - и заговорила запальчиво об ополченцах, скрывающихся среди мирных жителей, опять та же песня. Я пытался объяснить ей, что если ополченцы выйдут в чистое поле, то очень быстро будут расстреляны авиацией и раздолбаны артиллерией, а города, из которых они выйдут, тут же займут «правосеки». Мои слова что об стенку горох. Виноваты ополченцы, из-за них бизнес понес ущерб, из-за них пришлось уехать. Я прямо спросил: она что, хочет победы киевской хунте? Забегали темные очи, оттененные еще и длинными ресницами. Да им все равно, кто победит, лишь бы перестали стрелять, вернуться бы в свою квартиру и восстановить бизнес.
Я гневно воскликнул: «Вы что, не понимаете, это же фашизм идет!? Если он победит, то вам, когда вернетесь, вместо квартиры и бизнеса кишки намотают на штыки. Некуда вам будет возвращаться! Неужели до Вас не доходит это!?»
Не доходило. Она равнодушно отвернулась, не желая продолжать разговор.
Но он получил продолжение с неожиданной стороны, от черной короткостриженной головы, подплывшей со стороны моря.
- Дяденька, Вы правы, а она - нет. Я их видел, ну, тех, которые из «правого сектора».
- А где ты живешь?
Он назвал городок близ Донецка.
- Они к нам ночью пришли, трое в черной одежде, с автоматами. Один, похоже, обкуренный, зашел ко мне в комнату, я лежал на койке, он наставил на меня автомат и нажал на курок, да че-то у него там не сработало, он плюнул на пол и сказал: «Ладно, живи, щенок». Они утащили из дому холодильник, просто вытащили шнур из розетки, двое взяли и вынесли.
Владелец головы подплыл близко ко мне, это полный молодой совсем парнишка. А моя прежняя собеседница наоборот, отплывала от нас к берегу.
- А отец твой где?
- Он инвалид, у него одного глаза нет, сам он воевать против этих гадов не может, а меня осенью могут забрать в ихнюю армию, вот меня батя сюда и отправил.
Глаза у парня злые.
- Я обязательно вернусь домой, я буду убивать этих гадов. У меня одноклассника пьяный бандеровец застрелил, когда тот пытался вступиться за свою сестру.
Немало было у меня бесед с беженцами, чаще все же с беженками, мужчины очень неохотно шли на разговоры. Я считаю, что у них все же совесть допекала за то, что спрятались среди своих баб и ребятишек, вместо того, чтобы с оружием в руках отстаивать свою землю.
С бабой Машей мы прожили под одной крышей дружно. Она много лет проработала на Орджоникидзевском торпедном заводе, и большинство ее воспоминаний связано с трудовой деятельностью. Кстати, торпедный завод начали восстанавливать, на набережной я познакомился со специалистом из Питера, немолодым мужчиной, который много лет приезжал в командировки сюда, и вот, после немалого перерыва, его снова пригласили для консультаций. Баба Маша в силу возраста и по отсутствию собеседников жадна до разговоров и по этим же причинам, как и многие старики, становится неосознанно немного надоедливой.