НА УЛИЦЕ ПОГАСШИХ ФОНАРЕЙ
Вот и опять наступила пора поздней осени. Валентина не любила это время года по двум причинам. Во-первых, потому, что кончалось такое короткое сибирское лето, во-вторых, за то, что в эту пору рано темнело и после работы идти домой на окраину города, где жила, ей приходилось по глухим, неосвещенным улицам.
В центре еще куда ни шло, светятся то тут, то там фонари, а в их родном «шанхае» темень непроглядная. Это самое дрянное время, считала Валентина, середина октября, когда земля и деревья голые, безотрадные, снега еще нет. С ним-то посветлее было бы.
Раньше, когда моложе была, не боялась ходить знакомыми с детства улочками, где знала каждый дом, каждое дерево. А сейчас, с возрастом ли, с этой ли треклятой перестройкой, многое изменилось, стало чужим и в такие вот темные вечера – пугающим. Пятьдесят три года ей с небольшим довеском. До пенсии еще почти два. Как их выдержать? А впрочем, может быть, и выдерживать не придется. Каждый день на работе пугают сокращениями, в любой момент могут отправить на все четыре стороны. Плоды «демократии» и капитализма недоделанного.
Вот с такими мыслями и спешила Валентина домой, к мужу, который все настойчивее уговаривал ее оставить работу, посидеть дома до «заслуженного». Перебьются, считал муж, и на одну его зарплату водителя автокрана. Как-никак и «левые» ему иногда перепадают – погрузить, разгрузить чего-нибудь землякам по договоренности. Только никак не отважится Валентина с работой своей распрощаться. Если уж сократят, тогда другое дело.
Впереди замаячил темный силуэт. Кто-то шел навстречу. Она напряглась, сжалась внутренне, как всегда в таких случаях в последнее время. Сама же себя привычно мысленно приструнила: что за трусиха стала? Насмотрелась ужастиков по телевизору. Меньше надо его включать, нервы целее будут.
Между тем встречный прохожий поравнялся с Валентиной и, казалось, собирался пройти себе мимо, но неожиданно резко дернулся в ее сторону и схватил за рукав.
Приблизил свое лицо, обдал тошнотворным запахом водочного перегара, произнес, кривляясь:
– Девушка, разрешите проводить вас до дому? Очень опасно ходить одной в темное время.
– Спасибо, я уже почти дошла.
Валентина попыталась высвободить рукав пальто из цепкой руки пьяного. Не получилось.
– Тихо, тихо, – зашептал он, обхватил женщину второй рукой и потянулся вонючим ртом к ее губам.
– Да ты что?! – Валентина яростно завертела головой, увертываясь, и опять попыталась вырваться. – Пусти!
– Заткнись!
Парень размахнулся и с силой ударил ее в ухо.
Женщина упала на землю. Что-то очень знакомое уловила она в напавшем на нее. Лица в темноте рассмотреть не могла, но голос точно был знаком. И вдруг осенило: да ведь это Виталька – школьный друг ее сына Сергея. Несколько лет не видела она этого парня, точнее – целых пять лет, с тех пор как окончили друзья школу, потому сразу и не признала.
Сергей сейчас дослуживал в армии, куда призвали его после учебы в техникуме. Через полгода должен вернуться сын домой. А бывший друг сына, прижав ее коленом и одной рукой к земле, блудливо шарил другой по ее телу, расстегивая пуговицы на пальто, тянул вверх юбку.
– Да ты что, сопляк?! Ты чего?! – Валентина хотела было назвать парня по имени, но что-то подсказало ей, что делать этого не следует.
Она начала с новой силой извиваться всем телом, пытаясь вырваться, сбросить с себя ненавистный этот груз.
Устав бороться, пьяный сел, не отпуская своей жертвы, сказал со злостью:
– Вот дура, все настроение испортила!
В это время невдалеке послышались чьи-то шаги. Валентина прислушивалась к ним с надеждой, решила, что, когда человек приблизится, окликнет его. Но Виталька разгадал, видно, ее намерения, быстро зажал ей рот и нос ладонями, да еще и сам навалился сверху, прижав к земле и затаившись.
С тоской слушала Валентина, как прошелестели шаги по замерзшей щебенке и удалились. Прошел мимо прохожий. Ничего подозрительного не заметил? Или не захотел заметить?
Женщина начала задыхаться, попыталась освободить лицо, рот от липких лап. Ценой неимоверных усилий ей удалось приоткрыть рот, глотнуть воздуха. И в это время грязный палец Сережкиного дружка очутился у нее во рту. Она захватила его зубами и с силой сжала челюсти. Парень взвыл от боли, выдернул палец едва не вместе с ее зубами, как показалось Валентине. Во рту у нее остался противный вкус крови. И тут же она получила сильный удар кулаком в лицо. Бессильно и горько заплакала.
– Убить тебя, что ли, тварь? – процедил парень, зажав кисть руки с поврежденным пальцем. Посидел, подумал, поднялся на ноги, пнул ее носком ботинка в бедро, спросил: – Деньги есть? Давай сюда!
Женщина села, всхлипывая, достала из кармана кошелек с какой-то мелочью.
Виталька не глядя сунул его в карман, спросил еще:
– Часы, золото есть?
Часов у Валентины не было, обходилась как-то без них. А колечко золотое, тоненькое обручальное – было. Более четверти века носила она его, берегла. Но сейчас торопливо и не без труда – тесновато стало – стянула с пальца, отдала кольцо грабителю.
– Живи! – разрешил он великодушно. – Да не ползай в темноте по «шанхаю». Это я такой добрый, а другой бы на моем месте… – И пошел себе, растворился в темноте.
Застегиваясь на ходу и поправляя платок, Валентина побрела к дому. Навстречу ей опять кто-то шел. Походка была тяжеловатая, мужская. Но страха на этот раз она не почувствовала никакого. Все худшее, подумалось ей, уже произошло. Встречный между тем шагнул прямо к ней.
– Валя, ты, что ли? – Это был голос мужа, и она будто сразу лишилась сил. – Что так поздно? Я уж волноваться начал. Решил навстречу пойти.
Валентина остановилась, прижала ладони к лицу, затряслась от нервной дрожи. И вдруг заревела в голос, чем напугала мужа до полусмерти.
– Что такое? Валя! Кто?!
Дома Михаил помог жене раздеться, содрогаясь от жалости, осторожно стер мокрым полотенцем грязь и кровь с ее разбитого лица.
– Достал бы этого подонка – задавил бы своими руками. Кто же это, кто?
– Да знаю я кто, – нехотя сказала Валентина, постепенно приходя в себя.
– Знаешь?! – взвился Михаил. – А чего ж молчишь?
– То и молчу, что боюсь: наломаешь дров и в тюрьму еще сядешь… Милицию вызывай. Я ему отметину оставила, надеюсь.
– Кто, я спрашиваю!
– Вот милиция прибудет, тогда скажу, – стояла на своем Валентина.
Милицейская машина явилась по вызову быстро, минут через пятнадцать.
Когда жена назвала сотрудникам адрес и фамилию напавшего, муж опешил от неожиданности:
– Погоди, так это Виталька, что ли? Дружок нашего Сереги?
– Он, – кивнула Валентина.
Света в окнах Виталькиного дома, к которому подкатил милицейский «уаз», не было. На стук в дверь, а потом в окошко долго никто не отвечал. Потом зажгли свет в кухне, заскрипели входной дверью.
– Кто там? – спросил сердитый женский голос. – Чего надо? Спят же люди.
– Милиция. Откройте!
Отворила дверь Виталькина мать, посторонилась, пропуская непрошеных гостей.
– А чего надо-то? Зачем вы к нам? – повторила еще раз обеспокоенно.
– Сын где? – спросил милиционер-сержант.
– Спит. Выпил немножко и спит теперь.
– И давно спит? – спросил на ходу милиционер, направляясь в спальню сына вслед за хозяйкой.
Сын и впрямь усиленно спал, натянув до носа одеяло. Сержант подошел к кровати, сдернул одеяло с парня. Оказалось, что лежал тот в постели одетым – в брюках и рубахе, и не было сна у него ни в одном глазу.
– Ну, давай рассказывай! – предложил ему милиционер.
– Что рассказывать? – прикинулся Виталька смирной овечкой.
– Все рассказывай! – жестко отрубил сержант и позвал стоящую в прихожке Валентину: – Пройдите сюда, пожалуйста.
Валентина, а с ней и муж ее Михаил шагнули в спаленку. Лицо женщины покрывали синяки и ссадины, один глаз уже заплыл и закрылся. Выглядела она сейчас наверняка непохожей на саму себя пятилетней давности. Но парень узнал мать своего школьного приятеля, дернулся к ней, трезвея от ужаса:
– Тетя Валя, вы?! Вы?! – И застыл на месте с разинутым ртом.
Михаил рванулся из-за спины жены к парню:
– Убью поганца!
– Стоять! – властно крикнул молодой сержант, и Михаил стих, подчинился.
А Виталька непроизвольно спрятал руки за спиной.
– Вы руки его посмотрите, – сказала Валентина, прикрывая ладонью распухшую половину лица. – Там палец…
– Руки! – опять скомандовал сержант.
Виталька безвольно опустил руки. На одной из них, левой, указательный палец был неумело обмотан бинтом, сквозь марлю просочилась кровь.
– Одевайся, пойдем! – приказал милиционер.
– Что случилось-то, господи? – со слезами в голосе выкрикнула Виталькина мать. – Пришел грязный весь, рука в крови. Я думала, его кто побил. Спрашивала – не ответил… Валя, что случилось-то? – обратилась она напрямую к Валентине.
Та махнула рукой и, не отвечая, направилась к выходу.
На следующий день пришлось ей написать два заявления. Одно – в милицию, на Витальку, другое – на работу с просьбой об увольнении по собственному желанию. На этом настоял Михаил.
До суда, на очной встрече с подследственным, в присутствии следователя рассказала Валентина об отобранном у нее Виталькой кошельке и колечке.
– Кошелек? – поморщился парень. – Что там было, в кошельке этом? Смех один. Выкинул я кошелек, как улику. А кольцо… Какое кольцо? Не видел, ничего не знаю.
– Как же не видел? – возмутилась Валентина. – Сцапал из моих рук и в карман себе сунул.
– Не знаю, пьяный был. Не помню. Может, потерял. Не было у меня в кармане никакого кольца.
– Да черт с тобой и с кольцом! – в сердцах выругалась Валентина.
Осудили Витальку на семь лет строгого режима. Как ни упрашивала его мать забрать заявление из милиции, не доводить дело до суда, Валентина этого не сделала. Слишком велика была ее обида на парня.
Когда на суде дали Витальке последнее слово, он только одно и попросил:
– Тетя Валя, не говорите ничего Сереге обо мне!
Она промолчала о том, что, пока шло следствие, Михаил обо всем случившемся уже написал сыну в часть.
* * *
Давно пришел из армии Сергей. Женился сын, сам стал отцом, из помощников машиниста вырос до машиниста электровоза. Валентина вышла на пенсию, нянчилась с внуком и все реже вспоминала о происшедшем с ней на темной осенней улице. Только когда уже подходили к концу семь Виталькиных тюремных лет, стали мучить ее по ночам кошмары: гонялись за ней по гулкой темноте какие-то насильники-маньяки. Немели ноги у Валентины, становились ватными, и она падала на землю, ползла куда-то неуклюже, а черная сила настигала ее, нависала над ней. Просыпалась женщина вся в поту, с гулко бьющимся сердцем, думала с тревогой: «Не к добру такие сны. Вот выйдет этот выродок из тюрьмы – мстить будет. Они же там все зверями делаются. Никому еще отсидка ума не прибавила, на пользу не пошла».
Тем временем срок заключения Витальки и вправду кончился. Должен уж вернуться домой, к матери. И все ждала, ждала Валентина в тревоге: что-то должно случиться, даст еще бывший дружок сына знать о себе.
И точно, дал. Не сам, правда, передал весточку Валентине через свою мать. Пришла та метельным февральским днем, постучала в дверь. Когда вышла к ней Валентина, предложила войти в дом, женщина отказалась.
Протянула конверт со словами:
– Сын просил передать.
Развернулась и ушла.
Валентина Ивановна разорвала заклеенный конверт, заглянула внутрь. Была там записка: «Тетя Валя, простите меня. Не знал я тогда, что это были вы. Пьяный был, дурак. Я уезжаю из Тайги, насовсем. Женщину нашел себе по переписке. К ней поеду».
А еще в конверте твердое нащупала Валентина. Бумажка, в ней завернуто что-то. Развернула, и выпало на ее ладонь тонкое золотое колечко. Ее колечко, легонькое, но такое для нее дорогое. Зажала его в кулаке, слезы выступили на глазах. Сколько сразу вспомнилось… И подумала: «Кто сказал, что не исправляет тюрьма людей, а только портит? Может, не со всеми так-то? Может, кому-то и вправду она на пользу?»
А еще Валентина Ивановна о том подумала, что все-таки сдвинулось что-то в этой жизни к лучшему. Как подтверждение – хотя бы такой факт: недавно на улице ее кошмара зажглись новые фонари.
ТЫ КУДА, ОДИССЕЙ?
Никакой свадьбы после бракосочетания у нас с Валентином не было. Я даже радовалась, что мои мысли насчет этой никчемной свадебной кутерьмы совпадают с ощущениями жениха. Валюту, кроме всего прочего, заботила и финансовая сторона щекотливого свадебного вопроса.
Он пожаловался мне:
– Мама напустилась на меня, что я так плохо поступил с ней и батей, отказался наотрез от того, чтобы отпраздновать нашу свадьбу. Отец, мол, несколько лет урывал с зарплаты деньги, складывал на книжку, говорил: Вальке, мне то есть, на свадьбу, чтобы все как у людей. Я такое лет с шестнадцати слышал. Бесило это накопительство меня. Я уже тогда решил: никогда никакой свадьбы у меня не будет! Опасался, правда, насчет невесты. Я думал, что, наверное, каждой девчонке хочется вырядиться в белое платье, фату нацепить и чтобы кольца, букеты, мишура, и вопли гостей, и это дурацкое: «Горько! Горько!»
– Ой, нет! – поморщилась я. – Не хочу ничего такого.
– Я это понял. И подумал: может быть, правда есть в мире Бог, который послал мне тебя? Раньше не верил в Него, а теперь – не знаю…
Я почему сейчас свадебной темы коснулась? Потому что очень часто мы сталкиваемся нос к носу с родственниками Валентина – то в трамвае или автобусе, то на рынке, в магазине или просто на улице. Валюта представляет очередную родню мне, ей – меня (с гордостью на физиономии): «Моя жена». И каждый раз реакция родни Валентина одинакова: «Как – жена?! А на свадьбу почему не позвали?» Нас это порядком раздражает, и я начинаю сомневаться в том, правильно ли мы поступили, «зажав» семейный праздник. Ведь была такая возможность познакомиться в один день со всеми этими многочисленными родственниками, чтобы потом в течение месяцев, а может быть, и лет не знакомиться с каждым поодиночке и не выслушивать их упреки…
Возьмем только одну ветвь Валютиного «древа жизни». Его отец, мой свекор Федор Иванович, был одним из двенадцати (!) детей в семье. Все братья и сестры выросли, женились и вышли замуж, нарожали детей, потом заимели внуков… Это же целый полк! По одному или по два ребенка ни у кого из них не было. Самое малое – три, а дальше по возрастающей – до пяти, шести, восьми… В семье самого Федора Ивановича и его жены Анны Сергеевны родилось шестеро детей, где младшим был мой Валентин.
Как исключение из правил была у Федора самая младшая сестра Мария. В подростковом возрасте она свалилась с высокого стога и сломала ногу. В глухой деревне в глубине Томской области ни врача, ни хотя бы фельдшера не было. Поправила девчонке ногу бабка-знахарка, приложила дощечку, примотала тряпками – вот и весь гипс. Полежала Маня с неделю да и поднялась. Прыгала, скакала вроде бы только на здоровой ноге, но и больной при этом доставалось.
Когда сняли тряпки и плашку, оказалось, что в месте перелома кость сместилась, срослась неровно. Правая нога стала кривой и заметно короче левой. Так и прожила бедная Маша всю жизнь с кривой хромой ногой. Замуж, конечно, никто ее не взял, хоть и была девушка работящей, доброй, скромной и милой на личико. В один миг поломала девчонка не только ногу, но и всю свою судьбу.
Только лет в двадцать пять затяжелела Маруся неизвестно от какого молодца и родила в положенный срок девочку – беленькую, кудрявенькую, с большими голубыми глазами. Не ребенок, а сущий ангел. Назвала Мария дочку Фаиной, Фаечкой.
Когда Валя перезнакомил меня с добрым десятком своих братьев и сестер, вспомнил вдруг о Фаине. Вернее, родная Валина сестра Антонина о ней напомнила.
– Надо нам как-нибудь к Фае выбраться, – сказала Тоня. – Она сейчас на Втором Томске живет. Ее Сергей трехкомнатную квартиру получил от стройки, где работает. Ценит его начальство за руки золотые. Любую работу может выполнить, за какую ни возьмется. Вот и детей Фае, – сказала со смешком Тоня, – восемь штук настрогал.
– Сколько? – ахнув, переспросила я, решив, что ослышалась.
– Ну, пока только семь, – поправилась Тоня. – Восьмой вот-вот должен появиться. Давайте послезавтра, в субботу, и навестим Фаю. Я гостинцев детям куплю и зайду за вами. И Люда познакомится с нашей сестрой, и новую квартиру посмотрим. Как вы, не против? Чего молчишь, Валька?
– Тебя слушаю, – улыбнулся в ответ Валентин. – Почему я могу быть против? Я всегда за. И Сона только один раз видел. Если встречу где, не узнаю. Сон ведь он, точно?
– Вроде Сон, – сказала Тоня.
– О чем вы говорите? – вмешалась я в разговор брата с сестрой. – Какой такой сон?
– Фаин мужик – кореец, – пояснила Тоня. – Зовут его на русский лад Сергеем, корейское имя и не выговорить, а фамилия – Сон.
– Интересно! – вырвалось у меня.
В субботу, как и обещала, появилась у нас Тоня и потопали мы со своей Степановки до Первого Томска, чтобы сесть на трамвай, идущий до Томска Второго. Дом Фаи и Сергея нашли сразу, находился он неподалеку от остановки. Поднялись на третий этаж, позвонили. Дверь открыла девочка лет двенадцати. Поразила она меня своей внешностью, нежным личиком, густой копной темных волос, открытыми карими глазами с каким-то все-таки экзотическим, нерусским, чуть-чуть раскосым разрезом.
Девочка сказала нам:
– Проходите, раздевайтесь, пожалуйста!
И, оставив нас в прихожей, ушла вглубь квартиры. А Тоня доверительно шепнула мне:
– Видела, какая красавица? Правду говорят люди, что дети от смешанных браков обычно всегда рождаются красивыми.
– О чем вы шушукаетесь? – нетерпеливо перебил сестру Валентин. – Делать нечего?
– Да я говорю… – начала было объяснять брату Тоня, но тут и хозяин, Сон-Сергей, уже сам вышел к нам навстречу.
Он радостно рассмеялся, узнав Тоню, и весело воскликнул:
– О-о, гости дорогие! Проходите, Фаечка рада будет. Никуда уже не ходит, дома сидит, с ребятами воюет. Проходите, чай будем пить с корейским печеньем. Я сам настряпал.
Хозяйка тоже обрадовалась нам, обняла меня по-родственному, расцеловала в щеки, когда услышала от Тони, что я жена их младшего брата Валентина.
– Хорошенькая, – похвалила меня Фая и оглянулась на брата: – Валя, неужели ты уже женился?! Когда успел вырасти? Ведь, кажется, совсем недавно в школу пошел и по попе от Федора Ивановича получил, когда попробовал курить отцовский «Бокс». Папиросы такие были. Помнишь, Валя?
– Это когда прутом из голика? Нет, не помню, – сказал Валентин, и все засмеялись.
Сергей поставил на стол большой поднос, заваленный горкой домашнего румяного печенья, от которого исходил очень аппетитный аромат. Дети, опережая друг друга, несли чайные чашки, сахарницу, ложечки. Помощников было много – шесть человечков. А один, самый маленький мальчик, сидел на высоком стульчике рядом с Фаиной. Посадить малыша на колени мамочка не могла, ей мешал слишком большой живот.
Я откровенно любовалась детьми: четыре девочки, три мальчика. Таких очаровательно-красивых детей мне никогда видеть не доводилось, да еще в таком количестве у одной мамы.
– Какие они все милые! – воскликнула я, не сдержавшись.
– В них наша радость, – произнесла со счастливой улыбкой Фаина.
– Радость, правда, – закивал головой отец большого семейства Сергей.
...Мы уходили от них наполненные чувствами добра, тепла и света.
– Вот вам и кореец, – сказала Тоня. – Среди русских попробуй такого найди. Во всем помогает жене: и стирает на всю ораву сам, и жарит, варит, стряпает. Видели, какое печенье напек? Придумал же, «корейское», говорит. Я его перед уходом спросила, чем оно от русского отличается. А он ответил: руками. Русское печенье, сказал, русскими руками делается, а это – корейскими, вкуснее.
Через неделю после нашего похода в гости к Фае она родила еще одну девочку. Счет в их семье стал 5:3 в пользу дочек.
– Теперь надо Фаечке родить двух сыновей, – пошутил Сергей, – чтобы пять на пять получилось.
Но никого они больше не родили. Из Кореи пришло письмо, которое прислала Сону его единственная дочь от первой, корейской жены. Когда-то, семнадцать лет назад, он уехал с родины в Советский Союз в поисках работы. Хотел заработать денег и вернуться с ними через год-два к жене и маленькой дочке, которой на то время не было и двух лет.
В Союзе встретил Сон Фаю и от любви к ней потерял голову. Солнцем своим звал любимую, говорил, что второй такой красавицы не встречал за всю свою жизнь. Фаина тоже полюбила всем сердцем нежного, доброго, работящего Сергея.
А потом пришло это письмо. Дочь умоляла отца приехать, чтобы проститься с ее умирающей матерью, первой женой Сона. Женщина стоит на пороге смерти, как сообщала дочь, все последнее время плачет, вспоминая свою первую и последнюю любовь, мечтает взглянуть на него хотя бы перед кончиной.
Сергей со слезами на глазах попрощался с Фаей и детьми, пообещал вернуться, как только похоронят бедную женщину, и Фаина поверила любимому супругу, стала терпеливо ждать его возвращения… Шли дни, месяцы, потом – годы. От Сергея не было ни слуху ни духу. Дети выросли. Три старшие дочери вышли замуж, сами стали мамами. Младшая Фенечка, которая родилась в год нашей с Валентином женитьбы, уже оканчивала десятый класс средней школы, когда пришел Фае из Кореи крупный денежный перевод, а вслед за ним и письмо от Сергея.
Он писал о том, что, приехав на родину шестнадцать лет назад, свою бывшую жену застал живой и относительно здоровой. После перенесенного инсульта она быстро шла на поправку: к ней вернулась внятная речь, способность свободно двигаться, а затем и заниматься домашними делами. Лечащий врач посчитал, что основная причина, повлиявшая на выздоровление больной, кроется в положительных эмоциях, в частности из-за возвращения мужа в семью. Доктор также настоятельно советовал оберегать покой женщины и ни в коем случае не причинять ей новых душевных страданий. Так и задержался Сергей-Сон в Корее, заботясь о здоровье бывшей и давно уже нелюбимой жены. Был при ней и кухаркой, и сиделкой, и прачкой… Прожила она благодаря такой заботе немало, почти шестнадцать лет, и скончалась все-таки от нового инсульта. На этот раз медицина оказалась бессильна.
В заключение своего письма Сон спрашивал, не вышла ли за время его отсутствия Фаечка повторно замуж. «Ведь такая красавица, как ты, способна осчастливить любого мужчину», – писал Сергей. Если же она одинока и может простить проступок бывшего мужа, он готов в любую минуту сорваться, оставить все имущество дочери и ее четверым детям и вылететь к своей Фаине.
Постоянную связь с Фаиной, как и с другими многочисленными родственниками, поддерживала в основном только Тоня. Она и нас держала в курсе событий. Рассказала о том, что Фая без конца перечитывала письмо Сергея, обливаясь слезами. Написала ему ответ: «Приезжай! Люблю, жду».
– Ну вот, – сказала мне Тоня, позвонив из Томска в Тайгу, где мы основательно обосновались, – телеграмма Фае пришла, что выехал вчера Сергей поездом из Владивостока. Через пять дней будем с ней встречать его на вокзале. Интересно, изменился Сон или нет? Я знала одного китайца, – продолжала рассуждать Антонина, – а по мне что кореец, что китаец – одно и то же, так ему в девяносто лет никто не давал и семидесяти. Поглядим.
Нам не довелось увидеться с Сергеем и Фаиной. Знаю только, что и через двадцать лет после их воссоединения были они живы и здоровы. Потом нить связи с ними прервалась… Но историю жизни этой любящей пары я считаю в любом случае счастливой.
Вот и опять наступила пора поздней осени. Валентина не любила это время года по двум причинам. Во-первых, потому, что кончалось такое короткое сибирское лето, во-вторых, за то, что в эту пору рано темнело и после работы идти домой на окраину города, где жила, ей приходилось по глухим, неосвещенным улицам.
В центре еще куда ни шло, светятся то тут, то там фонари, а в их родном «шанхае» темень непроглядная. Это самое дрянное время, считала Валентина, середина октября, когда земля и деревья голые, безотрадные, снега еще нет. С ним-то посветлее было бы.
Раньше, когда моложе была, не боялась ходить знакомыми с детства улочками, где знала каждый дом, каждое дерево. А сейчас, с возрастом ли, с этой ли треклятой перестройкой, многое изменилось, стало чужим и в такие вот темные вечера – пугающим. Пятьдесят три года ей с небольшим довеском. До пенсии еще почти два. Как их выдержать? А впрочем, может быть, и выдерживать не придется. Каждый день на работе пугают сокращениями, в любой момент могут отправить на все четыре стороны. Плоды «демократии» и капитализма недоделанного.
Вот с такими мыслями и спешила Валентина домой, к мужу, который все настойчивее уговаривал ее оставить работу, посидеть дома до «заслуженного». Перебьются, считал муж, и на одну его зарплату водителя автокрана. Как-никак и «левые» ему иногда перепадают – погрузить, разгрузить чего-нибудь землякам по договоренности. Только никак не отважится Валентина с работой своей распрощаться. Если уж сократят, тогда другое дело.
Впереди замаячил темный силуэт. Кто-то шел навстречу. Она напряглась, сжалась внутренне, как всегда в таких случаях в последнее время. Сама же себя привычно мысленно приструнила: что за трусиха стала? Насмотрелась ужастиков по телевизору. Меньше надо его включать, нервы целее будут.
Между тем встречный прохожий поравнялся с Валентиной и, казалось, собирался пройти себе мимо, но неожиданно резко дернулся в ее сторону и схватил за рукав.
Приблизил свое лицо, обдал тошнотворным запахом водочного перегара, произнес, кривляясь:
– Девушка, разрешите проводить вас до дому? Очень опасно ходить одной в темное время.
– Спасибо, я уже почти дошла.
Валентина попыталась высвободить рукав пальто из цепкой руки пьяного. Не получилось.
– Тихо, тихо, – зашептал он, обхватил женщину второй рукой и потянулся вонючим ртом к ее губам.
– Да ты что?! – Валентина яростно завертела головой, увертываясь, и опять попыталась вырваться. – Пусти!
– Заткнись!
Парень размахнулся и с силой ударил ее в ухо.
Женщина упала на землю. Что-то очень знакомое уловила она в напавшем на нее. Лица в темноте рассмотреть не могла, но голос точно был знаком. И вдруг осенило: да ведь это Виталька – школьный друг ее сына Сергея. Несколько лет не видела она этого парня, точнее – целых пять лет, с тех пор как окончили друзья школу, потому сразу и не признала.
Сергей сейчас дослуживал в армии, куда призвали его после учебы в техникуме. Через полгода должен вернуться сын домой. А бывший друг сына, прижав ее коленом и одной рукой к земле, блудливо шарил другой по ее телу, расстегивая пуговицы на пальто, тянул вверх юбку.
– Да ты что, сопляк?! Ты чего?! – Валентина хотела было назвать парня по имени, но что-то подсказало ей, что делать этого не следует.
Она начала с новой силой извиваться всем телом, пытаясь вырваться, сбросить с себя ненавистный этот груз.
Устав бороться, пьяный сел, не отпуская своей жертвы, сказал со злостью:
– Вот дура, все настроение испортила!
В это время невдалеке послышались чьи-то шаги. Валентина прислушивалась к ним с надеждой, решила, что, когда человек приблизится, окликнет его. Но Виталька разгадал, видно, ее намерения, быстро зажал ей рот и нос ладонями, да еще и сам навалился сверху, прижав к земле и затаившись.
С тоской слушала Валентина, как прошелестели шаги по замерзшей щебенке и удалились. Прошел мимо прохожий. Ничего подозрительного не заметил? Или не захотел заметить?
Женщина начала задыхаться, попыталась освободить лицо, рот от липких лап. Ценой неимоверных усилий ей удалось приоткрыть рот, глотнуть воздуха. И в это время грязный палец Сережкиного дружка очутился у нее во рту. Она захватила его зубами и с силой сжала челюсти. Парень взвыл от боли, выдернул палец едва не вместе с ее зубами, как показалось Валентине. Во рту у нее остался противный вкус крови. И тут же она получила сильный удар кулаком в лицо. Бессильно и горько заплакала.
– Убить тебя, что ли, тварь? – процедил парень, зажав кисть руки с поврежденным пальцем. Посидел, подумал, поднялся на ноги, пнул ее носком ботинка в бедро, спросил: – Деньги есть? Давай сюда!
Женщина села, всхлипывая, достала из кармана кошелек с какой-то мелочью.
Виталька не глядя сунул его в карман, спросил еще:
– Часы, золото есть?
Часов у Валентины не было, обходилась как-то без них. А колечко золотое, тоненькое обручальное – было. Более четверти века носила она его, берегла. Но сейчас торопливо и не без труда – тесновато стало – стянула с пальца, отдала кольцо грабителю.
– Живи! – разрешил он великодушно. – Да не ползай в темноте по «шанхаю». Это я такой добрый, а другой бы на моем месте… – И пошел себе, растворился в темноте.
Застегиваясь на ходу и поправляя платок, Валентина побрела к дому. Навстречу ей опять кто-то шел. Походка была тяжеловатая, мужская. Но страха на этот раз она не почувствовала никакого. Все худшее, подумалось ей, уже произошло. Встречный между тем шагнул прямо к ней.
– Валя, ты, что ли? – Это был голос мужа, и она будто сразу лишилась сил. – Что так поздно? Я уж волноваться начал. Решил навстречу пойти.
Валентина остановилась, прижала ладони к лицу, затряслась от нервной дрожи. И вдруг заревела в голос, чем напугала мужа до полусмерти.
– Что такое? Валя! Кто?!
Дома Михаил помог жене раздеться, содрогаясь от жалости, осторожно стер мокрым полотенцем грязь и кровь с ее разбитого лица.
– Достал бы этого подонка – задавил бы своими руками. Кто же это, кто?
– Да знаю я кто, – нехотя сказала Валентина, постепенно приходя в себя.
– Знаешь?! – взвился Михаил. – А чего ж молчишь?
– То и молчу, что боюсь: наломаешь дров и в тюрьму еще сядешь… Милицию вызывай. Я ему отметину оставила, надеюсь.
– Кто, я спрашиваю!
– Вот милиция прибудет, тогда скажу, – стояла на своем Валентина.
Милицейская машина явилась по вызову быстро, минут через пятнадцать.
Когда жена назвала сотрудникам адрес и фамилию напавшего, муж опешил от неожиданности:
– Погоди, так это Виталька, что ли? Дружок нашего Сереги?
– Он, – кивнула Валентина.
Света в окнах Виталькиного дома, к которому подкатил милицейский «уаз», не было. На стук в дверь, а потом в окошко долго никто не отвечал. Потом зажгли свет в кухне, заскрипели входной дверью.
– Кто там? – спросил сердитый женский голос. – Чего надо? Спят же люди.
– Милиция. Откройте!
Отворила дверь Виталькина мать, посторонилась, пропуская непрошеных гостей.
– А чего надо-то? Зачем вы к нам? – повторила еще раз обеспокоенно.
– Сын где? – спросил милиционер-сержант.
– Спит. Выпил немножко и спит теперь.
– И давно спит? – спросил на ходу милиционер, направляясь в спальню сына вслед за хозяйкой.
Сын и впрямь усиленно спал, натянув до носа одеяло. Сержант подошел к кровати, сдернул одеяло с парня. Оказалось, что лежал тот в постели одетым – в брюках и рубахе, и не было сна у него ни в одном глазу.
– Ну, давай рассказывай! – предложил ему милиционер.
– Что рассказывать? – прикинулся Виталька смирной овечкой.
– Все рассказывай! – жестко отрубил сержант и позвал стоящую в прихожке Валентину: – Пройдите сюда, пожалуйста.
Валентина, а с ней и муж ее Михаил шагнули в спаленку. Лицо женщины покрывали синяки и ссадины, один глаз уже заплыл и закрылся. Выглядела она сейчас наверняка непохожей на саму себя пятилетней давности. Но парень узнал мать своего школьного приятеля, дернулся к ней, трезвея от ужаса:
– Тетя Валя, вы?! Вы?! – И застыл на месте с разинутым ртом.
Михаил рванулся из-за спины жены к парню:
– Убью поганца!
– Стоять! – властно крикнул молодой сержант, и Михаил стих, подчинился.
А Виталька непроизвольно спрятал руки за спиной.
– Вы руки его посмотрите, – сказала Валентина, прикрывая ладонью распухшую половину лица. – Там палец…
– Руки! – опять скомандовал сержант.
Виталька безвольно опустил руки. На одной из них, левой, указательный палец был неумело обмотан бинтом, сквозь марлю просочилась кровь.
– Одевайся, пойдем! – приказал милиционер.
– Что случилось-то, господи? – со слезами в голосе выкрикнула Виталькина мать. – Пришел грязный весь, рука в крови. Я думала, его кто побил. Спрашивала – не ответил… Валя, что случилось-то? – обратилась она напрямую к Валентине.
Та махнула рукой и, не отвечая, направилась к выходу.
На следующий день пришлось ей написать два заявления. Одно – в милицию, на Витальку, другое – на работу с просьбой об увольнении по собственному желанию. На этом настоял Михаил.
До суда, на очной встрече с подследственным, в присутствии следователя рассказала Валентина об отобранном у нее Виталькой кошельке и колечке.
– Кошелек? – поморщился парень. – Что там было, в кошельке этом? Смех один. Выкинул я кошелек, как улику. А кольцо… Какое кольцо? Не видел, ничего не знаю.
– Как же не видел? – возмутилась Валентина. – Сцапал из моих рук и в карман себе сунул.
– Не знаю, пьяный был. Не помню. Может, потерял. Не было у меня в кармане никакого кольца.
– Да черт с тобой и с кольцом! – в сердцах выругалась Валентина.
Осудили Витальку на семь лет строгого режима. Как ни упрашивала его мать забрать заявление из милиции, не доводить дело до суда, Валентина этого не сделала. Слишком велика была ее обида на парня.
Когда на суде дали Витальке последнее слово, он только одно и попросил:
– Тетя Валя, не говорите ничего Сереге обо мне!
Она промолчала о том, что, пока шло следствие, Михаил обо всем случившемся уже написал сыну в часть.
* * *
Давно пришел из армии Сергей. Женился сын, сам стал отцом, из помощников машиниста вырос до машиниста электровоза. Валентина вышла на пенсию, нянчилась с внуком и все реже вспоминала о происшедшем с ней на темной осенней улице. Только когда уже подходили к концу семь Виталькиных тюремных лет, стали мучить ее по ночам кошмары: гонялись за ней по гулкой темноте какие-то насильники-маньяки. Немели ноги у Валентины, становились ватными, и она падала на землю, ползла куда-то неуклюже, а черная сила настигала ее, нависала над ней. Просыпалась женщина вся в поту, с гулко бьющимся сердцем, думала с тревогой: «Не к добру такие сны. Вот выйдет этот выродок из тюрьмы – мстить будет. Они же там все зверями делаются. Никому еще отсидка ума не прибавила, на пользу не пошла».
Тем временем срок заключения Витальки и вправду кончился. Должен уж вернуться домой, к матери. И все ждала, ждала Валентина в тревоге: что-то должно случиться, даст еще бывший дружок сына знать о себе.
И точно, дал. Не сам, правда, передал весточку Валентине через свою мать. Пришла та метельным февральским днем, постучала в дверь. Когда вышла к ней Валентина, предложила войти в дом, женщина отказалась.
Протянула конверт со словами:
– Сын просил передать.
Развернулась и ушла.
Валентина Ивановна разорвала заклеенный конверт, заглянула внутрь. Была там записка: «Тетя Валя, простите меня. Не знал я тогда, что это были вы. Пьяный был, дурак. Я уезжаю из Тайги, насовсем. Женщину нашел себе по переписке. К ней поеду».
А еще в конверте твердое нащупала Валентина. Бумажка, в ней завернуто что-то. Развернула, и выпало на ее ладонь тонкое золотое колечко. Ее колечко, легонькое, но такое для нее дорогое. Зажала его в кулаке, слезы выступили на глазах. Сколько сразу вспомнилось… И подумала: «Кто сказал, что не исправляет тюрьма людей, а только портит? Может, не со всеми так-то? Может, кому-то и вправду она на пользу?»
А еще Валентина Ивановна о том подумала, что все-таки сдвинулось что-то в этой жизни к лучшему. Как подтверждение – хотя бы такой факт: недавно на улице ее кошмара зажглись новые фонари.
ТЫ КУДА, ОДИССЕЙ?
Никакой свадьбы после бракосочетания у нас с Валентином не было. Я даже радовалась, что мои мысли насчет этой никчемной свадебной кутерьмы совпадают с ощущениями жениха. Валюту, кроме всего прочего, заботила и финансовая сторона щекотливого свадебного вопроса.
Он пожаловался мне:
– Мама напустилась на меня, что я так плохо поступил с ней и батей, отказался наотрез от того, чтобы отпраздновать нашу свадьбу. Отец, мол, несколько лет урывал с зарплаты деньги, складывал на книжку, говорил: Вальке, мне то есть, на свадьбу, чтобы все как у людей. Я такое лет с шестнадцати слышал. Бесило это накопительство меня. Я уже тогда решил: никогда никакой свадьбы у меня не будет! Опасался, правда, насчет невесты. Я думал, что, наверное, каждой девчонке хочется вырядиться в белое платье, фату нацепить и чтобы кольца, букеты, мишура, и вопли гостей, и это дурацкое: «Горько! Горько!»
– Ой, нет! – поморщилась я. – Не хочу ничего такого.
– Я это понял. И подумал: может быть, правда есть в мире Бог, который послал мне тебя? Раньше не верил в Него, а теперь – не знаю…
Я почему сейчас свадебной темы коснулась? Потому что очень часто мы сталкиваемся нос к носу с родственниками Валентина – то в трамвае или автобусе, то на рынке, в магазине или просто на улице. Валюта представляет очередную родню мне, ей – меня (с гордостью на физиономии): «Моя жена». И каждый раз реакция родни Валентина одинакова: «Как – жена?! А на свадьбу почему не позвали?» Нас это порядком раздражает, и я начинаю сомневаться в том, правильно ли мы поступили, «зажав» семейный праздник. Ведь была такая возможность познакомиться в один день со всеми этими многочисленными родственниками, чтобы потом в течение месяцев, а может быть, и лет не знакомиться с каждым поодиночке и не выслушивать их упреки…
Возьмем только одну ветвь Валютиного «древа жизни». Его отец, мой свекор Федор Иванович, был одним из двенадцати (!) детей в семье. Все братья и сестры выросли, женились и вышли замуж, нарожали детей, потом заимели внуков… Это же целый полк! По одному или по два ребенка ни у кого из них не было. Самое малое – три, а дальше по возрастающей – до пяти, шести, восьми… В семье самого Федора Ивановича и его жены Анны Сергеевны родилось шестеро детей, где младшим был мой Валентин.
Как исключение из правил была у Федора самая младшая сестра Мария. В подростковом возрасте она свалилась с высокого стога и сломала ногу. В глухой деревне в глубине Томской области ни врача, ни хотя бы фельдшера не было. Поправила девчонке ногу бабка-знахарка, приложила дощечку, примотала тряпками – вот и весь гипс. Полежала Маня с неделю да и поднялась. Прыгала, скакала вроде бы только на здоровой ноге, но и больной при этом доставалось.
Когда сняли тряпки и плашку, оказалось, что в месте перелома кость сместилась, срослась неровно. Правая нога стала кривой и заметно короче левой. Так и прожила бедная Маша всю жизнь с кривой хромой ногой. Замуж, конечно, никто ее не взял, хоть и была девушка работящей, доброй, скромной и милой на личико. В один миг поломала девчонка не только ногу, но и всю свою судьбу.
Только лет в двадцать пять затяжелела Маруся неизвестно от какого молодца и родила в положенный срок девочку – беленькую, кудрявенькую, с большими голубыми глазами. Не ребенок, а сущий ангел. Назвала Мария дочку Фаиной, Фаечкой.
Когда Валя перезнакомил меня с добрым десятком своих братьев и сестер, вспомнил вдруг о Фаине. Вернее, родная Валина сестра Антонина о ней напомнила.
– Надо нам как-нибудь к Фае выбраться, – сказала Тоня. – Она сейчас на Втором Томске живет. Ее Сергей трехкомнатную квартиру получил от стройки, где работает. Ценит его начальство за руки золотые. Любую работу может выполнить, за какую ни возьмется. Вот и детей Фае, – сказала со смешком Тоня, – восемь штук настрогал.
– Сколько? – ахнув, переспросила я, решив, что ослышалась.
– Ну, пока только семь, – поправилась Тоня. – Восьмой вот-вот должен появиться. Давайте послезавтра, в субботу, и навестим Фаю. Я гостинцев детям куплю и зайду за вами. И Люда познакомится с нашей сестрой, и новую квартиру посмотрим. Как вы, не против? Чего молчишь, Валька?
– Тебя слушаю, – улыбнулся в ответ Валентин. – Почему я могу быть против? Я всегда за. И Сона только один раз видел. Если встречу где, не узнаю. Сон ведь он, точно?
– Вроде Сон, – сказала Тоня.
– О чем вы говорите? – вмешалась я в разговор брата с сестрой. – Какой такой сон?
– Фаин мужик – кореец, – пояснила Тоня. – Зовут его на русский лад Сергеем, корейское имя и не выговорить, а фамилия – Сон.
– Интересно! – вырвалось у меня.
В субботу, как и обещала, появилась у нас Тоня и потопали мы со своей Степановки до Первого Томска, чтобы сесть на трамвай, идущий до Томска Второго. Дом Фаи и Сергея нашли сразу, находился он неподалеку от остановки. Поднялись на третий этаж, позвонили. Дверь открыла девочка лет двенадцати. Поразила она меня своей внешностью, нежным личиком, густой копной темных волос, открытыми карими глазами с каким-то все-таки экзотическим, нерусским, чуть-чуть раскосым разрезом.
Девочка сказала нам:
– Проходите, раздевайтесь, пожалуйста!
И, оставив нас в прихожей, ушла вглубь квартиры. А Тоня доверительно шепнула мне:
– Видела, какая красавица? Правду говорят люди, что дети от смешанных браков обычно всегда рождаются красивыми.
– О чем вы шушукаетесь? – нетерпеливо перебил сестру Валентин. – Делать нечего?
– Да я говорю… – начала было объяснять брату Тоня, но тут и хозяин, Сон-Сергей, уже сам вышел к нам навстречу.
Он радостно рассмеялся, узнав Тоню, и весело воскликнул:
– О-о, гости дорогие! Проходите, Фаечка рада будет. Никуда уже не ходит, дома сидит, с ребятами воюет. Проходите, чай будем пить с корейским печеньем. Я сам настряпал.
Хозяйка тоже обрадовалась нам, обняла меня по-родственному, расцеловала в щеки, когда услышала от Тони, что я жена их младшего брата Валентина.
– Хорошенькая, – похвалила меня Фая и оглянулась на брата: – Валя, неужели ты уже женился?! Когда успел вырасти? Ведь, кажется, совсем недавно в школу пошел и по попе от Федора Ивановича получил, когда попробовал курить отцовский «Бокс». Папиросы такие были. Помнишь, Валя?
– Это когда прутом из голика? Нет, не помню, – сказал Валентин, и все засмеялись.
Сергей поставил на стол большой поднос, заваленный горкой домашнего румяного печенья, от которого исходил очень аппетитный аромат. Дети, опережая друг друга, несли чайные чашки, сахарницу, ложечки. Помощников было много – шесть человечков. А один, самый маленький мальчик, сидел на высоком стульчике рядом с Фаиной. Посадить малыша на колени мамочка не могла, ей мешал слишком большой живот.
Я откровенно любовалась детьми: четыре девочки, три мальчика. Таких очаровательно-красивых детей мне никогда видеть не доводилось, да еще в таком количестве у одной мамы.
– Какие они все милые! – воскликнула я, не сдержавшись.
– В них наша радость, – произнесла со счастливой улыбкой Фаина.
– Радость, правда, – закивал головой отец большого семейства Сергей.
...Мы уходили от них наполненные чувствами добра, тепла и света.
– Вот вам и кореец, – сказала Тоня. – Среди русских попробуй такого найди. Во всем помогает жене: и стирает на всю ораву сам, и жарит, варит, стряпает. Видели, какое печенье напек? Придумал же, «корейское», говорит. Я его перед уходом спросила, чем оно от русского отличается. А он ответил: руками. Русское печенье, сказал, русскими руками делается, а это – корейскими, вкуснее.
Через неделю после нашего похода в гости к Фае она родила еще одну девочку. Счет в их семье стал 5:3 в пользу дочек.
– Теперь надо Фаечке родить двух сыновей, – пошутил Сергей, – чтобы пять на пять получилось.
Но никого они больше не родили. Из Кореи пришло письмо, которое прислала Сону его единственная дочь от первой, корейской жены. Когда-то, семнадцать лет назад, он уехал с родины в Советский Союз в поисках работы. Хотел заработать денег и вернуться с ними через год-два к жене и маленькой дочке, которой на то время не было и двух лет.
В Союзе встретил Сон Фаю и от любви к ней потерял голову. Солнцем своим звал любимую, говорил, что второй такой красавицы не встречал за всю свою жизнь. Фаина тоже полюбила всем сердцем нежного, доброго, работящего Сергея.
А потом пришло это письмо. Дочь умоляла отца приехать, чтобы проститься с ее умирающей матерью, первой женой Сона. Женщина стоит на пороге смерти, как сообщала дочь, все последнее время плачет, вспоминая свою первую и последнюю любовь, мечтает взглянуть на него хотя бы перед кончиной.
Сергей со слезами на глазах попрощался с Фаей и детьми, пообещал вернуться, как только похоронят бедную женщину, и Фаина поверила любимому супругу, стала терпеливо ждать его возвращения… Шли дни, месяцы, потом – годы. От Сергея не было ни слуху ни духу. Дети выросли. Три старшие дочери вышли замуж, сами стали мамами. Младшая Фенечка, которая родилась в год нашей с Валентином женитьбы, уже оканчивала десятый класс средней школы, когда пришел Фае из Кореи крупный денежный перевод, а вслед за ним и письмо от Сергея.
Он писал о том, что, приехав на родину шестнадцать лет назад, свою бывшую жену застал живой и относительно здоровой. После перенесенного инсульта она быстро шла на поправку: к ней вернулась внятная речь, способность свободно двигаться, а затем и заниматься домашними делами. Лечащий врач посчитал, что основная причина, повлиявшая на выздоровление больной, кроется в положительных эмоциях, в частности из-за возвращения мужа в семью. Доктор также настоятельно советовал оберегать покой женщины и ни в коем случае не причинять ей новых душевных страданий. Так и задержался Сергей-Сон в Корее, заботясь о здоровье бывшей и давно уже нелюбимой жены. Был при ней и кухаркой, и сиделкой, и прачкой… Прожила она благодаря такой заботе немало, почти шестнадцать лет, и скончалась все-таки от нового инсульта. На этот раз медицина оказалась бессильна.
В заключение своего письма Сон спрашивал, не вышла ли за время его отсутствия Фаечка повторно замуж. «Ведь такая красавица, как ты, способна осчастливить любого мужчину», – писал Сергей. Если же она одинока и может простить проступок бывшего мужа, он готов в любую минуту сорваться, оставить все имущество дочери и ее четверым детям и вылететь к своей Фаине.
Постоянную связь с Фаиной, как и с другими многочисленными родственниками, поддерживала в основном только Тоня. Она и нас держала в курсе событий. Рассказала о том, что Фая без конца перечитывала письмо Сергея, обливаясь слезами. Написала ему ответ: «Приезжай! Люблю, жду».
– Ну вот, – сказала мне Тоня, позвонив из Томска в Тайгу, где мы основательно обосновались, – телеграмма Фае пришла, что выехал вчера Сергей поездом из Владивостока. Через пять дней будем с ней встречать его на вокзале. Интересно, изменился Сон или нет? Я знала одного китайца, – продолжала рассуждать Антонина, – а по мне что кореец, что китаец – одно и то же, так ему в девяносто лет никто не давал и семидесяти. Поглядим.
Нам не довелось увидеться с Сергеем и Фаиной. Знаю только, что и через двадцать лет после их воссоединения были они живы и здоровы. Потом нить связи с ними прервалась… Но историю жизни этой любящей пары я считаю в любом случае счастливой.
Назад | Далее