МОСКВА.
Середина 60-х годов
– Ты помнишь, Андрюша, как я тебя разыскивала на Пушкинской площади? Правда, называлась она в те времена Страстной.
Андрей Бакст имел французский паспорт и узкую, но недлинную бородку, поддерживающую красивое овальное лицо. Он слабо улыбнулся, стараясь припомнить детали их первой встречи у памятника великому русскому поэту.
Тогда произошел забавный случай. Марину пригласили к единственному на этаже аппарату, установленному в приемной секретарши начальника подотдела. По телефону Андрей сообщил, что это ее парижский брат, приехал в Россию по коммерческим делам, заодно хотел бы встретиться с сестрой, которую видел только в раннем детстве и теперь совсем не помнит.
– Я буду в синих очках и в клетчатой рубашке.
– Узнаю! – ответила Марина.
Она работала в музыкальном секторе Госиздата, редактировала нотные выпуски русских композиторов, которые, по мнению советской власти, были достойны иметь доступ к широкому пролетарскому читателю. Зашла в кабинет главного, кратко объяснила причину срочной отлучки.
– Святое дело, – бесстрастно буркнул шеф и дал понять, что в дальнейшем разговоре он не нуждается.
Когда оказалась на Страстной, увидела несколько молодых людей в клетчатых рубашках. И ни одного в темных очках. Как жираф, застрял у массивной цепи длинношеий парень в больших роговых очках, но, во-первых, это был абориген с африканского континента, во-вторых, Марина догадалась, что он по-русски ни «бум-бум».
Кто-то осторожно коснулся ее плеча.
– Марианна?
– Андрюша!
Андрей стоял без очков и был одет в желто-зеленую безрукавку, облепленную множеством металлических заклепок.
– Здравствуй, дорогой! – на правах старшей сестры обратилась она к брату. И, обняв его, поцеловала в щеку. Марина уловила тонкий изысканный аромат заграничной парфюмерии на гладковыбритой щеке парня. Затем начала близоруко, почти в упор, рассматривать рыжеватое лицо своего ближайшего родственника. Наконец, выдохнула:
– Безумно похож на маму…
Андрей смутился, передернул губами:
– Говорят, и на отца… Он у меня скончался недавно. В двадцать четвертом. От отека легких. Почти скоропостижно. Нам почему-то никто вовремя не сообщил.… Приехал я в Париж только через четыре года, уже после смерти мамы…А папа похоронен на кладбище Батиньоль…
И вот пролетело больше тридцати лет. На этот раз они стояли около дома под номером 10 в Лаврушинском переулке – у главного входа в Третьяковскую галерею. Снова лицо в лицо.
– Ты все такая же, – поднял брови брат.
– И ты, – солгала Марина. Она сразу же увидела, как не похож Андрей на того молодого беззаботного парня, который неожиданно появился на своей исторической родине. Совсем истлели на лице черты от их общей матери.
Марина повела брата в залы. По пути они обменивались короткими фразами. Да и фразы перемежались долгими паузами. По-русски Андрей говорил без какого-либо акцента.
– Как твоя жизнь?
– Все так же пишу... Художник-декоратор. Работаю для кино, для театров. Есть другие заказы. От отца досталось небольшое ателье. Запомни: улица Лористон, 16.
— Семья, дети?
— Был женат. Но это был еще довоенный брак с Ольгой Мас. Правда, без успешного окончания. Она стала активисткой Сопротивления. А я другой, я сам по себе. Сейчас холост. Детей нет и, пожалуй, не будет... По-прежнему живу в Пуаси, это предместье Парижа. Полчаса на электричке до центра. А ты? – ответил и одновременно задал встречный вопрос Андрей.
Марина задумчиво рассматривала кончики своих немодных коричневых туфель. Посторонилась, пропуская мужчину с нетвердой вихляющейся походкой. Андрей брезгливо поморщился.
– Знаешь такое русское слово «вековуха»? Так это про меня. Замуж не выходила. Споткнулась в молодости о трагическую любовь – есть в жизни ловушка под названием «любовный треугольник». Выскочила из него, слава Богу, живой, но никого родить не сумела… Теперь вся моя жизнь позади. Я же давно советская пенсионерка. Изредка сажусь за рояль… Бывает, гнусь над чужими опусами. Сама ничего не пишу. Единственная стоящая работа в жизни – это про нашего деда и про историю Третьяковки… Кстати, первую картину дед приобрел у симбирского живописца Василия Григорьевича Худякова. «Стычка с финскими контрабандистами». Этим полотном он положил начало своей великой коллекции. Если интересно, знай: то было в день 22 мая 1856 года. Странное совпадение: в этом же мае родился мой отец Николай Гриценко.
О нем я тоже накопала немало...
Они медленно переходили из зала в зал. Останавливались около картин, которые когда-то выкупал у великих и малоизвестных, но талантливых художников их общий дед Павел Михайлович Третьяков.
– Иван Грозный убивает сына… В порыве душевной ярости…Илье Ефимовичу долго не давался цвет крови. И когда его собственный сын разбил колено…
– Бессмысленный русский бунт, – прервал Марину брат.
Она промолчала. Подумав, задала вопрос, обычный для таких ситуаций:
– Что знаешь о наших? – и уточнила, – о Боткиных...
– Я не в курсе. Семь лет назад на тридцатую годовщину смерти мамы ездил в Сан-Ремо. Там случайно столкнулся с тетей Сашей. Она очень плакала, жаловалась: болеет, осталось жить недолго. Рассказала, что тетя Маруся скончалась в пятьдесят втором.
– Такая у всех судьба… Я жалею, что не сумела побывать на могиле у мамы. А про папу и не говорю.
– Да: жаль, жаль… А надо бы. – Андрей зачем-то пошарил в карманах, как будто пытался достать пачку сигарет. – Что-нибудь слышно о тете Вере?
— Проходил в одно время материал об Александре Ильиче. Узнала, что потерял он Веру Павловну перед войной, а сам скончался в сорок пятом. Да и не Зилоти теперь их потомки, а Силотти – это на американский лад... Корней своих почти не знают. О прадеде великом мало что слышали, о Третьяковской галерее ни сном, ни духом не ведают…
— Зилоти — он же двоюродный брат Сергея Рахманинова?
— Да. Хотя это теперь не имеет никакого значения.
— А я передал Третьяковке архив отца, кое-что оставил на память в Русском музее… После смерти папы все, что у него было, растащили всякие родственники по его линии. Даже сумели набиться в папину могилу… Я обнаружил самовольные подзахоронения. Теперь на прекрасном надгробном камне красуются чуждые мне имена… Такая вот жизнь, Марианна!
К концу осмотра Андрей выглядел усталым и поникшим. Прежняя прыть и радость от встречи скатились с его лица. Рябоватые щеки будто бы ввалились. Брат не предложил Марине посидеть в ресторане или кафе. И никаких маленьких презентов-безделушек на память, как было в прошлый раз. К себе она тоже не стала приглашать, понимала, что накопившееся любопытство с его стороны, ровно, как и с ее, исчерпано и полностью удовлетворено.
Марина так же, как и в начале встречи, поцеловала брата в щеку.
– Будь счастлив, братик!— сказала она на прощание.
– И ты! Живи долго!
Андрей пошел медленной, тяжелой походкой. Шагов через десять остановился, повернулся к сестре. Лицо его на миг стало похожим на лицо матери.
– Марианна, живи долго!
Марина ничего не ответила… Через несколько лет она найдет свой вечный приют на Новодевичьем кладбище. Могила Марины окажется рядом с новым захоронением праха ее великого деда, вблизи надгробия бабушки Веры. На серой гранитной плите, уложенной на землю в виде обложки книги, останутся памятные слова «ГРИЦЕНКО МАРИНА НИКОЛАЕВНА 23 апреля 1901 г. – 4 октября 1971 г.».
Так океаны сливаются с небом.
ОМСК.
22 июля 2014 года (вместо эпилога)
…Еще раз здравствуй, дружище! Увидимся не скоро, поэтому спешу поделиться своими последними впечатлениями.
Ты знаешь, что впервые я увидел «Ночь на Тихом океане» в 2008 г., вскоре после окончания ее реставрации и презентации. Это был для меня неожиданный подарок, ведь приходилось только догадываться, что такое чудо хранится где-то под боком на моей родине.
Тогда я долго стоял перед лучшим полотном Николая Гриценко. Помню, низко нагнулся, всматриваясь в мазки красок, положенных на холст. Я находился в полушаге от картины. На таком же расстоянии стоял когда-то сам художник с кистью в руке…
На этот раз перед картиной оказалась прямоугольная авансцена высотой около 40 см и размером 8 на 5 метров со скошенными углами. Теперь на полотно можно посмотреть только с расстояния не менее шести метров…
Извини, забежал немного вперед.
Узнал, что Гриценко в искусстве был многогранен – не только рисовал и писал картины. Он хорошо играл на музыкальных инструментах (фортепиано и гитара), был неплохим писателем, путешественником, причем не простым бродягой, а членом Географического общества. Кроме морей и океанов объехал Сибирь, Поволжье, Украину, Кавказ. Нарисовал более 300 акварелей, 20 из них хранятся в НИИ Академии художеств в Петербурге. В 1902 году Николай Константинович Рерих, будучи секретарем Императорского Общества Поощрения художников, организовал посмертную выставку Гриценко из 805 картин, рисунков и эскизов. Огромные силы в отборе экспонатов приложила и Любовь Павловна. Гриценковские акварели и полотна на холсте теперь хранятся в музеях Москвы, Перми, Пензы, Омска, Астрахани, Костромы, Саратова, Ярославля, Хабаровска, Иркутска, Львова и т.п. А у нас в Новокузнецке и в том же Томске, то есть на малых родинах художника – по нулям…Можно довериться словам Ильи Ефимовича Репина, он когда-то о Гриценко написал: « Талантливый человек, умный, с любовью к искусству» и рекомендовал Третьяковской галерее приобрести 10 его картин. Это скорее для справки, а не для поддержания безусловного авторитета Гриценко…10 лет назад в краеведческом сборнике «Кузнецкая старина», выходящем в Новокузнецке, была напечатана статья томского краеведа и коллекционера Э.Майданюка «Кавалер ордена Почетного легиона». Из нее я уловил, что в Томске, (думаю, что в частных руках) могут храниться две работы Николая Гриценко «Панорама Москвы» (масло) и акварель «Вид на Томск с полотна ж.д.»…
Случайно узнал, что в Новокузнецком художественном музее недавно прошла выставка скульптора Константина Зинича из Красноярска. Он обратился к личности Николая Гриценко. Показанный проект скульптурного изображения художника – то, что надо нашему городу. Я думаю, что будущий памятник первому известному художнику дореволюционного Кузнецка все-таки появится и будет стоять у входа в наш художественный музей. А самому музею должно быть непременно присвоено имя Николая Гриценко!..
И снова о своей поездке в Омск. Для любопытства сообщаю, что музей находится в начале, пожалуй, самой центральной и старой улицы города – на Ленина, 3, Врубелевский корпус. Нынешняя улица – это бывший Любинский проспект. Здесь ровно 123 года назад, в июле 1891 года, генерал- губернатор Степного края барон Максим Антонович Таубе знакомил со своими владениями Цесаревича Николая.
В Парадном зале на втором этаже музея центральное место отведено «Ночи» Николая Гриценко. Посетители, попадая в зал, сразу же на полотне высотой 260 см и длиной 395.5 см видят панораму небольшой акватории Тихого океана. Картину опоясывает весьма скромная рама «под золото». С двух сторон от картины размещены старинные двенадцатисвечовые канделябры, покрытые настоящей позолотой. Слева две ступеньки ведут к черному роялю, повидавшему немало всяких времен и разных хозяев. Справа на подставке аннотация: Н.Н. ГРИЦЕНКО. «НОЧЬ В ТИХОМ ОКЕАНЕ» 1900 г.
Я снова сегодня влез с головой в содержание и исполнение знаменитой картины. Штормящий в меру океан – где-то 2-3 балла. На фоне бескрайнего неба рваные кучевые облака. Между ними пробивается сияние низкой луны, оно ложится на водное зеркало золотистой полоской… И два корабля из разных эпох, словно из разных миров – они перекликаются друг с другом бортовыми огнями. Слева винтовой клипер «Стрелок», на котором начинал свою флотскую службу Николай Гриценко. Это корабль крейсерского типа с деревянными небронированными корпусами. Справа – фрегат, полуброненосный флагманский корабль – крейсер I ранга, спущенный на воду в 1888 году и принятый в эксплуатацию в середине 1890 года. Строился тоже под паруса (видишь три мачты?), а получился, как пароход, работающий на угле (видишь: три трубы!). Но то технические детали.…
И кажется, что это совсем и не ночь, а неведомое пятое состояние суток. Все вокруг торжественно, романтично, приподнято… Но не парадно. На полотне нет цветового обилия и мало света. Картина выполнена без украшательства с максимальным использованием тонов синего и зеленого цветов... Сегодня я увидел рабочую ночь человека—такую, какой ее представлял, скорее всего, художник. По большому счету дело не в необъятности показанного океанского простора, а вся суть в маленьких огоньках двух кораблей. За ними живые люди — одни стоят на палубной вахте, другие бросают уголь в топку котла, кто-то в каюте тоже не спит, тревожится о завтрашнем дне… А ведь всего этого мы могли бы и не узнать. Перед своей кончиной Николай Николаевич распорядился передать «Ночь на Тихом океане» Томскому университету – он его всегда считал храмом науки на своей второй малой родине. В 1902 году полотно после показа на посмертной выставке художника поступило на временное хранение в Государственный Русский музей. Подчеркиваю: на хранение! По настоятельной просьбе первого директора Омского музея Федора Мелехина в 1927 г. картину направили в Сибирь, и она попала непосредственно в ведение инициативного чиновника. И снова оказалась не в выставочном зале, а в хранилище Омского музея на валу. «На валу» — это способ хранения художественных полотен… Предполагаю, что объективно и у Томского университета в конце двадцатых не было надлежащих условий приютить такое размашистое полотно…
Годы первой мировой войны, революция, затем Великая Отечественная война, перестройки и перетряски, перевозка картины по стране, наконец, невесть какое хранение – все это нанесло урон живописному произведению. Более ста лет не знал широкий мир гриценковской «Ночи» – произведения, поставившего автора в число лучших русских художников-маринистов. За столетие затворничества и практического небытия картина оказалась поврежденной: появилось много царапин не только на краске, но и на грунте вплоть до холста, местами краска отслоилась и даже осыпалась…
После 80-летнего пребывания в запасниках Омского областного музея изобразительных искусств имени М. А. Врубеля картину передали в руки художников-реставраторов. Руководитель проекта Н. Г. Минько и реставратор В. П. Ефименко привели картину не просто в божеский вид, но и вернули ей состояние видимой первозданности. И, прошу заметить, что двое талантливых умельцев – это вовсе не мужики, а две симпатичные женщины, отдавшие кропотливой и ответственной работе несколько месяцев своей жизни. А об уровне их квалификации говорит, например, такой факт: Наталья Григорьевна Минько — Заслуженный работник культуры Российской Федерации, к тому же член Ассоциации искусствоведов нашей страны.
– Зачем все-таки перед картиной устроена сценическая площадка, зачем рояль и такие огромные лампады? – допытывался я, ожидая подтверждения своей догадки. И тут же получил ответ.
– У нас сложилась традиция около этой картины проводить творческие вечера и встречи, – объяснила кареокая женщина, пришедшая из соседнего зала удовлетворить мое навязчивое любопытство. – Сюда приходят поэты и чтецы, композиторы и музыканты. Здесь вы услышите свежее слово, новые мелодии, послушаете классику и авангард… Бывает много людей, особенно молодежи.
После этих слов я представил: у похожего рояля сидел когда-то Николай Гриценко, впитывая в себя аккорды, извлекаемые из инструмента незабвенной Любашей Третьяковой… Так что сценический помост перед самым крупноформатным полотном в Омске не случаен, точнее, оказался к месту.
Вот и все. До следующей встречи!..
Середина 60-х годов
– Ты помнишь, Андрюша, как я тебя разыскивала на Пушкинской площади? Правда, называлась она в те времена Страстной.
Андрей Бакст имел французский паспорт и узкую, но недлинную бородку, поддерживающую красивое овальное лицо. Он слабо улыбнулся, стараясь припомнить детали их первой встречи у памятника великому русскому поэту.
Тогда произошел забавный случай. Марину пригласили к единственному на этаже аппарату, установленному в приемной секретарши начальника подотдела. По телефону Андрей сообщил, что это ее парижский брат, приехал в Россию по коммерческим делам, заодно хотел бы встретиться с сестрой, которую видел только в раннем детстве и теперь совсем не помнит.
– Я буду в синих очках и в клетчатой рубашке.
– Узнаю! – ответила Марина.
Она работала в музыкальном секторе Госиздата, редактировала нотные выпуски русских композиторов, которые, по мнению советской власти, были достойны иметь доступ к широкому пролетарскому читателю. Зашла в кабинет главного, кратко объяснила причину срочной отлучки.
– Святое дело, – бесстрастно буркнул шеф и дал понять, что в дальнейшем разговоре он не нуждается.
Когда оказалась на Страстной, увидела несколько молодых людей в клетчатых рубашках. И ни одного в темных очках. Как жираф, застрял у массивной цепи длинношеий парень в больших роговых очках, но, во-первых, это был абориген с африканского континента, во-вторых, Марина догадалась, что он по-русски ни «бум-бум».
Кто-то осторожно коснулся ее плеча.
– Марианна?
– Андрюша!
Андрей стоял без очков и был одет в желто-зеленую безрукавку, облепленную множеством металлических заклепок.
– Здравствуй, дорогой! – на правах старшей сестры обратилась она к брату. И, обняв его, поцеловала в щеку. Марина уловила тонкий изысканный аромат заграничной парфюмерии на гладковыбритой щеке парня. Затем начала близоруко, почти в упор, рассматривать рыжеватое лицо своего ближайшего родственника. Наконец, выдохнула:
– Безумно похож на маму…
Андрей смутился, передернул губами:
– Говорят, и на отца… Он у меня скончался недавно. В двадцать четвертом. От отека легких. Почти скоропостижно. Нам почему-то никто вовремя не сообщил.… Приехал я в Париж только через четыре года, уже после смерти мамы…А папа похоронен на кладбище Батиньоль…
И вот пролетело больше тридцати лет. На этот раз они стояли около дома под номером 10 в Лаврушинском переулке – у главного входа в Третьяковскую галерею. Снова лицо в лицо.
– Ты все такая же, – поднял брови брат.
– И ты, – солгала Марина. Она сразу же увидела, как не похож Андрей на того молодого беззаботного парня, который неожиданно появился на своей исторической родине. Совсем истлели на лице черты от их общей матери.
Марина повела брата в залы. По пути они обменивались короткими фразами. Да и фразы перемежались долгими паузами. По-русски Андрей говорил без какого-либо акцента.
– Как твоя жизнь?
– Все так же пишу... Художник-декоратор. Работаю для кино, для театров. Есть другие заказы. От отца досталось небольшое ателье. Запомни: улица Лористон, 16.
— Семья, дети?
— Был женат. Но это был еще довоенный брак с Ольгой Мас. Правда, без успешного окончания. Она стала активисткой Сопротивления. А я другой, я сам по себе. Сейчас холост. Детей нет и, пожалуй, не будет... По-прежнему живу в Пуаси, это предместье Парижа. Полчаса на электричке до центра. А ты? – ответил и одновременно задал встречный вопрос Андрей.
Марина задумчиво рассматривала кончики своих немодных коричневых туфель. Посторонилась, пропуская мужчину с нетвердой вихляющейся походкой. Андрей брезгливо поморщился.
– Знаешь такое русское слово «вековуха»? Так это про меня. Замуж не выходила. Споткнулась в молодости о трагическую любовь – есть в жизни ловушка под названием «любовный треугольник». Выскочила из него, слава Богу, живой, но никого родить не сумела… Теперь вся моя жизнь позади. Я же давно советская пенсионерка. Изредка сажусь за рояль… Бывает, гнусь над чужими опусами. Сама ничего не пишу. Единственная стоящая работа в жизни – это про нашего деда и про историю Третьяковки… Кстати, первую картину дед приобрел у симбирского живописца Василия Григорьевича Худякова. «Стычка с финскими контрабандистами». Этим полотном он положил начало своей великой коллекции. Если интересно, знай: то было в день 22 мая 1856 года. Странное совпадение: в этом же мае родился мой отец Николай Гриценко.
О нем я тоже накопала немало...
Они медленно переходили из зала в зал. Останавливались около картин, которые когда-то выкупал у великих и малоизвестных, но талантливых художников их общий дед Павел Михайлович Третьяков.
– Иван Грозный убивает сына… В порыве душевной ярости…Илье Ефимовичу долго не давался цвет крови. И когда его собственный сын разбил колено…
– Бессмысленный русский бунт, – прервал Марину брат.
Она промолчала. Подумав, задала вопрос, обычный для таких ситуаций:
– Что знаешь о наших? – и уточнила, – о Боткиных...
– Я не в курсе. Семь лет назад на тридцатую годовщину смерти мамы ездил в Сан-Ремо. Там случайно столкнулся с тетей Сашей. Она очень плакала, жаловалась: болеет, осталось жить недолго. Рассказала, что тетя Маруся скончалась в пятьдесят втором.
– Такая у всех судьба… Я жалею, что не сумела побывать на могиле у мамы. А про папу и не говорю.
– Да: жаль, жаль… А надо бы. – Андрей зачем-то пошарил в карманах, как будто пытался достать пачку сигарет. – Что-нибудь слышно о тете Вере?
— Проходил в одно время материал об Александре Ильиче. Узнала, что потерял он Веру Павловну перед войной, а сам скончался в сорок пятом. Да и не Зилоти теперь их потомки, а Силотти – это на американский лад... Корней своих почти не знают. О прадеде великом мало что слышали, о Третьяковской галерее ни сном, ни духом не ведают…
— Зилоти — он же двоюродный брат Сергея Рахманинова?
— Да. Хотя это теперь не имеет никакого значения.
— А я передал Третьяковке архив отца, кое-что оставил на память в Русском музее… После смерти папы все, что у него было, растащили всякие родственники по его линии. Даже сумели набиться в папину могилу… Я обнаружил самовольные подзахоронения. Теперь на прекрасном надгробном камне красуются чуждые мне имена… Такая вот жизнь, Марианна!
К концу осмотра Андрей выглядел усталым и поникшим. Прежняя прыть и радость от встречи скатились с его лица. Рябоватые щеки будто бы ввалились. Брат не предложил Марине посидеть в ресторане или кафе. И никаких маленьких презентов-безделушек на память, как было в прошлый раз. К себе она тоже не стала приглашать, понимала, что накопившееся любопытство с его стороны, ровно, как и с ее, исчерпано и полностью удовлетворено.
Марина так же, как и в начале встречи, поцеловала брата в щеку.
– Будь счастлив, братик!— сказала она на прощание.
– И ты! Живи долго!
Андрей пошел медленной, тяжелой походкой. Шагов через десять остановился, повернулся к сестре. Лицо его на миг стало похожим на лицо матери.
– Марианна, живи долго!
Марина ничего не ответила… Через несколько лет она найдет свой вечный приют на Новодевичьем кладбище. Могила Марины окажется рядом с новым захоронением праха ее великого деда, вблизи надгробия бабушки Веры. На серой гранитной плите, уложенной на землю в виде обложки книги, останутся памятные слова «ГРИЦЕНКО МАРИНА НИКОЛАЕВНА 23 апреля 1901 г. – 4 октября 1971 г.».
Так океаны сливаются с небом.
ОМСК.
22 июля 2014 года (вместо эпилога)
…Еще раз здравствуй, дружище! Увидимся не скоро, поэтому спешу поделиться своими последними впечатлениями.
Ты знаешь, что впервые я увидел «Ночь на Тихом океане» в 2008 г., вскоре после окончания ее реставрации и презентации. Это был для меня неожиданный подарок, ведь приходилось только догадываться, что такое чудо хранится где-то под боком на моей родине.
Тогда я долго стоял перед лучшим полотном Николая Гриценко. Помню, низко нагнулся, всматриваясь в мазки красок, положенных на холст. Я находился в полушаге от картины. На таком же расстоянии стоял когда-то сам художник с кистью в руке…
На этот раз перед картиной оказалась прямоугольная авансцена высотой около 40 см и размером 8 на 5 метров со скошенными углами. Теперь на полотно можно посмотреть только с расстояния не менее шести метров…
Извини, забежал немного вперед.
Узнал, что Гриценко в искусстве был многогранен – не только рисовал и писал картины. Он хорошо играл на музыкальных инструментах (фортепиано и гитара), был неплохим писателем, путешественником, причем не простым бродягой, а членом Географического общества. Кроме морей и океанов объехал Сибирь, Поволжье, Украину, Кавказ. Нарисовал более 300 акварелей, 20 из них хранятся в НИИ Академии художеств в Петербурге. В 1902 году Николай Константинович Рерих, будучи секретарем Императорского Общества Поощрения художников, организовал посмертную выставку Гриценко из 805 картин, рисунков и эскизов. Огромные силы в отборе экспонатов приложила и Любовь Павловна. Гриценковские акварели и полотна на холсте теперь хранятся в музеях Москвы, Перми, Пензы, Омска, Астрахани, Костромы, Саратова, Ярославля, Хабаровска, Иркутска, Львова и т.п. А у нас в Новокузнецке и в том же Томске, то есть на малых родинах художника – по нулям…Можно довериться словам Ильи Ефимовича Репина, он когда-то о Гриценко написал: « Талантливый человек, умный, с любовью к искусству» и рекомендовал Третьяковской галерее приобрести 10 его картин. Это скорее для справки, а не для поддержания безусловного авторитета Гриценко…10 лет назад в краеведческом сборнике «Кузнецкая старина», выходящем в Новокузнецке, была напечатана статья томского краеведа и коллекционера Э.Майданюка «Кавалер ордена Почетного легиона». Из нее я уловил, что в Томске, (думаю, что в частных руках) могут храниться две работы Николая Гриценко «Панорама Москвы» (масло) и акварель «Вид на Томск с полотна ж.д.»…
Случайно узнал, что в Новокузнецком художественном музее недавно прошла выставка скульптора Константина Зинича из Красноярска. Он обратился к личности Николая Гриценко. Показанный проект скульптурного изображения художника – то, что надо нашему городу. Я думаю, что будущий памятник первому известному художнику дореволюционного Кузнецка все-таки появится и будет стоять у входа в наш художественный музей. А самому музею должно быть непременно присвоено имя Николая Гриценко!..
И снова о своей поездке в Омск. Для любопытства сообщаю, что музей находится в начале, пожалуй, самой центральной и старой улицы города – на Ленина, 3, Врубелевский корпус. Нынешняя улица – это бывший Любинский проспект. Здесь ровно 123 года назад, в июле 1891 года, генерал- губернатор Степного края барон Максим Антонович Таубе знакомил со своими владениями Цесаревича Николая.
В Парадном зале на втором этаже музея центральное место отведено «Ночи» Николая Гриценко. Посетители, попадая в зал, сразу же на полотне высотой 260 см и длиной 395.5 см видят панораму небольшой акватории Тихого океана. Картину опоясывает весьма скромная рама «под золото». С двух сторон от картины размещены старинные двенадцатисвечовые канделябры, покрытые настоящей позолотой. Слева две ступеньки ведут к черному роялю, повидавшему немало всяких времен и разных хозяев. Справа на подставке аннотация: Н.Н. ГРИЦЕНКО. «НОЧЬ В ТИХОМ ОКЕАНЕ» 1900 г.
Я снова сегодня влез с головой в содержание и исполнение знаменитой картины. Штормящий в меру океан – где-то 2-3 балла. На фоне бескрайнего неба рваные кучевые облака. Между ними пробивается сияние низкой луны, оно ложится на водное зеркало золотистой полоской… И два корабля из разных эпох, словно из разных миров – они перекликаются друг с другом бортовыми огнями. Слева винтовой клипер «Стрелок», на котором начинал свою флотскую службу Николай Гриценко. Это корабль крейсерского типа с деревянными небронированными корпусами. Справа – фрегат, полуброненосный флагманский корабль – крейсер I ранга, спущенный на воду в 1888 году и принятый в эксплуатацию в середине 1890 года. Строился тоже под паруса (видишь три мачты?), а получился, как пароход, работающий на угле (видишь: три трубы!). Но то технические детали.…
И кажется, что это совсем и не ночь, а неведомое пятое состояние суток. Все вокруг торжественно, романтично, приподнято… Но не парадно. На полотне нет цветового обилия и мало света. Картина выполнена без украшательства с максимальным использованием тонов синего и зеленого цветов... Сегодня я увидел рабочую ночь человека—такую, какой ее представлял, скорее всего, художник. По большому счету дело не в необъятности показанного океанского простора, а вся суть в маленьких огоньках двух кораблей. За ними живые люди — одни стоят на палубной вахте, другие бросают уголь в топку котла, кто-то в каюте тоже не спит, тревожится о завтрашнем дне… А ведь всего этого мы могли бы и не узнать. Перед своей кончиной Николай Николаевич распорядился передать «Ночь на Тихом океане» Томскому университету – он его всегда считал храмом науки на своей второй малой родине. В 1902 году полотно после показа на посмертной выставке художника поступило на временное хранение в Государственный Русский музей. Подчеркиваю: на хранение! По настоятельной просьбе первого директора Омского музея Федора Мелехина в 1927 г. картину направили в Сибирь, и она попала непосредственно в ведение инициативного чиновника. И снова оказалась не в выставочном зале, а в хранилище Омского музея на валу. «На валу» — это способ хранения художественных полотен… Предполагаю, что объективно и у Томского университета в конце двадцатых не было надлежащих условий приютить такое размашистое полотно…
Годы первой мировой войны, революция, затем Великая Отечественная война, перестройки и перетряски, перевозка картины по стране, наконец, невесть какое хранение – все это нанесло урон живописному произведению. Более ста лет не знал широкий мир гриценковской «Ночи» – произведения, поставившего автора в число лучших русских художников-маринистов. За столетие затворничества и практического небытия картина оказалась поврежденной: появилось много царапин не только на краске, но и на грунте вплоть до холста, местами краска отслоилась и даже осыпалась…
После 80-летнего пребывания в запасниках Омского областного музея изобразительных искусств имени М. А. Врубеля картину передали в руки художников-реставраторов. Руководитель проекта Н. Г. Минько и реставратор В. П. Ефименко привели картину не просто в божеский вид, но и вернули ей состояние видимой первозданности. И, прошу заметить, что двое талантливых умельцев – это вовсе не мужики, а две симпатичные женщины, отдавшие кропотливой и ответственной работе несколько месяцев своей жизни. А об уровне их квалификации говорит, например, такой факт: Наталья Григорьевна Минько — Заслуженный работник культуры Российской Федерации, к тому же член Ассоциации искусствоведов нашей страны.
– Зачем все-таки перед картиной устроена сценическая площадка, зачем рояль и такие огромные лампады? – допытывался я, ожидая подтверждения своей догадки. И тут же получил ответ.
– У нас сложилась традиция около этой картины проводить творческие вечера и встречи, – объяснила кареокая женщина, пришедшая из соседнего зала удовлетворить мое навязчивое любопытство. – Сюда приходят поэты и чтецы, композиторы и музыканты. Здесь вы услышите свежее слово, новые мелодии, послушаете классику и авангард… Бывает много людей, особенно молодежи.
После этих слов я представил: у похожего рояля сидел когда-то Николай Гриценко, впитывая в себя аккорды, извлекаемые из инструмента незабвенной Любашей Третьяковой… Так что сценический помост перед самым крупноформатным полотном в Омске не случаен, точнее, оказался к месту.
Вот и все. До следующей встречи!..
Назад |