РАЗГОВОР
Что-то случилось с бригадой молчаливо-сосредоточенных, мотивированных и не делающих ни одного лишнего движения строителей. Последний ремонт, сделанный ими в квартире Мамая, был из рук вон плох.
Вместо молчаливых и сосредоточенных, Георгий нанял других - разговорчивых, пьяных.
– Мы не пьющие, – уверяет их бригадир. – Ведь пашем с утра допоздна. Это нас от усталости шатает.
Начинали они работу, впрочем, не так рано - в десять часов. Заканчивали в семь.
Мамай съездил, посмотрел объекты, на которых бригада сделала себе имя. И решил: черт с ним, пускай пьют.
Ранним июньским утром к подъезду ампирного особняка подкатили три грузовика, автобус с грузчиками. Через пару часов квартира на верхнем этаже была пустой, и Мамай напустил на нее рукастых пьяниц.
Те принялись крушить и ломать прежний ремонт. А семейство Мамаев заняло позицию в съемной квартире над бывшим знаменитым рестораном «Сибирь». Так что, выходя на балкон, Вера Прокофьевна могла видеть и невестку, и внука, и сына. И раздавался телефонный звонок.
– Слушаю, ма!
– Ты зачем, дурак этакий, Резвецова читаешь? Лучше Караганова почитай, он под Прохоровкой ноги потерял! А Резвецов штабист и фальсификатор.
– Ну и зрение у вас, товарищ полковник!
В последнее время Мамай и его мать увлеклись историей. Особенно новыми публикациями, касающимися Второй мировой.
Вера на новом месте чувствовала себе не очень. Стены оказались картонными. Вскоре в мельчайших подробностях была известна жизнь соседей слева и справа, наверху и внизу.
Лето выдалось знойным, а кондиционера не было. Вера ходила по квартире в купальнике, Георгий и Ванька в трусах.
Елена, в отсутствие брата, наведалась и сюда. При виде невестки в бикини, гостью передергивает от отвращения, настолько ей была ненавистна телесная красота. Ведь из-за нее ушел из дома Овадий Савич.
Битый час Елена рассуждала о том, как неприлично в Верины годы иметь столь плоский живот и атласную кожу. И убралась, лишь когда солнце, перевалив за полдень, заглянуло в окна, устроив из съемной квартиры духовку.
Антон, пожилой Лизин сын, тоже выдал номер. Человек, с которым Вера виделась однажды на свадьбе, вдруг позвонил в дверь. Хотя через замочную скважину тянуло перегаром, Вера, накинув халатик, впустила нежданного родственника.
Мамай торчал на даче, выращивая и готовя малосольные огурцы, которые он съедал кастрюлями. Ванька отправился поплавать в бассейн. А сын Лизы рывком сбросил с себя рубаху.
Показалась впалая грудь и лишенные всяких признаков бицепсов руки. Вероятно, Веру рассчитывали сразить всем этим. Жена Мамая выдернула из-под узлов первую, какая попалась, двустволку.
Антон исчез. Стволами «вертикалки» подняв с пола, Вера вышвырнула в окно рубаху. И замерла, вдруг увидев себя в настенном зеркале: злая, потная, в руках двенадцатый калибр.
Чувствуя, что ее терпению наступает предел, Вера натягивает топ, бриджи и отправляется взглянуть на то, как идет работа.
…В квартире на верхнем этаже ампирного особняка стояла тишина. Кучи битого кирпича на полу, пустые бутылки, торчит электропроводка из ободранных стен.
Бригадир, сидя на корточках в углу мамаевской гостиной, спал. Почивал и его правая рука, некто Сема, но – лежа на грубо сбитых козлах. Из ванной, лишенной двери, доносился шум воды. Там под струями душа уснул самый молодой член бригады, метис с черной шевелюрой и синими глазами.
С этого дня Вера являлась в свою квартиру ежедневно, с утра. Через полчаса после ее прихода приезжала бригада на малиновой «Ниве» Семы. Строители, с надеждой взглянув вверх и увидев Веру, пугались и начинали с неестественной скоростью выгружать из машины свой инструмент.
Это изумительно, что могли делать эти трое всего лишь при помощи топора с выщербленным лезвием и заляпанной краской рукояткой, кувалды и, разумеется, перфоратора.
Под строгим взглядом хозяйки, напившись так, что не могли говорить, рабочие принимались за дело.
Жена Вадика-толстого, еще плотнее него, встретив на усыпанной строительным мусором лестничной клетке Веру, шипела ей в лицо:
– Я тебя ненавижу!
До этого отношения казались почти семейными. Даже угощали друг друга стряпней.
– Слушай, – столкнувшись с Мамаем во дворе, предупреждал Вадик-толстый, – если твои работяги будут продолжать стук, я не знаю, что сделаю!
– Ну, убей их.
Толстяк, опешив, смолкал.
Затем Мамаям начали завозить новую мебель. Вадик-толстый, Вадик-худой, Костик, живущий на первом этаже, и их жены, наблюдали за этим из окон.
– Зачем тебе еще один красный диван? – прогуливая волкодава возле хоккейной коробки и увидев проходящего мимо Георгия, окликнул его Костик.
– Столько мебели, – добавила его жена, удерживая на поводке рвущегося к Мамаю питбуля. – У вас же в квартире будет тесно!
Нагнувшись и трепля питбуля, умницу и добряка, по загривку, Георгий бросил:
– Сегодня еще встроенный шкаф привезут.
– Еще шкаф, – повторили супруги-собачники эхом.
Рядом с коробкой остановилась малиновая «Нива». Оттуда показались бригадир, Сема и метис. Об этом красавце Мамаю известно, что мать его живет в деревне на границе с Казахстаном, а отец проезжий чеченец.
Достав из маленькой кожаной сумочки пачку банкнот, Георгий расплатился со строителями.
На следующий день после переезда в квартире Мамаев устроили обыск. Приглашенные в качестве понятых Вадик-толстый и Вадик-худой топтались в коридоре, куда выходят двери всех четырех комнат и кухни.
Вадик-худой всем своим видом выражал соседям сочувствие и вообще дал понять, что стыдится своей роли.
Вадик-толстый, напротив, широко открытыми глазами провожал вытряхиваемые ментами из шкафов меха, шелка, кожу. Сосредоточенно наблюдал, как перфоратором вскрывается пол в сверкающей ванной. Как рука опера, распугивая золотых рыбок, орудует в аквариуме, наведываясь указательным пальцем в подводные гроты, пещеры и ворота замков.
Вдруг командующему парадом поднесли обнаруженный в кабинете знак «За профессиональное мастерство». Маленький майор-казах изумленно и недоверчиво перевел взгляд с переливающегося красной эмалью знака на Георгия.
– Так, значит, вы тот самый Мамай и есть? Я думал, однофамилец, – и вдруг губы майора растянулись улыбкой. – Слушайте, вы легенда, я учился на вас! Как вы взяли этого бычару Холева! Пальчики оближешь…
Ордер на обыск выдал главный областной прокурор. Частная предпринимательница Валерия Назаровна Жир написала заявление на Мамая, похитившего у нее шесть миллионов рублей.
Мамай не знал никакой Жир. И никто не знал. А дело было в том, что генерал Бурджалов не получил последнего кейса.
Всем известно, что Мамай работал с Трилунным. Почему бы тому не доверить кейс своему юристу? Генерал так и решил.
Но затем выяснилось: кейс у Азы. А сама она в области, называющейся Пелопонесс. И никакого прока Бурджалову от давно опустевшего кейса нет.
Неля, Валя, их Васька и Егор сидели на обставленной заказной мебелью кухне Мамаев, пьют чай с испеченным Верой пирогом. Георгий в кабинете решал очередные дела со срочно прилетевшим Чумой (Славой Чумандриным). Ванька слушал музыку в своей комнате. Висящая на стене кухни плазменная панель передавала выпуск новостей. Вдруг в кадре появляется Аза. Стоя на фоне каких-то античных развалин, говорила о городе О. Там люди исчезают бесследно. Там отнимают успешный бизнес. Там садят под надуманным предлогом.
– Там чудеса, там леший бродит, – вставил Васька и удивился, что никто не смеется.
– Горик, – вечером, в спальне, расчесывая перед зеркалом волосы, предложила Вера, – давай уедем отсюда.
Мамай, спиной к жене сидящий на кровати в трусах, откликнулся:
– Давай.
И оба никогда больше не вспомнят об этом разговоре.
ПОЕЗДКИ
Отношения Мамая с пьяной бригадой продолжились. Напущенные на дачу, бригадир, Сема и метис, прежде чем пустить в ход чудо-кувалду и волшебный топор, подвергли работу предыдущих спецов сокрушительной критике.
Оказалось, что двухэтажный дом из ангарской сосны стоит на неправильном фундаменте. И лак для яхт, которым Мамай в течение пяти лет каждую весну усердно покрывал наружные стены, годится только для внутренних работ. И зеленая краска на кровле из польской жести не держится и отлетает кусками оттого, что…
– Достаточно, – перебил Мамай. – Сделайте так, как нужно.
Взяв аванс, бригадир, Сема и метис, напившись до изумления, схватились за инструмент.
– Они дерут с тебя в десятикратном размере, – побывав на даче, сказала мужу Вера.
– Ты ничего не понимаешь в строительстве, – отрезал Георгий.
Однако вечером того же дня позвонил в дверь к Вадику-худому. Жена его Анжела гадала и держала салон здесь же, в соседней «однушке». Сам Вадик-худой нигде не работал, тетешкаясь с дочкой (она уже была первоклашкой) и играющим на тромбоне сыном.
Анжела с дочерью отправились на каток. Сын репетировал. Чтобы не мешать ему терзать тромбон, Вадик предложил Мамаю поговорить в салоне.
В комнате, где стоял душный жар от свеч, горящих перед развешанными на стенах иконами, Георгий излагает суть дела, добавив:
– Они все хорошо делают. Но мне кажется, это столько не стоит.
Внимательно взглянув на соседа, Вадик-худой признался, что собирается вместе с семьей переезжать в Москву. О. – умирающий город. А Вадик и его жена Анжела хотят, чтобы у их детей было будущее. Особенно у сына. Он тромбонист от рождения. Анжела с Вадиком-худым собираются продать расположенные в центре О. «двушку», в которой живут, гараж, этот салон, и переместиться в Северное Бирюлево. Там, в однокомнатной малометражке, они станут жить вчетвером. Сын будет каждый день ездить на занятия в Гнесинку. Два часа туда, два назад.
– Поехали, – говорит Мамай сыну.
– Куда вы? – спрашивает Вера.
– В Москву! В Москву!
Проводив мужа и сына, Вера, чтоб сразу не возвращаться в пустую квартиру, отправилась к матери. Та пекла пирожки с творогом, любимые внуком, собираясь к нему в колонию на Ямал.
– А Галка?
– Улетела в Турцию работать продавцом по контракту, – скороговоркой сообщила мать и, с красным от жара лицом, вытащила из духовки гремящий противень.
– Отец с тобой едет?
– Нет. Понимаешь, не может Андрею простить! Отправился вчера с Петровичем на рыбалку. На озеро Ик. Обещал привезти пелядь.
Вдруг прервав себя, мать начала жаловаться на зятя, припомнив как в прошлом году, у себя на даче, он, сидя на веранде с Чумандриным, о чем-то шептался с ним, поглядывая на тещу, приехавшую погостить.
– А потом эти два дурака принялись хохотать, – присовокупила мать и поинтересовалась: – Слышала, он там, на даче, развернулся! Камин строит?
– Уже построил, – ответила Вера рассеянно, думая: «Все куда-то едут, куда-то летят».
Третьяк сказал, что Иван голкипер от рождения. Через месяц тот был зачислен в молодежную сборную знаменитого столичного клуба. На этом сказка кончается. Третьяк пожал плечами:
– Сделал все, что мог.
На кухне у Мамаев опять сидел Сергеич. Хвалил Верину пиццу. И не смотрел на Мамая, когда сказал:
– Я предупреждал. Не послушали! Сорвали парня. В столице, что ж, дело известное! Тренерам – дай. Массажистам – дай. И далее, по списку. Плюс квартира, питание, экипировка. Бедняки не играют в хоккей.
Эдик, профессорский внук, продул триста тысяч в карты. И не отдал долг.
Ночью Мамай, с очками на носу, сидел на кухне, разбирая бумаги, доставленные накануне курьером. На плазменной панели, где застыла черно-белая картинка подъезда, появились трое парней. Они поднимались по лестнице. В руках - ножи.
Стараясь не разбудить жену и сына, Мамай на цыпочках прокрался к сейфу, достал СКС.
Троица с ножами уже сгрудилась на лестничной клетке, разглядывая дверь квартиры напротив. Наблюдая в дверной глазок за ночными визитерами, Мамай решил: «Если Ирина Антиповна не на даче, буду стрелять».
Об Эдике он не думал.
Минут десять парни с ножами топтались перед профессорской квартирой. Затем начали спускаться вниз.
Проходя по двору, троица натолкнулась на Пор Прамука. Таиландец задремал, сидя на корточках у любимого своего гаража Вадика-худого. Не сумевшие дотянуться до профессорского внука картежники сорвали злость на бродяге.
Но Мамай до беспокойного соседа дотянуться смог. Операм, получившим информацию от бывшего коллеги, осталось только войти и оформить изъятие.
Осенью, когда полетели белые мухи, четыреста граммов героина были обнаружены в спальне Ирины Антиповны.
Она пустила в ход связи, но добилась лишь того, что внуку разрешили до оглашения приговора погулять на свободе.
Повстречавшись с Мамаем во дворе буквально накануне своей поездки в Коми, Эдик спросил:
– Это вам я обязан, Георгий Иванович?
– Мне.
– Но как вы узнали?!
В этот момент рядом с ними остановился черный «Кайен», за рулем которого один был из братьев Кредо, Артур. Сын сестры генерала Бурджалова и король о-ской наркоторговли, на счету которого десятки изнасилований и избиений, сигналил Мамаю.
Оставив вопрос без ответа, Мамай направился к джипу. Сел в него, «Кайен» скрылся за углом.
ПОРОГ
Зима выдалась снежной. Никто не помнил такой. Снег шел и шел. Не выдержав его тяжести, сломался один из старых кленов, много лет просмотревший в окна гостиной Мамаев.
Вера, у которой после ухода Маргариты с Тимохой, стало появляться в глазах выражение затаенной тоски, в ответ на предложение мужа завести в доме какую-нибудь живность, качала головой:
– Никого здесь больше не будет.
Иван поступил в юридический колледж. Скорей, по инерции, чем на что-то рассчитывая, ходил на платный каток. Стоял на воротах, предоставляя возможность лупить по ним всем желающим. Движения Мамая-младшего были скупы и молниеносны. Никому не нужный непробиваемый вратарь.
С каким-то чувством вины перед сыном, Георгий подарил ему десять тысяч долларов.
Перед этим звонили и напоминали о годовой задолженности Мамаев за воду, электричество, газ, свет. Минувший год выдался тяжелым. Было много мелкой и срочной работы. И вот наконец удалось сделать кое-что для желающего расширить дело торговца коврами.
– Не надо, папа, – сказал Иван, но, взглянув на отца внимательнее, взял деньги и полетел с друзьями в Таиланд.
А Мамай с женой отправились на Рождество в Швейцарию.
Прокатились на санях, их мохноногие кони тащили в узких прорезанных бульдозерами снежных желобах. Выпили у камина шампанского. Георгий не притрагивался к вину, но с удовольствием смотрел, как пьет Вера. Станцевали вместе с другими постояльцами пряничного замка, где остановились, польку в красных колпаках.
В О. возвратились ночью. Город встретил снежными заносами на дорогах, морозом.
Выбравшись из такси, Мамаи по колено в снегу побрели к подъезду. Легко, по-европейски одетые, с непокрытыми головами. Когда поднимались по лестнице, у Веры зуб не попадал на зуб.
На дверном коврике сидела белая кошка. Передняя лапка сломана, на мордочке мука.
Только вошли в квартиру, как позвонил Иван. Прокричал в трубку, что билеты на прямой авиарейс распроданы, будет добираться на перекладных.
Георгий советовал дождаться утра. Но Вера вызвала срочную ветеринарную помощь на дом. Через заносы пробился молодой Айболит. И, сделав кошке больно, вставил на место сломанную кость, наложил шину, посоветовал дать глистогонное, вымыть шампунем от блох и надеть специальный ошейник.
Прислушиваясь к тому, как Вера и врач переговариваются во временно превращенном в операционную коридоре, Мамай, дымя, расхаживал взад-вперед по кухне. Неясная тревога не покидала одного из лучших юристов О.
Решив, что дело в переутомлении, – долгий перелет, смена часовых поясов, а он не мальчик, Георгий уже намеревается сразу после ухода эскулапа принять ванну и завалиться спать. В этот момент волной кухню захлестнул запах гари, и из-за плинтусов подняли головы черные извивающиеся змейки.
Распахнув входную дверь, Мамай тотчас захлопнул ее. На пороге стоял зловонный мрак.
…В лисьей накинутой на плечи шубке, с кошкой, прижатой к груди, Вера с Мамаем и Айболитом, под крики пожарных:
– Во избежание отравления, выходите все на улицу из квартир! – спустились по усыпанной стеклянным крошевом лестнице во двор.
Там столпились, глядя на закопченный фасад ампирного особняка, жильцы дома. Среди них Вадик-толстый, его жена, Костик со своей супругой. Костик удерживал на поводках помахивающих хвостами волкодава с питбулем. Супруга давилась слезами, твердя, что она спала, и – вдруг дым, начали бить окна в подъезде, она испугалась.
Стоящая здесь же, в толпе, старшая по дому, женщина пожилая и опытная, объясняла, что окна пожарные разбили для того, чтобы выпустить дым и, не удержавшись, фыркнула:
– Доколдовалась!
Жена Вадика-толстого подошла к Мамаям с известием: одна из свеч в салоне Анжелы упала на ковровую дорожку.
Вечером Георгий уже рассказывал жене подробности ночного переполоха. Горящая свеча, действительно, упала. Но не в салоне, и не на ковровую дорожку. Одна из тринадцати постоянно горящих в напольном подсвечнике на кухне Анжелы свеч свалилась на мягкую китайскую игрушку, медведя-панду, оставленного дочкой гадалки.
Вадик-худой ночевал у своей матери, и поэтому Анжела кинулась к соседям. Вадик-толстый, в пижаме, открыл.
– Помогите! – закричала Анжела, но лязгнула запираемая щеколда.
Сидя в кресле у аквариума, Вера, слушая мужа, гладила дремлющую у нее на коленях кошку с загипсованной лапкой.
– Ну, посуди сам, – говорил Вадик-толстый, – чем я мог помочь? Все в дымине! А у меня тоже жена и сын!
И Мамай понимал собеседника. Ведь Георгий и сам захлопнул дверь, увидев того, кто стоял на пороге.
КАМИН
Овадия Савича бросила любовница. Затем хватил паралич.
Вместе с Лизой Елена побывала там, где ее бывший муж находился теперь. Довольно приличная однокомнатная квартира в доме, где когда-то жила Олеся Ракицкая.
– А знаешь, – сказала Лиза сестре, – во дворе этого самого дома нашего братца порезали.
Не сговариваясь, сестры задержались у подъезда, обводя взглядом двор, пытаясь представить, как было дело. Откуда появились узбеки. И где валялся брат в луже крови.
– Вон там, – показала носком туфли Лиза, – у фонтана.
От фонтана, собственно, не осталось уже ничего, кроме фрагментов гранитной расколотой чаши и торчащей из-под земли ржавой трубы.
Но дом, благодаря своему замечательному положению – в центре города, на возвышенности, в окружении сквера, оставался популярен. Люди, имеющие деньги, охотно покупали здесь квартиры, делали ремонт, вселялись и жили.
Елена не стала тратить времени на пустые разговоры. Тем более, что Овадий сохранил способность изъясняться только при помощи стонов. Оформив опеку над своим бывшим, Елена перевезла его к себе и, приставив к парализованному сиделку, занялась поисками покупателя на принадлежащую уже теперь ей «однушку» в знаменитом доме на горе.
Покупатель, по какому-то стечению обстоятельств, нашелся сразу после того, как Овадия Савича не стало. Областное Министерство культуры прислало на похороны экс-директора филармонии венок и стройную девушку в очках. Она произнесла речь, назвав покойного Овидием. Но никто не заметил ошибки.
Получив деньги, Елена явилась за советом к старшей сестре: куда вложить довольно приличную сумму?
– Слушай, – сказала Лиза, – ты дачницей никогда не была. Может, попробуешь, что это такое? Все равно на пенсии. А еще лучше сделаем так! Я продам свои шесть соток с вагончиком, и купим на пару с тобой дачу с домом, баней и всем остальным!
Сложившись, сестры-пенсионерки купили земельный участок, стоящий на нем старый, но крепкий одноэтажный дом из шлакоблоков, летний душ, тридцатилетнюю сосну, удобства во дворе, колодец и обвитый хмелем штакетник.
За штакетником, по соседству, был расположен участок, где возвышался двухэтажный терем из ангарской сосны, баня из того же материала, беседка с мангалом и дремучая пятидесятилетняя ель. А жил в этом тереме некто Георгий Иванович Мамай.
– Здрасьте! – выйдя поутру на балкон, говорил он сестрам.
Напущенные на терем бригадир, Сема и метис содрали лак для яхт, покрыли стены снаружи и внутри специальной пропиткой, подчеркивающей красоту всех этих древесных колец и волокон. Польскую жесть на крыше заменили черепицей. Взяли за работу дорого. Но фирма, делавшая Мамаю камин, взяла еще дороже.
Осматривая монстра, занимающего почти треть гостиной на первом этаже, Елена и Лиза имели такое выражение лиц, какого не бывает на свете.
– Сколько это чудище стоит? – дернув подбородком, поинтересовалась Елена.
Мамай сказал.
Лиза, заметив еще и висящую сбоку от камина на стене медвежью шкуру, покачнулась и, чтоб сохранить равновесие, оперлась о спинку придвинутого к камину кресла. Оно окончательно доконало старшую сестру, будучи ручной работы и обито красной итальянской кожей.
– Что это за страсть у тебя – красные диваны, кресла?! – простонала она, обращаясь к сияющему братцу.
Возможно, это ностальгия по красным стульям «Фантазии», ответим мы за Мамая. А сам он ничего не сказал. Собирался, но его перебила Елена:
– На пятой аллее тоже камин сложили! В два раза больше этого. А стоит в три раза меньше!
Лиза выпрямилась. Щеки Елены порозовели, и стало ясно, что имели в виду те, кто говорил лет сорок назад, что она может быть красоткой, красавицей, даже прекрасной.
– Что, действительно на пятой аллее в три раза дешевле? – спросила Лиза сестру, когда они возвращались к себе на дачу.
– Понятия не имею. Придумала на ходу.
Антон, уже тоже давно пенсионер, аккуратно пропив свою пенсию, являлся к матери и просил на водку. Лиза давала. Выпив, Антон становился необычайно деятелен.
Мылся в дачном душе. Начинал красить штакетник, но бросал и, схватив литовку, принимался косить одуванчики, заодно срезая под корень посаженные сестрами яблоньки.
Дачная жизнь настолько понравилась Лизиному сыну, что он поселился в самой большой комнате дома из шлакоблоков. Завел среднеазиатскую овчарку.
Овчарка была молчалива и себе на уме. По ночам давила снующих по участку ежей. К ворам же, среди бела дня проникшим в сарай и похитившим стоявший там велик Антона, отнеслась равнодушно.
Лиза с Еленой совсем уже собрались овчарку извести. Но, заметив, какое впечатление производят на Мамая растерзанные ежи, которых Антон по утрам уносил в овраг на лопате, назвали овчарку Пальмой и купили ей красивый ошейник.
– Плюнь ты на свой камин, – советовала Вера мужу.
А он с детства мечтал о нем. Шерлок Холмс, с отсветами от камина на лице сидящий в кресле, и все такое.
– Нет, я хочу разобраться, – набирая на мобильнике номер, цедил сквозь зубы Мамай.
– Фирма «Веселый печник», – раздался голос в трубке.
– Максим, привет. Это Георгий. С камином?.. Все в порядке. Но почему он такой дорогой? Говорят, на пятой аллее в два раза больше, и в три раза дешевле.
Выслушав ответ, Мамай засиял улыбкой.
– Что Максим говорит? – спросила Вера.
– Что таких каминов в мире всего три. У меня, у него, и у свата Вениамина.
– Кто такой этот Вениамин?
– Да черт его знает! Знакомый Максима или родственник.
Вадик-худой наконец застав Мамая дома, пожаловался: Костик требует миллион. Во время тушения пожара в квартиру гадалки было вылито около двух тонн воды, и, таким образом, ремонт, сделанный своими руками живущими этажом ниже Костиком и его женой, оказался пустой тратой времени.
– Озверел? – спросил Мамай Костика, который был тоже мент и подполковник в отставке.
– Ну, пусть дадут пятьсот. Анжелка еще наколдует! Клиенты с утра перед ее дверями трутся.
– У них сын учится на тромбоне.
– А-а, черт! Двести тысяч. Меньше не могу. Ох… У них еще и дочка. Конечно, чувствую себя свиньей! Но полы вздулись, отлетели обои, а потолок…
– Вот тебе двести пятьдесят. Только между нами.
– Георгий…
Однако Мамая уже след простыл.
Пришла осень - пора идти Ивану в армию. Вера произнесла:
– Горик, делай что хочешь, но…
– Пусть идет, служит! – крикнула Вера Прокофьевна, когда сын начал было с ней разговор издалека.
И впервые Мамай подумал о том, что его мать старая женщина.
Тарифы были известны. Оставалось лишь выбрать руку, в которую вложить, впрочем, не слишком толстую пачку банкнот. И тут дело стало.
– Пойдем, прогуляемся, – сказал Ивану Георгий.
Они шли по набережной, усыпанной красными кленовыми листьями. С Иртыша налетал тугой ледяной ветер. Он прогнал с набережной всех фланеров.
– Будут доставать, – бросил Мамай сыну, – позвони. Приеду и перестреляю. Это все, что я могу для тебя сделать.
– Понятно, пап.
Спустя несколько дней Иван лег на операцию по поводу удаления пупочной грыжи. Операция стандартная, ничего сложного нет. И делал ее кандидат наук, перед этим удалявший кисту Вере и прекрасно справившийся с задачей.
Избавив же от грыжи Ивана, кандидат заразил пациента гепатитом. А таких не берут в космонавты.
Наступившей зимой камин на даче Мамаев был разобран. Выяснилось: он великолепно выпускает дым из трубы, потрескивает дровами и отбрасывает столь резкие отсветы на лицо, что впору пришлось бы самому Холмсу. Но человек возле этого камина замерзает.
ВЫБОР
Мамай вышел из кабинета онколога и станцевал лезгинку.
– Ложная тревога, – объявил он жене, ожидавшей его в коридоре. – В горле першит оттого, что смалю одну за другой да по мобиле треплюсь с утра до вечера!
– Ну, что? – с надеждой спросила Веру соседка по даче.
Вера повторила слова мужа. На лице Лизы появилась растерянность.
– Как он? – спросила ее Елена.
– Здоров, как бык.
– Господи, – вырвалось у младшей сестры, – когда же он прекратит издеваться!
К Мамаю обратился метис. Попросил пятьдесят тысяч. Его матери после инфаркта выписали кучу лекарств, их надо срочно выкупить.
Вера Прокофьевна перенесла три инфаркта, и Мамай знал, что медлить нечего.
Но, получив деньги, метис все никак не мог с Георгием расплатиться. Бригадир и Сема запили так, что, чего раньше с ними никогда не бывало, путали топор с кувалдой. Заказы терялись, и метис мучился оттого, что на нем висит долг.
Каждое утро он подъезжал к мамаевской даче на старенькой малиновой «ниве» Семы и до вечера стриг газон, поливал цветы, колол дрова для бани, подметал выложенные плиткой дорожки.
Вскоре дача Мамая переливалась и сверкала на солнце сверхъестественной чистотой.
Глядя из окон на трудолюбивого метиса, Лиза и Елена пили анальгин, настойку пустырника и валерьянку.
– Голова раскалывается, – жаловалась Елена сестре.
– Я удивляюсь, – бормотала Лиза, в щель между шторами наблюдая за обнаженным по пояс синеглазым красавцем, брызжущим из шланга водой на оплетающие дом брата дикие розы, – Верка что, слепая?
Антон облокачивался на штакетник и заводил с Верой, которая, в шортах, широкополой шляпе, копалась в грядках, сверхинтеллектуальные разговоры.
Наконец Георгию надоели эти подглядывания из-за занавесок, хмельные речи племянника. Он позвонил. Ему сказали: срок неделя. Он назначил тройную цену. И в одну ночь штакетник, окружающий мамаевский участок, оказался снесен, а на его месте вырос глухой зеленый забор из профнастила.
Выглянув поутру из окна, Лиза отпрянула, словно увидела мертвеца.
– Это не кончится никогда, – насмотревшись на забор, произнесла Елена и, вдруг задрожав подбородком, громко, как в детстве, всхлипнула.
– Без истерик! – закричила ей старшая сестра. – Надежда погибает последней!
– Что ты имеешь в виду? – тотчас прекратив дрожание, деловито осведомилась Елена.
– Не знаю, не знаю. Может, отравить?
– Думала! Чем?
– Средство для грызунов. Находится в свободной продаже. У гада скоро день рождения, испечем пирог.
– Он решит, мы обе рехнулись. И потом, чтоб взяло, в пирог этого средства нужно впихнуть тонну.
– Ох, если бы его долбануло током!
– Ах, если бы на него рухнул балкон!
– А если нанять ребят?
– И это я слышу от бывшего декана кафедры уголовного права. Чревато, детка.
– Это я так, от отчаяния.
Антон, купив бутылку водки, распил ее не в одиночку, чего никогда за ним не водилось, а с соседом Мамая справа.
После этого к Георгию пожаловал этот самый сосед.
– Ты забор поставил, меня не спросив!
Мамай показал ему статью в уставе садового товарищества.
– Имею право поставить двухметровый забор.
Сосед сходил за рулеткой.
– У тебя два двадцать!
– Ну, отпили.
В связи с тем, что по соседству с ампирным особняком затеялось шумное строительство подземного гаража, Георгий перенес свой «штаб» на дачу. А Вера, Иван и белая кошка, названная Люськой, остались в квартире. Ивану требовалось ходить в инфекционку на процедуры, и Вера строго следила за тем, чтоб сын не пропускал их. К главе семьи оба наезжали лишь на выходные.
Насмотревшись на торчащие у ворот Мамая автомобили типа «Хаммер», «БМВ», «Мерседес-600», сосед справа сказал:
– Извините, Георгий Иванович.
– Будешь пилить?
– Не буду.
На том расстались.
Вера Прокофьевна побывала в квартире сына один раз. И раз на даче. Не сказала ничего особенного. Ни выражение ее лица, ни интонации не изменились. Но после этого лет восемь Мамай разговаривал с матерью, избегая ее взгляда.
Пальма, на которую от вида забора отчего-то напал ужас, выла сутки напролет, а потом сбежала.
Оставил дачу и Антон, сославшись на то, что не выносит, когда от него что-то пытаются скрыть за непроницаемыми железными листами.
Но к забору со стороны дома сестер вскоре была набита тропинка. Кто проложил ее? Кто, стоя у забора, прислушивался к звукам, доносящимся с братниного участка?
Звуки довольно часто вот какие: громкая музыка, мужские веселые выкрики, женский смех.
И видно, как вьются дымки – из трубы мамаевской бани и от мангала. И наносит запах мяса, пекущегося на углях.
– Верка слепая? – недоумевала Елена.
– Это я у тебя спрашиваю, – сердито бросала ей старшая сестра.
Бригадир и Сема наконец смогли различать свой инструмент. Вскоре после этого метис, звали его Володя, приехал к Мамаю, чтобы вернуть долг.
День был субботний и, проходя по выложенной плиткой дорожке к «ниве», ждущей его у ворот, Володя увидел в цветнике хозяйку, срезающую французские ромашки. Не удержавшись, Вера протянула парню маленький белый букет.
Она не была слепой. Просто между движениями и чувствами, выбирала чувства.
Что-то случилось с бригадой молчаливо-сосредоточенных, мотивированных и не делающих ни одного лишнего движения строителей. Последний ремонт, сделанный ими в квартире Мамая, был из рук вон плох.
Вместо молчаливых и сосредоточенных, Георгий нанял других - разговорчивых, пьяных.
– Мы не пьющие, – уверяет их бригадир. – Ведь пашем с утра допоздна. Это нас от усталости шатает.
Начинали они работу, впрочем, не так рано - в десять часов. Заканчивали в семь.
Мамай съездил, посмотрел объекты, на которых бригада сделала себе имя. И решил: черт с ним, пускай пьют.
Ранним июньским утром к подъезду ампирного особняка подкатили три грузовика, автобус с грузчиками. Через пару часов квартира на верхнем этаже была пустой, и Мамай напустил на нее рукастых пьяниц.
Те принялись крушить и ломать прежний ремонт. А семейство Мамаев заняло позицию в съемной квартире над бывшим знаменитым рестораном «Сибирь». Так что, выходя на балкон, Вера Прокофьевна могла видеть и невестку, и внука, и сына. И раздавался телефонный звонок.
– Слушаю, ма!
– Ты зачем, дурак этакий, Резвецова читаешь? Лучше Караганова почитай, он под Прохоровкой ноги потерял! А Резвецов штабист и фальсификатор.
– Ну и зрение у вас, товарищ полковник!
В последнее время Мамай и его мать увлеклись историей. Особенно новыми публикациями, касающимися Второй мировой.
Вера на новом месте чувствовала себе не очень. Стены оказались картонными. Вскоре в мельчайших подробностях была известна жизнь соседей слева и справа, наверху и внизу.
Лето выдалось знойным, а кондиционера не было. Вера ходила по квартире в купальнике, Георгий и Ванька в трусах.
Елена, в отсутствие брата, наведалась и сюда. При виде невестки в бикини, гостью передергивает от отвращения, настолько ей была ненавистна телесная красота. Ведь из-за нее ушел из дома Овадий Савич.
Битый час Елена рассуждала о том, как неприлично в Верины годы иметь столь плоский живот и атласную кожу. И убралась, лишь когда солнце, перевалив за полдень, заглянуло в окна, устроив из съемной квартиры духовку.
Антон, пожилой Лизин сын, тоже выдал номер. Человек, с которым Вера виделась однажды на свадьбе, вдруг позвонил в дверь. Хотя через замочную скважину тянуло перегаром, Вера, накинув халатик, впустила нежданного родственника.
Мамай торчал на даче, выращивая и готовя малосольные огурцы, которые он съедал кастрюлями. Ванька отправился поплавать в бассейн. А сын Лизы рывком сбросил с себя рубаху.
Показалась впалая грудь и лишенные всяких признаков бицепсов руки. Вероятно, Веру рассчитывали сразить всем этим. Жена Мамая выдернула из-под узлов первую, какая попалась, двустволку.
Антон исчез. Стволами «вертикалки» подняв с пола, Вера вышвырнула в окно рубаху. И замерла, вдруг увидев себя в настенном зеркале: злая, потная, в руках двенадцатый калибр.
Чувствуя, что ее терпению наступает предел, Вера натягивает топ, бриджи и отправляется взглянуть на то, как идет работа.
…В квартире на верхнем этаже ампирного особняка стояла тишина. Кучи битого кирпича на полу, пустые бутылки, торчит электропроводка из ободранных стен.
Бригадир, сидя на корточках в углу мамаевской гостиной, спал. Почивал и его правая рука, некто Сема, но – лежа на грубо сбитых козлах. Из ванной, лишенной двери, доносился шум воды. Там под струями душа уснул самый молодой член бригады, метис с черной шевелюрой и синими глазами.
С этого дня Вера являлась в свою квартиру ежедневно, с утра. Через полчаса после ее прихода приезжала бригада на малиновой «Ниве» Семы. Строители, с надеждой взглянув вверх и увидев Веру, пугались и начинали с неестественной скоростью выгружать из машины свой инструмент.
Это изумительно, что могли делать эти трое всего лишь при помощи топора с выщербленным лезвием и заляпанной краской рукояткой, кувалды и, разумеется, перфоратора.
Под строгим взглядом хозяйки, напившись так, что не могли говорить, рабочие принимались за дело.
Жена Вадика-толстого, еще плотнее него, встретив на усыпанной строительным мусором лестничной клетке Веру, шипела ей в лицо:
– Я тебя ненавижу!
До этого отношения казались почти семейными. Даже угощали друг друга стряпней.
– Слушай, – столкнувшись с Мамаем во дворе, предупреждал Вадик-толстый, – если твои работяги будут продолжать стук, я не знаю, что сделаю!
– Ну, убей их.
Толстяк, опешив, смолкал.
Затем Мамаям начали завозить новую мебель. Вадик-толстый, Вадик-худой, Костик, живущий на первом этаже, и их жены, наблюдали за этим из окон.
– Зачем тебе еще один красный диван? – прогуливая волкодава возле хоккейной коробки и увидев проходящего мимо Георгия, окликнул его Костик.
– Столько мебели, – добавила его жена, удерживая на поводке рвущегося к Мамаю питбуля. – У вас же в квартире будет тесно!
Нагнувшись и трепля питбуля, умницу и добряка, по загривку, Георгий бросил:
– Сегодня еще встроенный шкаф привезут.
– Еще шкаф, – повторили супруги-собачники эхом.
Рядом с коробкой остановилась малиновая «Нива». Оттуда показались бригадир, Сема и метис. Об этом красавце Мамаю известно, что мать его живет в деревне на границе с Казахстаном, а отец проезжий чеченец.
Достав из маленькой кожаной сумочки пачку банкнот, Георгий расплатился со строителями.
На следующий день после переезда в квартире Мамаев устроили обыск. Приглашенные в качестве понятых Вадик-толстый и Вадик-худой топтались в коридоре, куда выходят двери всех четырех комнат и кухни.
Вадик-худой всем своим видом выражал соседям сочувствие и вообще дал понять, что стыдится своей роли.
Вадик-толстый, напротив, широко открытыми глазами провожал вытряхиваемые ментами из шкафов меха, шелка, кожу. Сосредоточенно наблюдал, как перфоратором вскрывается пол в сверкающей ванной. Как рука опера, распугивая золотых рыбок, орудует в аквариуме, наведываясь указательным пальцем в подводные гроты, пещеры и ворота замков.
Вдруг командующему парадом поднесли обнаруженный в кабинете знак «За профессиональное мастерство». Маленький майор-казах изумленно и недоверчиво перевел взгляд с переливающегося красной эмалью знака на Георгия.
– Так, значит, вы тот самый Мамай и есть? Я думал, однофамилец, – и вдруг губы майора растянулись улыбкой. – Слушайте, вы легенда, я учился на вас! Как вы взяли этого бычару Холева! Пальчики оближешь…
Ордер на обыск выдал главный областной прокурор. Частная предпринимательница Валерия Назаровна Жир написала заявление на Мамая, похитившего у нее шесть миллионов рублей.
Мамай не знал никакой Жир. И никто не знал. А дело было в том, что генерал Бурджалов не получил последнего кейса.
Всем известно, что Мамай работал с Трилунным. Почему бы тому не доверить кейс своему юристу? Генерал так и решил.
Но затем выяснилось: кейс у Азы. А сама она в области, называющейся Пелопонесс. И никакого прока Бурджалову от давно опустевшего кейса нет.
Неля, Валя, их Васька и Егор сидели на обставленной заказной мебелью кухне Мамаев, пьют чай с испеченным Верой пирогом. Георгий в кабинете решал очередные дела со срочно прилетевшим Чумой (Славой Чумандриным). Ванька слушал музыку в своей комнате. Висящая на стене кухни плазменная панель передавала выпуск новостей. Вдруг в кадре появляется Аза. Стоя на фоне каких-то античных развалин, говорила о городе О. Там люди исчезают бесследно. Там отнимают успешный бизнес. Там садят под надуманным предлогом.
– Там чудеса, там леший бродит, – вставил Васька и удивился, что никто не смеется.
– Горик, – вечером, в спальне, расчесывая перед зеркалом волосы, предложила Вера, – давай уедем отсюда.
Мамай, спиной к жене сидящий на кровати в трусах, откликнулся:
– Давай.
И оба никогда больше не вспомнят об этом разговоре.
ПОЕЗДКИ
Отношения Мамая с пьяной бригадой продолжились. Напущенные на дачу, бригадир, Сема и метис, прежде чем пустить в ход чудо-кувалду и волшебный топор, подвергли работу предыдущих спецов сокрушительной критике.
Оказалось, что двухэтажный дом из ангарской сосны стоит на неправильном фундаменте. И лак для яхт, которым Мамай в течение пяти лет каждую весну усердно покрывал наружные стены, годится только для внутренних работ. И зеленая краска на кровле из польской жести не держится и отлетает кусками оттого, что…
– Достаточно, – перебил Мамай. – Сделайте так, как нужно.
Взяв аванс, бригадир, Сема и метис, напившись до изумления, схватились за инструмент.
– Они дерут с тебя в десятикратном размере, – побывав на даче, сказала мужу Вера.
– Ты ничего не понимаешь в строительстве, – отрезал Георгий.
Однако вечером того же дня позвонил в дверь к Вадику-худому. Жена его Анжела гадала и держала салон здесь же, в соседней «однушке». Сам Вадик-худой нигде не работал, тетешкаясь с дочкой (она уже была первоклашкой) и играющим на тромбоне сыном.
Анжела с дочерью отправились на каток. Сын репетировал. Чтобы не мешать ему терзать тромбон, Вадик предложил Мамаю поговорить в салоне.
В комнате, где стоял душный жар от свеч, горящих перед развешанными на стенах иконами, Георгий излагает суть дела, добавив:
– Они все хорошо делают. Но мне кажется, это столько не стоит.
Внимательно взглянув на соседа, Вадик-худой признался, что собирается вместе с семьей переезжать в Москву. О. – умирающий город. А Вадик и его жена Анжела хотят, чтобы у их детей было будущее. Особенно у сына. Он тромбонист от рождения. Анжела с Вадиком-худым собираются продать расположенные в центре О. «двушку», в которой живут, гараж, этот салон, и переместиться в Северное Бирюлево. Там, в однокомнатной малометражке, они станут жить вчетвером. Сын будет каждый день ездить на занятия в Гнесинку. Два часа туда, два назад.
– Поехали, – говорит Мамай сыну.
– Куда вы? – спрашивает Вера.
– В Москву! В Москву!
Проводив мужа и сына, Вера, чтоб сразу не возвращаться в пустую квартиру, отправилась к матери. Та пекла пирожки с творогом, любимые внуком, собираясь к нему в колонию на Ямал.
– А Галка?
– Улетела в Турцию работать продавцом по контракту, – скороговоркой сообщила мать и, с красным от жара лицом, вытащила из духовки гремящий противень.
– Отец с тобой едет?
– Нет. Понимаешь, не может Андрею простить! Отправился вчера с Петровичем на рыбалку. На озеро Ик. Обещал привезти пелядь.
Вдруг прервав себя, мать начала жаловаться на зятя, припомнив как в прошлом году, у себя на даче, он, сидя на веранде с Чумандриным, о чем-то шептался с ним, поглядывая на тещу, приехавшую погостить.
– А потом эти два дурака принялись хохотать, – присовокупила мать и поинтересовалась: – Слышала, он там, на даче, развернулся! Камин строит?
– Уже построил, – ответила Вера рассеянно, думая: «Все куда-то едут, куда-то летят».
Третьяк сказал, что Иван голкипер от рождения. Через месяц тот был зачислен в молодежную сборную знаменитого столичного клуба. На этом сказка кончается. Третьяк пожал плечами:
– Сделал все, что мог.
На кухне у Мамаев опять сидел Сергеич. Хвалил Верину пиццу. И не смотрел на Мамая, когда сказал:
– Я предупреждал. Не послушали! Сорвали парня. В столице, что ж, дело известное! Тренерам – дай. Массажистам – дай. И далее, по списку. Плюс квартира, питание, экипировка. Бедняки не играют в хоккей.
Эдик, профессорский внук, продул триста тысяч в карты. И не отдал долг.
Ночью Мамай, с очками на носу, сидел на кухне, разбирая бумаги, доставленные накануне курьером. На плазменной панели, где застыла черно-белая картинка подъезда, появились трое парней. Они поднимались по лестнице. В руках - ножи.
Стараясь не разбудить жену и сына, Мамай на цыпочках прокрался к сейфу, достал СКС.
Троица с ножами уже сгрудилась на лестничной клетке, разглядывая дверь квартиры напротив. Наблюдая в дверной глазок за ночными визитерами, Мамай решил: «Если Ирина Антиповна не на даче, буду стрелять».
Об Эдике он не думал.
Минут десять парни с ножами топтались перед профессорской квартирой. Затем начали спускаться вниз.
Проходя по двору, троица натолкнулась на Пор Прамука. Таиландец задремал, сидя на корточках у любимого своего гаража Вадика-худого. Не сумевшие дотянуться до профессорского внука картежники сорвали злость на бродяге.
Но Мамай до беспокойного соседа дотянуться смог. Операм, получившим информацию от бывшего коллеги, осталось только войти и оформить изъятие.
Осенью, когда полетели белые мухи, четыреста граммов героина были обнаружены в спальне Ирины Антиповны.
Она пустила в ход связи, но добилась лишь того, что внуку разрешили до оглашения приговора погулять на свободе.
Повстречавшись с Мамаем во дворе буквально накануне своей поездки в Коми, Эдик спросил:
– Это вам я обязан, Георгий Иванович?
– Мне.
– Но как вы узнали?!
В этот момент рядом с ними остановился черный «Кайен», за рулем которого один был из братьев Кредо, Артур. Сын сестры генерала Бурджалова и король о-ской наркоторговли, на счету которого десятки изнасилований и избиений, сигналил Мамаю.
Оставив вопрос без ответа, Мамай направился к джипу. Сел в него, «Кайен» скрылся за углом.
ПОРОГ
Зима выдалась снежной. Никто не помнил такой. Снег шел и шел. Не выдержав его тяжести, сломался один из старых кленов, много лет просмотревший в окна гостиной Мамаев.
Вера, у которой после ухода Маргариты с Тимохой, стало появляться в глазах выражение затаенной тоски, в ответ на предложение мужа завести в доме какую-нибудь живность, качала головой:
– Никого здесь больше не будет.
Иван поступил в юридический колледж. Скорей, по инерции, чем на что-то рассчитывая, ходил на платный каток. Стоял на воротах, предоставляя возможность лупить по ним всем желающим. Движения Мамая-младшего были скупы и молниеносны. Никому не нужный непробиваемый вратарь.
С каким-то чувством вины перед сыном, Георгий подарил ему десять тысяч долларов.
Перед этим звонили и напоминали о годовой задолженности Мамаев за воду, электричество, газ, свет. Минувший год выдался тяжелым. Было много мелкой и срочной работы. И вот наконец удалось сделать кое-что для желающего расширить дело торговца коврами.
– Не надо, папа, – сказал Иван, но, взглянув на отца внимательнее, взял деньги и полетел с друзьями в Таиланд.
А Мамай с женой отправились на Рождество в Швейцарию.
Прокатились на санях, их мохноногие кони тащили в узких прорезанных бульдозерами снежных желобах. Выпили у камина шампанского. Георгий не притрагивался к вину, но с удовольствием смотрел, как пьет Вера. Станцевали вместе с другими постояльцами пряничного замка, где остановились, польку в красных колпаках.
В О. возвратились ночью. Город встретил снежными заносами на дорогах, морозом.
Выбравшись из такси, Мамаи по колено в снегу побрели к подъезду. Легко, по-европейски одетые, с непокрытыми головами. Когда поднимались по лестнице, у Веры зуб не попадал на зуб.
На дверном коврике сидела белая кошка. Передняя лапка сломана, на мордочке мука.
Только вошли в квартиру, как позвонил Иван. Прокричал в трубку, что билеты на прямой авиарейс распроданы, будет добираться на перекладных.
Георгий советовал дождаться утра. Но Вера вызвала срочную ветеринарную помощь на дом. Через заносы пробился молодой Айболит. И, сделав кошке больно, вставил на место сломанную кость, наложил шину, посоветовал дать глистогонное, вымыть шампунем от блох и надеть специальный ошейник.
Прислушиваясь к тому, как Вера и врач переговариваются во временно превращенном в операционную коридоре, Мамай, дымя, расхаживал взад-вперед по кухне. Неясная тревога не покидала одного из лучших юристов О.
Решив, что дело в переутомлении, – долгий перелет, смена часовых поясов, а он не мальчик, Георгий уже намеревается сразу после ухода эскулапа принять ванну и завалиться спать. В этот момент волной кухню захлестнул запах гари, и из-за плинтусов подняли головы черные извивающиеся змейки.
Распахнув входную дверь, Мамай тотчас захлопнул ее. На пороге стоял зловонный мрак.
…В лисьей накинутой на плечи шубке, с кошкой, прижатой к груди, Вера с Мамаем и Айболитом, под крики пожарных:
– Во избежание отравления, выходите все на улицу из квартир! – спустились по усыпанной стеклянным крошевом лестнице во двор.
Там столпились, глядя на закопченный фасад ампирного особняка, жильцы дома. Среди них Вадик-толстый, его жена, Костик со своей супругой. Костик удерживал на поводках помахивающих хвостами волкодава с питбулем. Супруга давилась слезами, твердя, что она спала, и – вдруг дым, начали бить окна в подъезде, она испугалась.
Стоящая здесь же, в толпе, старшая по дому, женщина пожилая и опытная, объясняла, что окна пожарные разбили для того, чтобы выпустить дым и, не удержавшись, фыркнула:
– Доколдовалась!
Жена Вадика-толстого подошла к Мамаям с известием: одна из свеч в салоне Анжелы упала на ковровую дорожку.
Вечером Георгий уже рассказывал жене подробности ночного переполоха. Горящая свеча, действительно, упала. Но не в салоне, и не на ковровую дорожку. Одна из тринадцати постоянно горящих в напольном подсвечнике на кухне Анжелы свеч свалилась на мягкую китайскую игрушку, медведя-панду, оставленного дочкой гадалки.
Вадик-худой ночевал у своей матери, и поэтому Анжела кинулась к соседям. Вадик-толстый, в пижаме, открыл.
– Помогите! – закричала Анжела, но лязгнула запираемая щеколда.
Сидя в кресле у аквариума, Вера, слушая мужа, гладила дремлющую у нее на коленях кошку с загипсованной лапкой.
– Ну, посуди сам, – говорил Вадик-толстый, – чем я мог помочь? Все в дымине! А у меня тоже жена и сын!
И Мамай понимал собеседника. Ведь Георгий и сам захлопнул дверь, увидев того, кто стоял на пороге.
КАМИН
Овадия Савича бросила любовница. Затем хватил паралич.
Вместе с Лизой Елена побывала там, где ее бывший муж находился теперь. Довольно приличная однокомнатная квартира в доме, где когда-то жила Олеся Ракицкая.
– А знаешь, – сказала Лиза сестре, – во дворе этого самого дома нашего братца порезали.
Не сговариваясь, сестры задержались у подъезда, обводя взглядом двор, пытаясь представить, как было дело. Откуда появились узбеки. И где валялся брат в луже крови.
– Вон там, – показала носком туфли Лиза, – у фонтана.
От фонтана, собственно, не осталось уже ничего, кроме фрагментов гранитной расколотой чаши и торчащей из-под земли ржавой трубы.
Но дом, благодаря своему замечательному положению – в центре города, на возвышенности, в окружении сквера, оставался популярен. Люди, имеющие деньги, охотно покупали здесь квартиры, делали ремонт, вселялись и жили.
Елена не стала тратить времени на пустые разговоры. Тем более, что Овадий сохранил способность изъясняться только при помощи стонов. Оформив опеку над своим бывшим, Елена перевезла его к себе и, приставив к парализованному сиделку, занялась поисками покупателя на принадлежащую уже теперь ей «однушку» в знаменитом доме на горе.
Покупатель, по какому-то стечению обстоятельств, нашелся сразу после того, как Овадия Савича не стало. Областное Министерство культуры прислало на похороны экс-директора филармонии венок и стройную девушку в очках. Она произнесла речь, назвав покойного Овидием. Но никто не заметил ошибки.
Получив деньги, Елена явилась за советом к старшей сестре: куда вложить довольно приличную сумму?
– Слушай, – сказала Лиза, – ты дачницей никогда не была. Может, попробуешь, что это такое? Все равно на пенсии. А еще лучше сделаем так! Я продам свои шесть соток с вагончиком, и купим на пару с тобой дачу с домом, баней и всем остальным!
Сложившись, сестры-пенсионерки купили земельный участок, стоящий на нем старый, но крепкий одноэтажный дом из шлакоблоков, летний душ, тридцатилетнюю сосну, удобства во дворе, колодец и обвитый хмелем штакетник.
За штакетником, по соседству, был расположен участок, где возвышался двухэтажный терем из ангарской сосны, баня из того же материала, беседка с мангалом и дремучая пятидесятилетняя ель. А жил в этом тереме некто Георгий Иванович Мамай.
– Здрасьте! – выйдя поутру на балкон, говорил он сестрам.
Напущенные на терем бригадир, Сема и метис содрали лак для яхт, покрыли стены снаружи и внутри специальной пропиткой, подчеркивающей красоту всех этих древесных колец и волокон. Польскую жесть на крыше заменили черепицей. Взяли за работу дорого. Но фирма, делавшая Мамаю камин, взяла еще дороже.
Осматривая монстра, занимающего почти треть гостиной на первом этаже, Елена и Лиза имели такое выражение лиц, какого не бывает на свете.
– Сколько это чудище стоит? – дернув подбородком, поинтересовалась Елена.
Мамай сказал.
Лиза, заметив еще и висящую сбоку от камина на стене медвежью шкуру, покачнулась и, чтоб сохранить равновесие, оперлась о спинку придвинутого к камину кресла. Оно окончательно доконало старшую сестру, будучи ручной работы и обито красной итальянской кожей.
– Что это за страсть у тебя – красные диваны, кресла?! – простонала она, обращаясь к сияющему братцу.
Возможно, это ностальгия по красным стульям «Фантазии», ответим мы за Мамая. А сам он ничего не сказал. Собирался, но его перебила Елена:
– На пятой аллее тоже камин сложили! В два раза больше этого. А стоит в три раза меньше!
Лиза выпрямилась. Щеки Елены порозовели, и стало ясно, что имели в виду те, кто говорил лет сорок назад, что она может быть красоткой, красавицей, даже прекрасной.
– Что, действительно на пятой аллее в три раза дешевле? – спросила Лиза сестру, когда они возвращались к себе на дачу.
– Понятия не имею. Придумала на ходу.
Антон, уже тоже давно пенсионер, аккуратно пропив свою пенсию, являлся к матери и просил на водку. Лиза давала. Выпив, Антон становился необычайно деятелен.
Мылся в дачном душе. Начинал красить штакетник, но бросал и, схватив литовку, принимался косить одуванчики, заодно срезая под корень посаженные сестрами яблоньки.
Дачная жизнь настолько понравилась Лизиному сыну, что он поселился в самой большой комнате дома из шлакоблоков. Завел среднеазиатскую овчарку.
Овчарка была молчалива и себе на уме. По ночам давила снующих по участку ежей. К ворам же, среди бела дня проникшим в сарай и похитившим стоявший там велик Антона, отнеслась равнодушно.
Лиза с Еленой совсем уже собрались овчарку извести. Но, заметив, какое впечатление производят на Мамая растерзанные ежи, которых Антон по утрам уносил в овраг на лопате, назвали овчарку Пальмой и купили ей красивый ошейник.
– Плюнь ты на свой камин, – советовала Вера мужу.
А он с детства мечтал о нем. Шерлок Холмс, с отсветами от камина на лице сидящий в кресле, и все такое.
– Нет, я хочу разобраться, – набирая на мобильнике номер, цедил сквозь зубы Мамай.
– Фирма «Веселый печник», – раздался голос в трубке.
– Максим, привет. Это Георгий. С камином?.. Все в порядке. Но почему он такой дорогой? Говорят, на пятой аллее в два раза больше, и в три раза дешевле.
Выслушав ответ, Мамай засиял улыбкой.
– Что Максим говорит? – спросила Вера.
– Что таких каминов в мире всего три. У меня, у него, и у свата Вениамина.
– Кто такой этот Вениамин?
– Да черт его знает! Знакомый Максима или родственник.
Вадик-худой наконец застав Мамая дома, пожаловался: Костик требует миллион. Во время тушения пожара в квартиру гадалки было вылито около двух тонн воды, и, таким образом, ремонт, сделанный своими руками живущими этажом ниже Костиком и его женой, оказался пустой тратой времени.
– Озверел? – спросил Мамай Костика, который был тоже мент и подполковник в отставке.
– Ну, пусть дадут пятьсот. Анжелка еще наколдует! Клиенты с утра перед ее дверями трутся.
– У них сын учится на тромбоне.
– А-а, черт! Двести тысяч. Меньше не могу. Ох… У них еще и дочка. Конечно, чувствую себя свиньей! Но полы вздулись, отлетели обои, а потолок…
– Вот тебе двести пятьдесят. Только между нами.
– Георгий…
Однако Мамая уже след простыл.
Пришла осень - пора идти Ивану в армию. Вера произнесла:
– Горик, делай что хочешь, но…
– Пусть идет, служит! – крикнула Вера Прокофьевна, когда сын начал было с ней разговор издалека.
И впервые Мамай подумал о том, что его мать старая женщина.
Тарифы были известны. Оставалось лишь выбрать руку, в которую вложить, впрочем, не слишком толстую пачку банкнот. И тут дело стало.
– Пойдем, прогуляемся, – сказал Ивану Георгий.
Они шли по набережной, усыпанной красными кленовыми листьями. С Иртыша налетал тугой ледяной ветер. Он прогнал с набережной всех фланеров.
– Будут доставать, – бросил Мамай сыну, – позвони. Приеду и перестреляю. Это все, что я могу для тебя сделать.
– Понятно, пап.
Спустя несколько дней Иван лег на операцию по поводу удаления пупочной грыжи. Операция стандартная, ничего сложного нет. И делал ее кандидат наук, перед этим удалявший кисту Вере и прекрасно справившийся с задачей.
Избавив же от грыжи Ивана, кандидат заразил пациента гепатитом. А таких не берут в космонавты.
Наступившей зимой камин на даче Мамаев был разобран. Выяснилось: он великолепно выпускает дым из трубы, потрескивает дровами и отбрасывает столь резкие отсветы на лицо, что впору пришлось бы самому Холмсу. Но человек возле этого камина замерзает.
ВЫБОР
Мамай вышел из кабинета онколога и станцевал лезгинку.
– Ложная тревога, – объявил он жене, ожидавшей его в коридоре. – В горле першит оттого, что смалю одну за другой да по мобиле треплюсь с утра до вечера!
– Ну, что? – с надеждой спросила Веру соседка по даче.
Вера повторила слова мужа. На лице Лизы появилась растерянность.
– Как он? – спросила ее Елена.
– Здоров, как бык.
– Господи, – вырвалось у младшей сестры, – когда же он прекратит издеваться!
К Мамаю обратился метис. Попросил пятьдесят тысяч. Его матери после инфаркта выписали кучу лекарств, их надо срочно выкупить.
Вера Прокофьевна перенесла три инфаркта, и Мамай знал, что медлить нечего.
Но, получив деньги, метис все никак не мог с Георгием расплатиться. Бригадир и Сема запили так, что, чего раньше с ними никогда не бывало, путали топор с кувалдой. Заказы терялись, и метис мучился оттого, что на нем висит долг.
Каждое утро он подъезжал к мамаевской даче на старенькой малиновой «ниве» Семы и до вечера стриг газон, поливал цветы, колол дрова для бани, подметал выложенные плиткой дорожки.
Вскоре дача Мамая переливалась и сверкала на солнце сверхъестественной чистотой.
Глядя из окон на трудолюбивого метиса, Лиза и Елена пили анальгин, настойку пустырника и валерьянку.
– Голова раскалывается, – жаловалась Елена сестре.
– Я удивляюсь, – бормотала Лиза, в щель между шторами наблюдая за обнаженным по пояс синеглазым красавцем, брызжущим из шланга водой на оплетающие дом брата дикие розы, – Верка что, слепая?
Антон облокачивался на штакетник и заводил с Верой, которая, в шортах, широкополой шляпе, копалась в грядках, сверхинтеллектуальные разговоры.
Наконец Георгию надоели эти подглядывания из-за занавесок, хмельные речи племянника. Он позвонил. Ему сказали: срок неделя. Он назначил тройную цену. И в одну ночь штакетник, окружающий мамаевский участок, оказался снесен, а на его месте вырос глухой зеленый забор из профнастила.
Выглянув поутру из окна, Лиза отпрянула, словно увидела мертвеца.
– Это не кончится никогда, – насмотревшись на забор, произнесла Елена и, вдруг задрожав подбородком, громко, как в детстве, всхлипнула.
– Без истерик! – закричила ей старшая сестра. – Надежда погибает последней!
– Что ты имеешь в виду? – тотчас прекратив дрожание, деловито осведомилась Елена.
– Не знаю, не знаю. Может, отравить?
– Думала! Чем?
– Средство для грызунов. Находится в свободной продаже. У гада скоро день рождения, испечем пирог.
– Он решит, мы обе рехнулись. И потом, чтоб взяло, в пирог этого средства нужно впихнуть тонну.
– Ох, если бы его долбануло током!
– Ах, если бы на него рухнул балкон!
– А если нанять ребят?
– И это я слышу от бывшего декана кафедры уголовного права. Чревато, детка.
– Это я так, от отчаяния.
Антон, купив бутылку водки, распил ее не в одиночку, чего никогда за ним не водилось, а с соседом Мамая справа.
После этого к Георгию пожаловал этот самый сосед.
– Ты забор поставил, меня не спросив!
Мамай показал ему статью в уставе садового товарищества.
– Имею право поставить двухметровый забор.
Сосед сходил за рулеткой.
– У тебя два двадцать!
– Ну, отпили.
В связи с тем, что по соседству с ампирным особняком затеялось шумное строительство подземного гаража, Георгий перенес свой «штаб» на дачу. А Вера, Иван и белая кошка, названная Люськой, остались в квартире. Ивану требовалось ходить в инфекционку на процедуры, и Вера строго следила за тем, чтоб сын не пропускал их. К главе семьи оба наезжали лишь на выходные.
Насмотревшись на торчащие у ворот Мамая автомобили типа «Хаммер», «БМВ», «Мерседес-600», сосед справа сказал:
– Извините, Георгий Иванович.
– Будешь пилить?
– Не буду.
На том расстались.
Вера Прокофьевна побывала в квартире сына один раз. И раз на даче. Не сказала ничего особенного. Ни выражение ее лица, ни интонации не изменились. Но после этого лет восемь Мамай разговаривал с матерью, избегая ее взгляда.
Пальма, на которую от вида забора отчего-то напал ужас, выла сутки напролет, а потом сбежала.
Оставил дачу и Антон, сославшись на то, что не выносит, когда от него что-то пытаются скрыть за непроницаемыми железными листами.
Но к забору со стороны дома сестер вскоре была набита тропинка. Кто проложил ее? Кто, стоя у забора, прислушивался к звукам, доносящимся с братниного участка?
Звуки довольно часто вот какие: громкая музыка, мужские веселые выкрики, женский смех.
И видно, как вьются дымки – из трубы мамаевской бани и от мангала. И наносит запах мяса, пекущегося на углях.
– Верка слепая? – недоумевала Елена.
– Это я у тебя спрашиваю, – сердито бросала ей старшая сестра.
Бригадир и Сема наконец смогли различать свой инструмент. Вскоре после этого метис, звали его Володя, приехал к Мамаю, чтобы вернуть долг.
День был субботний и, проходя по выложенной плиткой дорожке к «ниве», ждущей его у ворот, Володя увидел в цветнике хозяйку, срезающую французские ромашки. Не удержавшись, Вера протянула парню маленький белый букет.
Она не была слепой. Просто между движениями и чувствами, выбирала чувства.