СВИДЕТЕЛЬ ЭПОХИ
На протяжении многих лет Вячеслав Иванович Елатов был добрым другом журнала «Огни Кузбасса». Его литературно-критические статьи о наших авторах и классиках русской и советской литературы отличались дотошностью настоящего исследователя.
Жизнь Вячеслав Иванович прожил долгую и примечательную, отмеченную стойкой верностью идеалам юности.
Его отец Иван Иванович в Гражданскую войну служил в Красной армии, где познакомился с Зинаидой Серебряной, девушкой казацко-украинского рода и дворянского происхождения, в то время красной сестрой милосердия. Сам Иван родился на Волге.
Поволжский голод 1921 года заставил молодую семью перебраться в более хлебное место, и путь неисповедимый привёл её не куда-нибудь, а в Баку. Направляемый женой Иван Иванович выучился на агронома, в колхозное время много ездил по сёлам Азербайджана и даже побывал с миссией аграрной помощи в Китае. В 1939 году родился Вячеслав. Два его брата появились на свет намного раньше.
Старший брат Виктор накануне войны уже окончил школу и поступил в консерваторию на отделение композиции. Он участвовал в войне, вернувшись с фронта, завершил консерваторское образование, а затем работал в Минске. Мама братьев, увы, умерла в 1945 году, отец повторно женился.
Слава в школе учился великолепно, ему одинаково легко давались и математика, и гуманитарные предметы, включая английский язык. Но он не мог поступить в азербайджанский вуз: обучение для русскоязычного населения было платным. Вопрос «платить или не платить» в семье обсуждался, причём мачеха сказала: нет, пусть работает. И паренёк устроился в геофизическую партию.
Однако Виктор решил помогать младшему брату и заявил: Славик должен учиться! Так Славе Елатову выпало счастье стать студентом Ленинградского госуниверситета (1961–1966), где преподавали профессора с мировыми именами, некоторые из них захватили ещё дореволюционное время и лично видели Блока, Гумилёва, Северянина...
Любовь к литературе привела Вячеслава на филологический факультет, но вдруг его потянуло на философский, и он едва не ушел к «любомудрам»... Позже вспоминал: «Тарковский был одним из родных филологов, он стал для меня и крёстным отцом. Когда на втором курсе я задумал было оставить филфак, чтобы вновь поступить на философский, Ростислав Беакаевич два часа не выпускал меня из кабинета, пока не убедил: окончи сначала филфак, получи добротную конкретную специальность – и лишь потом иди и занимайся своей философией сколько твоей душе будет угодно!..»
Из всех возможных специализаций Елатов остановился на современной советской литературе и в дальнейшем всю жизнь изучал творчество писателей-шестидесятников. Неплохо он знал азербайджанский, английский и польский языки. Благодаря знанию последнего вместе с другом Олегом Довсяном они подрабатывали летом гидами польских делегаций.
Окончив ЛГУ, В. Елатов получил распределение в Прокопьевск. Так он стал нашим земляком-кузбассовцем. Два с половиной десятилетия он отдал учительскому труду в школе № 25, что на Красной Горке, окраинном посёлке, граничащем с Киселёвском. Все эти годы семья жила (а женился Вячеслав ещё до поступления в вуз) в квартире без горячей воды, но с остальными удобствами. Один сосед по лестничной площадке не реже раза в неделю напивался пьяным и дебоширил, гоняясь с ножом за своей женой, и лишь вмешательство Вячеслава Ивановича влияло на него успокоительно, как бальзам.
Другой пример: В. Елатов возглавлял комиссию школы по выделению жилплощади для педагогов и свято соблюдал принцип очерёдности. Однажды к нему домой пришёл некто, влезший в заветный список по блату, и начал скандалить, требуя предоставления квартиры. Елатов без церемоний выставил его. В результате этот незваный гость, выйдя во двор, запустил булыжником в окно – стекло вдребезги. Но квартиры без очереди он так и не дождался.
Когда начались шахтёрские забастовки, Вячеслав Елатов не раз ездил к горнякам, беседовал с ними, стремясь выяснить истину происходящих событий, и пришёл к мнению, что рабочих предало профсоюзное руководство. Тогда ещё никто не понимал, что это было начало конца – конца советской власти. Но политическое время ускорялось на глазах, меняя лица правителей государства. Вячеслав Иванович увидел там, наверху, оборотней вместо тех, кому с детства привык беспрекословно верить, и болезненно переносил крушение идеалов.
В год полёта Юрия Гагарина он вступил в комсомол, а когда выбыл из него по возрасту, то в КПСС не вступал, хотя на самом деле всю жизнь придерживался коммунистических убеждений. И вот, в то время как стал наблюдаться массовый выброс партбилетов, учитель Елатов парадоксальным образом самовыразился, неожиданно вступив в партию, и состоял в членах вплоть до её запрета в 1991 году.
Ощутив невыносимость фальши новых веяний в школе, В. Елатов покинул педагогическую ниву и устроился учеником обувщика на обувной фабрике, где его звали не иначе, как Учитель. Позднее он работал охранником на железной дороге, откуда и вышел на пенсию.
Последние годы жизни (окончился его земной путь в 2022 году) Вячеслав Иванович посвятил литературоведческим трудам, печатаясь в журналах: «Литературное обозрение», «Огни Кузбасса» и «Консул», который до сих пор издаётся Олегом Саркисовичем Довсяном. В. Елатов выпустил два сборника литературно-публицистических статей: «Остаюсь учителем» (2014) и «Реплика с места» (2019). В предисловии к первому из них он писал: «Главное достоинство своих «открытых уроков» я вижу в том, что они жёстко привязаны к нашей жизни в постсоветское время. В этом смысле они и являются одним из документов эпохи: вот как воспринимал происходящее и как откликался на него советский учитель. Из этого, однако, не следует, что других достоинств в предлагаемых читателю статьях нет. Добротный филологический уровень я старался удерживать не только в работах, ориентированных на толстожурнальные публикации, но и в газетных публицистических миниатюрах. Насколько это удавалось – судить читателю».
У В. Елатова остались сын и дочь, есть внуки и правнуки. Один из внуков участвует в СВО с 2022 года. Растут свидетели новой эпохи.
Вячеслав Елатов
Лесков
Перечитывать сегодня заново Лескова нам подсказал литературный календарь: не за горами уже и 2031-й, когда с помощью этой же машины времени мы будем отмечать и двукратный вековому юбилей писателя.
Воспринимать классику «золотого века» отечественной литературы нам теперь стало намного проще: не прибегая к работе воображения, а лишь включив на вполне реальной машине времени заднюю передачу, мы в тот же миг можем перенестись на полтора-два столетия назад, можем ощутить себя в какой-то степени современниками Николая Лескова и других исполинов русской литературы XIX столетия. В науке с техникой мы, и правда, революционно ушли вперёд; но внутренний мир человека, воссоздаваемый в нравственных коллизиях словесного искусства, но социальное расслоение общества, выразительно представляемое в конфликтах художественных произведений, – легко узнаваемы, если не сказать, что они сегодня те же самые.
Не верится... Но вот мы вновь открываем знакомые нам с подросткового возраста лесковские рассказы «Человек на часах», «Тупейный художник» да восхищаемся легендарным Левшой и проникаемся не только отвращением к нравственному уродству тогдашних работодателей, но и гордостью, и верой в неисчерпаемые духовные и физические силы народа-творца... Снимаем с полки книги с лесковскими праведниками и грешниками: очарованным странником и Катериной Измайловой, инженерами-бессребренниками и однодумом... Перечитываем заново романы Лескова о нигилистах ... И задумываемся... В который уже раз задумываемся о судьбах нашей Родины, ищем поддержку и опору в родной речи!
Читать всего, считал Лев Толстой, вовсе не нужно; читать, по его мнению, следует только то, что отвечает на возникающие в душе вопросы. А вопросы, если не глушить их изо дня в день махровым цветом распустившейся продукцией шоу-бизнеса, громоздятся, как и во времена Лескова, один на другой и, не получая внятных ответов, подталкивают нас в сторону дремучего «кривороса», о котором читаем в романе Лескова «Некуда». Вот и пишущий эти заметки читатель со всё возрастающим интересом – от страницы к странице, от главы к главе, от одной части к следующей, от первого романа ко второму – перечитал-таки заново оба романа о нигилистах... Настоящая машина времени – этот наш литературный календарь!
В этой статье не ставится задача всеобъемлющего разговора о многогранном творчестве одного из выдающихся русских писателей. Напомню лишь читателю, что с произведениями «золотого века» на тему инакомыслящих мы знакомимся по программам средней школы. Тут вам и тургеневский нигилист Базаров с его другом Аркадием Кирсановым и откровенно окарикатуренными его «последователями» из числа откликающейся на модные веяния провинциальной молодёжи... И зациклившийся на теоретических выкладках герой романа Достоевского «Преступление и наказание», индивидуалистический протест которого парадоксальным образом перекликается с разглагольствованиями его антипода господина Лужина... Тут и противопоставление диванной оппозиции Обломова бурной деятельности предприимчивого Штольца, в результате которого антагонисты – и тот, и другой! – оставляют впечатление тягостной безысходности... И здесь же «разумные эгоисты» Чернышевского и некрасовский Гриша Добросклонов, для которых при всей исторической ограниченности кругозора перспектива общественного развития уже была не за семью печатями и внушала оптимизм... Для всех них (за исключением, разумеется, успешных господ Лужина и Штольца), таких непохожих, таких разных, таких порой полярно настроенных и один другому противостоящих, общим было инакомыслие, направленное против существующего порядка вещей.
Лесков, будучи автором известных романов о нигилистах, в упомянутых программах начального литературного образования не значится. Они остаются для чтения в зрелом и даже вполне изрядном возрасте, когда внимание читателя уже не замыкается на развитии действия и спорах героев и он, кроме этого, проявляет живой интерес к мастерски воспроизведённым картинам жизни тогдашней матушки России, будь то быт провинциального захолустья или поражающая своими контрастами метрополия. А этого у Лескова хватает не только любознательному, но даже зацикленному в погоне за модой на пресловутый (будто мы до сих пор и слыхом не слыхивали о добротной документальной прозе!) «нон-фикшн» проницательному читателю.
Уже современники отмечали у Лескова глубокое и всестороннее знание жизни различных слоёв тогдашнего общества, его социальных и национальных особенностей. На уникальную способность русских максим максимычей и жилиных понять и по достоинству оценить быт и нравы населяющих Россию народов обращали в своё время внимание Лермонтов и Толстой. Татары и немцы (как в романах Гузели Яхиной), поляки (как вчера у Достоевского) и евреи помогли Льву Толстому увидеть в Лескове единомышленника: из всех, дескать, русских писателей он – «самый русский». Этой оценкой далеко не рядового читателя подтверждается и достоверность изображения реалий тогдашней России, и столь же отвечающий содержанию стиль, будь то авторская речь или речевая характеристика персонажей.
Это был писатель, не понаслышке судивший о жизни в тогдашней российской глубинке. На детские впечатления наслаивались и опыт работы в канцелярии провинциального уголовного суда, и командировки по делам частной фирмы, которые имели своим продолжением профессиональные журналистские расследования.
В отличие от современников Лескова, романы «Некуда» и «На ножах» мы перечитываем сегодня если и не в один присест, то как единое целое, один за другим. Это объясняется общей для них темой: в первом повествуется об увлечении нигилизмом и наметившемся спаде этого общественного движения, во втором – о глубоком а нём разочаровании. «Где же идеал?.. – задаётся вопросом отчаявшаяся Лариса Висленева, сестра одного из бывших авторитетных нигилистов. – Я без него... Я вся дитя сомнений: я ни с кем не согласна и не хочу соглашаться. Я не хочу бабушкиной морали и не хочу морали внучек. Мне противны они и противны те, кто за них стоит, и те, кто их осуждает. Это все люди с концом в самом начале своей жизни... А где же живая душа с вечным движением вперёд?» Молодая женщина, мы помним, так и не смогла выйти из духовного кризиса и стала ещё одной жертвой наступившего безвременья, тогда как, например, Саша Гриневич не стала замыкаться в узком мирке своих личных переживаний и «пошла в люди»: «Я, незаметная и неизвестная женщина, – рассказывает она в своём исповедальном письме, – попала под колесо обстоятельств, накативших на мое отечество в начале шестидесятых годов, которым принадлежит моя первая молодость. Без всякого призвания к политике, я принуждена была сыграть роль в событиях политического характера».
Не сгибаясь под бременем своего несчастья, Александра Ивановна пытается поддержать не только Ларису, но и павшего духом «красного социалиста» (как аттестует его отказавший в помощи против клеветников губернатор) Подозерова: «Люди дурных намерений в наше время очень цепки и выдержанны, а вот добрые люди, как вы, у нас, на наше горе, кипятятся».
Подозеров соглашается с генеральшей. И она продолжает:
– Так надо исправиться, а не сдаваться без боя. Я женщина, но я, признаюсь вам, такой уступчивости не понимаю. Вы человек умный, честный, сердечный, чуткий, но вы фантазёр. <...> мы должны добиваться того, что нам мило».
Центральное место среди основных персонажей, начиная с завязки и вплоть до развязки и эпилога, занимают в романах Лескова о нигилистах образы девушек, оказавшихся на пороге принятия судьбоносных для них решений: порывающая с родительским домом нигилистка Лиза Бахарева в романе «Некуда» и отступница-праведница Саша Гриневич в романе «На ножах». Это воспринимается как композиционное ядро, от которого кругами расходятся выхваченные из реальной действительности типические характеры, картины и жанровые сцены. К этим романам, вместе взятым и каждому в отдельности, подошёл бы эпиграф из тургеневского стихотворения в прозе «Порог» со скрежещущим осуждением «Дура!» и донёсшимся в ответ благоговением: «Святая!»
Композиционные центры притяжения отнюдь не соответствуют иерархии среди участников нигилистического движения. В романе «Некуда», например, в качестве авторитетов нам предложены горе-теоретик Красин и активистка «кривороса» Бертольди, не вызывающие у читателя симпатий. Не говоря уже о распоряжающемся в «коммунарке» Белоярцеве. А в романе «На ножах» Саша Гриневич вообще противопоставлена не только стриженым бертольди, но и одному из ведущих в своё время нигилистов Висленеву.
Мы знаем, какую непримиримую по отношению к нигилистам позицию занимал Достоевский (его роман «Бесы» тоже не для школьников). С другой стороны, мы знаем, с каким пониманием и сочувствием изобразил того же нигилиста Тургенев. Мы много кой-чего знаем полтораста лет спустя. А вот что знал, понимал и предвидел уже тогда Николай Лесков?
В романе «Некуда» доктор Розанов, близко и до последнего общавшийся с Лизой Бахаревой, не будучи нигилистом, говорит: «Ну, а я на моём стою: НЕКУДА [Выделено мной. – В.Е.] было идти силам, они и пошли в криворос». Название романа свидетельствует о сближении позиции героя с авторской, если не о полном их совпадении. «Граждане [речь идёт о нигилистах. – В.Е.] – тоже люди русские, — продолжает Розанов, — ещё посмотрим, что из них будет, как они промеж себя разбираться станут». Выходит, что не только Розанов, но и сам Лесков воспринимал «криворос» как пролог чего-то пока не вполне ясного?
Но это, скажем, всё-таки прямая речь персонажей, и мы лишь опосредствованно, по тому, как автор им (Розанову, Водопьянову и Подозерову) явно симпатизирует, можем предположить, что они в данном случае резонёры, озвучивающие точку зрения автора. Для того чтобы выйти напрямую на авторскую позицию (в дополнение к уже сказанному выше о названии романа «Некуда»), перефразирую отзыв Писарева о тургеневском Базарове: умереть так, как умерла Лиза Бахарева, – это уже подвиг. Мы помним, что непосредственной причиной её болезни и смерти стала прощальная поездка к месту заключения и казни Райнера, образ которого побуждает к сопоставлению его с «особенным человеком» в известном романе Чернышевского.
Можно сказать, что позиция Лескова по отношению к нигилистам совпадает с тургеневской. Если речь идёт об убеждённых противниках существующего порядка, а не примазавшейся к ним тусовке. «Вы знаете, – объясняет социалисту Подозерову майор Форов в романе «На ножах», где подобным перевёртышам отводится львиная доля авторского внимания, – я принадлежу к так глаголемым нигилистам, – не к мошенникам, которые на эту кличку откликаются, а к настоящим...»
А если сравнить настоящих Бертольди из первого романа и Ванскок из второго, то можно сказать, что авторское к ним сочувствие идёт по нарастающей. И, кроме того, даже измочаленный, вывернутый наизнанку и начисто, казалось бы, выхолощенный Висленев, ставший одним из тех мошенников-перевёртышей, о которых говорил майор Форов, отрёкшийся и проклинающий своё нигилистическое прошлое, даже он бросает в лицо своему губителю Горданову: «Я стоял за самопожертвование, а ты принес свой поганый, все перепортивший дарвинизм с его борьбой за существование».
Упомянутая выше львиная доля повествования о мошенниках в романе «На ножах» концентрируется в основном вокруг образа бывшего нигилиста Горданова. Следуя примеру Гоголя, – «припряжем подлеца!» – Лесков тоже старательно запрягает в образную систему второго романа мерзавцев.
Сначала это был не уступающий в самоотверженности Висленеву нигилист: принадлежавшую ему землю Горданов отдал крестьянам. Но потом, когда скрытый в его натуре душевный изъян приводит к умопомрачительной метаморфозе и он превращается в нЕгилиста, у него созрело решение обманным путём эту землю вернуть. Об этом мы узнаём из письма Подозерова: "Этому мерзавцу есть до меня какое-то дело. Я помешал ему надуть крестьян ".
Конфликт с Гордановым выводит Подозерова на размышления об общем порядке вещей: "Словно это настало их царствие <...> Такова, видно, у нас роковая судьба путных людей ссориться между собою за мошенников, под предлогом разномыслия в теоретических началах, до которых мошенникам нет никакого дела и к которым они льнут только для того, чтобы шарлатанствовать ими"
Горданов выведен у Лескова в качестве теоретика и практика неГИЛизма (от «гиль»: чушь, вздор, чепуха, ерунда, предрассудок). Что же представляет собой это демагогическое, «поганое» учение? Будучи нигилисткой из настоящих, Ванскок «потребовала обстоятельнейших объяснений, в чем же заключается «дарвинизм» нового рода?
– Глотай других, чтобы тебя не проглотили, – отвечали ей коротко и небрежно».
– Он подлец! – вопияла Ванскок.
– Ничуть не бывало, – отвечали ей, – он только борется за существование».
А затем наш горе-новатор и сам стал учить её, как надо вертеться, чтобы жить не на одну зарплату:
– Глотай других, или иначе тебя самого проглотят другие <...> нЕгилистам дозволяется жить совсем на другую ногу, чем жили нИгилисты <...> Oдин, – взахлёб перечисляет он вчерашних с буквой «и», а сегодня через «е» нЕгилистов, – уже заметное лицо на государственной службе; другой – капиталист; третий – известный благотворитель, живущий припеваючи на счёт филантропических обществ; четвертый – спирит и сообщает депеши из-за могилы от Данта; пятый – концессионер, наживающийся на казенный счёт; шестой – адвокат и блистательно говорил в защиту прав мужа, насильно требующего к себе свою жену; седьмой литераторствует и одною рукой пишет панегирики власти, а другою – порицает её.
В приватной беседе с Ванскок Горданов учит её тому, до чего, свихнувшись, своим умом дошёл у Достоевского Раскольников:
– Живучи с волками, войте по-волчьи и не пропускайте то, что плывёт в руки. Что вам далось это глупое слово «донос», все средства хороши, когда они ведут к цели. Волки не церемонятся, режьте их, душите их, коверкайте их, подлецов, воров, разбойников и душегубов <...> борясь за существование, надо <...> не останавливаться ни пред чем <...> не только пред доносом, но <...> даже пред клеветой.
Уф!.. Тут Лесков явно почувствовал отвращение к своей работе... Мы тоже вернёмся к другим страницам романа, где речь идёт о прекрасных, светлых образах; их у Лескова хватает.
Задолго до разрыва с любимым ею Висленевым Саша обнаруживает, что они по-разному судят об окружающем их мире: «Мы ко всему относились розно, начиная с наших ближайших родных и кончая родиной». Тем не менее, она собиралась стать его женой. Окончательный удар был нанесён ей потенциальным женихом по возвращении Висленева из Петербурга. Он сильно и не в лучшую сторону изменился: «Его идеалом в то время были женщины другого, мне вовсе неизвестного, но и незавидного для меня мирка. Он с жаром говорил о покинутых им в Петербурге женщинах, презирающих брак, ненавидящих домашние обязанности, издевающихся над любовью, верностью и ревностью...». И Саша отступилась.
Обратившись к Христу, она решилась на свой никому не известный подвиг: согласившись на брак с генералом Синтяниным, Саша с его помощью уничтожила компрометирующие письма и списки участников нигилистического кружка Висленева:»Всё это было сожжено, но сожжено вместе с моею свободой и счастием, которые я спалила на этом огне...»
Саша Гриневич главную для себя духовную опору нашла в Христе-Спасителе человечества. Но и среди смертных у неё были единомышленники. Например, управляющий соседним имением Водопьянов, образец бескорыстия и любви к обездоленным и увечным. И в его же уста Лесков вкладывает рассказ о студенте-бессребренике Спиридонове, который, среди прочего, уже получив диплом врача, дважды уступал другим положенные ему назначения.
Если тема нигилистов сосредоточена у Лескова главным образом в двух названных романах, то с образами праведников читатель встречается в его произведениях гораздо чаще и при самых разных и порой неожиданных обстоятельствах. Вот какими раздумьями делится он с нами в заключительной части рассказа о часовом Постникове, герое точного и безыскусного рассказа: «Я думаю о тех смертных, которые любят добро просто для самого добра, не ожидая наград за него где бы то ни было. Эти прямые и надёжные люди тоже, мне кажется, должны быть вполне довольны тихим порывом любви и не менее тихим смирением».
О тихих порывах любви к ближнему мы читаем и в других, названных выше произведениях Лескова. Но вернёмся к роману «На ножах». Суждение Саши Гриневич звучит в унисон с этими авторскими размышлениями: "В пожертвовании себя благу других есть такое неописанное счастие, которое дарит спокойствие среди всех нравственных пыток и мучений".
Праведница Саша не была нигилисткой, как Лиза Бахарева. Но, по сути, все настоящие нигилисты – праведники, ибо главное неоценимое достоинство их натуры – самоотверженность. Этой мерой измеряется и достоинство близких к ним по духу персонажей романов, будь то нескладные Бертольди и Ванскок, неприкаянный Юстин Помада или тот же «Сумасшедший Бедуин» Водопьянов, свято верящий в светлое будущее человечества: он убеждён, что придёт Христово царство. Ему возражают:
– Оно же пришло: мы христиане.
– Нет, нет, тогда «все раскуют мечи на орала и копья на серпы». Нет, это не пришло ещё.
– И не придёт.
– Придёт, придёт, придёт, люди станут умнее и будут добрее, и это придёт.
И вот как Лесков ставит точку в романе «На ножах»: «... нелегко разобрать, куда мы подвигаемся, идучи этак на ножах, которыми кому-то всё путное в клочья хочется порезать, – делится в беседе с отцом Евангелом социалист Подозеров, защищавший интересы обиженных реформой крестьян, – но одно только покуда во всём этом ясно: всё это ПРОЛОГ [Выделено мной. – В.Е.] чего-то большого, что неотразимо должно наступить».
г. Кемерово
На протяжении многих лет Вячеслав Иванович Елатов был добрым другом журнала «Огни Кузбасса». Его литературно-критические статьи о наших авторах и классиках русской и советской литературы отличались дотошностью настоящего исследователя.
Жизнь Вячеслав Иванович прожил долгую и примечательную, отмеченную стойкой верностью идеалам юности.
Его отец Иван Иванович в Гражданскую войну служил в Красной армии, где познакомился с Зинаидой Серебряной, девушкой казацко-украинского рода и дворянского происхождения, в то время красной сестрой милосердия. Сам Иван родился на Волге.
Поволжский голод 1921 года заставил молодую семью перебраться в более хлебное место, и путь неисповедимый привёл её не куда-нибудь, а в Баку. Направляемый женой Иван Иванович выучился на агронома, в колхозное время много ездил по сёлам Азербайджана и даже побывал с миссией аграрной помощи в Китае. В 1939 году родился Вячеслав. Два его брата появились на свет намного раньше.
Старший брат Виктор накануне войны уже окончил школу и поступил в консерваторию на отделение композиции. Он участвовал в войне, вернувшись с фронта, завершил консерваторское образование, а затем работал в Минске. Мама братьев, увы, умерла в 1945 году, отец повторно женился.
Слава в школе учился великолепно, ему одинаково легко давались и математика, и гуманитарные предметы, включая английский язык. Но он не мог поступить в азербайджанский вуз: обучение для русскоязычного населения было платным. Вопрос «платить или не платить» в семье обсуждался, причём мачеха сказала: нет, пусть работает. И паренёк устроился в геофизическую партию.
Однако Виктор решил помогать младшему брату и заявил: Славик должен учиться! Так Славе Елатову выпало счастье стать студентом Ленинградского госуниверситета (1961–1966), где преподавали профессора с мировыми именами, некоторые из них захватили ещё дореволюционное время и лично видели Блока, Гумилёва, Северянина...
Любовь к литературе привела Вячеслава на филологический факультет, но вдруг его потянуло на философский, и он едва не ушел к «любомудрам»... Позже вспоминал: «Тарковский был одним из родных филологов, он стал для меня и крёстным отцом. Когда на втором курсе я задумал было оставить филфак, чтобы вновь поступить на философский, Ростислав Беакаевич два часа не выпускал меня из кабинета, пока не убедил: окончи сначала филфак, получи добротную конкретную специальность – и лишь потом иди и занимайся своей философией сколько твоей душе будет угодно!..»
Из всех возможных специализаций Елатов остановился на современной советской литературе и в дальнейшем всю жизнь изучал творчество писателей-шестидесятников. Неплохо он знал азербайджанский, английский и польский языки. Благодаря знанию последнего вместе с другом Олегом Довсяном они подрабатывали летом гидами польских делегаций.
Окончив ЛГУ, В. Елатов получил распределение в Прокопьевск. Так он стал нашим земляком-кузбассовцем. Два с половиной десятилетия он отдал учительскому труду в школе № 25, что на Красной Горке, окраинном посёлке, граничащем с Киселёвском. Все эти годы семья жила (а женился Вячеслав ещё до поступления в вуз) в квартире без горячей воды, но с остальными удобствами. Один сосед по лестничной площадке не реже раза в неделю напивался пьяным и дебоширил, гоняясь с ножом за своей женой, и лишь вмешательство Вячеслава Ивановича влияло на него успокоительно, как бальзам.
Другой пример: В. Елатов возглавлял комиссию школы по выделению жилплощади для педагогов и свято соблюдал принцип очерёдности. Однажды к нему домой пришёл некто, влезший в заветный список по блату, и начал скандалить, требуя предоставления квартиры. Елатов без церемоний выставил его. В результате этот незваный гость, выйдя во двор, запустил булыжником в окно – стекло вдребезги. Но квартиры без очереди он так и не дождался.
Когда начались шахтёрские забастовки, Вячеслав Елатов не раз ездил к горнякам, беседовал с ними, стремясь выяснить истину происходящих событий, и пришёл к мнению, что рабочих предало профсоюзное руководство. Тогда ещё никто не понимал, что это было начало конца – конца советской власти. Но политическое время ускорялось на глазах, меняя лица правителей государства. Вячеслав Иванович увидел там, наверху, оборотней вместо тех, кому с детства привык беспрекословно верить, и болезненно переносил крушение идеалов.
В год полёта Юрия Гагарина он вступил в комсомол, а когда выбыл из него по возрасту, то в КПСС не вступал, хотя на самом деле всю жизнь придерживался коммунистических убеждений. И вот, в то время как стал наблюдаться массовый выброс партбилетов, учитель Елатов парадоксальным образом самовыразился, неожиданно вступив в партию, и состоял в членах вплоть до её запрета в 1991 году.
Ощутив невыносимость фальши новых веяний в школе, В. Елатов покинул педагогическую ниву и устроился учеником обувщика на обувной фабрике, где его звали не иначе, как Учитель. Позднее он работал охранником на железной дороге, откуда и вышел на пенсию.
Последние годы жизни (окончился его земной путь в 2022 году) Вячеслав Иванович посвятил литературоведческим трудам, печатаясь в журналах: «Литературное обозрение», «Огни Кузбасса» и «Консул», который до сих пор издаётся Олегом Саркисовичем Довсяном. В. Елатов выпустил два сборника литературно-публицистических статей: «Остаюсь учителем» (2014) и «Реплика с места» (2019). В предисловии к первому из них он писал: «Главное достоинство своих «открытых уроков» я вижу в том, что они жёстко привязаны к нашей жизни в постсоветское время. В этом смысле они и являются одним из документов эпохи: вот как воспринимал происходящее и как откликался на него советский учитель. Из этого, однако, не следует, что других достоинств в предлагаемых читателю статьях нет. Добротный филологический уровень я старался удерживать не только в работах, ориентированных на толстожурнальные публикации, но и в газетных публицистических миниатюрах. Насколько это удавалось – судить читателю».
У В. Елатова остались сын и дочь, есть внуки и правнуки. Один из внуков участвует в СВО с 2022 года. Растут свидетели новой эпохи.
Вячеслав Елатов
Лесков
Перечитывать сегодня заново Лескова нам подсказал литературный календарь: не за горами уже и 2031-й, когда с помощью этой же машины времени мы будем отмечать и двукратный вековому юбилей писателя.
Воспринимать классику «золотого века» отечественной литературы нам теперь стало намного проще: не прибегая к работе воображения, а лишь включив на вполне реальной машине времени заднюю передачу, мы в тот же миг можем перенестись на полтора-два столетия назад, можем ощутить себя в какой-то степени современниками Николая Лескова и других исполинов русской литературы XIX столетия. В науке с техникой мы, и правда, революционно ушли вперёд; но внутренний мир человека, воссоздаваемый в нравственных коллизиях словесного искусства, но социальное расслоение общества, выразительно представляемое в конфликтах художественных произведений, – легко узнаваемы, если не сказать, что они сегодня те же самые.
Не верится... Но вот мы вновь открываем знакомые нам с подросткового возраста лесковские рассказы «Человек на часах», «Тупейный художник» да восхищаемся легендарным Левшой и проникаемся не только отвращением к нравственному уродству тогдашних работодателей, но и гордостью, и верой в неисчерпаемые духовные и физические силы народа-творца... Снимаем с полки книги с лесковскими праведниками и грешниками: очарованным странником и Катериной Измайловой, инженерами-бессребренниками и однодумом... Перечитываем заново романы Лескова о нигилистах ... И задумываемся... В который уже раз задумываемся о судьбах нашей Родины, ищем поддержку и опору в родной речи!
Читать всего, считал Лев Толстой, вовсе не нужно; читать, по его мнению, следует только то, что отвечает на возникающие в душе вопросы. А вопросы, если не глушить их изо дня в день махровым цветом распустившейся продукцией шоу-бизнеса, громоздятся, как и во времена Лескова, один на другой и, не получая внятных ответов, подталкивают нас в сторону дремучего «кривороса», о котором читаем в романе Лескова «Некуда». Вот и пишущий эти заметки читатель со всё возрастающим интересом – от страницы к странице, от главы к главе, от одной части к следующей, от первого романа ко второму – перечитал-таки заново оба романа о нигилистах... Настоящая машина времени – этот наш литературный календарь!
В этой статье не ставится задача всеобъемлющего разговора о многогранном творчестве одного из выдающихся русских писателей. Напомню лишь читателю, что с произведениями «золотого века» на тему инакомыслящих мы знакомимся по программам средней школы. Тут вам и тургеневский нигилист Базаров с его другом Аркадием Кирсановым и откровенно окарикатуренными его «последователями» из числа откликающейся на модные веяния провинциальной молодёжи... И зациклившийся на теоретических выкладках герой романа Достоевского «Преступление и наказание», индивидуалистический протест которого парадоксальным образом перекликается с разглагольствованиями его антипода господина Лужина... Тут и противопоставление диванной оппозиции Обломова бурной деятельности предприимчивого Штольца, в результате которого антагонисты – и тот, и другой! – оставляют впечатление тягостной безысходности... И здесь же «разумные эгоисты» Чернышевского и некрасовский Гриша Добросклонов, для которых при всей исторической ограниченности кругозора перспектива общественного развития уже была не за семью печатями и внушала оптимизм... Для всех них (за исключением, разумеется, успешных господ Лужина и Штольца), таких непохожих, таких разных, таких порой полярно настроенных и один другому противостоящих, общим было инакомыслие, направленное против существующего порядка вещей.
Лесков, будучи автором известных романов о нигилистах, в упомянутых программах начального литературного образования не значится. Они остаются для чтения в зрелом и даже вполне изрядном возрасте, когда внимание читателя уже не замыкается на развитии действия и спорах героев и он, кроме этого, проявляет живой интерес к мастерски воспроизведённым картинам жизни тогдашней матушки России, будь то быт провинциального захолустья или поражающая своими контрастами метрополия. А этого у Лескова хватает не только любознательному, но даже зацикленному в погоне за модой на пресловутый (будто мы до сих пор и слыхом не слыхивали о добротной документальной прозе!) «нон-фикшн» проницательному читателю.
Уже современники отмечали у Лескова глубокое и всестороннее знание жизни различных слоёв тогдашнего общества, его социальных и национальных особенностей. На уникальную способность русских максим максимычей и жилиных понять и по достоинству оценить быт и нравы населяющих Россию народов обращали в своё время внимание Лермонтов и Толстой. Татары и немцы (как в романах Гузели Яхиной), поляки (как вчера у Достоевского) и евреи помогли Льву Толстому увидеть в Лескове единомышленника: из всех, дескать, русских писателей он – «самый русский». Этой оценкой далеко не рядового читателя подтверждается и достоверность изображения реалий тогдашней России, и столь же отвечающий содержанию стиль, будь то авторская речь или речевая характеристика персонажей.
Это был писатель, не понаслышке судивший о жизни в тогдашней российской глубинке. На детские впечатления наслаивались и опыт работы в канцелярии провинциального уголовного суда, и командировки по делам частной фирмы, которые имели своим продолжением профессиональные журналистские расследования.
В отличие от современников Лескова, романы «Некуда» и «На ножах» мы перечитываем сегодня если и не в один присест, то как единое целое, один за другим. Это объясняется общей для них темой: в первом повествуется об увлечении нигилизмом и наметившемся спаде этого общественного движения, во втором – о глубоком а нём разочаровании. «Где же идеал?.. – задаётся вопросом отчаявшаяся Лариса Висленева, сестра одного из бывших авторитетных нигилистов. – Я без него... Я вся дитя сомнений: я ни с кем не согласна и не хочу соглашаться. Я не хочу бабушкиной морали и не хочу морали внучек. Мне противны они и противны те, кто за них стоит, и те, кто их осуждает. Это все люди с концом в самом начале своей жизни... А где же живая душа с вечным движением вперёд?» Молодая женщина, мы помним, так и не смогла выйти из духовного кризиса и стала ещё одной жертвой наступившего безвременья, тогда как, например, Саша Гриневич не стала замыкаться в узком мирке своих личных переживаний и «пошла в люди»: «Я, незаметная и неизвестная женщина, – рассказывает она в своём исповедальном письме, – попала под колесо обстоятельств, накативших на мое отечество в начале шестидесятых годов, которым принадлежит моя первая молодость. Без всякого призвания к политике, я принуждена была сыграть роль в событиях политического характера».
Не сгибаясь под бременем своего несчастья, Александра Ивановна пытается поддержать не только Ларису, но и павшего духом «красного социалиста» (как аттестует его отказавший в помощи против клеветников губернатор) Подозерова: «Люди дурных намерений в наше время очень цепки и выдержанны, а вот добрые люди, как вы, у нас, на наше горе, кипятятся».
Подозеров соглашается с генеральшей. И она продолжает:
– Так надо исправиться, а не сдаваться без боя. Я женщина, но я, признаюсь вам, такой уступчивости не понимаю. Вы человек умный, честный, сердечный, чуткий, но вы фантазёр. <...> мы должны добиваться того, что нам мило».
Центральное место среди основных персонажей, начиная с завязки и вплоть до развязки и эпилога, занимают в романах Лескова о нигилистах образы девушек, оказавшихся на пороге принятия судьбоносных для них решений: порывающая с родительским домом нигилистка Лиза Бахарева в романе «Некуда» и отступница-праведница Саша Гриневич в романе «На ножах». Это воспринимается как композиционное ядро, от которого кругами расходятся выхваченные из реальной действительности типические характеры, картины и жанровые сцены. К этим романам, вместе взятым и каждому в отдельности, подошёл бы эпиграф из тургеневского стихотворения в прозе «Порог» со скрежещущим осуждением «Дура!» и донёсшимся в ответ благоговением: «Святая!»
Композиционные центры притяжения отнюдь не соответствуют иерархии среди участников нигилистического движения. В романе «Некуда», например, в качестве авторитетов нам предложены горе-теоретик Красин и активистка «кривороса» Бертольди, не вызывающие у читателя симпатий. Не говоря уже о распоряжающемся в «коммунарке» Белоярцеве. А в романе «На ножах» Саша Гриневич вообще противопоставлена не только стриженым бертольди, но и одному из ведущих в своё время нигилистов Висленеву.
Мы знаем, какую непримиримую по отношению к нигилистам позицию занимал Достоевский (его роман «Бесы» тоже не для школьников). С другой стороны, мы знаем, с каким пониманием и сочувствием изобразил того же нигилиста Тургенев. Мы много кой-чего знаем полтораста лет спустя. А вот что знал, понимал и предвидел уже тогда Николай Лесков?
В романе «Некуда» доктор Розанов, близко и до последнего общавшийся с Лизой Бахаревой, не будучи нигилистом, говорит: «Ну, а я на моём стою: НЕКУДА [Выделено мной. – В.Е.] было идти силам, они и пошли в криворос». Название романа свидетельствует о сближении позиции героя с авторской, если не о полном их совпадении. «Граждане [речь идёт о нигилистах. – В.Е.] – тоже люди русские, — продолжает Розанов, — ещё посмотрим, что из них будет, как они промеж себя разбираться станут». Выходит, что не только Розанов, но и сам Лесков воспринимал «криворос» как пролог чего-то пока не вполне ясного?
Но это, скажем, всё-таки прямая речь персонажей, и мы лишь опосредствованно, по тому, как автор им (Розанову, Водопьянову и Подозерову) явно симпатизирует, можем предположить, что они в данном случае резонёры, озвучивающие точку зрения автора. Для того чтобы выйти напрямую на авторскую позицию (в дополнение к уже сказанному выше о названии романа «Некуда»), перефразирую отзыв Писарева о тургеневском Базарове: умереть так, как умерла Лиза Бахарева, – это уже подвиг. Мы помним, что непосредственной причиной её болезни и смерти стала прощальная поездка к месту заключения и казни Райнера, образ которого побуждает к сопоставлению его с «особенным человеком» в известном романе Чернышевского.
Можно сказать, что позиция Лескова по отношению к нигилистам совпадает с тургеневской. Если речь идёт об убеждённых противниках существующего порядка, а не примазавшейся к ним тусовке. «Вы знаете, – объясняет социалисту Подозерову майор Форов в романе «На ножах», где подобным перевёртышам отводится львиная доля авторского внимания, – я принадлежу к так глаголемым нигилистам, – не к мошенникам, которые на эту кличку откликаются, а к настоящим...»
А если сравнить настоящих Бертольди из первого романа и Ванскок из второго, то можно сказать, что авторское к ним сочувствие идёт по нарастающей. И, кроме того, даже измочаленный, вывернутый наизнанку и начисто, казалось бы, выхолощенный Висленев, ставший одним из тех мошенников-перевёртышей, о которых говорил майор Форов, отрёкшийся и проклинающий своё нигилистическое прошлое, даже он бросает в лицо своему губителю Горданову: «Я стоял за самопожертвование, а ты принес свой поганый, все перепортивший дарвинизм с его борьбой за существование».
Упомянутая выше львиная доля повествования о мошенниках в романе «На ножах» концентрируется в основном вокруг образа бывшего нигилиста Горданова. Следуя примеру Гоголя, – «припряжем подлеца!» – Лесков тоже старательно запрягает в образную систему второго романа мерзавцев.
Сначала это был не уступающий в самоотверженности Висленеву нигилист: принадлежавшую ему землю Горданов отдал крестьянам. Но потом, когда скрытый в его натуре душевный изъян приводит к умопомрачительной метаморфозе и он превращается в нЕгилиста, у него созрело решение обманным путём эту землю вернуть. Об этом мы узнаём из письма Подозерова: "Этому мерзавцу есть до меня какое-то дело. Я помешал ему надуть крестьян ".
Конфликт с Гордановым выводит Подозерова на размышления об общем порядке вещей: "Словно это настало их царствие <...> Такова, видно, у нас роковая судьба путных людей ссориться между собою за мошенников, под предлогом разномыслия в теоретических началах, до которых мошенникам нет никакого дела и к которым они льнут только для того, чтобы шарлатанствовать ими"
Горданов выведен у Лескова в качестве теоретика и практика неГИЛизма (от «гиль»: чушь, вздор, чепуха, ерунда, предрассудок). Что же представляет собой это демагогическое, «поганое» учение? Будучи нигилисткой из настоящих, Ванскок «потребовала обстоятельнейших объяснений, в чем же заключается «дарвинизм» нового рода?
– Глотай других, чтобы тебя не проглотили, – отвечали ей коротко и небрежно».
– Он подлец! – вопияла Ванскок.
– Ничуть не бывало, – отвечали ей, – он только борется за существование».
А затем наш горе-новатор и сам стал учить её, как надо вертеться, чтобы жить не на одну зарплату:
– Глотай других, или иначе тебя самого проглотят другие <...> нЕгилистам дозволяется жить совсем на другую ногу, чем жили нИгилисты <...> Oдин, – взахлёб перечисляет он вчерашних с буквой «и», а сегодня через «е» нЕгилистов, – уже заметное лицо на государственной службе; другой – капиталист; третий – известный благотворитель, живущий припеваючи на счёт филантропических обществ; четвертый – спирит и сообщает депеши из-за могилы от Данта; пятый – концессионер, наживающийся на казенный счёт; шестой – адвокат и блистательно говорил в защиту прав мужа, насильно требующего к себе свою жену; седьмой литераторствует и одною рукой пишет панегирики власти, а другою – порицает её.
В приватной беседе с Ванскок Горданов учит её тому, до чего, свихнувшись, своим умом дошёл у Достоевского Раскольников:
– Живучи с волками, войте по-волчьи и не пропускайте то, что плывёт в руки. Что вам далось это глупое слово «донос», все средства хороши, когда они ведут к цели. Волки не церемонятся, режьте их, душите их, коверкайте их, подлецов, воров, разбойников и душегубов <...> борясь за существование, надо <...> не останавливаться ни пред чем <...> не только пред доносом, но <...> даже пред клеветой.
Уф!.. Тут Лесков явно почувствовал отвращение к своей работе... Мы тоже вернёмся к другим страницам романа, где речь идёт о прекрасных, светлых образах; их у Лескова хватает.
Задолго до разрыва с любимым ею Висленевым Саша обнаруживает, что они по-разному судят об окружающем их мире: «Мы ко всему относились розно, начиная с наших ближайших родных и кончая родиной». Тем не менее, она собиралась стать его женой. Окончательный удар был нанесён ей потенциальным женихом по возвращении Висленева из Петербурга. Он сильно и не в лучшую сторону изменился: «Его идеалом в то время были женщины другого, мне вовсе неизвестного, но и незавидного для меня мирка. Он с жаром говорил о покинутых им в Петербурге женщинах, презирающих брак, ненавидящих домашние обязанности, издевающихся над любовью, верностью и ревностью...». И Саша отступилась.
Обратившись к Христу, она решилась на свой никому не известный подвиг: согласившись на брак с генералом Синтяниным, Саша с его помощью уничтожила компрометирующие письма и списки участников нигилистического кружка Висленева:»Всё это было сожжено, но сожжено вместе с моею свободой и счастием, которые я спалила на этом огне...»
Саша Гриневич главную для себя духовную опору нашла в Христе-Спасителе человечества. Но и среди смертных у неё были единомышленники. Например, управляющий соседним имением Водопьянов, образец бескорыстия и любви к обездоленным и увечным. И в его же уста Лесков вкладывает рассказ о студенте-бессребренике Спиридонове, который, среди прочего, уже получив диплом врача, дважды уступал другим положенные ему назначения.
Если тема нигилистов сосредоточена у Лескова главным образом в двух названных романах, то с образами праведников читатель встречается в его произведениях гораздо чаще и при самых разных и порой неожиданных обстоятельствах. Вот какими раздумьями делится он с нами в заключительной части рассказа о часовом Постникове, герое точного и безыскусного рассказа: «Я думаю о тех смертных, которые любят добро просто для самого добра, не ожидая наград за него где бы то ни было. Эти прямые и надёжные люди тоже, мне кажется, должны быть вполне довольны тихим порывом любви и не менее тихим смирением».
О тихих порывах любви к ближнему мы читаем и в других, названных выше произведениях Лескова. Но вернёмся к роману «На ножах». Суждение Саши Гриневич звучит в унисон с этими авторскими размышлениями: "В пожертвовании себя благу других есть такое неописанное счастие, которое дарит спокойствие среди всех нравственных пыток и мучений".
Праведница Саша не была нигилисткой, как Лиза Бахарева. Но, по сути, все настоящие нигилисты – праведники, ибо главное неоценимое достоинство их натуры – самоотверженность. Этой мерой измеряется и достоинство близких к ним по духу персонажей романов, будь то нескладные Бертольди и Ванскок, неприкаянный Юстин Помада или тот же «Сумасшедший Бедуин» Водопьянов, свято верящий в светлое будущее человечества: он убеждён, что придёт Христово царство. Ему возражают:
– Оно же пришло: мы христиане.
– Нет, нет, тогда «все раскуют мечи на орала и копья на серпы». Нет, это не пришло ещё.
– И не придёт.
– Придёт, придёт, придёт, люди станут умнее и будут добрее, и это придёт.
И вот как Лесков ставит точку в романе «На ножах»: «... нелегко разобрать, куда мы подвигаемся, идучи этак на ножах, которыми кому-то всё путное в клочья хочется порезать, – делится в беседе с отцом Евангелом социалист Подозеров, защищавший интересы обиженных реформой крестьян, – но одно только покуда во всём этом ясно: всё это ПРОЛОГ [Выделено мной. – В.Е.] чего-то большого, что неотразимо должно наступить».
г. Кемерово