– Володька, ты… ты… приехал?– протянула она растерянно, с остановкой. – Ты с кем это? С барышней? Ну, проходите. Она обняла сына, смахнула слезинки.
В квартире было уютно и чисто, то трещал, то говорил, то пел динамик. Женщина, а это была Володина мать, захлопотала накормить. Было очень приятно и немножко стыдно, когда Володя представил её невестой и объявил, что свадьба состоится через несколько дней. Мать поворчала, что он выпил, поинтересовалась, почему не сразу поехал домой, а рванул на юг, к тётке, расспрашивала про родных.
Оставив невесту у родителей, Володя куда-то ушёл. Появился вечером с новостью, что снял квартиру в районе 45-го магазина. Скоро её освободят прежние жильцы, потом можно будет обустраивать для себя: побелить и помыть.
Вечером пришёл с работы отец. Первый миг встречи Ульяна не видела – была на улице. Но потом заметила, что между ними были недружелюбные отношения. Кто из них больше сдерживался – не разобрать. Но с обеих сторон сыпались колкости, оба почему– то наступая, отступали, как будто чего– то не договаривали.
– А с отцом да матерью посоветоваться?
– Хм.
– Мы с матерью право имеем знать,– ворчал отец, – В голову возьми, что жить надо, как люди. Учёба, работа, семья. Да,… и семья. Это уже жизнь взрослого, самостоятельного человека. Всё. Детство кончилось. До скольких лет твоё взросление будет длиться? И сколько ты собираешься на нашей шее сидеть? Любишь кататься…
– Люблю и саночки возить.
– Умником стал.
– Да уж не дурак… Мне мозги не затрелюешь!
– Дураки сидят, а такие, как ты, умники новой дурости набираются, университеты кончают, чтобы куда не надо попасть.
– Умные… они у нас лес валят в Сибири.
– Они-то хорошо понимали друг друга, а я ни о чём не догадывалась – глупа была, тупая как пробка, – сокрушается Ульяна…
39 Свадьба
Когда Володина мать вечером приготовила постель, то оказалось, что в двухкомнатной квартире они будут спать вместе на кожаном чёрном диване с высокой спинкой. Уля засопротивлялась. Показалось, что Володя тоже смутился. Это ей понравилось. Он улёгся на кровать – раскладушку, а она – на диван. Но в ту ночь пришёл к ней, дыхнув ещё не выветрившимся перегаром, мягко произнёс шёпотом:
– Уля, ну, чего уж. Всё равно же моей будешь.
И она не прогнала его, оттого что он был прав, ведь она замуж вышла, и ещё оттого, что не хотела в чужом доме устраивать перебранку и мешать спать. Когда он замолчал и стал настойчиво целовать её в глаза, шею, губы, она представила, что это не он, а её Аркадий. И впредь прибегала к этой уловке. На другой день втихомолку поплакала. Что-то неестественное и оскорбительное осталось от произошедшего. И сама объяснить не могла.
Муж – так Ульяна стала его звать – повёл её в магазин, купил платье и новые туфли:
«Чтоб жена у меня была лучше всех!»
Себе приобрёл английский твидовый пиджак, сапоги, шляпу и кожаную тужурку, модную в те времена. Всю эту неделю Володя никуда не отходил от Ульяны и помогал привести в порядок снятую квартиру. Иногда с матерью обсуждал вопрос, на что будут жить. Говорил, что он знает, как надо в жизни приспособиться и у него есть такие возможности, о которых его отсталые постаревшие родители даже не подозревают. Уля радовалась про себя, что он заботится. Один раз приходили из милиции, но разговор состоялся на лестничной площадке, Володя сказал, что будущей жене был «вопросик». Через неделю состоялась «свадьба» – вечер с застольем, на котором присутствовали родители жениха и сестра с детьми. Мать, Таисья Васильевна сказала: «Тебе, сын, досталась девушка добрая! Я вижу. Цени и береги. Семейного счастья вам желаем от души». После этого Муж объявил, что теперь, когда с квартирой всё решено, пора устраиваться на работу. Ульяна написала письмо матери, что всё у неё хорошо. А себе зарок дала быть верной женой, а будущим детям – хорошей матерью.
В рутине жизни
Муж гордился квартирой и считал её очень удачным приобретением: не в центре, но и не на окраине, удобная. Магазин рядом. Обещал: как только устроится работать на рудник – так они распишутся. Первые два месяца прожили спокойно Но молодые не разговаривали, как жить будут, не мечтали. Отношения быстро стали обыденными и ничего не обещали.
Сначала Вололдя не пустил Ульяну на работу. Большую часть времени и сам был дома, а если уходил, то по поводу трудоустройства. Ему обещали, но что-то всё мешало окончательному решению. Какие-то деньги у него по-прежнему водились. Народ вокруг всё ещё много говорил о войне, а Муж – никогда. Зато с языка у него всё чаще сыпались легкомысленные прибаутки, грязные анекдоты. Некоторые он рассказывал по многу раз, и Уля скоро знала их наизусть. Вот только повторить не решилась бы. Грубые очень. В голове у неё всё чаще возникал запоздавший вопрос, кто он такой, её Муж.
– Деньги кончились, – объявил он, спустя два месяца. Уля отдала свои, но их оказалось очень мало. Муж стал жёстче, и она всерьёз задумалась о разных странностях в его поведении и словах. Он собрался и уехал на юг – «Надо же зарабатывать Через неделю возвратился с деньгами. Бил себя в грудь: «Со мной не пропадёшь! Я жить в этом пропащем мире умею»! С этого времени начал больше пить, водить домой компании. Постепенно Ульяна начала догадываться кое о чём. И поездка на поезде в разных вагонах, и свёрток, и много денег, и разговоры с матерю шёпотом, и перебранки с отцом – всё говорило о жизни не такой, как у простых людей. Попробовала расспросить, опять нагрубил:
– Не для бабьего ума базар. Обещал, что устроюсь на работу, значит, устроюсь. Это пока у меня есть другой заработок. Тебе что, плохо? Не работаешь. Сидишь на моей шее, Коза Чуйская, мадам «жэ-дэ»!
Попробовала дать отпор, но натолкнулась на такое сопротивление, что отступила:
– Что значит – оскорбляешь? Кого я оскорбил? Коза Чуйская и есть. Рванула за мной, чуть пальчиком поманил. А ты не согласна, что мадам? Нет? Мужняя жена-мадам. Я тебя не как-нибудь – на французский манер назвал. Возражаешь?
И начал он издевательски варьировать этот манер в присутствии своих дружков: то «мадам, позвольте ручку», то «мадам, извольте раствориться», то «моя образованная на картофельной грядке мадам».
Ульяна только плакала от обиды, когда Муж не видел.
Брать судьбу в свои руки
Ульяна не заметила, как опять стала думать об Аркадии. Он никогда бы не сказал такого. Звал её только Улечкой. Слёзы текли ручьём. Но уйти от Мужа ей не приходило в голову. Стыдно было и некуда. Решительность ушла в терпеливое внутреннее упрямое выжидание и обдумывание.
– Мне надо зарабатывать, – сказала Ульяна сама себе вскоре и устроилась в пошивочную мастерскую, сначала с испытательным сроком, а потом и на постоянную работу – мамкина наука выручила.
Параллельно ходила на курсы по раскрою – ей легко давалось это умение. Училась больше руками делать, в книжки мало заглядывала, хотя учёным мастерицам завидовала. С первой же зарплаты купила себе валенки, как велено, и успокоилась тем, что может содержать себя, пока Муж не нашёл работу. Он ничего не сказал про трудоустройство Ульяны, но обижать перестал. Теперь они жили на заработанные ею деньги.
Перед новым годом к ним в очередной раз явился нерусский из Усть– Каменогорска. Разговаривали на улице. А вернувшись, Володя сказал, что завтра снова едет в Чу.
Ульяна сделала попытку вмешаться, спросила, когда же он начнёт работать, какими тёмными делишками зарабатывает, сообщила, что у них скоро будет ребёнок. Притворно обнял, заговорщически подмигнул, успокоил примиряюще:
– Вот, видишь, как всё хорошо. Ребёнок будет. Может, сын. А о мужских делах тебе не надо знать. Меньше знаешь – крепче спишь. Всё. Последний раз. И к твоим заеду.
Отступила. Захотелось послать маме, сестре и братьям не весточку, а что– нибудь существенное – как раз получила зарплату. На рынке купила мёду, кусочек сала, платок – для мамы, для Вани – школьных тетрадок.
Назавтра Муж уехал.
Измена и рождение сына
Он вернулся через неделю или чуть больше с девицей. Звали её Валя. Жене подморгнул:
– Она мне помогла, как ты тогда.
Уля покраснела.
Вале было лет тридцать, не меньше. Девушка заурядной внешности, бесцветная, круглолицая, сквернословила, плевалась, курила и пила водку. С Улей сначала обращалась панибратски. Но когда увидела недоумение в ответ на матерную тираду, отстала.
– А– а– а, не нашего поля ягода?
– Не трожь, тяжёлая она, беременная, – пояснил Муж.
Первый раз она прожила у них несколько дней. Каждый день они с Володей выпивали, вели разговоры, про «чуйку», про деньги и цыган, которые на этом разбогатели. Ульяна плакала у себя в комнате, но когда Муж рассказал, что все подарки отдал родным, что они живут по-прежнему, только брата Виктора взяли на срочную службу, опять смирилась. Валя уехала или ушла. Он не давал денег, покупал продукты сам. Чаще лежал дома, выпивая каждый день. В подпитии ходил в магазин за новой бутылкой. Возвращаясь с работы, Ульяна встречала косые взгляды соседей.
Прошла зима, минула весна.
Когда Ульяна была на последнем сроке беременности, в июле 48 года, он снова ездил в Чу, и опять его помощницей была та девушка.
Они приехали ночью. Володя сыпанул на стол несколько чекушек водки и потребовал еды. Ульяна поставила им варёную картошку, квашеную капусту, порезала сало и ушла спать. Разговора всё равно не получится. Проснулась оттого, что услышала шёпот, возню, смех в тёмной кухонке. Ничего не соображая со сна, нажала на выключатель и застала парочку…
– Уйди, Улька, не твоё дело. Что хочу, то и делаю. Я – король сегодня? Валя сказала, что я – король, - бахвалился муж.
Женщина вскрикнула от ужаса и отвращения.
– Что, не нравится? Не нравится? Уходи.
Вскочил. Грубо вытолкал на улицу беременную, в халате и тапочках. Куда идти? К его родителям – далеко. Набралась храбрости, постучала к соседям, что жили через стенку. Открыли. До утра с ней и провозились. Начались схватки. Нашли машину, увезли в роддом. Уля родила мальчика чуть раньше срока – такова была цена потрясения. Назвала сына Иваном. Отца так звали, братишку младшего, пусть и этот Иваном будет. Муж появился, когда её выписывали. Вёл себя снисходительно, разговаривал поучительно:
– Ну, ты чего, дурёха? Я ж тебя берёг. А этой шалавы больше в доме ни– ни, никогда не будет. Я же живой мужик, молодой! Сама ж понимать должна! Зато какую качалку новенькую купил на рынке, какие вещи достал для ребёночка. Как у нас его зовут? Ванька! Мужик! Сын. Весь в папку будет!
Деваться некуда – пошла с сыном… домой.
Жизнь – ад
Всё больше погружаюсь в трудную женскую судьбу, которая течёт параллельно с сегодняшним днём. Иногда взгляд замечает берёзовые колки, лесопосадки, перепаханные или просто убранные поля по обе стороны алтайской дороги. Вечереет.
– Лучше бы я не рожала сыночка моего. Грешно так думать. Да настало время прозреть. Соседи и сестра его постепенно размаячили мне, кто он такой, мой Муж. Вот я и дошла до дури, о которой вы хотели услышать. Вот как дело было. Муж не только пил, но ещё и курил «травку», сосал насвай, короче, всё испробовал для одурения. Однажды, напившись, и наверное, обкурившись, бегал по нашей улице голым и орал что попало. Много в нём было грязи! И вокруг него собирались такие же. Сколько же их! Какой стеной была мне и всем нам, детям, мамка!
Пожила Ульяна в самой худшей части человечества.
Раз, обкурившись и наоравшись до хрипоты, Муж залез на соседний двухэтажный дом и оттуда сиганул вниз. Ногу сломал. Это стало новой отсрочкой трудоустройства. Но и после этого уходил и не ночевал дома. Говорил, что весь народ отдыхать хочет после войны. И что настоящая жизнь – это удовольствия! Были в Зыряновске такие «хитрые избушки» на окраинах, квартиры– притоны, где собиралась шантрапа, там и он надолго «зависал», если не приводил домой никого. Ульяна молила Бога, чтобы он не приходил. Материнство, как и беременность, приносило одну муку!
Всё чаще стали наведываться милиционеры и с ней разговаривали так, как будто она сообщница бандита. Муж пустился во все тяжкие.
Соседка Анна, которая возилась с Ульяной возилась в ту памятную ночь, когда она попала в роддом, рассказала, что Муж ещё до войны оказался в тюрьме, что её он «подцепил», возвращаясь из мест лишения свободы. На его совести участие в групповом убийстве в возрасте семнадцати лет. Страшно стало жить Ульяне. А идти некуда. Сынок – в качалке. Муж, правда, к нему почти не подходил. А если и приближался, то она уговаривала:
– Он спит. Он поел. Не надо его трогать. Муж и не чувствовал своё дитя, как чувствовала его она. Уля догадывалась, что хочет сынок: пить, есть, сменить пелёнку. Муж делал ему «козу», больно щекотал, и ребёнок заходился криком.
– Занежила, – кричал Муж, – Убью! Коза Чуйская!
Оставаясь одна, Ульяна замирала над качалкой, ласкала малыша и представляла, что вместе с ней над сыном склонялся Аркадий. Они любовались Ванечкой, их руки сплетались, головы соприкасались. Как мягок и ласков был его взор. Как прекрасно было его, изученное до последней чёрточки, дорогое лицо. Как чутки были прикосновения к ребёнку и к ней. Ей становилось легче, она забывала о Муже.
Когда Муж спустил всё, что выручил от последней поездки в Чу, то «загнал», то есть продал кожанку, потом пиджак, и придумал простой выход:
– Ульяна, ты вот что, всё равно сейчас из дома почти не выходишь, до зимы далеко, давай продадим шаль и пальто. А я тебе через месяц куплю ещё лучше.
Уля сжалась от страха и приготовилась к худшему. Такие разговоры заканчивались у них скандалом, а то и дракой.
– Нет! Нет! На тебя не надеюсь. Мама купила на последнее. Не дам продать,– восстала она.
– Пожалуйста! Прошу же по– человечески. Я же обещаю вернуть. Ты чо? Ты чо?– заорал он.
– Не дам!– ещё твёрже возразила Ульяна.
Заплакал Ваня.
– Чо это он плачет? Слышь? Успокой! – разозлился Муж. – Чо он плачет, спрашиваю? – повторил снова.
И вдруг с такой силой толкнул деревянную качалку, что она стукнулась о стену, а ребёнок, подпрыгнув, ударился о деревянные перекладины, как бы ёкнул и перевернулся вниз лицом. Это произошло не впервые. Но раньше Ульяне удавалось схватить руками качалку и смягчить удар. На этот раз опоздала. Она вскрикнула, заплакала, выхватила Ванечку из постельки, прижала к себе. Её мальчик молчал, и ей показалось, что он умер.
Муж матерно выругался и ушёл, унеся шаль и хлопнув дверью так, что взвились все занавески. Ульяна оглохла, но не от стука, а от страха за сына. Почему он молчит? Может, потерял сознание? Не отрываясь смотрела на ребёнка. Наконец, он очнулся и не плакал, а как-то странно гримасничал, кряхтел и не брал грудь. Потом его вырвало. Малыш сделался вялым и плаксивым. Утром пошла к доктору, и Ульяну вместе с сыном положили в больницу. Пришлось рассказать всё. Прежде чем уйти, она упаковала и унесла свои вещи к соседям и просила ничего не говорить Мужу. Больше доверять было некому… Молоко в груди пропало. Ребёнка начала кормить из соски. На третий день утром в больницу приходила свекровь, вечером – сестра Мужа. Сима плакала и обнимала Ульяну. Таисья Васильевна грустно посидела и произнесла:
– Ты же его сама выбрала, девонька. Что же делать? Отправить тебя к матери?
Уля слушала и не понимала: то ли винит, то ли жалеет. Про себя думала, как явиться с ребёнком к маме, которая столько пережила. Она же и так, как железная, держится. А второму сыну, говорила и говорю: «Что бы ни случилось, в какую бы трудную передрягу ты не попал, всегда знай, что у тебя есть дом, в котором тебя, любого, униженного и обиженного, здорового и больного, счастливого и несчастного, ждёт мать». Всегда надо это детям говорить. Не дай Бог, застесняются да пойдут помощи искать на стороне. Кто поможет, а кто и хуже сделает. А если такой встретится, как Муж – беда! Всю жизнь испортит, до гибели доведёт, – итожит Ульяна.
Через несколько дней Муж пришёл в больницу, трезвый, с покаянием:
– Пойдём. Не обижу больше. Без тебя плохо дома. Я уже выхожу на работу. Всё хорошо будет.
И когда их выписали, она опять пришла… домой. Муж взял на руки ребёнка. Усадил жену за стол. Кормил чем-то из магазина и опять каялся.
Утром ушёл и не приходил несколько дней. Загулял – про работу он сказал неправду. Прибегала его сестра:
– Эх! Если бы он сейчас был дома, я бы ему задала! Это мой брат, но не мой брат. В кого он такой уродился? Ты, вот что. В случае чего – зови меня. Я не как родители. Я его нисколечко не боюсь. Надо мной ему не куражиться!
Разрыв
– Как-то его не было около недели. Наконец, явился. Я была с сыном дома, как всегда, одна, – вспоминает попутчица.
– Ну, ты что, Уля! Не узнала? Это я, твой муж. Открой.
Пересилила страх, молча открыла дверь.
– Есть хочу.
Зашёл и, не раздеваясь, стал есть суп из кастрюли, стоящей на печке. Небритый, помятый, как из помойки. Неужели жизнь забулдыги может нравиться? Он хлебал суп и приговаривал:
– Ванька, сын, папка проголодался. Ну-ка скажи мамке, чтобы накормила.
Он, действительно, был голоден. Но когда наелся, стал требовать покурить. Дома ничего не было.
– Дай валенки, а? Ну, дай! Курить нечего! Пойду обменяю в одном месте.
Стояла перед ним, закрывая собой качку, заслоняя сына. А он куражился:
– Что, на защиту встала? Зоя Космодемьянская? Или нет, ты же Ульянка Громова! Ну, ну, а если тебя пощекотать.
Володя вытащил нож.
Я не знала, что он носит с собой такое и не видела его раньше. Он показался огромным, страшным, и я закричала от ужаса:
– Убийца! Уходи от нас. Лучше не иметь мужа и отца, чем иметь такого, как ты!
Он схватил меня за волосы и прохрипел:
– Ты дрянь человеческая, кусок мяса! Кусок вонючей человечины. Хочешь, докажу, как просто стать куском мяса? Боишься? Убью! – Муж грязно выругался, замахнулся ножом с такой силой, что я опять закричала, как перед гибелю. Он побледнел, желваки заходили под кожей, глаза засверкали, как у сумасшедшего. Заплакал сын. В стену настойчиво колотили соседи. Они обещали, что, услышав очередной скандал, вмешаются. Так и сделали на этот раз. Это или напугало его, или вывело из приступа гнева. Он взвыл, как зверь, отвёл нож, схватил валенки и выскочил на улицу.
Я рухнула около качалки на пол. Когда забежали соседи, подняла голову, но не в силах была произнести ни слова. Они усадили, напоили водой, что-то говорили. Но я ничего не понимала. Когда стало получше, показала знаками, что они могут идти. Взяла ребёнка, который уже давно плакал на руках у соседки. Заперла дверь, как только Ваня уснул, тоже легла на кровать и закрыла глаза.
Душа кричала, рыдала, но изо рта не вылетало ни одного живого звука. Кому было пожаловаться, кому поплакаться, как освободиться от этой тяжести? Вызвала образ Аркадия и плавно вернулась в свою любовь. Аркадий бежал по усыпанной цветами долине, как на экране, и никак не мог добежать. А я не отпускала его, чтобы не остаться одной. Так прошла эта ночь. Не смыкая глаз, я смотрела на него и не могла насмотреться.
Муж не пришёл. Утром взяла остатки заработанных денег и пошла в магазин купить хлеба и ещё чего-нибудь. Завёрнутого в одеяльце Ванюшку несла на руках.
Выстояв очередь, протянула деньги, но к своему ужасу не смогла назвать, что нужно, из глотки раздалось мычание: кто-то засмеялся. Она поняла, в чём дело:
– Успокойся, Уля. Тебе хлеба? Молока? Сахару?
Кивнула. Продавщица взвесила килограмм сахару, налила в банку молока и подала булку хлеба.
Зашла к соседям показать, что голос потеряла. Они сообщили Симе, и та, придя в обед, забрала нас с Ваней к себе.
– Давай, давай, собирайся. Я тебя этому зверю не оставлю. Мать с отцом измучил, себя изуродовал и тебе жизнь испортил.
Собрала кое-какие вещи и пошла за ней. Сима привела в свою квартиру. А вечером принесла настойку брома. Первый раз напоила насильно. Потом я поняла, что с этим легче, и стала пить сама.
Ванечка
Искусственное вскармливание Ванечки было хлопотно, но в больнице выписали детский продуктовый бесплатный паёк, и ему хватало. Заговорила я через неделю. За это время раз приходил Муж. Вернуться отказалась.
Ванечка рос слабеньким, плохо ел, у него развились припадки. Занималась им день и ночь, то сама бежала с ним в больницу, то вызывала врача. Но Ванюшка отставал в развитии. Ему исполнился год, а он ещё не вставал на ножки. Отцовские трёпки, особенно когда он качалку о стену долбанул, сказались. Всё внутри сотряслось у маленького – вот и не мог он расти нормально. Да ещё был не раз напуган скандалами.
Прошло восемь месяцев, как мы жили у Симы. Во время вспышки малярии сын перестал есть и за несколько дней сгорел … умер.
После похорон вышла работать в пошивочную. Снаружи была целая, а внутри рваная. В сердце – дыра.
.
Жизнь – дорога зависимостей
Мы в Барнауле. Пересекаем красавицу Обь по мосту – шедевру современной архитектуры. Предвечерняя старинная и обновившаяся столица Алтая встречает шумом.
Минуя мост, видим слева парящие золотые купола православного храма.
Ульяна осеняет себя троеперстием, произносит «Спаси и сохрани!» три раза и шепчет мне:
– О душе вспомнить срок. Грешницей прожила. То храмов не было, то священников, библию взять было негде. Появилось всё – уж стара стала. Завидую, у кого время есть всё понять. Некоторые и понимают, а не так. Просто боятся, что им лучшего на том свете не достанется. Тут живёт сейчас третья дочь той самой Симы, сестры моего Мужа. Зовут Алевтина. В банке служит, в начальствах ходит. Богатая! По заграницам отдыхат! Я как– то беседу с ней завела: «А когда все такие богатые будут, как ты?» – «Никогда! Чтобы некоторые жили богато, надо, чтобы большинство жило бедно. Чтобы кто– то был сыт, многие должны быть голодными! Закон такой!» – «Это где ж такой закон прописан?» – «Жизнью прописан. Вам его уже не понять!» – «А правдой или неправдой живут по этому закону?» – «И правдой, – говорит, – и неправдой! Лишь бы на высоте!»
– Это я понимаю, как с прихватизации началось, так и идёт.
А в храм, спрашиваю, ходишь? – Хожу. И жертвую немало. Вы столько не сможете».
Не стала больше с ней разговаривать. Поняла, что у неё душа болит, раз в храм ходит. Туда – со грехом и оттуда – тоже. Как время и деньги сравняли, так душу и деньги. Или что хорошо, что плохо не надо уже различать в наше время? Я хоть и старая, а вижу: может народ, меру потерявши, ослепнуть. Вот возьмём… Муж мой, алкоголик и наркоман, как мы расстались, с дружками ограбил сорок пятый магазин – рядом с которым квартиру снимали. Сторожа они убили. Так и сел снова. В тюрьме и помер. Родителям весточка была. Сима узнала, поплакала, а я – нет. Его жизнь ни от меня, ни от семьи, ни от самого государства не зависела. Неутверждённая, губительская душа у него была, и у Алевтины этой… такая же. Слова её как вражеские … Да разве ж можно против целого народа заявлять? Грех-то какой! По её выходит, что народ-то во всей жизни ни при чём? От него уж ничего не зависит – или как?
– Неутверждённая? Это что значит? – интересуюсь, пока игнорируя трудный вопрос.
– Некрещёная по законам Божьим не живущая, – отвечает без запинки.
Живучий рок
– Мне хорошие люди в жизни больше встречались. Помощь получала. Серафима вот… Она была старше меня на восемь лет. Военная вдова. Её, сыну, первенцу, исполнилось десять, дочке – семь. Олежка ходил в третий класс, Наташа – в первый. После школы оба бежали к бабушке. Сима работала на фабрике. Вернее, тогда это была обогатительная линия при руднике, смонтированная ещё его старыми дореволюционными владельцами, Гумбольдтами. Никакого прироста не давала. И поэтому власти решили после войны строить фабрику.
– Даже я пошла учиться, а ты моложе меня! – убеждала Сима настойчиво. – Потребуются лаборанты, рабочие, другие специалисты. Открываются разные курсы. Вместе с фабрикой строятся дома с благоустроенными квартирами. Недавно слушала Султинского. Много наобещал! Будет применяться флотация для обогащения руды. Это дешевле, проще, безопаснее. Пойдём.
Убедила она Улю. И та стала одной из многих, кто учился на курсах флотаторов и место работы себе готовил – строил фабрику. Вскоре получила однокомнатную квартиру.
За Симину веру, доброту, за готовность трудиться ей была предназначена вторая любовь. Как– то она позвала Улю в кинотеатр «Родина» на сеанс фильма «Цирк». Там и нашли их два молодых интересных. После сеанса разошлись в разные стороны.
Ульяна с Василием шли по площади. Вдали темнели терриконы.
– Уля, чувствую, что Вы немало пережили, хотя и молоды. Забудьте прошлое. Мир! Именно этого ждала страна, ждали все, ждали Вы. Нет войны. Всё теперь будет хорошо! Будет много-много счастливых людей. Как мне нравится вот так брести с вами и знать, что не будет выстрелов и взрывов ни сегодня, ни завтра – никогда! Тишина, покой, надежда. Улыбнитесь! – говорил Василий
И Ульяна опять задумалась: её любовь к Аркадию – хорошо это или плохо, умно или глупо, мешает или помогает. Если бы все эти вопросы ей задали после его гибели, она бы не стала отвечать. А теперь…
Красавица Сима однажды влетела в прихожую Улиной квартирки, как свежий ветер. Показалось, что она нашла клад и по своему добролюбию готова поделиться с любым, кто попросит об этом. От её счастливых глаз становилось светлее вокруг. Что делает любовь!
– Как я тебе? А? – покрутилась перед трюмо.
– Хороша! – Но я тут ни при чём? По-моему это Сергея надо спрашивать?
– А мне придётся тоже у Василия выяснять, да?
– Ни в коем случае. Мы договорились не усложнять.
– Договорились? Нет, это противоестественно. Встретились – сближайтесь. Присмотритесь друг к другу. Дуракам ясно, что вам надо сближаться. А?
– А мы умные, и договорились, – сопротивлялась Уля. – Я не могу так легко сблизиться с мужчиной.
– С Володькой сходилась – не шибко думала!
Сима хохотала и шептала на ухо непристойности.
Уля с трудом погасила обиду.
– Живым – живое! А? – Стояла на своём Сима.
Настойчивость и терпение Василия сделали своё дело. Когда он предложил в очередной раз сойтись, она согласилась. К этому времени всё знала о нём: кто родители, какая семья. Знала что работает в милиции, что его жена была медсестрой и погибла на войне.
Сима всякий раз уговаривала:
– Ульяна! Упустишь, не прощу. Как удобно иметь милиционера под рукой, ты ещё не поняла? Крутой мужичок и собой хорош. Выправка какая, а?!
А Уля, прежде чем сойтись с ним, дала ему устную инструкцию: не пить, желательно не курить, не материться, для пьянки компании не заводить и её с ними не знакомить, работать, относиться с уважением.
– Где расписаться? – спросил он нарочито серьёзно.
Она глянула с укором, а потом подумала: «Имею ли право?»
– Я же не просто так. Ты мне нравишься как женщина и как человек. Я постараюсь.
Не успело расцвести это счастье. Во время захвата бандитской группы в Зубовске – районной железнодорожной станции – Василий был тяжело ранен и умер в больнице. Ульяна даже не закрыла ему глаза. Ох, и тяжко было, ох, и больно! И корила себя и корит до сих пор, что эту любовь приняла так осторожно и время тянула. Аркадия любила без расчёта, а первая замужняя жизнь сделала её трусливой. Теперь вроде обдуманно, а снова не так.
– Виновата. Как я была виновата! Потеряла всякую надежду! Для всех вокруг наступили счастливые времена, но не для меня. Повторяла и повторяла это себе как заведённая, слёзы переполняли меня всю, но я не плакала. Сима сказала, спустя сорок дней после похорон, покачав головой:
– Уль, ну что ты? Ну, нельзя так долго держать в себе горе. Оно утопит тебя. Хватит, дорогая моя. Никто не виноват. Мы, женщины, сильные люди, а?
Так и слышу её это «а» – как вроде настаивая на своём, с тобой советуется. И как тут ответить отказом?
Ульяна невольно вздыхает и продолжает тащить свою судьбу на свет, рассматривая со всех сторон:
– Я не жалуюсь – так было! Счастье вьётся мотыльком, унесётся ветерком, а то бурей со всей дури. А она– то, дурь, такая доморощенная, такая-растакая! У меня – всё бурей было!
Тогда так и решила. Всё, мол, ничего хорошего уже не бу-удет! Не суждено-о! Поезд ушёл! Судьба потеряла управление, сбилась с пути и мчится по бездорожью. Видно, счастье моё безжизненное, Богом непризнанное. Но почему?
И тогда я первый раз пошла в церковь сама. Мать, что ли, перед глазами была да её тихие молитвы. Встала я перед иконами и молилась своими словами, как слепая, не поднимая глаз:
«Я схоронила сына. В том ли грешна, что, потерявши любовь, без любви вышла замуж? Не за мой ли грех погиб невинный мальчик мой? И любимый мой, давший мне поддержку и новую надежду? То ли я ищу, Господи? Чем искупить мне мои прегрешения, чем привлечь добро на свою сторону? Почему счастье мимо меня идёт?» Всё чистосердечно рассказала Господу, что людям не расскажешь, и почувствовала облегчение, будто силы кто новые влил.
– Но ведь и люди приходят друг другу на помощь? У вас вот Серафима как добрый Ангел была.
– По воле Божьей. Я знаю. С человеческой поддержкой соскользнёшь, быват, и не заметишь. С той поры и молюсь. Помогат мне. У каждого человека встреча с Господом по– своему случается.
Воссоединение
– Весной 1951 года поехала в отпуск в Чу. Маша писала, что замужем и должна вот– вот родить, Виктор отслужил. А любимый братишка, Ванюшка , заканчивал казахское сельхозучилище и хотел учиться в техникуме, по-казахски и читал, и писал – в работе ему пригодилось. И я до сей поры по-казахски много устно понимаю. Концерты люблю смотреть. Домбру люблю.
Обняла маму, слёзы ей вытерла.
– Худенькая ты какая, Уля! – всё повторяла она и гладила меня по плечу. Я прижималась к ней и замирала – отрываться не хотелось!
Сразу рассказала о Зыряновске, о том, что можно получить квартиру, если пойдёшь работать на рудник или на фабрику. Виктор, совсем взрослый, возмужавший после срочной службы, первый предложил переехать, всё– таки промышленный город, снабжение хорошее, и семья будет в куче. На том и порешили. Маша уговаривала Руслана. Он работал в милиции. Пришёл дядька Кадыл, тоже обнял, вспомнил, как работали на стрелке вместе, как однажды непонятное распоряжение получил – то ли переводить стрелку, то ли нет, а военный состав – близко. Уточнила, во всю прыть мчусь, вижу: не успею – ору, машу, показываю «не переводить». Когда добежала, еле дыша, он стоял бледный, с его-то загаром. «Спасла ты, дочка, меня! Думал, всё – отбегался! Теперь мы и вовсе родня! Никогда не забуду! »
Долина Чу цвела. И небо было такое высокое, ясное, чистое. Красиво. Ехала и думала, что люблю долину, как и коренные казахи. Говорят, что, когда помрёшь, то душа в первые дни посетит все дорогие места – моя точно между Ситниками и Чу метаться будет, с залётом в Зыряновск.
Единственный из всей нашей семьи, кто вернулся к крестьянскому труду, – Виктор.
В пятьдесят втором году неженатым в Ситники уехал, потом и мамку забрал туда, когда второй раз женился. Его старший сын (от первого короткого брака) и сейчас крестьянствует – хлебороб.
Навещала и я Ситники наши несколько раз. Сильно тянуло меня туда. Помню: первый раз сама, без помощи Виктора, нашла место, где раньше была наша изба… и клёны, что росли в конце огорода. Постояла около них, послушала. Будто ожили знакомые голоса, в первую очередь отцовский басок, родной его смех. Долетели сельские понятные звуки: мычание, лай, петушиное кукаре-еканье. А ещё дорогими показались запахи земли, травы, деревенского подворья. Сердце сжа-ало-ось. Три улицы с переулочком от селения осталось. И хоть съёжилась моя малая родина – деревенька моя – а жила, и просторы-то алтайские не уменьшились, и любовь ко всему так вот в сердце и прикипела.
В квартире было уютно и чисто, то трещал, то говорил, то пел динамик. Женщина, а это была Володина мать, захлопотала накормить. Было очень приятно и немножко стыдно, когда Володя представил её невестой и объявил, что свадьба состоится через несколько дней. Мать поворчала, что он выпил, поинтересовалась, почему не сразу поехал домой, а рванул на юг, к тётке, расспрашивала про родных.
Оставив невесту у родителей, Володя куда-то ушёл. Появился вечером с новостью, что снял квартиру в районе 45-го магазина. Скоро её освободят прежние жильцы, потом можно будет обустраивать для себя: побелить и помыть.
Вечером пришёл с работы отец. Первый миг встречи Ульяна не видела – была на улице. Но потом заметила, что между ними были недружелюбные отношения. Кто из них больше сдерживался – не разобрать. Но с обеих сторон сыпались колкости, оба почему– то наступая, отступали, как будто чего– то не договаривали.
– А с отцом да матерью посоветоваться?
– Хм.
– Мы с матерью право имеем знать,– ворчал отец, – В голову возьми, что жить надо, как люди. Учёба, работа, семья. Да,… и семья. Это уже жизнь взрослого, самостоятельного человека. Всё. Детство кончилось. До скольких лет твоё взросление будет длиться? И сколько ты собираешься на нашей шее сидеть? Любишь кататься…
– Люблю и саночки возить.
– Умником стал.
– Да уж не дурак… Мне мозги не затрелюешь!
– Дураки сидят, а такие, как ты, умники новой дурости набираются, университеты кончают, чтобы куда не надо попасть.
– Умные… они у нас лес валят в Сибири.
– Они-то хорошо понимали друг друга, а я ни о чём не догадывалась – глупа была, тупая как пробка, – сокрушается Ульяна…
39 Свадьба
Когда Володина мать вечером приготовила постель, то оказалось, что в двухкомнатной квартире они будут спать вместе на кожаном чёрном диване с высокой спинкой. Уля засопротивлялась. Показалось, что Володя тоже смутился. Это ей понравилось. Он улёгся на кровать – раскладушку, а она – на диван. Но в ту ночь пришёл к ней, дыхнув ещё не выветрившимся перегаром, мягко произнёс шёпотом:
– Уля, ну, чего уж. Всё равно же моей будешь.
И она не прогнала его, оттого что он был прав, ведь она замуж вышла, и ещё оттого, что не хотела в чужом доме устраивать перебранку и мешать спать. Когда он замолчал и стал настойчиво целовать её в глаза, шею, губы, она представила, что это не он, а её Аркадий. И впредь прибегала к этой уловке. На другой день втихомолку поплакала. Что-то неестественное и оскорбительное осталось от произошедшего. И сама объяснить не могла.
Муж – так Ульяна стала его звать – повёл её в магазин, купил платье и новые туфли:
«Чтоб жена у меня была лучше всех!»
Себе приобрёл английский твидовый пиджак, сапоги, шляпу и кожаную тужурку, модную в те времена. Всю эту неделю Володя никуда не отходил от Ульяны и помогал привести в порядок снятую квартиру. Иногда с матерью обсуждал вопрос, на что будут жить. Говорил, что он знает, как надо в жизни приспособиться и у него есть такие возможности, о которых его отсталые постаревшие родители даже не подозревают. Уля радовалась про себя, что он заботится. Один раз приходили из милиции, но разговор состоялся на лестничной площадке, Володя сказал, что будущей жене был «вопросик». Через неделю состоялась «свадьба» – вечер с застольем, на котором присутствовали родители жениха и сестра с детьми. Мать, Таисья Васильевна сказала: «Тебе, сын, досталась девушка добрая! Я вижу. Цени и береги. Семейного счастья вам желаем от души». После этого Муж объявил, что теперь, когда с квартирой всё решено, пора устраиваться на работу. Ульяна написала письмо матери, что всё у неё хорошо. А себе зарок дала быть верной женой, а будущим детям – хорошей матерью.
В рутине жизни
Муж гордился квартирой и считал её очень удачным приобретением: не в центре, но и не на окраине, удобная. Магазин рядом. Обещал: как только устроится работать на рудник – так они распишутся. Первые два месяца прожили спокойно Но молодые не разговаривали, как жить будут, не мечтали. Отношения быстро стали обыденными и ничего не обещали.
Сначала Вололдя не пустил Ульяну на работу. Большую часть времени и сам был дома, а если уходил, то по поводу трудоустройства. Ему обещали, но что-то всё мешало окончательному решению. Какие-то деньги у него по-прежнему водились. Народ вокруг всё ещё много говорил о войне, а Муж – никогда. Зато с языка у него всё чаще сыпались легкомысленные прибаутки, грязные анекдоты. Некоторые он рассказывал по многу раз, и Уля скоро знала их наизусть. Вот только повторить не решилась бы. Грубые очень. В голове у неё всё чаще возникал запоздавший вопрос, кто он такой, её Муж.
– Деньги кончились, – объявил он, спустя два месяца. Уля отдала свои, но их оказалось очень мало. Муж стал жёстче, и она всерьёз задумалась о разных странностях в его поведении и словах. Он собрался и уехал на юг – «Надо же зарабатывать Через неделю возвратился с деньгами. Бил себя в грудь: «Со мной не пропадёшь! Я жить в этом пропащем мире умею»! С этого времени начал больше пить, водить домой компании. Постепенно Ульяна начала догадываться кое о чём. И поездка на поезде в разных вагонах, и свёрток, и много денег, и разговоры с матерю шёпотом, и перебранки с отцом – всё говорило о жизни не такой, как у простых людей. Попробовала расспросить, опять нагрубил:
– Не для бабьего ума базар. Обещал, что устроюсь на работу, значит, устроюсь. Это пока у меня есть другой заработок. Тебе что, плохо? Не работаешь. Сидишь на моей шее, Коза Чуйская, мадам «жэ-дэ»!
Попробовала дать отпор, но натолкнулась на такое сопротивление, что отступила:
– Что значит – оскорбляешь? Кого я оскорбил? Коза Чуйская и есть. Рванула за мной, чуть пальчиком поманил. А ты не согласна, что мадам? Нет? Мужняя жена-мадам. Я тебя не как-нибудь – на французский манер назвал. Возражаешь?
И начал он издевательски варьировать этот манер в присутствии своих дружков: то «мадам, позвольте ручку», то «мадам, извольте раствориться», то «моя образованная на картофельной грядке мадам».
Ульяна только плакала от обиды, когда Муж не видел.
Брать судьбу в свои руки
Ульяна не заметила, как опять стала думать об Аркадии. Он никогда бы не сказал такого. Звал её только Улечкой. Слёзы текли ручьём. Но уйти от Мужа ей не приходило в голову. Стыдно было и некуда. Решительность ушла в терпеливое внутреннее упрямое выжидание и обдумывание.
– Мне надо зарабатывать, – сказала Ульяна сама себе вскоре и устроилась в пошивочную мастерскую, сначала с испытательным сроком, а потом и на постоянную работу – мамкина наука выручила.
Параллельно ходила на курсы по раскрою – ей легко давалось это умение. Училась больше руками делать, в книжки мало заглядывала, хотя учёным мастерицам завидовала. С первой же зарплаты купила себе валенки, как велено, и успокоилась тем, что может содержать себя, пока Муж не нашёл работу. Он ничего не сказал про трудоустройство Ульяны, но обижать перестал. Теперь они жили на заработанные ею деньги.
Перед новым годом к ним в очередной раз явился нерусский из Усть– Каменогорска. Разговаривали на улице. А вернувшись, Володя сказал, что завтра снова едет в Чу.
Ульяна сделала попытку вмешаться, спросила, когда же он начнёт работать, какими тёмными делишками зарабатывает, сообщила, что у них скоро будет ребёнок. Притворно обнял, заговорщически подмигнул, успокоил примиряюще:
– Вот, видишь, как всё хорошо. Ребёнок будет. Может, сын. А о мужских делах тебе не надо знать. Меньше знаешь – крепче спишь. Всё. Последний раз. И к твоим заеду.
Отступила. Захотелось послать маме, сестре и братьям не весточку, а что– нибудь существенное – как раз получила зарплату. На рынке купила мёду, кусочек сала, платок – для мамы, для Вани – школьных тетрадок.
Назавтра Муж уехал.
Измена и рождение сына
Он вернулся через неделю или чуть больше с девицей. Звали её Валя. Жене подморгнул:
– Она мне помогла, как ты тогда.
Уля покраснела.
Вале было лет тридцать, не меньше. Девушка заурядной внешности, бесцветная, круглолицая, сквернословила, плевалась, курила и пила водку. С Улей сначала обращалась панибратски. Но когда увидела недоумение в ответ на матерную тираду, отстала.
– А– а– а, не нашего поля ягода?
– Не трожь, тяжёлая она, беременная, – пояснил Муж.
Первый раз она прожила у них несколько дней. Каждый день они с Володей выпивали, вели разговоры, про «чуйку», про деньги и цыган, которые на этом разбогатели. Ульяна плакала у себя в комнате, но когда Муж рассказал, что все подарки отдал родным, что они живут по-прежнему, только брата Виктора взяли на срочную службу, опять смирилась. Валя уехала или ушла. Он не давал денег, покупал продукты сам. Чаще лежал дома, выпивая каждый день. В подпитии ходил в магазин за новой бутылкой. Возвращаясь с работы, Ульяна встречала косые взгляды соседей.
Прошла зима, минула весна.
Когда Ульяна была на последнем сроке беременности, в июле 48 года, он снова ездил в Чу, и опять его помощницей была та девушка.
Они приехали ночью. Володя сыпанул на стол несколько чекушек водки и потребовал еды. Ульяна поставила им варёную картошку, квашеную капусту, порезала сало и ушла спать. Разговора всё равно не получится. Проснулась оттого, что услышала шёпот, возню, смех в тёмной кухонке. Ничего не соображая со сна, нажала на выключатель и застала парочку…
– Уйди, Улька, не твоё дело. Что хочу, то и делаю. Я – король сегодня? Валя сказала, что я – король, - бахвалился муж.
Женщина вскрикнула от ужаса и отвращения.
– Что, не нравится? Не нравится? Уходи.
Вскочил. Грубо вытолкал на улицу беременную, в халате и тапочках. Куда идти? К его родителям – далеко. Набралась храбрости, постучала к соседям, что жили через стенку. Открыли. До утра с ней и провозились. Начались схватки. Нашли машину, увезли в роддом. Уля родила мальчика чуть раньше срока – такова была цена потрясения. Назвала сына Иваном. Отца так звали, братишку младшего, пусть и этот Иваном будет. Муж появился, когда её выписывали. Вёл себя снисходительно, разговаривал поучительно:
– Ну, ты чего, дурёха? Я ж тебя берёг. А этой шалавы больше в доме ни– ни, никогда не будет. Я же живой мужик, молодой! Сама ж понимать должна! Зато какую качалку новенькую купил на рынке, какие вещи достал для ребёночка. Как у нас его зовут? Ванька! Мужик! Сын. Весь в папку будет!
Деваться некуда – пошла с сыном… домой.
Жизнь – ад
Всё больше погружаюсь в трудную женскую судьбу, которая течёт параллельно с сегодняшним днём. Иногда взгляд замечает берёзовые колки, лесопосадки, перепаханные или просто убранные поля по обе стороны алтайской дороги. Вечереет.
– Лучше бы я не рожала сыночка моего. Грешно так думать. Да настало время прозреть. Соседи и сестра его постепенно размаячили мне, кто он такой, мой Муж. Вот я и дошла до дури, о которой вы хотели услышать. Вот как дело было. Муж не только пил, но ещё и курил «травку», сосал насвай, короче, всё испробовал для одурения. Однажды, напившись, и наверное, обкурившись, бегал по нашей улице голым и орал что попало. Много в нём было грязи! И вокруг него собирались такие же. Сколько же их! Какой стеной была мне и всем нам, детям, мамка!
Пожила Ульяна в самой худшей части человечества.
Раз, обкурившись и наоравшись до хрипоты, Муж залез на соседний двухэтажный дом и оттуда сиганул вниз. Ногу сломал. Это стало новой отсрочкой трудоустройства. Но и после этого уходил и не ночевал дома. Говорил, что весь народ отдыхать хочет после войны. И что настоящая жизнь – это удовольствия! Были в Зыряновске такие «хитрые избушки» на окраинах, квартиры– притоны, где собиралась шантрапа, там и он надолго «зависал», если не приводил домой никого. Ульяна молила Бога, чтобы он не приходил. Материнство, как и беременность, приносило одну муку!
Всё чаще стали наведываться милиционеры и с ней разговаривали так, как будто она сообщница бандита. Муж пустился во все тяжкие.
Соседка Анна, которая возилась с Ульяной возилась в ту памятную ночь, когда она попала в роддом, рассказала, что Муж ещё до войны оказался в тюрьме, что её он «подцепил», возвращаясь из мест лишения свободы. На его совести участие в групповом убийстве в возрасте семнадцати лет. Страшно стало жить Ульяне. А идти некуда. Сынок – в качалке. Муж, правда, к нему почти не подходил. А если и приближался, то она уговаривала:
– Он спит. Он поел. Не надо его трогать. Муж и не чувствовал своё дитя, как чувствовала его она. Уля догадывалась, что хочет сынок: пить, есть, сменить пелёнку. Муж делал ему «козу», больно щекотал, и ребёнок заходился криком.
– Занежила, – кричал Муж, – Убью! Коза Чуйская!
Оставаясь одна, Ульяна замирала над качалкой, ласкала малыша и представляла, что вместе с ней над сыном склонялся Аркадий. Они любовались Ванечкой, их руки сплетались, головы соприкасались. Как мягок и ласков был его взор. Как прекрасно было его, изученное до последней чёрточки, дорогое лицо. Как чутки были прикосновения к ребёнку и к ней. Ей становилось легче, она забывала о Муже.
Когда Муж спустил всё, что выручил от последней поездки в Чу, то «загнал», то есть продал кожанку, потом пиджак, и придумал простой выход:
– Ульяна, ты вот что, всё равно сейчас из дома почти не выходишь, до зимы далеко, давай продадим шаль и пальто. А я тебе через месяц куплю ещё лучше.
Уля сжалась от страха и приготовилась к худшему. Такие разговоры заканчивались у них скандалом, а то и дракой.
– Нет! Нет! На тебя не надеюсь. Мама купила на последнее. Не дам продать,– восстала она.
– Пожалуйста! Прошу же по– человечески. Я же обещаю вернуть. Ты чо? Ты чо?– заорал он.
– Не дам!– ещё твёрже возразила Ульяна.
Заплакал Ваня.
– Чо это он плачет? Слышь? Успокой! – разозлился Муж. – Чо он плачет, спрашиваю? – повторил снова.
И вдруг с такой силой толкнул деревянную качалку, что она стукнулась о стену, а ребёнок, подпрыгнув, ударился о деревянные перекладины, как бы ёкнул и перевернулся вниз лицом. Это произошло не впервые. Но раньше Ульяне удавалось схватить руками качалку и смягчить удар. На этот раз опоздала. Она вскрикнула, заплакала, выхватила Ванечку из постельки, прижала к себе. Её мальчик молчал, и ей показалось, что он умер.
Муж матерно выругался и ушёл, унеся шаль и хлопнув дверью так, что взвились все занавески. Ульяна оглохла, но не от стука, а от страха за сына. Почему он молчит? Может, потерял сознание? Не отрываясь смотрела на ребёнка. Наконец, он очнулся и не плакал, а как-то странно гримасничал, кряхтел и не брал грудь. Потом его вырвало. Малыш сделался вялым и плаксивым. Утром пошла к доктору, и Ульяну вместе с сыном положили в больницу. Пришлось рассказать всё. Прежде чем уйти, она упаковала и унесла свои вещи к соседям и просила ничего не говорить Мужу. Больше доверять было некому… Молоко в груди пропало. Ребёнка начала кормить из соски. На третий день утром в больницу приходила свекровь, вечером – сестра Мужа. Сима плакала и обнимала Ульяну. Таисья Васильевна грустно посидела и произнесла:
– Ты же его сама выбрала, девонька. Что же делать? Отправить тебя к матери?
Уля слушала и не понимала: то ли винит, то ли жалеет. Про себя думала, как явиться с ребёнком к маме, которая столько пережила. Она же и так, как железная, держится. А второму сыну, говорила и говорю: «Что бы ни случилось, в какую бы трудную передрягу ты не попал, всегда знай, что у тебя есть дом, в котором тебя, любого, униженного и обиженного, здорового и больного, счастливого и несчастного, ждёт мать». Всегда надо это детям говорить. Не дай Бог, застесняются да пойдут помощи искать на стороне. Кто поможет, а кто и хуже сделает. А если такой встретится, как Муж – беда! Всю жизнь испортит, до гибели доведёт, – итожит Ульяна.
Через несколько дней Муж пришёл в больницу, трезвый, с покаянием:
– Пойдём. Не обижу больше. Без тебя плохо дома. Я уже выхожу на работу. Всё хорошо будет.
И когда их выписали, она опять пришла… домой. Муж взял на руки ребёнка. Усадил жену за стол. Кормил чем-то из магазина и опять каялся.
Утром ушёл и не приходил несколько дней. Загулял – про работу он сказал неправду. Прибегала его сестра:
– Эх! Если бы он сейчас был дома, я бы ему задала! Это мой брат, но не мой брат. В кого он такой уродился? Ты, вот что. В случае чего – зови меня. Я не как родители. Я его нисколечко не боюсь. Надо мной ему не куражиться!
Разрыв
– Как-то его не было около недели. Наконец, явился. Я была с сыном дома, как всегда, одна, – вспоминает попутчица.
– Ну, ты что, Уля! Не узнала? Это я, твой муж. Открой.
Пересилила страх, молча открыла дверь.
– Есть хочу.
Зашёл и, не раздеваясь, стал есть суп из кастрюли, стоящей на печке. Небритый, помятый, как из помойки. Неужели жизнь забулдыги может нравиться? Он хлебал суп и приговаривал:
– Ванька, сын, папка проголодался. Ну-ка скажи мамке, чтобы накормила.
Он, действительно, был голоден. Но когда наелся, стал требовать покурить. Дома ничего не было.
– Дай валенки, а? Ну, дай! Курить нечего! Пойду обменяю в одном месте.
Стояла перед ним, закрывая собой качку, заслоняя сына. А он куражился:
– Что, на защиту встала? Зоя Космодемьянская? Или нет, ты же Ульянка Громова! Ну, ну, а если тебя пощекотать.
Володя вытащил нож.
Я не знала, что он носит с собой такое и не видела его раньше. Он показался огромным, страшным, и я закричала от ужаса:
– Убийца! Уходи от нас. Лучше не иметь мужа и отца, чем иметь такого, как ты!
Он схватил меня за волосы и прохрипел:
– Ты дрянь человеческая, кусок мяса! Кусок вонючей человечины. Хочешь, докажу, как просто стать куском мяса? Боишься? Убью! – Муж грязно выругался, замахнулся ножом с такой силой, что я опять закричала, как перед гибелю. Он побледнел, желваки заходили под кожей, глаза засверкали, как у сумасшедшего. Заплакал сын. В стену настойчиво колотили соседи. Они обещали, что, услышав очередной скандал, вмешаются. Так и сделали на этот раз. Это или напугало его, или вывело из приступа гнева. Он взвыл, как зверь, отвёл нож, схватил валенки и выскочил на улицу.
Я рухнула около качалки на пол. Когда забежали соседи, подняла голову, но не в силах была произнести ни слова. Они усадили, напоили водой, что-то говорили. Но я ничего не понимала. Когда стало получше, показала знаками, что они могут идти. Взяла ребёнка, который уже давно плакал на руках у соседки. Заперла дверь, как только Ваня уснул, тоже легла на кровать и закрыла глаза.
Душа кричала, рыдала, но изо рта не вылетало ни одного живого звука. Кому было пожаловаться, кому поплакаться, как освободиться от этой тяжести? Вызвала образ Аркадия и плавно вернулась в свою любовь. Аркадий бежал по усыпанной цветами долине, как на экране, и никак не мог добежать. А я не отпускала его, чтобы не остаться одной. Так прошла эта ночь. Не смыкая глаз, я смотрела на него и не могла насмотреться.
Муж не пришёл. Утром взяла остатки заработанных денег и пошла в магазин купить хлеба и ещё чего-нибудь. Завёрнутого в одеяльце Ванюшку несла на руках.
Выстояв очередь, протянула деньги, но к своему ужасу не смогла назвать, что нужно, из глотки раздалось мычание: кто-то засмеялся. Она поняла, в чём дело:
– Успокойся, Уля. Тебе хлеба? Молока? Сахару?
Кивнула. Продавщица взвесила килограмм сахару, налила в банку молока и подала булку хлеба.
Зашла к соседям показать, что голос потеряла. Они сообщили Симе, и та, придя в обед, забрала нас с Ваней к себе.
– Давай, давай, собирайся. Я тебя этому зверю не оставлю. Мать с отцом измучил, себя изуродовал и тебе жизнь испортил.
Собрала кое-какие вещи и пошла за ней. Сима привела в свою квартиру. А вечером принесла настойку брома. Первый раз напоила насильно. Потом я поняла, что с этим легче, и стала пить сама.
Ванечка
Искусственное вскармливание Ванечки было хлопотно, но в больнице выписали детский продуктовый бесплатный паёк, и ему хватало. Заговорила я через неделю. За это время раз приходил Муж. Вернуться отказалась.
Ванечка рос слабеньким, плохо ел, у него развились припадки. Занималась им день и ночь, то сама бежала с ним в больницу, то вызывала врача. Но Ванюшка отставал в развитии. Ему исполнился год, а он ещё не вставал на ножки. Отцовские трёпки, особенно когда он качалку о стену долбанул, сказались. Всё внутри сотряслось у маленького – вот и не мог он расти нормально. Да ещё был не раз напуган скандалами.
Прошло восемь месяцев, как мы жили у Симы. Во время вспышки малярии сын перестал есть и за несколько дней сгорел … умер.
После похорон вышла работать в пошивочную. Снаружи была целая, а внутри рваная. В сердце – дыра.
.
Жизнь – дорога зависимостей
Мы в Барнауле. Пересекаем красавицу Обь по мосту – шедевру современной архитектуры. Предвечерняя старинная и обновившаяся столица Алтая встречает шумом.
Минуя мост, видим слева парящие золотые купола православного храма.
Ульяна осеняет себя троеперстием, произносит «Спаси и сохрани!» три раза и шепчет мне:
– О душе вспомнить срок. Грешницей прожила. То храмов не было, то священников, библию взять было негде. Появилось всё – уж стара стала. Завидую, у кого время есть всё понять. Некоторые и понимают, а не так. Просто боятся, что им лучшего на том свете не достанется. Тут живёт сейчас третья дочь той самой Симы, сестры моего Мужа. Зовут Алевтина. В банке служит, в начальствах ходит. Богатая! По заграницам отдыхат! Я как– то беседу с ней завела: «А когда все такие богатые будут, как ты?» – «Никогда! Чтобы некоторые жили богато, надо, чтобы большинство жило бедно. Чтобы кто– то был сыт, многие должны быть голодными! Закон такой!» – «Это где ж такой закон прописан?» – «Жизнью прописан. Вам его уже не понять!» – «А правдой или неправдой живут по этому закону?» – «И правдой, – говорит, – и неправдой! Лишь бы на высоте!»
– Это я понимаю, как с прихватизации началось, так и идёт.
А в храм, спрашиваю, ходишь? – Хожу. И жертвую немало. Вы столько не сможете».
Не стала больше с ней разговаривать. Поняла, что у неё душа болит, раз в храм ходит. Туда – со грехом и оттуда – тоже. Как время и деньги сравняли, так душу и деньги. Или что хорошо, что плохо не надо уже различать в наше время? Я хоть и старая, а вижу: может народ, меру потерявши, ослепнуть. Вот возьмём… Муж мой, алкоголик и наркоман, как мы расстались, с дружками ограбил сорок пятый магазин – рядом с которым квартиру снимали. Сторожа они убили. Так и сел снова. В тюрьме и помер. Родителям весточка была. Сима узнала, поплакала, а я – нет. Его жизнь ни от меня, ни от семьи, ни от самого государства не зависела. Неутверждённая, губительская душа у него была, и у Алевтины этой… такая же. Слова её как вражеские … Да разве ж можно против целого народа заявлять? Грех-то какой! По её выходит, что народ-то во всей жизни ни при чём? От него уж ничего не зависит – или как?
– Неутверждённая? Это что значит? – интересуюсь, пока игнорируя трудный вопрос.
– Некрещёная по законам Божьим не живущая, – отвечает без запинки.
Живучий рок
– Мне хорошие люди в жизни больше встречались. Помощь получала. Серафима вот… Она была старше меня на восемь лет. Военная вдова. Её, сыну, первенцу, исполнилось десять, дочке – семь. Олежка ходил в третий класс, Наташа – в первый. После школы оба бежали к бабушке. Сима работала на фабрике. Вернее, тогда это была обогатительная линия при руднике, смонтированная ещё его старыми дореволюционными владельцами, Гумбольдтами. Никакого прироста не давала. И поэтому власти решили после войны строить фабрику.
– Даже я пошла учиться, а ты моложе меня! – убеждала Сима настойчиво. – Потребуются лаборанты, рабочие, другие специалисты. Открываются разные курсы. Вместе с фабрикой строятся дома с благоустроенными квартирами. Недавно слушала Султинского. Много наобещал! Будет применяться флотация для обогащения руды. Это дешевле, проще, безопаснее. Пойдём.
Убедила она Улю. И та стала одной из многих, кто учился на курсах флотаторов и место работы себе готовил – строил фабрику. Вскоре получила однокомнатную квартиру.
За Симину веру, доброту, за готовность трудиться ей была предназначена вторая любовь. Как– то она позвала Улю в кинотеатр «Родина» на сеанс фильма «Цирк». Там и нашли их два молодых интересных. После сеанса разошлись в разные стороны.
Ульяна с Василием шли по площади. Вдали темнели терриконы.
– Уля, чувствую, что Вы немало пережили, хотя и молоды. Забудьте прошлое. Мир! Именно этого ждала страна, ждали все, ждали Вы. Нет войны. Всё теперь будет хорошо! Будет много-много счастливых людей. Как мне нравится вот так брести с вами и знать, что не будет выстрелов и взрывов ни сегодня, ни завтра – никогда! Тишина, покой, надежда. Улыбнитесь! – говорил Василий
И Ульяна опять задумалась: её любовь к Аркадию – хорошо это или плохо, умно или глупо, мешает или помогает. Если бы все эти вопросы ей задали после его гибели, она бы не стала отвечать. А теперь…
Красавица Сима однажды влетела в прихожую Улиной квартирки, как свежий ветер. Показалось, что она нашла клад и по своему добролюбию готова поделиться с любым, кто попросит об этом. От её счастливых глаз становилось светлее вокруг. Что делает любовь!
– Как я тебе? А? – покрутилась перед трюмо.
– Хороша! – Но я тут ни при чём? По-моему это Сергея надо спрашивать?
– А мне придётся тоже у Василия выяснять, да?
– Ни в коем случае. Мы договорились не усложнять.
– Договорились? Нет, это противоестественно. Встретились – сближайтесь. Присмотритесь друг к другу. Дуракам ясно, что вам надо сближаться. А?
– А мы умные, и договорились, – сопротивлялась Уля. – Я не могу так легко сблизиться с мужчиной.
– С Володькой сходилась – не шибко думала!
Сима хохотала и шептала на ухо непристойности.
Уля с трудом погасила обиду.
– Живым – живое! А? – Стояла на своём Сима.
Настойчивость и терпение Василия сделали своё дело. Когда он предложил в очередной раз сойтись, она согласилась. К этому времени всё знала о нём: кто родители, какая семья. Знала что работает в милиции, что его жена была медсестрой и погибла на войне.
Сима всякий раз уговаривала:
– Ульяна! Упустишь, не прощу. Как удобно иметь милиционера под рукой, ты ещё не поняла? Крутой мужичок и собой хорош. Выправка какая, а?!
А Уля, прежде чем сойтись с ним, дала ему устную инструкцию: не пить, желательно не курить, не материться, для пьянки компании не заводить и её с ними не знакомить, работать, относиться с уважением.
– Где расписаться? – спросил он нарочито серьёзно.
Она глянула с укором, а потом подумала: «Имею ли право?»
– Я же не просто так. Ты мне нравишься как женщина и как человек. Я постараюсь.
Не успело расцвести это счастье. Во время захвата бандитской группы в Зубовске – районной железнодорожной станции – Василий был тяжело ранен и умер в больнице. Ульяна даже не закрыла ему глаза. Ох, и тяжко было, ох, и больно! И корила себя и корит до сих пор, что эту любовь приняла так осторожно и время тянула. Аркадия любила без расчёта, а первая замужняя жизнь сделала её трусливой. Теперь вроде обдуманно, а снова не так.
– Виновата. Как я была виновата! Потеряла всякую надежду! Для всех вокруг наступили счастливые времена, но не для меня. Повторяла и повторяла это себе как заведённая, слёзы переполняли меня всю, но я не плакала. Сима сказала, спустя сорок дней после похорон, покачав головой:
– Уль, ну что ты? Ну, нельзя так долго держать в себе горе. Оно утопит тебя. Хватит, дорогая моя. Никто не виноват. Мы, женщины, сильные люди, а?
Так и слышу её это «а» – как вроде настаивая на своём, с тобой советуется. И как тут ответить отказом?
Ульяна невольно вздыхает и продолжает тащить свою судьбу на свет, рассматривая со всех сторон:
– Я не жалуюсь – так было! Счастье вьётся мотыльком, унесётся ветерком, а то бурей со всей дури. А она– то, дурь, такая доморощенная, такая-растакая! У меня – всё бурей было!
Тогда так и решила. Всё, мол, ничего хорошего уже не бу-удет! Не суждено-о! Поезд ушёл! Судьба потеряла управление, сбилась с пути и мчится по бездорожью. Видно, счастье моё безжизненное, Богом непризнанное. Но почему?
И тогда я первый раз пошла в церковь сама. Мать, что ли, перед глазами была да её тихие молитвы. Встала я перед иконами и молилась своими словами, как слепая, не поднимая глаз:
«Я схоронила сына. В том ли грешна, что, потерявши любовь, без любви вышла замуж? Не за мой ли грех погиб невинный мальчик мой? И любимый мой, давший мне поддержку и новую надежду? То ли я ищу, Господи? Чем искупить мне мои прегрешения, чем привлечь добро на свою сторону? Почему счастье мимо меня идёт?» Всё чистосердечно рассказала Господу, что людям не расскажешь, и почувствовала облегчение, будто силы кто новые влил.
– Но ведь и люди приходят друг другу на помощь? У вас вот Серафима как добрый Ангел была.
– По воле Божьей. Я знаю. С человеческой поддержкой соскользнёшь, быват, и не заметишь. С той поры и молюсь. Помогат мне. У каждого человека встреча с Господом по– своему случается.
Воссоединение
– Весной 1951 года поехала в отпуск в Чу. Маша писала, что замужем и должна вот– вот родить, Виктор отслужил. А любимый братишка, Ванюшка , заканчивал казахское сельхозучилище и хотел учиться в техникуме, по-казахски и читал, и писал – в работе ему пригодилось. И я до сей поры по-казахски много устно понимаю. Концерты люблю смотреть. Домбру люблю.
Обняла маму, слёзы ей вытерла.
– Худенькая ты какая, Уля! – всё повторяла она и гладила меня по плечу. Я прижималась к ней и замирала – отрываться не хотелось!
Сразу рассказала о Зыряновске, о том, что можно получить квартиру, если пойдёшь работать на рудник или на фабрику. Виктор, совсем взрослый, возмужавший после срочной службы, первый предложил переехать, всё– таки промышленный город, снабжение хорошее, и семья будет в куче. На том и порешили. Маша уговаривала Руслана. Он работал в милиции. Пришёл дядька Кадыл, тоже обнял, вспомнил, как работали на стрелке вместе, как однажды непонятное распоряжение получил – то ли переводить стрелку, то ли нет, а военный состав – близко. Уточнила, во всю прыть мчусь, вижу: не успею – ору, машу, показываю «не переводить». Когда добежала, еле дыша, он стоял бледный, с его-то загаром. «Спасла ты, дочка, меня! Думал, всё – отбегался! Теперь мы и вовсе родня! Никогда не забуду! »
Долина Чу цвела. И небо было такое высокое, ясное, чистое. Красиво. Ехала и думала, что люблю долину, как и коренные казахи. Говорят, что, когда помрёшь, то душа в первые дни посетит все дорогие места – моя точно между Ситниками и Чу метаться будет, с залётом в Зыряновск.
Единственный из всей нашей семьи, кто вернулся к крестьянскому труду, – Виктор.
В пятьдесят втором году неженатым в Ситники уехал, потом и мамку забрал туда, когда второй раз женился. Его старший сын (от первого короткого брака) и сейчас крестьянствует – хлебороб.
Навещала и я Ситники наши несколько раз. Сильно тянуло меня туда. Помню: первый раз сама, без помощи Виктора, нашла место, где раньше была наша изба… и клёны, что росли в конце огорода. Постояла около них, послушала. Будто ожили знакомые голоса, в первую очередь отцовский басок, родной его смех. Долетели сельские понятные звуки: мычание, лай, петушиное кукаре-еканье. А ещё дорогими показались запахи земли, травы, деревенского подворья. Сердце сжа-ало-ось. Три улицы с переулочком от селения осталось. И хоть съёжилась моя малая родина – деревенька моя – а жила, и просторы-то алтайские не уменьшились, и любовь ко всему так вот в сердце и прикипела.