КУЗНЕЦК. 1931. ТОННЕЛЬ
Не все в американском проекте оказалось продумано досконально. Один существенный недостаток обнаружили уже в ходе строительства. А касался он сообщения между заводом и поселениями заводчан.
Основная жилая площадка разместилась выше предприятия – вдоль пологого склона горы Старцевой. Почти сразу стала застраиваться домами территория и с восточной стороны завода. Американские архитекторы по привычке называли жилые площадки колониями. Так и прижилось: Верхняя и Нижняя колонии.
Верхняя находилась в более выгодном положении. Она была закрыта от больших ветров, и почти с любой ее точки распахивалась красивая панорама левобережья Томи – с несколькими селами, перелесками, болотами и тремя притоками – Абой, Конобенихой и Горбунихой. Самой крупной речкой была Аба. Местный народ ловил рыбу в ее бурой, но чистой воде, не уходя к берегам более крупных рек – Томи и Кондомы.
Горбуниха в летнее время текла почти незаметным ручейком. Зимой ее вообще нельзя было приметить под толщей снега. Зато в половодье она вспучивалась и гнала по своему руслу неожиданно мощные потоки вешних вод. Порой возникали заторы из валежника, старого домашнего скарба и мусора, трупов погибших животных и птиц, и речонка представала взорам очевидцев как бы взгорбленной. Вот оттуда, видимо, и покатилось ее название – Горбуниха.
На Верхней колонии жилье изначально строили активно. Вскоре там гнутыми черточками протянулись первые улицы. На них поселился цвет строящегося завода. Но быстро выяснилось, что этот поселок как бы оказался в осаде.
На одной из оперативок Франкфурт, морщась, повернулся к Бардину:
– Тебе, Иван Павлович, не надоело кружными путями добираться с работы до дому? А вчера, сообщаю всем, двоих угораздило попасть под маневровый паровоз. Возвращались во тьме с работы…
Бардин потер указательным пальцем переносье, немного подумал.
– Я уловил ход ваших мыслей! Ряд товарищей уже высказывали недовольство. Мол, нет у нас тесной связи головы с ногами…
Франкфурт насторожился:
– Ты это о чем? Вроде как на что-то намекаешь?
– Нет. Я о том, как быстрей и удобней добираться до Верхней. Тут один наш товарищ, не буду называть его имени, предложил даже проложить мост в виде парящего над площадкой виадука. Это, конечно, было бы неплохо. Но такой мост разумней построить на заводских задворках, а то в центре он сразу перекроет многие наши сооружения и застопорит ведение любых монтажных и ремонтных работ…
Присутствующие знали, что строительную площадку перерезали пути горячего чугуна и шлака пути скрапа, угольные пути – отдельно для коксового цеха и центральной электростанции, пути горячей стали. По железнодорожным путям шли сплошные потоки сырья, топлива и готовой продукции – угля, руды, флюсов, скрапа, кокса, чугуна, стали, стальных болванок, обжатых блюмсов, рельсов. По ним же везли шлак и мусор. Перемещался жидкий чугун к разливочной машине и мартену. Составы изложниц шли под разливку стали. Разлитую сталь доставляли в стриперное здание. Горячие заготовки подавались к нагревательным колодцам. И все это должно было передвигаться быстро и точно, иначе сорвалась бы работа горячих цехов…
– Значит, безысходность… Вот тебе и прозорливые американцы! И мы тоже не доглядели, не видели ничего дальше своего носа! Скажем себе спасибо…
Франкфурт часто так заканчивал совещания – без всякого оптимистического пафоса. Молча поднимался, надевал плащ или куртку и первым покидал свой кабинет или другое помещение, где происходил разговор с его участием. Присутствующие знали, что за этим демаршем последует серьезный разговор. С него начнет директор свое следующее совещание. Франкфурт ничего не забывает…
Вот и на этот раз он так же молча направился к вешалке. Но Бардин соскочил со стула и, как бы догоняя начальника своими словами, твердо ответил на его последнюю фразу:
– Вы не правы, Сергей Миронович! Есть одно исключительное решение. Но оно требует больших денег и времени.
– Что-что? Ты, Иван Павлович, считаешь, что все здесь строится бесплатно и только твоя идея чего-то стоит?
Но тут до Франкфурта дошло, что главный инженер не блефует. Уж кто-кто, а Бардин не будет нести всякую чепуху. Постояв секунду у вешалки, даже прикоснувшись к кепке, директор развернулся и прошел назад к своему месту. Уселся, нервно постучал костяшками пальцев по дубовой столешнице и неожиданно улыбнулся:
– Давай, выкладывай свою хитрость!
Бардин, как обычно, насупил брови. Хотел начать издалека, а получилось иначе. Вырвалось сразу:
– Наши ребята предложили проложить подземный тоннель. Но прокладку надо форсировать немедленно, потому что потом его уже никогда не построить…
Только после этого он подробней рассказал об идее. И подытожил:
– Это должна быть не подземная нора, а грандиозное сооружение. Я бы сказал, соединяющее два мира. По нему будут проходить не только трудящиеся люди, но и поедут подводы и авто. Если быть честным, то, если в нашем городе появится трамвай, ему тоже найдется место в тоннеле.
Кто-то за спиной Бардина не выдержал, громко произнес со вздохом:
– Неужели такое может быть?
– Может! – резко повернул голову Иван Павлович. – Увидите сами. Только надо приложить силы…
Видно было, что изложенные Бардиным наметки по строительству тоннеля большинству присутствующих понравились. Франкфурт слушал внимательно, карандашом делал пометки в рабочей тетради. Когда Бардин закончил, он сказал коротко:
– На сегодня это будет задача номер один. Конечно, не считая главной задачи, которой мы посвящаем свою жизнь…
Тут голос подал Казарновский, примостившийся со своим стулом у самой двери. Он, видать, долго пытался вставить слово, но никак не решался.
– А как мы на санях зимой бетон будем одолевать в тоннеле? Это ж целая проблема!
Привстал Степанов, временно ведающий гужевым хозяйством и круглый год не снимающий с больной шеи платок жены. Своим крякающим голосом он пояснил:
– Тут дело, Григорий Ефимович, проще пареной репы. На зиму будем стелить дорожку из снега. Как наступит первозимок, так кажный возчик аль кучер снежку с собой должон прихватить, и в туннель его… По весне, скоко останется, все вычистим…
Франкфурт скрыл улыбку, посмотрел на делопроизводителя Свинцова, который вел протокол совещания.
– Ты, Леонид, понял? Не упусти мое указание! А ты, Иван Павлович, подготовь текст соответствующего приказа. О тоннеле должен знать у нас каждый!
Свинцов вытер рукавом испарину со лба:
– Сделаю, Сергей Миронович!
Франкфурт рывком поднялся и снова направился к вешалке. Вслед за ним к выходу потянулись остальные.
КУЗНЕЦК. 1932. АКАДЕМИК В ПОЛУШУБКЕ
Орджоникидзе позвонил, как обычно, неожиданно. По-сибирски около четырех часов утра. Значит, в Москве была почти полночь. Кратко поздоровался, спросил из вежливости:
– Ты не спишь еще, Сергей Миронович? Есть деликатный вопрос…
Франкфурт мотнул головой, сгоняя сонное состояние:
– Прикорнул малость…
Тут же глянул на часы у входа в спальню и добавил:
– Вообще-то пора вставать…
С другого конца провода донеслось:
– Так вот, слушай. То, что запускаете завод, – молодцы. Нас тоже заставили поработать. Теперь над наградами вам думаем.
– Спасибо партии и правительству за внимание!
– Ладно, ладно… товарищ орденоносец!
Франкфурт сладко улыбнулся. Значит, и лично его награждают.
– Мы решили, – продолжил Орджоникидзе, – что Ивана Павловича Бардина надо срочно определять в академики. Каково мнение начальника строительства?
Такого поворота Франкфурт не ожидал. Конечно, Бардин тянет на орден Ленина, на другие высокие награды и милости с барского стола. Но вот так запросто из котлована, от доменной печи, что называется, от сохи – и в академики? Не мог представить Франкфурт, что в нем вдруг проснется элементарное чувство ревности.
– Что-то ты задумался… Или не понял моего вопроса? – напомнил о себе Орджоникидзе. – Может быть, у тебя, Сергей Миронович, другое мнение, в отличие…
И оборвал фразу. Видно, разгадал, чем вызвано затянувшееся молчание Франкфурта.
– Если ты возражаешь, мы найдем подходящую кандидатуру в другом месте, – вроде как успокоил нарком. – Подпирают герои с Днепрогэса, с Волхова, с Магнитки. Можешь остаться при своих интересах…
Последние слова Орджоникидзе вывели Франкфурта из прострации. Он словно еще раз проснулся.
– Что вы, товарищ Серго! Я просто подумал… как известие воспримет сам Иван Павлович и Кузнецкстрой в целом.
– А вот тут, товарищ начальник, это твоя забота… Воспринимать должны все одинаково! Так что, думаю, взаимопонимание достигнуто. Еще раз прости, что не дал тебе хорошенько выспаться!
И Орджоникидзе повесил трубку.
Народному комиссару тяжелой промышленности СССР давно хотелось решить этот вопрос – сделать инженера Бардина академиком. Но дело оказалась не так уж простым. Хотя подобные прецеденты уже были. Долгое время шла эпопея с талантливым инженером-практиком Владимиром Шуховым. Четыре года назад по предложению нескольких ученых его избрали членом-корреспондентом Академии наук, в двадцать девятом году – ее почетным членом. Ссылаясь на состояние здоровья и занятость, баллотироваться в действительные члены Шухов отказался. При этом его арочные металлические конструкции, особенно знаменитая радиобашня на Шаболовке, заняли видное место среди достижений современного строительства и науки. Даже заграница кинулась к его привлекательным изобретениям. Но Бардин для текущего периода – величина более значимая. Он, безусловно, заслуживает титула действительного члена Академии наук. Есть на примете и другие ребята, которых тоже надо возвысить до академического уровня. Пусть покажут себя, внесут свежую струю и заодно выветрят сложившийся в Академии застой…
По поводу инженеров долгое время упирался президент Карпинский. Не из-за вредности характера, а в силу принципа. Но больше всего артачился непременный секретарь Волгин. Словно ему наступили на хвост.
– А они знают, каким трудным должен быть путь человека, попадающего в Академию? – верещал он, когда ему на стол попало предложение о включении в состав академиков нескольких человек, показавших исключительные результаты в советском строительстве.
Орджоникидзе даже решил вызвать протестующую парочку в Москву. Но по-человечески пожалел Карпинского: человеку уже восемьдесят пять, вдруг что случится с корифеем… Такими разбрасываться нельзя – умница из умниц, не зря по императорскому указу возглавил Петербургскую Академию наук еще в девятьсот шестнадцатом. Остался на своем месте после революции и тянет нелегкую ношу до сегодняшнего дня. Правда, любит поспорить с советской властью, но в старчество, дай Бог, еще не впал, хочет послужить на благо родины…
И все же к разрешению вопроса пришлось срочно подключать еще двоих – Кржижановского и Покровского. Они числились в составе Академии с двадцать девятого. Тогда, на фоне академического разброда и шатаний, несколько человек пришлось прямо-таки насильно проталкивать в академическое кресло. А те из академиков, кто сопротивлялся партийным установкам, поехали добывать себе хлеб насущный в окраинных городах страны…
Кржижановскому доверили должность вице-президента. Он проявил все свои дипломатические способности, сумел уломать старую гвардию. Правда, не меньшую роль сыграл Покровский Михаил Николаевич. Тот знал, в какие минуты и перед чьим носом надо помахать революционной шашкой…
Теперь документы, как полагается, оформлены и подписаны. Электрический колдун Винтер, экономист Осинский, гидротехник Веденеев, металлург Бардин… Выдвиженцы из созидательной гущи народа. Пусть обновят академическую кровь. Этого требует накал в стране. И Коба чуть не каждый день давит на членов Центрального комитета…
Удивила только реакция Франкфурта, когда тот услышал о причислении главного инженера Кузнецкстроя к научному сообществу. Не может же он всерьез считать, что Бардин перебежал ему дорогу! Должен понимать, что в части приоритета у Бардина даже близко нет никаких соперников. Бардин был и пока остается единственным инженером-практиком в Союзе, который не только окунулся в американскую и немецкую технику металлургической промышленности, но и использовал все свои знания для того, чтобы построить в Сибири самый усовершенствованный завод. За такое человеку мало даже академика…
Весть о том, что его хотят произвести в академики, докатилась до Бардина еще в середине марта – в дни, когда шла подготовка к пуску доменной печи. Позвонил из Ленинграда секретарь Академии наук Вячеслав Петрович Волгин. Волнуясь, сообщил, что у него на столе лежит «серьезное» письмо из Центрального комитета. Поэтому, мол, надо задать ряд уточняющих вопросов.
– Вам, Иван Павлович, приходилось читать лекции перед студенческими аудиториями?
– Вообще-то, да. Мы у себя создали, правда, с переводом из Томска, полноценный институт черных металлов. Я там выступаю с лекциями на тему доменного производства.
– Очень даже замечательно. А что-нибудь вы, возможно, публиковали в наших или заграничных журналах?
– За границей не выступал. А здесь мы выпускаем научно-технический журнал «Кузнецкстрой». Причем по глубине содержания он не уступит некоторым европейским. Стараемся быть в курсе мировых событий. А, собственно, почему у вас такие конкретные вопросы?
Волгин замялся. Но потом все же раскрыл тайну:
– Видите ли, уважаемый Иван Павлович… Есть мнение приобщить вас к лону нашего заведения. Ваш труд в строительстве гигантского завода в Сибири замечен партией и правительством. Это заслуживает звания действительного члена Академии наук СССР.
Слова далекого светила из Ленинграда подействовали на Бардина ошеломляюще. Академик – о таком он никогда даже не думал!
– По моим представлениям, академик должен сидеть в тиши кабинета или в научной лаборатории. Я же постоянно нахожусь на заводе, возле домен, около мартенов. Короче, у горячего металла… – Бардин перехватил трубку, перенес от одного уха к другому. – Поэтому какой из меня академик? К тому же я, как минимум, должен уже иметь звание члена-корреспондента, быть профессором…
– Ваш случай уникальный. На всю страну таких два-три примера. Наша наука должна обеспечивать все то, о чем вы думаете и говорите. Вот вы лично выстроили в своей голове и претворили в жизнь новейший завод-гигант. Это стоит многих научных трудов. Теперь результаты вашей деятельности должны быть обобщены и переданы следующим поколениям металлургов, причем не только в нашей стране. Кроме вас это сделать некому…
Разговор неожиданно прервался, в трубке раздался непонятный хрип, потом звуки вообще исчезли. За окном стояла мартовская ночь. Сон словно рукой сняло. Бардин открыл форточку. С горы в комнату ворвался поток холодного воздуха. Иван Павлович почти вплотную приблизил лицо к стеклу. В прохладных воздушных струях чувствовался щемяще тонкий аромат близкой весны…
«Это истекает моя тысяча дней, – подумал он. – И ночей…»
…Франкфурт в последнее время выглядел особо начальственно. На этот раз при встрече с Бардиным многозначительно улыбнулся. Снял очки, вытащил платок из заднего кармана штанов, тщательно протер стекла.
– А ведь, Иван Павлович, у нас не все так плохо. Есть и хорошая новость.
– Что-то произошло необычное?
– Был у меня разговор с товарищем Орджоникидзе. И не просто о делах. А конкретно о тебе.
– Он мне только вчера звонил. Ничего странного с его стороны я не заметил…
– Вполне возможно. Есть мнение избрать тебя в Академию наук. Товарищ Серго спрашивал о моем согласии. Я сказал, что других вариантов не вижу. Так что в скором времени с тебя причтется не только бутылка коньяка.
– Насчет коньяка возражений нет. Только какой из меня академик? С чего вдруг такое внимание к моей персоне?
Франкфурта на мякине еще никто не проводил. Сказал с усмешкой:
– Ты, жук, наверняка обо всем уже знаешь. И давай не строй из себя невинную девочку. Если партия сказала, что будешь академиком, значит, тебе быть им!
– Ну, честно, какой из меня академик? Я целыми днями из полушубка не вылезаю…
Франкфурт куда-то торопился. Но задержался на верхней ступеньке лестничного марша и как бы отмахнулся кожаной перчаткой:
– Видишь, как просто: теперь будешь у нас академиком в полушубке…
КУЗНЕЦК. 1932. ПУСК ДОМНЫ № 1
Из летних сообщений почти вся страна знала, что правительством определен день пуска первой домны в Кузнецке – 7 ноября 1931 года. Эта дата была установлена после заверений руководства Кузнецкстроя: именно в великую октябрьскую годовщину страна получит первый сибирский чугун. Для Бардина поначалу этот срок был очень далек и казался вполне выполнимым. Тем более что Франкфурт ежедневно наседал:
– Иван Павлович, иначе нельзя! Нас там не поймут. Никак не поймут…
Бардин, знал, кто это – «мы», и кто – «там»… А время неумолимо шло, и становилось ясно, что к ноябрьским праздникам домна не будет запущена. Назревал громадный скандал.
Главного инженера строительства беспрестанно теребили, спрашивали бесчисленные представители газет, журналов, работники партийных и комсомольских организаций, разных хозяйственных учреждений. У каждого был свой интерес, но все сводилось к одному: что еще надо доделать до пуска домны? Москва, видимо, начала понимать сложившееся положение, но в телефонных разговорах и телеграммах по-прежнему задавала трафаретный вопрос: «Можно ли уложиться в сроки?»
Бардин стал отвечать, что если не в ноябре, то к концу декабря домна будет готова. В это время Воронин со своей командой еще возился возле наклонного моста. Надо было закончить заезды на бункера, проложить пути, чтобы можно было подъезжать к печи. Наконец, необходимо получить кокс… До праздника оставался месяц, а территория доменного цеха была завалена землей, железными и бетонными конструкциями, неубранным кирпичом, непригодными трубами и кучами обыкновенного мусора.
Другие важнейшие объекты завода, обеспечивающие доменный процесс, тоже еще не были готовы. Не было даже разливочной машины. Так что пустить домну в ранее обозначенный срок оказалось невозможно.
Партийный комитет строительства понимал ситуацию и усиленно искал выход.
– Можно ли запустить домну без разливочной машины? – спрашивал Хитаров.
– Ни в коем случае! – сразу обрывал Бардин.
– А нельзя ли разлить чугун на литейном дворе? Некоторые мастера утверждают, что можно.
– Кто они – эти мастера? Это невозможно. У нас не допотопная печурка, а современная печь. Мы просто не успеем убрать чугун и напрасно измотаем людей.
– Хорошо. Скажите: можно ли пускать домну без газоочистки? Она тоже не готова…
– Нет, нельзя, потому что если пускать грязный газ, то забьются кауперы, и мы их погубим.
– А что, если попробовать пустить печь на одной турбовоздуходувке?
– Категорически нельзя. Если, тьфу-тьфу-тьфу, произойдет авария турбовоздуходувки, печь надолго выйдет из строя. Потом, вы же знаете, что к 7 ноября мы только поднимем наклонный мост. Но и его еще надо монтировать. А это время…
Торжественное собрание коллектива в честь 14-й годовщины Октябрьской Революции проходило в деревянном здании только что выстроенного театра. Общий праздничный настрой омрачала тревога от того, что главная задача дня не выполнена. Из разных концов зала неслись реплики в президиум:
– Как с домной? Когда дадим чугун?
Франкфурт привстал, сказал коротко:
– По этому вопросу даст пояснение товарищ Бардин.
Иван Павлович протер очки, но надевать не стал. Поднялся и громко произнес:
– Будем считать в основном наш завод открытым, а домну постараемся пустить в декабре…
Но вот пролетел и декабрь, за ним январь, а для пуска домны еще не все было готово. Главный инженер строительства был вызван в партком. Без всяких предисловий Хитаров набросился на Бардина:
– Иван Павлович, как же такое могло случиться? Мы обманули не только наших строителей, но и весь советский народ, наше правительство и лично товарища Сталина. Вы представляете, как выглядит теперь доблестный Кузнецкстрой? Мы с ваших слов были уверены, что пустим домну в ноябре, потом всех заверяли, что это произойдет в декабре. Но вот уже заканчивается февраль, и все видят, что на вашем фронте работ еще невпроворот… Неизвестно, когда мы, наконец, выполним обязательства, взятые перед советским народом. Вы лично знали, что вовремя домна не будет задута? Так? И вы, наверно, догадывались, чем это может пахнуть…
Перкин, освобожденный помощник Хитарова, зачем-то постучал тупым кончиком карандаша по столу и изрек:
– Это, товарищ Бардин, если рассматривать по-большевистски, попахивает саботажем со всеми вытекающими…
Сидящий в стороне у окна Франкфурт хмуро свел брови, но в разговор не влез. А Бардин резко изменился в лице. Ему хотелось взять за шкирку этого подпевалу Перкина и оттащить к домне. Пусть попробует залезть хотя бы на десять метров вверх. Все знали, что Перкин страшно боится высоты и никогда не подходит близко ни к одному строящемуся объекту.
– Да, я понял это еще несколько месяцев тому назад, – четко ответил главный инженер.
– Так почему ж вы этого не сказали нам раньше и продолжали уверять нас, что домну к ноябрю мы обязательно пустим? – настаивал Хитаров. – Надо было прийти в партийную организацию и поделиться своими сомнениями. Ведь мы могли бы принять мобилизационные меры, и с нашими замечательными строителями, наверное, давно уже пустили бы этот важнейший объект!
В груди Бардина что-то перещелкнуло, кольнуло в левом боку. Как же так? Неужели эти люди, что уселись за стол, покрытый только что поступившим кумачом, не видели и не видят состояния дел на стройке?
– Это, безусловно, верно, – произнес отстраненно Иван Павлович. – К сожалению, об этом я не подумал… Дело в том, что запускать в работу такой металлургический агрегат, как домна, в небывалые морозы я не мог… Это просто безумие…
Все члены парткома с удивлением переглянулись.
– Ну, а теперь, в марте, можно все-таки пускать печь? – подал голос Перкин.
– Да. Теперь можно. Печь вполне готова.
…На стройке работало уже почти пятьдесят тысяч человек. Еще тридцать тысяч строили рудники и железные дороги. В феврале загрузили первую коксовую батарею, потом заработала ЦЭС. Настал самый ответственный момент. Первая доменная печь должна была дать чугун.
Подготовка ее к пуску началась в конце месяца. Кажется, испытали все, проверили, подмели, подчистили. Но задувать печь, считал Бардин, еще нельзя. Водяной затвор пылеуловителей пропускал воду. Конструкция затвора оказалась такой, что определить точное место утечки не представлялось возможным. Бардин приказал перечеканить все заново, и не только снаружи, но и внутри аппарата. Перечеканили, а вода по-прежнему течет. Решили, что надо заварить все швы и заклепки. Сделали. Течь вроде ослабла, но не прекратилась. Промазали швы цементом – это тоже не помогло.
Бардин и другие руководители не уходили с работы около трех суток. Все устали, измучились. Главный инженер глубоко осознавал сложившуюся ситуацию, однако ни разу ни на кого не повысил голоса, понимая, что находящиеся возле него люди в неполадках не виноваты. В конце концов он пригласил в контору обер-мастера доменного цеха Ровенского. Вытер платком потный лоб, устало сообщил:
– Если воды в затвор из водопровода будет поступать больше, чем вытекает, печь будем запускать.
За день до начала апреля в тесноватой конторке доменного цеха собрались инженеры, рабочие, строители, партийные работники, американские специалисты.
Поднялся Хитаров. Обратился к Франкфурту:
– Можно пускать домну или нет? Ваше мнение, Сергей Миронович.
Американец Бэнк вскочил, опережая:
– Ни в коем случае!
Его хором поддержали сидящие рядом соотечественники. Загалдели: мол, домну пускать никак нельзя, еще не время.
– Тогда вопрос: почему нельзя? – напрягся Хитаров.
– Следует опробовать воздуходувку, испытать водопровод. Кроме того, нет персонала для обслуживания печи, – пояснил Бэнк.
– А ваше мнение? – повернулся партийный секретарь в сторону Бардина и Ровенского. – Можно пустить печь, или есть риск, что она не пойдет?
– Да, можно. Риска никакого нет. Теперь печь готова к выдаче чугуна.
– Ну, тогда надо начинать! – произнес Хитаров, глядя на Франкфурта.
Приступили к подготовке печи к запуску, как заранее было расписано. Все знали, что теперь основные указания дает Бардин, а командовать будет обер-мастер Лаврентий Кузьмич Ровенский.
И вот наступили самые ответственные и торжественные минуты работы на площадке. Началась завалка в доменную печь шихты. По наклонному мосту из бункеров потянулись вверх к загрузочным аппаратам вагонетки с рудой, коксом, доломитом.
В три часа пятьдесят пять минут Бардин включил рубильник сигнального прибора. Воздуходувка ответила: «Даем воздух». ЦЭС сообщила: «Есть пар». Кауперы доложили: «Даем дутье пятьсот градусов». Дутье в печи усиливалось.
Бардин первый завел в фурму раскаленную пику и поджег шихту. Пустили дутье, и печь загудела. На фурмах вспыхнул огонь. Оранжевым пламенем вырвался газ через чугунную летку… Через час после пуска печи рудной пылью затянуло неплотности водяного затвора, и течь прекратилась.
Сюда пришли многие строители, их жены и дети, чтобы увидеть начало великого рождения сибирского гиганта. Даже из окрестных деревень к заводу понаехало множество крестьян – хотели убедиться в чуде.
Народ не уходил больше суток. Наконец, третьего апреля в половине седьмого утра доменщики открыли летку первой кузнецкой домны, и чугун вырвался яркой струей. Присутствующие с небывалым восторгом смотрели на то, как кипящее железо переливалось в ковш.
Зрелище поистине было великолепное. Окрестность в эти минуты была еще погружена в предутреннюю темень, и лишь огонь домны да яркий свет расплавленного чугуна освещали площадку перед печью. Все, кто находился поблизости, были взбудоражены и ликовали.
Итак, первый чугун пошел. С этого момента Кузнецк стал родиной сибирского металла.
…Франкфурт встретил Бардина на крыльце заводоуправления. Он по-детски размахивал листком бумаги:
– Иван Павлович, смотри!
Бардин сунул руку в карман. Произнес растерянно:
– Надо ж: забыл где-то очки.
– Да, ладно тебе… Слушай, я уже на три раза перечитал.
И он, словно на трибуне, громогласно и в быстром темпе, будто опасаясь, что Бардин куда-то пропадет, стал озвучивать телеграмму:
– Правительственная. Привет ударникам и ударницам, техперсоналу и всему руководящему составу Кузнецкого завода, добившимся высокой выплавки чугуна на домне номер один и показавшим большевистские темпы в овладении новейшей техникой. Уверен, что коллектив Кузнецкстроя разовьет дальше достигнутые успехи, обеспечит не меньшие успехи на домне номер два, введет в строй в ближайшие месяцы мартены и прокат, построит и пустит в этом году третью и четвертую домны. Точка.
Франкфурт зачем-то поправил воротник кожаной куртки и еще более торжественно, с придыханием, закончил:
– Иосиф Виссарионович Сталин! Лично!
Бардин взял из руки начальника листок с полосками телеграфного текста, глянул в него безоружными глазами и произнес:
– Значит, мы не зря и правильно старались!
Не все в американском проекте оказалось продумано досконально. Один существенный недостаток обнаружили уже в ходе строительства. А касался он сообщения между заводом и поселениями заводчан.
Основная жилая площадка разместилась выше предприятия – вдоль пологого склона горы Старцевой. Почти сразу стала застраиваться домами территория и с восточной стороны завода. Американские архитекторы по привычке называли жилые площадки колониями. Так и прижилось: Верхняя и Нижняя колонии.
Верхняя находилась в более выгодном положении. Она была закрыта от больших ветров, и почти с любой ее точки распахивалась красивая панорама левобережья Томи – с несколькими селами, перелесками, болотами и тремя притоками – Абой, Конобенихой и Горбунихой. Самой крупной речкой была Аба. Местный народ ловил рыбу в ее бурой, но чистой воде, не уходя к берегам более крупных рек – Томи и Кондомы.
Горбуниха в летнее время текла почти незаметным ручейком. Зимой ее вообще нельзя было приметить под толщей снега. Зато в половодье она вспучивалась и гнала по своему руслу неожиданно мощные потоки вешних вод. Порой возникали заторы из валежника, старого домашнего скарба и мусора, трупов погибших животных и птиц, и речонка представала взорам очевидцев как бы взгорбленной. Вот оттуда, видимо, и покатилось ее название – Горбуниха.
На Верхней колонии жилье изначально строили активно. Вскоре там гнутыми черточками протянулись первые улицы. На них поселился цвет строящегося завода. Но быстро выяснилось, что этот поселок как бы оказался в осаде.
На одной из оперативок Франкфурт, морщась, повернулся к Бардину:
– Тебе, Иван Павлович, не надоело кружными путями добираться с работы до дому? А вчера, сообщаю всем, двоих угораздило попасть под маневровый паровоз. Возвращались во тьме с работы…
Бардин потер указательным пальцем переносье, немного подумал.
– Я уловил ход ваших мыслей! Ряд товарищей уже высказывали недовольство. Мол, нет у нас тесной связи головы с ногами…
Франкфурт насторожился:
– Ты это о чем? Вроде как на что-то намекаешь?
– Нет. Я о том, как быстрей и удобней добираться до Верхней. Тут один наш товарищ, не буду называть его имени, предложил даже проложить мост в виде парящего над площадкой виадука. Это, конечно, было бы неплохо. Но такой мост разумней построить на заводских задворках, а то в центре он сразу перекроет многие наши сооружения и застопорит ведение любых монтажных и ремонтных работ…
Присутствующие знали, что строительную площадку перерезали пути горячего чугуна и шлака пути скрапа, угольные пути – отдельно для коксового цеха и центральной электростанции, пути горячей стали. По железнодорожным путям шли сплошные потоки сырья, топлива и готовой продукции – угля, руды, флюсов, скрапа, кокса, чугуна, стали, стальных болванок, обжатых блюмсов, рельсов. По ним же везли шлак и мусор. Перемещался жидкий чугун к разливочной машине и мартену. Составы изложниц шли под разливку стали. Разлитую сталь доставляли в стриперное здание. Горячие заготовки подавались к нагревательным колодцам. И все это должно было передвигаться быстро и точно, иначе сорвалась бы работа горячих цехов…
– Значит, безысходность… Вот тебе и прозорливые американцы! И мы тоже не доглядели, не видели ничего дальше своего носа! Скажем себе спасибо…
Франкфурт часто так заканчивал совещания – без всякого оптимистического пафоса. Молча поднимался, надевал плащ или куртку и первым покидал свой кабинет или другое помещение, где происходил разговор с его участием. Присутствующие знали, что за этим демаршем последует серьезный разговор. С него начнет директор свое следующее совещание. Франкфурт ничего не забывает…
Вот и на этот раз он так же молча направился к вешалке. Но Бардин соскочил со стула и, как бы догоняя начальника своими словами, твердо ответил на его последнюю фразу:
– Вы не правы, Сергей Миронович! Есть одно исключительное решение. Но оно требует больших денег и времени.
– Что-что? Ты, Иван Павлович, считаешь, что все здесь строится бесплатно и только твоя идея чего-то стоит?
Но тут до Франкфурта дошло, что главный инженер не блефует. Уж кто-кто, а Бардин не будет нести всякую чепуху. Постояв секунду у вешалки, даже прикоснувшись к кепке, директор развернулся и прошел назад к своему месту. Уселся, нервно постучал костяшками пальцев по дубовой столешнице и неожиданно улыбнулся:
– Давай, выкладывай свою хитрость!
Бардин, как обычно, насупил брови. Хотел начать издалека, а получилось иначе. Вырвалось сразу:
– Наши ребята предложили проложить подземный тоннель. Но прокладку надо форсировать немедленно, потому что потом его уже никогда не построить…
Только после этого он подробней рассказал об идее. И подытожил:
– Это должна быть не подземная нора, а грандиозное сооружение. Я бы сказал, соединяющее два мира. По нему будут проходить не только трудящиеся люди, но и поедут подводы и авто. Если быть честным, то, если в нашем городе появится трамвай, ему тоже найдется место в тоннеле.
Кто-то за спиной Бардина не выдержал, громко произнес со вздохом:
– Неужели такое может быть?
– Может! – резко повернул голову Иван Павлович. – Увидите сами. Только надо приложить силы…
Видно было, что изложенные Бардиным наметки по строительству тоннеля большинству присутствующих понравились. Франкфурт слушал внимательно, карандашом делал пометки в рабочей тетради. Когда Бардин закончил, он сказал коротко:
– На сегодня это будет задача номер один. Конечно, не считая главной задачи, которой мы посвящаем свою жизнь…
Тут голос подал Казарновский, примостившийся со своим стулом у самой двери. Он, видать, долго пытался вставить слово, но никак не решался.
– А как мы на санях зимой бетон будем одолевать в тоннеле? Это ж целая проблема!
Привстал Степанов, временно ведающий гужевым хозяйством и круглый год не снимающий с больной шеи платок жены. Своим крякающим голосом он пояснил:
– Тут дело, Григорий Ефимович, проще пареной репы. На зиму будем стелить дорожку из снега. Как наступит первозимок, так кажный возчик аль кучер снежку с собой должон прихватить, и в туннель его… По весне, скоко останется, все вычистим…
Франкфурт скрыл улыбку, посмотрел на делопроизводителя Свинцова, который вел протокол совещания.
– Ты, Леонид, понял? Не упусти мое указание! А ты, Иван Павлович, подготовь текст соответствующего приказа. О тоннеле должен знать у нас каждый!
Свинцов вытер рукавом испарину со лба:
– Сделаю, Сергей Миронович!
Франкфурт рывком поднялся и снова направился к вешалке. Вслед за ним к выходу потянулись остальные.
КУЗНЕЦК. 1932. АКАДЕМИК В ПОЛУШУБКЕ
Орджоникидзе позвонил, как обычно, неожиданно. По-сибирски около четырех часов утра. Значит, в Москве была почти полночь. Кратко поздоровался, спросил из вежливости:
– Ты не спишь еще, Сергей Миронович? Есть деликатный вопрос…
Франкфурт мотнул головой, сгоняя сонное состояние:
– Прикорнул малость…
Тут же глянул на часы у входа в спальню и добавил:
– Вообще-то пора вставать…
С другого конца провода донеслось:
– Так вот, слушай. То, что запускаете завод, – молодцы. Нас тоже заставили поработать. Теперь над наградами вам думаем.
– Спасибо партии и правительству за внимание!
– Ладно, ладно… товарищ орденоносец!
Франкфурт сладко улыбнулся. Значит, и лично его награждают.
– Мы решили, – продолжил Орджоникидзе, – что Ивана Павловича Бардина надо срочно определять в академики. Каково мнение начальника строительства?
Такого поворота Франкфурт не ожидал. Конечно, Бардин тянет на орден Ленина, на другие высокие награды и милости с барского стола. Но вот так запросто из котлована, от доменной печи, что называется, от сохи – и в академики? Не мог представить Франкфурт, что в нем вдруг проснется элементарное чувство ревности.
– Что-то ты задумался… Или не понял моего вопроса? – напомнил о себе Орджоникидзе. – Может быть, у тебя, Сергей Миронович, другое мнение, в отличие…
И оборвал фразу. Видно, разгадал, чем вызвано затянувшееся молчание Франкфурта.
– Если ты возражаешь, мы найдем подходящую кандидатуру в другом месте, – вроде как успокоил нарком. – Подпирают герои с Днепрогэса, с Волхова, с Магнитки. Можешь остаться при своих интересах…
Последние слова Орджоникидзе вывели Франкфурта из прострации. Он словно еще раз проснулся.
– Что вы, товарищ Серго! Я просто подумал… как известие воспримет сам Иван Павлович и Кузнецкстрой в целом.
– А вот тут, товарищ начальник, это твоя забота… Воспринимать должны все одинаково! Так что, думаю, взаимопонимание достигнуто. Еще раз прости, что не дал тебе хорошенько выспаться!
И Орджоникидзе повесил трубку.
Народному комиссару тяжелой промышленности СССР давно хотелось решить этот вопрос – сделать инженера Бардина академиком. Но дело оказалась не так уж простым. Хотя подобные прецеденты уже были. Долгое время шла эпопея с талантливым инженером-практиком Владимиром Шуховым. Четыре года назад по предложению нескольких ученых его избрали членом-корреспондентом Академии наук, в двадцать девятом году – ее почетным членом. Ссылаясь на состояние здоровья и занятость, баллотироваться в действительные члены Шухов отказался. При этом его арочные металлические конструкции, особенно знаменитая радиобашня на Шаболовке, заняли видное место среди достижений современного строительства и науки. Даже заграница кинулась к его привлекательным изобретениям. Но Бардин для текущего периода – величина более значимая. Он, безусловно, заслуживает титула действительного члена Академии наук. Есть на примете и другие ребята, которых тоже надо возвысить до академического уровня. Пусть покажут себя, внесут свежую струю и заодно выветрят сложившийся в Академии застой…
По поводу инженеров долгое время упирался президент Карпинский. Не из-за вредности характера, а в силу принципа. Но больше всего артачился непременный секретарь Волгин. Словно ему наступили на хвост.
– А они знают, каким трудным должен быть путь человека, попадающего в Академию? – верещал он, когда ему на стол попало предложение о включении в состав академиков нескольких человек, показавших исключительные результаты в советском строительстве.
Орджоникидзе даже решил вызвать протестующую парочку в Москву. Но по-человечески пожалел Карпинского: человеку уже восемьдесят пять, вдруг что случится с корифеем… Такими разбрасываться нельзя – умница из умниц, не зря по императорскому указу возглавил Петербургскую Академию наук еще в девятьсот шестнадцатом. Остался на своем месте после революции и тянет нелегкую ношу до сегодняшнего дня. Правда, любит поспорить с советской властью, но в старчество, дай Бог, еще не впал, хочет послужить на благо родины…
И все же к разрешению вопроса пришлось срочно подключать еще двоих – Кржижановского и Покровского. Они числились в составе Академии с двадцать девятого. Тогда, на фоне академического разброда и шатаний, несколько человек пришлось прямо-таки насильно проталкивать в академическое кресло. А те из академиков, кто сопротивлялся партийным установкам, поехали добывать себе хлеб насущный в окраинных городах страны…
Кржижановскому доверили должность вице-президента. Он проявил все свои дипломатические способности, сумел уломать старую гвардию. Правда, не меньшую роль сыграл Покровский Михаил Николаевич. Тот знал, в какие минуты и перед чьим носом надо помахать революционной шашкой…
Теперь документы, как полагается, оформлены и подписаны. Электрический колдун Винтер, экономист Осинский, гидротехник Веденеев, металлург Бардин… Выдвиженцы из созидательной гущи народа. Пусть обновят академическую кровь. Этого требует накал в стране. И Коба чуть не каждый день давит на членов Центрального комитета…
Удивила только реакция Франкфурта, когда тот услышал о причислении главного инженера Кузнецкстроя к научному сообществу. Не может же он всерьез считать, что Бардин перебежал ему дорогу! Должен понимать, что в части приоритета у Бардина даже близко нет никаких соперников. Бардин был и пока остается единственным инженером-практиком в Союзе, который не только окунулся в американскую и немецкую технику металлургической промышленности, но и использовал все свои знания для того, чтобы построить в Сибири самый усовершенствованный завод. За такое человеку мало даже академика…
Весть о том, что его хотят произвести в академики, докатилась до Бардина еще в середине марта – в дни, когда шла подготовка к пуску доменной печи. Позвонил из Ленинграда секретарь Академии наук Вячеслав Петрович Волгин. Волнуясь, сообщил, что у него на столе лежит «серьезное» письмо из Центрального комитета. Поэтому, мол, надо задать ряд уточняющих вопросов.
– Вам, Иван Павлович, приходилось читать лекции перед студенческими аудиториями?
– Вообще-то, да. Мы у себя создали, правда, с переводом из Томска, полноценный институт черных металлов. Я там выступаю с лекциями на тему доменного производства.
– Очень даже замечательно. А что-нибудь вы, возможно, публиковали в наших или заграничных журналах?
– За границей не выступал. А здесь мы выпускаем научно-технический журнал «Кузнецкстрой». Причем по глубине содержания он не уступит некоторым европейским. Стараемся быть в курсе мировых событий. А, собственно, почему у вас такие конкретные вопросы?
Волгин замялся. Но потом все же раскрыл тайну:
– Видите ли, уважаемый Иван Павлович… Есть мнение приобщить вас к лону нашего заведения. Ваш труд в строительстве гигантского завода в Сибири замечен партией и правительством. Это заслуживает звания действительного члена Академии наук СССР.
Слова далекого светила из Ленинграда подействовали на Бардина ошеломляюще. Академик – о таком он никогда даже не думал!
– По моим представлениям, академик должен сидеть в тиши кабинета или в научной лаборатории. Я же постоянно нахожусь на заводе, возле домен, около мартенов. Короче, у горячего металла… – Бардин перехватил трубку, перенес от одного уха к другому. – Поэтому какой из меня академик? К тому же я, как минимум, должен уже иметь звание члена-корреспондента, быть профессором…
– Ваш случай уникальный. На всю страну таких два-три примера. Наша наука должна обеспечивать все то, о чем вы думаете и говорите. Вот вы лично выстроили в своей голове и претворили в жизнь новейший завод-гигант. Это стоит многих научных трудов. Теперь результаты вашей деятельности должны быть обобщены и переданы следующим поколениям металлургов, причем не только в нашей стране. Кроме вас это сделать некому…
Разговор неожиданно прервался, в трубке раздался непонятный хрип, потом звуки вообще исчезли. За окном стояла мартовская ночь. Сон словно рукой сняло. Бардин открыл форточку. С горы в комнату ворвался поток холодного воздуха. Иван Павлович почти вплотную приблизил лицо к стеклу. В прохладных воздушных струях чувствовался щемяще тонкий аромат близкой весны…
«Это истекает моя тысяча дней, – подумал он. – И ночей…»
…Франкфурт в последнее время выглядел особо начальственно. На этот раз при встрече с Бардиным многозначительно улыбнулся. Снял очки, вытащил платок из заднего кармана штанов, тщательно протер стекла.
– А ведь, Иван Павлович, у нас не все так плохо. Есть и хорошая новость.
– Что-то произошло необычное?
– Был у меня разговор с товарищем Орджоникидзе. И не просто о делах. А конкретно о тебе.
– Он мне только вчера звонил. Ничего странного с его стороны я не заметил…
– Вполне возможно. Есть мнение избрать тебя в Академию наук. Товарищ Серго спрашивал о моем согласии. Я сказал, что других вариантов не вижу. Так что в скором времени с тебя причтется не только бутылка коньяка.
– Насчет коньяка возражений нет. Только какой из меня академик? С чего вдруг такое внимание к моей персоне?
Франкфурта на мякине еще никто не проводил. Сказал с усмешкой:
– Ты, жук, наверняка обо всем уже знаешь. И давай не строй из себя невинную девочку. Если партия сказала, что будешь академиком, значит, тебе быть им!
– Ну, честно, какой из меня академик? Я целыми днями из полушубка не вылезаю…
Франкфурт куда-то торопился. Но задержался на верхней ступеньке лестничного марша и как бы отмахнулся кожаной перчаткой:
– Видишь, как просто: теперь будешь у нас академиком в полушубке…
КУЗНЕЦК. 1932. ПУСК ДОМНЫ № 1
Из летних сообщений почти вся страна знала, что правительством определен день пуска первой домны в Кузнецке – 7 ноября 1931 года. Эта дата была установлена после заверений руководства Кузнецкстроя: именно в великую октябрьскую годовщину страна получит первый сибирский чугун. Для Бардина поначалу этот срок был очень далек и казался вполне выполнимым. Тем более что Франкфурт ежедневно наседал:
– Иван Павлович, иначе нельзя! Нас там не поймут. Никак не поймут…
Бардин, знал, кто это – «мы», и кто – «там»… А время неумолимо шло, и становилось ясно, что к ноябрьским праздникам домна не будет запущена. Назревал громадный скандал.
Главного инженера строительства беспрестанно теребили, спрашивали бесчисленные представители газет, журналов, работники партийных и комсомольских организаций, разных хозяйственных учреждений. У каждого был свой интерес, но все сводилось к одному: что еще надо доделать до пуска домны? Москва, видимо, начала понимать сложившееся положение, но в телефонных разговорах и телеграммах по-прежнему задавала трафаретный вопрос: «Можно ли уложиться в сроки?»
Бардин стал отвечать, что если не в ноябре, то к концу декабря домна будет готова. В это время Воронин со своей командой еще возился возле наклонного моста. Надо было закончить заезды на бункера, проложить пути, чтобы можно было подъезжать к печи. Наконец, необходимо получить кокс… До праздника оставался месяц, а территория доменного цеха была завалена землей, железными и бетонными конструкциями, неубранным кирпичом, непригодными трубами и кучами обыкновенного мусора.
Другие важнейшие объекты завода, обеспечивающие доменный процесс, тоже еще не были готовы. Не было даже разливочной машины. Так что пустить домну в ранее обозначенный срок оказалось невозможно.
Партийный комитет строительства понимал ситуацию и усиленно искал выход.
– Можно ли запустить домну без разливочной машины? – спрашивал Хитаров.
– Ни в коем случае! – сразу обрывал Бардин.
– А нельзя ли разлить чугун на литейном дворе? Некоторые мастера утверждают, что можно.
– Кто они – эти мастера? Это невозможно. У нас не допотопная печурка, а современная печь. Мы просто не успеем убрать чугун и напрасно измотаем людей.
– Хорошо. Скажите: можно ли пускать домну без газоочистки? Она тоже не готова…
– Нет, нельзя, потому что если пускать грязный газ, то забьются кауперы, и мы их погубим.
– А что, если попробовать пустить печь на одной турбовоздуходувке?
– Категорически нельзя. Если, тьфу-тьфу-тьфу, произойдет авария турбовоздуходувки, печь надолго выйдет из строя. Потом, вы же знаете, что к 7 ноября мы только поднимем наклонный мост. Но и его еще надо монтировать. А это время…
Торжественное собрание коллектива в честь 14-й годовщины Октябрьской Революции проходило в деревянном здании только что выстроенного театра. Общий праздничный настрой омрачала тревога от того, что главная задача дня не выполнена. Из разных концов зала неслись реплики в президиум:
– Как с домной? Когда дадим чугун?
Франкфурт привстал, сказал коротко:
– По этому вопросу даст пояснение товарищ Бардин.
Иван Павлович протер очки, но надевать не стал. Поднялся и громко произнес:
– Будем считать в основном наш завод открытым, а домну постараемся пустить в декабре…
Но вот пролетел и декабрь, за ним январь, а для пуска домны еще не все было готово. Главный инженер строительства был вызван в партком. Без всяких предисловий Хитаров набросился на Бардина:
– Иван Павлович, как же такое могло случиться? Мы обманули не только наших строителей, но и весь советский народ, наше правительство и лично товарища Сталина. Вы представляете, как выглядит теперь доблестный Кузнецкстрой? Мы с ваших слов были уверены, что пустим домну в ноябре, потом всех заверяли, что это произойдет в декабре. Но вот уже заканчивается февраль, и все видят, что на вашем фронте работ еще невпроворот… Неизвестно, когда мы, наконец, выполним обязательства, взятые перед советским народом. Вы лично знали, что вовремя домна не будет задута? Так? И вы, наверно, догадывались, чем это может пахнуть…
Перкин, освобожденный помощник Хитарова, зачем-то постучал тупым кончиком карандаша по столу и изрек:
– Это, товарищ Бардин, если рассматривать по-большевистски, попахивает саботажем со всеми вытекающими…
Сидящий в стороне у окна Франкфурт хмуро свел брови, но в разговор не влез. А Бардин резко изменился в лице. Ему хотелось взять за шкирку этого подпевалу Перкина и оттащить к домне. Пусть попробует залезть хотя бы на десять метров вверх. Все знали, что Перкин страшно боится высоты и никогда не подходит близко ни к одному строящемуся объекту.
– Да, я понял это еще несколько месяцев тому назад, – четко ответил главный инженер.
– Так почему ж вы этого не сказали нам раньше и продолжали уверять нас, что домну к ноябрю мы обязательно пустим? – настаивал Хитаров. – Надо было прийти в партийную организацию и поделиться своими сомнениями. Ведь мы могли бы принять мобилизационные меры, и с нашими замечательными строителями, наверное, давно уже пустили бы этот важнейший объект!
В груди Бардина что-то перещелкнуло, кольнуло в левом боку. Как же так? Неужели эти люди, что уселись за стол, покрытый только что поступившим кумачом, не видели и не видят состояния дел на стройке?
– Это, безусловно, верно, – произнес отстраненно Иван Павлович. – К сожалению, об этом я не подумал… Дело в том, что запускать в работу такой металлургический агрегат, как домна, в небывалые морозы я не мог… Это просто безумие…
Все члены парткома с удивлением переглянулись.
– Ну, а теперь, в марте, можно все-таки пускать печь? – подал голос Перкин.
– Да. Теперь можно. Печь вполне готова.
…На стройке работало уже почти пятьдесят тысяч человек. Еще тридцать тысяч строили рудники и железные дороги. В феврале загрузили первую коксовую батарею, потом заработала ЦЭС. Настал самый ответственный момент. Первая доменная печь должна была дать чугун.
Подготовка ее к пуску началась в конце месяца. Кажется, испытали все, проверили, подмели, подчистили. Но задувать печь, считал Бардин, еще нельзя. Водяной затвор пылеуловителей пропускал воду. Конструкция затвора оказалась такой, что определить точное место утечки не представлялось возможным. Бардин приказал перечеканить все заново, и не только снаружи, но и внутри аппарата. Перечеканили, а вода по-прежнему течет. Решили, что надо заварить все швы и заклепки. Сделали. Течь вроде ослабла, но не прекратилась. Промазали швы цементом – это тоже не помогло.
Бардин и другие руководители не уходили с работы около трех суток. Все устали, измучились. Главный инженер глубоко осознавал сложившуюся ситуацию, однако ни разу ни на кого не повысил голоса, понимая, что находящиеся возле него люди в неполадках не виноваты. В конце концов он пригласил в контору обер-мастера доменного цеха Ровенского. Вытер платком потный лоб, устало сообщил:
– Если воды в затвор из водопровода будет поступать больше, чем вытекает, печь будем запускать.
За день до начала апреля в тесноватой конторке доменного цеха собрались инженеры, рабочие, строители, партийные работники, американские специалисты.
Поднялся Хитаров. Обратился к Франкфурту:
– Можно пускать домну или нет? Ваше мнение, Сергей Миронович.
Американец Бэнк вскочил, опережая:
– Ни в коем случае!
Его хором поддержали сидящие рядом соотечественники. Загалдели: мол, домну пускать никак нельзя, еще не время.
– Тогда вопрос: почему нельзя? – напрягся Хитаров.
– Следует опробовать воздуходувку, испытать водопровод. Кроме того, нет персонала для обслуживания печи, – пояснил Бэнк.
– А ваше мнение? – повернулся партийный секретарь в сторону Бардина и Ровенского. – Можно пустить печь, или есть риск, что она не пойдет?
– Да, можно. Риска никакого нет. Теперь печь готова к выдаче чугуна.
– Ну, тогда надо начинать! – произнес Хитаров, глядя на Франкфурта.
Приступили к подготовке печи к запуску, как заранее было расписано. Все знали, что теперь основные указания дает Бардин, а командовать будет обер-мастер Лаврентий Кузьмич Ровенский.
И вот наступили самые ответственные и торжественные минуты работы на площадке. Началась завалка в доменную печь шихты. По наклонному мосту из бункеров потянулись вверх к загрузочным аппаратам вагонетки с рудой, коксом, доломитом.
В три часа пятьдесят пять минут Бардин включил рубильник сигнального прибора. Воздуходувка ответила: «Даем воздух». ЦЭС сообщила: «Есть пар». Кауперы доложили: «Даем дутье пятьсот градусов». Дутье в печи усиливалось.
Бардин первый завел в фурму раскаленную пику и поджег шихту. Пустили дутье, и печь загудела. На фурмах вспыхнул огонь. Оранжевым пламенем вырвался газ через чугунную летку… Через час после пуска печи рудной пылью затянуло неплотности водяного затвора, и течь прекратилась.
Сюда пришли многие строители, их жены и дети, чтобы увидеть начало великого рождения сибирского гиганта. Даже из окрестных деревень к заводу понаехало множество крестьян – хотели убедиться в чуде.
Народ не уходил больше суток. Наконец, третьего апреля в половине седьмого утра доменщики открыли летку первой кузнецкой домны, и чугун вырвался яркой струей. Присутствующие с небывалым восторгом смотрели на то, как кипящее железо переливалось в ковш.
Зрелище поистине было великолепное. Окрестность в эти минуты была еще погружена в предутреннюю темень, и лишь огонь домны да яркий свет расплавленного чугуна освещали площадку перед печью. Все, кто находился поблизости, были взбудоражены и ликовали.
Итак, первый чугун пошел. С этого момента Кузнецк стал родиной сибирского металла.
…Франкфурт встретил Бардина на крыльце заводоуправления. Он по-детски размахивал листком бумаги:
– Иван Павлович, смотри!
Бардин сунул руку в карман. Произнес растерянно:
– Надо ж: забыл где-то очки.
– Да, ладно тебе… Слушай, я уже на три раза перечитал.
И он, словно на трибуне, громогласно и в быстром темпе, будто опасаясь, что Бардин куда-то пропадет, стал озвучивать телеграмму:
– Правительственная. Привет ударникам и ударницам, техперсоналу и всему руководящему составу Кузнецкого завода, добившимся высокой выплавки чугуна на домне номер один и показавшим большевистские темпы в овладении новейшей техникой. Уверен, что коллектив Кузнецкстроя разовьет дальше достигнутые успехи, обеспечит не меньшие успехи на домне номер два, введет в строй в ближайшие месяцы мартены и прокат, построит и пустит в этом году третью и четвертую домны. Точка.
Франкфурт зачем-то поправил воротник кожаной куртки и еще более торжественно, с придыханием, закончил:
– Иосиф Виссарионович Сталин! Лично!
Бардин взял из руки начальника листок с полосками телеграфного текста, глянул в него безоружными глазами и произнес:
– Значит, мы не зря и правильно старались!
| Далее