– Не морочь мне голову этими деньгами! – замахал руками отец Геннадий и наладил в храм: – Иди уже, скоро служба начнётся!
Этим случаем вразумил: старец дал – бери и пользуйся и не страдай ерундой. У него ничего не может быть случайного.
При мне трудником пришёл в монастырь Валера. Отслужил армию, отдохнул, как мы после дембеля говорили, и направился в обитель. Друзья однополчане, кто работать, кто поступать в институты, а он в монастырь. Под два метра ростом. Плечи, не обхватишь. Курчавые с рыжинкой волосы. В подряснике ходил и здоровенных армейских сапогах. Добродушный, общительный парень. От работы не бегал. Но была проблема. На Успение Божьей Матери на трапезу вино подали. Валера на радостях, что Успенский пост закончился, решил взять повышенное послушание: за себя и за тех монахов (многие отцы проявили к вину полное равнодушие) отметить праздник. Крепко выпил. И понесло... Начал по монастырю шататься, благим матом орать, распугивая окружающих. Благочинный отец Павел, сам под стать Валере богатырь, быстро устранил возникший непорядок, урезонил дебошира. Скрутили Валеру, полотенцами связали, бросили как тюк. Я думал, ну, Валере завтра достанется на орехи и остальные фрукты с овощами за нарушение устава монастыря. Обязательно будет разбор полётов, как это в миру бывает. Того гляди, выставят парня за ворота обители. На другой день Валера с утра впрягся в работу, под руководством келаря отца Никона возил на тележке продукты со склада в трапезную. И тишина! Никаких разборок и вызовов на ковёр. Все сделали вид, что ничего не случилось. То есть, не осуждай брата своего, если он оступился, а молись за него.
Валера при мне обратился к отцу Геннадию, просил у того молитв, чтобы избавиться от тяги к вину. Батюшка как всегда молча кивнул… Валера поступил в семинарию, окончил её, это мне матушка Мариам написала, его рукоположили в священники и отправили в приход.
Отец Макарий был редким автомехаником. Ремонтировал любые марки машин. Зачастую не монастырских. При мне делал капремонт «Волге» профессора из Львова. Постоянно обращались из мира в монастырь… Могли позвонить отцу эконому из колхоза-миллионера с нижайшей просьбой – поставить «бобик» на ноги. В Одессе, в области были в курсе, есть в обители умелец, он любой ремонт сделает во славу Божью. Последнее качество светские заказчики не понимали, просто знали, не за страх, а за совесть работает человек. Для меня отец Макарий – идеал труженика и порядочного человека. И откликался на любую твою просьбу. Я в Киев уезжал во Флоровский монастырь, пиджак понадобился. В то лето в монастырь приезжали преподаватели Киевского института культуры, познакомился с ними, пригласили в институт. Как без пиджака в культурное заведение? Мы с отцом Макарием примерно одной комплекции. Спросил у него. Он открывает шкаф:
– Выбирай, какой нравится, да хоть и все бери.
Два костюма, пару пиджаков висели. Я выбрал костюм тёмно-фиолетовый и пиджак в крупную клетку. Пиджак от костюма кому-то отдал, узковат в подмышках оказался, в клетчатом пиджаке долго ходил, и в Омск в нём уехал. Носким оказался.
Поначалу, когда я приехал в монастырь, отец Макарий был послушником, звали его Михаилом. Потом постриг принял. Моего возраста. Историю его прихода в монастырь не знаю, не говорили на житейские темы, в работе не любил разговаривать о постороннем, но меня часто призывал в помощники. Были ребята не чета мне – доки в автомобилях, но те лезли с советами, как лучше ту или иную неисправность устранить. Всезнайки мастера раздражали. В отличие от них, я работал по принципу: скажет крутить – кручу, держать – держу. И дело не стоит. Понятие капремонта у него было такое, что ему всё равно, чья машина – профессора, из военной части или колхозная. Ремонт, значит ремонт. Двигатель ставим на кантователь, он его переберёт от и до… Что надо, заменит. В монастыре всё заготавливалось впрок, в том числе имелся богатый склад запчастей. Кузов грунтуем, шпаклюем, красим, причём, если мушка какая, волосинка попала – всё перекрасит. Если надо укрепить раму (знал слабые места конструкции), жёсткости добавит. Или, наоборот, лишнее уберёт. Мыслил как конструктор. Где-то набивается грязь, поставит защиту.
Работал отец Макарий, не глядя на часы. Скажу:
– Не успеем к сроку, скоро должны приехать за машиной, а у нас ещё дел по горло.
– Ты, брат, главное не суетись, – бросит в ответ. – Случись авария по нашей вине, никто не спросит, сколько времени потратили на ремонт, долго возились или раз-раз и в дамки – забирайте машину. Каким словом нас помянут, произойди поломка в дороге? А если машина будет ходить исправно, за нас с тобой молиться будут.
Мелочей, которые можно оставить за бортом, у него не было. К примеру, пыль под ковриками в кабине. По большому счёту – хозяин не переломится, сам вычистит. Нет, проведёт уборку и скажет:
– Хозяин может ничего не заметить, но Господь знает, где мы с тобой лень праздновали.
На авось не надеялся, страх Божий был такой, что всё делал на совесть. Ремонтируем бортовой ЗИЛ. Перебрали двигатель, изношенные запчасти заменили, каждый болт смазали. Работает как часы. Задачу сделать капремонт двигателю выполнили на пять с плюсом. Он смотрит – в кузове одна доска с трещиной. Что тебе та доска? К двигателю не имеет никакого отношения. Ну, трещина –не сломана ведь. Машина не один год с ней ходить может. Нет, он доску вынимает, новую выстругивает, красит, ставит.
– От Господа ничего не скроешь, – скажет.
Однажды пригнали ремонтировать «Альфа-ромео». Как сказали – второй подобной красотки нет в Одессе. Напомню, был Советский Союз, иномарка на дороге – редкость. «Жигули», «Москвичи», «Запорожцы», «Волги» – вот и весь набор. Да ещё «Ока», про которую говорили: курица не птица, «Ока» – не автомобиль. Соответственно – никаких специализированных автосалонов для «немцев», «японцев», «итальянцев».
Весь монастырь ходил любоваться авто с летящими грациозными формами.
– Брат Михаил, – спрашиваю, – ты когда-нибудь имел опыт работы с такой цацей?
– Не приходилось, – сказал отец Макарий без тени смущения.
– И с какой стороны к ней подступать будешь?
– Разберёмся, люди ведь делали.
Смело принялся за ремонт. Какой затык, открывает описание автомобиля, оно на английском, находит страницу с рисунком нужного агрегата, просит меня:
– Переведи, брат.
Я где с листа прочитаю, где со словарём, термины все специфические. Михаил слушает-слушает, в какой-то момент прервёт меня:
– Всё понятно, спасибо, дальше не надо.
Через девять лет приехали мы с Иваном Антоновичем в монастырь, Михаил давно уже отец Макарий, но всё так же занимался автомобилями. Увидев меня, призвал по старой памяти на помощь – видавший виды грузовик реанимировал. Вдвоём с Иваном Антоновичем взялись подсобить. Иван в моторах и механизмах любому фору даст, как-никак танкист, принялся советовать отцу Макарию. Пришлось потихоньку урезонить, шепнул, что у мастера на всё сугубо личное мнение, бесполезно переубеждать, лучше не затевать автодебаты – быстрее справимся.
Исповедовался я часто у архимандрита Алексия (Филизова). Иногда у отца Арсения, но чаще – у Алексия, который в пятидесятых годах исповедовал самого академика Филатова и даже был какое-то время его духовником. Я ранее краем уха слышал про знаменитого врача-офтальмолога, попадалась статья о его прогрессивных методах лечения глазных болезней, а, что он был глубоко верующим человеком, знать не знал. Это тщательно замалчивалось в Советском Союзе. Филатов был прихожанином храма святых мучеников Андриана и Натальи, что в Одессе на Французском бульваре. В этом храме служил после семинарии отец Алексий.
Говорю, был я совсем зелёный. Отца Алексия не воспринимал как высокой духовной жизни монаха. Не доходило до меня, передо мной иерей, у которого исповедовался всемирно известный учёный. Филатова уважали в самых высоких кабинетах, вплоть до Кремля, а, кто завидовал ему чёрной завистью, те боялись строить козни против него, ведь самого Сталина лечил от глаукомы. Кавалер четырёх орденов Ленина, Герой Социалистического Труда. Только, пожалуй, учёные-атомщики получали в то время столько наград. Светило медицины ходил к отцу Алексию на исповедь. До меня это слабо доходило, мог запросто подшутить над батюшкой. Бывало, бегу с коровника… Как работал с вилами да лопатой, так в грязной одежде (скотник, что тут скажешь) бегу. Отец Алексий стоит у церкви, волосы белые-белые, у отца Ионы чёрные с сединой, а у этого белые, завидит меня:
– Николай, ну-ка пошли-пошли на исповедь.
Начну отказываться, я ведь не просто так бежал, может, в город торопился. Мне бы поскорее умыться, переодеться и выскочить на часик-другой на море или в кино. Коровник такое послушание, ты к нему как привязанный. Коровам всё равно – праздник, будни, они отгул не дадут, регулярно требуется кормить, доить, убирать за ними. Выдастся свободный часик, стараешься использовать по полной. Попытаюсь открутиться:
– Батюшка, да я в грязном, только что от коров, как в храм в таком виде?
– Ничего, перед Богом все равны.
И куда тут денешься. Архимандрит зовёт. Поисповедуюсь, уходя, брякну:
– Батюшка, натащил вам запахов навоза, никаким ладаном не перешибёшь.
Улыбнётся:
– Навоз – дело естественное, не какая-нибудь химия или радиация.
Не обижался на мои дурацкие шутки. Исповедовал долго. Получаса никогда не хватало. Меня расспрашивал, сам про Филатова рассказывал. Тот был близким другом архиепископа Одесского и Херсонского Никона (Петина), состоял в переписке с ещё одним великим врачом, архиепископом Лукой (Войно-Ясенецким), будущим святым. Бывало, стою под епитрахилью и, грешным делом, думаю: скорее бы ты, батюшка, закончил, мне бежать надо. В то же время неловко, ведь в грязном стою – как бы не замарать батюшку. Он не обращает внимания на неприглядный вид скотника. Скажет:
– Ты много трудишься, брат, это хорошо.
Я в долгу не останусь:
– Зато вы, батюшка, много молитесь.
Улыбнётся, дескать, молодец, ответ принят.
– Ты прав, – заметит, – надо трудиться и молиться.
И это были не досужие разговоры. Исподволь он наставлял меня.
– Кто-то храмы разрушал, – скажет, – а кто-то всю жизнь жертвовал на них, как это делал Филатов.
За разработку методов пересадки роговицы и тканевой терапии Филатов в войну был удостоен Сталинской премии I степени. Ученый обратился к Сталину с просьбой половину денег направить в детские дома, а другую — в Свято-Димитриевский храм, что стоит на Втором христианском кладбище в Одессе. Что и было сделано, Сталин не стал препятствовать. Батюшка Алексий рассказывал, что Филатов помог сохранить храмы и на Французском бульваре, и Свято-Димитриевский. Если бы не он, могли бы снести.
Рассказал отец Арсений следующее о Филатове. Учась в Московском университете, увлёкся карточной игрой. И однажды выиграл у сокурсника крупную сумму денег, тот, желая отыграться, поставил на кон свой дом. Дело было ещё при царе. Проиграл и дом. На следующий день сокурсник не пришёл на занятия. Филатов поначалу не придал этому значения, а потом его начала мучать совесть. Вернувшись домой, взял выигранные деньги и пошёл к сокурснику. А в доме у того гроб стоит с сокурсником –застрелился. С той поры Филатов зарёкся брать в руки карты.
Этот рассказ слышал потом и от батюшки Ионы.
Батюшка Иона исповедовал, как и отец Алексий, долго. Это был разговор о жизни, вере, человеческих немощах. Мог начать рассказывать о Суворове. Впервые был я у него на исповеди, когда мы приезжали в монастырь с Иваном Антоновичем. За то время, как мы не виделись, батюшка стал иеромонахом, за четыре года до нашего приезда – игуменом. Мне посчастливилось у него четыре раза исповедоваться. Из Омска несколько раз ездил в отпуск в Харьков к родственникам и старался заехать в Одессу. Суворова батюшка почитал за крепкую веру в Бога, считал его святым, называл Русским архистратигом. В келье у него стоял портрет великого полководца. Для батюшки Суворов являл собой пример мирского человека, который не знал себя без молитвы, без церкви, без Святого причастия, который всю свою жизнь строил с Богом. И солдат учил тому же. Победы, а он не знал поражений, шестьдесят девять битв выиграл, считал не собственной заслугой, а даром Божьим… Батюшка повторял, что Суворов не дьявольскую гордыню тешил, направляя полки на неприятеля, как это делал Наполеон, он с Божьей помощью бился с врагами царя, отчества и веры православной. «Преклоните колена, – обращался к солдатам перед сражением, – разогрейте душу к Богу, помолитесь Ему, и победа будет за нами». Суворов верил в чудотворную силу молитвы, говорил отец Иона. С Богом за синее море, а без Бога ни до порога!
Исповедовал меня в алтаре у жертвенника. Исповедь занимала не менее часа и проходила как беседа, он рассказывал о себе, о своих грехах, вспоминал молодость, была она у него бурной, что-то спрашивал, и всем этим разговором подвигал тебя раскрыться, заглянуть глубже в себя. Мог батюшка заплакать. И понимаешь, стоя рядом с ним, плачет о тебе, о всех нас, мы живём не так, размениваемся на мелочи, суетимся, гоняемся за какими-то миражами, не делаем главного в жизни. Стоим в алтаре у жертвенника, епитрахилью накроет мне голову. Или я на коленях, он (ноги сильно болели) рядом присядет. Ощущение непередаваемое, будто в полёте. Время остановилось, исчезло, его нет, ты в другом измерении. Вот он храм идёт вечерняя служба или приготовление к ней, но это всё куда-то отодвигается, душа не здесь. Она в любви, исходящей от батюшки, сердцем чувствуешь, он сокрушается о грехах, тобою совершённых... Тебе и стыдно за себя окаянного, в то же время легко, тяжесть уходит из сердца, батюшкина любовь окрыляет, обновляет, благодатно преображает… Он понимает тебя, просит Бога за тебя… Эти минуты незабываемы.
После исповеди у батюшки Ионы вышел к Ивану Антоновичу, голову наклоняю:
– Потрогай.
Он руку положил, удивился:
– Ты, батюшка, как из бани.
Отцы Арсений, Алексий, сами того не зная (и я не думал тогда об этом), отец Иона научили меня исповедовать. Они не копались, не расспрашивали детали… Собственно, по интонации человека, по голосу понятно – ему стыдно даже сказать название греха, в котором кается, видно, волнуется, раскаивается в содеянном… И наоборот бывает, такое начинает рассказывать про себя – стыдно слушать, а у него не чувствуется никакого раскаянья. Батюшка Арсений говорил: «Я сам грешник и люблю грешников». Он, отец Иона могли говорить на исповеди больше, чем я, исповедующийся, и не укоряли, не грозили пальчиком «ай-я-яй», вообще, казалось бы, о другом вели речь, да, слушая их, понимал свою греховность, понимал, как я далёк от спасения…
В 2013 году в последний раз удалось побывать у родственников в Харькове. Потом начался майдан, война на Донбассе. В тот раз планировал съездить в Одессу в монастырь, побывать на могилке у батюшки Ионы. Да не сложилось. Заговорил с двоюродной сестрой о батюшке. Она посетовала, у невестки проблема с чадородием, пять лет живёт в браке, а деток нет. Собиралась съездить в Одессу к батюшке Ионе, да прособиралась. А результат, говорят, всегда был положительный, у таких, как невестка, когда обращались к нему.
Я неплохо знал батюшку Иону в повседневной монастырской жизни, однако не предполагал того, что раскрылось в нём несколькими годами позже. Двоюродная сестра рассказала такую историю. У директора крупного завода… Не могу не вспомнить удивившие меня слова монахини Александры из киевского Свято-Вознесенского Флоровского монастыря о том, что были коммунисты, которые для простых людей становились отцами и братьями. Тот директор относился к таким советским руководителям – радел за завод, радел за заводчан. А дочь родную упустил – стала наркоманкой. Хорошая, добрая девушка попала в роковой капкан… Мать поехала к отцу Ионе за помощью. Очередь на несколько часов. Знала, можно задавать старцу один вопрос, и, что скажет – неукоснительно выполнять, только тогда будет результат. Очередь подходит, до ушей доносятся слова батюшки. Мужчина задаёт вопрос по той же беде, что и у неё: сын – наркоман. Батюшка говорит: моли для него смерти, чтобы душу его спасти. Она испугалась услышать и в свой адрес подобное. Как так молить смерти единственной дочери?! Вышла из очереди, поехала на вокзал… Дочь умерла через два года. В Германии заразилась неизвестной болезнью, врачи не смогли поставить диагноз, вернулась домой и умерла. Её ребёнка дед с бабушкой усыновили и вырастили.
В мой период послушничества батюшка Иона время от времени выручал меня деньгами. В город соберусь, а в кармане пусто, попрошу взаймы пятёрку или десятку. Он, кстати, не пресекал мои походы в город, не требовал: в мир не ходи, сиди в монастыре, здесь твоё место. Нет. Ещё и пальто своё даст, то самое, в котором я во Флоровский монастырь ездил. Выглядел я в нём колоритно. Оттого и попал на Одесскую киностудию. Волосы у меня тогда, это сейчас сплошь седые, в то время волнистые, чёрной шапкой. Наверное, фотогенично смотрелся. Так-то я худой был, пальто добавляло недостающий объём. Иду мимо киностудии. Самый центр города, Французский бульвар, неподалёку от киностудии церковь святых мучеников Андриана и Натальи, в которой служил после окончания семинарии молодой отец Алексий и в которую ходил врач Филатов, тут же на бульваре здание, где была его клиника... Иду прогулочным шагом, женщина останавливает:
– Молодой человек, мы снимаем кино, в массовой сцене нужен человек вашего типажа…
Пообещала три рубля за «типаж».
Ладно, думаю, почему не попробовать.
Так познакомился с режиссёром Валерием Федосовым. Через него с другим режиссёром – Кирой Муратовой. Тогда ей было чуть за пятьдесят. Одевалась нестандартно, с большим вкусом. Длинное в пол пальто, мог быть строгий, отлично сшитый костюм, яркая блузка. Интеллигентно и в то же время оригинально. Она и по характеру была такой. В кабинете у неё на киностудии много раз бывал. Пили кофе, вспоминала Владимира Высоцкого, съёмки фильмов с ним – «Опасные гастроли», «Короткие встречи», его песни. Со своей стороны расспрашивала о монастыре. Её и Федосова удивляло, что я, современный образованный человек, художник по второй профессии, по собственной воле оказался в обители, столько времени живу бок о боком с монахами, несу разные послушания, вплоть до коровника. С Муратовой говорили о вере, о Боге, об отцах монастыря, силе молитвы. Женщина умная, интересная, но мне Муратова показалась очень одинокой. Сетовала, что её кино далеко не все зрители понимают, а радетели идеологической выдержанности критикуют, но снимать сугубо на потребу публике не её удел. Ей хотелось, чтобы зритель думал вместе с ней, говорить с ним не на уровне инстинктов, а на уровне души, чтобы его волновало то, что тревожит в жизни её. Не желала тратить себя на мыло, если уж снимать, то умное кино. Кстати, она и после развала Союза старалась делать фильмы не на потребу…
Мы с ней одно время переписывались.
Мне Муратова говорила: «Может, попробовать тебя поснимать, внешность вполне, должно получиться».
До кинопроб со мной руки у неё так и не дошли, а Федосов решил дать роль пусть не главную, но и не такую, когда промелькнул в кадре, а потом ещё в титрах мелкими буквами в общем списке длиной в два экрана. Снимал он фильм «Утреннее шоссе». В главной роли Родион Нахапетов. Меня собирался пробовать на роль священника. Ты, мол, всё знаешь, касаемо этой сферы, не соврёшь… Дал сценарий. Мы, когда познакомились, часа три проговорили. Ему было всё интересно: монастырь, церковь, монашеская жизнь. Дотошно расспрашивал. Тогда про церковь нигде не показывали, ничего не снимали. Ему хотелось показать. Дал сценарий. Я прочитал и накатал три листа критического мнения. Сценарист ничего лучше не придумал, как главарём наркомафии заделать священника. Портовый город, с гор Кавказа или Средней Азии привозят наркотики и переправляют по морю дальше. Герой Нахапетова по имени Антон, таксист, его сменщика сначала втянули в схему доставки «товара», а потом в шахту лифта столкнули. На замену ему решили Антона использовать в качестве транспортировщика наркотиков.
В город приезжает взрослая дочь Антона, которую он ни разу не видел. Она хочет на папу посмотреть, а папа начинает за ней недвусмысленно ухаживать. Это ладно, по этому поводу замечания не делал, другое возмутило. Сценарист, наверное, считал себя гением – оригинальный ход придумал: под крышей православного храма главный мафиози окопался и всем заправляет… Съёмка уже шла. Я познакомился с Нахапетовым. По ходу дела понадобилось что-то наподобие стенгазеты смастерить, с Нахапетовым делали её прямо на съёмочной площадке…
Это было накануне 1000-летия со дня Крещения Руси. Я написал своё мнение о сценарии и сказал его Федосову: Валера, ты русский человек, после такого фильма всю жизнь будешь каяться. Ведь всем нам отвечать перед Богом. Без тебя хватает тех, кто мажет грязью церковь – коммунисты-богобрцы, КГБ. Никакой батюшка под автоматом не пойдёт на наркоторговлю. Это не просто грех, а грех, вопиющий к Богу. Ничего даже отдалённо похожего не знаю. Да и все батюшки под контролем КГБ. Получается, КГБ спит, раз у него под носом такое творится. Сцены, касаемые церкви, написаны топорно, даже люди далёкие от этой темы поймут, это не соответствует действительности.
Резко написал. Мол, зачем тебе такая слава к 1000-летию Крещения Руси. Думал, обидится после моих категоричных слов. Но для меня вопрос был принципиальным. Что интересно, Валера послушался. Сделал главарём мафии начальника порта. У священника в переработанном сценарии осталась совсем крохотная роль. Главный герой везёт его на такси и просит помолиться за сменщика, убиенного раба Божия Михаила. Федосов звал меня на эту роль. Эпизод со священником снимали, когда я уже уехал в Омск. Мне пришла телеграмма с вызовом, но я не полетел. Кстати, в «Утреннем шоссе» снимался актёр Перфилов, который всем запомнился по фильму Говорухина с Высоцким в главной роли – «Место встречи изменить нельзя», где сыграл колоритного муровского фотографа. Перфилов сам по себе доброжелательный, светлый. Как-то он ждал съёмок своей сцены, а холодно было, я в автобусе сидел, он подсел и разговорились, простой в общении...
В монастыре была ещё одна видная личность – благочинный отец Павел (Судакевич). Как-то поздно вечером прихожу в келью к отцу Ионе и каюсь:
– Не удержался, так захотелось искупаться. С вечерней службы два раза удирал на море.
Удобно было. Море рядом – пару минут и там. Случалось, делал так. На клиросе встану с краю, почитаю, потом в боковую дверь шмыгну, через сад и на море. Покупаюсь, незаметно вернусь к помазанию, вроде никуда и не уходил. После помазания опять улизну. К окончанию службы вернусь. Шкодничал, одним словом.
Батюшка выслушал и говорит:
– Бог простит. Я сам сегодня отца благочинного обидел. Сказал ему, что в сытом теле добродетель не держится. Вырвалось с языка.
Тела у отца Павла было много. Глыба весом в сто двадцать килограммов. Железную дисциплину держал в монастыре. Поздно вечером (ночью тоже приходилось с ним сталкиваться, это когда я на коровнике работал), как медведь шатун ходил по территории. Бывало, на отца Иону шумнёт. У того подолгу свет в келье горел – молился. Отец Павел как гаркнет, а голос такой, полмонастыря разбудит:
– Иона, ну-ка выключай свет!
Не дай Бог, семинарист припозднившийся попадётся на глаза, шуганёт, мало не покажется:
– Ну-ка спать!
А как без дисциплины! Что только не пережил монастырь за годы советской власти, поэтому ухо надо было держать востро, провокации нельзя было исключать. При мне послушника избила милиция до полусмерти. Васей звали. На монастырской грузовой машине ехал, милиционеры остановили и потребовали вина. Вези и хоть ты тресни. Вася не без наивности, посчитал: милиция шутит. Одесситы – народ весёлый, почему бы милиции не поюморить. Откуда, спрашивается, у послушника вино? Так и сказал. Реакция последовала отнюдь не шутейная: «Ах, тебе вина жалко, поповский прислужник». Вытащили Васю из кабины, отволтузили так, что еле добрался до монастыря. Вся братия молилась за его здоровье. Врачей в монастырь приглашали. Но разглашать и заявлять в милицию не стали. Наместник отец Вадим решил дело не возбуждать. Посчитал, пожалуйся на милицию, только обители хуже будет. Еле-еле выкарабкался Вася. Отец Павел сокрушался: «Что ж ты, брат, такой недогадливый, надо было посоветоваться со старшими, нам что, вина жалко? Отвёз бы милиционерам, и дело с концом».
Простодушный Вася просто-напросто не сообразил. Менты имели в виду: раз ты в монастыре работаешь, нацеди банку-другую и привези. Знали о монастырском вине. Били Васю остервенело. Я на коровнике работал, пойду в угол, где сено лежало, встану на колени и молюсь. И все так, по кельям, на службе. Вымолили Васю.
На отца Павла любо-дорого было посмотреть. Бери с картины «Три богатыря» Илью Муромца, и вот он – наш благочинный. Рассказывали, когда ещё в академии учился, любимым развлечением у сокурсников было упросить его согнуть пятак. Отец Павел смущался, отказывался, только если сильно просили, исполнял цирковой номер. Брал советский пятак, клал его на указательный и средний пальцы, большим давил, будто фигуру из трёх пальцев хотел сделать, и пятак сгибался пополам. Во, силища!
Молодой инок Савватий заведовал при мне мастерской по металлу. В тот раз я у него молотобойцем подвизался, а делали скобы по заказу сельского храма. Мастерская без кузнечного горна, пруток разогревали газосваркой и гнули. Отец Савватий молотом показывал, куда наносить удар, я кувалдой бил. Отец Павел подходит:
– Братья, дайте-ка помогу!
Я уже собрался ему молот дать.
Отец Савватий тоном, не терпящим возражений, пресёк трудовой азарт благочинного:
– Отец благочинный, вы в чистом, замараетесь!
Мол, к чему монаху вашей должности заниматься грязной работой, да и не отвлекали бы нас попусту, заказ был срочный.
Отец Павел искренне обиделся, будто в куске хлеба отказали.
– Да ну вас! – сказал в сердцах, развернулся и ушёл.
Один раз машину с картошкой, в решётчатые ящики затаренную, разгружали. В цепочку выстроились, передаём друг другу ящики. Пыль во все стороны. Торопились поскорее машину отпустить. Большую часть разгрузили, вымотались прилично. Отец Павел подходит:
– Братцы, давайте помогу!
Кто-то бросил: отец благочинный, вы бы лучше не мешались под ногами, без вас как-нибудь справимся. Он едва не плачет:
– Братцы, ну что вы! Я ведь вижу, устали, шутка ли КамАЗ разгружать! Это не ГАЗик.
Всё же внедрился в цепочку, ящиков пятнадцать прошло через его руки. Довольный отошёл. Запылился, само собой.
Когда я с Иваном Антоновичем приезжал в монастырь, отец Павел уже наместником был.
С батюшкой Ионой мы часто трудились вместе, в огороде или на винограднике. В минуты отдыха он рассказывал про своё детство, родителей, про схиигумена Кукшу. Говорил:
– Ты ходи к нему на могилку, молись. Уедешь в свою Сибирь, такой возможности не будет. На моей памяти не знаю, на твоей точно будет прославлен.
Про Кукшу много слышал от его последнего келейника отца Епифания. Тот походил на деревенского дедушку, белые волосы, сухой, на балалайке играл. Сядет с балалайкой на берегу моря, на обрыве, и поёт духовные песни.
Когда Епифаний уезжал из монастыря в отпуск, передавал мне своё послушание – следить за чистотой вокруг летней патриаршей резиденцией. Стояла она в саду. Чудный уголок. Летом поутру такая благодать. Аллеи, кроны деревьев, птички поют, солнце сквозь густую листву каштанов пробивается, морская прохлада... Патриарх приезжал редко, но территорию отец Епифаний содержал в идеальном порядке. Мне не составляло большого труда подмести участок, а, когда отец Епифаний возвращался, он приглашал в келью Кукши. Доставал арбуз, вина, рассказывал о Кукше, показывал его вещи, которые ревностно хранил: скуфью, рясу, книги… Тогда широкая публика ничего не знала про Кукшу, о нём не писали... Отец Епифаний и батюшка Иона в один голос заверяли: схиигумен обязательно будет прославлен в святых. Был прозорливым, обладал даром исцеления, к нему шли и шли люди с горестями, болезнями... Я уже говорил, отец Иона был у него в начале шестидесятых годов, Кукша утвердил батюшку в намерении стать монахом. Я воспринимал слова о причислении Кукши к лику святых как сказку. Для меня тогдашнего святые – это Александр Невский, мой небесный покровитель Никола Чудотворец, целитель Пантелеимон, Сергий Радонежский… Кукша – мой современник, почил в 1964 году. Не вмещалась в меня его святость. Прошло не так много времени, в 1994 году Кукша был прославлен в лике преподобных. День его памяти 29 сентября.
Отец Алексий тоже хорошо знал Кукшу. И тоже наставлял молиться ему. Сейчас паломники монастыря обязательно идут к раке с мощами Кукши, ну и к могиле батюшки Ионы.
Как-то мне бросился в глаза офицер, насколько помню – полковник. Солидный мужчина, в форме, седина. Почему заострил внимание? Не в первый раз видел его в монастыре. И не из праздно шатающихся – крестится, молится. Спросил у отца Ионы. В монастырь приезжали молиться, и такие по которым сразу было видно – не простого рода-племени… Я человек любопытный, тут же старался выяснить у кого-нибудь из насельников, что за необычный паломник...
В тот раз у отца Ионы спросил по поводу военного. Батюшка поведал следующую историю. Девушка приехала к Кукше и говорит: «Жить в миру – не моё, хочу принять монашеский постриг. Дом продала, вот деньги». Достаёт из сумки пакет. Решительная девушка. Мол, не с пустыми руками пришла. А старец и говорит: «Возвращайся домой, выйдешь из поезда и первому, кто тебе встретится, отдай деньги». Она посчитала волей Божьей услышанное от старца. Поехала домой, вышла из поезда на своей станции, налево-направо посмотрела – никого нет. Направилась вдоль путей, вдруг навстречу военный. Ещё подумала, офицер не может быть бедным, но раз сказал батюшка «отдай первому повстречавшемуся» – протянула пакет со словами: «Это вам». Лейтенант пришёл к железной дороге с твёрдым намерением броситься под поезд. Накануне проиграл в карты крупную сумму казённых денег и другого выхода не нашёл, как наложить на себя руки. Оружия не было, выбрал железнодорожный вариант. С недоумением развернул полученный от незнакомки пакет и увидел сумму как раз для погашения недостачи. А вскоре женится на спасительнице.
Мне верилось и не верилось. Тем не менее – вот он, тот самый военный. Тогда увидеть человека в форме в монастыре – крайняя редкость. Второго случая не припомню. Этот приезжал несколько раз при мне.
Я ведь не успокоился, спросил у отца Епифания про военного и от него услышал ту же историю.
Отец Епифаний жил с радостью в сердце. В общении светлый. Но когда я в девяностые годы увидел его, был потухшим, потерянным. Произошла метаморфоза после публикации воспоминаний о Кукше. Написала их монахиня, которая приезжала к игумену задолго до своего пострига, в молодости. Отца Епифания изобразила злобным, ненавидящим Кукшу, считая, что через него действовал враг, изводящий схиигумена со света. По её воспоминаниям, послушник Николай (будущий отец Епифаний) не дружил с головой, был страшно груб со старцем, командовал им. Окончилось тем, что холодным октябрём выгнал его из кельи, в результате чего Кукша простудился, заболел и умер.
Зачем написала? Ради того, чтобы показать страдания старца? Хотела того или нет – впала в грех осуждения. Мне представляется, монахиня по фрагментам, которые видела сторонним взглядом, не зная всей картины, сделала заключение о целом. К примеру, отцы Геннадий и Тихон, перебирая старые доски, что шли на дрова, могли повздорить, раскричаться. Со стороны посмотришь: да эти истеричные деды хуже, чем кошка с собакой живут. На самом деле – неразлучные друзья. У Кукши сильно болели ноги, страдал от тромбофлебита, и возраст под девяносто. Допускаю, это была своего рода игра, согласованная со старцем. Келейник отгонял паломников, шумел на старца, видя, что тот держится из последних сил и срочно нуждается в отдыхе. Тогда как паломникам казалось, келейник груб со старцем, крутит им, как в голову взбредёт. Но это была видимая сторона. Кукша в последние годы мог принимать посетителей, а по его ногам кровь текла, собиралась в сапоги. Келейник, вырвав старца у паломников, мыл ему ноги, мазал мазями, ухаживал за ним.
Мне, знавшему отца Епифания, думается, монахиня перегнула палку, написала со значительным преувеличением. Что стало для отца Епифания ударом.
Никогда не замечал, что он слаб умом, как написала монахиня. Мы много лет не виделись, приехал в монастырь, отец Епифаний сразу узнал:
– О, Николай! Ты уже священник! Это хорошо!
«Сильные умом» не все вот так сходу вспомнили…
Если подвести итог моего трудничества в монастыре, я увидел ту самую «кухню», о которой говорил в Омске отец Борис. Приехал одним человеком, уехал другим. Открыл для себя мир, о котором и не догадывался, который существовал параллельно светскому миру и по своим законам – доброта, смирение, не стяжание, вера, молитвенное состояние. Был в монастыре, как в семье, с кем-то ближе, с кем-то дальше, но это стало моим, ничем не заменимым. И работа не в тягость. Несёшь послушания, ходишь на службы, читаешь в церкви, поёшь. Дни идут, а на душе хорошо – ты там, где должен быть, на своём месте, ты здесь свой.
Этим случаем вразумил: старец дал – бери и пользуйся и не страдай ерундой. У него ничего не может быть случайного.
При мне трудником пришёл в монастырь Валера. Отслужил армию, отдохнул, как мы после дембеля говорили, и направился в обитель. Друзья однополчане, кто работать, кто поступать в институты, а он в монастырь. Под два метра ростом. Плечи, не обхватишь. Курчавые с рыжинкой волосы. В подряснике ходил и здоровенных армейских сапогах. Добродушный, общительный парень. От работы не бегал. Но была проблема. На Успение Божьей Матери на трапезу вино подали. Валера на радостях, что Успенский пост закончился, решил взять повышенное послушание: за себя и за тех монахов (многие отцы проявили к вину полное равнодушие) отметить праздник. Крепко выпил. И понесло... Начал по монастырю шататься, благим матом орать, распугивая окружающих. Благочинный отец Павел, сам под стать Валере богатырь, быстро устранил возникший непорядок, урезонил дебошира. Скрутили Валеру, полотенцами связали, бросили как тюк. Я думал, ну, Валере завтра достанется на орехи и остальные фрукты с овощами за нарушение устава монастыря. Обязательно будет разбор полётов, как это в миру бывает. Того гляди, выставят парня за ворота обители. На другой день Валера с утра впрягся в работу, под руководством келаря отца Никона возил на тележке продукты со склада в трапезную. И тишина! Никаких разборок и вызовов на ковёр. Все сделали вид, что ничего не случилось. То есть, не осуждай брата своего, если он оступился, а молись за него.
Валера при мне обратился к отцу Геннадию, просил у того молитв, чтобы избавиться от тяги к вину. Батюшка как всегда молча кивнул… Валера поступил в семинарию, окончил её, это мне матушка Мариам написала, его рукоположили в священники и отправили в приход.
Отец Макарий был редким автомехаником. Ремонтировал любые марки машин. Зачастую не монастырских. При мне делал капремонт «Волге» профессора из Львова. Постоянно обращались из мира в монастырь… Могли позвонить отцу эконому из колхоза-миллионера с нижайшей просьбой – поставить «бобик» на ноги. В Одессе, в области были в курсе, есть в обители умелец, он любой ремонт сделает во славу Божью. Последнее качество светские заказчики не понимали, просто знали, не за страх, а за совесть работает человек. Для меня отец Макарий – идеал труженика и порядочного человека. И откликался на любую твою просьбу. Я в Киев уезжал во Флоровский монастырь, пиджак понадобился. В то лето в монастырь приезжали преподаватели Киевского института культуры, познакомился с ними, пригласили в институт. Как без пиджака в культурное заведение? Мы с отцом Макарием примерно одной комплекции. Спросил у него. Он открывает шкаф:
– Выбирай, какой нравится, да хоть и все бери.
Два костюма, пару пиджаков висели. Я выбрал костюм тёмно-фиолетовый и пиджак в крупную клетку. Пиджак от костюма кому-то отдал, узковат в подмышках оказался, в клетчатом пиджаке долго ходил, и в Омск в нём уехал. Носким оказался.
Поначалу, когда я приехал в монастырь, отец Макарий был послушником, звали его Михаилом. Потом постриг принял. Моего возраста. Историю его прихода в монастырь не знаю, не говорили на житейские темы, в работе не любил разговаривать о постороннем, но меня часто призывал в помощники. Были ребята не чета мне – доки в автомобилях, но те лезли с советами, как лучше ту или иную неисправность устранить. Всезнайки мастера раздражали. В отличие от них, я работал по принципу: скажет крутить – кручу, держать – держу. И дело не стоит. Понятие капремонта у него было такое, что ему всё равно, чья машина – профессора, из военной части или колхозная. Ремонт, значит ремонт. Двигатель ставим на кантователь, он его переберёт от и до… Что надо, заменит. В монастыре всё заготавливалось впрок, в том числе имелся богатый склад запчастей. Кузов грунтуем, шпаклюем, красим, причём, если мушка какая, волосинка попала – всё перекрасит. Если надо укрепить раму (знал слабые места конструкции), жёсткости добавит. Или, наоборот, лишнее уберёт. Мыслил как конструктор. Где-то набивается грязь, поставит защиту.
Работал отец Макарий, не глядя на часы. Скажу:
– Не успеем к сроку, скоро должны приехать за машиной, а у нас ещё дел по горло.
– Ты, брат, главное не суетись, – бросит в ответ. – Случись авария по нашей вине, никто не спросит, сколько времени потратили на ремонт, долго возились или раз-раз и в дамки – забирайте машину. Каким словом нас помянут, произойди поломка в дороге? А если машина будет ходить исправно, за нас с тобой молиться будут.
Мелочей, которые можно оставить за бортом, у него не было. К примеру, пыль под ковриками в кабине. По большому счёту – хозяин не переломится, сам вычистит. Нет, проведёт уборку и скажет:
– Хозяин может ничего не заметить, но Господь знает, где мы с тобой лень праздновали.
На авось не надеялся, страх Божий был такой, что всё делал на совесть. Ремонтируем бортовой ЗИЛ. Перебрали двигатель, изношенные запчасти заменили, каждый болт смазали. Работает как часы. Задачу сделать капремонт двигателю выполнили на пять с плюсом. Он смотрит – в кузове одна доска с трещиной. Что тебе та доска? К двигателю не имеет никакого отношения. Ну, трещина –не сломана ведь. Машина не один год с ней ходить может. Нет, он доску вынимает, новую выстругивает, красит, ставит.
– От Господа ничего не скроешь, – скажет.
Однажды пригнали ремонтировать «Альфа-ромео». Как сказали – второй подобной красотки нет в Одессе. Напомню, был Советский Союз, иномарка на дороге – редкость. «Жигули», «Москвичи», «Запорожцы», «Волги» – вот и весь набор. Да ещё «Ока», про которую говорили: курица не птица, «Ока» – не автомобиль. Соответственно – никаких специализированных автосалонов для «немцев», «японцев», «итальянцев».
Весь монастырь ходил любоваться авто с летящими грациозными формами.
– Брат Михаил, – спрашиваю, – ты когда-нибудь имел опыт работы с такой цацей?
– Не приходилось, – сказал отец Макарий без тени смущения.
– И с какой стороны к ней подступать будешь?
– Разберёмся, люди ведь делали.
Смело принялся за ремонт. Какой затык, открывает описание автомобиля, оно на английском, находит страницу с рисунком нужного агрегата, просит меня:
– Переведи, брат.
Я где с листа прочитаю, где со словарём, термины все специфические. Михаил слушает-слушает, в какой-то момент прервёт меня:
– Всё понятно, спасибо, дальше не надо.
Через девять лет приехали мы с Иваном Антоновичем в монастырь, Михаил давно уже отец Макарий, но всё так же занимался автомобилями. Увидев меня, призвал по старой памяти на помощь – видавший виды грузовик реанимировал. Вдвоём с Иваном Антоновичем взялись подсобить. Иван в моторах и механизмах любому фору даст, как-никак танкист, принялся советовать отцу Макарию. Пришлось потихоньку урезонить, шепнул, что у мастера на всё сугубо личное мнение, бесполезно переубеждать, лучше не затевать автодебаты – быстрее справимся.
Исповедовался я часто у архимандрита Алексия (Филизова). Иногда у отца Арсения, но чаще – у Алексия, который в пятидесятых годах исповедовал самого академика Филатова и даже был какое-то время его духовником. Я ранее краем уха слышал про знаменитого врача-офтальмолога, попадалась статья о его прогрессивных методах лечения глазных болезней, а, что он был глубоко верующим человеком, знать не знал. Это тщательно замалчивалось в Советском Союзе. Филатов был прихожанином храма святых мучеников Андриана и Натальи, что в Одессе на Французском бульваре. В этом храме служил после семинарии отец Алексий.
Говорю, был я совсем зелёный. Отца Алексия не воспринимал как высокой духовной жизни монаха. Не доходило до меня, передо мной иерей, у которого исповедовался всемирно известный учёный. Филатова уважали в самых высоких кабинетах, вплоть до Кремля, а, кто завидовал ему чёрной завистью, те боялись строить козни против него, ведь самого Сталина лечил от глаукомы. Кавалер четырёх орденов Ленина, Герой Социалистического Труда. Только, пожалуй, учёные-атомщики получали в то время столько наград. Светило медицины ходил к отцу Алексию на исповедь. До меня это слабо доходило, мог запросто подшутить над батюшкой. Бывало, бегу с коровника… Как работал с вилами да лопатой, так в грязной одежде (скотник, что тут скажешь) бегу. Отец Алексий стоит у церкви, волосы белые-белые, у отца Ионы чёрные с сединой, а у этого белые, завидит меня:
– Николай, ну-ка пошли-пошли на исповедь.
Начну отказываться, я ведь не просто так бежал, может, в город торопился. Мне бы поскорее умыться, переодеться и выскочить на часик-другой на море или в кино. Коровник такое послушание, ты к нему как привязанный. Коровам всё равно – праздник, будни, они отгул не дадут, регулярно требуется кормить, доить, убирать за ними. Выдастся свободный часик, стараешься использовать по полной. Попытаюсь открутиться:
– Батюшка, да я в грязном, только что от коров, как в храм в таком виде?
– Ничего, перед Богом все равны.
И куда тут денешься. Архимандрит зовёт. Поисповедуюсь, уходя, брякну:
– Батюшка, натащил вам запахов навоза, никаким ладаном не перешибёшь.
Улыбнётся:
– Навоз – дело естественное, не какая-нибудь химия или радиация.
Не обижался на мои дурацкие шутки. Исповедовал долго. Получаса никогда не хватало. Меня расспрашивал, сам про Филатова рассказывал. Тот был близким другом архиепископа Одесского и Херсонского Никона (Петина), состоял в переписке с ещё одним великим врачом, архиепископом Лукой (Войно-Ясенецким), будущим святым. Бывало, стою под епитрахилью и, грешным делом, думаю: скорее бы ты, батюшка, закончил, мне бежать надо. В то же время неловко, ведь в грязном стою – как бы не замарать батюшку. Он не обращает внимания на неприглядный вид скотника. Скажет:
– Ты много трудишься, брат, это хорошо.
Я в долгу не останусь:
– Зато вы, батюшка, много молитесь.
Улыбнётся, дескать, молодец, ответ принят.
– Ты прав, – заметит, – надо трудиться и молиться.
И это были не досужие разговоры. Исподволь он наставлял меня.
– Кто-то храмы разрушал, – скажет, – а кто-то всю жизнь жертвовал на них, как это делал Филатов.
За разработку методов пересадки роговицы и тканевой терапии Филатов в войну был удостоен Сталинской премии I степени. Ученый обратился к Сталину с просьбой половину денег направить в детские дома, а другую — в Свято-Димитриевский храм, что стоит на Втором христианском кладбище в Одессе. Что и было сделано, Сталин не стал препятствовать. Батюшка Алексий рассказывал, что Филатов помог сохранить храмы и на Французском бульваре, и Свято-Димитриевский. Если бы не он, могли бы снести.
Рассказал отец Арсений следующее о Филатове. Учась в Московском университете, увлёкся карточной игрой. И однажды выиграл у сокурсника крупную сумму денег, тот, желая отыграться, поставил на кон свой дом. Дело было ещё при царе. Проиграл и дом. На следующий день сокурсник не пришёл на занятия. Филатов поначалу не придал этому значения, а потом его начала мучать совесть. Вернувшись домой, взял выигранные деньги и пошёл к сокурснику. А в доме у того гроб стоит с сокурсником –застрелился. С той поры Филатов зарёкся брать в руки карты.
Этот рассказ слышал потом и от батюшки Ионы.
Батюшка Иона исповедовал, как и отец Алексий, долго. Это был разговор о жизни, вере, человеческих немощах. Мог начать рассказывать о Суворове. Впервые был я у него на исповеди, когда мы приезжали в монастырь с Иваном Антоновичем. За то время, как мы не виделись, батюшка стал иеромонахом, за четыре года до нашего приезда – игуменом. Мне посчастливилось у него четыре раза исповедоваться. Из Омска несколько раз ездил в отпуск в Харьков к родственникам и старался заехать в Одессу. Суворова батюшка почитал за крепкую веру в Бога, считал его святым, называл Русским архистратигом. В келье у него стоял портрет великого полководца. Для батюшки Суворов являл собой пример мирского человека, который не знал себя без молитвы, без церкви, без Святого причастия, который всю свою жизнь строил с Богом. И солдат учил тому же. Победы, а он не знал поражений, шестьдесят девять битв выиграл, считал не собственной заслугой, а даром Божьим… Батюшка повторял, что Суворов не дьявольскую гордыню тешил, направляя полки на неприятеля, как это делал Наполеон, он с Божьей помощью бился с врагами царя, отчества и веры православной. «Преклоните колена, – обращался к солдатам перед сражением, – разогрейте душу к Богу, помолитесь Ему, и победа будет за нами». Суворов верил в чудотворную силу молитвы, говорил отец Иона. С Богом за синее море, а без Бога ни до порога!
Исповедовал меня в алтаре у жертвенника. Исповедь занимала не менее часа и проходила как беседа, он рассказывал о себе, о своих грехах, вспоминал молодость, была она у него бурной, что-то спрашивал, и всем этим разговором подвигал тебя раскрыться, заглянуть глубже в себя. Мог батюшка заплакать. И понимаешь, стоя рядом с ним, плачет о тебе, о всех нас, мы живём не так, размениваемся на мелочи, суетимся, гоняемся за какими-то миражами, не делаем главного в жизни. Стоим в алтаре у жертвенника, епитрахилью накроет мне голову. Или я на коленях, он (ноги сильно болели) рядом присядет. Ощущение непередаваемое, будто в полёте. Время остановилось, исчезло, его нет, ты в другом измерении. Вот он храм идёт вечерняя служба или приготовление к ней, но это всё куда-то отодвигается, душа не здесь. Она в любви, исходящей от батюшки, сердцем чувствуешь, он сокрушается о грехах, тобою совершённых... Тебе и стыдно за себя окаянного, в то же время легко, тяжесть уходит из сердца, батюшкина любовь окрыляет, обновляет, благодатно преображает… Он понимает тебя, просит Бога за тебя… Эти минуты незабываемы.
После исповеди у батюшки Ионы вышел к Ивану Антоновичу, голову наклоняю:
– Потрогай.
Он руку положил, удивился:
– Ты, батюшка, как из бани.
Отцы Арсений, Алексий, сами того не зная (и я не думал тогда об этом), отец Иона научили меня исповедовать. Они не копались, не расспрашивали детали… Собственно, по интонации человека, по голосу понятно – ему стыдно даже сказать название греха, в котором кается, видно, волнуется, раскаивается в содеянном… И наоборот бывает, такое начинает рассказывать про себя – стыдно слушать, а у него не чувствуется никакого раскаянья. Батюшка Арсений говорил: «Я сам грешник и люблю грешников». Он, отец Иона могли говорить на исповеди больше, чем я, исповедующийся, и не укоряли, не грозили пальчиком «ай-я-яй», вообще, казалось бы, о другом вели речь, да, слушая их, понимал свою греховность, понимал, как я далёк от спасения…
В 2013 году в последний раз удалось побывать у родственников в Харькове. Потом начался майдан, война на Донбассе. В тот раз планировал съездить в Одессу в монастырь, побывать на могилке у батюшки Ионы. Да не сложилось. Заговорил с двоюродной сестрой о батюшке. Она посетовала, у невестки проблема с чадородием, пять лет живёт в браке, а деток нет. Собиралась съездить в Одессу к батюшке Ионе, да прособиралась. А результат, говорят, всегда был положительный, у таких, как невестка, когда обращались к нему.
Я неплохо знал батюшку Иону в повседневной монастырской жизни, однако не предполагал того, что раскрылось в нём несколькими годами позже. Двоюродная сестра рассказала такую историю. У директора крупного завода… Не могу не вспомнить удивившие меня слова монахини Александры из киевского Свято-Вознесенского Флоровского монастыря о том, что были коммунисты, которые для простых людей становились отцами и братьями. Тот директор относился к таким советским руководителям – радел за завод, радел за заводчан. А дочь родную упустил – стала наркоманкой. Хорошая, добрая девушка попала в роковой капкан… Мать поехала к отцу Ионе за помощью. Очередь на несколько часов. Знала, можно задавать старцу один вопрос, и, что скажет – неукоснительно выполнять, только тогда будет результат. Очередь подходит, до ушей доносятся слова батюшки. Мужчина задаёт вопрос по той же беде, что и у неё: сын – наркоман. Батюшка говорит: моли для него смерти, чтобы душу его спасти. Она испугалась услышать и в свой адрес подобное. Как так молить смерти единственной дочери?! Вышла из очереди, поехала на вокзал… Дочь умерла через два года. В Германии заразилась неизвестной болезнью, врачи не смогли поставить диагноз, вернулась домой и умерла. Её ребёнка дед с бабушкой усыновили и вырастили.
В мой период послушничества батюшка Иона время от времени выручал меня деньгами. В город соберусь, а в кармане пусто, попрошу взаймы пятёрку или десятку. Он, кстати, не пресекал мои походы в город, не требовал: в мир не ходи, сиди в монастыре, здесь твоё место. Нет. Ещё и пальто своё даст, то самое, в котором я во Флоровский монастырь ездил. Выглядел я в нём колоритно. Оттого и попал на Одесскую киностудию. Волосы у меня тогда, это сейчас сплошь седые, в то время волнистые, чёрной шапкой. Наверное, фотогенично смотрелся. Так-то я худой был, пальто добавляло недостающий объём. Иду мимо киностудии. Самый центр города, Французский бульвар, неподалёку от киностудии церковь святых мучеников Андриана и Натальи, в которой служил после окончания семинарии молодой отец Алексий и в которую ходил врач Филатов, тут же на бульваре здание, где была его клиника... Иду прогулочным шагом, женщина останавливает:
– Молодой человек, мы снимаем кино, в массовой сцене нужен человек вашего типажа…
Пообещала три рубля за «типаж».
Ладно, думаю, почему не попробовать.
Так познакомился с режиссёром Валерием Федосовым. Через него с другим режиссёром – Кирой Муратовой. Тогда ей было чуть за пятьдесят. Одевалась нестандартно, с большим вкусом. Длинное в пол пальто, мог быть строгий, отлично сшитый костюм, яркая блузка. Интеллигентно и в то же время оригинально. Она и по характеру была такой. В кабинете у неё на киностудии много раз бывал. Пили кофе, вспоминала Владимира Высоцкого, съёмки фильмов с ним – «Опасные гастроли», «Короткие встречи», его песни. Со своей стороны расспрашивала о монастыре. Её и Федосова удивляло, что я, современный образованный человек, художник по второй профессии, по собственной воле оказался в обители, столько времени живу бок о боком с монахами, несу разные послушания, вплоть до коровника. С Муратовой говорили о вере, о Боге, об отцах монастыря, силе молитвы. Женщина умная, интересная, но мне Муратова показалась очень одинокой. Сетовала, что её кино далеко не все зрители понимают, а радетели идеологической выдержанности критикуют, но снимать сугубо на потребу публике не её удел. Ей хотелось, чтобы зритель думал вместе с ней, говорить с ним не на уровне инстинктов, а на уровне души, чтобы его волновало то, что тревожит в жизни её. Не желала тратить себя на мыло, если уж снимать, то умное кино. Кстати, она и после развала Союза старалась делать фильмы не на потребу…
Мы с ней одно время переписывались.
Мне Муратова говорила: «Может, попробовать тебя поснимать, внешность вполне, должно получиться».
До кинопроб со мной руки у неё так и не дошли, а Федосов решил дать роль пусть не главную, но и не такую, когда промелькнул в кадре, а потом ещё в титрах мелкими буквами в общем списке длиной в два экрана. Снимал он фильм «Утреннее шоссе». В главной роли Родион Нахапетов. Меня собирался пробовать на роль священника. Ты, мол, всё знаешь, касаемо этой сферы, не соврёшь… Дал сценарий. Мы, когда познакомились, часа три проговорили. Ему было всё интересно: монастырь, церковь, монашеская жизнь. Дотошно расспрашивал. Тогда про церковь нигде не показывали, ничего не снимали. Ему хотелось показать. Дал сценарий. Я прочитал и накатал три листа критического мнения. Сценарист ничего лучше не придумал, как главарём наркомафии заделать священника. Портовый город, с гор Кавказа или Средней Азии привозят наркотики и переправляют по морю дальше. Герой Нахапетова по имени Антон, таксист, его сменщика сначала втянули в схему доставки «товара», а потом в шахту лифта столкнули. На замену ему решили Антона использовать в качестве транспортировщика наркотиков.
В город приезжает взрослая дочь Антона, которую он ни разу не видел. Она хочет на папу посмотреть, а папа начинает за ней недвусмысленно ухаживать. Это ладно, по этому поводу замечания не делал, другое возмутило. Сценарист, наверное, считал себя гением – оригинальный ход придумал: под крышей православного храма главный мафиози окопался и всем заправляет… Съёмка уже шла. Я познакомился с Нахапетовым. По ходу дела понадобилось что-то наподобие стенгазеты смастерить, с Нахапетовым делали её прямо на съёмочной площадке…
Это было накануне 1000-летия со дня Крещения Руси. Я написал своё мнение о сценарии и сказал его Федосову: Валера, ты русский человек, после такого фильма всю жизнь будешь каяться. Ведь всем нам отвечать перед Богом. Без тебя хватает тех, кто мажет грязью церковь – коммунисты-богобрцы, КГБ. Никакой батюшка под автоматом не пойдёт на наркоторговлю. Это не просто грех, а грех, вопиющий к Богу. Ничего даже отдалённо похожего не знаю. Да и все батюшки под контролем КГБ. Получается, КГБ спит, раз у него под носом такое творится. Сцены, касаемые церкви, написаны топорно, даже люди далёкие от этой темы поймут, это не соответствует действительности.
Резко написал. Мол, зачем тебе такая слава к 1000-летию Крещения Руси. Думал, обидится после моих категоричных слов. Но для меня вопрос был принципиальным. Что интересно, Валера послушался. Сделал главарём мафии начальника порта. У священника в переработанном сценарии осталась совсем крохотная роль. Главный герой везёт его на такси и просит помолиться за сменщика, убиенного раба Божия Михаила. Федосов звал меня на эту роль. Эпизод со священником снимали, когда я уже уехал в Омск. Мне пришла телеграмма с вызовом, но я не полетел. Кстати, в «Утреннем шоссе» снимался актёр Перфилов, который всем запомнился по фильму Говорухина с Высоцким в главной роли – «Место встречи изменить нельзя», где сыграл колоритного муровского фотографа. Перфилов сам по себе доброжелательный, светлый. Как-то он ждал съёмок своей сцены, а холодно было, я в автобусе сидел, он подсел и разговорились, простой в общении...
В монастыре была ещё одна видная личность – благочинный отец Павел (Судакевич). Как-то поздно вечером прихожу в келью к отцу Ионе и каюсь:
– Не удержался, так захотелось искупаться. С вечерней службы два раза удирал на море.
Удобно было. Море рядом – пару минут и там. Случалось, делал так. На клиросе встану с краю, почитаю, потом в боковую дверь шмыгну, через сад и на море. Покупаюсь, незаметно вернусь к помазанию, вроде никуда и не уходил. После помазания опять улизну. К окончанию службы вернусь. Шкодничал, одним словом.
Батюшка выслушал и говорит:
– Бог простит. Я сам сегодня отца благочинного обидел. Сказал ему, что в сытом теле добродетель не держится. Вырвалось с языка.
Тела у отца Павла было много. Глыба весом в сто двадцать килограммов. Железную дисциплину держал в монастыре. Поздно вечером (ночью тоже приходилось с ним сталкиваться, это когда я на коровнике работал), как медведь шатун ходил по территории. Бывало, на отца Иону шумнёт. У того подолгу свет в келье горел – молился. Отец Павел как гаркнет, а голос такой, полмонастыря разбудит:
– Иона, ну-ка выключай свет!
Не дай Бог, семинарист припозднившийся попадётся на глаза, шуганёт, мало не покажется:
– Ну-ка спать!
А как без дисциплины! Что только не пережил монастырь за годы советской власти, поэтому ухо надо было держать востро, провокации нельзя было исключать. При мне послушника избила милиция до полусмерти. Васей звали. На монастырской грузовой машине ехал, милиционеры остановили и потребовали вина. Вези и хоть ты тресни. Вася не без наивности, посчитал: милиция шутит. Одесситы – народ весёлый, почему бы милиции не поюморить. Откуда, спрашивается, у послушника вино? Так и сказал. Реакция последовала отнюдь не шутейная: «Ах, тебе вина жалко, поповский прислужник». Вытащили Васю из кабины, отволтузили так, что еле добрался до монастыря. Вся братия молилась за его здоровье. Врачей в монастырь приглашали. Но разглашать и заявлять в милицию не стали. Наместник отец Вадим решил дело не возбуждать. Посчитал, пожалуйся на милицию, только обители хуже будет. Еле-еле выкарабкался Вася. Отец Павел сокрушался: «Что ж ты, брат, такой недогадливый, надо было посоветоваться со старшими, нам что, вина жалко? Отвёз бы милиционерам, и дело с концом».
Простодушный Вася просто-напросто не сообразил. Менты имели в виду: раз ты в монастыре работаешь, нацеди банку-другую и привези. Знали о монастырском вине. Били Васю остервенело. Я на коровнике работал, пойду в угол, где сено лежало, встану на колени и молюсь. И все так, по кельям, на службе. Вымолили Васю.
На отца Павла любо-дорого было посмотреть. Бери с картины «Три богатыря» Илью Муромца, и вот он – наш благочинный. Рассказывали, когда ещё в академии учился, любимым развлечением у сокурсников было упросить его согнуть пятак. Отец Павел смущался, отказывался, только если сильно просили, исполнял цирковой номер. Брал советский пятак, клал его на указательный и средний пальцы, большим давил, будто фигуру из трёх пальцев хотел сделать, и пятак сгибался пополам. Во, силища!
Молодой инок Савватий заведовал при мне мастерской по металлу. В тот раз я у него молотобойцем подвизался, а делали скобы по заказу сельского храма. Мастерская без кузнечного горна, пруток разогревали газосваркой и гнули. Отец Савватий молотом показывал, куда наносить удар, я кувалдой бил. Отец Павел подходит:
– Братья, дайте-ка помогу!
Я уже собрался ему молот дать.
Отец Савватий тоном, не терпящим возражений, пресёк трудовой азарт благочинного:
– Отец благочинный, вы в чистом, замараетесь!
Мол, к чему монаху вашей должности заниматься грязной работой, да и не отвлекали бы нас попусту, заказ был срочный.
Отец Павел искренне обиделся, будто в куске хлеба отказали.
– Да ну вас! – сказал в сердцах, развернулся и ушёл.
Один раз машину с картошкой, в решётчатые ящики затаренную, разгружали. В цепочку выстроились, передаём друг другу ящики. Пыль во все стороны. Торопились поскорее машину отпустить. Большую часть разгрузили, вымотались прилично. Отец Павел подходит:
– Братцы, давайте помогу!
Кто-то бросил: отец благочинный, вы бы лучше не мешались под ногами, без вас как-нибудь справимся. Он едва не плачет:
– Братцы, ну что вы! Я ведь вижу, устали, шутка ли КамАЗ разгружать! Это не ГАЗик.
Всё же внедрился в цепочку, ящиков пятнадцать прошло через его руки. Довольный отошёл. Запылился, само собой.
Когда я с Иваном Антоновичем приезжал в монастырь, отец Павел уже наместником был.
С батюшкой Ионой мы часто трудились вместе, в огороде или на винограднике. В минуты отдыха он рассказывал про своё детство, родителей, про схиигумена Кукшу. Говорил:
– Ты ходи к нему на могилку, молись. Уедешь в свою Сибирь, такой возможности не будет. На моей памяти не знаю, на твоей точно будет прославлен.
Про Кукшу много слышал от его последнего келейника отца Епифания. Тот походил на деревенского дедушку, белые волосы, сухой, на балалайке играл. Сядет с балалайкой на берегу моря, на обрыве, и поёт духовные песни.
Когда Епифаний уезжал из монастыря в отпуск, передавал мне своё послушание – следить за чистотой вокруг летней патриаршей резиденцией. Стояла она в саду. Чудный уголок. Летом поутру такая благодать. Аллеи, кроны деревьев, птички поют, солнце сквозь густую листву каштанов пробивается, морская прохлада... Патриарх приезжал редко, но территорию отец Епифаний содержал в идеальном порядке. Мне не составляло большого труда подмести участок, а, когда отец Епифаний возвращался, он приглашал в келью Кукши. Доставал арбуз, вина, рассказывал о Кукше, показывал его вещи, которые ревностно хранил: скуфью, рясу, книги… Тогда широкая публика ничего не знала про Кукшу, о нём не писали... Отец Епифаний и батюшка Иона в один голос заверяли: схиигумен обязательно будет прославлен в святых. Был прозорливым, обладал даром исцеления, к нему шли и шли люди с горестями, болезнями... Я уже говорил, отец Иона был у него в начале шестидесятых годов, Кукша утвердил батюшку в намерении стать монахом. Я воспринимал слова о причислении Кукши к лику святых как сказку. Для меня тогдашнего святые – это Александр Невский, мой небесный покровитель Никола Чудотворец, целитель Пантелеимон, Сергий Радонежский… Кукша – мой современник, почил в 1964 году. Не вмещалась в меня его святость. Прошло не так много времени, в 1994 году Кукша был прославлен в лике преподобных. День его памяти 29 сентября.
Отец Алексий тоже хорошо знал Кукшу. И тоже наставлял молиться ему. Сейчас паломники монастыря обязательно идут к раке с мощами Кукши, ну и к могиле батюшки Ионы.
Как-то мне бросился в глаза офицер, насколько помню – полковник. Солидный мужчина, в форме, седина. Почему заострил внимание? Не в первый раз видел его в монастыре. И не из праздно шатающихся – крестится, молится. Спросил у отца Ионы. В монастырь приезжали молиться, и такие по которым сразу было видно – не простого рода-племени… Я человек любопытный, тут же старался выяснить у кого-нибудь из насельников, что за необычный паломник...
В тот раз у отца Ионы спросил по поводу военного. Батюшка поведал следующую историю. Девушка приехала к Кукше и говорит: «Жить в миру – не моё, хочу принять монашеский постриг. Дом продала, вот деньги». Достаёт из сумки пакет. Решительная девушка. Мол, не с пустыми руками пришла. А старец и говорит: «Возвращайся домой, выйдешь из поезда и первому, кто тебе встретится, отдай деньги». Она посчитала волей Божьей услышанное от старца. Поехала домой, вышла из поезда на своей станции, налево-направо посмотрела – никого нет. Направилась вдоль путей, вдруг навстречу военный. Ещё подумала, офицер не может быть бедным, но раз сказал батюшка «отдай первому повстречавшемуся» – протянула пакет со словами: «Это вам». Лейтенант пришёл к железной дороге с твёрдым намерением броситься под поезд. Накануне проиграл в карты крупную сумму казённых денег и другого выхода не нашёл, как наложить на себя руки. Оружия не было, выбрал железнодорожный вариант. С недоумением развернул полученный от незнакомки пакет и увидел сумму как раз для погашения недостачи. А вскоре женится на спасительнице.
Мне верилось и не верилось. Тем не менее – вот он, тот самый военный. Тогда увидеть человека в форме в монастыре – крайняя редкость. Второго случая не припомню. Этот приезжал несколько раз при мне.
Я ведь не успокоился, спросил у отца Епифания про военного и от него услышал ту же историю.
Отец Епифаний жил с радостью в сердце. В общении светлый. Но когда я в девяностые годы увидел его, был потухшим, потерянным. Произошла метаморфоза после публикации воспоминаний о Кукше. Написала их монахиня, которая приезжала к игумену задолго до своего пострига, в молодости. Отца Епифания изобразила злобным, ненавидящим Кукшу, считая, что через него действовал враг, изводящий схиигумена со света. По её воспоминаниям, послушник Николай (будущий отец Епифаний) не дружил с головой, был страшно груб со старцем, командовал им. Окончилось тем, что холодным октябрём выгнал его из кельи, в результате чего Кукша простудился, заболел и умер.
Зачем написала? Ради того, чтобы показать страдания старца? Хотела того или нет – впала в грех осуждения. Мне представляется, монахиня по фрагментам, которые видела сторонним взглядом, не зная всей картины, сделала заключение о целом. К примеру, отцы Геннадий и Тихон, перебирая старые доски, что шли на дрова, могли повздорить, раскричаться. Со стороны посмотришь: да эти истеричные деды хуже, чем кошка с собакой живут. На самом деле – неразлучные друзья. У Кукши сильно болели ноги, страдал от тромбофлебита, и возраст под девяносто. Допускаю, это была своего рода игра, согласованная со старцем. Келейник отгонял паломников, шумел на старца, видя, что тот держится из последних сил и срочно нуждается в отдыхе. Тогда как паломникам казалось, келейник груб со старцем, крутит им, как в голову взбредёт. Но это была видимая сторона. Кукша в последние годы мог принимать посетителей, а по его ногам кровь текла, собиралась в сапоги. Келейник, вырвав старца у паломников, мыл ему ноги, мазал мазями, ухаживал за ним.
Мне, знавшему отца Епифания, думается, монахиня перегнула палку, написала со значительным преувеличением. Что стало для отца Епифания ударом.
Никогда не замечал, что он слаб умом, как написала монахиня. Мы много лет не виделись, приехал в монастырь, отец Епифаний сразу узнал:
– О, Николай! Ты уже священник! Это хорошо!
«Сильные умом» не все вот так сходу вспомнили…
Если подвести итог моего трудничества в монастыре, я увидел ту самую «кухню», о которой говорил в Омске отец Борис. Приехал одним человеком, уехал другим. Открыл для себя мир, о котором и не догадывался, который существовал параллельно светскому миру и по своим законам – доброта, смирение, не стяжание, вера, молитвенное состояние. Был в монастыре, как в семье, с кем-то ближе, с кем-то дальше, но это стало моим, ничем не заменимым. И работа не в тягость. Несёшь послушания, ходишь на службы, читаешь в церкви, поёшь. Дни идут, а на душе хорошо – ты там, где должен быть, на своём месте, ты здесь свой.