Александр Савченко. Тысяча дней и ночей. Героическая повесть ч.7

Больше стали уделять внимания и чистоте – «залогу здоровья». Городские власти выпустили указ о содержании в чистоте улиц, домов и подворий. Ответственность за выполнение санитарных мероприятий возложили на отделения НКВД-ОГПУ. Правда, для работы их сотрудникам тоже нужны были новые помещения, а для жилья – квартиры или хотя бы комнаты.
Кузнецкстрой все больше выбирался за границы отведенной заводу территории. Строки из «Гимна кузнецкстроевцев» ярко выражали энтузиазм, с которым большинство людей строило завод, свою будущую жизнь:

Выше темпы, ярче пламя,
Выше огненное знамя!
Разом – взяли дружно все преграды,
Мы – ударные бригады!
Взоры – чище, поступь – шире!
Станет света больше в мире!
Умножаем в битвах год от года
Мощь советского народа!
Пусть дороги каменисты,
Комсомольцы, коммунисты –
Все идут вперед победным строем
С нашим славным Кузнецкстроем!
КУЗНЕЦК. 1931. ГАЗЕТНЫЕ СООБЩЕНИЯ
Редко ему выпадала минута подумать о себе. Обычно все мысли – о деле. Пожалуй, десятки тысяч чертежей просмотрел он за последние два года. И не просто глянул и забыл, а глубоко вник, разобрался и запомнил. Различные машины, механизмы, устройства, даже их отдельные детали – все укладывалось в голове. Взять хотя бы заводские железнодорожные пути. Бардин досконально помнил, как они проложены на площадке. А ведь их скоро будет уже более 200 километров. И это еще не все. Под рельсами и над ними протянуты десятки видов труб разного назначения, всевозможные каналы и кабели…
А если понадобится, всегда что-то подскажут верные помощники из технического отдела во главе с Казарновским. Чего стоит только молоденькая водоснабженка Тамара Голубинцева. Прямо-таки королева подземного царства! Знает назубок почти все, что скрыто на промплощадке от постороннего глаза. И по виду – настоящая русская красавица. Глянешь на нее – и в жар бросает: голубоватые с искоркой глаза, высокая, статная, с длинными волосами. Умница. Шутку понимает тонко. И цену себе знает. А если кто начинает вязаться к ней и буровить что попало – отбреет так, что на второй заход нахал уже не отважится.
Ничто другое не напоминало Бардину о его возрасте так явственно, как оказаться среди таких вот красивых девушек. Но что тут поделаешь? Пик жизни, считай, уже пройден…
Самое трудное для него в последнее время – это знакомиться с новыми людьми, стараться выловить среди них нужных и знающих специалистов, быстро входить с ними в тесные и доброжелательные отношения. Хотя почему доброжелательные? Эта человеческая категория чувств, конечно, важна, но на работе судьба сводит совершенно разных людей. Здесь могут быть только производственные связи. Бардину, как крупному техническому руководителю, выпала судьба знакомиться, работать бок о бок, а потом расставаться с сотнями разных людей. А может, теперь уже и с тысячами. За границей, на юге, в Москве и Ленинграде, в Сибири и даже по дороге в поездах и на вокзалах…
Его необыкновенно цепкая память сохраняла очень многое. Есть еще и отметины на теле, которые оставила прошлая жизнь. Иван Павлович приподнял левую руку, чуть повернул кулак и увидел на коже корявую полоску – след от кончика серпа. С Мишкой Зинченко поспорили, кто больше за полчаса срежет травы для скота. Бардин победил, но вот этим тонким шрамом заплатил за неосторожность. Случилось то в Мариинке на дальних выпасах.
Иван Павлович улыбнулся, снял очки. И, как умелый костоправ, охватил ладонью правое колено. Там тоже остался след от полученного урока. Кто-то из ребят оставил без присмотра трактор с работающим двигателем, и тот вдруг двинулся на собравшуюся поблизости компанию. Хорошо, что Иван сумел вовремя отскочить в сторону, но все же сильно ударился ногой о бетонный выступ навеса. Потом долго хромал, по совету доктора прикладывал разные мази и снадобья. Но припухлость в этом месте так и осталась на всю жизнь.
Нашел о чем вспомнить взрослый мужик! Ясно, просто хотел отбросить навязчивые мысли, что нахлынули после обеда. Шел в конце дня, как обычно, охваченный какой-то думой. В коридоре наткнулся на Казарновского.
Тот глянул как-то загадочно:
– Прессу последнюю не читали, Иван Павлович?
– Что-то есть интересное?
– Скорее любопытное. Гляньте на досуге…
Не разобранная за последние три дня почта лежала на столе. Центральные газеты и несколько местных. Последние номера журналов «Работница», «Техника и металлист», «СССР на стройке».
Просматривать прессу Бардин всегда начинал с «Правды». Сейчас вот – номер от 21 марта. Бегло скользнул взглядом по страницам. Основана коммунистическая партия Венесуэлы. Колхозное движение в стране одержало победу. Введены физкультурные нормы ГТО. И вот на третьей странице мелькнули знакомые слова: «Кузнецкстрой», «Франкфурт».
Что за ерунда? Большущая статья о вредительстве на Кузнецкстрое. Некто Бахтамов расписывал, как глубоко въевшийся оппортунизм овладел начальником стройки. Не считается с руководящей линией партии. Отсюда все беды, начиная с потери партийной бдительности и кончая срывом намеченных сроков ввода объектов. Оппортунизм в самом неприглядном виде.
В общем, кто-то впрямую копает под его начальника. Но ведь дорога от Франкфурта может потянуться и к нему, Бардину…
Отхлебнул давно остывшего чаю. Чтобы отвлечься, взял «Комсомолку». Она шла следующим числом, 22-м. По привычке глянул в конец – ничего интересного. А передовица – о задачах партийной жизни на предприятиях. Молодежь на селе готовится к весеннему севу. Удои молока снижены. Надо овладевать производственными процессами.
Значит, овладевать… И вдруг среди газетных столбцов Бардин обнаружил свою фамилию. В одном, в другом, в третьем месте.
Впился глазами в строки. Речь в статье шла о «чуждых людях», примазавшихся к великой сибирской стройке. Как и полтора года назад в щегловской газете, очередной писака (явно под псевдонимом – Туров) дал волю своей фантазии. Да нет, не фантазия это. А глупость, перемешанная с вымыслом. Но вывод – убийственный, прямо наповал. Расстрелять – даже этого мало!
Народу всей страны было представлено, что Бардин – скрытый вредитель. Человек, срывающий грандиозное строительство в Сибири. Это он, подлый, предложил отсрочить пуск шамотно-динасового цеха аж на целый месяц. Без зазрения совести хотел оттяпать у Родины 60 тысяч тонн народного чугуна. Никчемный спец, решившийся в открытую поиздеваться не только над простыми тружениками Кузнецкстроя, но и над всей партией большевиков!
Бардин понял, что это конец. Конец всему, что вроде бы так удачно складывалось в последнее время. Он почувствовал острую тоску сожаления. Жалко было не себя: здесь, на Кузнецкстрое, он, по сути, ничего большего, чем имел в жизни раньше, не приобрел. Ну разве лишь то, что глубже стало прихватывать сердце… Жалко было другого. После него весь этот строительный объемище может попасть в чьи-то неразумные руки. И возможно, уже никогда не будет того завода, о котором он мечтает каждый раз, засыпая у себя в кровати…
Внезапно дверь из коридора с треском распахнулась. В каморку Бардина ввалился Франкфурт. В руке он держал несколько газет.
– Ты это дерьмо уже читал? – спросил начальник и швырнул кипу изданий на стол. – Выходит, что у нас окопалось не только гнездовье бездельников. Здесь процветает групповой заговор против советской власти… Ты это осознаешь, Иван Павлович? Против народа и партии! Значит, против Центрального комитета…
Он хотел, видимо, добавить «и лично против товарища Сталина», но вовремя остановился. Бардин еще ни разу не видел начальника стройки в таком бешенстве. Ни в стенах кабинета, ни на площадке. Хотя тот часто не сдерживал себя.
– Я уже однажды пережил здесь один поклеп, Сергей Миронович. Но тогда инициатором пасквиля оказался человек из нашего окружения. Я наступил ему на хвост. Все было ясно как на ладони. А здесь, вижу, задействованы более значительные люди.
– Ну надо же! – в гневе сокрушался Франкфурт. – Как складно все получается. На самом высоком уровне Москвы и, главное, без передыха – в одно и то же время. Нет, это не случайность. Не детское упражнение газетных работников… С другой стороны, если бы к нам были серьезные претензии, то я бы давно об этом знал. На той неделе говорил с товарищем Орджоникидзе. У него в этом плане к нам совершенно не было никаких вопросов.
Франкфурт сел на стул возле стола Бардина. Долго молчал, глядя в пол. Потом собрал со стола смятые листы газет. Глубоко выдохнул.
– Думаю, кому-то в Москве потребовалось сделать нам первое и серьезное предупреждение. Вечером буду звонить Роберту Индриковичу, постараюсь навести справки. Он наверняка успел ознакомиться с этой клеветой. Мы, как ни крути, ходим под ним, практически его люди…
Бардин напряженно сжимал зубы. Ему показалось, что Франкфурт знает закоперщиков разгромных статей, которые враз появились в самых авторитетных газетах страны. Но для чего все это затеяно, сам он даже не мог представить.
Франкфурт тем временем резко поднялся, молча пошел к себе. Уже на пороге, не оборачиваясь, сказал:
– Надо, Иван Павлович, и нам отреагировать. Иначе… – и он размашисто опустил руку.
КУЗНЕЦК. 1931. СЫПНЯК
В помещении стоял полумрак, от стен тянуло сыростью. Одинокая лампочка, свисающая на электрическом шнуре с потолка, еле-еле освещала пространство.
Трунов и Забелин сидели у окна на широкой скамье. Курили. Трунова сегодня обещали отпустить домой после трехнедельного пребывания в тифозном блоке. А Забелина ждал свой срок карантина; только вчера он более-менее оклемался, и ему наконец разрешили вставать и выходить из палаты. Прошло ровно семь дней с того времени, как его закончила бить непрекращающаяся лихорадка.
Трунов оторвал кусок от газетной страницы. Сунул худющие пальцы в кисет, достал щепотку табака. Выложил из него ровный валик и, послюнявив краешек бумаги, аккуратными движениями смастерил самокрутку.
– Табак беру токо у местных мужиков. Ядреный самосад. Пробирает до самых кишок, – объяснил он Забелину.
– А я не люблю такой. Сюда прибыл с запасом нашенской махорочки. Моршанская. Теперь вся кончилась. Приходится пользоваться что подвернется. Но кузнецкую крепость не переношу. Я с детства слабоват на легкие. Доктора вообще говорят, что курево мне ни к чему. А сам подумай: как жить тогда? Одна в жизни радость… Я о бабах сто лет не задумывался. А вот курево у меня отнять – это вроде как жизни лишить.
– Тут я с тобой, земляк, согласен на все сто. Токо я привык брать самые верхние ноты…
Лицо Забелина выразило недоумение. Соображал он пока еще нечетко и слова, сказанные соседом по палате, никак не мог взять в толк. Трунову пришлось пояснять, что угораздило его попасть сюда с сыпняком прямо из духового оркестра.
Он рассказал, что «гонял» на трубе. И теперь не знает, как там остальные «духачи» обходятся без него. Вроде дошел слушок, что нашли замену: есть среди кузнецкстроевских человек, который тоже может держать в руках трубу по-человечески…
Трунов, как и все нормальные люди, не ожидал, что вот так запросто загремит в больницу, да еще и в тифозное отделение. Началось с того, что двое суток подряд он в полночь беспричинно вскакивал с постели и потом до самого утра не мог заснуть. Позже почувствовал в теле необычный жар, но со всеми вместе вставал и торопился на рабочее место. Думал, что все пройдет само собой, но вдруг засверлило в голове, пошла ломота по телу. Начало лихорадить. Опять надеялся, что обычная простуда, дня через два пройдет. Соседи дали градусник, температура будто застряла на одном месте – около сорока, потом вроде снизилась, но состояние не улучшилось. Еще потерпел какое-то время, но лихорадка возобновилась, усилилось головокружение. И началась упорная бессонница.
– Не знаю, как у тебя, а во мне сознание, считай, дошло до сумеречного. Понимаю, что живой, но дурак дураком: соображалку кто-то отключил…
В действительности Трунов в это время был уже очень серьезно болен.
Маявшегося в углу человека заметил Сидоров, активист из профсоюзных комитетчиков, заглянувший в барак:
– А ты чего? Подыхать собрался или ваньку валяешь?
Трунов мелко дрогнул губами:
– Уж помереть бы… Нет больше мочи…
Сидоров брезгливо поморщился, разглядев, как у мужчины отекла кожа лица и шеи.
– Ну и народец! Кто их только таких рожает… – И приказал: – Лежи пока! Доложу по инстанции. Явный сыпняк. А он тут дохнет в одиночку да вшей кормит…
Через несколько часов подъехали трое. Погрузили Трунова на сани, и самый тщедушный из прибывших повез его в больницу. А двое других затащили в помещение большой бак с каким-то раствором, принесли ручной насос с тонким резиновым шлангом и потом долго опрыскивали угол, в котором нашли бедолагу.
– Да, тебе повезло… – выпустил дым через бледные губы Забелин.
– Да, – согласился Трунов, – кабы не тот товарищ, может, свезли бы меня уже куда надо…
– Это хорошо, когда рядом хорошие люди, – закивал Забелин. – Меня ведь тоже прямо со сменки уволокли. Земеля мой Черноусов побег к прорабу. Человек, говорит, в бригаде валится с ног, нужна помочь. Тот сразу к своей таратайке, ну и меня в нее… Доктор лишь глазом повел – и с ходу: «В сыпное!» Вот так я оказался туточки… Откуда она, зараза эта, прет, скажи?
– Вошь меж нами, брат, завелась. Это от нее, проклятущей.
– А она откуда цепляет болезнь? Не из воздуху же…
– Откуда-откуда… От верблюда. От больного человека. Укусит, и баста! Сама схватила, а потом еще и тебя наградит. Хуже дикого зверя тварь. От того хоть убежишь или увернешься, если подфартит – на дерево вскочишь. А эта паскуда тебя в любой час вычислит…
Трунов за время, когда ему разрешили вставать с постели и кантоваться в тифозном блоке до конца карантина, получил по части сыпняка самые обширные сведения. Узнал, например, что сыпной, а по-другому еще европейский или вшиный тиф – одна из древнейших болезней человечества. Была она завезена в Европу и за Урал аж из Египта и Эфиопии. Тиф всегда сопутствовал войнам, стихийным бедствиям, голоду, разрухе и всяким социальным потрясениям. А кузнецкое строительство разве не потрясение? Платяная вошь оказалась склонной переносить невидимую заразу. На этот раз не обошла и Кузнецкстрой. Виноваты, конечно, условия проживания – скученность и антисанитария, они способствуют быстрому развитию и распространению болезни. Народ здесь не первый год от нее страдал. появлялась зараза обычно в холодное время, в январе – марте. Но на этот раз тиф разразился настоящей эпидемией.
Лампочка под потолком несколько раз мигнула. Но не погасла. Трунов манерно поддел окурок ногтем среднего пальца и точно пульнул в помойное ведро.
– Тифу, земляк, неважно, кто перед ним – мужик или женщина, сильный или слабый человек, какого он положения и образования. Перед вошью мы все равны: и ты, и Франкфурт, и Бардин. Ну и я. Проклятое насекомое лезет к теплому телу по своим известным ему путям. Оно, понимаешь, ежесекундно норовит расширить свою площадь существования, перелезая из одной подушки в другую, из прокуренного пиджака в отутюженную жакетку дамочки, ползет с кровати на кровать, с плечика на плечо… Так что соображай черепком, земляк, ежели жить хочешь. И запомни навек: профилактика сыпного тифа – это борьба с вошью как с бытовым явлением. Или у тебя хреновато с юмором?
…Каждый день в больничных отчетах отмечалось поступление в тифозный блок до десяти – пятнадцати человек. И в тот же самый день одного или сразу двоих похоронщики отвозили на Редаковское кладбище. Смертность была раза в три выше, чем при обычной жизни.
Спецпереселенцы преимущественно жили и работали в районе ДОЗа. Находились под надзором комендатуры. Места, где они проживали, обслуживал специальный эпидемический отряд. Но и у него постоянно не хватало медикаментов и средств сан­обработки. А бельевых фондов у крайздрава для спецпереселенцев вообще не было. Поэтому заболевших на ДОЗе тоже доставляли в общий тифозный барак. Лечили здесь раствором камфары, диуретином, кофеином, дигиталисом и его препаратами. Хорошо, хоть это имелось под рукой. Правда, не для всех…
Трунов снова мастерил самокрутку. Пожелтевшая бледная кожа на его лице натянулась. Он чувствовал в себе непроходящую слабость. Во рту будто лишним казался сухой язык. Особенно при разговоре.
– Ты заметил? У мужика во втором ряду справа дела плохи… – спросил он у Забелина.
– Видел, видел… Санитарка поутру вздыхала: мол, у бедолаги появились пролежни.
– Значит, есть еще дух в организме. А иначе б давно свезли в одно место. Только и теперь никакой надеги… Баба его приходила. Он ей передавал через санитара какие-то слова…
Забелин положил костлявые кисти рук на ко­лени.
– Эх, щас бы у мамки в деревне побывать! – произнес он мечтательно и раскрыл рот от удовольствия, обнажив при этом попорченные зубы. – Кружечку бы квасочка да грибочков из кадочки…
Трунов покосился на приятеля:
– Кто про что, а вшивый про баню… Смотри не пропусти: скоро наш обед выставят на стол. Что бог послал полопаем, а потом домой потопаем…
КУЗНЕЦК. 1931. ХИТАРОВ
Начало 1931 года для партийной организации стройки оказалось безрадостным. До последнего времени здесь командовал Андрей Кулаков. Но краевому начальству все больше казалось, что партийцы на Кузнецкстрое, по существу, плетутся в хвосте у большого дела. Сам Кулаков мельчит, погряз в сплошном устройстве быта строителей. Около него почти нет силы, которая бы держала в узде строительное начальство.
До крайкома партии не раз доходили заявления и жалобы, в которых указывалось, что руководство Кузнецкстроя все чаще игнорирует решения партийной организации, не считается с мнением выбранного актива. Отстранение коммунистов от работы происходит без ведома партийного комитета. Лично Кулаков потакает хозяйственнику Франкфурту и техноруку Бардину. Короче, так жить дальше нельзя.
В Кузнецк срочно направили нового партийного вожака – Станкина. Прозорливый и деловой мужик начал вроде неплохо. Но вскоре отношения между ним и руководителями стройки переросли в настоящий конфликт, который мог взорвать большое государственное дело.
У Эйхе под рукой больше не было высококлассных кадров, и он, пересилив себя, стал просить помощи лично у товарища Сталина. Сообщил, что Кузнецкстрою позарез нужен опытный вожак. Человек этот должен обладать партийной непреклонностью, бытовой гибкостью и быть настоящим дипломатом, чтобы пользоваться заслуженным авторитетом среди всей массы строителей.
В Центральном комитете партии такого человека на примете имели. Им был Рафаил Хитаров. Это имя (а в кругу друзей его называли Раффи) было широко известно в стране и за рубежом.
С Хитарова только что сняли обязанности генерального секретаря Исполкома Коминтерна молодежи. Несмотря на молодость, он был блестящим организатором, большевиком с большим стажем и опытом. Горы работы ему пришлось перепахать вместе с Эрнстом Тельманом, Кларой Цеткин и Георгием Димитровым.
В ЦК партии кандидатуру Хитарова сочли единственно приемлемой, чтобы возглавить парторганизацию Кузнецкстроя. На стройплощадке работало 1233 бригады, и в половине из них не было партийной группы.
С мая 1931 года судьба Рафаила Мовсесовича оказалась тесно связанной с легендарной стройкой. Меньше чем через год он был избран первым секретарем Кузнецкстроевского райкома партии.
Вместе с другими прибывшими на площадку опытными коммунистами он сумел образцово поставить партийную работу на Кузнецкстрое. Был объявлен призыв в партию лучших из ударников производства. Умение найти и поддержать новое, самое передовое делало Хитарова центром притяжения. Не будучи русским по происхождению, он мог подыскать слова, близкие и понятные любой аудитории, увлечь ее на решение грандиозных задач. Хитаров оказался хорошим журналистом и вдобавок неплохим оратором. Умел создать вокруг себя атмосферу непринужденности, простоты и искренности. Почти каждому, кто находился около него, он был своим – товарищем и братом.
С первых дней работы на Кузнецкстрое за Хитаровым числился кабинет, но почти никто никогда его там не видел. То улыбчивое, то сосредоточенное, то до важности серьезное лицо парторга, казалось, мелькало одновременно в разных концах огромного строительства.
На первой партконференции, состоявшейся в городе 9 января 1932 года, он был избран первым секретарем горкома партии. Примечательно, с какой сердечностью Хитаров относился к своему непосредственному начальнику Эйхе.
Позднее в своей речи на второй городской партконференции Рафаил Мовсесович, повернувшись в сторону президиума, где сидел Роберт Индрикович, с принятым в таких случаях пафосом, но искренне произнес:
– Мы счастливы, что к нам сегодня вновь прибыл испытанный руководитель нашей партийной краевой организации товарищ Эйхе. Товарищ Эйхе неуклонно вел нашу парторганизацию все эти годы по пути победоносного строительства социализма, и товарищ Эйхе сделал гигантски много в деле руководства строительством нашего металлургического завода. Мы знаем, пролетариат Сталинска на опыте прошлых лет хорошо убедился, что именно товарищ Эйхе попадает в железный фонд славного края и нашего строительства!
Эйхе на самом деле считал Кузнецкстрой своим детищем. Он, например, без малейших раздумий в самые ответственные для селян периоды пахоты, сенокоса или уборки урожая снимал колхозников с работы и отправлял в помощь Кузнецкстрою.
Хитаров стал одним из первых орденоносцев Новокузнецка, ему был вручен орден Ленина. Почти четыре года он оставался бессменным руководителем коммунистов города и завода.
Бардин знал, что ни увещеваниями, ни заклинаниями, ни даже большим рублем народ на великое строительство не поднять. Нужна одна большая и захватывающая идея. А ее имела только партия большевиков…
У Бардина были свои причины не вступать в ряды партии. Они с годами менялись, но итог оставался неизменным. И в то же время главный инженер понимал, что без движущей и объединяющей силы на большой стройке не обойтись. Как бетон начинается с цемента, так и вся жизнь должна подчиняться цементирующей воле.
...Он долго не мог уснуть, когда узнал, что к ним присылают нового партийного начальника. Он успел не только сработаться, но и сжиться с Андреем Кулаковым. Жалко расставаться с таким человеком, хоть и направляют его на повышение. Иван Павлович привык, что у него шла своя работа, а кто-то другой рядом с ним, словно ангел из религиозной мифологии, следовал поблизости и принимал самые ответственные решения.
На исходе июньского дня, когда солнце еще только намеревалось покинуть горизонт, его пригласили на открытое партийное собрание. Выступал Кулаков. Говорил бодро и обнадеживающе. В заключение заметил, что скоро вопросами партийного руководства на Кузнецкстрое будет заниматься другой товарищ. Это твердое и обоснованное решение окружного комитета партии.
На другой день Бардин неожиданно столкнулся с Кулаковым.
– Так это бесповоротно, Андрей Семенович?
– Куда уж бесповоротней! – то ли радостно, то ли огорченно бодро ответил Кулаков. – Партийные решения тверды, как сталь. Иначе и нельзя. Если учитывать в отдельности интересы каждого человека, то мы скатимся к анархии. Так что отбываю я в Новосибирск. Ждут интересные делишки в Сибкрайкоме. Когда устроюсь, дам знать. Будете в тех краях, Иван Павлович, обязательно заходите. Да и я, думаю, не совсем оторвусь от нашей стройки…
Бардин удивленно заметил, что Кулаков впервые в жизни обратился к нему на «вы».
А тот постоял, помолчал и, сжав кулаки, вдруг развел свои крепкие руки:
– Это ж сколько мы тут всего сумели наворотить!
Бардин чувствовал, что Кулаков чего-то недоговаривает. Но понимал, что дело не в нем самом, а в отношениях, которые сложились между Франкфуртом и местным райкомом партии. В последнее время с подачи Новосибирска партийный актив стройки все больше желал покомандовать на трудовом фронте. Франкфурт был категорически против. Он уверовал только в свое единоначалие и строго придерживался этой позиции. Остальное, считал, погубит начатое дело.
С него брали пример начальники помельче. На строительстве коксового цеха секретарем парт­ячейки оказался Котов, бывший десятник Дмитриева. Теперь, когда заправлять делами начал полностью Дмитриев, Котов для него стал никем. Любые предложения и требования партийного секретаря начальник попросту игнорировал.
Около месяца назад Кулаков отбыл на курсы в краевой центр. За него решать партийные дела остался Лупинин. Мужик властолюбивый и с большим гонором. Стал влезать в чисто технические дела. Кое-где даже принялся отдавать свои команды.
Франкфурта это задело. Он видел, что партийные выдвиженцы не всегда справляются с порученными им делами. Управляющий делами стройки Потапов вообще запустил работу, не раз появлялся с глубокого похмелья. Франкфурту ничего не оставалось, как написать приказ об отстранении его от должности. Сделал это почти в одно мгновение, без предварительного разговора с Лупининым. Чем вызвал неприкрытое недовольство партийного начальника.
Потом еще дважды происходили стычки с подспудным выяснением отношений, кто важней и главней. Наконец Франкфурт не выдержал, пожаловался в крайком партии. Туда же обратился Лупинин. И, видно, когда жалобы сошлись в одном месте, в Кузнецк и были направлены личный посланец Эйхе Зайцев и парторг на замену.
В сентябре Станкина официально избрали секретарем райкома. Но с его появлением желание заправлять строительными делами у партийцев стало еще более заметным. Не было, пожалуй, дня, чтобы Станкин после стычки с Франкфуртом не накатал телегу на непоколебимого начальника строительства. В конце концов окружком созрел для решения вымолить у Москвы человека, который бы вписался в нормальный ритм Кузнецкстроя и прекратил сложившийся раздрай.
Таким человеком оказался Хитаров.
КУЗНЕЦК. 1931. НАКЛОННЫЙ МОСТ
Воронина в Кузнецк сосватал сам Бардин. В свой последний приезд на «Дзержинку» он бросил клич: желающие потрудиться на честь и славу Отечества, айда со мной! К тому же пообещал хорошую плату. Но специалисты должны быть только первоклассные.
Иван Павлович понимал, что, переезжая в Сибирь и забирая с собой надежных помощников, оголяет ответственные места в своих бывших цехах. Но в то же время знал, что взамен подтянется свежая поросль, забурлит на заводе новая живая кровь…
Кое-кто отправился в Кузнецк сразу следом за Бардиным. Другие раздумывали, приехали позже. В марте 1931-го прибыл на Кузнецкстрой и Воронин. Это был опытный мастер монтажных работ: 30 лет отдал он разным заводам и стройкам России. Получив должность старшего мастера доменного цеха, Воронин стал наставником не только бригадиров, но и рядовых рабочих, вчерашних крестьян.
В свои шестьдесят это был человек неуемной энергии и, главное, неиссякаемой рационализаторской мысли, технический выдумщик. Коренастый, с сивой головой и перекошенным от производственного увечья лицом, он притягивал к себе других увлеченных людей словно магнит. В его серых, запрятанных за кустистыми бровями глазах почти всегда горели азартные огоньки.
Повидал Воронин много, знал и того больше. Где от жизни набрался, где из разговоров со знающими людьми. По всем статьям был мужик правильный. Разве что чересчур полагался только на свои знания и способности, никаких авторитетов возле себя терпеть не мог. В чертежи никогда не заглядывал (потому что ничего в них не понимал) и с сомнением относился к разным расчетам и формулам, предлагаемым ему порой умными головами из инженеров. Все видимые доказательства приводил лишь с помощью пальцев и спичек.
– Значит, вот так, парень: железяка эта у тебя не пойдет. Ее, поверь, вывернет вон в ту сторону…
Начинали поднимать колонну, обвешанную сопутствующими креплениями. И точно: ее повело ровно в то место, куда указал Воронин.
При монтаже первой доменной печи в Кузнецке нужно было поднять наклонный мост домны. Американские инженеры предложили поднимать его частями, как это делается во всем мире. Но на это ушло бы больше месяца. Воронин предложил неслыханное для того времени дело – собрать мост на земле и поднять целиком с помощью обычных кранов. Это бы намного сократило сроки монтажа. Воронин не знал математики и не понимал вычислений, но природный ум, творческая мысль и большой опыт помогали ему выбирать оптимальное решение.
Американцы, предпочитавшие держаться за шаблон, написали жалобу-предупреждение начальнику Кузнецкстроя. О том, что снимают с себя всю ответственность за такую самодеятельность и неслыханное безрассудство. Бардин же не только согласился с Ворониным, но и поддержал его. И этим еще больше воодушевил неустрашимого человека.
Иван Андреевич как сказал, так и сделал. Трое суток Воронин и Широков не уходили домой, поднимали металлическую махину буквально по сантиметру. В результате первый наклонный мост будущей доменной печи за 34 часа встал на свое место. Второй такой же потом поднимали с учетом предыдущих ошибок. Он был установлен бригадой Воронина за 15 часов.
Глен, опытный американский такелажник, прибывший с завода «Гэри», долго наблюдал, как русские поднимают мост, и не сдержал восхищения. Смял недокуренную сигарету и подошел к Воронину.
Коверкая слова, сказал вполне понятно и убедительно:
– Мистер Воронин, вы очень большой мастер. В Америке таких людей ценят. Там бы вы за эту работу получили значительную сумму долларов!
Воронин снял брезентовые верхонки, тыльной стороной ладони провел по губам, смахивая приставшие пылинки: