Дарима прекратила свой рассказ, молча позвала Цзэмулу из пещеры на волю. Торжественно помолчала, огляделась. И доверительно с мистическим трепетом сказала:
- Я летала.
Наступило страшное молчание: Дарима испытывала шок. Деревья вышептывали какие-то мысли, чего-то хотели подсказать. Цзэмула была в недоумении. Она вначале поверила словам Даримы, потом засомневалась. Следом за тем оказалась в недоумении, которое перешло в прострацию.
В то время религия в Монголии была летучая. Как и не было границ аймаков, сомонов, нутуков, аулов, улусов. Выражаясь современным языком, существовала толерантность. Шаманисты, мусульмане, буддисты, христиане-несторианы, язычники, идолопоклонники. Каждый, как говорится, сходил с ума по-своему.
Дарима рассказала о том, как великий шаман Кокочу поссорился с метким стрелком из лука Хасаром, родным братом Чингисхана. Каган это принял спокойно. И тогда Кокочу…
- Ты знаешь Цзэмула, что это был за человек? - Многозначительно поглядела женщина на девушку. - Смотрел на всех с бугра - лоб в землю. Словно и вправду с неба. Весь обвешан всякими диковинами и железами, мало не с три пригоршни, и… всякими. Его боялись даже родные братья, а у него их было шесть. И все за него стояли горой. Да и сами родственники на стороне хвастали, что они братья самого могущественного человека в Монгольском царстве. Пооденутся в дорогие халаты, и грудь курганом. Ка-ган (что обозначает «Великий хан») не смел, трогать шамана, который обладает тайными силами. У Чингисхана и сила и власть, но есть еще сила небесная, невидимая простым людям, известная только шаманам. Есть невидимый, могущественный Тенгри - Вечное Синее Небо. И шаман был под его покровительством. Хан Тэмучжин не решался, открыто встать против Кокочу. И тогда Кокочу с братьями избили младшего брата Чингисхана Темуге, который явился за своими рабами. За первого сына заступилась Оэлун, мать Чингисхана, а за второго его брата заступилась Борте жена хана, а ее Чингисхан всегда слушал. Борте упрекнула мужа, что он не защищает от посягательств шамана свою семью. Каган разрешил брату Темуге, поступить с Кокочу так, как он этого желает; вернуть дань, чего достоин шаман. Чингисхан, он же Океанхан, повелел шаману явиться в юрту обиженного им брата. Кокочу встретили охранники Темуге, брата Чингисхана. Матерого телосложения батыры, сломали ему хребет. И выбросили колдуна туда, где стояли неисправные повозки и таратайки. На том и закончилась жизнь великого повелителя духов - шамана. Где он был отдан на съедение шакалам, никто так и не узнал.
Дарима знала, где хранится запись состава ведьминских снадобий. Она поделилась с предполагаемым будущим мужем, одарив его обещанием, тот организовал, чуть ли ни тумен воинов и добыл эти записи. А вскоре произошел набег. Дарима, зная ценность рецепта, хранила его далеко от улуса, в зарытом в землю истукане.
Предчувствие ее не обмануло. Во время набега ее жениха увели в плен. Она подозревает, что из-за свитка-рецепта. Цзэмулу удивило то, что Дарима, собиралась замуж. Но Дарима, удивила девушку еще больше, сказав ей, что она и не собиралась выходить замуж: это он собирался жениться на ней. Двадцать лет собирался. А выкупа за невесту так и не насобирал. Дарима приходилась родной сестрой жене выходца из Тибета Цогту. От Цогту Дарима и узнала о преимуществе безбрачия в условиях междоусобной борьбы племен, и вечных поисков пищи. Но природа толкала Дариму на общение с противоположным полом. А после приема ведьминского зелья, сильно возбуждающего полового снадобья, потребность в общении с мужчинами исчезала сама собой.
- А скажи, Дарима, откуда у тебя бубен. - Как-то вечером спросила Цземула.
- Сама сделала на третий год после того, как соплеменники нарекли меня шаманкой. Ведь становятся шаманами или по наследству, или избранные духами. Избранный духами проходит перерождение. А это очень тяжело. Человек мучается, болеет сильно, становится на время психически ненормальным. В это время говорят, духи отделяют от мяса все его кости, пересчитывают их и лепят тело снова. Вот когда он пройдет через все это, он становится настоящим шаманом. В детстве я сильно болела, родители думали, что я умру. Ничего выздоровела. Потом вылечила мальчика, племянника матери. А когда умирал шаман улуса, он показал на меня пальцем и сказал, что духи ему сказали быть мне его наследницей. Так вот и стала шаманкой. Помогала им чем могла: кого от болезни спасала. Весной и осенью просила у духов пищи вдосталь, охоты удачной, чтобы минули стороной улус болезни, чтобы Мать-Зверь не оставляла своим вниманием. - Дарима тяжело вздохнула и надолго задумалась о прошлом.
На исходе была третья луна, а Бартуй не появилась. Цзэмула рискуя, отправилась к улусу, где ее мать. Что случилось, почему Бартуй не пришла, как обещала? Больше суток Цзэмула провела в прибрежных кустах. Теперь она спутала лошадь и пустила пастись. Она скормила трех сурков собакам этого стойбища. И они относились к ней, как к своей, побывавшей в их улусе. Отдавая кусками, мясо сурков, Цзэмула издавала шипящий звук. Этот звук стал знакомым и собакам, сидящим на волосяных веревках. И они лаяли все реже. Жители улуса реагировали на их лай спокойнее. Однажды она услышала знакомую песню-вой. Это Бартуй подавала знак. Она это проделывала изредка, за что не раз была бита.
Цзэмула, девочка, обстоятельствами была вынуждена быстро повзрослеть, долго выжидала момента, когда мужское население покинет улус, отправившись на охоту, забрав почти всех собак и соколов. Она отреагировала на вой-песню Бартуй. Поняла, что та наказана и ждет чьей-то помощи. Цзэмула под покровом ночи, ножом распоров войлок, покрывающий юрту-неволи, срезала таловый переплет, она все время издавала шипяший звук, к которому привыкли оставшиеся собаки. Вывела свою мать на свободу и они, сопровождаемые ленивым лаем собак, отдалились от улуса.
Колодка, что была на шее Бартуй, мешала быстро двигаться. Ремни, которыми была скреплена эта «кандала» высохли и окостенели. Они почти не поддавались стараниям девушки и ее ножу. Все же к вечеру того дня колодку сняли и пустили по течению Онона. Путешественницам пришлось делать большой крюк, обходя ненавистный улус с южной стороны. Сундалой на одной лошади они добрались до стойбища Цзэмулы. Ночью, при свете костра мать обнимала пятилетнюю дочь Саран. Саран сперва отнеслась к этому враждебно. Девочке не понятна была степень их родства. Она взяла из овечьей шкуры полсть и улеглась под боком выздоровевшей Чикчир.
Бартуй уговорила Цзэмулу, съездить к их сгоревшему улусу, она рассказала, что в земляном полу их юрты закопаны драгоценности, ее украшения. Что это такое, Цзэмула не поняла, но согласилась с матерью поехать. Это была их ошибка. По дороге их перехватили люди хана Зугдара, пленили, и привезли в улус. В это время на траве двое мужчин разделывали тушу здоровенного лося, на треноге из пик висела шкура освежеванного медведя. На тагане стоял казан с кипящей водой. Видя пленниц, сперва один, потом и второй «потрошители» заткнули пальцами носы - это знак отвращения, мол, не хочу дышать с ними одним воздухом.
Хозяин аула приказал отрубить голову преступнице девочке. Бартуй, мотая головой бросилась на колени. Ударилась колодкой о землю, больно ушибив шею. Это помогло ей избавиться от кляпа. Сквозь ушибленное горло, хрипя и сипя, завопила:
- Зугдар, - это твоя дочь Цзэмула, остепенись! Она видела, как ты убил Эльдара, которого она считала родным отцом.
- Врешь! - возразил муж. - Ты бы сказала мне давно.
- Я не могла сделать этого, потому, что я видела ее лежащей посреди улуса, который ты уничтожил, - со стрелой в груди. Считала ее погибшей. Не торопись дотла разрушать або. Я не за себя прошу - за твою… и мою дочь.
- Ты носишь колодку за то, что убила сына моего брата.
- Я не убивала, я защищалась.
- Уведите ее в юрту, наденьте колодку. - Зугдар с ненавистью посмотрел на свою дочь. Он понимал причиной его хромоты стала она.
- Колодки больше нет, - сказал послушный слуга.
- Так сделайте. - Зугдар, хромая удалился в юрту. - Третья жена подала ему кисешку араки. Сел на свое, напротив двери место, откинулся на сундук и приказал:
- Накормите этих… - он имел в виду арестованных жену и дочь. Он знал, что Эльдар отвоевал у него красавицу Бартуй, когда она была на втором месяце беременности.
Зугдар потребовал, чтобы рядом с ним поставили бурдюк с айраком, а второй - с кумысом, третий - с молочной водкой. Напившись, он свалился рядом. Никто не посмел его побеспокоить.
Алтан-Сесек, вторая жена Зугдара, освободила Бартуй и Цзэмулу, уговорив ее оставить сына в улусе, иначе Зугдар устроит большую погоню.
Мать и дочь к вечеру были в пещере, в стойбище Цзэмулы. Там они увидели изуродованную женщину которую звали Эржена, она лежала с закрытыми глазами, но не спала. Склоняясь над ней, рядом сидела печальная Дарима.
Дарима поведала Бартуй и Цзэмуле, как ее племянницу Эржену поймали люди Зугдара. Отобрали пайзу, золотую пластинку с изображением льва, которая удостоверяла ее приближенность к Великому хану. Избили до полусмерти и бросили на погибель в степи. Дарима, сердцем почуяв неладное, поехала к пепелищу своего улуса. По дороге и подобрала Эржену.
К вечеру женщине стало совсем плохо. Ее лицо пылало. Она металась в бреду. Она рвалась куда-то, пыталась вскочить.
Первой не выдержала Дарима. Она поднялась со своего места, ушла в свой закуток. Через какое-то время вернулась держа в руках бубен. На голове у нее был надет странный головной убор, металлический обруч с двумя выгнутыми дугой и укрепленными крест-накрест полосами. Над теменем, в месте скрещения железных полос, торчали выкованные из железа оленьи рога. Привязанные к обручу лоскутки меха свисали на лицо. на плечах был плащ с нашитыми подвесками из металла, кожи, кусочками меха разных животных. Он был украшен вышивкой. Сзади была пришита длинная полоса меха, представляющая хвост. Постояв, Дарима, медленно разведя руки, в одной из которых был бубен, а в другой колотушка, обмотанная на конце мехом, медленно сведя их ударила по бубну. Раздался звук похожий на отголоски грома, бушующей за много километров грозы, а может быть звук падающего с высоты потока. Все замерли, затаив дыхание. Дарима, немного присев на ногах, разведя колени, стала двигаться вокруг страдающей женщины, ударяя по бубну. Ее губы шевелились и между ударами бубна можно было услышать шепот шаманки. Движения шаманки стали убыстряться, голос крепнуть и уже можно было расслышать странные не переводимые заклинания на непонятном древнем языке. Звуки бубна слились в один. И уже звучала дикая мелодия - сочетание ее голоса и ударов бубна. В языках пламени плясавших отсветом на стенах пещеры передвигалось странное существо многорукое и многоногое. Оно то подпрыгивало высоко вверх, то почти ложилось на страдалицу. Казалось, что это злые духи кружат вихрем над бездыханным телом. Внезапно остановившись шаманка что-то бросила в костер и дикое пламя взметнулось вверх. Лицо шаманки раскраснелось, на нем было свирепое выражение, глаза сверкали, как будто видели виновника болезни. Голос шаманки креп и вот он уже походил на крик оленя косача перед дракой с соперником. Звуки, издаваемые ею, казалось, не под силу человеческому горлу. Ритм ударов бубна и голос шамана слились в единую песнь. В этой какофонии созерцатели не дыша смотрели на шаманку завороженными взглядами. Женщина вдруг дико закричала и упала возле больной. Наступила гнетущая тишина, только потрескивал огонь доедая те остатки порошка, что кинула в костер шаманка. Прошло время сидящим у костра показавшееся вечностью. Никто не пытался встать, всех обуял страх и торжество. Шаманка зашевелилась. Глубоко вздохнула. Через некоторое время она поднялась, и, шатаясь вышла из пещеры. Метавшаяся в бреду до этого больная вдруг затихла. Цземула встала на трясущихся ногах, подошла к лежащей женщине, наклонилась над ней, боясь, что та умерла. Но она дышала ровно и глубоко. Жар спал. Больная проснулась утром и попросила пить.
Подробное описание займет слишком много времени. А вкратце случилось так, что выздоровев, Эржена стала посвящать Цзэмулу в тайны народного целительства, шаманизма, которых она набралась в своих странствиях, будучи посыльной, Чингисхана. Дарима открыла Цзэмуле много секрет тибетской медицины. Таким образом в пещере горного массива Бурхан-Халдун родилась первая магиня, которую потомки назовут Летава.
По огромной, протянувшейся во все стороны и не имеющей, казалось, конца и края степи двигался табун лошадей. Издали он казался серо-черным островком на бескрайней желтовато-сизой почти ровной поверхности. Степь, выжаренная жгучим летним солнцем, не проявляла благосклонности к путникам, пересекавшим ее. Густое марево стояло над потрескавшейся от зноя землей. Крик сокола отвлек Чирена от тяжелых мыслей. Лошади устали и медленно двигались по раскаленной степи. Хотелось пить. Бурдюк с родниковой водой, висевший сбоку седла, уже был пуст и обмякший шлепал по крупу лошади. В схватке за табун стрела попала в него и застряла не дойдя до цели. Бурдюк спас лошадь, но хозяин остался без живительной влаги.
«Ничего, скоро река. Там и отдохнем».- Подумал Чирен.
Там в стойбище куда они гнали табун у притока реки Керулен его ждала больная мать. Он задолжал хану и лошадей едва хватит чтобы расплатиться с ним. У матери он остался один. Отца два года назад в пургу загрызли волки. Останки его нашли в километре от стойбища через неделю, когда стих ветер. А старший брат погиб от рук джурдженей, пытаясь украсть девушку, но поплатился жизнью. Все сбережения Чирен отдал шаману, обещавшему выгнать из матери хворь и злых духов и поднять ее на ноги.
На горизонте показалась полоса редкого кустарника. За ним густые заросли тальника и приток реки Онон, где они напоят обессилевших лошадей и отдохнут сами.
Цзэмула собирала травы на берегу притока реки Онон, когда услышала топот копыт и ржание лошадей, почуявших воду. Она спряталась в заросли тальника. Поближе к воде. Под ногами зачавкала болотистая почва. Она переживала за своего коня, пасшегося неподалеку. Он мог почуять кобылиц и прибежать на их ржание. Из укрытия ей был виден кусок берега и часть водной глади.
Табун приближался. Она еще не видела его, но слышала. Вдруг на пологом склоне косогора появился всадник. Он был молод. На нем надет яркий халат, на голове малахай с лисьим хвостом, на ногах кожаные сапожки. Черный конь под ним нетерпеливо бил копытом. Внимательно оглядев окрестность, всадник и конь медленно стали спускаться с косогора. За ними появились и остальные. Всадников было пятеро. И по их торопливости и сдавленным крикам Цзэмула поняла, что они долго не задержаться и, напоив лошадей, отправятся дальше. Она решила дождаться их отъезда.
Увлекшись наблюдением она не заметила как к ней подобралась молодая любопытная выдра. Переступив на затекших ногах, Цзэмула наступила той на хвост. Выдра, с перепугу цапнула Цзэмулу за ногу. От неожиданности девушка вскрикнула, резко повернулась и, потеряв равновесие, свалилась в заросли тальника.
Путники насторожились, повернули головы в сторону укрытия Цзэмулы. Пошептавшись, тот, что в халате направился в ее сторону.
Цзэмула, вылезшая из жидкой смеси воды и ила, нанесенного рекой под заросли, вся перемазавшаяся и мокрая, похожая на чертенка, слишком поздно заметила приближающегося парня, чтобы хорошо спрятаться. Она присела и забилась дальше в кустарник. Сквозь ветки она рассмотрела молодое, но очень серьезное лицо. Черные пристальные глаза с прищуром сосредоточено взирали на тальник. Над верхней губой виднелась тонкая полоска редких усов. Желваки выпирали, выдавая волевой характер. Медленно подойдя к укрытию Цзэмулы, он приготовил лук. Напуганная девушка затаила дыхание. Правой рукой держа лук, парень левой раздвинул ветки.
Глаза его вдруг расширились от неожиданности. Перед ним открылась картина: все в потеках грязи лицо не то девушки не то мальчика. По всклокоченным волосам струйками стекала грязь. Приоткрытый рот, скривленный в гримасу. А посередине всего этого безобразия черные бусинки испуганных, как у зверька, глаз, обрамленные густыми черными ресницами. Вдруг существо, похлопав ресницами, закрыло крепко глаза и застыло перед Чиреном. Парень растерялся. Что же делать. Из оцепенения его вывел крик друга: «Ну что там?». Чирен встрепенулся, отдернул руку державшую ветки, будто боялся, что друг может увидеть кто за ними. Повернулся к компании и закричал в ответ: «Никого. Наверное, птица». И поспешил к попутчикам. Через какое-то время всадники вскочили на коней, и табун ускакал прочь.
Стало тихо. Цзэмула открыла глаза. Она не могла поверить, что ее не тронули. Вспомнилось нападение на их аул. К горлу подкатила тошнота. Навалился запоздалый страх. Дрожь охватила все тело. Цепляясь негнущимися пальцами за кустарник, она выбралась на берег. Повалилась на песок. Через какое-то время, придя в себя и отмыв лицо и руки, приведя в порядок одежду, она свистом позвала своего конька горбунка.
Приехав к пещере, девушка ничего не стала рассказывать близким о случившемся. Немного успокоившись, постаралась забыть про парня, но воспоминания о нем все время бередили душу, волновали ее. Спустя несколько дней она поехала на то же место. Парень ей понравился. Серьезное лицо, умные глаза, сильные руки.
Чего же она испугалась? Что же так смутило её? Всю дорогу задавал эти вопросы себе Чирен. Теперь он стал понимать, что существо, прятавшееся в кустарнике, была девушка. Напуганная до полусмерти с дикими, как у серны, миндалевидными глазами. Грязная мордашка была похожа на мальчишескую. Вздернутый носик говорил о ее взбалмошном, непокорном характере.
Любопытство гнало его на то место, где они встретились. Откуда она там взялась? Ведь до ближнего стойбища не меньше дневного переезда. В этот же вечер он поехал туда, но никого не нашел. Только рядом с местом, где пряталась девушка на песке лежала монетка с дырочкой в середине. Видно сорвалась с монисты. Каждый вечер какая-то сила гнала его к реке за десятки километров с надеждой, что встретит девушку. Но каждый раз никого не находил. Он стал думать, что это все ему показалось.
Но однажды они встретились. Из-за таловых кустов выехали навстречу друг дружке. Цзэмула повернула коня и галопом поскакала вдоль берега Онона. С криком; «Остановись!» - Чирен поскакал за ней. Конь под ним был довольно усталый. За день ему пришлось отмахать немало верст. Но он словно понял своего хозяина. Цземула Чирену показалась звездой счастья. А упускать такой шанс парень не хотел. - «Стой, же! Придержи повод! Спросить надо». И тут нога коня Цзэмулы попала в нору. Конь споткнулся, и Цзэмула полетела кубарем на землю. Она больно ушиблась, но выхватила стрелу, натянула тетиву и крикнула: «Лук тугой, стрела меткая! Не подходи!». - «Приятно быть прошитым и пришитым от лунноликой красавицы». - «Если тебе приятно, поживи еще с несколько морганий. Не вздумай потянуть руку к колчану». - «Ты с чего такая скорая? Какого племени?» - «Своего родного». - «Красивая, а трусливая». - «С чего мне тебя бояться? Ты один, а нас тут целый тумен. Смотри», - Она повернула лук и выстрелила, в галку, сидящую на кустике. Сраженная стрелой, галка упала в траву. Чирен не заметил, как Цзэмула выхватила новую стрелу, и натянула тетиву. С той поры Чирен и Цзэмула стали встречаться часто на том же берегу. Любовь возникла сама собой.
Кузнечик счастья
Азея удивилась, что третий день ее не вызывают на допросы. Поняла - что-то стряслось со следователем. Она с большим трудом ушла в чувство предопределения. Увидела Венцова лежащим, одетым во что-то серое, поношенное. Почувствовала, что у него боль в чреве. Резкая, колющая боль, но он в здравом рассудке. Что такое болит, она и не сообразила. А случилась беда со следователем прямо в театре на спектакле «Рассудите нас, люди», где была занята его приятельница Соня Федорчук. Она и дала ему контрамарку на спектакль. В шестом ряду, третье место от краю. В первом акте, как ни хотелось этого ей, она смутно отметила его присутствие. А когда на финал зажегся свет, Соня, выйдя на поклон, увидела пустое место. Решила, что Андрей ждет ее с цветами около ее гримерной. Но Венцова не было и там. «Пренебрег, значит, ладно! Ты так - и я так же». А Венцова на «скорой помощи» увезли в больницу. Корчась от боли, он до утра чуть не отдал «концы». Утром ему сделали операцию: вырезали аппендицит. Но, выйдя из-под наркоза, он вновь почувствовал боль. Разошелся шов. Потребовалось вмешательство хирурга. Его оставили в палате под наблюдением до полного выздоровления. В следственном отделе об этом знали, но подследственным устроили выходные дни. Для Азеи стали днями размышлений…
Пропели первые петухи, на лугу фыркнул конь, брякнуло ботало. Это лишь усугубило сонное оцепенение деревни и уравняло покой степи в пространстве и времени. Не известно, через какое время – в эту пору оно неуловимое – тишину стали рубить молотом по наковальне: рано встав колхозный кузнец Федосей Силыч принялся за работу.
Но вот за дальними взгорьями вспыхнул восток. Промычала корова, приглушив на время стук. Деревня выдохнула дымами из труб, заворочалась, заскрипела. Затукал движок мельницы, простучала бортами машина. Лай собак, блеяние овец - брызнул восход, пробудилась деревня. Пошла, поехала и, как о предутреннем сне, забыла о звуках молота.
Федосей Силыч Панин, потомственный кузнец, недюжинной силы детина, у наковальни одноручь ковал скобы для новой кошары. Вчера он пообещал председателю изготовить их до обеда. Молотобоец, видать, с похмелья, занедужил. Федосей торопился, но его движения были медлительны и ровны, что говорило о его степенности и мощи.
Покончив с острием, Панин делал засечку - усы. Одному не с руки: нужно держать и прут и зубило и ударять попеременно то кувалдой, то молотком. Он ловко успевал зажимать прут в большие тисы, бросал клещи, брал зубило и молот – тук-тук-тук – и уже посеревший прут всовывал в прорь наковальни и, ловко загнув, обмакивал в тушилку – кадь с водой, сбрасывал в кучу. Федосей понимал душу металла, любил свое дело. Не было случая, чтобы он отказался от даже самой сложной работы.
Сегодня он мог бы и не приходить: вчера жена занемогла, да сама же и успокаивала, дескать, все пройдет.
Только он о ней подумал, как маленькая дверь, вделанная в большую, растворилась. На пыльном полу, упав, лоскут солнечного света вырисовал силуэт старшего сына Панина, Еремки.
- Папка, мама плохая, - тяжело дыша, крикнул он, - говорит, помру.
Федосей, словно ждал этого, бросил раскаленный прут в тушилку, тот издал почти человеческий стон. Пар клубанулся и прижался к бархатистому черному потолку. Молоток – на пол, голицы – на верстак.
- Закрой дверь, сынок, - на ходу крикнул Федосей, - ключ подсунь под дверь.
Под ногами хрустнула лужа. Возле конных граблей кузнец рванул с себя новый мазутный фартук, забросил на них. Несколько уцелевших зубьев покачали длинными шеями, что-то пообсуждали вдогонку и успокоились.
- Еремка, фартук забрось, - Панин перемахнул забор, припустил к своему дому, который стоял на крутом берегу речки.
Мохнатый пес Борода, радостно виляя хвостом, кинулся навстречу, мужик сшиб его. Тот, отлетев в сторону, взвизгнул, сел и недоуменно посмотрел вслед хозяину.
Федос распахнул дверь. «Поздно!» - ударила мысль.
Жена – белее печки – лежала на кровати. Дети - две дочери и сын - с ужасом смотрели из углов. Старших Еремки и Олюшки дома не было. Мальцы с плачем бросились к отцу.
- Я боюсь, папка, - захныкал рыжий четырехлетний Валерка, обнимая отца за ногу.
Словно по колено в вязкой грязи, Федосей с силой преодолел расстояние до кровати. Рука жены была холодной. Тыльной стороной ладони он тронул лоб и ощутил тепло.
Он рванул со стены зеркало, зазвенел гвоздь, посыпалась известка. Подержав зеркало над ее бескровным лицом и, видя на плоскости отпотелость, проговорил:
- Жива. Цыть! Не скулить. Жива.
Мужик опустился на табуретку, обмяк. Потом, словно его кто-то кольнул, вскочил, заметался по избе.
- Галя, ноги в руки - за фершалицей, за Нюрой живо!
Третьеклассница Галя, икнув от плача, на ходу накидывая пальтишко, выскочила на улицу.
На пороге с ужасом в глазах остановился Еремка:
- Чего?.. – приготовясь к худшему, шепнул он так, что углы дома вернули ему его вопрос.
- Еремей, - приказал отец, - дуй на конный двор. Нет конюха – не жди, понял? Без спроса лови любого коня. У Емельяновых запрягай ходок и – в Осиновику за сударыней Азеей. Бичом себя по заду, Еремка!!!
Медичка сделала Лиде укол, потом что-то дала ей понюхать. Лида открыла глаза; слабо, виновато улыбнулась Федосею, взглядом попросила мужа наклониться к ней. Обессилено шепнула: «Азею».
- Еремка уже галопом гонит за ней.
Она согласно кивнула головой и смежила веки.
Медичка надела пальто:
- Пойдем, Галя, я тебе порошки дам, микстуру, поить будете. Надо вызвать из Шиловска врача: положение серьезное. Везти самуë опасно.
- Я уже парня отправил, - сказал Федосей, обманув ее, подумал, что Азея обидится за недоверие к ней.
- Я зайду в сельсовет, позвоню, а то пока доедет….
- Не надо, Нюра, мы сами все сделаем. Не звони. - На Панина надвинулось расстроенное жизнеощущение: родной дом показался ему незнакомым.
- Как хотите… - Нюра пожала плечами. – После обеда я забегу.
Федосей, держа жену за руку, ссутулившись, сидел перед кроватью. Дети притулились к нему, как к печке в стужу. В окнах стоял яркий свет солнца. Полноватое лицо Лиды казалось восковым. Оно было спокойно и красиво. Светлые беспорядочно сбившиеся волосы безжизненно лежали на подушке.
«Не уходи, Лида, не уходи», - мысленно повторял Федосей.
Вдруг ему показалось, что это уже было, что он говорил эти слова. Да, это было - в их первую встречу…
Праздник на селе можно было узнать по песням, доносившимся и снизу и сверху. По смеху, по громким разговорам, по звукам гармошек. И особо - по дракам. Большие качели братья Мурзины соорудили на арке кузнечных ворот. Подле кузницы стояли колхозные амбары, и под их навесами тоже висели качели.
Федосею Панину шел тогда двадцать первый год, он работал молотобойцем в кузнице у своего отца, кузнеца Силана Еремеевича. Федос, на зависть деревенской молодежи, был сложен богатырски. Мускулистый, рослый, на игрищах он был на редкость подвижен. И мнения своего он не умел спаривать с чужим. В народе его за это не только уважали, но и побаивались.
Федос любил шутками распекать девушек. Многие накатывали на него маслянистые взгляды, да только он-то смотрел на них постно. Впрочем, кажется, кроме одной…
Федос подошел к Мурзинской качели в тот момент, когда менялись седоки. Как куры на насест, уселись три принаряженные девушки, а братья Мурзины, Генка и Оська, встали на козлы. Махи были еще не сильные – Федос, схватив за стропы, остановил качели. «Наседки», чертыхнувшись, полетели на землю и завизжали.
- Дай-ка, Генаха, мы с Оськой их махнем, - в спокойных синих глазах, в обветренном скуластом лице были та уверенность и сила, которые, чаще всего делают человека центром внимания. Девушки, вырастая из пыли, отряхивались, визгливо возмущались.
Дуся Емельянова, веснущатая деваха-веселуха, подбоченившись, было пошла на Федосея напором, но ее грозный взгляд разбился о Федосееву ласковую улыбку.
- Явился, не запылился?! Ты чего фулюганишь, сомуститель?! - в это слово Дуся вкладывала смысл «совратитель» и «смущатель».
- Извиняюсь, мадама, но вам придется вернуться на давешнее место.
- Пробьешься на сухарях: не больша цаца, - Дуся покачала телом, ее синий сарафан дважды туда и обратно обвился вокруг фигуристого корпуса.
- Спëрло? – вновь подкупающе улыбнулся Федос.
- Это кого спёрло, тебя, чо ли? – девушка с издевкой посмотрела снизу-вверх. Ее серые глаза чертячьи блеснули, - давай, девчонки, садись, пусть пупок надорвет «кузнечик» (Федос с детства ходил с этим прозвищем), - Посмотрим, научился ли Федоска зыбку качать, поди, вот-вот пригодится это рукомесло. Парень он работящий, небось, скоро наробит потомство, а качать не наторел. Валюхи, садитесь, - обратилась она к двум Валькам.
Михалева, поправляя малиновый воротничок на белом в черную горошину платье, широко размахнув ногой, - подол веером - села. А Рогожина заупрямилась. Чье-то ухо через три плетня услыхало, что у нее с Федосом что-то было. Валька Рогожина на четыре месяца «сходила» в райцентр замуж за киномеханика. Заявилась в село майской маковкой и положила глаз на Федосея. Может быть, и наврали, что скрывалась она с Федосеем в дровяном сарайчике. С той поры и разошлись. Но замечали на селе: Федосей стал ревновать Вальку, а может и, презирать, – понять трудно. Только стенка-невидимка между ними стояла, словно в зыбуне. Было заметно, что Валька единым взглядом бередила самолюбие молотобойца. А он при удобном моменте старался «уесть» ее. Встав на козлы качелей, смотрел на нее свысока, с ехидцей, ждал.
- Я летала.
Наступило страшное молчание: Дарима испытывала шок. Деревья вышептывали какие-то мысли, чего-то хотели подсказать. Цзэмула была в недоумении. Она вначале поверила словам Даримы, потом засомневалась. Следом за тем оказалась в недоумении, которое перешло в прострацию.
В то время религия в Монголии была летучая. Как и не было границ аймаков, сомонов, нутуков, аулов, улусов. Выражаясь современным языком, существовала толерантность. Шаманисты, мусульмане, буддисты, христиане-несторианы, язычники, идолопоклонники. Каждый, как говорится, сходил с ума по-своему.
Дарима рассказала о том, как великий шаман Кокочу поссорился с метким стрелком из лука Хасаром, родным братом Чингисхана. Каган это принял спокойно. И тогда Кокочу…
- Ты знаешь Цзэмула, что это был за человек? - Многозначительно поглядела женщина на девушку. - Смотрел на всех с бугра - лоб в землю. Словно и вправду с неба. Весь обвешан всякими диковинами и железами, мало не с три пригоршни, и… всякими. Его боялись даже родные братья, а у него их было шесть. И все за него стояли горой. Да и сами родственники на стороне хвастали, что они братья самого могущественного человека в Монгольском царстве. Пооденутся в дорогие халаты, и грудь курганом. Ка-ган (что обозначает «Великий хан») не смел, трогать шамана, который обладает тайными силами. У Чингисхана и сила и власть, но есть еще сила небесная, невидимая простым людям, известная только шаманам. Есть невидимый, могущественный Тенгри - Вечное Синее Небо. И шаман был под его покровительством. Хан Тэмучжин не решался, открыто встать против Кокочу. И тогда Кокочу с братьями избили младшего брата Чингисхана Темуге, который явился за своими рабами. За первого сына заступилась Оэлун, мать Чингисхана, а за второго его брата заступилась Борте жена хана, а ее Чингисхан всегда слушал. Борте упрекнула мужа, что он не защищает от посягательств шамана свою семью. Каган разрешил брату Темуге, поступить с Кокочу так, как он этого желает; вернуть дань, чего достоин шаман. Чингисхан, он же Океанхан, повелел шаману явиться в юрту обиженного им брата. Кокочу встретили охранники Темуге, брата Чингисхана. Матерого телосложения батыры, сломали ему хребет. И выбросили колдуна туда, где стояли неисправные повозки и таратайки. На том и закончилась жизнь великого повелителя духов - шамана. Где он был отдан на съедение шакалам, никто так и не узнал.
Дарима знала, где хранится запись состава ведьминских снадобий. Она поделилась с предполагаемым будущим мужем, одарив его обещанием, тот организовал, чуть ли ни тумен воинов и добыл эти записи. А вскоре произошел набег. Дарима, зная ценность рецепта, хранила его далеко от улуса, в зарытом в землю истукане.
Предчувствие ее не обмануло. Во время набега ее жениха увели в плен. Она подозревает, что из-за свитка-рецепта. Цзэмулу удивило то, что Дарима, собиралась замуж. Но Дарима, удивила девушку еще больше, сказав ей, что она и не собиралась выходить замуж: это он собирался жениться на ней. Двадцать лет собирался. А выкупа за невесту так и не насобирал. Дарима приходилась родной сестрой жене выходца из Тибета Цогту. От Цогту Дарима и узнала о преимуществе безбрачия в условиях междоусобной борьбы племен, и вечных поисков пищи. Но природа толкала Дариму на общение с противоположным полом. А после приема ведьминского зелья, сильно возбуждающего полового снадобья, потребность в общении с мужчинами исчезала сама собой.
- А скажи, Дарима, откуда у тебя бубен. - Как-то вечером спросила Цземула.
- Сама сделала на третий год после того, как соплеменники нарекли меня шаманкой. Ведь становятся шаманами или по наследству, или избранные духами. Избранный духами проходит перерождение. А это очень тяжело. Человек мучается, болеет сильно, становится на время психически ненормальным. В это время говорят, духи отделяют от мяса все его кости, пересчитывают их и лепят тело снова. Вот когда он пройдет через все это, он становится настоящим шаманом. В детстве я сильно болела, родители думали, что я умру. Ничего выздоровела. Потом вылечила мальчика, племянника матери. А когда умирал шаман улуса, он показал на меня пальцем и сказал, что духи ему сказали быть мне его наследницей. Так вот и стала шаманкой. Помогала им чем могла: кого от болезни спасала. Весной и осенью просила у духов пищи вдосталь, охоты удачной, чтобы минули стороной улус болезни, чтобы Мать-Зверь не оставляла своим вниманием. - Дарима тяжело вздохнула и надолго задумалась о прошлом.
На исходе была третья луна, а Бартуй не появилась. Цзэмула рискуя, отправилась к улусу, где ее мать. Что случилось, почему Бартуй не пришла, как обещала? Больше суток Цзэмула провела в прибрежных кустах. Теперь она спутала лошадь и пустила пастись. Она скормила трех сурков собакам этого стойбища. И они относились к ней, как к своей, побывавшей в их улусе. Отдавая кусками, мясо сурков, Цзэмула издавала шипящий звук. Этот звук стал знакомым и собакам, сидящим на волосяных веревках. И они лаяли все реже. Жители улуса реагировали на их лай спокойнее. Однажды она услышала знакомую песню-вой. Это Бартуй подавала знак. Она это проделывала изредка, за что не раз была бита.
Цзэмула, девочка, обстоятельствами была вынуждена быстро повзрослеть, долго выжидала момента, когда мужское население покинет улус, отправившись на охоту, забрав почти всех собак и соколов. Она отреагировала на вой-песню Бартуй. Поняла, что та наказана и ждет чьей-то помощи. Цзэмула под покровом ночи, ножом распоров войлок, покрывающий юрту-неволи, срезала таловый переплет, она все время издавала шипяший звук, к которому привыкли оставшиеся собаки. Вывела свою мать на свободу и они, сопровождаемые ленивым лаем собак, отдалились от улуса.
Колодка, что была на шее Бартуй, мешала быстро двигаться. Ремни, которыми была скреплена эта «кандала» высохли и окостенели. Они почти не поддавались стараниям девушки и ее ножу. Все же к вечеру того дня колодку сняли и пустили по течению Онона. Путешественницам пришлось делать большой крюк, обходя ненавистный улус с южной стороны. Сундалой на одной лошади они добрались до стойбища Цзэмулы. Ночью, при свете костра мать обнимала пятилетнюю дочь Саран. Саран сперва отнеслась к этому враждебно. Девочке не понятна была степень их родства. Она взяла из овечьей шкуры полсть и улеглась под боком выздоровевшей Чикчир.
Бартуй уговорила Цзэмулу, съездить к их сгоревшему улусу, она рассказала, что в земляном полу их юрты закопаны драгоценности, ее украшения. Что это такое, Цзэмула не поняла, но согласилась с матерью поехать. Это была их ошибка. По дороге их перехватили люди хана Зугдара, пленили, и привезли в улус. В это время на траве двое мужчин разделывали тушу здоровенного лося, на треноге из пик висела шкура освежеванного медведя. На тагане стоял казан с кипящей водой. Видя пленниц, сперва один, потом и второй «потрошители» заткнули пальцами носы - это знак отвращения, мол, не хочу дышать с ними одним воздухом.
Хозяин аула приказал отрубить голову преступнице девочке. Бартуй, мотая головой бросилась на колени. Ударилась колодкой о землю, больно ушибив шею. Это помогло ей избавиться от кляпа. Сквозь ушибленное горло, хрипя и сипя, завопила:
- Зугдар, - это твоя дочь Цзэмула, остепенись! Она видела, как ты убил Эльдара, которого она считала родным отцом.
- Врешь! - возразил муж. - Ты бы сказала мне давно.
- Я не могла сделать этого, потому, что я видела ее лежащей посреди улуса, который ты уничтожил, - со стрелой в груди. Считала ее погибшей. Не торопись дотла разрушать або. Я не за себя прошу - за твою… и мою дочь.
- Ты носишь колодку за то, что убила сына моего брата.
- Я не убивала, я защищалась.
- Уведите ее в юрту, наденьте колодку. - Зугдар с ненавистью посмотрел на свою дочь. Он понимал причиной его хромоты стала она.
- Колодки больше нет, - сказал послушный слуга.
- Так сделайте. - Зугдар, хромая удалился в юрту. - Третья жена подала ему кисешку араки. Сел на свое, напротив двери место, откинулся на сундук и приказал:
- Накормите этих… - он имел в виду арестованных жену и дочь. Он знал, что Эльдар отвоевал у него красавицу Бартуй, когда она была на втором месяце беременности.
Зугдар потребовал, чтобы рядом с ним поставили бурдюк с айраком, а второй - с кумысом, третий - с молочной водкой. Напившись, он свалился рядом. Никто не посмел его побеспокоить.
Алтан-Сесек, вторая жена Зугдара, освободила Бартуй и Цзэмулу, уговорив ее оставить сына в улусе, иначе Зугдар устроит большую погоню.
Мать и дочь к вечеру были в пещере, в стойбище Цзэмулы. Там они увидели изуродованную женщину которую звали Эржена, она лежала с закрытыми глазами, но не спала. Склоняясь над ней, рядом сидела печальная Дарима.
Дарима поведала Бартуй и Цзэмуле, как ее племянницу Эржену поймали люди Зугдара. Отобрали пайзу, золотую пластинку с изображением льва, которая удостоверяла ее приближенность к Великому хану. Избили до полусмерти и бросили на погибель в степи. Дарима, сердцем почуяв неладное, поехала к пепелищу своего улуса. По дороге и подобрала Эржену.
К вечеру женщине стало совсем плохо. Ее лицо пылало. Она металась в бреду. Она рвалась куда-то, пыталась вскочить.
Первой не выдержала Дарима. Она поднялась со своего места, ушла в свой закуток. Через какое-то время вернулась держа в руках бубен. На голове у нее был надет странный головной убор, металлический обруч с двумя выгнутыми дугой и укрепленными крест-накрест полосами. Над теменем, в месте скрещения железных полос, торчали выкованные из железа оленьи рога. Привязанные к обручу лоскутки меха свисали на лицо. на плечах был плащ с нашитыми подвесками из металла, кожи, кусочками меха разных животных. Он был украшен вышивкой. Сзади была пришита длинная полоса меха, представляющая хвост. Постояв, Дарима, медленно разведя руки, в одной из которых был бубен, а в другой колотушка, обмотанная на конце мехом, медленно сведя их ударила по бубну. Раздался звук похожий на отголоски грома, бушующей за много километров грозы, а может быть звук падающего с высоты потока. Все замерли, затаив дыхание. Дарима, немного присев на ногах, разведя колени, стала двигаться вокруг страдающей женщины, ударяя по бубну. Ее губы шевелились и между ударами бубна можно было услышать шепот шаманки. Движения шаманки стали убыстряться, голос крепнуть и уже можно было расслышать странные не переводимые заклинания на непонятном древнем языке. Звуки бубна слились в один. И уже звучала дикая мелодия - сочетание ее голоса и ударов бубна. В языках пламени плясавших отсветом на стенах пещеры передвигалось странное существо многорукое и многоногое. Оно то подпрыгивало высоко вверх, то почти ложилось на страдалицу. Казалось, что это злые духи кружат вихрем над бездыханным телом. Внезапно остановившись шаманка что-то бросила в костер и дикое пламя взметнулось вверх. Лицо шаманки раскраснелось, на нем было свирепое выражение, глаза сверкали, как будто видели виновника болезни. Голос шаманки креп и вот он уже походил на крик оленя косача перед дракой с соперником. Звуки, издаваемые ею, казалось, не под силу человеческому горлу. Ритм ударов бубна и голос шамана слились в единую песнь. В этой какофонии созерцатели не дыша смотрели на шаманку завороженными взглядами. Женщина вдруг дико закричала и упала возле больной. Наступила гнетущая тишина, только потрескивал огонь доедая те остатки порошка, что кинула в костер шаманка. Прошло время сидящим у костра показавшееся вечностью. Никто не пытался встать, всех обуял страх и торжество. Шаманка зашевелилась. Глубоко вздохнула. Через некоторое время она поднялась, и, шатаясь вышла из пещеры. Метавшаяся в бреду до этого больная вдруг затихла. Цземула встала на трясущихся ногах, подошла к лежащей женщине, наклонилась над ней, боясь, что та умерла. Но она дышала ровно и глубоко. Жар спал. Больная проснулась утром и попросила пить.
Подробное описание займет слишком много времени. А вкратце случилось так, что выздоровев, Эржена стала посвящать Цзэмулу в тайны народного целительства, шаманизма, которых она набралась в своих странствиях, будучи посыльной, Чингисхана. Дарима открыла Цзэмуле много секрет тибетской медицины. Таким образом в пещере горного массива Бурхан-Халдун родилась первая магиня, которую потомки назовут Летава.
По огромной, протянувшейся во все стороны и не имеющей, казалось, конца и края степи двигался табун лошадей. Издали он казался серо-черным островком на бескрайней желтовато-сизой почти ровной поверхности. Степь, выжаренная жгучим летним солнцем, не проявляла благосклонности к путникам, пересекавшим ее. Густое марево стояло над потрескавшейся от зноя землей. Крик сокола отвлек Чирена от тяжелых мыслей. Лошади устали и медленно двигались по раскаленной степи. Хотелось пить. Бурдюк с родниковой водой, висевший сбоку седла, уже был пуст и обмякший шлепал по крупу лошади. В схватке за табун стрела попала в него и застряла не дойдя до цели. Бурдюк спас лошадь, но хозяин остался без живительной влаги.
«Ничего, скоро река. Там и отдохнем».- Подумал Чирен.
Там в стойбище куда они гнали табун у притока реки Керулен его ждала больная мать. Он задолжал хану и лошадей едва хватит чтобы расплатиться с ним. У матери он остался один. Отца два года назад в пургу загрызли волки. Останки его нашли в километре от стойбища через неделю, когда стих ветер. А старший брат погиб от рук джурдженей, пытаясь украсть девушку, но поплатился жизнью. Все сбережения Чирен отдал шаману, обещавшему выгнать из матери хворь и злых духов и поднять ее на ноги.
На горизонте показалась полоса редкого кустарника. За ним густые заросли тальника и приток реки Онон, где они напоят обессилевших лошадей и отдохнут сами.
Цзэмула собирала травы на берегу притока реки Онон, когда услышала топот копыт и ржание лошадей, почуявших воду. Она спряталась в заросли тальника. Поближе к воде. Под ногами зачавкала болотистая почва. Она переживала за своего коня, пасшегося неподалеку. Он мог почуять кобылиц и прибежать на их ржание. Из укрытия ей был виден кусок берега и часть водной глади.
Табун приближался. Она еще не видела его, но слышала. Вдруг на пологом склоне косогора появился всадник. Он был молод. На нем надет яркий халат, на голове малахай с лисьим хвостом, на ногах кожаные сапожки. Черный конь под ним нетерпеливо бил копытом. Внимательно оглядев окрестность, всадник и конь медленно стали спускаться с косогора. За ними появились и остальные. Всадников было пятеро. И по их торопливости и сдавленным крикам Цзэмула поняла, что они долго не задержаться и, напоив лошадей, отправятся дальше. Она решила дождаться их отъезда.
Увлекшись наблюдением она не заметила как к ней подобралась молодая любопытная выдра. Переступив на затекших ногах, Цзэмула наступила той на хвост. Выдра, с перепугу цапнула Цзэмулу за ногу. От неожиданности девушка вскрикнула, резко повернулась и, потеряв равновесие, свалилась в заросли тальника.
Путники насторожились, повернули головы в сторону укрытия Цзэмулы. Пошептавшись, тот, что в халате направился в ее сторону.
Цзэмула, вылезшая из жидкой смеси воды и ила, нанесенного рекой под заросли, вся перемазавшаяся и мокрая, похожая на чертенка, слишком поздно заметила приближающегося парня, чтобы хорошо спрятаться. Она присела и забилась дальше в кустарник. Сквозь ветки она рассмотрела молодое, но очень серьезное лицо. Черные пристальные глаза с прищуром сосредоточено взирали на тальник. Над верхней губой виднелась тонкая полоска редких усов. Желваки выпирали, выдавая волевой характер. Медленно подойдя к укрытию Цзэмулы, он приготовил лук. Напуганная девушка затаила дыхание. Правой рукой держа лук, парень левой раздвинул ветки.
Глаза его вдруг расширились от неожиданности. Перед ним открылась картина: все в потеках грязи лицо не то девушки не то мальчика. По всклокоченным волосам струйками стекала грязь. Приоткрытый рот, скривленный в гримасу. А посередине всего этого безобразия черные бусинки испуганных, как у зверька, глаз, обрамленные густыми черными ресницами. Вдруг существо, похлопав ресницами, закрыло крепко глаза и застыло перед Чиреном. Парень растерялся. Что же делать. Из оцепенения его вывел крик друга: «Ну что там?». Чирен встрепенулся, отдернул руку державшую ветки, будто боялся, что друг может увидеть кто за ними. Повернулся к компании и закричал в ответ: «Никого. Наверное, птица». И поспешил к попутчикам. Через какое-то время всадники вскочили на коней, и табун ускакал прочь.
Стало тихо. Цзэмула открыла глаза. Она не могла поверить, что ее не тронули. Вспомнилось нападение на их аул. К горлу подкатила тошнота. Навалился запоздалый страх. Дрожь охватила все тело. Цепляясь негнущимися пальцами за кустарник, она выбралась на берег. Повалилась на песок. Через какое-то время, придя в себя и отмыв лицо и руки, приведя в порядок одежду, она свистом позвала своего конька горбунка.
Приехав к пещере, девушка ничего не стала рассказывать близким о случившемся. Немного успокоившись, постаралась забыть про парня, но воспоминания о нем все время бередили душу, волновали ее. Спустя несколько дней она поехала на то же место. Парень ей понравился. Серьезное лицо, умные глаза, сильные руки.
Чего же она испугалась? Что же так смутило её? Всю дорогу задавал эти вопросы себе Чирен. Теперь он стал понимать, что существо, прятавшееся в кустарнике, была девушка. Напуганная до полусмерти с дикими, как у серны, миндалевидными глазами. Грязная мордашка была похожа на мальчишескую. Вздернутый носик говорил о ее взбалмошном, непокорном характере.
Любопытство гнало его на то место, где они встретились. Откуда она там взялась? Ведь до ближнего стойбища не меньше дневного переезда. В этот же вечер он поехал туда, но никого не нашел. Только рядом с местом, где пряталась девушка на песке лежала монетка с дырочкой в середине. Видно сорвалась с монисты. Каждый вечер какая-то сила гнала его к реке за десятки километров с надеждой, что встретит девушку. Но каждый раз никого не находил. Он стал думать, что это все ему показалось.
Но однажды они встретились. Из-за таловых кустов выехали навстречу друг дружке. Цзэмула повернула коня и галопом поскакала вдоль берега Онона. С криком; «Остановись!» - Чирен поскакал за ней. Конь под ним был довольно усталый. За день ему пришлось отмахать немало верст. Но он словно понял своего хозяина. Цземула Чирену показалась звездой счастья. А упускать такой шанс парень не хотел. - «Стой, же! Придержи повод! Спросить надо». И тут нога коня Цзэмулы попала в нору. Конь споткнулся, и Цзэмула полетела кубарем на землю. Она больно ушиблась, но выхватила стрелу, натянула тетиву и крикнула: «Лук тугой, стрела меткая! Не подходи!». - «Приятно быть прошитым и пришитым от лунноликой красавицы». - «Если тебе приятно, поживи еще с несколько морганий. Не вздумай потянуть руку к колчану». - «Ты с чего такая скорая? Какого племени?» - «Своего родного». - «Красивая, а трусливая». - «С чего мне тебя бояться? Ты один, а нас тут целый тумен. Смотри», - Она повернула лук и выстрелила, в галку, сидящую на кустике. Сраженная стрелой, галка упала в траву. Чирен не заметил, как Цзэмула выхватила новую стрелу, и натянула тетиву. С той поры Чирен и Цзэмула стали встречаться часто на том же берегу. Любовь возникла сама собой.
Кузнечик счастья
Азея удивилась, что третий день ее не вызывают на допросы. Поняла - что-то стряслось со следователем. Она с большим трудом ушла в чувство предопределения. Увидела Венцова лежащим, одетым во что-то серое, поношенное. Почувствовала, что у него боль в чреве. Резкая, колющая боль, но он в здравом рассудке. Что такое болит, она и не сообразила. А случилась беда со следователем прямо в театре на спектакле «Рассудите нас, люди», где была занята его приятельница Соня Федорчук. Она и дала ему контрамарку на спектакль. В шестом ряду, третье место от краю. В первом акте, как ни хотелось этого ей, она смутно отметила его присутствие. А когда на финал зажегся свет, Соня, выйдя на поклон, увидела пустое место. Решила, что Андрей ждет ее с цветами около ее гримерной. Но Венцова не было и там. «Пренебрег, значит, ладно! Ты так - и я так же». А Венцова на «скорой помощи» увезли в больницу. Корчась от боли, он до утра чуть не отдал «концы». Утром ему сделали операцию: вырезали аппендицит. Но, выйдя из-под наркоза, он вновь почувствовал боль. Разошелся шов. Потребовалось вмешательство хирурга. Его оставили в палате под наблюдением до полного выздоровления. В следственном отделе об этом знали, но подследственным устроили выходные дни. Для Азеи стали днями размышлений…
Пропели первые петухи, на лугу фыркнул конь, брякнуло ботало. Это лишь усугубило сонное оцепенение деревни и уравняло покой степи в пространстве и времени. Не известно, через какое время – в эту пору оно неуловимое – тишину стали рубить молотом по наковальне: рано встав колхозный кузнец Федосей Силыч принялся за работу.
Но вот за дальними взгорьями вспыхнул восток. Промычала корова, приглушив на время стук. Деревня выдохнула дымами из труб, заворочалась, заскрипела. Затукал движок мельницы, простучала бортами машина. Лай собак, блеяние овец - брызнул восход, пробудилась деревня. Пошла, поехала и, как о предутреннем сне, забыла о звуках молота.
Федосей Силыч Панин, потомственный кузнец, недюжинной силы детина, у наковальни одноручь ковал скобы для новой кошары. Вчера он пообещал председателю изготовить их до обеда. Молотобоец, видать, с похмелья, занедужил. Федосей торопился, но его движения были медлительны и ровны, что говорило о его степенности и мощи.
Покончив с острием, Панин делал засечку - усы. Одному не с руки: нужно держать и прут и зубило и ударять попеременно то кувалдой, то молотком. Он ловко успевал зажимать прут в большие тисы, бросал клещи, брал зубило и молот – тук-тук-тук – и уже посеревший прут всовывал в прорь наковальни и, ловко загнув, обмакивал в тушилку – кадь с водой, сбрасывал в кучу. Федосей понимал душу металла, любил свое дело. Не было случая, чтобы он отказался от даже самой сложной работы.
Сегодня он мог бы и не приходить: вчера жена занемогла, да сама же и успокаивала, дескать, все пройдет.
Только он о ней подумал, как маленькая дверь, вделанная в большую, растворилась. На пыльном полу, упав, лоскут солнечного света вырисовал силуэт старшего сына Панина, Еремки.
- Папка, мама плохая, - тяжело дыша, крикнул он, - говорит, помру.
Федосей, словно ждал этого, бросил раскаленный прут в тушилку, тот издал почти человеческий стон. Пар клубанулся и прижался к бархатистому черному потолку. Молоток – на пол, голицы – на верстак.
- Закрой дверь, сынок, - на ходу крикнул Федосей, - ключ подсунь под дверь.
Под ногами хрустнула лужа. Возле конных граблей кузнец рванул с себя новый мазутный фартук, забросил на них. Несколько уцелевших зубьев покачали длинными шеями, что-то пообсуждали вдогонку и успокоились.
- Еремка, фартук забрось, - Панин перемахнул забор, припустил к своему дому, который стоял на крутом берегу речки.
Мохнатый пес Борода, радостно виляя хвостом, кинулся навстречу, мужик сшиб его. Тот, отлетев в сторону, взвизгнул, сел и недоуменно посмотрел вслед хозяину.
Федос распахнул дверь. «Поздно!» - ударила мысль.
Жена – белее печки – лежала на кровати. Дети - две дочери и сын - с ужасом смотрели из углов. Старших Еремки и Олюшки дома не было. Мальцы с плачем бросились к отцу.
- Я боюсь, папка, - захныкал рыжий четырехлетний Валерка, обнимая отца за ногу.
Словно по колено в вязкой грязи, Федосей с силой преодолел расстояние до кровати. Рука жены была холодной. Тыльной стороной ладони он тронул лоб и ощутил тепло.
Он рванул со стены зеркало, зазвенел гвоздь, посыпалась известка. Подержав зеркало над ее бескровным лицом и, видя на плоскости отпотелость, проговорил:
- Жива. Цыть! Не скулить. Жива.
Мужик опустился на табуретку, обмяк. Потом, словно его кто-то кольнул, вскочил, заметался по избе.
- Галя, ноги в руки - за фершалицей, за Нюрой живо!
Третьеклассница Галя, икнув от плача, на ходу накидывая пальтишко, выскочила на улицу.
На пороге с ужасом в глазах остановился Еремка:
- Чего?.. – приготовясь к худшему, шепнул он так, что углы дома вернули ему его вопрос.
- Еремей, - приказал отец, - дуй на конный двор. Нет конюха – не жди, понял? Без спроса лови любого коня. У Емельяновых запрягай ходок и – в Осиновику за сударыней Азеей. Бичом себя по заду, Еремка!!!
Медичка сделала Лиде укол, потом что-то дала ей понюхать. Лида открыла глаза; слабо, виновато улыбнулась Федосею, взглядом попросила мужа наклониться к ней. Обессилено шепнула: «Азею».
- Еремка уже галопом гонит за ней.
Она согласно кивнула головой и смежила веки.
Медичка надела пальто:
- Пойдем, Галя, я тебе порошки дам, микстуру, поить будете. Надо вызвать из Шиловска врача: положение серьезное. Везти самуë опасно.
- Я уже парня отправил, - сказал Федосей, обманув ее, подумал, что Азея обидится за недоверие к ней.
- Я зайду в сельсовет, позвоню, а то пока доедет….
- Не надо, Нюра, мы сами все сделаем. Не звони. - На Панина надвинулось расстроенное жизнеощущение: родной дом показался ему незнакомым.
- Как хотите… - Нюра пожала плечами. – После обеда я забегу.
Федосей, держа жену за руку, ссутулившись, сидел перед кроватью. Дети притулились к нему, как к печке в стужу. В окнах стоял яркий свет солнца. Полноватое лицо Лиды казалось восковым. Оно было спокойно и красиво. Светлые беспорядочно сбившиеся волосы безжизненно лежали на подушке.
«Не уходи, Лида, не уходи», - мысленно повторял Федосей.
Вдруг ему показалось, что это уже было, что он говорил эти слова. Да, это было - в их первую встречу…
Праздник на селе можно было узнать по песням, доносившимся и снизу и сверху. По смеху, по громким разговорам, по звукам гармошек. И особо - по дракам. Большие качели братья Мурзины соорудили на арке кузнечных ворот. Подле кузницы стояли колхозные амбары, и под их навесами тоже висели качели.
Федосею Панину шел тогда двадцать первый год, он работал молотобойцем в кузнице у своего отца, кузнеца Силана Еремеевича. Федос, на зависть деревенской молодежи, был сложен богатырски. Мускулистый, рослый, на игрищах он был на редкость подвижен. И мнения своего он не умел спаривать с чужим. В народе его за это не только уважали, но и побаивались.
Федос любил шутками распекать девушек. Многие накатывали на него маслянистые взгляды, да только он-то смотрел на них постно. Впрочем, кажется, кроме одной…
Федос подошел к Мурзинской качели в тот момент, когда менялись седоки. Как куры на насест, уселись три принаряженные девушки, а братья Мурзины, Генка и Оська, встали на козлы. Махи были еще не сильные – Федос, схватив за стропы, остановил качели. «Наседки», чертыхнувшись, полетели на землю и завизжали.
- Дай-ка, Генаха, мы с Оськой их махнем, - в спокойных синих глазах, в обветренном скуластом лице были та уверенность и сила, которые, чаще всего делают человека центром внимания. Девушки, вырастая из пыли, отряхивались, визгливо возмущались.
Дуся Емельянова, веснущатая деваха-веселуха, подбоченившись, было пошла на Федосея напором, но ее грозный взгляд разбился о Федосееву ласковую улыбку.
- Явился, не запылился?! Ты чего фулюганишь, сомуститель?! - в это слово Дуся вкладывала смысл «совратитель» и «смущатель».
- Извиняюсь, мадама, но вам придется вернуться на давешнее место.
- Пробьешься на сухарях: не больша цаца, - Дуся покачала телом, ее синий сарафан дважды туда и обратно обвился вокруг фигуристого корпуса.
- Спëрло? – вновь подкупающе улыбнулся Федос.
- Это кого спёрло, тебя, чо ли? – девушка с издевкой посмотрела снизу-вверх. Ее серые глаза чертячьи блеснули, - давай, девчонки, садись, пусть пупок надорвет «кузнечик» (Федос с детства ходил с этим прозвищем), - Посмотрим, научился ли Федоска зыбку качать, поди, вот-вот пригодится это рукомесло. Парень он работящий, небось, скоро наробит потомство, а качать не наторел. Валюхи, садитесь, - обратилась она к двум Валькам.
Михалева, поправляя малиновый воротничок на белом в черную горошину платье, широко размахнув ногой, - подол веером - села. А Рогожина заупрямилась. Чье-то ухо через три плетня услыхало, что у нее с Федосом что-то было. Валька Рогожина на четыре месяца «сходила» в райцентр замуж за киномеханика. Заявилась в село майской маковкой и положила глаз на Федосея. Может быть, и наврали, что скрывалась она с Федосеем в дровяном сарайчике. С той поры и разошлись. Но замечали на селе: Федосей стал ревновать Вальку, а может и, презирать, – понять трудно. Только стенка-невидимка между ними стояла, словно в зыбуне. Было заметно, что Валька единым взглядом бередила самолюбие молотобойца. А он при удобном моменте старался «уесть» ее. Встав на козлы качелей, смотрел на нее свысока, с ехидцей, ждал.