* * *
Хоть и показалось Алене Ивановне последнее письмо Никиты, полученное в январе 43-го, интересным, но главного он матери все же не написал. Не сообщил, что был ранен и две недели отлеживался в госпитале (зачем мать расстраивать?), а потом, когда раненая рука смогла нормально держать оружие, он бросился догонять свою часть, которая после разгрома фашистов под Сталинградом вскоре оказалась на Украине, где сходу вступила в схватку с врагом. Многомесячные кровопролитные бои на Волге и стремительное преследование отступавшего врага не могли не сказаться на боеспособности русских войск. Людские потери, отставание подразделений хозобеспечения, тяжелой артиллерии и боеприпасов сделали их часть уязвимой в боях с превосходящим противником.
В конце февраля 43-го рота, где служил сержант Кузнецов, попала в окружение под Павлоградом. Сначала по ним прямой наводкой била немецкая артиллерия, а потом в атаку пошли танки. Потеряв в бою командира и истратив почти весь боекомплект, бойцы в панике отступили в лес. Ночь спасла их от полного разгрома, но усилившийся к ночи мороз и глубокий снег заставили бойцов искать дорогу к людскому жилью. Тринадцать человек осталось от их роты, а старшим по званию был он, сержант Кузнецов Никита Гордеевич. Из его отделения уцелел только Сенька Лукин, 2-й номер его орудийного расчета, низкорослый и добродушный мужичок с Алтая. А деревней-спасительницей на пути промерзших до костей бойцов оказалась Морянка, больше похожая на хутор о двадцати хатах, укрывшихся от большого мира среди небогатых лесов Украины. Местные жители с сочувствием поглядывали на измотанных солдат, накормили, согрели горилкой, после чего бойцы, не желая стеснять крестьян, расположились на ночь в бывшем колхозном зернохранилище: тепло, пряно пахнет зерном… Все были настолько измучены беспрерывными боями и несколькими бессонными ночами, что замертво упали на остатки душистого зерна и принесенную солому, даже забыв выставить боевое охранение. Утром их разбудил треск немецких мотоциклов и рев машины с крытым брезентом кузовом...
Пожилой капитан с одутловатым лицом и большим животом, затянутым в полевую форму и перепоясанным широким офицерским ремнем, выстроил своих солдат на тяжелых мотоциклах с пулеметами напротив широко распахнутых дверей зернохранилища и приказал русским выходить с поднятыми руками, бросая оружие на землю. С нескрываемым интересом вглядывался он в лица русских солдат, которые выходили с поднятыми вверх руками и становились в неровную шеренгу напротив ухоженных и упитанных гитлеровцев. Для них это была первая встреча со страшным и загадочным врагом. Неужели вот эти изможденные, небритые, грязные мужички разбили нас под Москвой и Сталинградом? – думалось капитану. – Майн готт, с кем приходится воевать!.. Его часть всего несколько дней назад была переброшена с Западного фронта на Восточный, на Украину, и только сегодня ему представилась возможность увидеть своего врага. Оглянувшись на своих солдат, а также на кучку местных жителей, которых выгнали из домов на улицу, он сказал сначала на немецком, а затем на плохом русском языке:
– Это не есть зольдатен, ду бис руссиш швайн! Хрю-хрю!..
«Хрю-хрю» как нельзя больше подходило к нему самому, к его оплывшему лицу и толстой фигуре, и солдаты невольно рассмеялись: настолько их командир был убедителен в роли поросенка. Хихикнули молодые девки, закрывая лица концами платков, а стоявший неподалеку мужичок со сморщенным в подобострастной улыбке лицом, еще вчера обильно угощавший горилкой забредших в их село русских солдат, теперь услужливо поддакнул немецкому офицеру:
– Ваше благородь, а мой-то поросенок не признаёт в них свою родню… Уж больно страшны эти москали!
Окинув взглядом всех пленных, гауптман невольно задержался на Никите. Он был выше других солдат, на петлицах у него алели сержантские треугольники, а из-под распахнутой шинели опасно выглядывали медали.
– Коммунистен, юден, официр – марш!
– Слыхали, охломоны? – закричал вслед фашисту мужичок. – Коммунисты, евреи и офицеры – шаг вперед!
– О, зер гут! Откуда наш язык знайт? – обернулся гауптман к мужичку.
– А я, вашбродь, в германскую войну у вас в плену полгода был, хоть ума набрался да чуток уразумел вашу мову… Зер гут дойчланд!..
– Холуй! Сволочь! – выкрикнул пожилой ефрейтор в адрес добровольного переводчика. Немецкий солдат, стоявший напротив него, дернул пальцем курок, и ефрейтор рухнул на снег, сраженный короткой очередью. Многие пленники уже опустили руки вниз, но после такой быстрой расправы их руки снова взмыли вверх.
– Не болтать, не делать глупостей! – это Никита скомандовал, почти не раскрывая рта.
– Вас ист дас? – офицер кивнул в сторону Кузнецова и оглянулся на мужичка.
– Это он, вашбродь, велит молчать! Он за старшего у них…
– Официр?
– О, нихт, найн, вашбродь, сержант он, фельдфебель, по-вашему, значить… – вдруг он резво подскочил к Кузнецову и сорвал с его груди медали. Никита дернулся было вперед к этому наглому мужичку, одним махом лишившего его заслуженных наград, но в последний момент сдержал себя и даже закрыл глаза.
– То-то же, вояка! Жмуришься, когда страшно?
– Ты еще получишь свое, Иуда!..
После этих слов словно судорога прошла по телу Никиты, но этого было достаточно, чтобы мужичок буквально отпрыгнул от него и с подобострастной улыбкой протянул офицеру кузнецовские медали.
– Вас ист дас?
– А это, вашбродь, медали ихние… Одна, значить, «За отвагу», а друга – «За оборону Сталинграда»…
– О-о! – Гауптман взял у крестьянина награды и уже с интересом посмотрел на русского сержанта. – Форверст… в машину… Шнель, шнель! – Потом он ткнул пальцем в сторону мужика и сказал кучке деревенских – ду бис ваш старост! Бургомистр!
Так закончилась служба Никиты Кузнецова и его товарищей в рядах Советской армии и начался немецкий плен…
Всех военнопленных с севера Донецкой области сгоняли в лагерь под Краматорском. Собственно, лагеря как такового и не было, фашисты, как всегда, проявили удивительную практичность. Обнаружив на окраине города несколько просторных хозяйственных построек, руками самих военнопленных наскоро починили там крышу и окна, обнесли территорию колючей проволокой в несколько рядов да выставили вокруг суточные посты. Ветхие и убогие строения стали временным прибежищем для нескольких сотен человек, которые были разбиты на бригады по двадцать-тридцать и каждый день в семь утра под конвоем выводились на работу, а уже в 16 часов пленных возвращали в лагерь. Им полагалось трехразовое питание, 400 граммов хлеба и горячая пища в обед. В первых числах марта зимние холода, казалось, оставили донецкие степи и потому в бараках было сравнительно тепло, а с нар из темноты нет-нет да раздавались бесшабашно-веселые голоса:
– А что, мужики, так жить можно: кормежка неслабая, работа нетрудная, а главное, пули не свистят над башкой…
– А ты еще в полицаи запишись или в надзиратели, глядишь, и паек прибавят, – резко оборвал весельчака грозный окрик. – Иудин хлеб жрать будешь, тогда, может, выживешь…
– Ага, ты, похоже, бобыль бобылем, тебе и терять нечего, кроме своей паршивой жизни, а у меня дома две коровы и жена, – не сдавался
неизвестный поклонник лагерного режима.
– А ну заткните пасть этой гниде! – из разных концов барака одновременно раздалось несколько сердитых голосов. – Да запомните этого козла, потому как уже завтра он за пайку сдаст любого из нас надзирателю!
Гулом одобрения отозвалась барачная темнота, и голоса любителей немецкого плена смолкли.
Как бывший шахтовый слесарь Никита попал в бригаду по ремонту автомашин. Дело несложное, другие же бригады расчищали полевой аэродром для немецких бомбардировщиков, но основная масса пленных была задействована на подготовке укрепрайона. Даже по тем скупым сведениям, что доходили в лагерь, было ясно, что Красная Армия продолжает наступление на Кавказе. В первых числах мая 43-го в лагерь прибыла группа немецких офицеров во главе с армейским полковником. Всех пленных выгнали из бараков и построили на едва просохшей от талых вод площадке. Напротив изможденных и оборванных пленников стояли упитанные, затянутые в шинели и кожаные ремни солдаты в касках и с автоматами на груди, а чуть в стороне пулеметчик приготовил к стрельбе пулемет, закрепленный на коляске мотоцикла. Сказав несколько фраз на немецком, полковник поманил вперед человека в гражданской одежде:
– Ганс, бите зиа!
Откашлявшись в кулак, оратор развернул несколько листов бумаги и принялся читать на сносном русском языке заранее заготовленный текст. Обрисовав вкратце картину на фронте, он заявил, что германское руководство планирует начать глобальное наступление на всех фронтах, целью которого будет отвоевание советских территорий вплоть до Урала. Силы Третьего рейха неистощимы, но фюрер дает возможность русским военнопленным в бою доказать верность великой Германии. Все желающие могут записаться в Русскую освободительную армию под командованием русского генерала Андрея Власова. Добровольцам будет предоставлена новая форма, немецкое оружие и продпаек, соответствующий пайку солдат вермахта.
– За кусок хлеба купить хочешь? – раздался дерзкий выкрик из плотно сомкнутых рядов. Полковник обернулся к группе офицеров и бросил по-немецки:
– Запоминайте крикунов – и к стенке!
Тотчас несколько офицеров подошли вплотную к колонне пленных и стали пристально вглядываться в грязные, заросшие щетиной лица бывших советских солдат. А между тем штатский продолжал читать свои записи с трепещущих на весеннем ветру листков бумаги: приказом Сталина все пленные становятся врагами своей страны, а все их родственники отправляются в лагеря. «По возвращении из плена вы все будете расстреляны как враги народа или отправлены в лагеря». Закончив читать, мужчина в штатском аккуратно свернул листки и вопросительно взглянул на полковника. Получив едва заметный знак, он скомандовал:
– Кто хочет записаться добровольцем в Русскую освободительную армию – шаг вперед!.
Строй нервно дернулся, но ни один человек не сделал и шага вперед. Смущенно кашлянув в кулак, упрятанный в кожаную перчатку, мужчина в штатском дал новую команду:
– Кто не хочет служить рейху с оружием в руках, может остаться здесь, в лагере, и своим трудом помогать нашей армии. Если есть такие – три шага вперед!
Снова встрепенулись ряды военнопленных, недоуменный рокот прошел по ним и порядка пятидесяти человек вышли вперед. Готов был сделать шаг вперед и Никита Кузнецов, но почувствовал, как за рукав тронул его второй номер по расчету, широколицый Семен Лукин:
– Не торопись, командир…
Окинув беглым взглядом вышедших из строя пленных, немец в штатском вопросительно глянул на полковника. Тот качнул головой.
– Кто желает остаться в лагере и не желает вступать в армию Власова – отойти в сторону. – Он что-то добавил по-немецки, и солдаты, подталкивая пленных автоматами, стали теснить их в сторону длинной кирпичной стены. Оказавшись там, пленные тревожно стали оглядываться, а кто-то даже закричал истерично:
– Вы что, падлы, нас к стенке, что ли?!
В ответ застрекотали автоматы, и вся полусотня, как подрезанные снопы, повалилась у стены сарая. Ряды пленных, и так лишенные стройности, теперь смешались, раздались гневные крики, кто-то рванул навстречу солдатам, но грозно зарокотал пулемет с мотоцикла, и, хотя пули прошли на головой пленных, все они попадали наземь, а тут и остальные автоматчики, завершив расстрел «отказников», вернулись на свои позиции напротив пленных, распластанных на земле. Немец в штатском резко взмахнул рукой – стрельба прекратилась и скомандовал:
– Всем встать!
Осторожно, даже с опаской поднимались на ноги испуганные быстрой расправой пленные.
– Равняйсь! Смирно! Кто желает вступить в Русскую освободительную армию – шаг вперед!
Неуверенно, медленно, но ряды военнопленных качнулись в движении – на месте не остался ни один! Строевым шагом, выдавая свою военную выучку, мужчина в штатском подошел к полковнику и доложил на чистом немецком языке:
– Господин полковник, все военнопленные лагеря № 37 готовы вступить в ряды Русской освободительной армии! Их список и подписи будут оформлены позднее.
– Да, Курт, очень эффективно вы провели разъяснительную работу с этим сбродом, поздравляю! – полковник ответил ему по-немецки, криво усмехаясь. – И то верно, зачем попусту тратить слова?!
Теперь всех пленных разбили на взводы, роты, а командирами были приставлены бывшие советские командиры, уже переодетые в черную форму. Работу их контролировали немецкие военные, которые почему-то пристально приглядывались к некоторым из пленных, в том числе и к Никите. Вскоре он понял, чем был вызван интерес немецких контролеров…
В мае 43-го его в числе 30 человек отобрали в отдельную группу и перевели в соседнюю деревню, где разместили в помещении бывшей школы, а немецкий майор в армейской форме на приличном русском языке объявил, что отныне все пленные становятся курсантами разведшколы абвера… Подготовка будет проводиться как немецкими специалистами, так и бывшими офицерами Красной Армии. За побег и любое нарушение режима школы – расстрел…
* * *
Еще задолго до начала Второй мировой войны руководство Третьего рейха самой главной своей задачей считало уничтожение восточного соседа. Огромный и многонациональный Советский Союз уже самим фактом своего существования, казалось бы, ставил под сомнение амбиции на мировое господство моноэтнической Германии. Именно на Востоке Гитлер видел те земли, присоединение которых позволит Германии увеличить свою мощь и распространить влияние германской политики на Ближний Восток, Среднюю Азию, Китай, Индию. Важную роль в решении этой задачи отводилась представителям национальных меньшинств советской империи. Освобожденные от советского ига, по мнению немецких стратегов, они помогут Германии разрушить ненавистную им структуру СССР, принести его территории, население и остатки экономики в дар своим освободителям. Для реализации этих планов было необходимо выявить все противоречия, неизбежно существовавшие во взаимоотношениях между национальностями и народностями, разжечь их до нужного градуса и использовать всю их разрушительную силу в своих интересах. Основную ставку в претворении этого проекта германское руководство делало на народы Кавказа и Средней Азии, на мощное в прошлом сословие казаков. Именно казачество во время Гражданской войны проявило себя как наиболее организованная и непримиримая сила в борьбе с большевизмом.
Осенью 1941 года из штаба 18-й армии в Генеральный штаб сухопутных войск вермахта поступило предложение о начале формирования специальных частей из пленных казаков для борьбы с партизанами и обеспечения безопасности тыловых коммуникаций. Весной 1943 года в составе вермахта уже действовало около двадцати казачьих полков, насчитывавших в своих рядах более двадцати пяти тысяч человек, а всего же за время войны в немецких частях проходили службу около семидесяти тысяч казаков. В структуре немецких войск все казачьи подразделения были номинально объединены в Казачий Стан, который возглавлял Походный атаман Казачьего Стана полковник царской армии Сергей Павлов, а после его гибели в июне 1944 года на эту должность был избран генерал Тимофей Доманов, в прошлом майор Красной Армии.
В конце лета 43-го года Фреду Кузнецоффу пришла повестка, которой он приглашался на беседу в ратушу, кабинет № 243.
– Ну, вот, Марта, и до нас добрались! – удрученно произнес Федор, комкая в руке повестку.
– Федя, бумагу-то не мни! – остерегла его жена. – Документ же…
– М-да, конечно… – Он расправил повестку, взглянул на время, указанное там. – Завтра, Марта, в десять часов…
В ратуше Федор узнал, что уже через три дня он обязан явиться в Мюнхен, в военный комиссариат с документами и личными вещами для убытия в дальнюю и длительную командировку. Неявка автоматически относила в стан врагов рейха как его самого, так и членов его семьи. К тому времени в Германии уже давно существовали лагеря для нелояльных существующему режиму. Возвращались оттуда единицы…
…Конечным пунктом для семнадцати русских эмигрантов стал пригород Вены. Собранные со всех уголков Баварии, они мало разнились меж собой: та же манера одеваться, говорить, украшая свою речь русским матом, и какая-то невыразимая тоска в глазах. За каждым из них легко угадывалась матушка Россия.
Оказавшись в просторной комнате с единственным столом и несколькими десятками стульев, мужчины настороженно поглядывали друг на друга, не решаясь заговорить. Тишину нарушил самый пожилой из них, седой, с красивыми густыми усами, лихо закрученными кверху:
– Господа, я вижу на столе пепельницу: похоже, это приглашение для курильщиков… Прошу, господа.– Он достал из бокового кармана трубку, сыпнул в нее из коробочки табаку, прикурил от инкрустированной зажигалки и сладко затянулся. Вслед за ним задымили и остальные.
– Имею честь представиться, полковник Метельский, в прошлом командир 28-го конного Донского полка. – Коротким кивком головы он приветствовал присутствующих. – Мы с вами люди военные и потому должны блюсти требования устава. Есть среди вас офицеры званием старше полковника?
Ответом ему была тишина, и тогда уже увереннее он продолжил:
– Ясно. Нам неизвестна цель пребывания здесь, но, на правах старшего по званию, принимаю на себя руководство группой и прошу соблюдать требования воинского устава и офицерского приличия как в делах, так и в речах. Не угодно ли, господа, представиться для начала?
– Двадцать пять лет назад надо было командовать, господин полковник, – с плохо скрытой издевкой в голосе ответил пожилой мужчина с отечным лицом и тяжелым дыханием. – А сейчас придут наши сегодняшние командиры, и вы будете щелкать каблуками перед ними.
– Да как вы смеете?!. Кто вы есть такой?
– Ротмистр Селин. Я не старше вас ни по званию, ни по возрасту, господин полковник, но ни сил, ни здоровья у меня уже нет, чтобы выслуживаться перед новым начальством… Давайте хоть друг перед другом куражиться не будем, не то время, господа, не то положение…
– Господа, я согласен с ротмистром – не надо куражиться, не надо оскорблять и унижать друг друга на потребу врагу, мы же русские офицеры, черт побери! – Федор Кузнецов запальчиво вступил в разговор.
– Бывшие офицеры, бывшие, господин Икс, – откликнулся на реплику Федора сухопарый мужчина, левая щека которого дергалась в нервном тике.
– Бывших офицеров не бывает! – продолжал Федор. – Я не господин Икс, а есаул Кузнецов. Мы можем только догадываться, зачем мы здесь, возможно, нам будут что-то предлагать, а то и просто будут заставлять что-то делать, непотребное духу и чести офицера, потому, господа, я думаю, надо определиться, что каждый должен отвечать только за себя, ибо от этого зависит жизнь и судьба каждого. Каждый должен решать свою судьбу сам! Согласны, господа?
– Так-то оно так, но если нас пошлют убивать своих, я – против! Это измена, господа! – черноволосый, с восточными чертами лица мужчина начал говорить запальчиво, но его речь бесцеремонно прервал полковник.
– Вы рассуждаете, как хорунжий!..
– Я и есть бывший хорунжий Кипиани Давид Зурабович… Нас пошлют убивать земляков, единоверцев, а это есть измена, господа! Уж лучше пулю в лоб!
– Да, похоже, кавказская кровь все еще кипит в ваших жилах, а где же мудрость, что приходит с годами? – Ротмистр с сожалением смотрел на разгоряченного горца. – В свое время мы сохранили долг присяге, сохранили верность Государю и Отечеству, а цена тому – двадцать лет скитаний на чужбине. Где наш государь, где Россия? Стоп, сюда, похоже, идут, некогда спорить, господа, но прав есаул Кузнецов: каждый говорит только за себя, ибо за каждым словом сейчас для нас может скрываться смерть. Прошу взвешивать свои слова и не горячиться. Да-да, хорунжий, это я говорю прежде всего вам…
Дверь комнаты широко распахнулась, впуская трех офицеров в форме вермахта и мужчину в штатском, в пенсне, с сигарой в руке. Среди офицеров Федор узнал своего знакомца из Мюнхена гауптмана Ратке. Он и скомандовал от порога:
– Смирно! Господа офицеры, к нам из Берлина приехал полковник Кнауф, представитель военной разведки. Господин полковник расскажет о цели своего визита, объяснит, почему вы здесь. Прошу вас, господин полковник.
– Здравствуйте, господа! – человек в штатском заговорил на чистом русском языке, чем немало поразил бывших офицеров. – Как у вас, у русских, говорят: в ногах правды нет. Садитесь, господа, стульев всем хватит, и вы тоже. – Он кинул взгляд в сторону своей свиты. – Я же постою и расскажу о причинах нашей встречи. Во-первых, вам надлежит определиться сегодня, сейчас и немедленно: будете вы служить на благо вермахта или нет? Кто не имеет такого желания – прошу выйти из кабинета: там ждут два автоматчика – они доставят вас туда, куда надо. Но вы оттуда уже можете не вернуться! Это не угроза, господа, это реалии…
Во-вторых, если где-то по месту вашей дальнейшей службы в наших войсках услышите приветствие: «Зиг хайль!» или «Хайль Гитлер!», вы должны немедленно отозваться. Молчание будет воспринято как нелояльность к тому режиму, который позволял вам все эти годы спокойно и комфортно жить в Германии. Не надо орать и щелкать каблуками – это удел молодых, глупых, а также тех, кто любой ценой хочет сделать служебную карьеру. Среди вас нет молодых, как, надеюсь, и глупых, карьеру делать вам уже поздно… Поднимите, молча, правую руку в приветствии или отзовитесь на приветствие негромко, без ребячьего азарта. С вас будет довольно и этого…
В-третьих, вы должны усвоить для себя: идет война, и вы призваны сюда для службы в интересах вашей новой родины, в интересах рейха. Побег, любое уклонение от исполнения наших приказов для каждого обернется лагерем или расстрелом.
Наши войска покорили всю Европу и половину Советского Союза, где живут миллионы одурманенных советской пропагандой русских людей. Ваша задача: донести слово правды до своих земляков. Тысячи добровольцев уже работают на нашу армию, но у вас задача более узкая и ответственная. Как вы поняли, здесь присутствуют те, кто по роду своему является казаком, кто служил в казачьих войсках. У нас в плену находятся сотни тысяч бывших солдат Сталина, среди них много казаков, которые наверняка хотят вернуть славу и гордость русского казачества. Вам предстоит выступать перед военнопленными в Польше, Австрии, Германии, Украине… Да-да, агитировать за вступление их в казачью армию генерала Доманова. Она уже формируется за счет военнопленных, и ваша задача – найти правильные слова для этих добровольцев. С вами всегда будут наши специалисты и солдаты, на растерзание толпы вас никто не отправит, но если у нас появятся подозрения, что вы умышленно работаете плохо, вредите нам – вас ждет лагерь, а скорее – расстрел прямо перед строем военнопленных. Я понимаю, что у вас небогатый выбор, но, как говорится, на войне как на войне… Имейте в виду, что в этом случае пострадают и ваши семьи – они взяты нами под особый контроль… Это я к тому, чтобы у вас не появилось желания сбежать, исчезнуть, раствориться… Повсюду найдем и покараем!
Скорее всего, ряды ваши будут меняться – даже здесь, в тылу, в нашей работе неизбежны потери… Жить вы будете в казарме под надзором наших офицеров, вам будут разрешены увольнения в город, посещение ресторанов и… (он плотоядно усмехнулся) публичных домов. Но все это не в ущерб службе. Вам будет выплачиваться жалованье, офицерский паек… Впрочем, обо всем этом вам расскажет гауптман Марк Ратке… Капитан Ратке, если по-вашему… Да, Ратке, – он кинул взгляд в сторону гауптмана, – вы пригласили портного?
– Так точно, господин полковник, он ждет за дверью…
– Прекрасно! Это я к тому, господа русские офицеры, что вам сошьют военные мундиры согласно вашему бывшему званию: есаул, полковник, сотник… Выступать в лагерях вы будете только в форме царской армии… Еще, ближайшие две-три недели с вами будут работать наши специалисты из управления пропаганды, офицеры абвера и… ваши земляки. Да-да, господа, ваши земляки из казачьего сословия. В разное время они были взяты в плен или сами пришли к нам, а сейчас служат великой Германии. Вам же придется запомнить много интересных фактов, чтобы использовать в своих выступлениях перед военнопленными: приказы Сталина «Ни шагу назад», «О предателях», фамилии расстрелянных генералов и маршалов, положение дел на фронтах… Обо всем этом позаботятся наши специалисты. Вопросы есть? Ну, в общих чертах задачу я вам поставил. Ратке, продолжайте без меня…
– Господин полковник, – чуть вперед выдвинулся болезненный ротмистр, – вы русский или немец? Где вы научились так нашему языку?
– Я – немец, ротмистр Селин, я – сын великой Германии, но я много лет работал в России в 30-е годы, знал многих ваших командиров, мне приходилось встречаться с маршалом Тухачевским… Ваши вожди не умеют или не хотят беречь свой народ, так хоть вы сами себя здесь сберегите! Да, кстати, господин ротмистр, есть предписание исключить вас из этой группы… по состоянию здоровья. Ну, куда вам с вашей астмой и камнями в почках?! Вы пройдете сейчас со мной…
– Меня расстреляют? – ротмистр остановился как вкопанный и заметно побледнел.
– Ну, что вы, Селин, моя великая родина не воюет со стариками и инвалидами… Вас отправят туда, где вы жили, но с одним условием, что вы никому и никогда не расскажете о нашей сегодняшней встрече и разговоре…
– Слово русского офицера, господин полковник! – Еще до конца не веря словам немца, ротмистр принял стойку «смирно» и сделал резкий кивок головой: так офицеры приветствуют друг друга.
...По дороге в канцелярию в глухом переулке Вены полковник приказал шоферу остановить машину, а ротмистру предложил выйти:
– Вы свободны уже сейчас, господин ротмистр, прошу…
Покинув машину, Селин недоуменно стал оглядываться: вечерело, совершенно незнакомый город, в кармане не было ни денег, ни документов (их предусмотрительно забрали у всех военнопленных в канцелярии по делам военнопленных).
– Господин полковник, а куда я?.. – Мужчина наклонился к раскрытой двери машины, откуда ему улыбался немец, но два коротких выстрела, сделанные шофером в спину, в упор, оставили фразу неоконченной.
– Поехали, Ганс, – удовлетворенно улыбаясь, проговорил полковник. – Сегодня мы все свои дела сделали, можно и отдохнуть…
Глава 3
По лесной дороге, распаханной танковыми гусеницами, в клубах утреннего тумана двигался человек. Шум его шагов скрадывали пожухшая трава да шелест желтеющих крон высоких деревьев. Тем не менее он шел осторожно, неторопливо, явно не рассчитывая на встречу с кем-либо. Лет сорока, он был высок, чуть сутул, а лицо заросло густой рыжеватой щетиной: ни дать ни взять леший, что обходит свои владения. Грязная гражданская одежда говорила за то, что в ней этот мужчина провел много дней и одолел не один десяток километров. Потянуло дымком, и дорога зазмеилась среди укреплений воинской части…
Старшина Леонтьев, убедившись, что ротный повар занялся приготовлением завтрака, прилег на плащ-палатку, брошенную поверх ветоши, рассчитывая еще полчаса покемарить, но, кинув взгляд на дорогу, заметил в тумане одинокую фигуру.
– Стой, кто идет?! Руки вверх! – Подхватив с земли автомат, он быстрым шагом бросился наперерез путнику.
В тот же день командир роты лейтенант Берендеев отправил донесение командиру батальона следующего содержания: « …сегодня, 20 августа 1943 года, около 6 часов утра, боевым охранением 7-й стрелковой роты был задержан перебежчик со стороны противника, который заявил, что он, бывший сержант Красной Армии Кузнецов Никита Гордеевич, бежал из плена, переплыл реку Донец и шел в расположение наших войск. Оружия при себе не имел, сопротивления не оказал. Просит встречи с офицером военной разведки для передачи важной информации…».
Ближе к обеду того же дня из отдела контрразведки СМЕРШ 33-го стрелкового корпуса прибыл капитан Калинин.
– Ну, Берендеев, показывай своего лазутчика,– веселым голосом приветствовал командира роты капитан.
– Да вот он, товарищ капитан, в землянке, под охраной, как и положено…
Офицеры вошли в тесную и мрачную землянку. Находившийся там мужчина с впалыми глазами, изможденным лицом, заросшим грязным волосом, с трудом поднялся с топчана.
– Это и есть твой беглый пленный? – Калинин внимательно разглядывал узника.
– Да, это он, товарищ капитан…
– Кузнецов Никита Гордеевич, бывший сержант Красной Армии. В феврале этого года с остатками роты попал в немецкий плен. Находился в концлагере под Краматорском. Был зачислен в разведшколу абвера, направлен в советский тыл с особым заданием…
– Что-о?! – изумленно взревел командир роты, а рука его непроизвольно пыталась открыть кобуру с револьвером. – Ты же сказал, что бежал из плена?
– Так кто же ты все-таки? – Контрразведчик с застывшей на лице усмешкой поглядывал то на командира роты, то на пленника.
– Я уже доложил, товарищ…
– Эй, полегче с товарищем-то! Брянский волк тебе товарищ! – Лейтенант оставил в покое кобуру, снял фуражку и вытер обильный пот, что выступил у него на лбу. – Ну, надо же – агент абвера!..
– А что же ты сразу не сказал лейтенанту, что ты вражеский агент? – капитан, казалось, с улыбкой смотрел на Никиту.
– Меня сейчас командир роты чуть не застрелил в вашем присутствии, а старшина и повар, что меня задержали, сразу бы и шлепнули там же, у дороги – по законам военного времени!
– Берендеев, могли бы твои орлы шлепнуть его при задержании «по законам военного времени»?
– Конечно, могли … Жаль, не сделали… Во, фрукт попался!.. – Лейтенант все еще не мог успокоиться.
– И что вы можете мне сообщить особо ценного, бывший сержант Кузнецов?
– О разведшколе абвера, о ее руководстве, преподавателях, как немецких, так и бывших красных командирах, о численности курсантов, о цели существования школы и маршрутах разведчиков, что засылались и засылаются к вам в тыл.
– Немало, скажем откровенно, немало… Неужто ты все это помнишь и сможешь мне рассказать? – Капитан с недоверием смотрел на пленника.
– Так точно, тов… гражданин капитан…
– Хм-м, пусть будет «гражданин»…. Ну, что, Виктор Иванович, спасибо тебе, хорошего собеседника ты мне нашел! – Он крепко пожал руку лейтенанту. – Задерживать тебя больше не смею… Наверное, своих забот у тебя немало, так что ступай, а о том, что слышал – никому! А мне пришли сюда кого-нибудь из канцелярии, кто с грамотою дружит, да чтобы язык за зубами умел держать… Да, самовар организуй, что ли, сухариков каких-нибудь: я – с дороги, да и ему силы понадобятся… На пустой желудок никакая умная мысль в голову не полезет. И вот еще что, накорми моих солдат, и пусть потом Ефим Кочарян подежурит у этой землянки… Он знает, как надо…
Хоть и показалось Алене Ивановне последнее письмо Никиты, полученное в январе 43-го, интересным, но главного он матери все же не написал. Не сообщил, что был ранен и две недели отлеживался в госпитале (зачем мать расстраивать?), а потом, когда раненая рука смогла нормально держать оружие, он бросился догонять свою часть, которая после разгрома фашистов под Сталинградом вскоре оказалась на Украине, где сходу вступила в схватку с врагом. Многомесячные кровопролитные бои на Волге и стремительное преследование отступавшего врага не могли не сказаться на боеспособности русских войск. Людские потери, отставание подразделений хозобеспечения, тяжелой артиллерии и боеприпасов сделали их часть уязвимой в боях с превосходящим противником.
В конце февраля 43-го рота, где служил сержант Кузнецов, попала в окружение под Павлоградом. Сначала по ним прямой наводкой била немецкая артиллерия, а потом в атаку пошли танки. Потеряв в бою командира и истратив почти весь боекомплект, бойцы в панике отступили в лес. Ночь спасла их от полного разгрома, но усилившийся к ночи мороз и глубокий снег заставили бойцов искать дорогу к людскому жилью. Тринадцать человек осталось от их роты, а старшим по званию был он, сержант Кузнецов Никита Гордеевич. Из его отделения уцелел только Сенька Лукин, 2-й номер его орудийного расчета, низкорослый и добродушный мужичок с Алтая. А деревней-спасительницей на пути промерзших до костей бойцов оказалась Морянка, больше похожая на хутор о двадцати хатах, укрывшихся от большого мира среди небогатых лесов Украины. Местные жители с сочувствием поглядывали на измотанных солдат, накормили, согрели горилкой, после чего бойцы, не желая стеснять крестьян, расположились на ночь в бывшем колхозном зернохранилище: тепло, пряно пахнет зерном… Все были настолько измучены беспрерывными боями и несколькими бессонными ночами, что замертво упали на остатки душистого зерна и принесенную солому, даже забыв выставить боевое охранение. Утром их разбудил треск немецких мотоциклов и рев машины с крытым брезентом кузовом...
Пожилой капитан с одутловатым лицом и большим животом, затянутым в полевую форму и перепоясанным широким офицерским ремнем, выстроил своих солдат на тяжелых мотоциклах с пулеметами напротив широко распахнутых дверей зернохранилища и приказал русским выходить с поднятыми руками, бросая оружие на землю. С нескрываемым интересом вглядывался он в лица русских солдат, которые выходили с поднятыми вверх руками и становились в неровную шеренгу напротив ухоженных и упитанных гитлеровцев. Для них это была первая встреча со страшным и загадочным врагом. Неужели вот эти изможденные, небритые, грязные мужички разбили нас под Москвой и Сталинградом? – думалось капитану. – Майн готт, с кем приходится воевать!.. Его часть всего несколько дней назад была переброшена с Западного фронта на Восточный, на Украину, и только сегодня ему представилась возможность увидеть своего врага. Оглянувшись на своих солдат, а также на кучку местных жителей, которых выгнали из домов на улицу, он сказал сначала на немецком, а затем на плохом русском языке:
– Это не есть зольдатен, ду бис руссиш швайн! Хрю-хрю!..
«Хрю-хрю» как нельзя больше подходило к нему самому, к его оплывшему лицу и толстой фигуре, и солдаты невольно рассмеялись: настолько их командир был убедителен в роли поросенка. Хихикнули молодые девки, закрывая лица концами платков, а стоявший неподалеку мужичок со сморщенным в подобострастной улыбке лицом, еще вчера обильно угощавший горилкой забредших в их село русских солдат, теперь услужливо поддакнул немецкому офицеру:
– Ваше благородь, а мой-то поросенок не признаёт в них свою родню… Уж больно страшны эти москали!
Окинув взглядом всех пленных, гауптман невольно задержался на Никите. Он был выше других солдат, на петлицах у него алели сержантские треугольники, а из-под распахнутой шинели опасно выглядывали медали.
– Коммунистен, юден, официр – марш!
– Слыхали, охломоны? – закричал вслед фашисту мужичок. – Коммунисты, евреи и офицеры – шаг вперед!
– О, зер гут! Откуда наш язык знайт? – обернулся гауптман к мужичку.
– А я, вашбродь, в германскую войну у вас в плену полгода был, хоть ума набрался да чуток уразумел вашу мову… Зер гут дойчланд!..
– Холуй! Сволочь! – выкрикнул пожилой ефрейтор в адрес добровольного переводчика. Немецкий солдат, стоявший напротив него, дернул пальцем курок, и ефрейтор рухнул на снег, сраженный короткой очередью. Многие пленники уже опустили руки вниз, но после такой быстрой расправы их руки снова взмыли вверх.
– Не болтать, не делать глупостей! – это Никита скомандовал, почти не раскрывая рта.
– Вас ист дас? – офицер кивнул в сторону Кузнецова и оглянулся на мужичка.
– Это он, вашбродь, велит молчать! Он за старшего у них…
– Официр?
– О, нихт, найн, вашбродь, сержант он, фельдфебель, по-вашему, значить… – вдруг он резво подскочил к Кузнецову и сорвал с его груди медали. Никита дернулся было вперед к этому наглому мужичку, одним махом лишившего его заслуженных наград, но в последний момент сдержал себя и даже закрыл глаза.
– То-то же, вояка! Жмуришься, когда страшно?
– Ты еще получишь свое, Иуда!..
После этих слов словно судорога прошла по телу Никиты, но этого было достаточно, чтобы мужичок буквально отпрыгнул от него и с подобострастной улыбкой протянул офицеру кузнецовские медали.
– Вас ист дас?
– А это, вашбродь, медали ихние… Одна, значить, «За отвагу», а друга – «За оборону Сталинграда»…
– О-о! – Гауптман взял у крестьянина награды и уже с интересом посмотрел на русского сержанта. – Форверст… в машину… Шнель, шнель! – Потом он ткнул пальцем в сторону мужика и сказал кучке деревенских – ду бис ваш старост! Бургомистр!
Так закончилась служба Никиты Кузнецова и его товарищей в рядах Советской армии и начался немецкий плен…
Всех военнопленных с севера Донецкой области сгоняли в лагерь под Краматорском. Собственно, лагеря как такового и не было, фашисты, как всегда, проявили удивительную практичность. Обнаружив на окраине города несколько просторных хозяйственных построек, руками самих военнопленных наскоро починили там крышу и окна, обнесли территорию колючей проволокой в несколько рядов да выставили вокруг суточные посты. Ветхие и убогие строения стали временным прибежищем для нескольких сотен человек, которые были разбиты на бригады по двадцать-тридцать и каждый день в семь утра под конвоем выводились на работу, а уже в 16 часов пленных возвращали в лагерь. Им полагалось трехразовое питание, 400 граммов хлеба и горячая пища в обед. В первых числах марта зимние холода, казалось, оставили донецкие степи и потому в бараках было сравнительно тепло, а с нар из темноты нет-нет да раздавались бесшабашно-веселые голоса:
– А что, мужики, так жить можно: кормежка неслабая, работа нетрудная, а главное, пули не свистят над башкой…
– А ты еще в полицаи запишись или в надзиратели, глядишь, и паек прибавят, – резко оборвал весельчака грозный окрик. – Иудин хлеб жрать будешь, тогда, может, выживешь…
– Ага, ты, похоже, бобыль бобылем, тебе и терять нечего, кроме своей паршивой жизни, а у меня дома две коровы и жена, – не сдавался
неизвестный поклонник лагерного режима.
– А ну заткните пасть этой гниде! – из разных концов барака одновременно раздалось несколько сердитых голосов. – Да запомните этого козла, потому как уже завтра он за пайку сдаст любого из нас надзирателю!
Гулом одобрения отозвалась барачная темнота, и голоса любителей немецкого плена смолкли.
Как бывший шахтовый слесарь Никита попал в бригаду по ремонту автомашин. Дело несложное, другие же бригады расчищали полевой аэродром для немецких бомбардировщиков, но основная масса пленных была задействована на подготовке укрепрайона. Даже по тем скупым сведениям, что доходили в лагерь, было ясно, что Красная Армия продолжает наступление на Кавказе. В первых числах мая 43-го в лагерь прибыла группа немецких офицеров во главе с армейским полковником. Всех пленных выгнали из бараков и построили на едва просохшей от талых вод площадке. Напротив изможденных и оборванных пленников стояли упитанные, затянутые в шинели и кожаные ремни солдаты в касках и с автоматами на груди, а чуть в стороне пулеметчик приготовил к стрельбе пулемет, закрепленный на коляске мотоцикла. Сказав несколько фраз на немецком, полковник поманил вперед человека в гражданской одежде:
– Ганс, бите зиа!
Откашлявшись в кулак, оратор развернул несколько листов бумаги и принялся читать на сносном русском языке заранее заготовленный текст. Обрисовав вкратце картину на фронте, он заявил, что германское руководство планирует начать глобальное наступление на всех фронтах, целью которого будет отвоевание советских территорий вплоть до Урала. Силы Третьего рейха неистощимы, но фюрер дает возможность русским военнопленным в бою доказать верность великой Германии. Все желающие могут записаться в Русскую освободительную армию под командованием русского генерала Андрея Власова. Добровольцам будет предоставлена новая форма, немецкое оружие и продпаек, соответствующий пайку солдат вермахта.
– За кусок хлеба купить хочешь? – раздался дерзкий выкрик из плотно сомкнутых рядов. Полковник обернулся к группе офицеров и бросил по-немецки:
– Запоминайте крикунов – и к стенке!
Тотчас несколько офицеров подошли вплотную к колонне пленных и стали пристально вглядываться в грязные, заросшие щетиной лица бывших советских солдат. А между тем штатский продолжал читать свои записи с трепещущих на весеннем ветру листков бумаги: приказом Сталина все пленные становятся врагами своей страны, а все их родственники отправляются в лагеря. «По возвращении из плена вы все будете расстреляны как враги народа или отправлены в лагеря». Закончив читать, мужчина в штатском аккуратно свернул листки и вопросительно взглянул на полковника. Получив едва заметный знак, он скомандовал:
– Кто хочет записаться добровольцем в Русскую освободительную армию – шаг вперед!.
Строй нервно дернулся, но ни один человек не сделал и шага вперед. Смущенно кашлянув в кулак, упрятанный в кожаную перчатку, мужчина в штатском дал новую команду:
– Кто не хочет служить рейху с оружием в руках, может остаться здесь, в лагере, и своим трудом помогать нашей армии. Если есть такие – три шага вперед!
Снова встрепенулись ряды военнопленных, недоуменный рокот прошел по ним и порядка пятидесяти человек вышли вперед. Готов был сделать шаг вперед и Никита Кузнецов, но почувствовал, как за рукав тронул его второй номер по расчету, широколицый Семен Лукин:
– Не торопись, командир…
Окинув беглым взглядом вышедших из строя пленных, немец в штатском вопросительно глянул на полковника. Тот качнул головой.
– Кто желает остаться в лагере и не желает вступать в армию Власова – отойти в сторону. – Он что-то добавил по-немецки, и солдаты, подталкивая пленных автоматами, стали теснить их в сторону длинной кирпичной стены. Оказавшись там, пленные тревожно стали оглядываться, а кто-то даже закричал истерично:
– Вы что, падлы, нас к стенке, что ли?!
В ответ застрекотали автоматы, и вся полусотня, как подрезанные снопы, повалилась у стены сарая. Ряды пленных, и так лишенные стройности, теперь смешались, раздались гневные крики, кто-то рванул навстречу солдатам, но грозно зарокотал пулемет с мотоцикла, и, хотя пули прошли на головой пленных, все они попадали наземь, а тут и остальные автоматчики, завершив расстрел «отказников», вернулись на свои позиции напротив пленных, распластанных на земле. Немец в штатском резко взмахнул рукой – стрельба прекратилась и скомандовал:
– Всем встать!
Осторожно, даже с опаской поднимались на ноги испуганные быстрой расправой пленные.
– Равняйсь! Смирно! Кто желает вступить в Русскую освободительную армию – шаг вперед!
Неуверенно, медленно, но ряды военнопленных качнулись в движении – на месте не остался ни один! Строевым шагом, выдавая свою военную выучку, мужчина в штатском подошел к полковнику и доложил на чистом немецком языке:
– Господин полковник, все военнопленные лагеря № 37 готовы вступить в ряды Русской освободительной армии! Их список и подписи будут оформлены позднее.
– Да, Курт, очень эффективно вы провели разъяснительную работу с этим сбродом, поздравляю! – полковник ответил ему по-немецки, криво усмехаясь. – И то верно, зачем попусту тратить слова?!
Теперь всех пленных разбили на взводы, роты, а командирами были приставлены бывшие советские командиры, уже переодетые в черную форму. Работу их контролировали немецкие военные, которые почему-то пристально приглядывались к некоторым из пленных, в том числе и к Никите. Вскоре он понял, чем был вызван интерес немецких контролеров…
В мае 43-го его в числе 30 человек отобрали в отдельную группу и перевели в соседнюю деревню, где разместили в помещении бывшей школы, а немецкий майор в армейской форме на приличном русском языке объявил, что отныне все пленные становятся курсантами разведшколы абвера… Подготовка будет проводиться как немецкими специалистами, так и бывшими офицерами Красной Армии. За побег и любое нарушение режима школы – расстрел…
* * *
Еще задолго до начала Второй мировой войны руководство Третьего рейха самой главной своей задачей считало уничтожение восточного соседа. Огромный и многонациональный Советский Союз уже самим фактом своего существования, казалось бы, ставил под сомнение амбиции на мировое господство моноэтнической Германии. Именно на Востоке Гитлер видел те земли, присоединение которых позволит Германии увеличить свою мощь и распространить влияние германской политики на Ближний Восток, Среднюю Азию, Китай, Индию. Важную роль в решении этой задачи отводилась представителям национальных меньшинств советской империи. Освобожденные от советского ига, по мнению немецких стратегов, они помогут Германии разрушить ненавистную им структуру СССР, принести его территории, население и остатки экономики в дар своим освободителям. Для реализации этих планов было необходимо выявить все противоречия, неизбежно существовавшие во взаимоотношениях между национальностями и народностями, разжечь их до нужного градуса и использовать всю их разрушительную силу в своих интересах. Основную ставку в претворении этого проекта германское руководство делало на народы Кавказа и Средней Азии, на мощное в прошлом сословие казаков. Именно казачество во время Гражданской войны проявило себя как наиболее организованная и непримиримая сила в борьбе с большевизмом.
Осенью 1941 года из штаба 18-й армии в Генеральный штаб сухопутных войск вермахта поступило предложение о начале формирования специальных частей из пленных казаков для борьбы с партизанами и обеспечения безопасности тыловых коммуникаций. Весной 1943 года в составе вермахта уже действовало около двадцати казачьих полков, насчитывавших в своих рядах более двадцати пяти тысяч человек, а всего же за время войны в немецких частях проходили службу около семидесяти тысяч казаков. В структуре немецких войск все казачьи подразделения были номинально объединены в Казачий Стан, который возглавлял Походный атаман Казачьего Стана полковник царской армии Сергей Павлов, а после его гибели в июне 1944 года на эту должность был избран генерал Тимофей Доманов, в прошлом майор Красной Армии.
В конце лета 43-го года Фреду Кузнецоффу пришла повестка, которой он приглашался на беседу в ратушу, кабинет № 243.
– Ну, вот, Марта, и до нас добрались! – удрученно произнес Федор, комкая в руке повестку.
– Федя, бумагу-то не мни! – остерегла его жена. – Документ же…
– М-да, конечно… – Он расправил повестку, взглянул на время, указанное там. – Завтра, Марта, в десять часов…
В ратуше Федор узнал, что уже через три дня он обязан явиться в Мюнхен, в военный комиссариат с документами и личными вещами для убытия в дальнюю и длительную командировку. Неявка автоматически относила в стан врагов рейха как его самого, так и членов его семьи. К тому времени в Германии уже давно существовали лагеря для нелояльных существующему режиму. Возвращались оттуда единицы…
…Конечным пунктом для семнадцати русских эмигрантов стал пригород Вены. Собранные со всех уголков Баварии, они мало разнились меж собой: та же манера одеваться, говорить, украшая свою речь русским матом, и какая-то невыразимая тоска в глазах. За каждым из них легко угадывалась матушка Россия.
Оказавшись в просторной комнате с единственным столом и несколькими десятками стульев, мужчины настороженно поглядывали друг на друга, не решаясь заговорить. Тишину нарушил самый пожилой из них, седой, с красивыми густыми усами, лихо закрученными кверху:
– Господа, я вижу на столе пепельницу: похоже, это приглашение для курильщиков… Прошу, господа.– Он достал из бокового кармана трубку, сыпнул в нее из коробочки табаку, прикурил от инкрустированной зажигалки и сладко затянулся. Вслед за ним задымили и остальные.
– Имею честь представиться, полковник Метельский, в прошлом командир 28-го конного Донского полка. – Коротким кивком головы он приветствовал присутствующих. – Мы с вами люди военные и потому должны блюсти требования устава. Есть среди вас офицеры званием старше полковника?
Ответом ему была тишина, и тогда уже увереннее он продолжил:
– Ясно. Нам неизвестна цель пребывания здесь, но, на правах старшего по званию, принимаю на себя руководство группой и прошу соблюдать требования воинского устава и офицерского приличия как в делах, так и в речах. Не угодно ли, господа, представиться для начала?
– Двадцать пять лет назад надо было командовать, господин полковник, – с плохо скрытой издевкой в голосе ответил пожилой мужчина с отечным лицом и тяжелым дыханием. – А сейчас придут наши сегодняшние командиры, и вы будете щелкать каблуками перед ними.
– Да как вы смеете?!. Кто вы есть такой?
– Ротмистр Селин. Я не старше вас ни по званию, ни по возрасту, господин полковник, но ни сил, ни здоровья у меня уже нет, чтобы выслуживаться перед новым начальством… Давайте хоть друг перед другом куражиться не будем, не то время, господа, не то положение…
– Господа, я согласен с ротмистром – не надо куражиться, не надо оскорблять и унижать друг друга на потребу врагу, мы же русские офицеры, черт побери! – Федор Кузнецов запальчиво вступил в разговор.
– Бывшие офицеры, бывшие, господин Икс, – откликнулся на реплику Федора сухопарый мужчина, левая щека которого дергалась в нервном тике.
– Бывших офицеров не бывает! – продолжал Федор. – Я не господин Икс, а есаул Кузнецов. Мы можем только догадываться, зачем мы здесь, возможно, нам будут что-то предлагать, а то и просто будут заставлять что-то делать, непотребное духу и чести офицера, потому, господа, я думаю, надо определиться, что каждый должен отвечать только за себя, ибо от этого зависит жизнь и судьба каждого. Каждый должен решать свою судьбу сам! Согласны, господа?
– Так-то оно так, но если нас пошлют убивать своих, я – против! Это измена, господа! – черноволосый, с восточными чертами лица мужчина начал говорить запальчиво, но его речь бесцеремонно прервал полковник.
– Вы рассуждаете, как хорунжий!..
– Я и есть бывший хорунжий Кипиани Давид Зурабович… Нас пошлют убивать земляков, единоверцев, а это есть измена, господа! Уж лучше пулю в лоб!
– Да, похоже, кавказская кровь все еще кипит в ваших жилах, а где же мудрость, что приходит с годами? – Ротмистр с сожалением смотрел на разгоряченного горца. – В свое время мы сохранили долг присяге, сохранили верность Государю и Отечеству, а цена тому – двадцать лет скитаний на чужбине. Где наш государь, где Россия? Стоп, сюда, похоже, идут, некогда спорить, господа, но прав есаул Кузнецов: каждый говорит только за себя, ибо за каждым словом сейчас для нас может скрываться смерть. Прошу взвешивать свои слова и не горячиться. Да-да, хорунжий, это я говорю прежде всего вам…
Дверь комнаты широко распахнулась, впуская трех офицеров в форме вермахта и мужчину в штатском, в пенсне, с сигарой в руке. Среди офицеров Федор узнал своего знакомца из Мюнхена гауптмана Ратке. Он и скомандовал от порога:
– Смирно! Господа офицеры, к нам из Берлина приехал полковник Кнауф, представитель военной разведки. Господин полковник расскажет о цели своего визита, объяснит, почему вы здесь. Прошу вас, господин полковник.
– Здравствуйте, господа! – человек в штатском заговорил на чистом русском языке, чем немало поразил бывших офицеров. – Как у вас, у русских, говорят: в ногах правды нет. Садитесь, господа, стульев всем хватит, и вы тоже. – Он кинул взгляд в сторону своей свиты. – Я же постою и расскажу о причинах нашей встречи. Во-первых, вам надлежит определиться сегодня, сейчас и немедленно: будете вы служить на благо вермахта или нет? Кто не имеет такого желания – прошу выйти из кабинета: там ждут два автоматчика – они доставят вас туда, куда надо. Но вы оттуда уже можете не вернуться! Это не угроза, господа, это реалии…
Во-вторых, если где-то по месту вашей дальнейшей службы в наших войсках услышите приветствие: «Зиг хайль!» или «Хайль Гитлер!», вы должны немедленно отозваться. Молчание будет воспринято как нелояльность к тому режиму, который позволял вам все эти годы спокойно и комфортно жить в Германии. Не надо орать и щелкать каблуками – это удел молодых, глупых, а также тех, кто любой ценой хочет сделать служебную карьеру. Среди вас нет молодых, как, надеюсь, и глупых, карьеру делать вам уже поздно… Поднимите, молча, правую руку в приветствии или отзовитесь на приветствие негромко, без ребячьего азарта. С вас будет довольно и этого…
В-третьих, вы должны усвоить для себя: идет война, и вы призваны сюда для службы в интересах вашей новой родины, в интересах рейха. Побег, любое уклонение от исполнения наших приказов для каждого обернется лагерем или расстрелом.
Наши войска покорили всю Европу и половину Советского Союза, где живут миллионы одурманенных советской пропагандой русских людей. Ваша задача: донести слово правды до своих земляков. Тысячи добровольцев уже работают на нашу армию, но у вас задача более узкая и ответственная. Как вы поняли, здесь присутствуют те, кто по роду своему является казаком, кто служил в казачьих войсках. У нас в плену находятся сотни тысяч бывших солдат Сталина, среди них много казаков, которые наверняка хотят вернуть славу и гордость русского казачества. Вам предстоит выступать перед военнопленными в Польше, Австрии, Германии, Украине… Да-да, агитировать за вступление их в казачью армию генерала Доманова. Она уже формируется за счет военнопленных, и ваша задача – найти правильные слова для этих добровольцев. С вами всегда будут наши специалисты и солдаты, на растерзание толпы вас никто не отправит, но если у нас появятся подозрения, что вы умышленно работаете плохо, вредите нам – вас ждет лагерь, а скорее – расстрел прямо перед строем военнопленных. Я понимаю, что у вас небогатый выбор, но, как говорится, на войне как на войне… Имейте в виду, что в этом случае пострадают и ваши семьи – они взяты нами под особый контроль… Это я к тому, чтобы у вас не появилось желания сбежать, исчезнуть, раствориться… Повсюду найдем и покараем!
Скорее всего, ряды ваши будут меняться – даже здесь, в тылу, в нашей работе неизбежны потери… Жить вы будете в казарме под надзором наших офицеров, вам будут разрешены увольнения в город, посещение ресторанов и… (он плотоядно усмехнулся) публичных домов. Но все это не в ущерб службе. Вам будет выплачиваться жалованье, офицерский паек… Впрочем, обо всем этом вам расскажет гауптман Марк Ратке… Капитан Ратке, если по-вашему… Да, Ратке, – он кинул взгляд в сторону гауптмана, – вы пригласили портного?
– Так точно, господин полковник, он ждет за дверью…
– Прекрасно! Это я к тому, господа русские офицеры, что вам сошьют военные мундиры согласно вашему бывшему званию: есаул, полковник, сотник… Выступать в лагерях вы будете только в форме царской армии… Еще, ближайшие две-три недели с вами будут работать наши специалисты из управления пропаганды, офицеры абвера и… ваши земляки. Да-да, господа, ваши земляки из казачьего сословия. В разное время они были взяты в плен или сами пришли к нам, а сейчас служат великой Германии. Вам же придется запомнить много интересных фактов, чтобы использовать в своих выступлениях перед военнопленными: приказы Сталина «Ни шагу назад», «О предателях», фамилии расстрелянных генералов и маршалов, положение дел на фронтах… Обо всем этом позаботятся наши специалисты. Вопросы есть? Ну, в общих чертах задачу я вам поставил. Ратке, продолжайте без меня…
– Господин полковник, – чуть вперед выдвинулся болезненный ротмистр, – вы русский или немец? Где вы научились так нашему языку?
– Я – немец, ротмистр Селин, я – сын великой Германии, но я много лет работал в России в 30-е годы, знал многих ваших командиров, мне приходилось встречаться с маршалом Тухачевским… Ваши вожди не умеют или не хотят беречь свой народ, так хоть вы сами себя здесь сберегите! Да, кстати, господин ротмистр, есть предписание исключить вас из этой группы… по состоянию здоровья. Ну, куда вам с вашей астмой и камнями в почках?! Вы пройдете сейчас со мной…
– Меня расстреляют? – ротмистр остановился как вкопанный и заметно побледнел.
– Ну, что вы, Селин, моя великая родина не воюет со стариками и инвалидами… Вас отправят туда, где вы жили, но с одним условием, что вы никому и никогда не расскажете о нашей сегодняшней встрече и разговоре…
– Слово русского офицера, господин полковник! – Еще до конца не веря словам немца, ротмистр принял стойку «смирно» и сделал резкий кивок головой: так офицеры приветствуют друг друга.
...По дороге в канцелярию в глухом переулке Вены полковник приказал шоферу остановить машину, а ротмистру предложил выйти:
– Вы свободны уже сейчас, господин ротмистр, прошу…
Покинув машину, Селин недоуменно стал оглядываться: вечерело, совершенно незнакомый город, в кармане не было ни денег, ни документов (их предусмотрительно забрали у всех военнопленных в канцелярии по делам военнопленных).
– Господин полковник, а куда я?.. – Мужчина наклонился к раскрытой двери машины, откуда ему улыбался немец, но два коротких выстрела, сделанные шофером в спину, в упор, оставили фразу неоконченной.
– Поехали, Ганс, – удовлетворенно улыбаясь, проговорил полковник. – Сегодня мы все свои дела сделали, можно и отдохнуть…
Глава 3
По лесной дороге, распаханной танковыми гусеницами, в клубах утреннего тумана двигался человек. Шум его шагов скрадывали пожухшая трава да шелест желтеющих крон высоких деревьев. Тем не менее он шел осторожно, неторопливо, явно не рассчитывая на встречу с кем-либо. Лет сорока, он был высок, чуть сутул, а лицо заросло густой рыжеватой щетиной: ни дать ни взять леший, что обходит свои владения. Грязная гражданская одежда говорила за то, что в ней этот мужчина провел много дней и одолел не один десяток километров. Потянуло дымком, и дорога зазмеилась среди укреплений воинской части…
Старшина Леонтьев, убедившись, что ротный повар занялся приготовлением завтрака, прилег на плащ-палатку, брошенную поверх ветоши, рассчитывая еще полчаса покемарить, но, кинув взгляд на дорогу, заметил в тумане одинокую фигуру.
– Стой, кто идет?! Руки вверх! – Подхватив с земли автомат, он быстрым шагом бросился наперерез путнику.
В тот же день командир роты лейтенант Берендеев отправил донесение командиру батальона следующего содержания: « …сегодня, 20 августа 1943 года, около 6 часов утра, боевым охранением 7-й стрелковой роты был задержан перебежчик со стороны противника, который заявил, что он, бывший сержант Красной Армии Кузнецов Никита Гордеевич, бежал из плена, переплыл реку Донец и шел в расположение наших войск. Оружия при себе не имел, сопротивления не оказал. Просит встречи с офицером военной разведки для передачи важной информации…».
Ближе к обеду того же дня из отдела контрразведки СМЕРШ 33-го стрелкового корпуса прибыл капитан Калинин.
– Ну, Берендеев, показывай своего лазутчика,– веселым голосом приветствовал командира роты капитан.
– Да вот он, товарищ капитан, в землянке, под охраной, как и положено…
Офицеры вошли в тесную и мрачную землянку. Находившийся там мужчина с впалыми глазами, изможденным лицом, заросшим грязным волосом, с трудом поднялся с топчана.
– Это и есть твой беглый пленный? – Калинин внимательно разглядывал узника.
– Да, это он, товарищ капитан…
– Кузнецов Никита Гордеевич, бывший сержант Красной Армии. В феврале этого года с остатками роты попал в немецкий плен. Находился в концлагере под Краматорском. Был зачислен в разведшколу абвера, направлен в советский тыл с особым заданием…
– Что-о?! – изумленно взревел командир роты, а рука его непроизвольно пыталась открыть кобуру с револьвером. – Ты же сказал, что бежал из плена?
– Так кто же ты все-таки? – Контрразведчик с застывшей на лице усмешкой поглядывал то на командира роты, то на пленника.
– Я уже доложил, товарищ…
– Эй, полегче с товарищем-то! Брянский волк тебе товарищ! – Лейтенант оставил в покое кобуру, снял фуражку и вытер обильный пот, что выступил у него на лбу. – Ну, надо же – агент абвера!..
– А что же ты сразу не сказал лейтенанту, что ты вражеский агент? – капитан, казалось, с улыбкой смотрел на Никиту.
– Меня сейчас командир роты чуть не застрелил в вашем присутствии, а старшина и повар, что меня задержали, сразу бы и шлепнули там же, у дороги – по законам военного времени!
– Берендеев, могли бы твои орлы шлепнуть его при задержании «по законам военного времени»?
– Конечно, могли … Жаль, не сделали… Во, фрукт попался!.. – Лейтенант все еще не мог успокоиться.
– И что вы можете мне сообщить особо ценного, бывший сержант Кузнецов?
– О разведшколе абвера, о ее руководстве, преподавателях, как немецких, так и бывших красных командирах, о численности курсантов, о цели существования школы и маршрутах разведчиков, что засылались и засылаются к вам в тыл.
– Немало, скажем откровенно, немало… Неужто ты все это помнишь и сможешь мне рассказать? – Капитан с недоверием смотрел на пленника.
– Так точно, тов… гражданин капитан…
– Хм-м, пусть будет «гражданин»…. Ну, что, Виктор Иванович, спасибо тебе, хорошего собеседника ты мне нашел! – Он крепко пожал руку лейтенанту. – Задерживать тебя больше не смею… Наверное, своих забот у тебя немало, так что ступай, а о том, что слышал – никому! А мне пришли сюда кого-нибудь из канцелярии, кто с грамотою дружит, да чтобы язык за зубами умел держать… Да, самовар организуй, что ли, сухариков каких-нибудь: я – с дороги, да и ему силы понадобятся… На пустой желудок никакая умная мысль в голову не полезет. И вот еще что, накорми моих солдат, и пусть потом Ефим Кочарян подежурит у этой землянки… Он знает, как надо…