* * *
В самом конце марта, тоже в субботу, Роман и Полина переехали в трехкомнатную квартиру в центре района. Конечно, кое-что в ней предстояло еще сделать, улучшить, но в целом она им нравилась: на третьем этаже девятиэтажки, хороший вид из окон, особенно из детской – в небольшой сквер около школы. Помогали переехать Анатолий и двое молодых парней из сантехслужбы, хорошие ребята Антоха и Петро.
Из бывшей квартиры Полины все необходимое вывезено, но все равно фургончик пришлось загружать дважды, накопилось всякого барахла. Рома рад бы выбросить многое, но Поля не позволила, и он махнул рукой: бабе виднее в домашних делах.
Хлопцы посидели недолго после разгрузки, выпили по паре рюмок и заторопились, а Толя задержался, помог кое-что расставить. Потом они с Романом сидели вдвоем на кухне. Толян свое решение об увольнении менять не собирался, он себя уже чувствовал наполовину там, на Алтае, рядом с полюбившейся Лидой. А здесь за окном не на шутку разгулялась поздняя метель, стегала по окну злыми снежными крупинками.
Роман посмотрел в заоконную сутемь.
– Толь, может, заночуешь? Погодка на улице сердитая...
Толя беспечно махнул рукой:
– А, ничего, доберусь! – Он был изрядно выпивши, но пытался размышлять трезво: – Ром, я не хочу лишний раз давать повод. Пока все не до конца решено, Танька не знает еще, что я насовсем уезжаю. Она думает, пошабашу, сопли на кулаки помотаю и вернусь. Я ж ей сказал, что меня попросили уволиться! – Анатолий сочно хохотнул. – А вот хрена два я вернусь. Там меня мужиком считают и ценят. Эх, Ромка, познакомить бы тебя с моей Лидушкой, это такая женщина! Ты б меня одобрил.
Толя встал со стула, прошел боком между столом и подвесным ящичком, который пока лежал на полу, и приблизился к Роману.
– Слушай, Ром, я вот чего любопытствую. Вот пост ты блюдешь, сало вон какое замечательное, а ты салатом губы мажешь, для чего это тебе?
Интерес чувствовался не праздный, поэтому Роман ответил со всей серьезностью:
– Чтобы не быть рабом своего брюха, а через него и более страшных пороков. Я так борюсь с ними, с пороками своими.
– С какими, например?
– Зависть, жадность, гордыня.
Толя задумался.
– Ром, я не все понимаю в этом, но уважаю тебя за силу воли. А давай-ка мы споем с тобой песню, которую всегда поет моя Лидушка.
– Какую?
– А я сейчас напою. Так, сейчас, такая грустная песня.
Толя потер лоб.
– А, вот, вспомнил.
Все ждала и ве-е-ерила
Се-ердцу вопреки.
Мы с тобой два бе-е-ерега
У одно-ой реки.
И сам прервал себя:
– Она мне говорит: «Суждено нам было с тобой встретиться теперь, молодым не судьба была жизнь вместе сложить, а теперь судьба. Вот мы с тобой и есть два берега у одной реки».
Зазвонил телефон Романа.
– Такси заказывали?
– Да.
– Выходите! – и оператор назвал номер авто-мобиля.
– Толя, такси подъехало, я тебя провожу.
* * *
Анатолий отработал последнюю смену, и они решили попить пивка на прощание. Поехали в район, где живет Роман, там пивной бар близко от остановки.
Роман не вспоминал о Чухновском, а вот на подходе к пивбару вспомнил и даже подумал, что может увидеть его. Так оно и вышло. Роман сразу увидел Иннокентича, едва заглянул в зал. Бывший интеллигент сидел слева, склонившись над столом с пустым пластмассовым стаканом, рядом лежала смятая шапочка. Словно почувствовав взгляд, он медленно поднял голову и повернулся к входу, но взгляд скользнул по Роману равнодушно.
У продавца, носатой худощавой бабенки с пестрой головой, они купили по паре бокалов, Толя взял еще двух вяленых окуньков, а Рома себе чипсы. Второй раз за Великий пост ему приходится употреблять спиртное, и оба раза вынужденно, иначе бы его не поняли. После переезда он выпил с ребятами немного водки, и вот сейчас Толя захотел его угостить на прощание. отказаться – обида останется у товарища, потом ее не загладить.
Они сели справа за ближний столик. Толя поднял бокал:
– Ну, давай, дружище, выпьем за здоровье друг друга. И чтобы все в жизни у нас ладилось, и чтоб мы не забывали друг друга.
Выпили, Толя толстыми пальцами удивительно ловко чистил небольшую рыбку, а Рома хрустел чипсами и посматривал через проход. Чухновский головы больше не поворачивал, он ее совсем опустил на столик, рядом с рукой. На нем то же пальто, в котором он приходил к Роме на день рождения, но сейчас оно было в самом плачевном состоянии.
– Толь, я на секунду подойду вон к тому человеку, – кивнул Роман, показывая через проход.
– Что, знакомый?
– Да, мой бывший преподаватель в институте.
– Ханыга. Зачем он тебе?
– Мне надо спросить его кое о чем.
– Ну, иди, я тебе не указ.
– Здравствуй, Иннокентич, – сказал Роман, подойдя.
Голова приподнялась, потом повернулась, все это в замедленном темпе. Один глаз сощурен, другой в мутной слезе, но узнал.
– А-а, Ромочка.
– Иннокентич, ты же вроде собирался уезжать?
Скривилась щека и дернулась.
– Облом, Рома, большой облом. Моя карга приказала долго жить, сдохла матушка, и все пошло прахом. Никому не нужен стал старый русский интеллигент.
«Русский? Не так давно ты готов был назвать себя польским интеллигентом». Но вслух Роман этого не сказал, негоже пинать упавшего.
– Ромочка, угости пивом своего бывшего препода.
И пока Роман доставал полтинник, Чухновский уже вскочил, откуда только силы взялись.
– Спасибо, Рома.
Быстрым шагом он вышел из зала, но пошел не к стойке, а на выход; прозвенел дверной колокольчик.
– Ты что, денег дал этому старику? – спросил Толя.
– Немного. Жалко его.
Думал, что Толя скажет что-то вроде: «Всех не пожалеешь». Но тот сказал совсем другое, неожиданное:
– Да, старых надо жалеть. Мы тоже такими станем. И вообще, почему люди стали такими жадными, все хапают, хапают? Я к своей Лидушке готов голым-босым помчаться.
Затем направление его мысли изменилось.
– Рома, я вот тут подумал... А что, если ты летом ко мне приедешь со своим семейством? У нас раздолье – душа радуется. И рыбалка хорошая, там же Обь недалеко.
– Да разве я против? У меня как раз отпуск в июне.
– Во-от, короче, решили. Ну, давай еще по пивку.
И вдруг сумрак набежал на лицо товарища, до этого весело-беззаботное.
– Ромка, мне почему-то тяжело расставаться с тобой. Будто что-то прямо с кровью отрывать от себя приходится. Я тут много думал в последнее время, особо когда Лидушку полюбил. Ты меня научил думать. Я помню, раньше, когда ты про частную собственность говорил, какая она подлая, я не особо верил. А коснулось меня лично, в семейке моей, и задумался. Нагляделся я на хапуг этих досыта. Я даже вспомнил, как мы с тобой чуть не подрались, помнишь, из-за натовского флага?
Роман кивнул:
– Помню.
– Ты меня прости, я тогда дурак дураком был. А сейчас, когда на Украине такое творится, я многое понял.
– Я рад, Толя.
– Жалко, что я уезжаю. Но я думаю, мы с тобой не потеряем друг друга.
Роман был чрезвычайно тронут словами Анатолия.
– Конечно, я обязательно приеду к тебе летом, – пообещал он.
– Ну, давай тогда выпьем за встречу.
* * *
Накануне поездки за Глебом у Романа и Полины опять произошла размолвка. Она настаивала, чтобы Глеб доучился в прежней школе, мол, незачем дергать мальчишку в конце учебного года. Роман же говорил, что нехорошо, когда сын живет отдельно от родителей. Между Глебом и матерью и без того отчуждение до конца не исчезло (они даже не звонили друг другу), а тут ребенок уже собрался и очень ждет, если сейчас его не забрать, у него возникнет большая обида на них... Поля под напором мужа уступила, но ехать не очень хотела.
Роман встал рано, горячо помолился о даровании здравия своим близким, о прощении им грехов, просил Господа помочь ему в делах добрых. Он помнил, что сегодня должна состо-яться важная встреча, но был уверен, что все обойдется благополучно. Разбудил Полину, они позавтракали, и он вышел на улицу раньше нее, чтобы прогреть двигатель.
Погодка стояла чудесная. За ночь под-морозило, у подъезда еще похрустывал под ногами ледок, но солнышко уже поднялось из-за домов и на небе не было ни облачка. День обещал быть хорошим. Вскоре вышла Полина в теплой синей куртке и черной шапочке, выражение лица недовольное.
– Меня опять тошнило, может, я все же не поеду?
У нее уже наметился живот, и характер скатывался в стервозность.
Роман ответил внешне спокойно:
– Как хочешь, можешь и не ехать.
Но она уловила скрываемое раздражение.
– А-а, тебе безразлично, поеду я или нет! Ты совсем ко мне охладел. Может, ты уже подыскал себе другую, без брюха?
Не хватало еще поругаться.
– Поля, пожалуйста, успокойся. Ты едешь?
Она решительно распахнула заднюю дверцу машины.
...Буран радостно всколготился, лаял и метался на цепи, когда машина остановилась у калитки. Но едва они зашли во двор, пес лег на взбитый его же лапами снег, подтаявший и смешанный с комьями грязи, и заскулил пронзительно-жалобно, как малое дитя.
Полина удивленно спросила:
– Что это с ним?
Роман присел.
– Что-что. Он же чувствует разлуку с Глебом. Буранушка, милый мой, успокойся.
Пес поднял морду, лизнул Роману руку и опять уронил голову на холодную землю. Он уже не скулил, закрыл глаза. На порог выскочил Глеб в одной рубашке, в трикотажных штанах и тапочках.
– Папка приехал, мой папка приехал!
Подлетел к Роману, ткнулся ему в куртку, обнял за бедра руками.
– А мы уже все собрали, я и игрушки свои собрал. – Потом он увидел лежащую собаку: – Пап, а Бурана мы с собой возьмем?
Вопрос, конечно, интересный. И главное, неожиданный. Пока Роман обдумывал ответ, Поля уже высказала свой:
– Собаки нам только не хватает. Не выдумывай, Глеб, здесь ей лучше, есть где побегать, в квартире она заскучает.
Сын, насупясь, глянул на нее:
– Другие же держат в квартирах, и ничего.
Роман вмешался дипломатично:
– Не сейчас. Давай обустроимся как следует, а там решим.
Теща настряпала пельмени, на печке уже закипала вода в большой кастрюле. Женщины собирали на стол, для Романа открыли банку соленых огурцов.
Они уже сели, как вдруг через двойные рамы пробился властный звук автомобильного клаксона. Все повернули головы к окну.
– Кривой Потап приехал, его машина, – осевшим голосом сказал Глеб. – У-у, вражина, явился!
На часах было без одной минуты одиннадцать. Честно говоря, Роман до этого самого момента не верил, что Потап приедет и будет требовать деньги. Слишком уж это было бесчеловечно. Но на дороге стоял огромный джип с целым рядом фар на крыше кабины, и из него уже выходили люди, трое. Они тронулись через дорогу, впереди сам Потап, чуть сзади двое парней, у обоих что-то в руках, издали не разобрать.
Полина уронила вилку на стол и побледнела. Проговорила сдавленно:
– О господи, что с нами будет?
Теща сохранила спокойствие, видно, за жизнь повидала всякого, притерпелась. Она прикрикнула на дочь:
– Ну, чего затряслась? Он не зверь, не сожрет!
Дрожь и Романа настигла, прокатилась волной по телу. «Ну что ж, чему быть, того не миновать, – подумал он. – Надо идти встречать».
– Так, сидите дома, я пойду поговорю с ним, – произнес вслух бодро. Даже попытался пошутить: – Может, даже приглашу на тещины пельмени.
Поля смотрела замороженными глазами. Роман прошел к входной двери, обулся (куртку надевать не стал, остался в свитере), толкнул дверь. Буран метался на цепи, исходил свирепым лаем.
Глеб догнал на крыльце.
– Папа, на, возьми, у них же ружье, – углядел молодыми глазами.
В руке мальчишки был топор.
Роман взял его и сказал сыну:
– А теперь иди в дом.
Потап в высокой меховой шапке и черной кожаной куртке уже стоял у калитки. Высокий полный парень за ним держал на плече двустволку, а у второго, вставшего около машины Романа, в руке была бита, он ею задумчиво постукивал по бамперу.
Роман вначале держал топор опущенным вниз. Но после того, как сопровождающий хозяина охранник снял двустволку с плеча, направил на него, сказал «пу-уф» и молодо-весело захохотал, он понес оружие уже перед собой в полусогнутой руке. Встал в полуметре от ограды, Потап стоял примерно на таком же расстоянии с другой стороны, перед ручьем, несущим талую воду вдоль заборчика. Солнышко поднялось уже высоко, и потеплело.
У Потапа во рту сигарета, он перекатывает ее из одного угла рта в другой, изображает улыбку, да только разновзглядные глаза не улыбчивы.
– Ну, здравствуй, Рома. Что же ты встречаешь гостей с топором? Нехорошо.
– Здравствуй, Потап. А ты разве с цветами в гости пришел?
Короткое «хо-хо!» веселостью и не пахнет.
– Ну, надо же тебя малехо попугать, чтоб ты сговорчивее стал. – И тут же добавил грозно: – Да уйми ты псину, а то мы уймем ее навсегда!
Роман обернулся и зычно крикнул, дабы пес лучше понял:
– Буран, на место!
Лай стих.
– Ну так что, Рома, ты так и не намерен возместить мне ущерб?
– Не намерен.
– А ты, оказывается, борзой. Ты что же думаешь, если ты мне понравился, так теперь тебе все можно? Нет, шалишь. Короче, или отдавай деньги, или я заберу Полинку. Она же здесь, я знаю.
Если раньше глубоко внутри Романа и таилось чувство страха, то теперь оно быстро растворялось в гневе.
Он ответил с ледяным спокойствием:
– А ты попробуй забрать.
Подошел второй парень, цветная шапочка чудом держалась на кучерявом затылке, битой он теперь постукивал по ладони.
– В натуре, Потап, че мы с ним вошкаемся? Дай мы рубанем его, не успеет и топор поднять.
Наступал момент истины, который ясно покажет, кто есть кто.
Подняв топор на уровень головы и толкнув калитку, Роман шагнул навстречу противникам. Смотрел при этом на парня с битой, и слова адресовывались ему:
– Тебя я достану первого.
Потап непроизвольно отступил вправо, парень с двустволкой попятился в другую сторону, прижимая ружье к груди. Они не ожидали такого разворота событий. Одно дело стоять с оружием втроем против одного и рисоваться, и совсем другое – оказаться в опасной близости от смертоносной стали топора в руке отчаянного мужика. Тот парень, который хотел «рубануть» Романа, суетливо запереступал ногами назад и заскользил на ненадежном весеннем грунте. Потом поехал телом вбок, взмахнул руками, так что бита выпала, а сам он шмякнулся на жижеобразную землю. И, перевернувшись на живот, быстро пополз к дороге – прочь от топора.
Роман уже начал рывок за ним, но тут услышал крик за спиной: «Папа!» – и почувствовал, как пальцы Глеба вцепились в его свитер сзади. Буквально следом раздался крик: «Рома!» – и Полина ухватилась за его поднятую руку с топором.
Потап отступил еще дальше вправо и произнес удивленно:
– Етишь твою переетишь, сколько защитников!
Действительно, с такой поддержкой не страшен никакой враг. Поэтому в словах Романа зазвучала непреклонная уверенность:
– Потап, уходи, иначе вам худо будет. Если вы меня не застрелите сразу, я вас изрублю.
Дрогнул Потап, отвел вихлястые глаза.
– Эх, Рома, Рома... Зря ты ко мне не пошел, я б тебя в люди вывел, люблю отчаянных. – Он хотел еще что-то добавить, но, видимо, побоялся показаться сентиментальным и гаркнул парням: – Бойцы, к машине бегом!
Роман, Глеб и Полина стояли втроем, прижавшись друг к другу, и смотрели, как команда Потапа грузилась в джип. Потом огромная машина развернулась рядом с купавинской «четверкой», вздымая тучи грязных брызг, выехала на асфальт и умчалась за поворот. А они все стояли, настоящая семья, где каждый за каждого. Их трое, но скоро будет четверо.
Вдруг голос Глеба прервал их общее молчание:
– Пап, посмотри на небо.
Роман поднял голову, Полина тоже. На небе действительно было чудесное явление. С запада успела наползти черная понизу туча, она заняла уже около трети небосвода, а на ней кочковатыми и клочковатыми уступами громоздились мощные облачные образования, и чем они были выше, тем светлее: их подсвечивало солнце, упрятанное где-то левее за большим отдельным облаком. Самый же верх всего облачного фронта был окрашен нежнейше-розово. А по остальному видимому небу плыли каравеллы, бригантины и маленькие лодочки облаков.
Нарастающий гул двигателя сломал очарование, отвлек от созерцания дивных небесных картин, он нес тревогу. Джип вылетел из-за поворота на бешеной скорости и теперь стремительно приближался. Сверлящий звук тормозов – и вот внедорожник встал в метре от них. За рулем сам Потап, без шапки, взъерошенный. Вышел, поднял дверь багажника, а потом появился из-за машины, таща за воротник куртки человека. Доволок до Купавиных и отпустил. Человек упал прямо в ручей головой, но быстро ее поднял. Это оказался парень, который поигрывал битой, а потом испугался топора. Шапочки на нем теперь не было, лицо все в крови, покрывающей разбитый лоб, нос и губы. Один глаз уже закрыт набухающей гематомой.
Потап отряхнул руки.
– Смотри, Рома, так я поступаю с трусами. Он очканул перед тобой и получил свое. Хочешь, забери его, будет твоим рабом. – Потом полез в карман куртки, вынул и протянул пачку денег, перетянутую резинкой: – Полинка, возьми на память обо мне и вам на обзаведенье.
Роман усмехнулся:
– Да, сегодня даешь, а завтра потребуешь вернуть с процентами.
Лицо у Потапа стало печальным.
– Ну зачем ты так, Рома? Даю слово советского офицера, что никогда не потребую.
Полина только плотнее обняла Романа.
– Да бери, не бойся. Кривой Потап может быть добрым человеком. Это подарок, – снова обратился он к ней. А потом ухмыльнулся: – И береги своего мужа, пока он башку свою не потерял.
Полина оторвалась от Романа, протянула руку, взяла пачку.
– Ну все, бывайте.
Они опять смотрели, как Потап сел за руль, выворачивал его. Джип взвыл и с пробуксовкой, круто поворачивая, рванулся к дороге, окатив машину Романа потоком грязи и воды, досталось немного и им.
Роман ладонью провел по джинсам Полины:
– Иди в дом, вымокла вся. – Повернулся к Глебу: – И ты иди.
Полину же интересовало другое:
– Рома, тут много денег.
– Ну и что, зачем они нам? Зря ты их взяла.
– Ну как зачем? Деньги разве бывают лишними?
– Бывают, еще как бывают. Иди в дом, простудишься.
– А ты?
– Да надо посмотреть, что с парнем.
– Тебе это надо? Полежит и встанет.
– Иди, иди.
Подал голос Глеб, до этого молча жавшийся к боку отца:
– Пап, я с тобой.
– Ну, пошли.
Парень пытался встать на четвереньки, одна рука у него тоже была в крови. Роман наклонился к нему, взял под плечи. Куртка скользкая, с нее течет, поднимать неудобно, но все же поднял, поставил лицом к себе.
– Стоять можешь?
Из кровавой каши голос прозвучал страшно:
– У-уди-и, ка-азел!
Неповрежденный глаз был полон ненависти. Парень вдруг оттолкнулся от Романа рукой и, неуверенно ставя ноги, пошел назад, туда, откуда его привезли.
– Дурило, не ходи туда, там тебя добьют! – крикнул Роман вслед.
Но парень только вяло махнул рукой.
Глеб спросил:
– Пап, он что, совсем дурак?
– Выходит, так, раз идет туда. Но это его выбор.
* * *
После весенних каникул Глеб пошел в новую школу. Все связанные с его переходом хлопоты Полина, по настоянию Романа, взяла на себя: у нее было больше свободного времени. Вскоре закончилась и другая бюрократическая волокита, Глеб официально стал Купавиным и Романовичем.
Двенадцатого апреля наступило Светлое Христово Воскресение. Поля дома постаралась как могла, правда, ее старания ограничились покраской яиц. Остальное они вкушали у старых Купавиных, там было всего вдосталь.
Роман перед поездкой к родителям волновался: неизвестно было, как старики встретят Глеба, они не могли забыть Машеньку; но все прошло великолепно, особенно понравились друг другу дед и внук. Мама вначале была несколько замкнута, сторонилась мальчика, но оттаяла, когда увидела, как восхищенно он смотрит на Романа, это ее подкупило. Чуть позже позвонил Анатолий, поздравил, сказал, что у него все налаживается.
* * *
Второго мая у Полины день рождения, намечали посидеть вечером, она приехала утром после смены и легла спать. Глебка убежал на улицу.
Роман после обеда включил телевизор, хотел посмотреть новости и увидел страшные кадры из Одессы. К этому шло, к этому вела бесчеловечная сущность национализма, именно из него рождался и колониализм, фашизм и современный американский империализм. Но как ни подготавливай себя, а видеть людей, выпрыгивающих из горящего здания с высоты пятого-шестого этажа, видеть, как их потом добивают битами и арматурой, – это страшно. И если ты нормальный человек, неравнодушный к чужому горю, то у тебя обязательно родится ненависть к ублюдкам, ставшим орудием в чьих-то кровавых руках.
«Мрази, мрази, фашисты проклятые! – твердил про себя Роман. – А где же народ, почему он не поднимается на свою защиту? Ведь это Одесса – город-герой! Неужто стерпят? Неужто не понимают люди, что их ужасом приводят к покорности?»
Ненависть родилась, черным сгустком легла в сердце, она не рассосется, будет лежать и поддавливать сердечную мышцу, ждать момента, выплеска. Это не противоестественная ненависть, переродившаяся из присущей божественной природе человека нетерпимости к греху и порокам именно из-за греховности человеческой, а естественная, сущностная, изначальная, активно не принимающая сатанинское зло. И она выплеснется только на источник зла.
У Романа впервые мелькнула мысль о том, что ему придется поехать туда, на Украину, воевать с нечистью. В сорок пятом фашизм мы не добили, не выжгли огнем эту заразу, союзнички не дали. Они держали фашизм полузадушенным, чтобы самим не пострадать нечаянно, держали для нужного момента войны с Россией, и вот сейчас этот момент настает.
«Может, хоть сейчас, после этих страшных событий на Украине, в Донбассе-то уже тоже начинает литься кровь, народ русский поймет наконец, что жить только ради пуза и счета в банке нельзя, это дорога в пропасть. У нас в России тоже полно одурманенных людей, и майдан на Красной площади вовсе не плод моего воспаленного сознания».
Полина встала позже, Роман уже несколько успокоился. Она зашла в большую комнату, где он сидел и думал, осторожно присела к нему на подлокотник кресла, привычно взъерошила его волосы.
– Не слышу поздравлений, и никаких приготовлений к празднику. В чем дело, Рома?
Роман поймал ее руку, ему сейчас даже думать о каком-то застолье казалось кощунством. А еще он вспомнил, что в его день рождения тоже пролилась большая кровь на Украине. случайно ли такое совпадение?
– Поля, в Одессе бандеровцы сожгли десятки людей заживо.
– Да?
Ему показалось, что она восприняла эту жуткую новость совершенно равнодушно, заговорил громче и эмоциональнее:
– Ты только послушай! Загнали сотни людей в Дом профсоюзов и закидали окна бутылками с зажигательной смесью! А потом тех, кто выпрыгивал, добивали подручными средствами.
Она по-прежнему была в игривом настроении и хотела снова поворошить его кудри.
– Да перестань ты! Там люди русские погибли, а ты!..
Она начала обижаться:
– А что я? Я их воскрешу, что ли? Да и какие русские там погибли? Хохлы меж собой грызутся, мы-то при чем?
Роман не выдержал:
– Что ты несешь?! Как это при чем?! Сейчас промолчим – завтра они наш дом закидают зажигалками! Наш! Ты понимаешь это?!
– Не кричи, пожалуйста, – поморщилась Полина, – ребенка напугаешь. И кстати, у нас девчонки говорили, что это наши так показывают, а на самом деле на майдане все не так было и в Крыму тоже. Так что, может, и здесь подделали? Кому-то это, наверное, выгодно?
Роман был ошарашен:
– Ты понимаешь, что городишь? По-твоему, это Россия разжигает ненависть к Украине?
Полина встала с подлокотника, сказала смущенно:
– Ну, я не знаю, но люди-то говорят.
И тут он взорвался:
– Дура ты конченая! Уйди с глаз моих!
Щеки у Полины вспыхнули злым румянцем.
– Сам урод! – бросила, как камень, и вышла, хлопнув дверью.
Трудно налаживалась у них совместная жизнь. Был момент во время наезда Потапа, когда их семья ощутила себя одним целым, и тогда казалось, что так будет всегда. Но нет, уже на следующий день случилась ссора. И потом еще так бывало не раз.
Полина не хотела ходить по магазинам, готовить не научилась и не стремилась научиться, даже постирать в машинке и то не могла. Она считала, что с нее достаточно работы, к тому же она ждет ребенка. Любимым ее занятием было «зависать» в интернете, она могла часами не вставать со стула перед компьютером, который теперь стоял в спальне, а муж и сын оставались вне зоны ее внимания.
Глеб относился к матери как к какой-то родственнице: она вроде бы своя, а вроде и чужая. Поля тоже не особо стремилась вернуть любовь сына, ее любовь сосредоточилась на новой жизни, формирующейся в ней.
* * *
Забежал Глеб, даже не стал разуваться.
– Пап, дай что-нибудь куснуть!
– А что, раздеться, умыться и поесть за столом нет времени?
– Ага, нету. Сейчас пацаны подойдут, бежать надо.
– Ну, раз надо... – Роман пошел на кухню, приготовил два больших бутерброда, вынес стоящему у порога Глебу: – На.
– Да мне одного хватит, зачем два?
– Ты ж не один играешь, поделись с товарищами.
Глеба это озадачило.
– Пап, да сейчас никто ни с кем не делится, – попытался объяснить он.
– А ты поделись. Потом, возможно, и они начнут. Ты им пример подай.
Сын смотрел непонимающе.
– Глеб, нельзя есть одному в коллективе, не по-людски это.
Но все равно мальчишка не понял. Основы эгоизма в нем уже заложены, придется их ломать.
– Ладно, потом объясню, – сказал Роман. – Беги.
– Спасибо!
Глебка крутанулся на месте, выскочил. При таких резких движениях легкая хромота его становилась заметна. А еще тогда, когда он уставал и нога побаливала.
«Нет, все же сын у меня хороший, – подумал Роман. – Я его воспитаю добрым и честным человеком, постараюсь воспитать».
Только успел так решить про себя, как подоспели другие мысли:
«А если меня убьют? Как он будет жить без меня? И Полина как будет? Вправе ли я бросить беременную жену и малого сына?
Стоп! Почему обязательно убьют? А может, вообще скоро сметут эту погань, народ поднимется и сметет? Всякое возможно. Вон и в Харькове уже люди оказывают бандеровцам сопротивление. Ну, посмотрим.
А с Полей я нехорошо поступил. Надо же было спокойно ей объяснить, а я только орать умею и оскорблять. У жены день рождения, а я ей вместо подарка закатил скандал. Пойду извинюсь. Да и все же надо хоть какой-то стол собрать, подарок вручить».
Он вышел в коридор и толкнул дверь спальни, но там жены не оказалось и в комнате Глеба тоже. Зазвонил телефон, и он бегом вернулся в большую комнату, думал, что это Поля. Но звонила теща.
– Ромочка, зятек, привет.
– Здравствуйте, Надежда Григорьевна.
– Ром, ну что ты мне все выкаешь, я тебе сколько раз говорила. Что я тебе, какая-нибудь барыня?
– Простите, но на все нужно время.
– Ладно. Слушай, я ж к вам собралась, звоню Полинке кой-чего обговорить, а она трубку не берет. В чем дело?
– Извините, Надежда Григорьевна, так получилось, но праздник отменяется.
– Вот те раз! Полька, поди, чего-то отчебучила? То-то трубку не берет.
– Да нет, тут другие причины.
– Ну, тогда сами разбирайтесь. Раз так, я пойду в огороде поковыряюсь. Ты вскопать-то поможешь?
– Ну а как же, обязательно, когда скажете.
– Ну, бывай.
В самом конце марта, тоже в субботу, Роман и Полина переехали в трехкомнатную квартиру в центре района. Конечно, кое-что в ней предстояло еще сделать, улучшить, но в целом она им нравилась: на третьем этаже девятиэтажки, хороший вид из окон, особенно из детской – в небольшой сквер около школы. Помогали переехать Анатолий и двое молодых парней из сантехслужбы, хорошие ребята Антоха и Петро.
Из бывшей квартиры Полины все необходимое вывезено, но все равно фургончик пришлось загружать дважды, накопилось всякого барахла. Рома рад бы выбросить многое, но Поля не позволила, и он махнул рукой: бабе виднее в домашних делах.
Хлопцы посидели недолго после разгрузки, выпили по паре рюмок и заторопились, а Толя задержался, помог кое-что расставить. Потом они с Романом сидели вдвоем на кухне. Толян свое решение об увольнении менять не собирался, он себя уже чувствовал наполовину там, на Алтае, рядом с полюбившейся Лидой. А здесь за окном не на шутку разгулялась поздняя метель, стегала по окну злыми снежными крупинками.
Роман посмотрел в заоконную сутемь.
– Толь, может, заночуешь? Погодка на улице сердитая...
Толя беспечно махнул рукой:
– А, ничего, доберусь! – Он был изрядно выпивши, но пытался размышлять трезво: – Ром, я не хочу лишний раз давать повод. Пока все не до конца решено, Танька не знает еще, что я насовсем уезжаю. Она думает, пошабашу, сопли на кулаки помотаю и вернусь. Я ж ей сказал, что меня попросили уволиться! – Анатолий сочно хохотнул. – А вот хрена два я вернусь. Там меня мужиком считают и ценят. Эх, Ромка, познакомить бы тебя с моей Лидушкой, это такая женщина! Ты б меня одобрил.
Толя встал со стула, прошел боком между столом и подвесным ящичком, который пока лежал на полу, и приблизился к Роману.
– Слушай, Ром, я вот чего любопытствую. Вот пост ты блюдешь, сало вон какое замечательное, а ты салатом губы мажешь, для чего это тебе?
Интерес чувствовался не праздный, поэтому Роман ответил со всей серьезностью:
– Чтобы не быть рабом своего брюха, а через него и более страшных пороков. Я так борюсь с ними, с пороками своими.
– С какими, например?
– Зависть, жадность, гордыня.
Толя задумался.
– Ром, я не все понимаю в этом, но уважаю тебя за силу воли. А давай-ка мы споем с тобой песню, которую всегда поет моя Лидушка.
– Какую?
– А я сейчас напою. Так, сейчас, такая грустная песня.
Толя потер лоб.
– А, вот, вспомнил.
Все ждала и ве-е-ерила
Се-ердцу вопреки.
Мы с тобой два бе-е-ерега
У одно-ой реки.
И сам прервал себя:
– Она мне говорит: «Суждено нам было с тобой встретиться теперь, молодым не судьба была жизнь вместе сложить, а теперь судьба. Вот мы с тобой и есть два берега у одной реки».
Зазвонил телефон Романа.
– Такси заказывали?
– Да.
– Выходите! – и оператор назвал номер авто-мобиля.
– Толя, такси подъехало, я тебя провожу.
* * *
Анатолий отработал последнюю смену, и они решили попить пивка на прощание. Поехали в район, где живет Роман, там пивной бар близко от остановки.
Роман не вспоминал о Чухновском, а вот на подходе к пивбару вспомнил и даже подумал, что может увидеть его. Так оно и вышло. Роман сразу увидел Иннокентича, едва заглянул в зал. Бывший интеллигент сидел слева, склонившись над столом с пустым пластмассовым стаканом, рядом лежала смятая шапочка. Словно почувствовав взгляд, он медленно поднял голову и повернулся к входу, но взгляд скользнул по Роману равнодушно.
У продавца, носатой худощавой бабенки с пестрой головой, они купили по паре бокалов, Толя взял еще двух вяленых окуньков, а Рома себе чипсы. Второй раз за Великий пост ему приходится употреблять спиртное, и оба раза вынужденно, иначе бы его не поняли. После переезда он выпил с ребятами немного водки, и вот сейчас Толя захотел его угостить на прощание. отказаться – обида останется у товарища, потом ее не загладить.
Они сели справа за ближний столик. Толя поднял бокал:
– Ну, давай, дружище, выпьем за здоровье друг друга. И чтобы все в жизни у нас ладилось, и чтоб мы не забывали друг друга.
Выпили, Толя толстыми пальцами удивительно ловко чистил небольшую рыбку, а Рома хрустел чипсами и посматривал через проход. Чухновский головы больше не поворачивал, он ее совсем опустил на столик, рядом с рукой. На нем то же пальто, в котором он приходил к Роме на день рождения, но сейчас оно было в самом плачевном состоянии.
– Толь, я на секунду подойду вон к тому человеку, – кивнул Роман, показывая через проход.
– Что, знакомый?
– Да, мой бывший преподаватель в институте.
– Ханыга. Зачем он тебе?
– Мне надо спросить его кое о чем.
– Ну, иди, я тебе не указ.
– Здравствуй, Иннокентич, – сказал Роман, подойдя.
Голова приподнялась, потом повернулась, все это в замедленном темпе. Один глаз сощурен, другой в мутной слезе, но узнал.
– А-а, Ромочка.
– Иннокентич, ты же вроде собирался уезжать?
Скривилась щека и дернулась.
– Облом, Рома, большой облом. Моя карга приказала долго жить, сдохла матушка, и все пошло прахом. Никому не нужен стал старый русский интеллигент.
«Русский? Не так давно ты готов был назвать себя польским интеллигентом». Но вслух Роман этого не сказал, негоже пинать упавшего.
– Ромочка, угости пивом своего бывшего препода.
И пока Роман доставал полтинник, Чухновский уже вскочил, откуда только силы взялись.
– Спасибо, Рома.
Быстрым шагом он вышел из зала, но пошел не к стойке, а на выход; прозвенел дверной колокольчик.
– Ты что, денег дал этому старику? – спросил Толя.
– Немного. Жалко его.
Думал, что Толя скажет что-то вроде: «Всех не пожалеешь». Но тот сказал совсем другое, неожиданное:
– Да, старых надо жалеть. Мы тоже такими станем. И вообще, почему люди стали такими жадными, все хапают, хапают? Я к своей Лидушке готов голым-босым помчаться.
Затем направление его мысли изменилось.
– Рома, я вот тут подумал... А что, если ты летом ко мне приедешь со своим семейством? У нас раздолье – душа радуется. И рыбалка хорошая, там же Обь недалеко.
– Да разве я против? У меня как раз отпуск в июне.
– Во-от, короче, решили. Ну, давай еще по пивку.
И вдруг сумрак набежал на лицо товарища, до этого весело-беззаботное.
– Ромка, мне почему-то тяжело расставаться с тобой. Будто что-то прямо с кровью отрывать от себя приходится. Я тут много думал в последнее время, особо когда Лидушку полюбил. Ты меня научил думать. Я помню, раньше, когда ты про частную собственность говорил, какая она подлая, я не особо верил. А коснулось меня лично, в семейке моей, и задумался. Нагляделся я на хапуг этих досыта. Я даже вспомнил, как мы с тобой чуть не подрались, помнишь, из-за натовского флага?
Роман кивнул:
– Помню.
– Ты меня прости, я тогда дурак дураком был. А сейчас, когда на Украине такое творится, я многое понял.
– Я рад, Толя.
– Жалко, что я уезжаю. Но я думаю, мы с тобой не потеряем друг друга.
Роман был чрезвычайно тронут словами Анатолия.
– Конечно, я обязательно приеду к тебе летом, – пообещал он.
– Ну, давай тогда выпьем за встречу.
* * *
Накануне поездки за Глебом у Романа и Полины опять произошла размолвка. Она настаивала, чтобы Глеб доучился в прежней школе, мол, незачем дергать мальчишку в конце учебного года. Роман же говорил, что нехорошо, когда сын живет отдельно от родителей. Между Глебом и матерью и без того отчуждение до конца не исчезло (они даже не звонили друг другу), а тут ребенок уже собрался и очень ждет, если сейчас его не забрать, у него возникнет большая обида на них... Поля под напором мужа уступила, но ехать не очень хотела.
Роман встал рано, горячо помолился о даровании здравия своим близким, о прощении им грехов, просил Господа помочь ему в делах добрых. Он помнил, что сегодня должна состо-яться важная встреча, но был уверен, что все обойдется благополучно. Разбудил Полину, они позавтракали, и он вышел на улицу раньше нее, чтобы прогреть двигатель.
Погодка стояла чудесная. За ночь под-морозило, у подъезда еще похрустывал под ногами ледок, но солнышко уже поднялось из-за домов и на небе не было ни облачка. День обещал быть хорошим. Вскоре вышла Полина в теплой синей куртке и черной шапочке, выражение лица недовольное.
– Меня опять тошнило, может, я все же не поеду?
У нее уже наметился живот, и характер скатывался в стервозность.
Роман ответил внешне спокойно:
– Как хочешь, можешь и не ехать.
Но она уловила скрываемое раздражение.
– А-а, тебе безразлично, поеду я или нет! Ты совсем ко мне охладел. Может, ты уже подыскал себе другую, без брюха?
Не хватало еще поругаться.
– Поля, пожалуйста, успокойся. Ты едешь?
Она решительно распахнула заднюю дверцу машины.
...Буран радостно всколготился, лаял и метался на цепи, когда машина остановилась у калитки. Но едва они зашли во двор, пес лег на взбитый его же лапами снег, подтаявший и смешанный с комьями грязи, и заскулил пронзительно-жалобно, как малое дитя.
Полина удивленно спросила:
– Что это с ним?
Роман присел.
– Что-что. Он же чувствует разлуку с Глебом. Буранушка, милый мой, успокойся.
Пес поднял морду, лизнул Роману руку и опять уронил голову на холодную землю. Он уже не скулил, закрыл глаза. На порог выскочил Глеб в одной рубашке, в трикотажных штанах и тапочках.
– Папка приехал, мой папка приехал!
Подлетел к Роману, ткнулся ему в куртку, обнял за бедра руками.
– А мы уже все собрали, я и игрушки свои собрал. – Потом он увидел лежащую собаку: – Пап, а Бурана мы с собой возьмем?
Вопрос, конечно, интересный. И главное, неожиданный. Пока Роман обдумывал ответ, Поля уже высказала свой:
– Собаки нам только не хватает. Не выдумывай, Глеб, здесь ей лучше, есть где побегать, в квартире она заскучает.
Сын, насупясь, глянул на нее:
– Другие же держат в квартирах, и ничего.
Роман вмешался дипломатично:
– Не сейчас. Давай обустроимся как следует, а там решим.
Теща настряпала пельмени, на печке уже закипала вода в большой кастрюле. Женщины собирали на стол, для Романа открыли банку соленых огурцов.
Они уже сели, как вдруг через двойные рамы пробился властный звук автомобильного клаксона. Все повернули головы к окну.
– Кривой Потап приехал, его машина, – осевшим голосом сказал Глеб. – У-у, вражина, явился!
На часах было без одной минуты одиннадцать. Честно говоря, Роман до этого самого момента не верил, что Потап приедет и будет требовать деньги. Слишком уж это было бесчеловечно. Но на дороге стоял огромный джип с целым рядом фар на крыше кабины, и из него уже выходили люди, трое. Они тронулись через дорогу, впереди сам Потап, чуть сзади двое парней, у обоих что-то в руках, издали не разобрать.
Полина уронила вилку на стол и побледнела. Проговорила сдавленно:
– О господи, что с нами будет?
Теща сохранила спокойствие, видно, за жизнь повидала всякого, притерпелась. Она прикрикнула на дочь:
– Ну, чего затряслась? Он не зверь, не сожрет!
Дрожь и Романа настигла, прокатилась волной по телу. «Ну что ж, чему быть, того не миновать, – подумал он. – Надо идти встречать».
– Так, сидите дома, я пойду поговорю с ним, – произнес вслух бодро. Даже попытался пошутить: – Может, даже приглашу на тещины пельмени.
Поля смотрела замороженными глазами. Роман прошел к входной двери, обулся (куртку надевать не стал, остался в свитере), толкнул дверь. Буран метался на цепи, исходил свирепым лаем.
Глеб догнал на крыльце.
– Папа, на, возьми, у них же ружье, – углядел молодыми глазами.
В руке мальчишки был топор.
Роман взял его и сказал сыну:
– А теперь иди в дом.
Потап в высокой меховой шапке и черной кожаной куртке уже стоял у калитки. Высокий полный парень за ним держал на плече двустволку, а у второго, вставшего около машины Романа, в руке была бита, он ею задумчиво постукивал по бамперу.
Роман вначале держал топор опущенным вниз. Но после того, как сопровождающий хозяина охранник снял двустволку с плеча, направил на него, сказал «пу-уф» и молодо-весело захохотал, он понес оружие уже перед собой в полусогнутой руке. Встал в полуметре от ограды, Потап стоял примерно на таком же расстоянии с другой стороны, перед ручьем, несущим талую воду вдоль заборчика. Солнышко поднялось уже высоко, и потеплело.
У Потапа во рту сигарета, он перекатывает ее из одного угла рта в другой, изображает улыбку, да только разновзглядные глаза не улыбчивы.
– Ну, здравствуй, Рома. Что же ты встречаешь гостей с топором? Нехорошо.
– Здравствуй, Потап. А ты разве с цветами в гости пришел?
Короткое «хо-хо!» веселостью и не пахнет.
– Ну, надо же тебя малехо попугать, чтоб ты сговорчивее стал. – И тут же добавил грозно: – Да уйми ты псину, а то мы уймем ее навсегда!
Роман обернулся и зычно крикнул, дабы пес лучше понял:
– Буран, на место!
Лай стих.
– Ну так что, Рома, ты так и не намерен возместить мне ущерб?
– Не намерен.
– А ты, оказывается, борзой. Ты что же думаешь, если ты мне понравился, так теперь тебе все можно? Нет, шалишь. Короче, или отдавай деньги, или я заберу Полинку. Она же здесь, я знаю.
Если раньше глубоко внутри Романа и таилось чувство страха, то теперь оно быстро растворялось в гневе.
Он ответил с ледяным спокойствием:
– А ты попробуй забрать.
Подошел второй парень, цветная шапочка чудом держалась на кучерявом затылке, битой он теперь постукивал по ладони.
– В натуре, Потап, че мы с ним вошкаемся? Дай мы рубанем его, не успеет и топор поднять.
Наступал момент истины, который ясно покажет, кто есть кто.
Подняв топор на уровень головы и толкнув калитку, Роман шагнул навстречу противникам. Смотрел при этом на парня с битой, и слова адресовывались ему:
– Тебя я достану первого.
Потап непроизвольно отступил вправо, парень с двустволкой попятился в другую сторону, прижимая ружье к груди. Они не ожидали такого разворота событий. Одно дело стоять с оружием втроем против одного и рисоваться, и совсем другое – оказаться в опасной близости от смертоносной стали топора в руке отчаянного мужика. Тот парень, который хотел «рубануть» Романа, суетливо запереступал ногами назад и заскользил на ненадежном весеннем грунте. Потом поехал телом вбок, взмахнул руками, так что бита выпала, а сам он шмякнулся на жижеобразную землю. И, перевернувшись на живот, быстро пополз к дороге – прочь от топора.
Роман уже начал рывок за ним, но тут услышал крик за спиной: «Папа!» – и почувствовал, как пальцы Глеба вцепились в его свитер сзади. Буквально следом раздался крик: «Рома!» – и Полина ухватилась за его поднятую руку с топором.
Потап отступил еще дальше вправо и произнес удивленно:
– Етишь твою переетишь, сколько защитников!
Действительно, с такой поддержкой не страшен никакой враг. Поэтому в словах Романа зазвучала непреклонная уверенность:
– Потап, уходи, иначе вам худо будет. Если вы меня не застрелите сразу, я вас изрублю.
Дрогнул Потап, отвел вихлястые глаза.
– Эх, Рома, Рома... Зря ты ко мне не пошел, я б тебя в люди вывел, люблю отчаянных. – Он хотел еще что-то добавить, но, видимо, побоялся показаться сентиментальным и гаркнул парням: – Бойцы, к машине бегом!
Роман, Глеб и Полина стояли втроем, прижавшись друг к другу, и смотрели, как команда Потапа грузилась в джип. Потом огромная машина развернулась рядом с купавинской «четверкой», вздымая тучи грязных брызг, выехала на асфальт и умчалась за поворот. А они все стояли, настоящая семья, где каждый за каждого. Их трое, но скоро будет четверо.
Вдруг голос Глеба прервал их общее молчание:
– Пап, посмотри на небо.
Роман поднял голову, Полина тоже. На небе действительно было чудесное явление. С запада успела наползти черная понизу туча, она заняла уже около трети небосвода, а на ней кочковатыми и клочковатыми уступами громоздились мощные облачные образования, и чем они были выше, тем светлее: их подсвечивало солнце, упрятанное где-то левее за большим отдельным облаком. Самый же верх всего облачного фронта был окрашен нежнейше-розово. А по остальному видимому небу плыли каравеллы, бригантины и маленькие лодочки облаков.
Нарастающий гул двигателя сломал очарование, отвлек от созерцания дивных небесных картин, он нес тревогу. Джип вылетел из-за поворота на бешеной скорости и теперь стремительно приближался. Сверлящий звук тормозов – и вот внедорожник встал в метре от них. За рулем сам Потап, без шапки, взъерошенный. Вышел, поднял дверь багажника, а потом появился из-за машины, таща за воротник куртки человека. Доволок до Купавиных и отпустил. Человек упал прямо в ручей головой, но быстро ее поднял. Это оказался парень, который поигрывал битой, а потом испугался топора. Шапочки на нем теперь не было, лицо все в крови, покрывающей разбитый лоб, нос и губы. Один глаз уже закрыт набухающей гематомой.
Потап отряхнул руки.
– Смотри, Рома, так я поступаю с трусами. Он очканул перед тобой и получил свое. Хочешь, забери его, будет твоим рабом. – Потом полез в карман куртки, вынул и протянул пачку денег, перетянутую резинкой: – Полинка, возьми на память обо мне и вам на обзаведенье.
Роман усмехнулся:
– Да, сегодня даешь, а завтра потребуешь вернуть с процентами.
Лицо у Потапа стало печальным.
– Ну зачем ты так, Рома? Даю слово советского офицера, что никогда не потребую.
Полина только плотнее обняла Романа.
– Да бери, не бойся. Кривой Потап может быть добрым человеком. Это подарок, – снова обратился он к ней. А потом ухмыльнулся: – И береги своего мужа, пока он башку свою не потерял.
Полина оторвалась от Романа, протянула руку, взяла пачку.
– Ну все, бывайте.
Они опять смотрели, как Потап сел за руль, выворачивал его. Джип взвыл и с пробуксовкой, круто поворачивая, рванулся к дороге, окатив машину Романа потоком грязи и воды, досталось немного и им.
Роман ладонью провел по джинсам Полины:
– Иди в дом, вымокла вся. – Повернулся к Глебу: – И ты иди.
Полину же интересовало другое:
– Рома, тут много денег.
– Ну и что, зачем они нам? Зря ты их взяла.
– Ну как зачем? Деньги разве бывают лишними?
– Бывают, еще как бывают. Иди в дом, простудишься.
– А ты?
– Да надо посмотреть, что с парнем.
– Тебе это надо? Полежит и встанет.
– Иди, иди.
Подал голос Глеб, до этого молча жавшийся к боку отца:
– Пап, я с тобой.
– Ну, пошли.
Парень пытался встать на четвереньки, одна рука у него тоже была в крови. Роман наклонился к нему, взял под плечи. Куртка скользкая, с нее течет, поднимать неудобно, но все же поднял, поставил лицом к себе.
– Стоять можешь?
Из кровавой каши голос прозвучал страшно:
– У-уди-и, ка-азел!
Неповрежденный глаз был полон ненависти. Парень вдруг оттолкнулся от Романа рукой и, неуверенно ставя ноги, пошел назад, туда, откуда его привезли.
– Дурило, не ходи туда, там тебя добьют! – крикнул Роман вслед.
Но парень только вяло махнул рукой.
Глеб спросил:
– Пап, он что, совсем дурак?
– Выходит, так, раз идет туда. Но это его выбор.
* * *
После весенних каникул Глеб пошел в новую школу. Все связанные с его переходом хлопоты Полина, по настоянию Романа, взяла на себя: у нее было больше свободного времени. Вскоре закончилась и другая бюрократическая волокита, Глеб официально стал Купавиным и Романовичем.
Двенадцатого апреля наступило Светлое Христово Воскресение. Поля дома постаралась как могла, правда, ее старания ограничились покраской яиц. Остальное они вкушали у старых Купавиных, там было всего вдосталь.
Роман перед поездкой к родителям волновался: неизвестно было, как старики встретят Глеба, они не могли забыть Машеньку; но все прошло великолепно, особенно понравились друг другу дед и внук. Мама вначале была несколько замкнута, сторонилась мальчика, но оттаяла, когда увидела, как восхищенно он смотрит на Романа, это ее подкупило. Чуть позже позвонил Анатолий, поздравил, сказал, что у него все налаживается.
* * *
Второго мая у Полины день рождения, намечали посидеть вечером, она приехала утром после смены и легла спать. Глебка убежал на улицу.
Роман после обеда включил телевизор, хотел посмотреть новости и увидел страшные кадры из Одессы. К этому шло, к этому вела бесчеловечная сущность национализма, именно из него рождался и колониализм, фашизм и современный американский империализм. Но как ни подготавливай себя, а видеть людей, выпрыгивающих из горящего здания с высоты пятого-шестого этажа, видеть, как их потом добивают битами и арматурой, – это страшно. И если ты нормальный человек, неравнодушный к чужому горю, то у тебя обязательно родится ненависть к ублюдкам, ставшим орудием в чьих-то кровавых руках.
«Мрази, мрази, фашисты проклятые! – твердил про себя Роман. – А где же народ, почему он не поднимается на свою защиту? Ведь это Одесса – город-герой! Неужто стерпят? Неужто не понимают люди, что их ужасом приводят к покорности?»
Ненависть родилась, черным сгустком легла в сердце, она не рассосется, будет лежать и поддавливать сердечную мышцу, ждать момента, выплеска. Это не противоестественная ненависть, переродившаяся из присущей божественной природе человека нетерпимости к греху и порокам именно из-за греховности человеческой, а естественная, сущностная, изначальная, активно не принимающая сатанинское зло. И она выплеснется только на источник зла.
У Романа впервые мелькнула мысль о том, что ему придется поехать туда, на Украину, воевать с нечистью. В сорок пятом фашизм мы не добили, не выжгли огнем эту заразу, союзнички не дали. Они держали фашизм полузадушенным, чтобы самим не пострадать нечаянно, держали для нужного момента войны с Россией, и вот сейчас этот момент настает.
«Может, хоть сейчас, после этих страшных событий на Украине, в Донбассе-то уже тоже начинает литься кровь, народ русский поймет наконец, что жить только ради пуза и счета в банке нельзя, это дорога в пропасть. У нас в России тоже полно одурманенных людей, и майдан на Красной площади вовсе не плод моего воспаленного сознания».
Полина встала позже, Роман уже несколько успокоился. Она зашла в большую комнату, где он сидел и думал, осторожно присела к нему на подлокотник кресла, привычно взъерошила его волосы.
– Не слышу поздравлений, и никаких приготовлений к празднику. В чем дело, Рома?
Роман поймал ее руку, ему сейчас даже думать о каком-то застолье казалось кощунством. А еще он вспомнил, что в его день рождения тоже пролилась большая кровь на Украине. случайно ли такое совпадение?
– Поля, в Одессе бандеровцы сожгли десятки людей заживо.
– Да?
Ему показалось, что она восприняла эту жуткую новость совершенно равнодушно, заговорил громче и эмоциональнее:
– Ты только послушай! Загнали сотни людей в Дом профсоюзов и закидали окна бутылками с зажигательной смесью! А потом тех, кто выпрыгивал, добивали подручными средствами.
Она по-прежнему была в игривом настроении и хотела снова поворошить его кудри.
– Да перестань ты! Там люди русские погибли, а ты!..
Она начала обижаться:
– А что я? Я их воскрешу, что ли? Да и какие русские там погибли? Хохлы меж собой грызутся, мы-то при чем?
Роман не выдержал:
– Что ты несешь?! Как это при чем?! Сейчас промолчим – завтра они наш дом закидают зажигалками! Наш! Ты понимаешь это?!
– Не кричи, пожалуйста, – поморщилась Полина, – ребенка напугаешь. И кстати, у нас девчонки говорили, что это наши так показывают, а на самом деле на майдане все не так было и в Крыму тоже. Так что, может, и здесь подделали? Кому-то это, наверное, выгодно?
Роман был ошарашен:
– Ты понимаешь, что городишь? По-твоему, это Россия разжигает ненависть к Украине?
Полина встала с подлокотника, сказала смущенно:
– Ну, я не знаю, но люди-то говорят.
И тут он взорвался:
– Дура ты конченая! Уйди с глаз моих!
Щеки у Полины вспыхнули злым румянцем.
– Сам урод! – бросила, как камень, и вышла, хлопнув дверью.
Трудно налаживалась у них совместная жизнь. Был момент во время наезда Потапа, когда их семья ощутила себя одним целым, и тогда казалось, что так будет всегда. Но нет, уже на следующий день случилась ссора. И потом еще так бывало не раз.
Полина не хотела ходить по магазинам, готовить не научилась и не стремилась научиться, даже постирать в машинке и то не могла. Она считала, что с нее достаточно работы, к тому же она ждет ребенка. Любимым ее занятием было «зависать» в интернете, она могла часами не вставать со стула перед компьютером, который теперь стоял в спальне, а муж и сын оставались вне зоны ее внимания.
Глеб относился к матери как к какой-то родственнице: она вроде бы своя, а вроде и чужая. Поля тоже не особо стремилась вернуть любовь сына, ее любовь сосредоточилась на новой жизни, формирующейся в ней.
* * *
Забежал Глеб, даже не стал разуваться.
– Пап, дай что-нибудь куснуть!
– А что, раздеться, умыться и поесть за столом нет времени?
– Ага, нету. Сейчас пацаны подойдут, бежать надо.
– Ну, раз надо... – Роман пошел на кухню, приготовил два больших бутерброда, вынес стоящему у порога Глебу: – На.
– Да мне одного хватит, зачем два?
– Ты ж не один играешь, поделись с товарищами.
Глеба это озадачило.
– Пап, да сейчас никто ни с кем не делится, – попытался объяснить он.
– А ты поделись. Потом, возможно, и они начнут. Ты им пример подай.
Сын смотрел непонимающе.
– Глеб, нельзя есть одному в коллективе, не по-людски это.
Но все равно мальчишка не понял. Основы эгоизма в нем уже заложены, придется их ломать.
– Ладно, потом объясню, – сказал Роман. – Беги.
– Спасибо!
Глебка крутанулся на месте, выскочил. При таких резких движениях легкая хромота его становилась заметна. А еще тогда, когда он уставал и нога побаливала.
«Нет, все же сын у меня хороший, – подумал Роман. – Я его воспитаю добрым и честным человеком, постараюсь воспитать».
Только успел так решить про себя, как подоспели другие мысли:
«А если меня убьют? Как он будет жить без меня? И Полина как будет? Вправе ли я бросить беременную жену и малого сына?
Стоп! Почему обязательно убьют? А может, вообще скоро сметут эту погань, народ поднимется и сметет? Всякое возможно. Вон и в Харькове уже люди оказывают бандеровцам сопротивление. Ну, посмотрим.
А с Полей я нехорошо поступил. Надо же было спокойно ей объяснить, а я только орать умею и оскорблять. У жены день рождения, а я ей вместо подарка закатил скандал. Пойду извинюсь. Да и все же надо хоть какой-то стол собрать, подарок вручить».
Он вышел в коридор и толкнул дверь спальни, но там жены не оказалось и в комнате Глеба тоже. Зазвонил телефон, и он бегом вернулся в большую комнату, думал, что это Поля. Но звонила теща.
– Ромочка, зятек, привет.
– Здравствуйте, Надежда Григорьевна.
– Ром, ну что ты мне все выкаешь, я тебе сколько раз говорила. Что я тебе, какая-нибудь барыня?
– Простите, но на все нужно время.
– Ладно. Слушай, я ж к вам собралась, звоню Полинке кой-чего обговорить, а она трубку не берет. В чем дело?
– Извините, Надежда Григорьевна, так получилось, но праздник отменяется.
– Вот те раз! Полька, поди, чего-то отчебучила? То-то трубку не берет.
– Да нет, тут другие причины.
– Ну, тогда сами разбирайтесь. Раз так, я пойду в огороде поковыряюсь. Ты вскопать-то поможешь?
– Ну а как же, обязательно, когда скажете.
– Ну, бывай.
