А Едигей решил восстановить мощь орды и начал карательный поход на Москву. Взять кремль не смог, но города вокруг неё сжёг, взял выкуп и отступил в степи. Уже состарился эмир, в засаду попал и был убит сыном Тохтамыша, которому также не удалось зацепиться на троне Золотой орды. Истаяла мечта о возрождении Большой орды. Уходила, скрывалась за горизонт её кровавая звезда. Русские летописи бегло рассказали о взлёте и падении Тохтамыша, хотя и величали его царём. А вот главные сраженья того времени летописи наши как будто и не заметили, хотя в них решалась судьба Руси. Невелики реки Кондурча, Терек и Ворскла, а на них были самые страшные сечи тёмного того века. То был закат Большой орды. И дальше были набеги и усобицы, месть открытая и тайные убийства ханов. Века ещё жили в степи сказанья о храбром Идигэ и мстительном Тохтамыше. А про Железного Хромца песен не пели: пирамиды из голов складывал, а о страшном не поют. Едигей был последним героем орды, теряющей свою силу, но помнящей величие. Он, «врагов ослаблявший врагами», умён был, храбр и опасен. Идигэ не кидался вспять, Если смерть начинала гулять. И сто тысяч сильных мужей, Как рабы, склонялись пред ней - Не склонялся один Едигей. Но жизнь брала своё, выделились новые орды: Синяя, она же Сибирский юрт, Ногайская, Казанская, Астраханская, Крымская. После смерти Тимура сыновья и внуки его сцепились, как пауки в банке. И вот снова на престоле, теперь уже в Бухаре, чингизиды… Судьба Сибири решалась не при Тохтамыше, а через двести лет, когда Кучума, сына хана бухарского, казаки разбили. К ногаям побежал проигравший «царь сибирский», а орду Ногайскую Едигей основал. Ногаи приютили и потомков убитого Кучумом Едигера. А уж те обезглавили «прегордого» потомка Чингисхана. Кому на руку было тохтамышево воцаренье? Москве - так поняли позднее. Он врага её ослабил — стравил Большую орду с более сильным противником. Сами того не желая, Тимур и Едигей сработали на пользу России. Железной метлой прошлись и по степи. Оживала Русь, в себя поверила. Вот вид с кургана, вот он, дальний горизонт…
Том-тура в Эуште Пойма-то здесь какая широченная! И выше Таянова городища она вёрст на двадцать, и ниже уходит. Река петлю выписывает, холмы огибает, и видно сверху, до чего славная пойма. А ну-ка башни встанут, какая даль с них откроется! Дышать вольготно, простор… Чистый бор за спиной, считай, нетронутый. Сосны прямые все, как спицы. Хватит лесу и под острог, и под посад, когда придёт ему время. А всего дороже обрыв над речкой — место само под острог просится: с трёх сторон защищено. Под Тобольский кремль так же место выбирали, да и под Московский, небось, тоже. Вот зачем ты, Василий Тырков, прибыл сюда: разведка — дело государево. Оружие твоё — глаза и уши: смотри да запоминай. Записать бы сразу, да бумаги нет. Пока продумать, в уме хоть набросать... Пригорок за речкой, и там, в елани, кучка бедных юрт. Скорее чумы, чем юрты, да ещё и середь дерев. Кто такие? Татары так жильё не ставят, другие там иноверцы, на особицу живут. И лица не круглые, вытянутые, скулы не так выпирают. Эуштинцы, конечно, не признают их своими: коней нет у них, в поход таких не возьмёшь. Юрточной горой кто-то из казаков назвал этот холм. Юрты первым делом и заметили, когда строили малое зимовьё в устье речки. Опасались тогда скорого набега киргизов. Как с князем Таяном переговорил, как попал на правый берег, заглянул сюда. И узнал кое-что нужное. Старик на татарском языке плохо говорит, не сразу поймёшь, но знает ещё два языка. Про реку сказал: - Тоом — это нашего языка слово. Река — водяная дорога, дальний путь повдоль мира. Из верхнего мира идёт она, от реки судьба твоя и твоего племени. Предки долги шли сюда, место искали. И горка вот эта — Уржат, тоже до татар так называлась, мы тут долго жили, а речка Ушай-га зовётся. Татарских имён у гор и ручьёв тут нет, татары пришли не шибко давно. Только священное озеро они переименовали по-своему: Ак-коль, Белое, значит, озеро. А сами его не уважают, коней купают в нём. Наше священное место тут было. Духов-покровителей, деревянные головы посекли татары и в огонь бросили. Дела у Эушты с тех пор плохи — наказывают духи. Уже второй большой хан пришёл, ваш белый хан. Поддакнул ему: - Какое слово наш государь скажет, тем оно и кончится. Под ним сто племён, не чета вашим чатам. Вздохнул старик, головой мотнул: - Плохое время, нету тишины. Против кыргыз никому силу не скопить. Не ваш хан, так Иренак придёт, калмыки придут. Нам-то всё одно, кому дань платить, мы давно данники, подождём. А двойной алман — это тяжело. Добрые духи никуда не ушли, здесь они, и мы у себя дома. Хоседэм злая, сына своего холодом убила, а Томэм добрая. Позовёт она, и вернётся сюда большой герой Ича, будет доброе время. - Дай-то Бог…А чаты, с ними вера одна у вас? Они, как и вы, тоже татары? - Нет, мы не татары. У татар другая вера, они тайги боятся. А здесь кругом духи наших предков. Они землю стерегут, их уважать надо, а татары их знать не хотят. Сперва одни пришли, за ними другие, потом на Кучума ощетинились, как собаки на волка, а куда им - сильный был хан. Под свою веру всех гнул, чаты согласились, а Эушта только наполовину. Нельзя в чужую землю приходить без согласия духов. Хочешь жить здесь — ручьям поклонись, утром священное озеро похвали. - А сами-то вы откуда пришли? - Мы тут всегда. Мои предки — самоеды, они здесь жили, пумпоколы потом, а татар долго не было. Они медведя ни на совет не зовут, ни на праздник. А медведь, он сам приходил недавно, священное озеро кругом обошёл. Это знак нам, а никто не понимает: хорошего шамана нет. - Ну и что с того, что приходил? Лес-то рядом. - Священное озеро — остаток великого потопа. На горе озёр не бывает, тут воля Еся, верхнего бога. Тучи, молнии — всё его, дождь с ветром он посылает. Теперь-то поняли мы весть: Белый хан идёт. А сильный шаман сразу понял бы, кто весть посылает - Есь-бог или хозяйка смерти Хоседэм. Её если не задобришь, она беду и смерть нашлёт. Есь жизнь даёт, она забирает. А Томэм — мать тепла, она птиц на север провожает. Если она весть шлёт, значит, Тоом наша сильно изменится. Всех просить надо, духи не любят гордых. Если для татар дурная весть, то для нас добрая. Ага, языки его — пумпокольский и самоедский. Про самоедов вроде всё известно. Они выставили свою Пегую орду и побежали от первого залпа наших пищалей. А пумпоколы не в счёт, их мало. Енисейскими остяками зовут их, ещё кетами. Охотники, наверно, ясак будут платить. Хотя государь ведь не велел брать дань с тех, кто сами пойдут под русскую власть. Татары брали дань с них, а мы не будем. Да с кого тут брать-то - десяток-полтора, небось, их. - А сколько у Таяна людей? Я слышал, всего триста юрт. Так или нет? - Кто воевать способен, их триста, мужчин с оружием. - Ну, это какое войско? Небось, и воевать-то по-настоящему разучились. Триста юрт каких-то. Да и у соседей немногим больше. Эушта, хоть под сибирским царём не была, а быстро сдалась бы. Разбери-пойми их тут, кто князь, а кто мурза. Одаривал князьков — подарки берут с важным видом, а ярлык не подписывают, боятся. И к соседу отсылают: - Вот ступай, посол, к Еваге, - сказал Ашкеней. – Если он поклонится белому хану, и мы за ним. Евага отослал к Енюге, а Енюга к Таяну. Сказал: - Этот подпишет, ему деваться некуда, его землю вот-вот кыргызы отнимут. Так узнал про Таяна. Грамоту показал ему — поверил он, что его имя русский царь вписал в неё. Каждый верит, что про него эта грамота писана. Так и читал: Царь и великий князь всея Руси зовёт тебя, князь Евага, под свою сильную руку и даёт тебе и земле твоей мир и верное береженье от всех врагов. Слушают, от гордости пыжатся, потом в задумчивость впадают: - И от калмыков обереженье сулит? А знает ли белый хан, сколько их? А за ними Алтын-хан ещё. Сейчас они меж собой дерутся, а увидят ваше войско — помирятся. Что тогда скажешь? Мы тоже ссоримся, пока дальний хан не придёт. Нет, не оттуда ваш белый хан начинает. Победил Кучума — ладно, теперь с калмыками воюйте, а мы... Ашкенеев городок в устье Томы-реки. Выше — Евагин городок, а ещё выше Таянов. Этот род зовётся Еушта, живут зимой на острове, летом — в заливных лугах. Разводят малорослых, мохнатых коней, а сена не ставят, кони добывают корм из-под снега. Держат овец и коров, сеют ячмень, охоту любят. Улус-то у Таяна мал, одно названье, что улус. Выше по Томе-реке улус князька Басандая, ему тоже надо посулить защиту: царь-де ярлык даёт на обереженье от киргизов. Царь от всех заступит. В этом убедить ещё надо. Где им тут понять, что за Москва и сколько месяцев пути до неё. Знают только, что силён белый хан, раз победил Кучума. Впустую проехали земли Тигильдея, Ашкенея, Енюги и Еваги. У Таянова городка решили дать коням отдых. Кучка юрт на берегу, тёмная речка впадает тут в Тому-реку. Улус Эушта платит дань кыргызам. Про это ещё чаты рассказали. Друг про друга только плохое сказывают, а себя каждый величает. Про Таяна всерьёз и говорить не хотят, кто рукой машет, кто криво усмехается. Что бы это значило? Понял потом: они на него смотрят как на приговорённого: недолог, мол, век его. И у всех гордость под стать царю Валтасару: мы-де от сотворенья мира, от матери-волчицы праведной. Вот почему Таян внимательней всех слушал государево слово, что «царское величество их жаловал, велел в их волости для обережения город поставити и велел де их во всем беречи, чтоб им насильства никоторого не было… и братьев и дядей и племянников и друзей отовсюду призывали бы и волости полнили… чтоб их приучить, и поити их и кормити, государевы запасы и сукна им давати смотря по их служению…» Таян разговорчивым оказался, сразу доверие вызвал: в глаза смотрит, не то что соседние князьки. Не очень стар ещё, в чуть перезрелой мужской поре, но в седле крепок. Старший сын подрастает, есть кому владенья отдать. Если не утекут они, не уплывут в чужие руки. Живут его люди не бедно, скота много, но какие это княжьи богатства — с десяток вёрст вдоль реки, вот и вся земля Таянова. А соседи жадно косятся, ждут заварухи. Понимают: вот-вот кто-то приберёт эти лоскутные улусы, чья-то сильная рука. Ждут, когда большие ханы передерутся. - За чатами есть земля ашкитимов, большое там поселение на великой реке Умар, она ещё Обью зовётся. Оттуда купцы приезжают, шкурки скупают. Там и город есть. А телеуты, белые калмыки, они и степные есть, и горные. Абак у них князь, платит дань чёрным калмыкам, которые зовутся джунгарами. Эти враждуют с большой ордой кипчакской, а её и Кучум подчинить не сумел. Кучум взял Чатский и Мурзинский городки, а сюда не дошёл. Мурза Евага приезжал, уговаривал поклониться Кучуму. У него людей больше. А Басандай, соседний князь, за киргизов хоронится, их боится. Ну да, и до Тобольска слух дошёл: чатские князьки сами искали русских, когда побили мы Кучума. Они жили как раз на Ирмени, где с Кучумом покончено. Чаты тоже боятся чёрных калмыков. А белых, телеутов этих, в свою сторону склоняют, да не сумели, видно. - Тигильдей, Ениюга и Евага — все родня, а всегда лаются. Кучум-хан не успел Эушту под себя подмять: знал, что в лесу спрячемся. Чатам скрыться некуда, они сразу признали его власть. Ваш белый хан, видно, сильней, раз поколотил его, Кучум-хана. Верный слух пришёл: калмыки посулили Эушту Басандаю. А телеуты не этого хотят, себе забрать решили, хотя те и другие под калмыками. Басандая не поймёшь, он, видно, у кыргызов врать научился: говорит, что он потомок хана Тохтамыша. Да мы же все одного корня, роды наши близки. А кыргызы ему верят. - Значит, чаты и еуштинцы родством считаются? Или не так? Все ведь татары. - Чаты не здесь раньше жили, на полдень отсюда, а потом сюда подошли со своими стадами. А раньше, до Кучума-хана, киргизы приходили, они теперь под калмыками, сами киштымы-данники, а с нас алман берут. Тронешь их — жди большой войны с калмыками. Эти хуже всех. - Посмотрим… Абак чей князь? - Он хан телеутский. Его и тайшой называют. - То есть белых калмыков ханом? - Они не калмыки, сами дань платят настоящим калмыкам. Тех, джунгар, много-много, но они далеко. Сами не идут сюда, князь Номча от киргиз их именем приходит. С чатами не договорился, а с Эушты алман берёт. Будет война — всем достанется. Так-так. Их бы всех на киргизов натравить, вера-то разная. И не они опасны, а чёрные калмыки. Говорят, их видимо-невидимо. Ещё государь Иван Васильевич посылал двух казаков в их землю и дальше — к Алтын-хану монгольскому. Да всё в большую калмыцкую орду упирается, в Джунгарию эту. Там и язык другой, и вера не та. А кыргызы живут многими родами в своей земле Бурутской. Басандай будто бы в дружбе с Немеком, но тот старик, не боевит уже, за него там Номча правит. Ходили и туда разведкой. «Киргизская де землица кочевая, - поведали по возвращении, - жывут в ызбах полстяных, а ходят в шубах и в зипунах, а едят рыбу и зверь бьют, а бой у них лучной. Лошадей и коров и овец много, хлеба не сеют, и не родитца… А сен де на скот не готовят… к зиме сен ставить на лошади и на рогатый скот негде». - А киргизы, они во что верят? - Камлают по-своему. Камы у них не только мужики, но и бабы, и все разной силы. У старшего кама, говорят, девять бубнов. И особый кам на войну идёт. У них четыре главных улуса. Из них выбирают главного князя, а киштымские улусы не выбирают. Делятся на белых кыргызов и на чёрных — чайзаны и харачи. У чайзанов скота больше. И тубинцы под ними, и маторы, и сагайцы. Князь Немек по отцу власть имел, а под ним молодой Номча и Кара. У каждого свои воинские люди, каждый на себя алман собирает и с главным князем делится. Счёт убитых ведут по отрезанным ушам, в мешки их складывают. Есть там калмыцкая дорога, джунгары за данью приезжают. Таянов род, Ашкенеев, Басандаев, Тигильдеев, Евагин… косятся друг на друга, как бы чужой кус зацапать. С Евагой и Ашкенеем, придёт пора, разберёмся. Не мирный, кажется, только князец Басандай. У него юрт, кажется, не меньше таяновых. Вот если он для защиты киргизов позовёт… Белые калмыки, или как их, телеуты — другое дело. Мурза Абак хитёр, говорят, и осторожен. И опасен он: людей у него будто бы до пяти тысяч. Мурза Тарлав — зять его, дружит с Аблайгиримом, внуком Кучума. А за него держится Когутей со своим улусом Барабинским. Абака послушают, говорит Таян, если он будет дружить с Москвой. А если ни Басандай, ни Евага, ни Ашкеней не пойдут в служилые татары да сговорятся, жди бунта от них… Острог, всё в нём, все концы сюда сходятся. Его и киргизам не взять, вот разве что калмыки. А что в Москве знают? Что Золотая орда Тюменское ханство подмяла когда-то. Синяя орда, пришло время, ей уже не подчинялась. Но её раздирала вражда шибанидов с тайбугинами. По местным сказаньям, улус по рекам Иртышу и Туре получил Тайбуга. Это он основал Ишимское ханство и построил Кизил-туру и Чинги-туру. Преданье возводит род Тайбуги к Ван-хану, которому служил когда-то и которого убил Темучин, будущий Чингисхан. Едигер, сидевший в Сибири-Искере, - тайбугин. Потому так зло расправился Кучум с ним, зарезал и собакам кинул. Сеид-хан, племянник убитого Едигера, взял сторону Москвы, мстить стал Кучуму. Татары-тайбугины пошли в последний поход на Кучума и неплохо воевали. Трон под Кучумом зашатался, когда полонили Маметкула, лучшего командира в его войске. А когда Карача вышел из повиновенья, далеко откочевал, тут уж, считай, рухнул трон царя сибирского. Сибирское царство само упало Кучуму в руки, считай, даром ведь досталось. Он увеличил ясак в десять раз, и остяки с надеждой смотрели на Ермака. А тот повёл себя правильно, брал-то по-божески. Ермак, он и умом, и напуском силён был. Всё это на глазах было, сам участвовал. Был Епанчин городок, стал Туринском. Побили Епанчу — позвали тогда на службу в Тобольск. Ходил против чатских татар и против Алея, сына Кучумова, в последнем разгроме Сибирского царства участвовал. А вот Ермак… совсем рядом был, а уже поют о нём. Внукам легенды расскажут. А ведь он хотел, небось, устроить здесь свою, казачью, державу-вольницу. Без бояр и без холопов, со своим толковым кругом, со своим судом, казачьим. Наверняка так думал, вольную Иртышскую сечу видел за Камнем. Иртыш дальше от Москвы, чем Дон, и богатства здесь куда больше. Но сил-то мало, самому с сибирцами не справиться, пришлось царю поклониться. А царь хотел перевешать их за разбой, как татей. Кроме как в Сибирь уйти им некуда было: сибирское взятие покроет прошлые вины. На то рассчитывали: грозен царь, да милостив. А с татарвой воевать они хотели давно. На воде не взять их было и большим ханам. А вот чёрные эти калмыки, или как их, джунгары… тут большое нужно войско. Записать надо, как наказную память исполнял. Сперва придётся тобольскому воеводе подать грамоту: он послал разведывать. Потом, может быть, заставят всё повторить в челобитной царю. Примерно так: «Прибыл я, письменный голова Василий Тырков сын Фомин, в устье Томы-реки с малым числом казаков. Посылан был для разведки и уговоров, чтоб убедить князей здешних стать под высокую руку государя и великого князя всея Руси. Шёл Обию рекой по улусу чатов до усть Томы три дни. Тома река не больно широка, а быстра и рыбна. Муксун рыба есть и нельма, и осётр, и тальмень, и стерляди много. В лесах лоси и медведи, и соболь есть. Татары по Томе и Оби живут родами со своими мурзами: Тоянов род, Ашкенеев, Басандаев, Тигильдеев, Евагин. Все с одним татарским языком. Вдоль Оби стал улус чатов, идёт от Томы до Ирмени, где царя Кучума побили запрошлым летом. Чаты были данники его, сибирского царя, и веру басурманскую от него прияли. Выше живут тако же татары, слывут Еушта, числом их не много. Князь у них, еуштинцев, Тоян, страшится улус свой потерять и готов пойти под государеву высокую руку. Острог мочно будет ставить, еуштинцы в конную службу годны, в помочь городовым казакам. Чаты в службу не пойдут, а воевать с великим государем страшатся и выжидают, что станется. Силу белого царя знают, а могут ли изменить и уйти в калмыки, того нельзя знать заране. С киргизами миру нет у них, и войны тоже нет, потому как за киргизами калмыки. А выше Еушты правит князь Басандай, он потай сносится с мунгалами через киргизов, а своей силы и у него немного. Слух есть, будто улус Еушты тайша калмыцкий посулил мурзе Басандаю. Только у Тояна-князя склон в русскую защиту, и на разговор об остроге он, Тоян, сильно головою кивает. А жила здесь, по слухам, самоядь сидячая, не оленная, сказывают, тут де было их мольбище. На горе при озере истуканы стояли, посечены татарами и в огонь снесены. А моленье у них, у самоедов, сибирское — камлают с бубнами. Сказывал старик-самоедин: находили-де окрест железну руду и плавили, и ковали ножи да топорики. А Тома своим устьем пала в Обь под закат, по крутому берегу бор доброй стоит и всякой другой лес растёт, есть луга и поляны, скот пасти и сено ставить мочно. Земля к пахоте пригожа, а больших полян мало, росчисть нужна. Есть пригорок изрядной крутизны, то место под острог пригоже, понеже защищено с трёх сторон. Тут, на грани с немирными татарами, хороший нужен острог. Тем мы и киргизам заслон поставим, и белым калмыкам, и те улусы, что на полдень живут, под высокую царскую руку приведём». Так бы написать, да пока бумагу пожалеть надо. Таян захочет челобитную писать — вот тогда последний лист пригодится. А пока смотреть да прикидывать, на то и разведка — ум и хитрость. Найди слабого и сделай из него упор для силы. Лаской-то больше добьёшься. Хотя добровольно-то кто пойдёт под чужую власть? Таких дурней на всей земле не найти. Когда большое войско придёт, победу за победой одержит — тут деваться некуда. А пока нет его, кто побежит навстречу сдаваться? Пришла угроза жизни - вот князьки и зачесались. Им пример был перед самым Ермаковым приходом, небось, все знают. Едигер-хан написал царю Ивану Васильевичу, что грозит ему Кучум бухарский, просился под высокую руку Москвы. А царь большую войну вёл тогда ливонскую, не мог расколоть войско. Кучум пришёл и убил Едигера вместе с младшим братом. И тела, говорят, собакам кинул. Вот чего Таян боится. И хочется ему, и колется: если что не так пойдёт, киргизы не пожалеют. Сказал ему, что государь-царь знает и помнит о нём, Таяне еуштинском. Пущай гордится, вреда нет. А не подумает, что слабосилен белый царь, раз о нём, маломочном князьке, печётся? Да нет, он же знает, как раскатали мы Кучума. А что у себя на Москве царь помнит про него - так мудрый, значит. Знают, что царь русский великие города взял — Казань и Астрахань… Имя острогу нужно. Таян своё названье подсовывает: Том-тура. Мы, мол, свой город так зовём. Подумаешь, город: бугор и тын жиденький, огородный. Жить хотят на левом своём берегу, от нашего острога отдельно. В Сибири был один город — Кизил-тура, где-то на Ишиме-реке стоял. Будто бы и ханство называлось Ишимским, а когда дело было - разбери-пойми теперь. А может, Томским назвать острог-то? Там видно будет, главное дело — успеть за лето поставить его, пока киргизы не нагрянули. Штурмом им не взять: огненного боя нет у них. Тобольск ведь татары не смогли взять. Берёзов, Сургут, Нарымский и Кетский остроги — благодать для служилого люда: спят таёжные племена и сны видят старые-престарые, как тыщу лет назад. А степь кипит. Там резня народишки перетасовывает. Кетский острог ставили — думали: вид на юг приоткроется. Но там остяки кругом, а тут степь подпирает, в ней осколки больших орд. При дворе хана были советники — мурзы, управляли малыми улусами. У иных и собственные укреплённые городки были. Войско набирали там, когда хан объявлял поход, а после распада Большой орды сами не знают, кто они. И что может выйти? С той стороны татары обасурманенные, а с востока — кто они? Кому чёрные калмыки поклоняются? У них попы зовутся: ламы. И скоро видно будет, церкви ли будут стоять или... Не век юртам стоять. Главное на сей день: считай, склонил Таяна под руку Москвы. Тут верное дело: привести его к шерти — будет служить и прямить во всём, измену чинить не станет: тогда смерть ему с двух сторон. Он ищет заступника: слабого здесь и родня порвёт. Князей-неслухов станет уговаривать пойти под государеву руку. Уже назвал своих соседей, с которых ясак взимать можно. И не соврал, старик-самоедин то же сказывает. Положенье своё понимает вроде бы как надо. Разве что побоится ехать так далеко, нигде, небось, не бывал. В отписке надо указать это. Зачем его в Москву везти, в такую даль? У него глаза округляются: три месяца пути — и всё земля Белого хана?! Всё равно ведь шерть-клятву не в Москве с него брать, а в Тобольске. Ещё лучше в Сургуте, ближе к его земле… Понимает, что кучумовичи раскололись: одни под калмыков хотят пойти, другие от Бухары ждут помощи. А Бухаре на что нужна война с Москвой? На них самих калмыки-джунгары нападали… Уговорил Таяна проводить к Басандаю. На Петровки двинулся малый отряд вверх по Томе, в гости, с подарками. Таян впереди со своим княжеским бунчуком трёххвостым. Мурза-князь к мурзе-князю в гости едет, равные они и родичи дальние. Ехали вдоль обрывистых берегов. Места красивые, но для острога нет подходящей горы. Таяновы конники улыбаются, угощенье предвкушают. И на тебе — конная полусотня в куяках, в полном вооружении стоит. Луки вынуты, стрелы на тетивы положены. Вот тут и понял: цены нет Таяну в переговорах. Заговорил он пышными словами, и конники луки в колчаны спрятали. - Честь тебе и поклон, храбрый Басандай! Слух о тебе дошёл до белого хана, он шлёт тебе с послом знаки великого уваженья. Для чего ты войско выставил, разве так гостей встречают? - Непрошеных гостей — только так. Не звал я к себе белого хана. - А он дружбу предлагает, хочет через тебя с кыргызами говорить. Обещает со всех, кто в дружбу пойдёт, не брать ясак. А кыргызы немало грабят, стада по пути угоняют. Не так разве? У них джут чаще, чем у нас бывает, голод через год на второй. Тогда они киштымам ничего не оставляют. А урусы хлеб имеют, у них голода нет. И от калмыков защитят. - Такого войска, как у калмыков, нигде больше нет. Негоже нам, Таян, под далёкого белого хана идти. Придут джунгары, они не простят тебе. Пока белый хан дойдёт, тебя на кол посадят. А сейчас напирать будете — позову Аблайкирима, вместе придут и телеуты, и киргизы. Что делать будешь, Таян? - А ты, Басандай, видел огненный бой урусов? У них большие таратайки дым и гром пускают и убивают за раз пять-шесть конников. Они самого большого сибирского хана победили. А с ним кто из нас воевать мог? - Джунгары. Просто дело до войны не дошло, а их много больше. Смотри, Таян, ох смотри. Нам меж собой драться не надо, пока нас не заставляют. А там… на всё воля Неба. Ни с чем вернулись в Таянов городок. Зато ясно стало: дружбы от Басандая не жди, этот союзником, не станет. Если киргизы нагрянут, с ними он пойдёт, с ними. А пока выжидать будет. Белые калмыки приходят торговать к нему, и есть их юрты, телеутские, на бору Тохтамышевом. Не стало сильного хана, и все хотят делить наследье его. Пятнадцать лет прошло после гибели Ермака, Кучум-хан частью восстановил силу свою. Тогда послали на него из Тары конный отряд воеводы Воейкова. Около четырёх сотен казаков да служилых татар около того. В отряде Воейкова пошли соратники Ермака Гаврила Иванов и Юрьев. Ехали мстить за атамана и дали волю своим пищалям и саблям. В Тобольске показывали письмо тарского воеводы Андрея Воейкова, самому царю писано: «И пришел я, холоп твой, на Кучума-царя в двадцатый день на солнечном восходе, и бился с Кучумом-царём до полдень, и Божьим милосердием и твоим государевым счастьем Кучума-царя побил». Долго искала разведка Кучумову ставку по перелескам, местные татары правду утаили. В Барабе, мол, он прячется, меж озёр, а он вот где — на Обь ушёл. Нашли огороженный стан «сибирского царя» в устье Ирмени-реки и ударили ранним утром. Спал Кучум и воины его спали, с полтыщи их осталось. Тихо сняли казаки сонную охрану, тихо, в полутьме подошли к шатрам, и грохнул залп в полутьме. Сделать хотели с татарами то самое, как они с Ермаком. Только тогда-то казаков всех зарубили, кроме одного, который Иртыш переплыл, а тут полон богатый взяли. А всё же не совсем ошеломил кучумовцев пищальный залп, с восхода до полудня бой шёл. Приступом, сквозь тучу стрел, взяли стан, прижали отряд к Оби и загнали в воду. Погибли брат и внуки Кучума, шесть князей, пятнадцать мурз и триста воинов. В плен погнали пять сыновей-кучумовичей, пять ближних мурз и полтораста воинов. Сам-то властелин сибирский прорвался к воде и уплыл на другой берег. Долго гнались казаки вдоль берега, но ушёл Кучум, опять ушёл. Да, громкий был бой ирменский, жестокий для татар, для казаков славный. Внукам будут рассказывать, как рухнула власть того, кто назвал себя царём сибирским. Отшатнулись от него степные племена, один за другим присягали русскому царю. Теперь вдоль Оби надо расширять земли государевы, а там уж и на восток продвигаться. К чатам подался Кучум, к своим данникам, приткнулся в Чёртовом городище, а там ему на порог указали. Побежал Кучум на юг, к ногайцам, а уж те его и укокошили. Там жили потомки Едигера, убитого Кучумом. Воейков ещё раз послал Кучуму приглашенье царя Бориса перейти со всеми своими людьми на русскую службу — отказался злосчастно-гордый владыка сибирский. С этой победы взоры Москвы на юг обратились: взять всё царство Кучумово, всю Сибирь. Едигера царём не называли, хотя владел-то он тем, что отнял у него Кучум. Почему так? Он не из рода чингизидов, в этом всё дело. Сына Кучумова живым взяли и в Москву повезли — для клятвы, для законности. Поедет Таян в Москву, даёт согласие. Пример для других князьков. И вызов для сильной орды… Как действует кумыс на татар: лица добреют, глаза яснеют. По горлу сам катится. Всего-то кобылье молоко сквашенное, а не хуже нашей браги. Стал Таян любопытствовать про род и звание. Видать, славные были предки, раз послом великого Белого хана стал? Сказать ему, что из худородных? Зачем? Запутается. Видит, что перед ним воин, и ладно. И на Руси-то уже редко кто помнит, откуда взялись дети боярские. Опосля можно будет растолковать, что это ближняя челядь, какую бояре на войну с собой берут... Татары видят, что русские мурзы не кичливы, совсем не как у них. Привыкли в орде одни титулы уважать, чванятся друг перед другом. Таян — бик-мурза, но, считай, беззащитный. Станет за царскую спину — себя возвысит, не станет — уронит. Чёрных калмыков боится, они родовитых первым делом режут... - Род мой служилый, и я сын боярский. До письменного головы дослужился, когда Епанчу в полон взял. - А боярин — это набольший мурза? Так говорю? - Бояре, они разные. В дети боярские лучшие из казаков выходят. Когда боярин на войну идёт по приказу царскому, он своих людей ведёт с собой, коней даёт им и оружие. - Значит, дети батыров? К таким Небо-Тенгри благоволит. А главный ваш батыр почему не пришёл сюда? Как его — Ярмак? - Ермак-то? Ну, он дело знает. Ждёт, что калмыки содеют, всех казаков проверяет, велел готовиться. Ага, и здесь имени Ермака боятся. Это нам на руку будет, не грех и приврать. Этот князь-мурза со стариками-татарами, конечно, советуется, слушает, что скажут. А старикам что - им по старине жить охота. И без того было неспокойно, а тут Кучум велел всех татар в новую веру склонять. Камов, творящих заклинания, пророк велел наказывать. А есть праздники, где нельзя без них. Да хоть праздник плуга, сабантуй. И старых геров забыть опасно. Сартакпай создал реки Умар и Том - как не помянуть его в праздник? Все, кроме Шайтана, подчинены Аллаху. Трон Аллаха на седьмом небе, выше Тенгри, а мы их вместе поминаем. Старикам трудно было привыкнуть, не то что молодым. Не разгневались бы предки на нас, не подумали бы, что отвернулись мы от них. Таян рассуждает по-стариковски: - Тенгри-Аллах в первую голову тех наказывает, кто клятвы нарушает, предков не чтит. Такие после смерти попадают в плохое место, где никогда нет солнца. Старики помнят, что ад ниже земли, и там всё наоборот. Кто богатство неправильно нажил, там в цепях ходит. Предатели там вечно на колу. С врагами мирятся рано или поздно, а предателей никогда не прощают. Беспокойные ночи пришли в Эушту. Стон поселился в юртах, сны пришли непонятные. Не видывали таких снов: яма над ямой, на всех горах ямы, и торчат из них головы на кольях. Огнём телеги плюются, от огня сосны валятся. Идут старые мурзы к Таяну: растолкуй нам слова твоего гостя. Чего хочет Белый хан? Что ты задумал? Не пригонят ли урусы свои стада к нам? Нет, нет, Белый хан прислал мне ханское писание с клятвой: убережёт нас от кыргызов, а ясака брать не будет. В друзья зовёт. Завздыхали аксакалы, заохали, как узнали, что князь их собирается далеко ехать, на поклон Белому хану. Узнал это и Басандай и сейчас же послал гонца на Чулым, ушла весть дальше — на Енисей к кыргызам. Уже всё на войну указывает. Всему ответ острог, только на него надежда. Спроворить надо до глубокой осени. Сотня казаков за лето не поставит, под двести надо бы, не меньше. А где взять их тут, в Сибири? Одни — сосны валить, другие — волочить их конной тягой. Свежеошкуренные-то стволы скользят по земле легче. Третьи — копать землю, брёвна палить снизу, сверху затёсывать. Сколоченная артель нужна. Кто с топором, пали ставит, кто чурками землю трамбует, кто брёвна на стену катит. А уж башни ладить, тут тем паче мастаки нужны, чтоб рука цепкая, глаз набитый. Ну да не впервой… Устоит острог — поверят ближние татары в царское обереженье, притихнут и южные соседи. Таян согласился плыть вниз, в Сургут — для клятвы-шерти. Дело сделано! А там и в Тобольск свезут его. Где шерть даст он, это дело пятое... А пока в Сургут отбывал сам письменный голова. Уплывал по теченью и на повороте ещё раз оглянулся на гору. Светлый бор стоит, тихо радуется. Чему? Величию близкому? Возьмём шерть с Таяна — застучат топоры. Другая начнётся пора здесь — русская. Лицом, главными башнями, на север острог смотреть будет. С севера угрозы нет и не будет её. Главная опасность — левый берег. Пушки на башнях, их голос убедит степняков. Наскочат с огненными стрелами да с факелами, а со стены — залп пищальный. Наверно, сперва сделают киргизы малый набег, потрогают стены для разведки, а уж потом, через год-два, подкопят силы… Их-то штурм отобьём с Божьей помощью. А на осаду они без калмыков не решатся: из Кетского острога, из Нарымского подмога успеет. Вот с калмыками миру не будет, или мы их, или они нас. Хозяйничают здесь, в Сибири, всеми племенами владеют. В степь пушки против них не повезёшь, а на башнях острога они хорошо себя покажут. Быть здесь бою, не миновать его. Да и не с одним набегом пойдут, да и числом немалым.