***
Лютиков не говорил – он “мыслил” и тем сильно отличался от всех, кого довелось мне знать и до, и после Генки. А “мыслил” он совершенно оригинально, просто бесподобно по своей свободе. К примеру: сказал я как-то раз, что у его соседа по лестничной клетки кот необычайной породы, словно кто по “морде лопатой ему заехал” и тут же получил от Лютикова целую лекцию. Сначала о домашних кошках, потом вообще о кошачьих, с многочисленными отступлениями в “случаи” и в особенности повадок, с ремарками в сторону и в бок, с экскурсами в область религиозно-мистических учений, где кошки играют не последнюю роль и опять ремарками, и отступлениями. Так я узнал, что крысы и кошки сыграли решающую роль в эволюции человека.
– Между прочим, – говорил Генка, – если бы не кошки, то еще неизвестно, был бы на земле человек, поскольку в экологическую нишу человека вполне вписываются крысы. Это социально-организованные животные, необычайно умные, а агрессии у них ни чуть не меньше чем у человека. Кстати и психические расстройства у них типично человеческие. Ни одно сообщество крыс не выдерживает рок-музыку, особенно “металл”. Нервный стресс. Падает рождаемость от сексуального бессилия. По-моему, более тонкая психическая организация крыс вынудила их уступить пальму первенства на земле предку человека.
Дальше последовал краткий экскурс в “крысиную иерархию”, в её “социальные связи”. Он поведал мне о том, как крысы-матери “бережно” и даже “трепетно” выхаживают свое потомство, “не в пример некоторым особям человеческого рода”.
И вдруг не с того не с сего спросил: «Ты знаешь что такое «вага»?
Я немного растерялся: «Вага – рычаг такой… Обычно толстая жердина…
Ну да, еще её называют – «ослоп».
– А теперь приставку к слову вага сделай – «от». Что получится? – Генка прищурился, словно прицеливался в мой лоб из мелкашки.
Чувствуя какой-то подвох я робко произнес: «Получается – «отвага».
И тут Лютиков прочел мне целую лекцию по этимологии слова «отвага».
– В древности оружия не было, а люди дрались вот такими толстыми жердями, которые в некоторых диалектах назывались «ослопами». Увернуться от такого оружия и самому нанести удар – нужна была ловкость и смелость. А увертывались от чего? От ваги! Понял теперь откуда корень этого слова?!
Что мне оставалось делать? Я мотнул головой, словно лошадь. А что вы хотите? Меня так же одолели генкины мысли, как её назойливые мухи. Разговаривать с Генкой это вам не на лавочке болтать с пенсионерами. Тут эрудиция нужна. Орудие эрудиции, как бы непременно скаламбурил Генка.
– Понимаешь, – говорил Лютиков, – слово является символом смысла, а не самим смыслом. Смысл выразить символом полностью невозможно. Все смыслы во тьме лежат. Вот почему мы так трудно, так сложно договариваемся даже по очевидным вещам! И уже полная трагедия происходит, когда нет одинакового понимания слов. А это одно и тоже, что мы внутри себя в мыслях своих внутренних не понимаем друг друга!
Он прервался и поймал мои глаза в прицел своих глаз. Захохотал, ударил ладонями по своим коленям:
– Да, да! Именно так! Мы мыслим исключительно словами! То есть мы мыслим символами понятий! Я всегда удивлялся точным переводам с иностранных языков! Ну ладно по немецки бабушка – «большая мать», куда еще ни шло, но перчатки – «ручные ботинки» – это прости меня, наводит на мысль, что истинный смысл «ботинок» на немецком языке, скорее всего не «обувь», а «одежда». «Одежда» для ног, для головы и так далее… Это всё простые понятия, а если вступить в область морали и нравственности? Если в душу человеческую заглянуть? Тут себя то не понимаешь, а как поймешь того же пуштуна? Как поймешь абхаза, алеута? Не поймешь. Соседа не понимаешь, а ведь с ним на одном языке, казалось бы, мыслим, но весь фокус в том, что у него за словом одни понятия, а у меня пусть чуть-чуть, но иные!
Русский язык, вообще то расплывчат, туманен, двусмысленен. «Люблю» все говорят, но всяк любит по своему! Вот, к примеру, матерок в русском языке. В нём нет смысла – это эмоция, выраженная в словах, а любой иностранец, даже знающий русский язык понимает матерок буквально. Сколько на почве этого бытовых ссор? Не сосчитать!
К Лютиковскому «мышлению» нужно было привыкнуть, как привык к нему я, но и меня «пронимали» до печенок его «уходы», «отступления» и «комментарии» самого себя. Вот почему так трудно перевести его устную речь в письменную. Соблюсти логику, связность. У Лютикова было постоянное желание все объять, и это «объятие» он начинал частенько от «сотворения мира» и до наших дней. Его всегда, как бы распирали изнутри, бог весть откуда почерпнутые знания, самым неожиданным образом, объединенные Генкиным «мышлением» в причинно-следственные связи. Эти знания распирали его, толпились возле языка, отталкивали друг друга, выкрикивали через голову других знаний, перебивали. На всё, про всё у него были свои причины.
– Истина не очевидна, – Говорил Генка, потягивая крепкий чай, – а напротив – скрыта. На поверхности лежит примитивное: «Щелкни кобылу по носу, она махнет хвостом». Увидеть связь явлений, кажущими далекими друг от друга, вот метод истинно мыслящего человека! Вот колбаса стала не мясом, а травой пахнуть, от чего бы это?
– Ну и от чего?
– А оттого, что у директора мясокомбината совести нет!
Тут уж я не выдержал Генкиной алогичности и дал волю своему сарказму.
– А совести у него нет потому, что он Пушкина не читал?!
– Вот именно! И Достоевского не читал, и Библию не читал! И твоя ирония совершенно не к месту! Когда из общества, как из проколотого воздушного шарика, улетучивается мораль и нравственность, то вся его материальная ткань начинает расползаться по швам! Тогда колбаса начинает пахнуть травой, а от ботинок отстают подошвы! Тогда ржавая, «мертвая вода» течет из крана, и дети ни в грош не ставят своих родителей! Это же элементарно, друг мой! Жаль, что не обозвал меня Ватсоном, с него бы это стало.
***
Генка, такой манерой общения, начисто извел свою жену, и они часами, и днями не разговаривали между собой, что нисколечко его не волновало. Но это волновало Дашу и она жаловалась мне: «Михаил Иванович, Вы бы хоть как-нибудь на него подействовали, ведь с ним ни о чем невозможно говорить! Вот вчера, сказала ему, что розетка не работает, так он, прежде чем взять отвертку в руки минут десять рассказывал мне о том, что розетки в цепь подключаются параллельно и почему именно так, а не иначе! Ну, как с ним жить?!»
Однако же, прожили более тридцати лет. Случилось мне быть свидетелем примечательного диалога между Лютиковым и его женой.
Даша принесла из библиотеки книжку В. Пикуля «Фаворит». Генка покрутил её в руках а потом глубокомысленно изрек.
– Слово «фаворит» происходит от горы Фавор, где по преданию Христос преобразился перед тремя из двенадцати своих учеников. Избранные из избранных – фавориты. Это было своеобразное время в истории российской государственности, весьма характерное для всех царств, где короны носили женщины…»
– Ну и к чему ты мне это говоришь? – Спросила Даша. – На что намек делаешь? Что я дура, а ты – умный?
– Почему обязательно в таких категориях мыслить?
– А то я тебя не знаю, «мыслитель», видишь ли. Учишь, учишь, сам бы поучился. Кто действительно ученые, так в институтах сидят, а не дома. Хоть постороннего человека спроси, он тебе то же самое скажет, – она кивнула в мою сторону и ушла на кухню.
– Вот и возьми с неё… – сказал Генка таким тоном, словно извинялся за свою жену. – Редкая женщина способна к мышлению. Глупости, что женщины тонко чувствуют и глубоко мыслят. Конечно, они очень тонко чувствуют, но что? Только не абстрактную красоту, нет, это самые прагматичные из рода “Хомо сапиенс” и объясняется всё тем, что в женщине сильнейший и всё подавляющий инстинкт к продолжению рода. Она остро и тонко чувствует опасность для семьи и выгоду для семьи. Она остро и тонко чувствует и выбирает себе партнера с перспективой социального роста. Она любит лиц с положением, и отбирает еще в незрелом возрасте, сильных доминантных самцов. Мышление её предметно и конкретно, предельно приземлено. В эволюционном смысле, в женщине закрепляется все положительное, что накоплено в процессе биологической и социально-политической эволюции. Мужчина на два шага идет впереди женщины, он – экспериментатор во всем и потому любознателен, активен и потому мыслит. У него намного снижен инстинкт самосохранения… Ты видел в природе, чтобы самка себя украшала? И не увидишь! Только мужчине дано по настоящему, глубоко и тонко постигнуть красоту мира и, в том числе, красоту женского тела…”
Этот монолог, с перерывами разумеется, растянулся на полчаса и закончился тем, что Лютиков принялся цитировать Мопасана и доказывать, что все войны в истории человечества случались из-за женщин, начиная от троянской и заканчивая второй мировой. Что самые жестокие следователи в НКВД были женщины, а вовсе не мужчины.
Жить с таким человеком – сущая кара божия, поскольку Лютиков не умел разговаривать как все. Всегда что-то обобщал и доискивался первопричин. А ведь мы, по большей частью говорим не затем, чтобы выяснить суть дела, а затем, чтобы “обменятся информацией”. Мы говорим потому, что есть язык и нам привычно им пользоваться, как пользуемся руками, не особо задумываясь, зачем и как. Сам же Лютиков называл это – “болтовней” и быстро “увядал”, когда попадал в компанию “болтающих людей”. Ему было не только скучно, такое общество его угнетало.
Я не знаю, существовала ли такая область науки или религии по которой бы Лютиков не мог прочитать лекцию. Он мог рассуждать часами по поводу “струнной структуры” Вселенной, или об “островах стабильности трансурановых элементов”. Такое “всезнайство” и постоянная готовность поучать каждого, попавшего в его поле зрение, со временем сделало из Генки изгоя. На этот счет у него, как всегда, было объяснение: “Люди не желают ничего слышать и слушать, что не соответствует их представлениям. Они хотят одного, лишний раз убедиться в том, что правильно все понимают и верно все оценивают. Вот возьми мою соседку Аллу Кузьминичну? Приходит ко мне и говорит, Геннадий Михайлович, я решила купить акции “Первого инвестиционного фонда”. Тогда просто помешательство было на покупке ценных бумаг. Я ей говорю: “Дорогая Алла Кузьминична, если у Вас появились лишние деньги, то купите на все мыла, или придумайте что-нибудь еще. Мыло и через сто лет будет точно так же востребовано человеком и на одну помывку пойдет ровно столько же, сколько его идет нынче”. Так ведь обиделась! Она ведь хотела, чтобы я ей сказал: “О да! Дорогая Алла Кузьминична! Разумеется, Вы правы, деньги должны работать и приносить доход!” Или что-то в этом роде. А я сказал совершенно не то. Как же на меня не обидеться? Я ведь, получается, усомнился в её умственных способностях, а это веская причина для обиды. Это я раньше ко всем с советами лез, убеждал до хрипоты, нервы себе и людям портил, а нынче смотрю, любуюсь со стороны на человеческую тупость-глупость”.
Что “любуется”, Генка хватил лишку. Я теперь доподлинно знаю, что не было такого события в жизни страны, по поводу которого Лютиков смолчал. Да что там смолчал?! Он кричал, истошно и надрывно все эти годы, которые я знал его.
Однажды, кажется, за год до своей смерти он сказал: “Вот ты только что помянул, что я то и то предсказал, вроде как комплимент мне сделал, а хочешь знать… – И тут он перешел на какой-то свистящий шепот. – Хочешь знать, так я ненавижу себя за карканье! Веришь, нет, иногда вижу себя в образе черного ворона, расхаживающего по трупам! Невыносимо мерзко!
– А что ж ты… кто ж тебя… – Но Лютиков оборвал меня: “Кабы знать кто!? Не могу я врать! Не получается и болею, если все же не скажу так, как мне в голову пришло и на сердце легло! – И вдруг, совершенно неожиданно, вне, казалось бы, связи с предыдущей мыслью, говорит: – Думаешь это легко? Радостно правду, что в тебе есть, людям говорить? Знаешь, что я тебе скажу: не только евреев через своих пророков Бог ослепил, чтобы они своей судьбы не знали, он всех нас сделал слепыми. А если бы мы были зрячими, то вид жизни стал бы для нас настолько невыносим, что…”
По обыкновению своему Лютиков замолк и ушел в себя. Я минут пять ждал, а потом не выдержал и спросил: “Ну и что, что?
– А? – Он словно вынырнул из океанских глубин и походил на диковинную рыбу: выпучив глаза, уставился на меня.
– Ты говорил, что если бы мы были зрячими, то вид жизни стал бы для нас невыносим.
– Думаю, что это так, но доказать этого не могу. К сожалению самое главное, самое важное для человека, не доказуемо! И потому не доказуемо, что там, в глубине смыслов, не за что уцепится и не от чего оттолкнуться! Там – вера! И ничего, кроме веры!
– Веры в то, что мы слепые!
– Кабы эта вера была, а то ведь и веры-то цельной нет, а всё обрывками, урывками, да толкованиями разными, зачастую бессмысленными. Ладно оставим эту “скользкую тему”, её ведь в разуме, как обмылок, в руках не удержишь – выскальзывает, а если хочешь – ускользает от рассудочного постижения.
Был в его жизни период, аккурат в горбачевскую перестройку, когда Лютикова усиленно вербовали в “партию”, но он благополучно пережил соблазн, хотя жена очень соблазнилась перспективой получить взамен двухкомнатной квартиры трехкомнатную. Это потом, после смерти жены, Генка продал приватизированную квартиру и купил себе поменьше, однокомнатную, а тогда он посмеивался над супругой: “Пусть сначала дадут, а потом в партию забирают”.
Я к тому времени хорошо узнал Лютикова и думаю, что в партии он бы недолго задержался. Он сам по себе был совершенно отдельной партией, название которой трудно придумать, хотя больше всего подходит определение: “Партия свободно мыслящего человека ” Однако, как создать партию, в которой бы всяк по своему “свободно” мыслил – ума не приложу.
***
Так вот, я знал Лютикова совершенно иного, в ярости. Однажды, в силу своей профессии, я присутствовал на одном “совещании с народом” высокопоставленного лица из правительства. Нужно ли говорить о том всеобщем раболепии, которое окружало это “лицо”?
(Поставил вопросительный знак и тут же вспомнил Лютикова, цитирующего Монтеня: “Власти, самой по себе, свойственно возвышать человека в наших глазах и на что раньше мы не стали бы смотреть из-за стеснения быть оскорбленными одним только его видом, но волею судьбы, мы его превозносим как величайшего человека”.
(Это беда какая-то со мной творится, все время слышу его голос. Он постоянно врывается в мое повествование и разрывает на части весь “план” рассказа. )
Речь тогда шла о реструктуризации угольной отрасли. Генка Лютиков сидел в зале, представляя “рабочие массы” и их интересы. Он, как и многие в начале девяностых годов, был захвачен политическим безумием и частенько появлялся в самобытной и довольно оригинальной организации под названием – “Городской рабочий комитет”.
Так вот, «высокопоставленное лицо” вышло на трибуну ДК им Горького и стало объяснять “прелесть” реструктуризации для граждан города. “Пел” он славно и плавно, завораживающе “пел”, почти всех усыпил и убаюкал. Отцы города, так просто млели от его слов. И вот в усиленную динамиками речь, врывается зычный, натуральный голос, слегка шепелявящий.
– Перестаньте молоть чепуху! Вы хоть понимаете, о чем говорите? – Все замерли и обернулись. Лютиков говорил и медленно приближался к трибуне. Весь зал напрягся как струна, готовая лопнуть и выплеснуть в своем разрыве такую стихию звуков, которая либо сметет с лица земного Лютикова, либо весь этот, побледневший и растерянный президиум. – Вы хоть понимаете, что говорите? Да будет вам известно, что реструктуризация означает изменение структурного характера, а Вы ведете речь о закрытии угольных предприятий. Чего же вы тень на плетень наводите? А вы, угольные генералы, слушаете эту чепуху и не смеете сказать, что это чепуха!? Вы подрываете доверие народа к демократическим ценностям!
И тут случилось то, что случается с Лютиковым постоянно, он задумался и в этой задумчивости остановился. Президиум взорвался: “Это неслыханно! Наглость! Дерзость! Кто он такой?!”
Зал так же взорвался – “струна лопнула” и закружились воронки, смерчики звуков. Срочно объявили перерыв. Я видел, как Лютиков, в своей поразительной для такого случая задумчивости, вышел из зала и никто его не остановил, не попытался с ним заговорить, он шел и никто не мешал его шествию. Я кинулся догонять его, но бурлящая толпа отрезала меня от Генки.
Я был свидетелем, как “высокопоставленному лицу” объясняли, что это был один из тех, кого при всеобщей демократии, видимо, выпустили из психушки. Что шахтерские массы с пониманием и удовлетворением восприняли идеи реструктуризации и что городские власти, со своей стороны… Дальше я не стал слушать, материала было достаточно для срочной газетной заметки. Запах денег МВФ уже кружил головы власть предержащим. Предвкушение “манны небесной” завораживала и самых стойких, но только не Генку!
Вечером я спросил Лютикова о причине срыва “пламенной речи”?
– Знаешь, мне внезапно пришла в голову мысль, что западные демократические ценности у нас ни когда не приживутся, и я обдумывал, как об этом сказать. Сейчас я знаю, что все дело в православном характере нашей культуры. Кровь наша не того состава.
У меня глаза на лоб полезли: “Так ты, поэтому тогда замолчал?
– Ну да. В голову пришла мысль о том, что мы на себя чужой костюм напяливаем. Что носим мы обноски западной политической и экономической мысли.
– Ты что, серьезно думаешь, что права человека для нас неприемлемы? Ведь ты же сам горой стоял за них? Вспомни, что говорил в 1989 году? Забыл? Напомнить?
– Я ошибался. – Сказал так убийственно спокойно, словно ошибаться так же естественно, как по утрам умываться. Я опешил, а Генка невозмутимо продолжал “развивать” свою мысль: – Иван Ильин совершенно правильно считал: “Право и государство возникают из внутреннего духовного мира человека, создаются именно для духа и ради духа и осуществляются через посредство правосознания”. А у нас, несмотря ни на что, душа православная, как же она воспримет католическую идею “прав человека”? Погоди, мы еще станем свидетелями возвращения к прошлому, к жесткой вертикали власти, к цензуре в средствах массовой информации, ко многому тому, что сейчас яростно оплевывается адептами католических ценностей.
Лютиков прервался и через минуту заявил: “Жалко”.
– Что “жалко”?
– Да вот этого и жалко. Горбачев нам волю и свободу дал, а русскому человеку свобода тяжкое бремя, обуза. Вот поиграют свободой, пограбят вдов и сирот, а потом, как всегда, совесть начнет грызть. А что пограбят, так это всенепременно! Когда на Руси свободу дают, то обязательно грабят, а потом, как Емелька Пугачев: “Простите меня, православные... ” Свободы жалко. “Прав человека” жалко. Жалко, что из нас, в ближайшие лет двести европейца не получится!
“Емельку вспомнил, а сам-то…” – Хотелось сказать в ответ на этот монолог Лютикова, но я промолчал. Мало что уже осталось от того прежнего Лютикова, напоминавшего враз и Степана Разина, и Пугачева, можно сказать – ничего!
Генка ушел в себя и теперь присутствуя в комнате, отсутствовал минут пять. Неожиданно Лютиков засмеялся: «Дружище! Тут диалектика! Нельзя быть нравственным человеком, обладая избытком жизненной силы, а ведь и первое, и второе одинаково нами ценится. Ты не найдешь никого из разумных, который стал бы отрицать безусловную ценность нравственных качеств? Точно так же никто не скажет похвальное слово человеческой немощи. Но вот беда, вопреки поговорке, что в “здоровом теле – здоровый дух”, в здоровом теле обнаруживается только тот дух, что исходит из заднего места. Диалектика! Кто-то созрел для свободы, а значит для ответственного отношения к жизни, а кто-то нет и это противоречие не устранимо. Вот почему для “созревшего человека” ущемление прав и свобод – трагедия, тогда как для “несозревшего” – благо. И продекламировал: “…Скотине нужен кнут?/ От демократии скотов / Хорошего не ждут”. Вот так-то. Хочется быть мудрым, как шестидесятилетний и одновременно полным сил и энергии, как двадцатилетний, и попробуй оспорь, что это не так? В народе эта диалектика тонко подмечена: “Если бы молодость знала, если бы старость могла”. Потому-то человек “разорван” в самом себе и нет ему покоя. Жить хотим, как я Европе, но душа наша не может поступиться своими ценностями. Плоть тянет в Европу, а душу на Восток, откуда “пришел свет”.
***
Вскоре он лег на свою вторую операцию на почке, после чего “затворился” в стенах своей квартиры, получил инвалидность и жил на средства от заработка жены, да на переводы от старшего сына из Ленинграда.
Дочь заканчивала институт в Москве и работала в какой-то фирме консультантом, кажется по информатике. Генка пробовал работать в газетах, но статьи его принимали редко и выбрасывали, как он говорил “самое существенное”.
О статье Лютикова про Афган я вспомнил в середине девяностых годов, через десять лет с лишком, когда заполыхал Северный Кавказ. Тогда Степашин, с благословения президента решил помочь оппозиции и с помощью наемников свергнуть Дудаева.
Мы сидели и разговаривали. Помнится, я сказал ему, что в Чечне нового Афгана не будет.
– Ты думаешь? – Это было его любимое начало, любимый комментарий к моим рассуждениям и в его устах это звучало весьма двусмысленно.
– Дружище!
“Дружище” – его любимое и самое интимное обращение ко мне.
– Дружище, революции без гражданских войн не бывает, вот и мы получили свою войну, усугубленную исламом. – Он возвел свои очи к потолку словно там было ему какое-то знамение и несколько минут, по своему обыкновению, молчал, а потом продолжил неожиданным, как всегда выводом.
– Все войны начинаются в душах людей и искупаются так же душами людей. Потому что – государство есть идол, божество, а божество не уходит в небытие просто так, оно борется за свое существование. Если есть душа у человека, то сумма душ людей, объединенных одним языком, одной культурой, одной идеологией и есть идол, бог и его земное воплощение – государство. Заметь сходство в словах идол и идеология? В обеих присутствует корень – эйдос.
И Лютиков пустился в объяснение платоновского понятия “эйдос” из чего следовало, что в начале всех вещей лежат эйдосы. Завершив экскурс в плотоновскую философию, Лютиков закончил неожиданным выводом: “Эта война растянется на десятилетие, пока мы не искупим кровью грех прошлого идолопоклонничества”.
Я присвистнул, поскольку был убежден в том, что не только крупномасштабной войны не будет, но и гражданской-то её называть не следует. Словом, я был, не меньше героя Афгана, генерала Грачева, убежден в том, что хватит одного полка элитных десантников на всю Чечню, что и высказал Лютикову, тыча в карту пальцем.
– Чечню за световой день из конца в конец проехать на танке можно. За сутки! Это не Афганистан, тут вопрос размера территории, может оказаться решающим! – доказывал я Лютикову. Он рассеянно меня слушал, а когда поток моих аргументов иссяк спросил: – Ты так думаешь? – И опять погрузился в свои размышления, прерывать которые не разрешалось, Лютиков кровно возмущался такой “бестактностью”, хотя ничего не имел против, когда прерывали его речь.
– Видишь ли, – Лютиков потер подбородок правой рукой – обычный жест, когда он возвращался из “странствий дальних” – Видишь ли, христианский этнос стар, ему две тысячи лет, а этносы, по Гумилеву, живут полторы тысячи лет. Как известно в начале 11 века произошел раскол единой христианской церкови на восточную и западную – этот момент можно считать рождением двух новых этносов, западно-европейского и восточно-европейского. А тут еще монголы со своей “пассионарной кровью”… Хотя это и спорно.
– Что спорно? – Вклинился я
– Да то спорно, что в 11 веке возникло два новых этноса. Спорно в отношении Западной Европы, особенно её юга… С Русью все ясно, потому что монголы, пассионарии… Хотя Северная Европа, особенно скандинавские страны приняли христианство в десятом веке, так что им, как этносу, не более тысячи лет, к тому же Реформация, последующие войны в самом центре Европы, показывают, что был большой уровень пассионарности. В этих и последующих войнах, особенно таких крупных как наполеоновские, первая и вторая мировая, большая часть пассионарных личностей “выгорела”, так что остались одни “старики”. Нас это тоже коснулось и не крылом, понятное дело, потому и нет в нашем народе деятельной энергии, потому у нас психология старцев. Исламский этнос моложе христианского на полтысячи лет, его не так перемалывали войны, как народы европейские. А полтысячи – это молодость на четверть века! Немало, если поглядеть применительно к человеку.
По своему обыкновению Лютиков свернул с тропы гумилевского этногенеза и перешел к природе исламского фундаментализма, но и этим путём далеко не ушёл. Потом, не закончив, спросил меня: “Чем отличается молодость от старости, в смысле своей деятельности?”
– Многим. . – Я попытался отшутиться, – ну, например тем, что им не лень заниматься женщинами, как тебе.
– Я серьезно, а ты. . Так вот, молодость не боится смерти и вовсе не потому, что ей сладостно умирать, а потому что считает себя недоступной для неё. Старость смерти боится, потому что она рядом. Но я не об этом. На Землю периодически падает узкий луч странной энергии, он описывает на поверхности земли длинные, в тысячи километров полосы. Народы, попавшие в эти полосы, бурлят, клокочут, словом лезут на рожон, словно у них начисто исчез инстинкт самосохранения. Они отказываются от традиций, свергают старых богов и провозглашают новых. Забывают традиционные приемы и навыки ведения хозяйства. Если уходят из материнского ареала, то изобретают новые навыки, резко меняя уклад жизни. Одновременно меняются политические и социальные институты, происходят глубокие изменения в языке. Они, как голодные волки, нападают и рвут тела “старых государств”, а если нет выхода, то разрывают на части материнское тело. По Гумилеву это пассионарии, это рождается новый этнос внутри старого.
В тот “заход” Лютиков изложил популярно теорию этногенеза Гумилева и вернулся, с чего начали, к чеченской теме.
– Возможно, Северный Кавказ когда-то попал в зону “пассионарного толчка”, на это четко указывает дуга исламского терроризма с выходом на Ирландию. Если так, а я думаю что это так, то война там не кончится, пока там будут рождаться или имплантироваться в этот регион, пассионарные особи. Решение тут одно: вторично расселить чеченцев по территории России с тем, чтобы этот пассионарный огонь притух бы, “растворившись” в особях не пассионарных.
Он опять задумался, а я ждал, предчувствуя, что сейчас последует контрдовод, сметающий только что сказанное.
– Ошибочно думать, – продолжал Лютиков, – что пассионарии – зло. Если в обществе нет таких людей, оно превращается в жирного упитанного, робкого кролика, ждущего корма от хозяина. Это общество дряхлое, старческое, всеми четырьмя лапами цепляющееся за блага жизни, накопленные многолетним трудом. Оно дрожит над своими сундуками, как скупой рыцарь, и пьет по ночам младенческую кровь, в тщетной надежде продлить своей жалкое существование. Ты посмотри какие обороты набирает торговля детскими органами? Современное людоедство! Про кровь не говорю, Европа на примере Гитлера показала “свой уровень цивилизации”. Свой рациональный прагматический подход. Сталин в лагерях гноил, а эти, прежде чем сгноить, кровь высасывали. Европейская цивилизация рядится в юношеские одежды и устраивает немощные оргии, еще более гнусные и отвратительные…
– Но это всего лишь гипотеза, о “пассионарных толчках”, кстати, не очень-то поддержанная научной общественностью, а человеку без разницы, как погибнуть. Выкачают из него кровь и потом “сгноят”, или сгноят вместе с кровью…
– Для жертвы, да, всё равно как гибнуть! Но не для тех, кто “вставит” себе в дряхлое тело новую печень, новые почки, введет в кровь биостимуляторы, добытые из детских тел! С новой то печенью еще сколько можно марочного вина выпить, если деньги есть? Жалко ведь, денег полно, а растратить их красиво, здоровья нет! Под эту “жилетку” подвели идейный базис – это называется: рациональное использование биологического объекта! Человеку все равно помирать, так зачем же добру, что в нем есть, пропадать? А пассионарное излучение ни кто не искал, так что может быть, тут дело вовсе не в излучениях! А что не гипотезы, что не суждения?!
– Однако же то, что мы с тобой сидим на диване и разговариваем, это все-таки не суждение, а факт.
– Факт для тебя и для меня очевидный, а для человека, в другом городе, в другой квартире, это еще не факт. Если наше “сидение” затрагивает его интересы, то придется “попотеть”, чтобы доказать, что этот факт имел место. И уж совсем не “факт”, если мы углубимся в причины “сидения”, а наука, как тебе известно, только о причинах и беспокоится. Гипотеза хороша только тогда, когда она объясняет большинство известных (достоверных) фактов и предсказывает новые. Научные сообщества в каком-то смысле, схожи с клещами, присосались к одному месту и посасывают “кровь”. “Одно место” и есть одно из суждений, одна из гипотез. Охота ли потерять кровоносную жилу?
– Генка! У тебя есть что-нибудь святое? Тебя нынче тянет на какие-то каннибальские сравнения!
– Вот всегда так! – Лютиков всплеснул руками. – Даже ты не переносишь правды! Страшно, да? А святое… Святое есть – Бог, но я от него “отпадаю”, когда начинаю мыслить. Но ты погоди, я ведь до конца еще не развил тему о “клещевидности”, в данном случае науки, применительно к практике…
И Лютиков пустился в объяснения причин засилия в мире традиционных двигателей внутреннего сгорания, тогда как, по мнению Генки, уже давным-давно по городам и весям ходили бы автомобили электрические.
– Корпоративные интересы ставят неодолимую преграду на пути альтернативных двигателей. Тут все воедино связано: интересы нефтедобывающих отраслей, переработки, гигантские заводы моторостроения… Сотую долю средств, которые тратятся в традиционной автомобильной промышленности, если бы их пустили в развитие “кремневой отрасли” хватило бы на серийное изготовление солнечных батарей… Отраслевые институты, да и академические, говорят: “Не-зз-я-яя-!
После, третьей операции Генка вовсе перестал выходит из квартиры. Вскоре схоронил свою жену и вовсе замкнулся, как устрица в раковине, в стенах.
Если вы подумаете, что Генка Лютиков никогда не жил обыкновенной человеческой жизнью с её повседневными заботами, с утреннем похмельным синдромом, когда нужно идти на работу, а не только не хочется – сил нет, но силы всегда находились, то вы жестоко ошибетесь. Сам Лютиков, уже когда остался как перст один, сказал: “Три страсти, было у меня в жизни. Они сочетались во мне с разной силой, в разные периоды жизни, но постоянно присутствовали. Эта тяга к книгам, к женщинам и к вину. Чего смеешься-то?
– Да нет, Гена, с чего ты взял, только это банально.
– А все что подлинная правда о жизни, то банально! Ишь ты, оригинал нашелся! А женщины меня любили, но того больше – я их любил. Сейчас вино не так пьянит, а на женщин я ленив стал лет с сорока и не по здоровью они мне…
Но Генка не был бы сам собой, если бы не развил тему женщины:
– Женщина похожа на скрипку, на ней не только нужно уметь играть, но самое главное, её нужно уметь настраивать. Своего рода – иметь от природы “музыкальный слух” на женскую натуру. Говорят, у меня этот слух есть, только вот настраивать лень.
– Все поизносилась, а ему, – Генка недвусмысленно указывал взглядом на ширинку, – хоть бы что! А ведь ему-то самое время пойти на пенсию да по-пустому не беспокоить меня.
Генка усмехнулся: “Как вспомнишь – так вздрогнешь. Сколько же душевных сил и нервов на их поистрачено… А любил я женщин с маленькими грудями, как яблоки, чтобы в ладонь… Странно, природа женщину создает для деторождения, а мужчина ищет в них страсть, темперамент, а это плохо сочетается. И вот что прелюбопытно, такую “заводную” ревнуешь, поскольку все время мерещится тебе, что и другого она вот так же стискивает в объятиях и другой может ей дать то же самое наслаждение. И та ревность подхлестывает тебя почище кнута”.
И на самом деле Генка Лютиков в смысле мужских возможностей в свои 57 лет мог бы дать фору иному двадцатипятилетнему. Я это знал точно, поскольку, сострадая к его одиночеству, как-то привел к Генке одну знакомую женщину, сильно обиженную на своего мужа по этой части, предварительно предупредив её, что мужик этот ленив на ухаживания, а в остальном, – “проверь и доложи”.
Эта невинная шутка едва не кончилась трагедией, “развалом” её прежней семьи. Так что Генка Лютиков, мог бы и не говорить мне, что ленив к женщинам стал “не по здоровью”.
Ну, разве это не странный человек! Живет бобылем, когда любая женщина, обеспокоенная “постельной проблемой” нашла бы утешение рядом с ним?
Тогда состоялся примечательный разговор, очень характеризующий Генку, хотя все разговоры были “примечательными”, каждый по своему.
– Несправедливо, получается, – сказал я в ответ на Генкино кивание в интимную область. – Кто что хочет, тот того не имеет.
– Ты так думаешь? – Генка был искренне удивлен моим несогласием с природой.
– Именно так и думаю.
– Напрасно. Господь Бог видит человека глубже, чем он сам о себе что-то знает. Видит и удерживает его от греха, отнимая какую-то часть здоровья, лишая излишнего богатства, словом, всего, к чему стремится земная его часть, чего она так жаждет… Если честно, то я настраивать женщин умел, но это занятие мне никакого удовольствия не доставляло. А больше попадались мне вот такие, “запущенные” дамы… Может потому и надоело… А может на то воля Божия, чтобы лень меня обуяла, прежде сроков и больше времени оставалось на то, чтобы жизнь обдумать?
– Генка, ты жизнь обдумываешь, а она от тебя уходит. Другой ведь жизни не будет?
– Да брось, ты! Экклизиаста читай! Тот всего перепробовал, а итог один: ра-зо-ча-ро-ва-ние. – Это слова Лютиков произнес по слогам, дважды, чтобы прочувствовать каждый слог и звук. – Чары. Колдовство. Когда наступает разочарование, тогда человек видит мир в его истинном свете, просыпается от чар.
– Так может лучше и помереть сонным?
– Ты так думаешь? – И прочитал стихи. (разбивка на строфы моя. ) – “Завидую – беспечности веселой/ Сеюминутной радости живой/ И мысли не глубокой, небольшой/ и от того столь действенной, / и скорой!/ Завидую удачливым друзьям/ И жизни праздной юного повесы… /Все это так, / когда бы смерть была/ Последним актом/ этой/ скорой/ пьесы. /”
Лютиков не говорил – он “мыслил” и тем сильно отличался от всех, кого довелось мне знать и до, и после Генки. А “мыслил” он совершенно оригинально, просто бесподобно по своей свободе. К примеру: сказал я как-то раз, что у его соседа по лестничной клетки кот необычайной породы, словно кто по “морде лопатой ему заехал” и тут же получил от Лютикова целую лекцию. Сначала о домашних кошках, потом вообще о кошачьих, с многочисленными отступлениями в “случаи” и в особенности повадок, с ремарками в сторону и в бок, с экскурсами в область религиозно-мистических учений, где кошки играют не последнюю роль и опять ремарками, и отступлениями. Так я узнал, что крысы и кошки сыграли решающую роль в эволюции человека.
– Между прочим, – говорил Генка, – если бы не кошки, то еще неизвестно, был бы на земле человек, поскольку в экологическую нишу человека вполне вписываются крысы. Это социально-организованные животные, необычайно умные, а агрессии у них ни чуть не меньше чем у человека. Кстати и психические расстройства у них типично человеческие. Ни одно сообщество крыс не выдерживает рок-музыку, особенно “металл”. Нервный стресс. Падает рождаемость от сексуального бессилия. По-моему, более тонкая психическая организация крыс вынудила их уступить пальму первенства на земле предку человека.
Дальше последовал краткий экскурс в “крысиную иерархию”, в её “социальные связи”. Он поведал мне о том, как крысы-матери “бережно” и даже “трепетно” выхаживают свое потомство, “не в пример некоторым особям человеческого рода”.
И вдруг не с того не с сего спросил: «Ты знаешь что такое «вага»?
Я немного растерялся: «Вага – рычаг такой… Обычно толстая жердина…
Ну да, еще её называют – «ослоп».
– А теперь приставку к слову вага сделай – «от». Что получится? – Генка прищурился, словно прицеливался в мой лоб из мелкашки.
Чувствуя какой-то подвох я робко произнес: «Получается – «отвага».
И тут Лютиков прочел мне целую лекцию по этимологии слова «отвага».
– В древности оружия не было, а люди дрались вот такими толстыми жердями, которые в некоторых диалектах назывались «ослопами». Увернуться от такого оружия и самому нанести удар – нужна была ловкость и смелость. А увертывались от чего? От ваги! Понял теперь откуда корень этого слова?!
Что мне оставалось делать? Я мотнул головой, словно лошадь. А что вы хотите? Меня так же одолели генкины мысли, как её назойливые мухи. Разговаривать с Генкой это вам не на лавочке болтать с пенсионерами. Тут эрудиция нужна. Орудие эрудиции, как бы непременно скаламбурил Генка.
– Понимаешь, – говорил Лютиков, – слово является символом смысла, а не самим смыслом. Смысл выразить символом полностью невозможно. Все смыслы во тьме лежат. Вот почему мы так трудно, так сложно договариваемся даже по очевидным вещам! И уже полная трагедия происходит, когда нет одинакового понимания слов. А это одно и тоже, что мы внутри себя в мыслях своих внутренних не понимаем друг друга!
Он прервался и поймал мои глаза в прицел своих глаз. Захохотал, ударил ладонями по своим коленям:
– Да, да! Именно так! Мы мыслим исключительно словами! То есть мы мыслим символами понятий! Я всегда удивлялся точным переводам с иностранных языков! Ну ладно по немецки бабушка – «большая мать», куда еще ни шло, но перчатки – «ручные ботинки» – это прости меня, наводит на мысль, что истинный смысл «ботинок» на немецком языке, скорее всего не «обувь», а «одежда». «Одежда» для ног, для головы и так далее… Это всё простые понятия, а если вступить в область морали и нравственности? Если в душу человеческую заглянуть? Тут себя то не понимаешь, а как поймешь того же пуштуна? Как поймешь абхаза, алеута? Не поймешь. Соседа не понимаешь, а ведь с ним на одном языке, казалось бы, мыслим, но весь фокус в том, что у него за словом одни понятия, а у меня пусть чуть-чуть, но иные!
Русский язык, вообще то расплывчат, туманен, двусмысленен. «Люблю» все говорят, но всяк любит по своему! Вот, к примеру, матерок в русском языке. В нём нет смысла – это эмоция, выраженная в словах, а любой иностранец, даже знающий русский язык понимает матерок буквально. Сколько на почве этого бытовых ссор? Не сосчитать!
К Лютиковскому «мышлению» нужно было привыкнуть, как привык к нему я, но и меня «пронимали» до печенок его «уходы», «отступления» и «комментарии» самого себя. Вот почему так трудно перевести его устную речь в письменную. Соблюсти логику, связность. У Лютикова было постоянное желание все объять, и это «объятие» он начинал частенько от «сотворения мира» и до наших дней. Его всегда, как бы распирали изнутри, бог весть откуда почерпнутые знания, самым неожиданным образом, объединенные Генкиным «мышлением» в причинно-следственные связи. Эти знания распирали его, толпились возле языка, отталкивали друг друга, выкрикивали через голову других знаний, перебивали. На всё, про всё у него были свои причины.
– Истина не очевидна, – Говорил Генка, потягивая крепкий чай, – а напротив – скрыта. На поверхности лежит примитивное: «Щелкни кобылу по носу, она махнет хвостом». Увидеть связь явлений, кажущими далекими друг от друга, вот метод истинно мыслящего человека! Вот колбаса стала не мясом, а травой пахнуть, от чего бы это?
– Ну и от чего?
– А оттого, что у директора мясокомбината совести нет!
Тут уж я не выдержал Генкиной алогичности и дал волю своему сарказму.
– А совести у него нет потому, что он Пушкина не читал?!
– Вот именно! И Достоевского не читал, и Библию не читал! И твоя ирония совершенно не к месту! Когда из общества, как из проколотого воздушного шарика, улетучивается мораль и нравственность, то вся его материальная ткань начинает расползаться по швам! Тогда колбаса начинает пахнуть травой, а от ботинок отстают подошвы! Тогда ржавая, «мертвая вода» течет из крана, и дети ни в грош не ставят своих родителей! Это же элементарно, друг мой! Жаль, что не обозвал меня Ватсоном, с него бы это стало.
***
Генка, такой манерой общения, начисто извел свою жену, и они часами, и днями не разговаривали между собой, что нисколечко его не волновало. Но это волновало Дашу и она жаловалась мне: «Михаил Иванович, Вы бы хоть как-нибудь на него подействовали, ведь с ним ни о чем невозможно говорить! Вот вчера, сказала ему, что розетка не работает, так он, прежде чем взять отвертку в руки минут десять рассказывал мне о том, что розетки в цепь подключаются параллельно и почему именно так, а не иначе! Ну, как с ним жить?!»
Однако же, прожили более тридцати лет. Случилось мне быть свидетелем примечательного диалога между Лютиковым и его женой.
Даша принесла из библиотеки книжку В. Пикуля «Фаворит». Генка покрутил её в руках а потом глубокомысленно изрек.
– Слово «фаворит» происходит от горы Фавор, где по преданию Христос преобразился перед тремя из двенадцати своих учеников. Избранные из избранных – фавориты. Это было своеобразное время в истории российской государственности, весьма характерное для всех царств, где короны носили женщины…»
– Ну и к чему ты мне это говоришь? – Спросила Даша. – На что намек делаешь? Что я дура, а ты – умный?
– Почему обязательно в таких категориях мыслить?
– А то я тебя не знаю, «мыслитель», видишь ли. Учишь, учишь, сам бы поучился. Кто действительно ученые, так в институтах сидят, а не дома. Хоть постороннего человека спроси, он тебе то же самое скажет, – она кивнула в мою сторону и ушла на кухню.
– Вот и возьми с неё… – сказал Генка таким тоном, словно извинялся за свою жену. – Редкая женщина способна к мышлению. Глупости, что женщины тонко чувствуют и глубоко мыслят. Конечно, они очень тонко чувствуют, но что? Только не абстрактную красоту, нет, это самые прагматичные из рода “Хомо сапиенс” и объясняется всё тем, что в женщине сильнейший и всё подавляющий инстинкт к продолжению рода. Она остро и тонко чувствует опасность для семьи и выгоду для семьи. Она остро и тонко чувствует и выбирает себе партнера с перспективой социального роста. Она любит лиц с положением, и отбирает еще в незрелом возрасте, сильных доминантных самцов. Мышление её предметно и конкретно, предельно приземлено. В эволюционном смысле, в женщине закрепляется все положительное, что накоплено в процессе биологической и социально-политической эволюции. Мужчина на два шага идет впереди женщины, он – экспериментатор во всем и потому любознателен, активен и потому мыслит. У него намного снижен инстинкт самосохранения… Ты видел в природе, чтобы самка себя украшала? И не увидишь! Только мужчине дано по настоящему, глубоко и тонко постигнуть красоту мира и, в том числе, красоту женского тела…”
Этот монолог, с перерывами разумеется, растянулся на полчаса и закончился тем, что Лютиков принялся цитировать Мопасана и доказывать, что все войны в истории человечества случались из-за женщин, начиная от троянской и заканчивая второй мировой. Что самые жестокие следователи в НКВД были женщины, а вовсе не мужчины.
Жить с таким человеком – сущая кара божия, поскольку Лютиков не умел разговаривать как все. Всегда что-то обобщал и доискивался первопричин. А ведь мы, по большей частью говорим не затем, чтобы выяснить суть дела, а затем, чтобы “обменятся информацией”. Мы говорим потому, что есть язык и нам привычно им пользоваться, как пользуемся руками, не особо задумываясь, зачем и как. Сам же Лютиков называл это – “болтовней” и быстро “увядал”, когда попадал в компанию “болтающих людей”. Ему было не только скучно, такое общество его угнетало.
Я не знаю, существовала ли такая область науки или религии по которой бы Лютиков не мог прочитать лекцию. Он мог рассуждать часами по поводу “струнной структуры” Вселенной, или об “островах стабильности трансурановых элементов”. Такое “всезнайство” и постоянная готовность поучать каждого, попавшего в его поле зрение, со временем сделало из Генки изгоя. На этот счет у него, как всегда, было объяснение: “Люди не желают ничего слышать и слушать, что не соответствует их представлениям. Они хотят одного, лишний раз убедиться в том, что правильно все понимают и верно все оценивают. Вот возьми мою соседку Аллу Кузьминичну? Приходит ко мне и говорит, Геннадий Михайлович, я решила купить акции “Первого инвестиционного фонда”. Тогда просто помешательство было на покупке ценных бумаг. Я ей говорю: “Дорогая Алла Кузьминична, если у Вас появились лишние деньги, то купите на все мыла, или придумайте что-нибудь еще. Мыло и через сто лет будет точно так же востребовано человеком и на одну помывку пойдет ровно столько же, сколько его идет нынче”. Так ведь обиделась! Она ведь хотела, чтобы я ей сказал: “О да! Дорогая Алла Кузьминична! Разумеется, Вы правы, деньги должны работать и приносить доход!” Или что-то в этом роде. А я сказал совершенно не то. Как же на меня не обидеться? Я ведь, получается, усомнился в её умственных способностях, а это веская причина для обиды. Это я раньше ко всем с советами лез, убеждал до хрипоты, нервы себе и людям портил, а нынче смотрю, любуюсь со стороны на человеческую тупость-глупость”.
Что “любуется”, Генка хватил лишку. Я теперь доподлинно знаю, что не было такого события в жизни страны, по поводу которого Лютиков смолчал. Да что там смолчал?! Он кричал, истошно и надрывно все эти годы, которые я знал его.
Однажды, кажется, за год до своей смерти он сказал: “Вот ты только что помянул, что я то и то предсказал, вроде как комплимент мне сделал, а хочешь знать… – И тут он перешел на какой-то свистящий шепот. – Хочешь знать, так я ненавижу себя за карканье! Веришь, нет, иногда вижу себя в образе черного ворона, расхаживающего по трупам! Невыносимо мерзко!
– А что ж ты… кто ж тебя… – Но Лютиков оборвал меня: “Кабы знать кто!? Не могу я врать! Не получается и болею, если все же не скажу так, как мне в голову пришло и на сердце легло! – И вдруг, совершенно неожиданно, вне, казалось бы, связи с предыдущей мыслью, говорит: – Думаешь это легко? Радостно правду, что в тебе есть, людям говорить? Знаешь, что я тебе скажу: не только евреев через своих пророков Бог ослепил, чтобы они своей судьбы не знали, он всех нас сделал слепыми. А если бы мы были зрячими, то вид жизни стал бы для нас настолько невыносим, что…”
По обыкновению своему Лютиков замолк и ушел в себя. Я минут пять ждал, а потом не выдержал и спросил: “Ну и что, что?
– А? – Он словно вынырнул из океанских глубин и походил на диковинную рыбу: выпучив глаза, уставился на меня.
– Ты говорил, что если бы мы были зрячими, то вид жизни стал бы для нас невыносим.
– Думаю, что это так, но доказать этого не могу. К сожалению самое главное, самое важное для человека, не доказуемо! И потому не доказуемо, что там, в глубине смыслов, не за что уцепится и не от чего оттолкнуться! Там – вера! И ничего, кроме веры!
– Веры в то, что мы слепые!
– Кабы эта вера была, а то ведь и веры-то цельной нет, а всё обрывками, урывками, да толкованиями разными, зачастую бессмысленными. Ладно оставим эту “скользкую тему”, её ведь в разуме, как обмылок, в руках не удержишь – выскальзывает, а если хочешь – ускользает от рассудочного постижения.
Был в его жизни период, аккурат в горбачевскую перестройку, когда Лютикова усиленно вербовали в “партию”, но он благополучно пережил соблазн, хотя жена очень соблазнилась перспективой получить взамен двухкомнатной квартиры трехкомнатную. Это потом, после смерти жены, Генка продал приватизированную квартиру и купил себе поменьше, однокомнатную, а тогда он посмеивался над супругой: “Пусть сначала дадут, а потом в партию забирают”.
Я к тому времени хорошо узнал Лютикова и думаю, что в партии он бы недолго задержался. Он сам по себе был совершенно отдельной партией, название которой трудно придумать, хотя больше всего подходит определение: “Партия свободно мыслящего человека ” Однако, как создать партию, в которой бы всяк по своему “свободно” мыслил – ума не приложу.
***
Так вот, я знал Лютикова совершенно иного, в ярости. Однажды, в силу своей профессии, я присутствовал на одном “совещании с народом” высокопоставленного лица из правительства. Нужно ли говорить о том всеобщем раболепии, которое окружало это “лицо”?
(Поставил вопросительный знак и тут же вспомнил Лютикова, цитирующего Монтеня: “Власти, самой по себе, свойственно возвышать человека в наших глазах и на что раньше мы не стали бы смотреть из-за стеснения быть оскорбленными одним только его видом, но волею судьбы, мы его превозносим как величайшего человека”.
(Это беда какая-то со мной творится, все время слышу его голос. Он постоянно врывается в мое повествование и разрывает на части весь “план” рассказа. )
Речь тогда шла о реструктуризации угольной отрасли. Генка Лютиков сидел в зале, представляя “рабочие массы” и их интересы. Он, как и многие в начале девяностых годов, был захвачен политическим безумием и частенько появлялся в самобытной и довольно оригинальной организации под названием – “Городской рабочий комитет”.
Так вот, «высокопоставленное лицо” вышло на трибуну ДК им Горького и стало объяснять “прелесть” реструктуризации для граждан города. “Пел” он славно и плавно, завораживающе “пел”, почти всех усыпил и убаюкал. Отцы города, так просто млели от его слов. И вот в усиленную динамиками речь, врывается зычный, натуральный голос, слегка шепелявящий.
– Перестаньте молоть чепуху! Вы хоть понимаете, о чем говорите? – Все замерли и обернулись. Лютиков говорил и медленно приближался к трибуне. Весь зал напрягся как струна, готовая лопнуть и выплеснуть в своем разрыве такую стихию звуков, которая либо сметет с лица земного Лютикова, либо весь этот, побледневший и растерянный президиум. – Вы хоть понимаете, что говорите? Да будет вам известно, что реструктуризация означает изменение структурного характера, а Вы ведете речь о закрытии угольных предприятий. Чего же вы тень на плетень наводите? А вы, угольные генералы, слушаете эту чепуху и не смеете сказать, что это чепуха!? Вы подрываете доверие народа к демократическим ценностям!
И тут случилось то, что случается с Лютиковым постоянно, он задумался и в этой задумчивости остановился. Президиум взорвался: “Это неслыханно! Наглость! Дерзость! Кто он такой?!”
Зал так же взорвался – “струна лопнула” и закружились воронки, смерчики звуков. Срочно объявили перерыв. Я видел, как Лютиков, в своей поразительной для такого случая задумчивости, вышел из зала и никто его не остановил, не попытался с ним заговорить, он шел и никто не мешал его шествию. Я кинулся догонять его, но бурлящая толпа отрезала меня от Генки.
Я был свидетелем, как “высокопоставленному лицу” объясняли, что это был один из тех, кого при всеобщей демократии, видимо, выпустили из психушки. Что шахтерские массы с пониманием и удовлетворением восприняли идеи реструктуризации и что городские власти, со своей стороны… Дальше я не стал слушать, материала было достаточно для срочной газетной заметки. Запах денег МВФ уже кружил головы власть предержащим. Предвкушение “манны небесной” завораживала и самых стойких, но только не Генку!
Вечером я спросил Лютикова о причине срыва “пламенной речи”?
– Знаешь, мне внезапно пришла в голову мысль, что западные демократические ценности у нас ни когда не приживутся, и я обдумывал, как об этом сказать. Сейчас я знаю, что все дело в православном характере нашей культуры. Кровь наша не того состава.
У меня глаза на лоб полезли: “Так ты, поэтому тогда замолчал?
– Ну да. В голову пришла мысль о том, что мы на себя чужой костюм напяливаем. Что носим мы обноски западной политической и экономической мысли.
– Ты что, серьезно думаешь, что права человека для нас неприемлемы? Ведь ты же сам горой стоял за них? Вспомни, что говорил в 1989 году? Забыл? Напомнить?
– Я ошибался. – Сказал так убийственно спокойно, словно ошибаться так же естественно, как по утрам умываться. Я опешил, а Генка невозмутимо продолжал “развивать” свою мысль: – Иван Ильин совершенно правильно считал: “Право и государство возникают из внутреннего духовного мира человека, создаются именно для духа и ради духа и осуществляются через посредство правосознания”. А у нас, несмотря ни на что, душа православная, как же она воспримет католическую идею “прав человека”? Погоди, мы еще станем свидетелями возвращения к прошлому, к жесткой вертикали власти, к цензуре в средствах массовой информации, ко многому тому, что сейчас яростно оплевывается адептами католических ценностей.
Лютиков прервался и через минуту заявил: “Жалко”.
– Что “жалко”?
– Да вот этого и жалко. Горбачев нам волю и свободу дал, а русскому человеку свобода тяжкое бремя, обуза. Вот поиграют свободой, пограбят вдов и сирот, а потом, как всегда, совесть начнет грызть. А что пограбят, так это всенепременно! Когда на Руси свободу дают, то обязательно грабят, а потом, как Емелька Пугачев: “Простите меня, православные... ” Свободы жалко. “Прав человека” жалко. Жалко, что из нас, в ближайшие лет двести европейца не получится!
“Емельку вспомнил, а сам-то…” – Хотелось сказать в ответ на этот монолог Лютикова, но я промолчал. Мало что уже осталось от того прежнего Лютикова, напоминавшего враз и Степана Разина, и Пугачева, можно сказать – ничего!
Генка ушел в себя и теперь присутствуя в комнате, отсутствовал минут пять. Неожиданно Лютиков засмеялся: «Дружище! Тут диалектика! Нельзя быть нравственным человеком, обладая избытком жизненной силы, а ведь и первое, и второе одинаково нами ценится. Ты не найдешь никого из разумных, который стал бы отрицать безусловную ценность нравственных качеств? Точно так же никто не скажет похвальное слово человеческой немощи. Но вот беда, вопреки поговорке, что в “здоровом теле – здоровый дух”, в здоровом теле обнаруживается только тот дух, что исходит из заднего места. Диалектика! Кто-то созрел для свободы, а значит для ответственного отношения к жизни, а кто-то нет и это противоречие не устранимо. Вот почему для “созревшего человека” ущемление прав и свобод – трагедия, тогда как для “несозревшего” – благо. И продекламировал: “…Скотине нужен кнут?/ От демократии скотов / Хорошего не ждут”. Вот так-то. Хочется быть мудрым, как шестидесятилетний и одновременно полным сил и энергии, как двадцатилетний, и попробуй оспорь, что это не так? В народе эта диалектика тонко подмечена: “Если бы молодость знала, если бы старость могла”. Потому-то человек “разорван” в самом себе и нет ему покоя. Жить хотим, как я Европе, но душа наша не может поступиться своими ценностями. Плоть тянет в Европу, а душу на Восток, откуда “пришел свет”.
***
Вскоре он лег на свою вторую операцию на почке, после чего “затворился” в стенах своей квартиры, получил инвалидность и жил на средства от заработка жены, да на переводы от старшего сына из Ленинграда.
Дочь заканчивала институт в Москве и работала в какой-то фирме консультантом, кажется по информатике. Генка пробовал работать в газетах, но статьи его принимали редко и выбрасывали, как он говорил “самое существенное”.
О статье Лютикова про Афган я вспомнил в середине девяностых годов, через десять лет с лишком, когда заполыхал Северный Кавказ. Тогда Степашин, с благословения президента решил помочь оппозиции и с помощью наемников свергнуть Дудаева.
Мы сидели и разговаривали. Помнится, я сказал ему, что в Чечне нового Афгана не будет.
– Ты думаешь? – Это было его любимое начало, любимый комментарий к моим рассуждениям и в его устах это звучало весьма двусмысленно.
– Дружище!
“Дружище” – его любимое и самое интимное обращение ко мне.
– Дружище, революции без гражданских войн не бывает, вот и мы получили свою войну, усугубленную исламом. – Он возвел свои очи к потолку словно там было ему какое-то знамение и несколько минут, по своему обыкновению, молчал, а потом продолжил неожиданным, как всегда выводом.
– Все войны начинаются в душах людей и искупаются так же душами людей. Потому что – государство есть идол, божество, а божество не уходит в небытие просто так, оно борется за свое существование. Если есть душа у человека, то сумма душ людей, объединенных одним языком, одной культурой, одной идеологией и есть идол, бог и его земное воплощение – государство. Заметь сходство в словах идол и идеология? В обеих присутствует корень – эйдос.
И Лютиков пустился в объяснение платоновского понятия “эйдос” из чего следовало, что в начале всех вещей лежат эйдосы. Завершив экскурс в плотоновскую философию, Лютиков закончил неожиданным выводом: “Эта война растянется на десятилетие, пока мы не искупим кровью грех прошлого идолопоклонничества”.
Я присвистнул, поскольку был убежден в том, что не только крупномасштабной войны не будет, но и гражданской-то её называть не следует. Словом, я был, не меньше героя Афгана, генерала Грачева, убежден в том, что хватит одного полка элитных десантников на всю Чечню, что и высказал Лютикову, тыча в карту пальцем.
– Чечню за световой день из конца в конец проехать на танке можно. За сутки! Это не Афганистан, тут вопрос размера территории, может оказаться решающим! – доказывал я Лютикову. Он рассеянно меня слушал, а когда поток моих аргументов иссяк спросил: – Ты так думаешь? – И опять погрузился в свои размышления, прерывать которые не разрешалось, Лютиков кровно возмущался такой “бестактностью”, хотя ничего не имел против, когда прерывали его речь.
– Видишь ли, – Лютиков потер подбородок правой рукой – обычный жест, когда он возвращался из “странствий дальних” – Видишь ли, христианский этнос стар, ему две тысячи лет, а этносы, по Гумилеву, живут полторы тысячи лет. Как известно в начале 11 века произошел раскол единой христианской церкови на восточную и западную – этот момент можно считать рождением двух новых этносов, западно-европейского и восточно-европейского. А тут еще монголы со своей “пассионарной кровью”… Хотя это и спорно.
– Что спорно? – Вклинился я
– Да то спорно, что в 11 веке возникло два новых этноса. Спорно в отношении Западной Европы, особенно её юга… С Русью все ясно, потому что монголы, пассионарии… Хотя Северная Европа, особенно скандинавские страны приняли христианство в десятом веке, так что им, как этносу, не более тысячи лет, к тому же Реформация, последующие войны в самом центре Европы, показывают, что был большой уровень пассионарности. В этих и последующих войнах, особенно таких крупных как наполеоновские, первая и вторая мировая, большая часть пассионарных личностей “выгорела”, так что остались одни “старики”. Нас это тоже коснулось и не крылом, понятное дело, потому и нет в нашем народе деятельной энергии, потому у нас психология старцев. Исламский этнос моложе христианского на полтысячи лет, его не так перемалывали войны, как народы европейские. А полтысячи – это молодость на четверть века! Немало, если поглядеть применительно к человеку.
По своему обыкновению Лютиков свернул с тропы гумилевского этногенеза и перешел к природе исламского фундаментализма, но и этим путём далеко не ушёл. Потом, не закончив, спросил меня: “Чем отличается молодость от старости, в смысле своей деятельности?”
– Многим. . – Я попытался отшутиться, – ну, например тем, что им не лень заниматься женщинами, как тебе.
– Я серьезно, а ты. . Так вот, молодость не боится смерти и вовсе не потому, что ей сладостно умирать, а потому что считает себя недоступной для неё. Старость смерти боится, потому что она рядом. Но я не об этом. На Землю периодически падает узкий луч странной энергии, он описывает на поверхности земли длинные, в тысячи километров полосы. Народы, попавшие в эти полосы, бурлят, клокочут, словом лезут на рожон, словно у них начисто исчез инстинкт самосохранения. Они отказываются от традиций, свергают старых богов и провозглашают новых. Забывают традиционные приемы и навыки ведения хозяйства. Если уходят из материнского ареала, то изобретают новые навыки, резко меняя уклад жизни. Одновременно меняются политические и социальные институты, происходят глубокие изменения в языке. Они, как голодные волки, нападают и рвут тела “старых государств”, а если нет выхода, то разрывают на части материнское тело. По Гумилеву это пассионарии, это рождается новый этнос внутри старого.
В тот “заход” Лютиков изложил популярно теорию этногенеза Гумилева и вернулся, с чего начали, к чеченской теме.
– Возможно, Северный Кавказ когда-то попал в зону “пассионарного толчка”, на это четко указывает дуга исламского терроризма с выходом на Ирландию. Если так, а я думаю что это так, то война там не кончится, пока там будут рождаться или имплантироваться в этот регион, пассионарные особи. Решение тут одно: вторично расселить чеченцев по территории России с тем, чтобы этот пассионарный огонь притух бы, “растворившись” в особях не пассионарных.
Он опять задумался, а я ждал, предчувствуя, что сейчас последует контрдовод, сметающий только что сказанное.
– Ошибочно думать, – продолжал Лютиков, – что пассионарии – зло. Если в обществе нет таких людей, оно превращается в жирного упитанного, робкого кролика, ждущего корма от хозяина. Это общество дряхлое, старческое, всеми четырьмя лапами цепляющееся за блага жизни, накопленные многолетним трудом. Оно дрожит над своими сундуками, как скупой рыцарь, и пьет по ночам младенческую кровь, в тщетной надежде продлить своей жалкое существование. Ты посмотри какие обороты набирает торговля детскими органами? Современное людоедство! Про кровь не говорю, Европа на примере Гитлера показала “свой уровень цивилизации”. Свой рациональный прагматический подход. Сталин в лагерях гноил, а эти, прежде чем сгноить, кровь высасывали. Европейская цивилизация рядится в юношеские одежды и устраивает немощные оргии, еще более гнусные и отвратительные…
– Но это всего лишь гипотеза, о “пассионарных толчках”, кстати, не очень-то поддержанная научной общественностью, а человеку без разницы, как погибнуть. Выкачают из него кровь и потом “сгноят”, или сгноят вместе с кровью…
– Для жертвы, да, всё равно как гибнуть! Но не для тех, кто “вставит” себе в дряхлое тело новую печень, новые почки, введет в кровь биостимуляторы, добытые из детских тел! С новой то печенью еще сколько можно марочного вина выпить, если деньги есть? Жалко ведь, денег полно, а растратить их красиво, здоровья нет! Под эту “жилетку” подвели идейный базис – это называется: рациональное использование биологического объекта! Человеку все равно помирать, так зачем же добру, что в нем есть, пропадать? А пассионарное излучение ни кто не искал, так что может быть, тут дело вовсе не в излучениях! А что не гипотезы, что не суждения?!
– Однако же то, что мы с тобой сидим на диване и разговариваем, это все-таки не суждение, а факт.
– Факт для тебя и для меня очевидный, а для человека, в другом городе, в другой квартире, это еще не факт. Если наше “сидение” затрагивает его интересы, то придется “попотеть”, чтобы доказать, что этот факт имел место. И уж совсем не “факт”, если мы углубимся в причины “сидения”, а наука, как тебе известно, только о причинах и беспокоится. Гипотеза хороша только тогда, когда она объясняет большинство известных (достоверных) фактов и предсказывает новые. Научные сообщества в каком-то смысле, схожи с клещами, присосались к одному месту и посасывают “кровь”. “Одно место” и есть одно из суждений, одна из гипотез. Охота ли потерять кровоносную жилу?
– Генка! У тебя есть что-нибудь святое? Тебя нынче тянет на какие-то каннибальские сравнения!
– Вот всегда так! – Лютиков всплеснул руками. – Даже ты не переносишь правды! Страшно, да? А святое… Святое есть – Бог, но я от него “отпадаю”, когда начинаю мыслить. Но ты погоди, я ведь до конца еще не развил тему о “клещевидности”, в данном случае науки, применительно к практике…
И Лютиков пустился в объяснения причин засилия в мире традиционных двигателей внутреннего сгорания, тогда как, по мнению Генки, уже давным-давно по городам и весям ходили бы автомобили электрические.
– Корпоративные интересы ставят неодолимую преграду на пути альтернативных двигателей. Тут все воедино связано: интересы нефтедобывающих отраслей, переработки, гигантские заводы моторостроения… Сотую долю средств, которые тратятся в традиционной автомобильной промышленности, если бы их пустили в развитие “кремневой отрасли” хватило бы на серийное изготовление солнечных батарей… Отраслевые институты, да и академические, говорят: “Не-зз-я-яя-!
После, третьей операции Генка вовсе перестал выходит из квартиры. Вскоре схоронил свою жену и вовсе замкнулся, как устрица в раковине, в стенах.
Если вы подумаете, что Генка Лютиков никогда не жил обыкновенной человеческой жизнью с её повседневными заботами, с утреннем похмельным синдромом, когда нужно идти на работу, а не только не хочется – сил нет, но силы всегда находились, то вы жестоко ошибетесь. Сам Лютиков, уже когда остался как перст один, сказал: “Три страсти, было у меня в жизни. Они сочетались во мне с разной силой, в разные периоды жизни, но постоянно присутствовали. Эта тяга к книгам, к женщинам и к вину. Чего смеешься-то?
– Да нет, Гена, с чего ты взял, только это банально.
– А все что подлинная правда о жизни, то банально! Ишь ты, оригинал нашелся! А женщины меня любили, но того больше – я их любил. Сейчас вино не так пьянит, а на женщин я ленив стал лет с сорока и не по здоровью они мне…
Но Генка не был бы сам собой, если бы не развил тему женщины:
– Женщина похожа на скрипку, на ней не только нужно уметь играть, но самое главное, её нужно уметь настраивать. Своего рода – иметь от природы “музыкальный слух” на женскую натуру. Говорят, у меня этот слух есть, только вот настраивать лень.
– Все поизносилась, а ему, – Генка недвусмысленно указывал взглядом на ширинку, – хоть бы что! А ведь ему-то самое время пойти на пенсию да по-пустому не беспокоить меня.
Генка усмехнулся: “Как вспомнишь – так вздрогнешь. Сколько же душевных сил и нервов на их поистрачено… А любил я женщин с маленькими грудями, как яблоки, чтобы в ладонь… Странно, природа женщину создает для деторождения, а мужчина ищет в них страсть, темперамент, а это плохо сочетается. И вот что прелюбопытно, такую “заводную” ревнуешь, поскольку все время мерещится тебе, что и другого она вот так же стискивает в объятиях и другой может ей дать то же самое наслаждение. И та ревность подхлестывает тебя почище кнута”.
И на самом деле Генка Лютиков в смысле мужских возможностей в свои 57 лет мог бы дать фору иному двадцатипятилетнему. Я это знал точно, поскольку, сострадая к его одиночеству, как-то привел к Генке одну знакомую женщину, сильно обиженную на своего мужа по этой части, предварительно предупредив её, что мужик этот ленив на ухаживания, а в остальном, – “проверь и доложи”.
Эта невинная шутка едва не кончилась трагедией, “развалом” её прежней семьи. Так что Генка Лютиков, мог бы и не говорить мне, что ленив к женщинам стал “не по здоровью”.
Ну, разве это не странный человек! Живет бобылем, когда любая женщина, обеспокоенная “постельной проблемой” нашла бы утешение рядом с ним?
Тогда состоялся примечательный разговор, очень характеризующий Генку, хотя все разговоры были “примечательными”, каждый по своему.
– Несправедливо, получается, – сказал я в ответ на Генкино кивание в интимную область. – Кто что хочет, тот того не имеет.
– Ты так думаешь? – Генка был искренне удивлен моим несогласием с природой.
– Именно так и думаю.
– Напрасно. Господь Бог видит человека глубже, чем он сам о себе что-то знает. Видит и удерживает его от греха, отнимая какую-то часть здоровья, лишая излишнего богатства, словом, всего, к чему стремится земная его часть, чего она так жаждет… Если честно, то я настраивать женщин умел, но это занятие мне никакого удовольствия не доставляло. А больше попадались мне вот такие, “запущенные” дамы… Может потому и надоело… А может на то воля Божия, чтобы лень меня обуяла, прежде сроков и больше времени оставалось на то, чтобы жизнь обдумать?
– Генка, ты жизнь обдумываешь, а она от тебя уходит. Другой ведь жизни не будет?
– Да брось, ты! Экклизиаста читай! Тот всего перепробовал, а итог один: ра-зо-ча-ро-ва-ние. – Это слова Лютиков произнес по слогам, дважды, чтобы прочувствовать каждый слог и звук. – Чары. Колдовство. Когда наступает разочарование, тогда человек видит мир в его истинном свете, просыпается от чар.
– Так может лучше и помереть сонным?
– Ты так думаешь? – И прочитал стихи. (разбивка на строфы моя. ) – “Завидую – беспечности веселой/ Сеюминутной радости живой/ И мысли не глубокой, небольшой/ и от того столь действенной, / и скорой!/ Завидую удачливым друзьям/ И жизни праздной юного повесы… /Все это так, / когда бы смерть была/ Последним актом/ этой/ скорой/ пьесы. /”