*** Вадиму Антоновичу Старыгину шёл тридцать первый год. В издательстве он занимался производственными вопросами и активно двигался по служебной лестнице. Жил в недавно отремонтированной трёхкомнатной квартире, водил чёрный «Лексус» и одевался в строгие костюмы, качество которых год от года становилось лучше, а бренд - известней. Теперь, согласно личному жизненному плану, Вадиму нужно было найти спутницу жизни и мать будущих детей. Его ровесницы к тому времени были уже глубоко замужними дамами, а некоторые и не один раз. Те же, кто до сих пор не вкусил прелестей брака, и «разведёнки» с детьми так жадно клацали зубами в его сторону, что Вадиму иной раз приходилось спасаться бегством, буквально выдирая из цепких женских лапок полы собственного итальянского пиджака. Роль жертвы его бесила, ему хотелось завоёвывать. Приятели из среды «дорогих костюмов» представляли его своим младшим сёстрам. Девицы манерно скучали, капризно дули губки и собирались тратить своё драгоценное внимание исключительно на нефтяных магнатов. Случайные знакомые в барах и клубах были очаровательны, грациозны и податливы. Вадим привозил их к себе, с удовольствием убеждал в своей мужской состоятельности и галантно отвозил по адресу, который разомлевшие от его объятий девушки произносили чуть слышным шёпотом. И не перезванивал. Он искал. В тот сентябрьский день послеобеденное совещание затянулось. Обсуждалось развитие производства, введение в строй нового оборудования. По всему выходило, что не удастся уложиться в сроки. Московские хозяева «нервничали» и в выражениях не стеснялись. Дирекция отстреливалась. Вадим подносил снаряды. Из зала заседаний он вышел взмыленный, как питбуль после драки. Швырнул бумаги на стол в своём кабинете, чуть ослабил галстук, задержался у окна. Девочка снова была здесь. Уже четвёртый день она приходила в одно и то же время, ближе к концу рабочего дня, устанавливала мольберт и что-то сосредоточенно чиркала на листе, не обращая внимания на выходивших из здания людей. Вадим несколько раз порывался подойти после работы и посмотреть, что там малюет эта пигалица (лет тринадцать, не больше!), но всегда что-то мешало. И он вспоминал о девчонке только на следующий день, когда снова натыкался глазами на её яркую ветровку. И удивлялся: надо же, опять стоит. Захотелось на воздух. Вадим вышел из здания и неторопливо направился к маленькой художнице. Она, погружённая в работу, никого не замечала, и он смог рассмотреть её внимательно. Она оказалась старше, чем он предполагал. Не девочка, а уже вполне оформившаяся девушка, среднего роста, стройная, но без болезненной худобы. Чистое лицо, никакой косметики, серо-зелёные глаза, тёмные волосы, свисающие рваными прядями. Одета девушка была как подросток, что поначалу и ввело Вадима в заблуждение: светлые голубые джинсы с лохматыми заплатками, оранжевая ветровка, усеянная изображениями ухмыляющихся кошачьих рож, небрежно зашнурованные кеды с ядовито-зелёным шнурком на левой ноге и розовым - на правой. Шнурки Вадима развеселили. Улыбаясь, он перешагнул бордюр, прошёлся по листьям, почти закрывшим пожухлую траву газона, остановился у девушки за спиной. С листа, на котором уже не осталось белого цвета, на Вадима брызнула осень: сочные желтые, алые, бордовые листья, освещённые вечерним, но ещё ярким солнцем, и оранжевые гроздья рябины с упругими, как будто выпуклыми ягодками. Привычные глазу краски, сконцентрированные на ограниченном пространстве листа, ослепили, и Вадим на мгновение даже зажмурился. А когда открыл глаза, неожиданно для самого себя произнёс, имея в виду и девушку, и рисунок, и всё сразу: - Как пёстро… Они договорились встретиться завтра, и Вадим, всё ещё улыбаясь, зашагал к зданию. Он и сам не знал, зачем попросил её принести рисунки. Что-то в облике девушки не давало ему покоя, что-то неуловимо близкое было в ней, хотя Вадим мог поклясться, что раньше они не были знакомы. Смешно предполагать, что он запомнил её во время экскурсии. Сколько их уже было, этих экскурсий. И всё-таки по дороге в кабинет он настойчиво терзал память вопросом: «Откуда я её знаю?». - Вадим Антонович, можно я сегодня пораньше уйду? У мамы день рождения. - Да, Леночка, хорошо. Ма-а-ма! Ну, конечно! Застенчиво, беззащитно, доверчиво, снизу вверх… Так сегодня смотрела на него эта смешная девочка. Так всегда смотрела на Вадима его мама.
* * *
Отца Вадим не помнил. Где-то в том же городе, по тем же улицам ходил человек, давший ему жизнь, но Вадим никогда не думал об отце как о родном. Он вообще о нём не думал и только посмеивался над словами матери, что мальчику в детстве, наверное, нужна твёрдая рука. Мама не умела быть твёрдой. Она и мамой-то быть не очень умела. Лучше всего у неё получалось быть маленькой испуганной девочкой. Как они, двое маленьких детей, дожили до его восьми лет, оставалось загадкой. Но именно с этого возраста Вадим почувствовал себя более взрослым и самостоятельным, и роль главы семьи, до сего момента, похоже, так никому и не принадлежавшая, прочно закрепилась за ним. Он закупал продукты, помнил про коммунальные платежи и носил обувь в ремонт, потому что на новую денег привычно не хватало. В их небольшой квартирке постоянно что-то отваливалось, рушилось и прорывалось. Он пропускал школу, чтобы дождаться слесарей, и криво, как умел, вбивал в стенку гвозди. Мама вела уроки музлитературы и преклонялась перед композиторами, с каждым из которых у неё были сложные личные взаимоотношения. Тот факт, что Бах и Моцарт, Чайковский и Прокофьев, и прочая, и прочая, давно умерли, её совершенно не смущал. Истории из жизни повелителей нот преподносились маленькому Вадиму вместо семейных преданий, а их портреты были знакомы ему, как другим детям - фотографии дальних и близких родственников из домашнего альбома. Мама, гордясь нелёгкой победой над собственным ханжеством, самоотверженно прощала своим любимцам и милые странности, и тяжкие пороки, говорить о которых вслух считалось дурным тоном. Так в семьях хранят от посторонних ушей секреты пьющей тёти Гали из Симферополя или троюродного брата Славика, отсидевшего по «нехорошей» статье. - Главное – музыка, которую они писали! – восклицала мама, патетично вспыхивая румянцем в ответ на некоторые ехидные высказывания подросшего Вадима, и роняла на пол ложку. В кастрюльке тут же фыркало и убегало нечто, притворявшееся супом. Вадим аккуратно усаживал маму на табуретку и вставал к плите. Уловка всегда срабатывала, позволяя превратить ужин в более или менее съедобный. К восьмому классу Вадим уже хорошо представлял, какой он хочет видеть свою взрослую жизнь. Ничего сверхъестественного. Всего лишь то, что укладывалось в рамки нормы: достойная работа и полноценная семья. Он будет жить так, как считает правильным сам, думал он, выбирая, какой из двух заштопанных им же свитеров выглядит менее потрёпанным для школьной дискотеки. И если красавица и умница жена с парочкой симпатичных детишек пребывали в весьма отдалённой перспективе, то о профессии стоило задуматься уже сейчас. Никаких особых склонностей к той или иной области Вадим в себе не наблюдал. Учился он хорошо и ровно по всем предметам. И будущую профессию он собирался искать вполне сознательно, но тут в дело вмешался случай. В начале лета вместо бестолковой школьной отработки Вадим решил найти что-нибудь посерьёзней, на все каникулы и с зарплатой. Работа отыскалась недалеко от дома, в типографии бывшего регионального издательства. Пару лет назад, отправив на давно заслуженную пенсию предыдущего директора и удачно поймав момент, несколько предприимчивых молодых людей заручились поддержкой криминального авторитета Сенегала, выкупили издательство у государства и превратили в региональный филиал одного из крупнейших московских издательских домов. Вадим оформился в отделе кадров, спустился со второго этажа, толкнул массивную деревянную дверь с тяжёлой литой ручкой и вышел из центрального здания. Газоны у входа недавно расширили, вырубили привычные глазу старые тополя и карагачи и высадили на их месте дрожащие на легком летнем ветру тощие берёзки, рябины и декоративные яблоньки, а сами газоны засеяли респектабельного вида изумрудной английской травкой, говорившей миру: «Теперь всё по-новому!» За травяной волной, на приколе бордюра, дремало несколько иномарок. Просто пройти мимо было выше его сил, и Вадим, медленно обогнув весь ряд, задержался у крайнего серебристого «мерседеса». Пока он, дыша через раз, разглядывал салон автомобиля сквозь боковые стёкла, из дверей издательства вышло четверо мужчин. Это были они, новые хозяева. Облачённые в светло-серые костюмы небожители прошли по дорожке, небрежно захлопнули дверцы «тойот» и «мерсов» и укатили на запад, оставив за спиной пятнадцатилетнего подростка в застиранной футболке и кедах на босу ногу. - Это стало началом Большого Пути, - усмехался потом Вадим, рассказывая Саньке, как он выбирал профессию. - Они меня поразили, эти четверо. Было в их лицах что-то такое… Они как будто говорили: «Мы сами – хозяева своей жизни!» Мне даже сниться стало, как открывается дверь издательства, и выхожу я, весь такой в костюме. И иду по дорожке к своей машине. Прямо навязчивая идея. Главное, все наши собирались кто в юристы, кто в экономисты, а меня как заклинило - иду в полиграфический. И всё сложилось. Новые хозяева сохранили техникум при издательстве, и поступить в него можно было сразу после девятого класса. А техникум, в свою очередь, гарантировал трудоустройство, чем тогда, в нестабильные девяностые, могло похвастаться далеко не каждое учебное заведение. Вадим после занятий продолжал подрабатывать в типографии и к концу обучения превратился в опытного специалиста печатного производства. Ему действительно нравилось всё то, что в советских книжках называлось производственной романтикой – и шум станков, и запах типографской краски. * * * Вторым шагом на пути к цели стала армия. С детства лишённый отцовского общества, Вадим доверял в таких вопросах расхожим клише и был убеждён, что только армия сделает из него настоящего мужчину. Работники типографии, многим из которых он годился в сыновья, укрепляли его в этом мнении и охотно травили байки из своего армейского прошлого, которые Вадим слушал с жадным вниманием. Самым сложным оказалось убедить маму в правильности такого шага. При слове «армия» глаза её наполнялись слезами, и, сдерживая рыдания, она начинала предлагать планы, соперничающие друг с другом в нелепости, по освобождению ребёнка от «всего этого ужаса». Отступать Вадим не собирался, но и оставить слабую, беспомощную маму одну не мог. И тогда в доме появилась «мамина подруга». Бойкая и деловитая татарка Роза, новоиспечённая пенсионерка, жила в угловом подъезде. Она была бездетна и уже очень давно одинока. Ей, второй месяц маявшейся от пенсионного безделья, предложение Вадима пришлось по душе. Поначалу она, конечно, испугалась, когда во дворе её окликнул высокий, широкоплечий парень и попросил уделить ему внимание. Но спустя час они уже заканчивали обсуждать детали взаимовыгодной сделки. Роза получала уникальную возможность убить время, при этом сознавая благородную цель своей миссии, а также становилась счастливой обладательницей видеомагнитофона и десятка кассет с индийскими фильмами. У мамы Вадима, в свою очередь, появлялась подруга с неисчерпаемым запасом внимания и заботы, исподволь следящая за настроением, питанием и другими проявлениями жизни своей подопечной. Уже вечером Роза позвонила в дверь их квартиры под каким-то незначительным предлогом, осталась на чай, любезно предложенный Вадимом, и после третьей чашки пригласила Милочку («можно, я буду Вас так называть») посетить только что открывшийся торговый центр. Мама как всегда, прежде чем согласиться, нашла глазами Вадима, и он кивнул ей как можно убедительнее. Армия, опытный имиджмейкер, отсекла всё ненужное, оставив и выделив главное – властность и трезвый расчёт. Двухгодичная инициация включила в себя и сексуальный опыт. В первый раз всё произошло неожиданно. Увольнительная заканчивалась. Парочка первогодков, с трудом нащупывая в темноте ступеньки, спустилась в полуподвальное помещение с претенциозным названием «Тайна Востока». При чём здесь Восток и какая у него тайна, Вадим так и не понял. Заведение было довольно обшарпанным и требовало ремонта. Бар и стойка по периметру с высокими стульчиками оставляли большую часть пространства для танцующих. Свет был приглушён, музыка перекрывала все допустимые пределы громкости и превращала голову в пустой гулкий колокол. Однако выбирать не приходилось. Болтаться по чужому заснеженному городу ещё два часа не хотелось совершенно. Но не в казарму же возвращаться раньше времени. Вадим разочарованно подумал, что ожидание, как обычно, острее самой свободы, но тело уже вбирало долгожданное тепло, а глаза скользили по движущимся в танце силуэтам, задерживаясь на особо выразительных выпуклостях женских фигур. Просто стоять и таращиться было глупо. Вадим увидел, как Витёк Яховицкий, белобрысый сосед с нижней койки, заворачивает рукава гимнастёрки на манер летней формы, последовал его примеру, и через несколько минут они уже двигались в толпе, подчиняя тело и разум пульсирующему ритму. Минут через сорок взмокший в душном помещении Вадим готов был бежать на мороз, но благоразумие взяло верх: он вышел из основного зала и свернул по узкому коридорчику в сторону подсобных помещений. Музыка и здесь заглушала все остальные звуки, но ударные колотили в голову не так яростно, и откуда-то из-под дверей шла волна холодного свежего воздуха. Коридорчик кончался закутком, заставленным стройматериалами и мешками с цементом. Закуток оказался обитаемым. Из–за мешков вдруг просочились две девицы и нетвёрдым шагом прошествовали мимо Вадима. Он проводил их взглядом и заинтересованно стал протискиваться между мешками и стенкой. Там оказалось достаточно места для нескольких рассохшихся стульев и ободранного диванчика, в углу которого сидела ещё одна девица. Света, проникавшего сюда из коридора, было недостаточно, чтобы хорошо её разглядеть, но Вадим смог заметить, что глаза девушки были прикрыты. Он наклонился к самому её лицу, уловив запах спиртного. - Эй, тебе плохо? – спросил он громко, пытаясь перекричать музыку. Девица что-то бормотнула в ответ, открыла глаза и вдруг неожиданно резко дёрнула его на себя. Говорят, мужчины всегда помнят первую женщину. У Вадима в памяти остался только синтетический привкус земляничной помады на губах. Разрядка произошла слишком быстро, он почти ничего не успел почувствовать. Отвалился в сторону, дожидаясь, когда бешено колотящееся где-то под горлом сердце вернётся на своё место, привёл в порядок одежду. Девица снова отключилась. Вадим, суетливо оглядываясь на мешки, попытался одновременно натянуть на неё колготки и одёрнуть тесную джинсовую юбку. Получалось плохо, руки дрожали. Добившись, наконец, относительно приемлемого результата, ошеломлённый Вадим выбрался из закутка и отправился искать Витька. Пора было возвращаться в часть. Первый опыт, несмотря на всю неоднозначность ситуации, тем не менее поселил в нём уверенность в обращении с противоположным полом, а навыки со временем были доведены до блеска. В конечном итоге армия принесла ему две необходимые для успешной жизни составляющие: уважение мужчин и благосклонность женщин. *** Качественный скачок в карьере произошёл в двадцать семь, когда его пригласили в центральное здание и предложили должность. К переходу из рабочего класса в управленцы Вадим готов был давно: опыт работы на производстве, диплом заочного отделения Московской академии печати, инициативность и амбиции. Ему очертили круг обязанностей и предоставили кабинет. Из окна кабинета были видны разросшиеся за эти годы деревья перед входом в издательство и дорожка между ними. Вадим долго стоял у окна, привыкая к ощущениям. Ликования не было. Было усталое удовлетворение от трудной, но честно заслуженной победы. И ещё досада на мать, на её вечное недомогание, сводившее на нет всю радость. Мама чахла. Именно это слово выплывало откуда-то из глубин памяти, когда Вадим смотрел на её прозрачные ручки и тонкую шейку в вороте домашнего халата, ставшего неожиданно широким. Мама худела, бледнела, слабела. Много лежала и почти перестала выходить на улицу. Она всё больше напоминала игрушку, у которой кончается завод. - Что у тебя болит? – рассерженным голосом, чтобы не выдать растерянность, спрашивал Вадим. - Ничего. Ничего не болит, правда, - смущённо и испуганно отвечала мама и слабо улыбалась. И даже приход всегда шумной Розы не вносил должного оживления. Мама слушала подругу рассеянно, устало прикрывала глаза. Умерла она тихо, во сне, все с тем же выражением маленькой испуганной девочки на лице. В новую квартиру Вадим переезжал уже один. Издательство работало стабильно, зарплаты служащих росли. Теперь он был вполне обеспеченным человеком, хотя и далеко не богатым. Но мысль, что ему доступно многое, о чём раньше можно было только мечтать, становилась для Вадима привычной. До совершенства оставалось всего несколько шагов. Стоило заняться деталями: ничего лишнего, пёстрого, разномастного - ни в облике, ни в жилище. Чистые линии, холодные цвета. Минимум вещей, говорящих о достатке хозяина. Ничего, что могло бы напомнить о безалаберном полунищем детстве. Плюс отработанная, строго дозированная подача властности и обаяния и необходимая сумма знаний для общения с новыми приятелями. Он выходил из издательства в компании таких же недёшево одетых мужчин, поддерживая трёп о футболе, автомобилях и киноновинках. Его собственная иномарка стояла пятой с краю в сверкающем ряду дорогих машин. В нескольких престижных клубах он был постоянным клиентом, а девушки легко соглашались на предложение прокатиться по ночному городу. Ему нравилось, повязывая галстук, видеть на лице в зеркале то самое выражение хозяина своей жизни. Иногда, минуя клубы, он сразу ехал домой. После напряжённого рабочего дня чистая холодность стен успокаивала, умиротворяла. Однажды пришла мысль, что мама с её любовью к коробочкам, тесёмочкам и бантикам смотрелась бы в этой квартире инородным существом. И всё-таки он скучал по ней, по её доверчивому и восхищённому взгляду. И значительная часть его жизни, посвящённая заботам о матери, теперь вдруг стала напоминать ещё одну пустую комнату в доме, которая кажется бесполезной, пока хозяева не найдут ей нового применения. * * * Если Санька затруднялась ответить на вопрос, когда Вадим стал для неё не просто знакомым, то сам он точно знал день, определивший его и её судьбу. Они более или менее регулярно встречались уже больше месяца, чаще всего просиживая вечера на скамейке парка. Иногда, спасаясь от дождя, забегали в недорогое кафе или пиццерию. Вадим старался выбирать такие заведения, где Санька не чувствовала бы себя скованно. Однозначно определить их отношения на тот момент было сложно: не любовь, но и не совсем дружба. Скорее это походило на взаимозаполнение пустот. Он уже многое знал о ней. Что ей скоро девятнадцать (его циничное, но пока ещё отстранённое хмыканье про себя – «уже можно!»). Что больше всего на свете она любит рисовать и папу (ещё одно хмыканье). Что папа умер в сентябре четыре года назад. Что в Новозаводске у неё остались мама, сестра и племянники. Что она увлечена карнавалами. Что разработала эскизы костюмов для спектакля Новозаводского молодёжного театра. Что обязательно съездит в Венецию. Что предпочитает сливочное мороженое с ягодным сиропом, но без орехов… Он был опытен и мудр, она – открыта и доверчива. Он, рассматривая рисунки, плавно переводил разговор от техники и манеры исполнения на её семью, учёбу, интересы. Она таяла от его внимания. Он купался в подзабытом уже со смерти матери ощущении снисходительного покровительства. Она смотрела на него снизу вверх и улыбалась смущённо. Его забавляла эта игра во Взрослого Дядю и Маленькую Девочку. А вот она, кажется, уже не играла. Они зашли в торговый центр «Гранд», спасаясь от мелкого октябрьского дождя. Погода окончательно испортилась, и сидеть в парке уже не хотелось. В кафетерии на третьем этаже было слишком людно. Вадим остановился, выискивая глазами свободный столик, но Санька потянула его дальше, к недавно открытому в одном из павильонов кинотеатру. - «Мадагаскар-2»? А был «Мадагаскар-1»? - Ну, конечно, я ещё дома смотрела. - А разве серьёзные девочки смотрят мультики? - И не надо смеяться! Это очень интересно! У нас в художке даже спецкурс был по анимации. - А-а, так ты смотришь мультфильмы исключительно с профессиональной точки зрения. И сюжет тебя совсем-совсем не интересует? - Меня всё интересует. Мы идём? Минут десять Вадим глядел на экран, честно стараясь вникнуть в происходящее. Но день на работе выдался хлопотный, да и погода не радовала, и он позволил себе усесться поудобней, чуть съехав по мягкому сиденью, и на несколько секунд закрыть глаза. - Вадим, Вадим, сеанс закончился! – раздалось над ухом, и Вадим почувствовал, как кто-то трясёт его за руку. Несколько секунд он приходил в себя, сонно моргая глазами (так, экран, кинотеатр, Санька…) и соображая, что сполз по сиденью вбок, и теперь его голова лежит на Санькином плече. Она отдёрнула руку и поспешно отодвинулась от него. Вадим усмехнулся, потянулся и проснулся окончательно. Она уже вскочила и стояла около кресел, отвернувшись к экрану и сосредоточенно разглядывая титры. Вадим тоже поднялся, он чувствовал себя отдохнувшим. - И давно я уснул? - Почти в самом начале. - Спасибо, добрая девочка, что охраняла мой сон. Они вышли из зала, и Вадим с удивлением обнаружил, что сам он считает ситуацию вполне естественной, а вот Санька сильно смущена. Не огорчена, не рассержена, не нарочито обижена, как дали бы ему понять другие девушки, а именно смущена. Над всем этим стоило подумать. А сейчас, пока он вёл её в кафе, задал дежурный вопрос о роли художника в компьютерной анимации и с удовольствием начал наблюдать, как девушка, увлекаясь рассказом, перестаёт краснеть и отводить взгляд. Итак, он уснул практически на свидании, хотя они не называли так свои встречи, а Санька его не потревожила, не рассердилась и даже была смущена. Чем же она смущена? Очевидно, если брать во внимание её влюблённость в него (а в этом он отдавал себе отчёт), а также молодость и неопытность, смущена она его близостью. До сегодняшнего дня они никогда так близко не соприкасались друг с другом. И что же чувствует он по этому поводу? Ну, пожалуй, он доволен: пробудить волнение в женщине, просто склонив голову на её плечо, чего-нибудь да стоит! И ещё, ни с кем, кроме мамы, он не мог позволить себе быть настолько спокойным и расслабленным. С девочкой ему комфортно - что есть, то есть. Уснуть в её присутствии означало для Вадима высшую степень доверия. И с этого момента всё становилось очень серьёзно. Поздно вечером Вадим (как это говорилось в любимых маминых романах) предался размышлениям. Что мы имеем? Она умна, и с ней не скучно. Она привлекательна. А если убрать подростковые одёжки и сводить в приличную парикмахерскую, будет просто красавицей. Он готов поспорить, что она невинна (боже, слово-то какое!), в отличие от многих своих ровесниц. И это скорее плюс, чем минус. Быть для неё первым, научить её искусству любви, привести к вершинам блаженства и т.д., и т.п. Короче, весь стандартный набор удовольствий для мужчины, который, уж поверьте, кое-что знает о сексе. И потом, как одноразовая любовница она не интересна, зато в перспективе… Она довольно крепка и здорова на вид, а значит, можно надеяться на здоровых детей. Она не корыстна, не требует дорогих подарков и, кажется, до сих пор не знает марки его машины. Родственники её далеко, и потому всё внимание будет принадлежать только ему. Она слишком увлечена работой и учёбой. Ну, так ведь и он ещё не предъявил на неё своих прав. Что ж, Вадим Антонович, похоже, вы нашли то, что искали! И впереди вас ждёт занятная игра с прогнозируемым выигрышем!
* * * Действовать следовало аккуратно, но решительно. Необходимо превратить её влюблённость в зависимость. Он не торопил события, он мягко подталкивал их к логическому разрешению, поскольку для него самого всё уже было определено. Они по-прежнему много гуляли, если позволяла погода, и всё чаще он брал её за руку, продолжая изображать из себя доброго взрослого друга. Она вздрагивала и терялась, но руку не вырывала. Он помогал ей в кафе надеть куртку и несколько дольше, чем было необходимо, задерживал руки на её плечах. Он подвозил её до общежития и подавал руку, когда она неловко выходила из машины. При этом вставал так близко от дверцы, что девушка, очутившись на улице, просто впечатывалась в него всем телом. Теперь он больше говорил сам. Рассказывал ей о своей жизни с подробностями, которые доверяют только очень близким людям. Санька была потрясена. Он, такой взрослый, открывает ей душу и говорит, что больше никому не смог бы всего этого рассказать, что для него это важно. И смотрит так пристально. И у неё начинает кружиться голова. Он… Санька уже не помнила то время, когда Вадим казался ей обыкновенным и далёким. Она врастала в него, наполнялась им до краёв. Два месяца назад они даже не были знакомы? Не может быть! Каждую ночь перед сном она перебирала в памяти его слова, жесты, взгляды. «Я его…», - и не решалась произнести это. Слишком большое слово, слишком сильное. И хотелось немного продлить эту неопределённость и задержаться ещё на поверхности, прежде чем волна накроет с головой. Вадим чувствовал, что пришло время для следующего шага: пора подарить девочке первый поцелуй. Они шли к автомобильной стоянке через сквер после выставки в частной галерее «Сириус-Арт». Был вечер, горели круглые жёлтые фонари, медленно падал снег, исчезая на блестящем в их свете асфальте. «Антуражно!» - подумал Вадим и взял Саньку за руку. Она, до этого объяснявшая особенности размещения полотен в относительно небольшом выставочном пространстве, сбилась с мысли. Какое-то время они шли молча. Наконец он остановился, развернул её к себе, положил руки на плечи. Санька смотрела на него снизу вверх, на лицо её ложились снежинки, мгновенно таяли и превращались в капельки. Он наклонился, едва касаясь, прошёлся губами по этим капелькам на лбу и на щеках, так же легко коснулся губ. Отстранился на мгновение, насладившись её одновременно испуганным и радостным взглядом, смеясь, притянул к себе и поцеловал уже по-настоящему. Да, игра доставляла ему гораздо большее удовольствие, чем можно было предположить вначале. Так же молча, но уже обнявшись, они вышли из сквера и сели в машину. Слова будут сказаны позже, в своё время, а пока Вадим давал Саньке прийти в себя. И только у дверей общежития, он снова притянул её к себе и поцеловал, подтверждая, что всё произошедшее - не случайность, и закрепляя, так сказать, эффект. Теперь он обнимал и целовал её постоянно, при каждом удобном случае, не переходя, однако, границы девичьей стыдливости. Ему нравилось наблюдать, как она дрожит в ожидании его прикосновений, как старается теснее прижаться, как раз от разу становится смелее и позволяет ему всё более и более откровенные ласки. Каким-то шестым чувством Вадим всегда знал момент, когда надо остановиться, чтобы осталось ощущение недосказанности, делавшее острее желание новой встречи. Иногда он звонил ей на мобильный, ссылался на неотложные дела и расчетливо пропадал на один-два дня. И тогда Санька вся превращалась в ожидание и нетерпение. Ей уже мало было просто знать, что он есть. С того самого дня в кинотеатре, когда они впервые были так близко, и он, склонив голову на её плечо, ожёг дыханием её щеку, ей стало мучительно необходимо чувствовать его рядом. Однажды он почти сорвался. Было воскресенье. Декабрь только что перевалил за середину, и предновогодняя истерия набирала обороты. В пятницу в конце рабочего дня выяснилось, что типография запорола крупную партию календарей для трубной корпорации. И все выходные Вадим был занят, лично отслеживая производственный процесс. Санька провела день на катке с однокурсниками и теперь ждала его на ступеньках ледового дворца. Наташка изображала «ту селёдку в красном костюме, которая думает, что умеет кататься на коньках». А Славка Клюев, надев на нос воображаемое пенсне и выпятив живот, уже пятый раз изрекал в её сторону всё более гнусавым голосом: «Ах, мадам, вы двигаетесь исключительно!». Наташка опускала глаза и бормотала: «Ну, что вы, право, не стоит». Санька смеялась вовсю, не забывая поглядывать на подъезжающие машины. Увидев Вадима, она махнула друзьям рукой и сбежала со ступенек. - Пока, до завтра! – крикнул ей вслед Славка. И она, обернувшись, махнула ему ещё раз: - Пока! Вадим чувствовал себя уставшим и измотанным. Он видел, как она смеялась там, на ступеньках, лёгкая, свободная, радостная. Как её весело окликнул растрёпанный, похожий на тощего воробья, парнишка. И она так же радостно обернулась и что-то ответила ему. И Вадим, стоя в чёрном пальто у дорогой чёрной машины, вдруг показался себе старым, тяжёлым и скучным, как чугунный бюст Баха в маминой музыкальной школе. И разозлился на весь свет, и на беспечных, не знающих жизни молокососов, покусившихся на то, что должно было принадлежать только ему. Он заглушил двигатель где-то в глухом закутке, между двумя заборами, выключил фары и вдавил её в сиденье властными поцелуями в губы и шею. Расстегнул куртку, рванул вверх тонкий свитер, обхватил руками грудь и намеревался уже спуститься ниже. Но Санька, привыкшая к его деликатной нежности и оглушённая сегодняшним напором, вдруг выдохнула со стоном, коротко и жалобно. Это его остановило. То, что могло произойти дальше, было равно насилию. А насилие в его планы не входило. Он с трудом взял себя в руки и, призвав на помощь весь запас выдержки, успокоил её лёгкими прикосновениями. А позже, высадив Саньку у общежития, погнал в ближайший приличный бар: ему сегодня нужна была женщина.
* * * Он медленно, но верно готовил её к предстоящей близости, сознавая, что сдерживаться ему всё труднее. Но игра стоила того, чтобы довести её до конца, не изменяя правил. Главные слова ещё не сказаны. И прозвучать им предстоит в определённый день и час, подстегнув её желание принадлежать ему. Сделать это желание безоговорочным и неодолимым должна его длительная командировка. Планировалась она давно, но сейчас пришлась как нельзя кстати. Санька расплакалась, узнав, что Новый год и её день рождения они проведут порознь. Вадим утешал: он приедет, и они будут вместе. И вкладывал в это «вместе» весьма глубокий смысл. Строго говоря, командировка начиналась через неделю после Нового года, но Саньке об этом знать было не обязательно. А бороться с искушением банально уложить девушку в постель под бой курантов сподручнее было за пределами города. Праздники он провёл на турбазе, смиренно пережив все прелести корпоратива, а после – отправился с инспекцией по мелким типографиям, выкупленным издательством в нескольких городах региона. За полчаса до Нового года Санька получила от него подарок. Юноша-рассыльный принёс огромного игрушечного пса, белого и пушистого, и открытку с надписью: «Пусть он охраняет тебя в моё отсутствие. Не скучай. С Новым годом! Вадим». Праздник в общежитии отмечали шумно, изо всех сил стараясь забыть, что началась сессия, и второго января – экзамены. Санька продержалась почти час и сбежала в комнату. Там её, спящую в обнимку с игрушечным псом, и обнаружила Наташка, когда под утро вернулась с вечеринки. Сессия шла своим чередом. Санька сдавала экзамены. Вадим звонил вечерами, спрашивал про дела, сетовал на плохую связь. В день рождения Санька начала ждать его звонка с самого утра. Уже позвонила мама, поздравила сама, потом передала телефон по очереди Лизе, Олегу, Пете и Павлику. Уже проорали в аудитории поздравления однокурсники. Уже суетилась вокруг Наташка, предлагая в честь дня рождения завалиться в какой-нибудь клуб, благо экзамен только послезавтра. А Вадим всё не звонил. Стоя у окна в номере, он разглядывал маленькие аккуратные ёлочки на гостиничном газоне и приземистые треугольные фонари между ними. В очередной раз перевёл взгляд на часы. Восемь без десяти. Пожалуй, пора. Пять слов. Всего пять слов, самых нужных сейчас ей, с утра (он в этом уверен) изнывающей в ожидании его звонка. И через несколько мгновений на тумбочке у нее над ухом пиликнул телефон, и она, взвившись на постели, схватила его в руки и прочитала пять слов. Всего пять слов от него, сделавших её самой счастливой в мире: «С днём рождения. Люблю тебя».
Главное сказано, пора было возвращаться.
Санька сдала последний в сессии экзамен, кивнула Наташке, которая готовилась отвечать. Подружка скорчила зверскую физиономию в сторону преподавателя, и Санька, рассмеявшись, вышла из аудитории. Вадим стоял на первом этаже напротив гардероба под вечно общипанным фикусом и смотрел на лестницу. Санька встретилась с ним глазами, прерывисто вздохнула и медленно стала спускаться ему навстречу, чувствуя, как у неё подгибаются колени. В общежитии в тот день она не ночевала.