- Но это слишком дорого! - возразила Азея, протянув золото обратно Ограну.
- Дешевле моей жизни. - Он помолчал. - Научи, как жить… без тебя… хотя бы час.
В избе стояла долгая нестерпимая тишина, которую нарушила птица, перелетев с одного дерева на другое. Огран и Азея смотрели друг дружке в глаза, в которых можно было прочитать и все, и ничего. Сквозь сухое горло он вымолвил:
- Одумайся…. Весной жди сватов.
- Нет, Огран, - отойдя к окну и не глядя на него, решительно сказала Азея. - Не тори тропинку зря на пустое место. Не суждено мне быть чьей-то суженой. Дороги у нас разные. Знак мне был. Не быть нам вместе.
Огран обернулся у двери и почти прошептал:
- Прости, - помолчав, добавил, - Прощай.
И вышел вслед за Евлампием.
Азея видела, как они сели в дровни и упряжка скрылась за углом дома. «Ну, вот и все», - подумала она. Она стояла простоволосая, долго смотрела вдаль, словно видела там свое будущее. Плечи ее вздрагивали, а по щекам катились слезы. Впервые в жизни ей навернулись самые греховные вопросы: «А для чего я живу? Для кого?»
После того, как перестали чудиться шаги лошади, и лесные шорохи приняли иной характер, Азея небрежно набросив на себя плед из букле, быстро скрылась в лесной чаще и - подальше от опустевшего дома. Шла хлестко, оступаясь и запинаясь. Шла напрямик, как она привыкла ориентироваться, не думая, куда она направилась. Груз платка тяготил ее карман. Поступила она так, как ей завещано: не торговаться. Нищий, одаривший и полушкой - отблагодарил довольно щедро. Вдруг у Азеи Стародубовой появилось желание, упасть в траву и заснуть навечно. Трифела научила ее умирать легко. Она в могуте замедлить дыхание и остановить сердце. И не знать боли. На языке кастовых колдуний этот переход в другое состояние называется не смертью, а уходом. Началом перерождения. Остановилась Азея только на незнакомой гаревой поляне, где раскинулся почерневший и засохший Иван-чай. Опустилась на землю. Сумерки заметно снижались. Именно в такое время Азея обновляла в памяти завтрашние заботы. Осенесь в эти числа Лида Панина была заядрена военруком Мурзиным с помощью Евдокии Головановой. Разрешилась она девочкой, которую нарекли Ольгой. Завтра должны явиться Панины Лида и Федосей. Надо жить ради добрых людей. Встав и придя в себя, она пошла к схорону, спрятала золото, бережно свернув кумачовый платок, спрятала его на груди и внешне успокоенная пошла в сторону дома.
Огран…. Заметим между прочим, Азея всю свою жизнь хранила о нем память. Это была ее единственная, вечная любовь. И боль, на которую она никому ни жаловалась никогда.
Защитница
Принесли завтрак: баланду и кусок черного, непропеченного хлеба. У Азеи не было аппетита, но через силу колдунья заморила червячка. Села на край топчана, погрузилась в раздумья. Думы были раздольные. Она пыталась представить себе, сколько кочевого народа прошло по ее родине. Она из сохранившихся записей в схороне знала, что когда-то в Даурских землях жил более организованный народ. Имел этот народ большие познания в кузнечном деле. Здесь выплавляли железо, свинец и серебро. Коренные жители не только дауры, но и татары, тангуты, монголы, караимы, якуты, кыргызы, тунгусы и многие другие. Одни очень развитые, другие отсталые в своем развитии. Она знала, что чингизовы племена вытеснили на север Сохто-якутов. И что Якутск и Нерчинск были построены раньше, чем Чита. Она много читала о вдумчивом и смелом человеке Василии Пояркове, который большую роль сыграл в освоении даурских земель россиянами.
По словам Трифелы, оба ее прадеда появились в Даурских степях, в Приаргунье чалдонами. Так называли людей, пришедших с Дона (человек Дона). Вольнолюбивые отважные люди, добывающие себе средства на жизнь набегами на чужие земли. Сказывали, из чалдонов и образовалось вольное Забайкальское казачество. Многим не нравилось, что казачество пошло на службу к царю.
А потом неурожайные годы в Средней России и в Поволжье погнали людей искать вольные сытые земли. Пришли они в просторы, в места где, не имея постоянного места жительства, кочевали и враждовали меж собой меркиты, тайчжиуты, хори-туматы, баяуды, чжурчжени, джалаиры, монголы, тунгусы, татары и прочие малочисленные народы. Самые многочисленные из них были татары (там-там) и тунгусы (эвенки). Чалдоны-пришлецы местному населению были чужими, они занимались грабежами и наводили на аборигенов ужас. По всему Забайкалью распространился обычай, на ночь выставлять на полку воротного оконца «орана» крынку молока и краюху хлеба, чтобы ночные бродяги чалдоны не беспокоили хозяев. Беглых каторжан стали называть так же чалдонами. Тех, кто спустился с гор, именовали горанами или гуранами (горный козел). Когда казачество устоялось, упорядочилось, родились свои законы и уставы, власть стала централизованной и крепкой, к ней за защитой потянулись отважные вольные люди, появились крепкие земельные наделы. Служба стала обязательной. Сам собой возник казачий кураж. Казаки стали надежной защитой местного населения, резко сократилось разбойничество. Крепкая казацкая дисциплина, старшинский диктат, образовали новое сознательное сословие. Ретивые казаки рвались в урядники, а урядники - в есаулы, есаулы - в атаманы. «Терпи казак, атаманом будешь». Казацкое терпение держалась под свист нагаек, на дедовщине и старшинском кураже. Тяни ногу - тяни долю. Казацкий кагал был прочен. Казацкий нрав был волен и тверд. Скрепляла казачество православная вера. Бытовало и Несторианское христианство. Но и их доставала долгая царская рука. Особенно тогда, когда стало насильственное переселение народов. Когда снизошел могучий дух каторги. Когда свобода была собрана в крепкие загоны.
…Подследственную Стародубову привели в крохотную комнату, что находилась рядом с кабинетом Венцова. За столом, не посередине, а ближе к краю по левую руку сидела не начальственного вида девушка. Серая кофточка с шемизеткой не приличествовала официальной обстановке, но шла ее блекло-голубым глазам.
- Здравствуйте, Азея Елизаровна. Садитесь. Меня зовут Неля Григорьевна Костяева. Я буду вас защищать на суде.
- Сударыня, от кого?.. Пошто зря время транжирить? – она улыбнулась, потуже затянула концы платка цвета маренго, проникновенно сказала, - суд мне не страшен: я, может, самосуд себе ладный устроила. Опричь вашего суда, меня страшней ждет кара. Вы – отработали судьями-заседателями, пошли домой, разве алеете по засуженному вами? Не всегда обвиненному справедливо. Можете ли вы отзаболь поставить себя на место других? После вашего суда меня будет судить народ прежних поколений, может быть, от самого Тэмучжина, от его родительницы Оэлун. - Азея наклонила голову в сторону адвоката, - дивно веков будут судить меня, дивно много. Да уж я и к тому приготовленная. Перед ними-то я оправдаюсь. А вы алеете, жалеете – не выгорело – пропади, мол, всë пропадом: у меня своя семья. И правильно: кто же за вашу семью выть будет? Обо мне не след зудыриться, не след, сударыня. Здесь, на этом свете я уж - фу…. А вота там…. Оне, выходит, зря мне коромчили самое большое богатство: скарб мудриц да мудрецов? На пользу земным обитателям. Его ить я должна передать тем, кто грядет.
- Азея Елизаровна, я не стану переубеждать вас. До судопроизводства, во время следствия на вашей стороне презумпция невиновности. Осудить вас могут лишь при наличии достаточных судебных доказательств. Виновна вы или нет, может определить только суд. То, что ребенок умер в вашем доме, это еще не доказательство вашей вины, хотя и факт очевиден.
- Так было Богу угодно.
- Вы верите в бога – на здоровье.
- Милая, милая девочка, касаточка, - Азея, чтоб не смущать защитницу, запрокинула голову, с закрытыми глазами проговорила, - мы с тобой верим в одного Бога. – Помолчав, вздохнула, - ты вот пришла отбавить моих страданий…. Я всю жизнь этому богу и молюсь…. Не слёз бы, да не войн бы, стонов бы не слышать, - Азея отвернулась. – Вы придумали телевизор. Я же не спрашиваю, как это получается, что я вижу с другого конца света, чего люди творят. Не спрашиваю. К чему вы тогда спрашиваете, как я летаю. Ну, вам-то по что? Всем нельзя, кому-то по земле ходить, ползать надо. Летаю я не столь для своего удовольствия, как для вашей пользы. Кому вред приношу?
Костяева вынула платок, приложила к носу.
- Вонько? – криво улыбаясь, спросила Азея. – Вонько. Мне тоже… тошнехонько. Свежего бы воздуху. Хочется свежего, потому и летаю. А мое летанье иному, что пика в брюхо. Не тебе, дурочка. Ты деваха честная. Своей честью прикрыла гадину ползучую, правда ли?
- Откуда вы знаете? – удивилась Неля: она только что подумала о предыдущем неудачном процессе. Вернее, процесс она выиграла, но ее подзащитная оклеветала ее. – Кто вам сказал, Азея Елизаровна?
- Сорока на хвосте принесла. Ты-то, видю, человек честный. А возьмет кто эти крылья у тебя да…. Эти крылья не купляются, а даруются…. Возьмет кто да купит за большие деньги. А потом распродаст ради наживы. Чего тогда на земле сделается?
Неля, по-свойски предупрежденная Венцовым, знала, что Стародубова начнет уходить от прямых вопросов, выслушивала подзащитную не перебивая. В наступившей тишине она спокойно сказала:
- У меня к вам вопрос иного характера.
- Знамо дело, другого характеру. Эвон бонбу атомну дали прохиндею, а чего получилось? Ты подумала, старуха полоумна, и радиу не включаю. Втыкаю-ка новой раз. Мало-мальски и газетки поглядываю.
Костяева убедилась, что колдунья лукавит: если она читает газеты, не могла вместо «радио» сказать «радиу».
- Азея Елизаровна, - мягко остановила ее Неля. – У подсудимого должен быть защитник. Такой закон у нас… гуманный.
- Туманный такой закон. Выходит, сколь мне причитается, ты над моей долей повыла – чик ножичком, и обрезали срок? Почто тогда в тридцать седьмом обрезали жизни, а не сроки?
- Теперь времена другие. Не об этом речь. Любое верное слово защиты учитывается.
- Учиты защитывается, - перековеркала слова старушка. – Кому нужна защита, а мне - нет. Я знаю, что будет напрок. Я ить созналась, что отправила дите мало на тот свет. Пущай берут меня и везут, куда следоват. Эвон, Венцов все, как есть, раскопал. И как старатели, которые хотели пристрелить меня в небе, а только ранили, все до единова погублены мной. Но у меня своя арифметика, закон ее не принимает в расчет. Стреляли они в меня, а угодили в себя. Кто другому яму роет, бывает, окоп ему вырывает. Ежели бы вы знали, сколько жизней я дала, хошь и сама не рожала, скольких от могилы оттащила, вот тогда бы сделали убавы да прибавы. И мне бы кое-чего причиталось.
Может быть, Неля сделала какое-то движение, может быть по каким другим признакам, Азея поняла, что у той болит бедренный сустав. Колдунья как-то пристально стала смотреть ей на больное место. Два дня назад Неля вешала шторы, поскользнулась и упала вместе со стулом. Теперь чувствовала боль и неловкость в бедренном суставе. Колдунья властно поманила к себе защитницу, та машинально встала из-за стола, приблизилась к Азее. Колдунья приложила руку:
- Тут ли, чо ли, болит?
- Упала позавчера и, видимо, вывихнула немного. - Неля обернулась на дверь.
- Знаю. Только у тебя не вертуг болит, а твердь. Да ты не пугайся. Стой так, - Колдунья приложила к больному месту кулак, через минуту плотно припечатала ладонь.
- Вон, Венцов, говорю, до многого докопался через людей. Люди, оне, когда добро им делаешь – для них хорош. Им охота оседлать тебя и ножки свешать. Можешь, не можешь – делай еще. Не сделал – худ, как куд. Добром своим я не торгуюсь. Чем больше я делаю добра, тем больше мне Бог его и посылает.
- Но вы добро-то делали, а вас эти люди уже забыли.
Она знала, что Азею за время ее пребывания в КПЗ никто не навещал.
- Скажите, вы уверены в том, что старатели, о которых вы говорите, все мертвы?
- До единого. Двух сразу мои матери-птицы в зыбун захороводили; Сенька Каверзин смехом извелся; Котька Шалобан на пяты сутки остолбенел и подох. Потом Огранка Чащин – хороший парень – в болоте сгинул. На другой день двое сдичали, в лес удрали. Их там волки задрали. Все подчистую.
- И вы избежали наказания? Вам за это ничего не было?! – удивилась адвокат.
- Один родич заерепенился: в суд. Я на всю семью хомуты понадевала. На коленях умолял. Сняла – замолк.
Азею, казалось, не тревожил завтрашний день. Ее спокойствие поражало Костяеву.
- Мне известно, у вас был приемный сын,- сменила тему разговора Неля, - где он теперь?
- А бог его знает.
- Он бросил вас?
- Кто те сказал? Для него я умерла.
- Не понять.
- Отчего? Умерла и все… для него. Какая разница, ходит ли мое тело по земле, или…. В бабьем теле сорок душ. К нему душа умерла.
- И вы написали ему об этом?
- Почто я? Дунька вон Голованова. Проныра добрая: ради меня мать родную на каленую сковороду заботливо посадит.
- Что, плохим человеком оказался ваш приемный сын?
- Кто те сказал? - Азея вспомнила про письмо от командира части, эту благодарность она получила еще, когда служил срочную ее приемный сын Егор Подшивалов. Ко мандир благодарил Азею за воспитание такого сына, бойца и пат риота Родины. В письме сообщалось, что Егор награжден орденом. - Поболе бы таких человеков: он генерал. А худого человека разве у нас на генерала назначат? У генерала и без меня забот – голова трещит. А тут еще о какой-то старухе зудыриться надо: деньжонку, посыльчешки посылай.
- Но ведь вы заботились о нем, растили, учили. Он же должен….
- Ничего он не должен, – перебила Азея, - Птица о птенцах заботится. Птенец вылетел из гнезда, и все… Что же, он старухе птахе червяков обязан таскать?
- Вам неприятно получать подарки?
- Кто те сказал? Ему-то лишняя забота. Егорша - человек что надо. Пишу раз, другой: не высылай ты мне ничего. Лучше соберись да приедь на эти рубли с семьей, ить уж два внука. Несколь годов сулился. Пиши, Дунька, - говорю, - скончалась, как месяц назад Азея. Ловко, дак на могилку приедет. Ответил. Кается, плачет. Дуньке денег прислал. Венок посылкой с ленточкой: «Дорогой, горячо любимой мамочке». А деньги – оградку заказать, да памятник, да чтоб сфотографировать, какой сделают. Да Дуньке за заботы-работы.
- Ну, и что? - улыбнулась Неля.
- Ну, и что, - в свою очередь улыбкой ответила Азея. – Пришлось в мэтээсе заказывать крадче от начальства. Бравые сварили из железа. На сто лет хватит: не будет войны дак.
- Выходит, вам уже при жизни памятник поставили? Забавно.
- Почто забавно-то? Мало ли кто при жизни памятник себе поставил.
- А где теперь памятник? – поинтересовалась Костяева.
- Дак их два сварили. Денег неболе дак и на четыре хватило бы. Один – старушка беспризорная умерла – ей поставили, абы с моим венком, да с досточкой сфотографировать. Другой – в сарае у меня стоит. А гроб на вышке лежит.
- На какой вышке?
- На какой – на чердачишке. Один добрый старикашка, плотник – от повертухи-веснухи выходила я его. Гыт: отблагодарю я тебя, Елизаровна. И верно, через недельку-другую привозит гроб. Хороший, добротный гроб. Но мы с ем, да Дунька помогла – заволокли наверх. Легкий, чистый. И кумач припасенный, тоже дареный. Вигóнь, кажись, с шелком. Добрый гроб, такой и глазетом покрыть не жалко.
- Вы странно рассуждаете, Азея Елизаровна, жизнь и смерть для вас не имеют существенного различия.
- А не так? Кто ее, матушки, смерти-то боится, того она и имает. А я не шибко-то ее пужаюсь.
- Ну, бывают ситуации - смерть не минуча, и не боязно ее. Вот, скажем, Зоя….
- Зоя? Ты думаешь, боялась? Потому и не умерла.
- Я имею в виду Космодемьянскую Зою.
- А я другую?..
- Но, ее как вы знаете, повесили.
- А ты видала?
- Свидетели были, документы.
- А может, они наврали? Вон, при Никите масло колхозы сдавали, сами же покупали да вдругорядь сдавали - показушничали. Пущай, согласна – тело, может быть, и в прах превратилось, а душа-то ее во многие души переселилась. Вышло-то не по их, тех, кто казнил ее, а по ее - вышло. Вот и живет она в памятях. Дак жить-то как лучше: в памяти нужной, али при жизни забытой? Вот ты… вы все на меня окрысились. А я ить, положенное мне Богом на планиде, почти все сделала. Только вот не передала, свое мудриë. Прозрела – оно вам ни к чему. Потому-то и возьму его с собой. И понесу, как Иисус свой крест на Голгофу. Покаяние свое я сотворила уже.
- По-моему, бессмысленно, - Костяева нажала на слова, - если вы верите, что ваше «мудриë» полезно людям. Почему бы его им ни открыть?
- Кому-у-у?.. – в этот вопрос колдунья вложила смысл, словно вокруг ее пустыня.
- Людям. – Защитница вновь сказала многозначительно.
- Да мне нужен единственный человек. А его теперь нет. Нет! Ты бы согласилась оставить землю, хотя и ходить по ней?
- Как понять вас?
- Чего ж не понять. Отреклась бы от замужества? Хошь ноне от замужества многие отрекаются, да от мужиков-то не шибко далеко уходют. Тело стало у нонешного человека дорогая ценность, что он над ним дрожит. Боится помаять, поморозить. Оно, тело - все в себя, а от себя ничего, окромя негожего. Шибко стали почитать бога ненашего - Нарцисса. А теперь-то как раз думать пора не столь о себе, о семье, сколь обо всей Земле. Обо всей Планиде.
- По-вашему выходит, добрых людей не остается…
- Да ты пошто эка-то? – перебила Азея, - а? Тут добрости одной мало. Жертва нужна. Ты вот не прикидываешься доброй - вижу. А возьмешь на себя эту обузу?
- Я бы взяла, если…
- «Бы» тебе мешает. И другим это «бы» задеëт за столбы.
- А вы для всех раскройте.
- Опеть за рыбу деньги. Ты – игоян - Венцов. Нельзя знать эти тайны всем. В них силы ровно на двоих. Вон, скам, золота на земле столько… дак ты хошь лоб расшиби, - большего нет. А эти тайны дороже золота. Вон алхимики бились, бились, а чего добились?..
- По закону вас обвинят
- Закон что дышло – куда повернул, туда и вышло.
- Извините! – Перебила Костяева Азею, взглянув на маленькие наручные часы. – Нам нужно поговорить о вашей защите.
- Ты чо со мной заодно, ли, чо ли?
- Я вам все растолкую.
- Чо, и в тюрягу со мной? Н-е-е-ет. По мне закон наш правильный – пусть и судит. А тебе стыдно противу закону идти. Ты чо, не комсомолка?
Азея помнит радость и гордость, когда на добровольно ею сданное государству золото построили танк, который она видела только на фотографии и на снимке в газете, вместе с экипажем. Благодарственное письмо и те снимки лежат где-то под спудом, на дне сундука. Но это, судя по всему, давно всеми забыто. Не известна и судьба ее танка. Лишь на полках дальней памяти завалялось предчувствие, что его давно уже нет на свете: растащили по железяке. Всему, чему было начало, бывает и конец. Конец надо принимать любомудро, с радостью. На уме вертелось еще какое-то слово, синоним «торжественно» - близкое слово, но не то.
Подследственная долго, тупо смотрела в темный угол. В такие моменты смотреть ей хотелось не на светлое, белое, а на темное, черное - дать отдых глазу, а думы - памяти. Когда же это было? Азеина сущность набита Трифелиными наставлениями и поучениями. Видимо, оттого, что эти наставления были редкими, но значительными. В сознании возникло не сразу понятое слово «оккультизм». О нём Трифела говорила как-то иначе, не то возвышенно, не то еще как…
Сокровенными тайнами мироздания, жизни и смерти занимается оккультизм, - баяла Трифела. Оккультизм - система философских знаний, что помогают установить законы, управляющие всеми явлениями видимого и невидимого мира. Помни, Азея, мы постигаем невидимый мир, его проявление в видимом мире. Господь ни все законы открыл нам. Мы еще малые дети и знать, пока не дано никому. Надо доходить своим умом: на то он - ум - и даден Богом, чтобы думать. Каждый должен вырастить свое древо познания, а не воровать плоды чужого. Лакомиться им, когда тебе разрешают - сам Бог велел. Грянуло время материалистов, которые признают только мир физический, познаваемый с помощью чувств. Энергию и силу надо отнести к миру духовному или астральному, небесному. И, принимая на веру дух, погружаясь в мир духовный или Божественный, человек проходит душевное очищение. Осознанно проходит. Причастие он принимает неосознанно…. Верующий человек имеет опору куда более прочную, чем опору от державного или местного управления. Наша доля нести не правду, а веру от имени мира невидимого, Божественного мира, Святого Духа. Грозного и непоколебимого, понятного в разумных пределах. И мы обязаны быть щадимыми, милосердными. Сокровенная тайна оккультизма бережно и осторожно переходила только в души посвященных - чаще всего устно. Из уст египетских жрецов и индийских браминов. Такие мысли появились даже задолго до них.
Перед мысленным взором Азеи возникло видение давности. В «Схороне» Трифела подошла к пыльному стеллажу, растопырив пятерню, как бы защищая подспудные, спящие до лучших времен письменные знания, торжественно вещала: «Здесь ты познаешь герметическую философию: это одно и то же, оккультную. Метафизику - физические рассуждения. Узнаешь - Тора - сотворение форм. Очень важно пифагорейство - сотворение знаков. Иероглифика считается одеждой колдовства. Наука о числах приведет тебя к осмыслению симметрии, множества и единства.
Дано тебе, Азея, познать духовную силу меньшинства и физическую, стихийную, буйну силу большинства. Противостояние и противоборство… Ты обязана быть овеяна ветром знаний. Осознай, крепко осознай пифагорову мысль: «Дует ветер - покланяйся шуму». Научись клики и крики душ утишать до шума. Шум - это рукой подать до тишины. Душевный крик не подвластен ничему. Его, возможно, только успокоить и усыпить. Но он останется неслышимым звуком. Скоро ты поймешь, лечение - это «легчение», но не исцеление. Наука обходиться без необходимого. Исцеление - во власти природы. Не задавайся и не зазнавайся: зазнайки - калеки. Постичь всего не может даже Творец. Часть своих мыслей я отношу к крамоле, в надеже на твое благоразумие. Не дай бог, сударыня, всю жизнь чувствовать себя обязанной и озабоченной. Это хворь и хандра. Находи утешение во всем, умей любоваться тем, что тебя окружает. Знания - это всего лишь твой жизненный ориентир, вехи. Ученость говорит - вектор. Ты сама уже есть неповторимая форма. Большинство обитателей Земли думают, они повторимы, у них отговорка - я, как другие. Так жить легче: потеряться в толпе. Ты - личность, имеешь свою эманацию. Но не быть тебе, как быдло, бескомпромиссной. Не сомневающееся ни в чем существо живет растительной жизнью. Твоя вековечная опора - невидимый мир, который населен существами духовными и нашими мыслями, действующими подобно существам живым. Ты вольна, учитывать свои наклонности. Не только смотреть, но и видеть, иной раз не доверять своим глазам: сомневаться, иметь выбор. Прежде чем принимать решения - осознать, взвесить. Магия - это мудрость, мудрость духовная. Людям всегда охота знать, но лень делать.
Осознав свое положение подследственной, еще не осужденной, Азея глубокомысленно улыбнулась и встала размять ноги, «расправить крылья».
Однажды Азея, возвратившись из Схорона, их тайного угла, задалась вопросом: «Матушка Трифела, в нашем схороне я нашла свертки»… - «Свитки?» - «Свитки?» - «Но, ага, свитки. Там бают про какое-то древнее государство Согдиана. Зачем знать про его?» - «Ну, хотя бы затем, что монгольская письменность с Уйгурской при Чингисхане, а уйгурская пошла от Согдиан». - «А куда делись Согдиане». - «Да никуда. Которых перебили мусульмане, а которые растворились в тех же Таджикских горах. Стали говорить на других языках. Языка нет - нет и того народа. Ты думаешь, дауров сейчас нет?» - «Есть?» - «Есть. Нет только даурского языка».
Костер у озера
Корреспондент газеты «Забайкальский рабочий» Николай Анков с женой Марой смотрели спектакль, где одну из второстепенных ролей играла Соня Федорчук. Мара считалась главной в семье. Николай был, как говорят, у нее под каблуком, или вечный квартирант. То есть, полностью от нее зависим. Мара жила у бабушки с дедушкой, которые дотянули до возраста восьмидесяти лет, и оба на одном году скончались. Она осталась одна в трехкомнатной квартире. Мать моложе ее отца на двадцать два года. У них произошла размолвка, и Олеся Несторовна приехала к дочери, устроилась в школу, стала работать преподавательницей литературы в старших классах. Она рассчитывала, что муж, подав в отставку, приедет к ней и дочери. Все уладится, и они будут жить по-прежнему. Мара поехала к отцу, навестить, встретила там Колю Анкова, безумно влюбилась, и женила его на себе. Вытащила из районной газеты в областную. На учениях отец Мары погиб.
Мара всегда вмешивалась в служебные дела, Николая, потому что Анков на свою голову сманил ее работать в отделе писем редакции, куда Мара сама и устроила его по знакомству.
После спектакля Мара настояла, чтобы муж взял интервью у понравившейся ей актрисы.
- Чем она тебе понравилась? Ролишка-то с гулькин нос, да и в программке написана ее фамилия от руки.
- Ты, что должен брать интервью только у тех, кто тебе на зенки мозоль поставил? Хорошо, не бери. Завтра никакого Арахлея.
Услышав название любимого озера, заядлый рыбак Николай, скрепя сердце, постучался в гримерную, трёх актрис. Они в это время переодевались.
- Что вам угодно? - выглянула молодая актриса, которая играла роль старухи. На ней уже не было седого парика, а лицо покрыто косметическим молочком.
- Мне нужно переговорить с Софьей Николаевной.
- Соня, к тебе знакомый, - актриса закрыла дверь, а Николай услыхал ее голос, - без цветов.
Через томительную паузу вышла Соня в халате и без макияжа: - Здравствуйте! Вы ко мне? Я вас не знаю,
- Я корреспондент газеты Николай Анков. Хотел бы взять у вас интервью.
- Вы ошиблись адресом, дорогой товарищ Анков. Вам надо брать интервью у Дёгтевой Марии Ивановны. А она вон в той гримерной. Извините! - Соня повернулась и оставила Николая в недоумении.
Подошла Мара: «Ну, что хваленый газетчик, не дала?.. А мне даст. Вызвала Соню.
- Что еще? - Вопрошала она Николая. Потом взглянула в сторону его жены. - Марка?! - бросилась той на шею, прижалась. Они расцеловались, как школьные подруги, которых разделяло около десятка лет. Соня отстранилась, показывая на Анкова, захохотала. - Так это твой «Ромева»?!
- Мой, Сонюшка, связались, и развязаться не можем. Поедем
к нам на ужин. Мама все приготовила, я сказала, что обязательно тебя притащу. Мама хочет тебя увидеть.
- Ты знаешь, Марочка, у входа ждет меня, мой… нет, не Ромео, а… да ты его знаешь - Андрюшка Венцов. За кулисы я ему заходить запретила. Вот увидишь, стоит с веником ромашек….
- Ты сегодня задержалась, - встретил с улыбкой Андрей, -наверняка по «уважаемой» причине. Режиссерские напутствия?
- Андрей, не жури Соню…
- Мара?! Вот это «суп рисовый» (так школьники их лет называли сюрприз). Так что, Николай твой суженый? - он подал руку Николаю Анкову.
- Не только суженый, но и ряженый. Всё, решено. Не возражай - к нам. К нам и только к нам.
- Вот беда-то, - огорчилась Соня, - нас папа ждет со своей любимой…
- Что ты говоришь? И у Николая Степановича завелась любимая?
- Любимая. Бутылка Токая. Папа мой конченый человек - убежденный холостяк.
- А мы заедем за твоим папой, под нами мотор, - похвастал Николай.
- Что делать будем, Андрей? - заколебалась Соня.
- «Судьбе ж не станешь поперек», - процитировал он своего знакомого местного поэта.
Николай Степанович обрадовался, что Соня встретила свою школьную подругу. Поздоровался с ней, поцеловал в щеку. Пожали руки друг другу профессор и корреспондент. Федорчук не принимая никаких возражений, усадил гостей за стол, давно сервированный. Во главе стола как три богатыря стояли три бутылки Токая.
- Все к столу! Мара, мне кажется, в семье ты главнокомандующий. Командуй своим полком.
- Николай Степанович, - смущенно заулыбался Анков, я за рулем.
- Понял. Какому инспектору придет в голову, проверять корреспондента? Да еще ночью.
Вечер прошел весело: начали в доме Федорчуков, а утро встретили в доме Анковых.
Мать Мары Олеся Несторовна, вдова, оказалась настолько эффектной женщиной, что Николай Степанович Федорчук захворал ею с первого взгляда, серьезно и надолго.
В четвертом часу всех сморил сон. Олеся Несторовна выказала желание, пойти, прикорнуть на своей кровати. Николай Степанович вызвался проводить ее до дома. Они гуляли по пустынным предрассветным улицам, а потом спустились к реке. Оказалось там холодновато и они, войдя в городской сад, нашли уютную скамеечку и говорили, говорили, говорили. Выяснили, что они оба давно одиноки. Им казалось, что жизнь катится к закату, а оказалось - дело-то к рассвету. Солнце было высоко, спутники «прогульщики по городу» вернулись к вялой компании. Олеся Несторовна стала спиной к косяку входной двери, улыбаясь, подняла лицо к потолку, словно сквозь потолок видела утреннее свежее небо.
- Мама, ты не спала? - спросила Мара.
- Мм, - радостно сообщила Олеся Несторовна.
- Ключи-то твои вон висят на гвозде.
Все решили, что на Арахлей поедут без завтрака. Олеся и Мара набили сумку продуктами.
- Ничего себе тормозок!* - Профессор поднял сумку.
Андрей забрал ее и устроил в кузове еще «не объезженной» «Нивы». Кузов был таким, что в него свободно могло поместиться восемь человек. Олесю Несторовну усадили в кабину рядом водителем, ее любимым зятем Николаем. Соня и Мара уселись на сиденье ближе к кабине напротив друг дружке. На полу кузова было много соломы, накрытой брезентом. Николай Степанович облюбовал лежачее место. Напротив него на твердой боковой скамейке рядом с Соней располагался Андрей Венцов.
Дочери был неинтересен разговор отца с ее приятелем, и она, накрывшись плащом, склонила голову на грудь. Профессор стал пояснять Венцову, то, чего не понимал Андрей: «Нейрон отличается от других клеток тем, что кроме тела с ядром и цитоплазмой есть отростки, несколько коротких, ветвистых и один длинный, дендриты и аксон». - Федорчук вгляделся в бесстрастное лицо Венцова и подумал: зачем ему знать биохимические реакции - пирамидальные, звездные; веретено. И он заговорил на другие темы, но его поразило, что все, о чем говорил профессор, следователю интересно.
Профессор заявил, что колдуны могут исцелять. Их действия верны. Когда целитель ведет по телу руку, внимание больного невольно следует за ней, происходит контакт с синаптическим потенциалом.
Питие, ароматы, настой. Сны наяву, но закодированные сны – Андрей забрал сумку и пристроил в кузове еще «необъезженной» «Нивы». Кузов был таким, что в него свободно могло поместиться восемь человек. Олесю Несторовну усадили в кабину рядом с водителем, ее любимым зятем Николаем. Соня и Мара уселись на сиденье ближе к кабине. Напротив друг дружки.
На полу кузова было много соломы, накрытой брезентом. Николай Степанович облюбовал лежачее место. Напротив него на твердой боковой скамейке рядом с Соней располагался Андрей.
*тормозок - так называли сумку с провизией.
Ей был не интересен разговор отца с ее приятелем, и она, накрывшись плащом, склонила голову на грудь. Профессор стал пояснять Венцову то, чего не понимал Андрей: «Нейрон отличается от других клеток тем, что кроме тела с ядром и цитоплазмой есть отростки, несколько коротких, ветвистых и один длинный, дендриты и аксон». - Федорчук вгляделся в бесстрастное лицо Венцова и подумал: зачем ему знать биохимические реакции - пирамидальные, звездные; веретено. И он заговорил на другие темы, но его поразило, что все, о чем говорил профессор, следователю интересно. Профессор заявил, что колдуны могут исцелять. Их действия верны. Когда целитель ведет по телу руку, внимание больного невольно следует за ней, происходит контакт с синаптическим потенциалом.
Питие, ароматы, настои. Сны наяву, но закодированные сны
из этого явствует - колдунья летала. Верней - она галлюцинировала. Ей казалось, что летала.
Рукой создается магнитное поле и тепловое. Это реальность, коли верить науке. Следователь наверняка знает, что колдунья всем этим не владеет. Она практик, адепт ветхого колдовства.
Укачанный дорогой, погруженный в себя, Андрей вспомнил их последний разговор с профессором на прогулке:
Они шли по почти новенькому асфальту в сторону Вороньего озерца, что лежало за оградой макаронной фабрики. Свернули в проулок и вышли на пустырь, где через пожелтевшую лужайку меледит ручеек.
Профессор поднял таловую ветку, недавно срезанную кем-то и, оборвав висящую кору, стал размахивать ею.
- Признаюсь тебе Андрей, на старости лет я стал почитывать фантастику. Раньше я не благоволил к этому, казалось, несерьезному жанру. Беляева не читал?
- Было дело.
- Да…. И вот, размышляя на досуге, пришел к выводу, что многое, что написано в фантастических книгах с годами не кажется фантастикой, а кое-что и воплощено в жизнь. Так смело, что фантастам и в голову не могло прийти. Фантасты сильны железной логикой. Это-то и магнитит к их опусам.
Будь бы мы с тобой современниками Генриха Герца и он вот так же с нами прогуливался и поделился своей идеей, мы бы не поверили, если бы не имели представления о радиоволнах. Он сказал бы нам, что сквозь нас проходят невидимые и неощутимые волны, и, по-ломоносовски - корпускулы с такой быстротой, что могут передавать голос и даже изображение на другую планету. Не знаю, кто бы из нас первый подумал, что у старика не все в порядке с головой. А теперь даже не задумываемся об этом, глядя у себя в квартире телевизор. Скоро мы будем видеть изображение объемным. То же самое с Леонардо да Винчи. Как его еще не сожгли на костре. Как ни странно, дорогой, неверие делает нас узниками невежества, - вздохнув, сказал профессор Федорчук, заложив руку с прутиком себе за спину и покачиваясь на каблуках. - Ты говоришь: сплошное невежество среди колдунов. Нет, и среди них были гении. Веками собранные наблюдения они превращали в догмы и, поверив в них, пользовались. Все, что оказывалось не действенным, непродуктивным, они отметали и не практиковали. Уж они-то наделали больше ошибок, чем наука.
В это время Венцову пришла мысль, что Стародубова экспериментировала на мальчишке, которого она убила. А Николай Степанович продолжал:
- Дело другое, и среди них были шарлатаны. Их можно тоже оценивать по пятибалльной системе. В наших вузах мы не всех оцениваем,… мерим на один аршин. Доктор должен ежедневно совершенствоваться, он должен быть врачом и в нерабочее время, но, к сожалению, есть и среди нас какое-то количество хронических двоечников. Ему нужно быть медбратом, а он уже… доктор. Медицина – это искусство.
- А колдовство? - спросил Андрей.
- А как ты сам думаешь?.. Нет, ты выводов не делай насчет твоей бабки - пока. Среди врачей тоже есть и ученые и практики. Не скрою, иная сестра лучше другого врача поставит диагноз. Она может оказаться умнее своего патрона. Давай, отнесем это к степени исключения. Неправда ли, нелепо – кошка перебежала дорогу - будет беда? Как ни странно, это ветхое правило действует на суеверных людей. Откровенно говоря, мы все с вами суеверны до некоторой степени.
Венцова охватила дрёма. Он то засыпал, то просыпался. Дорога была «шатливая», как однажды точно выразился один мальчик. Приехав на Арахлей, они быстро поставили палатку. Женщины занялись гоношить еду, а мужчины с удочками сели на берегу ловить плавающую уху. Следователь с профессором рядом, а корреспондент ушел от них подальше.