Судно, на котором Иван Ильич был капитаном, поставили на капитальный ремонт. Иван был занят в доке, но и достаточно имел свободного времени.
Для Сони с этого вечера Иван стал другом и самым дорогим человеком, на которого можно положиться. Ей не было нужды играть перед ним. Они гуляли по городу почти до утра. Соне нравилось, что от Ивана Ильича пахнет ароматным табаком и каким-то мужским одеколоном. Жена Ивана уехала в пригород к отцу, поэтому он был свободен. У Сони тоже был отпуск от Александра. Пришли они домой лишь на рассвете. В их отношениях возникла какая-то запростость. Общаться им было легко и весело. В жизни Сони появилась смутная надежда. На что надежда - она не понимала, но ощущала. Когда Александр появился на вторые сутки дома, Соня отнеслась к этому с торжественным равнодушием. Она попросила Феактисту, чтобы та разрешила пожить у них в детской комнате. Забрала свои вещички и оставила Соловьева в «столбняке». Вскоре Соловьев ушел к Алле Трусенковой. Уже через неделю он появился перед спектаклем с большим фингалом под глазом. Режиссер срочно ввел вместо него артиста, обычно исполняющего эпизодические роли. Этот артист пришел в театр из художественной самодеятельности клуба имени Горького. Неожиданно спектакль прошел с большим успехом. Скромного актера заметили. И режиссер отдал ему все роли, которые играл ненадежный, часто «под мухой» Александр Соловьев. Оказывается, тот знал наизусть весь репертуар Соловьева младшего. Многие из ролей он переиграл в самодеятельных спектаклях.
Вскоре Александра Соловьева и Аллу Трусенкову взял мир. Но в театре ходили слухи, что они живут как кошка с собакой. Соню Александр словно бы не замечал. И вдруг стал здороваться заискивающе.
Однажды Иван Ильич сообщил Соне, что он через неделю уходит в рейс. Судно возвращается из Японии, капитана, что служил на нем, из-за болезни списывают на берег, а Иван Ильич заступает на вахту. Соня выразила свое сожаление. Потупилась и молча пошла к домику-времянке. Ей действительно было жаль, что Иван уезжает. Она привыкла к его присутствию, к их ничего не обязывающим разговорам. С ним было хорошо и легко, как будто он знал, о чем думает и чем живет Соня. Перед Соней замаячили скучные дни.
Подойдя к столу, заваленному аккуратными стопками книг, она услышала шорох открываемой двери и, не поворачиваясь, поняла по разнесшемуся по комнате специфическому запаху табака и одеколона, что это Иван. Он приблизился вплотную к Соне, став у нее за спиной. Она чувствовала, как его настроение усложняется. Волнение охватило их обоих. Дыхание Ивана участилось, сердце рвалось наружу, пытаясь вырваться, как птица из клетки. Прижавшись, он положил голову ей на плечо. Горячим дыханием обожгло Сонину шею.
Прошло несколько мгновений. Иван боялся прикоснуться к Соне руками, боялся обидеть ее, боялся, что ей будет неприятно. А Соня инстинктивно ждала этих прикосновений. Тело ее горело, вздрагивало, пальцы рук словно кололи иголочки. Она закрыла глаза... Женщина боялась, что он сейчас развернется и уйдет. И, как будто почувствовав ее страх, Иван дрожащим голосом произнес:
- Сонечка, дорогая, извини меня! Сейчас я уйду. - Он зарылся лицом в ее волосах и губами прикоснулся к мочке уха.
Напряжение, в котором находилась Соня, вдруг разорвалось как бомба. Ей показалось, что она проваливается в темноту, в бездну. Дыхание перехватило, сердце подпрыгнуло так, что стало больно в груди. Чтобы не упасть в эту пропасть, она инстинктивно прижалась к Ивану, обняв его, и они словно поплыли по комнате.
…Получилось как-то само собой: все естественно. Соня впервые испытала чувство схожее с полетом и приземлением. «Вот что испытывают женщины, когда вопреки законам, сломя голову, бегут на свидание с любимым». Соня стала изыскивать минуту, чтобы хоть одним глазком увидеться с любимым. Бывало, Иван подходил к институту, чтобы вместе с Соней идти домой.
- Полосатик-то часто бывает у Фимы? - как-то с трудом задал вопрос Иван Соне.
Соня не поняла вопроса, потому, что от Ивана она однажды слышала, что полосатик - это беззубый кит. Потом до нее дошло, что вопрос был задан о заведующем универмагом Полосовым Сартаком. Она растерялась, не знала, что ответить. Сартак действительно наведывался к Феактисте, когда мужа не было дома. Соня знала, что это касается их общих торговых дел. Она догадывалась об интимных «штучках». Соня уклончиво ответила: «Не знаю, Иван Ильич…»
- Ваня, - поправил ее Иван.
- Ни чего не могу сказать, Ваня. У вас многие бывают.
- Приглашаю на экскурсию на корабль. Завтра занятий у вас нет?
- Завтра у нас поход в музей.
- Справятся и без тебя.
Это был незабываемый день, день любви. «Судный день» - таким он навсегда остался в памяти Сони. Она впервые закурила. Запах табака звал ее, словно это был Иван.
Александр Соловьев для нее потускнел. У Сони осталось к нему чувство жалости. К отцу Соня наведалась на неделю, а потом стала работать в детском лагере. Колебалась: делать ли ей аборт. В середине февраля она родила девочку, которую назвала в честь своей мамы - Мариной. Феактиста, жена Ивана Ильича, души не чаяла в Мариночке. Окончив институт, Соня решила уехать в свой город. Феактиста Алексеевна с удовольствием оставила Марину у себя, до тех пор, пока Софья не обживется в театре, а потом заберет малышку к себе.
…Листая журнал, Венцов украдкой поглядывал на Соню. Она вдруг задумалась. Глаза ее смотрели на него и ничего не видели. Брови нахмурились, как будто она вспомнила что-то не очень приятное.
Андрея тревожил один вопрос. Почему она ищет с ним общения? Он вспомнил их первый вечер после долгой разлуки. Она тогда просила своего отца не задерживать Венцова долго: «Он мне нужен». А когда остались вдвоем, болтала разную чепуху, так и не сказала, зачем он нужен. Важная нужда - ничегонеделание.
Между Соней и Венцовым грань отношений была незаметной, иногда вовсе исчезала. Потом она стала расти. Соня насильно старалась ее не замечать. Она заменяла ее суесловиями, якобы не разделяющих их беседами на вольные темы. И вместе с тем она не могла понять, почему же дела Андрея ее трогают в большей степени, чем свои собственные. Ей было интересно, чем он занимается, о чем думает. Даже когда его не было рядом, она часто думала о нем. Ей казалось, что это всего лишь привязанность, оставшаяся еще с детства. Что же это… любовь? Почему же она тогда не заметила ее, прошла мимо, ища чего-то яркого, напускного? Почему же в мыслях все так легко и просто, а в жизни так сложно, и порой не получается осуществить то, что казалось таким пустяковым…
Венцов наверняка знал, что она нуждается в участии. Ее судьба полетела кувырком. Он начал верить в слова колдуньи. Азея сегодня вдруг заговорила о нем и о Соне, словно она знает Соню лучше, чем Андрей. «Твоя любимая девушка не обретет покоя, пока будет в разлуке со своим ребенком». - «С каким ребенком?» - удивился он. - «Не знаю, возможно, с девочкой». Диалог этот произошел мимолетно после окончания очередного допроса. Венцов отнесся к нему с юмором. Принял его за намек, дескать, Соня хочет ребенка. Венцов не ожидал от себя такой прыти. Он вдруг спросил: «Где твой ребенок?» Соня, казалось, никак не отреагировала. Побыв в недвижимости минуты две, встала с постели, закурила. Делая затяжку за затяжкой, молча смотрела на Андрея. Потом сухо спросила: «Про какого ребенка ты говоришь? Я ослышалась?» - «Если тебе удобно ослышаться – можешь это сделать запросто». Молчание распирало комнату. Потом его нарушил Андрей: «Ты актриса, разыграть все можешь. Помнишь пьесу Шкваркина «Чужой ребенок»? Презабавный сюжет… и очень наивный. Я не испортил тебе настроение?» - «Да, нет, я подумала, а, в самом деле, если бы у меня был ребенок, как бы ты к этому отнесся?»
Они на кухне пили чай, играли в молчанку. Соня улыбнулась:
- Андрей, а что если нам с тобой эту выдуманную историю рассказать папе? Как он к этому отнесется? Надо что-то придумать насчет мужа. Помоги, Андрюша, по старой дружбе.
Соня вышла и вскоре позвала Андрея:
- Хочешь вина?
Андрей отрицательно покачал головой.
- А квасу налить тебе? Хороший квас, папа добрый квасник.
- Кваску, пожалуй, я хвачу. Вина сегодня мне нельзя. – Он сказал непонятную Соне фразу, - люби - не влюбляйся, пей - не напивайся, играй - не отыгрывайся. Он грустно улыбнулся, встал и пошел…. И вдруг Венцов вернулся:
- Соня, я могу посмотреть одну книгу. Николай Степанович хотел мне что-то в ней показать.
- Ну, конечно можешь. Только поставь на место. Папа с книгами щепетилен. Я однажды поменяла местами Мечникова «Этюды о природе человека» и «Этюды оптимизма», он сделал мне строгое замечание.
Андрей снял с полки книгу, потянул за хвостик ляссе, и открыл статью о шаманах. Он ловко устроился в кресло, и больше часа в захлеб читал о тибетско-монгольском шаманизме. В статье Венцова поразило то, что Чингисхан верил и доверялся шаманам. Андрей решил наведаться в областную библиотеку и достать книги о магии, колдовстве и шаманизме. Он отчего-то радостный вошел в Сонину комнату. Актриса была одета, причесана, на ее лице сиял яркий макияж .
- Спасибо, Софья Николаевна за библиотеку! Я заставил тебя ждать? Все в порядке. - В дверях Венцов обернулся, - а насчет твоего ребенка - это идея!
Удаляясь от дома Федорчуков, Венцов дрожал, хотя тело было раскалено докрасна. Образ его мыслей, выражаясь торжественно, был художественным.
В белесо-пенистую даль влипает дорога, и, кажется, она так же коротка, как и жизнь. Будто за синим холмиком ей и конец. Но ведь на самом деле она, как и жизнь уходит в вечность и бесконечность. Если сейчас вот с этого места идти и ехать снова и снова, дальше и глубже уйдешь не только в далищу, но и в будущее. Не только в будущее, но и в прошлое можно отправиться по этой дороге. В какой-то момент своей жизни начинаешь осознавать, что мы, люди бесконечны, у дорог тоже нет конца. Есть шаг в сторону. Я – коротенький отрезок человечества и той же дороги - начинаюсь далеко в земле и космосе, там, где начиналась первая дорога и кончаюсь в вечности и бесконечности.
Что такое прийти из небытия и уйти в него? - размышлял Венцов. - Смутно догадываюсь, много миллиардов лет спал, но уже жил и существовал. Жизнь не кончается и не начинается с одного человека. Усну, и буду существовать в другой форме. Разве в наслоении моей плоти и духа не осталось моего ископаемого предка, жившего много веков назад? Разве в моем характере не пробуждается рыба, собака, обезьяна, попугай?
Истина – единый момент соединения двух начал рождает третье, с уже готовым программным устройством на будущее; поведение, взятое из всего периода развития жизни на Земле. Вирус - микроб – инфузория – головастик – рыбка и так до тех пор, пока не появится на свет такой же, как и я, человек. И он мне родня. Может быть, далекий родственник.
Если было бы возможным повернуть время вспять, мы бы могли уйти в обезьяну, собаку и даже комара. И в траву…
Перед отцом Соня так и не разыграла эту придуманную драму. Потому что за спиной стояла драма не придуманная. Она тосковала по своей дочери, которая осталась во Владивостоке. Вот что ей не давало обрести равновесие и покой в жизни под крышей родного дома. Она изводилась по своей Маринке, боялась, что дочь ее забудет. Хотя Феактиста Алексеевна Маринку обожала и оберегала, и с удовольствием согласилась, чтобы девочка пожила у нее полгодика. Пока Соня, устроившись с работой в родном городе, заберет ее. В это время Соня получила письмо от своей подруги и соседки Галины Владимировны, та сообщала: Феактиста Алексеевна стала догадываться, что эта девочка от ее Ивана. Что-то она заметила такое, вроде сходства с ее мужем. Девочку выдавали глаза и губы, а еще форма ушной раковины. Муж сейчас в море, и Феактиста Ивановна встревожена тем, что держит у себя дочь своего мужа. По сути дела - падчерицу. И соседи говорят, что она к девочке стала холодная. И относится как-то враждебно. Галина Владимировна прямым текстом пишет, что приезжать за девочкой надо не ей самой, а кому-то из ее родственников или знакомых. Иначе беды не миновать.
Соня всю ночь курила. Пепельница была переполнена. Заснула она только к утру. Вошел Николай Степанович в ее комнату и увидел в ее руке лежащее поверх одеяла это несчастное письмо. В глаза ему бросились слова: «твоя дочь». Николай Степанович, прочитав его, бессильно опустился на канапель. Этот диван стоял перпендикулярно Сониной кровати у самой стены. Отец терпеливо ждал, но терпение его лопнуло:
- Соня, Софья! - Он дернул ее за ногу. Соня вскочила. Она почувствовала тревогу в его очень редкой интонации, как она называла, «экстремальной». - Ты чего от меня таишь? Почему ты бросила свою дочь? Иди немедленно покупай два билета до Владивостока.
- Папа, у меня спектакли.
- К черту твои спектакли! Звони немедленно, отказывайся. Проси, умоляй, чтоб нашли тебе замену на неделю.
Соня сидела на кровати, как бы, безучастная ко всему, на ее ресницах были видны следы туши. В оплывших ее глазах читалась усталость и растерянность. Она казалась намного старше своих лет.
- Почему ты скрыла от меня, что у тебя есть дочь?
- Папа, сегодня я хотела тебе рассказать об этом. - Соня встала, накинула на себя халат и вышла во двор. Подошла к «Маминой могиле».
Странная передача
Азея вернулась в камеру. Одна мысль не уходила из головы. Словно какой-то дятел стучал ей в висок. Неужели действительно не нужна она никому со своим баяльством?.. Почему люди, которым помогала, так быстро забыли ее. Ведь она делала добро не из корысти. Она действительно хотела помочь. Неужели все, что веками собирали колдуньи, - извод, шелуха, ненужный мусор?!…
Последнее время Азея все чаще стала задумываться. Особенно много она размышляла здесь, в КПЗ. Она сделала для себя весьма странное открытие: судьба колдуньи ей была уготована на роду. Что ее предшественница, приемная мать, ее родная тетка - крестная об этом знала раньше, чем погибли ее родные мать и отец. Азее стало неуютно и дико от осознания этого. В подтверждение догадки вспомнились слова птицы Трифелы перед уходом: «Твоя преемница должна быть сироткой, так завещала нам мудрая птица Фимь, сиротство бывает не принужденное, бывает и вынужденное. Духи предков просят жертв»…
- Матушка-птица-Трифела, а почему ты пуще всего молишься только прилюдно?
- Веру у народа отнимать грешно. Каждый во что-то должен верить. Если ты с ним одной веры, он тебе будет верить.
- Но Бог…
- А ты его видала, какой он? Бога никто не видел в глаза. Каков он – бог его знает. Бог обороняет тех, кто в него верит, тем и помогает. Полувера – полумера. Вера должна быть абсолютной. И кто верит в загробный мир – тому помирать не страшно. Сколько ни живи - конец един. Бог невообразим, как он может быть изобразим?.. Выходит, что для человека Бог - с человечьим лицом. Для быка – с бычьим обличьем? Для мыши – с мышиным? Молитва бывает тайная и показная. Показная – лицедейство. В этом ее польза. У всякого дикого народа - свой истукан. Его почитали и боялись. Были толкователи его мыслей, изречений – оракулами оне назывались. Кочевникам храм был не нужен: таскать его за собой. У них были маленькие божки, им они и молились. У бурятов и монголов дацаны. Тоже что-то вроде храма и стояли они на отшибе, на ровном удалении от всех, лишь бы вода была рядом. На Востоке почитают священные горы. Много верований в этом мире было и еще будет.
- Но если кому-то в голову придет все это перевернуть?
- Никто не хочет лишиться кумира. Кумир - опора. Были народы прямо истовой веры. Так они просили молиться прилюдно, чтоб у Бога никто не попросил ничего дурного.
- Ну и чо?
- Чо. Попросят весь мир, как вон баба в сказке у Александры Пушкина, - и все тебе! Остальные на бобах остались. Но Бог-от знат, кому и сколько дать, а у кого взять.
- Как он может всех услыхать?
- Я-то почем знаю, как он слышит.
- Ведь вон сколько, говорят, народов на земле.
- Да Бог-от в тебе самой. И в каждом. Цыганы все - кочевники и попрошайки. И люди должны откладывать не только на черный день, но и на цыган, и на блаженных. Но это же… табор же цыганский - украшение. Цыганы по земле носят волю, хотя сами этой воле подневольные. По Ветхозаветному преданию Табор - это гора, подле нее жила Аэндорская ведунья, которая гадала царю Саулу, когда того приперло…. А ведь он запрещал великие гадания самолично. А вот подаяние, пожертвование запретить невозможно. И гадания - тоже. Вспомни, ты спросила меня: «Что будет?» Всякому-якому хочется знать свое грядущее. Любой запас - забота о грядущем. Это забота не только грызунов.
- Матушка-птица-Трифела, а пошто у арабов помногу жен? Ведь это грех.
- По-нашему грех, а по ихому закону – так и надо. Живут-то они где.
- Где?
- В удобных местах, в оазисах.
- Уазис? Это чо такое?
- Это где все цветет почти круглый год. Лопоти им никакой не надо: ходят почти голышом. А есть земли скудные, народ живет дико. Мало кто с кем общается. Силу да хитрость имеют. Да воевать. Воевать – боле им ничо и не надо. Делают всякие там наскоки, набеги. Перещелкают народ, нажитое добро их все соберут. Да еще и на землю эту прикочуют всей сворой. А тем черным, для которых вечна эта землица, чо? Мужики собрались в полчища, ушли на войну, а вернулось пять калек. Вот их пророк Магомет, кто-то его зовет Мухамет. И дал задание мужикам, чтоб много содержали баб, да ребятишек больше бы делали. А тут опять вой наступил.
- Какой вой?
- А война, это что тебе не вой? Вой – войня.
- Матушка Птица Трифела, а пошто нам замуж выходить нельзя?
- Ой, умора! Своим умом вспотела дойти до сути? Мы дали обет. Святой обет. Нам с мужчинами сутыкаться нельзя. Ну, вышла бы я замуж, ребятишками бы обложилась, остепенилась. Ничего бы в жизни по-настоящему не знала. Радость – запомни – от достижения и познания. Мы в этот мир пришли познать его и прочувствовать.
- Но ведь народ страдает.
- Тут ты мерекаешь в туды. Не познаешь страдания - не почувствуешь вкуса радости. Есть бело, есть черно. Ночь надоедает, так и день тоже. Новой раз летом вспоминаешь зиму. Хорошо у очага?
- Но, ага, тепло.
- Дровами пахнет. Очаг трещит. Не было бы зим, комары, мошка заела бы. Много заразы, болезней всяких. Зима - это есть очищение. Весна – возрождение. Лето – полюбоваться цветками, травкой, речкой. Понежиться. Пищу вырастить. Осень – рюень, сентябрь. Месяц свадеб. Месяц гона. У животин, зверья тоже любовь. Не было бы любви – вымерли бы. Бог им и это чувство вложил.
- А пошто они влюбляются осенью?
- Опеть, диво ты мое. Им за лето нажраться надо, жиру накопить, чтоб в стужу не ознобиться да не подохнуть. Да потомство свое, своим молоком накормить, пропитать в мороза. Слабые, те не выдюживают морозов. Да слабые-то и не нужны. Их для пищи волков производят.
- А волков зачем Бог создал?
- И волков, и ворон, и грифов, и шакалов, всех падальщиков создал Бог для того, чтобы землю нашу очищать от злого духу, от червятины, от всего, что засоряет землю. Старым косулям, оленям, ну и… умереть облегчали бы…
Нравственный критерий колдуньи – делать человечеству добро, не гнушаясь при этом, однако, и воздействия силой.
- Не хвастайся своим знанием, - говорила Трифела, - скромно применяй свое умение. Твое наличие, Азея, не столько знание, а умение. «Знать - чтобы уметь». Инако - пусто. Говорение: «Чтобы тебе пусто было» - самое злое пожелание. Не будь Дутихой. Вон Зинка Дутова больше говорит, меньше делает. Знает краем ума, а не умеет. Рот у ей шире головы. А ума… того с маковую росинку. Цену своего баяльства знай, но не назначай. Для бедняка и копейка - богатство.
…Ее мысли прервал стук двери камеры.
- Стародубова на выход. К вам посетители.
Азея очнулась, устало поднялась с нар. «Кто это, может быть?» пронеслось в мозгу.
Увидев посетительниц, Азея поразилась. Потому, что они обе были виновницами появления на свет сына директора МТС Вити. Догадываются ли они об этом?
Посетителями оказались Лида Панина и Дуся Голованова. Встреча была, можно выразиться, «кипяточной». Обе богоданные гостьи прослезились. Заохали обе, заахали. Глядя на Азею, скорбно качали головами.
- Вы это чо, девы, сдурели, что ли? Переться в такую далищу! Пошто? - укоризненно говорила Азея, а сама была несказанно радешенька. - Крышу-то на ночь нашли?
- Да мы, Елизаровна, - в Доме Колхозника ловко устроились, а тебе тут как?
У меня бравее. Ни печь топить, ни воду носить, ни гоношить едишку. Живу, как царица. Как там Катька с Мареей? - спросила колдунья, в упор глядя в глаза своей домовницы Дуни Головановой. А, получив ответы на все вопросы, Азея серьезно сказала ей: - «Бог свидетель. Да, Дуня, после меня распорядись всем, что имею. Но дай каменное слово, содержать птиц моих до конца их жизни и каждое яичко, снесенное ими, разбивать. Потомства они оставлять не должны - это опасно».
- Отчего опасно-то? - удивилась Дуня.
- Землетрясение, потоп, пожар, вулкан, война, эпидемия, мор. Разве нужны ответы? Все может оказаться зыбким и страшным, кроме слова данного Богу.
Дуня молча замотала головой. В глазах Лиды стоял безотчетный страх.
- Елизаровна, а гостинцы.
Они привезли кусок сала, пресные молочные кренделя, подсолнечных семечек, туесок густой сметаны, а главное - ее любимые пирожки с ливером.
Перечисляя деревенские новости, Дуня без умолку тараторила. Она сдвинула старенький кашемировый платок на шею. Глядя на ее седые волосы, Азея осознала: много времени прошло с их первой встречи. Она вспомнила, как присушила к ней балабона рыжего Тишку и как недолго длилась их счастливая жизнь. Они не прожили и года, когда Тишка погиб в шурфе. Лида внимательно смотрела на Азею. От ее взгляда не укрылась мертвенная бледность и усталость на лице баяльницы. Дуня, все время державшая белую тряпку в руке, протянула ее Азее:
- Елизаровна, а тебе еще приветы.
Та развернула тряпочку и в изумлении застыла. Перед ее глазами оживающие от дыханий были три птичьих пера. Она прижала их к щеке. На лице сияла улыбка, а из глаз катились слезы. Обе посетительницы впервые наблюдали «эко диво». Им не верилось, что Азея может выпустить из глаз хотя бы одну слезинку. «Это привет от Катерины и два привета от Марии. Спасибо тебе, Дунюшка! Поцелуй их от меня».
- Елизаровна, может, тебе еще чего надо? – участливо спросила Лида.
- Устала я. Стосковалась по вольному ветру. По запахам леса, по щебету пичужек, По моим деревянным птицам. Ничего мне не надо: угодили вы мне моими любимыми пирожками, ласковыми приветами от моих сестриц. - Она взяла пирожок, откусила, - Ой, а они еще теплые! – Прожевала, с аппетитом проглотила, потом, помолчав, попросила. - Веточку багула бы, алибо листик богородской травки, мяты, душицы, но чего-то одного. Да и еще… - она посмотрела на Дуню, - Там, на чердаке стоит гроб, ну тот, что мужик делал для меня. Так вот, проследи, чтоб отдали старухе Сашихе Даурцевой. Мне он ни к чему, а та жаловалась, что умрет и похоронить, как следует некому. Сын в тюрьме сгинул, мужа на фронте убили. Одна она, как перст одинешенька.
- Да ты что, матушка Азея. Гроб-то какой ладный, тебе самой пригодится, - удивленно, выставив свои толстые губы, заговорила Дуня…. Лида дернула ее за рукав на полуслове. Хотя ее тоже очень удивила просьба Азеи. Но спрашивать она ничего не стала, только кивнула в знак согласия.
- Я умирать не буду, - загадочно сказала Азея, - а гроб… он жилище для покойника. - Помолчали. Поморщившись, словно от боли, Лида тихо сказала:
- В среду на могилках были,… внучонку оградку поставили, поправили могилку. - Она заплакала. Азея скорбно склонила голову, но - ни слова раскаяния…. Когда женщина высушила слезы, колдунья проникновенно и внушительно сказала:
- Лида, у тебя будут внуки, много - ласковых, добрых, красивых. О кошмарных снах - забывать жестко. Они мешают жить.
Прощаясь с Азеей, обе посетительницы низко поклонились. Дуня отвернувшись, украдкой смахнула слезу.
…На память Азее навернулся случай. Трифела сказала, что завтра придет Ульяна Ромашова и принесет пирожки с ливером. У нее грудная жаба.
- Кто тебе, матушка, сказал?
- Полагаю сама. Когда у нас была ее свекровка, я шибко оценила ее стряпню, а особливо пирожки с ливером. Нигде пирожки с ливером не умеют пекчи вкуснее, чем у нас в Даурских местах в Приаргунье. О наших вкусах знают и стараются угодить. Хвалить можно, но просить ни у кого ничего не смей. У болящих стой вдоль горла, а не поперек. За всякое подношение, за всякую шилиминку* будь благодарна. Не возвышайся над людями – оне тебя сами возвысят. Не смей утверждать, что ты можешь все. Даже Бог всего не может, хотя он и всемогущ. Кабы не было Дьявола… От смерти можно оттащить подальше, временно, но она все одно настигнет.
Возвращаясь в камеру, Азея думала: «Ну, вот, кажется, все наказала. Да, про схорон забыла. Забыла ли? Доверить эту тайну некому. Нет приемника - нет и схорона. Пусть занесенный снегом, засыпанный листвой ждет своего времени и своего счастливчика».
После посещения двух землячек - как прорвало. Люди шли к Азее, кто с поклоном, кто за советом, а кто просто посмотреть. Слух о том, что в КПЗ находится колдунья, разнесся по округе быстро. Многие были наслышаны о чудесах ее исцеления. Потому, что исцеление - чудо, а смерть - обычное дело.
Женщины вышли на крыльцо следственного изолятора. Ничего, казалось, не произошло. Они просто приходили навестить свою землячку, но было щемящее чувство тоски, как будто проводили родного человека в долгий путь. Путь, из которого нет возврата. Поправив одежду, и затянув потуже узлы на платках - больше по привычке, чем от надобности. Думая, каждая о своем - они направились к Дому колхозника.
Лида прислушалась к своему сердцу. Нет, она не чувствовала к этой женщине неприязни и ненависти. Когда же пришла тревога, что что-то не то происходит в ее семье?
Наверное, когда появился на свет Валерка. Не был он похож ни на отца, ни на мать. Рыжая пушистая, как одуванчик, головенка делала его белой вороной, среди семейства. Осознание чего-то страшного пришло на свадьбе дочери. Сложились, как мозаика, в которой не доставало нескольких квадратиков, все случайности, мысли, вопросы. Господи, что же это?!
Она смотрела на красавицу дочь и ее избранного, и чувство тревоги и еще пока чего-то непонятного медленно, как ком снега с горы, все возрастало, грозя накрыть лавиной. Пронзила догадка. А ведь они же похожи, похожи как брат с сестрой. Те же губы, тот же заостренный нос и глаза с чуть заметной припухлостью.
К молодым подошел отец жениха, чтобы поздравить. Он стоял, обняв молодоженов, как отец своих детей. Она вспомнила слова Азеи: Федосею не вздумай сказать, что он пустосем. Давай мы с тобой вот эку штуку учудим. Я тебе хорошего мужика подсмекаю… зашумело в ушах, лицо дочери вдруг расплылось, улыбка превратилась в гримасу, глаза стали большими, большими. Она услышала голос издалека, как из бочки: «Держите, падает!» И провалилась в темноту.
…Когда дочь сообщила ей радостную весть, что у нее будет ребенок, Лида всю ночь простояла на коленях у иконы, вглядываясь в лик Божьей матери и моля ее о прощении и помощи.
- О Пресвятая Госпоже Богородице, выше еси всех ангел, архангел, всех тварей, честнейше помощница еси обидемых, исцеляющейся надеяние, убогих одеяние, больных исцеление, грешных спасение, христиан всех вспоможение и заступление, спаси Господи и помилуй рабу Божию Ольгу ризою твоею честною, - Лида читала молитву долго и страстно, испытывая таинственное благоговение.
Сначала она хотела бежать к Азее и крикнуть ей в лицо: за что?! За что?! Потом, успокоившись, сопоставив все, поняла. Если бы Азея не помогла ей, то не было бы у нее детей, радости жизни, а без детей она ничто и жизнь ни к чему, так что, как не крути Азею благодарить нужно. А как уж она это делала - не важно. И пусть они не от мужа, он их любит всем сердцем, а это важнее всего. А что случилось с внуком, Божья кара за все грехи. Ведь Азея предупреждала, хотела отвести беду. И ребенка спасти хотела. Но Бог прибрал. Не бывает много счастья в одной жизни. Нужно чем-то за него жертвовать. За грехи платить надо.
- Азеюшка, прости ты нас. Тайну унесу с собой в могилу. Никто не узнает. Бога за тебя молить буду…
Магический сосуд
Цогту, оказавшись на Тибете, принял монашеский сан. Среди пестрой братии он выделялся своими многочисленными интересами. Тибетское произношение, что произошло от его родного Бирманского языка, выучил так, что трудно было отличить его гнусавую речь от речи аборигенов. Монастырская братия - в основном это были сынки крупных феодалов, вяло подвижные, не страдали любопытством. После цокчэна, большого собрания монастырской общины началась заготовка целебных трав.
На четвёртом году обучения Цогту с монахами-коллегами вышел на большой промысел. Ареал им был указан точный - у подножия голой сопки близ города Лхасы. Но Цогту захотелось разведать обратный солнцепеку склон. Он увидел несколько бутанов* тарбаганьих нор.
На старых бутанах, как ему говорили, растут полезные растения: травы лечухи. Обследовав нижнюю нору тарбаганов, стал подниматься вверх, только он приблизился ко второму бутану, откуда ни возьмись - мохнатый, черный пёс апсо, выскочил прямо на него. Цогту знал, что в таких случаях нельзя пугаться и дергаться. Он смотрел псу прямо в глаза. И тот от неожиданности остановился. Цогту сделал движение вправо, и пес предупреждающе повторил движение ему навстречу. Густая шерсть на нём угрожающе всколыхнулась. Цогту постоял и сделал шаг влево. Пес, словно что-то защищая собой, сделал тоже движение в сторону. Цогту взмахнул руками по направлению к псу и пес зарычал. Парень знал, что поворачиваться к зверю спиной опасно. Говоря: «ни хочешь пускать, но и не надо». Цогту начал пятиться назад. В сумке у него оставался кусок мяса яка. Он достал этот кусок и не решился бросать. Он знал, что резких движений делать нельзя. Он понимал, что пес дикий. Пятясь, он запнулся о камень и упал.
Пес ринулся и встал над ним, как бы навис громадной тенью. Он не рычал, а словно ворчал с каким-то стоном. Оскал зубов был страшным. Тогда Цогту медленно протянул кусок мяса псу. Пес выхватил этот кусок. Сел и стал глодать кость. Цогту пополз, чуть ли не на спине. Потом медленно встал и осторожно попятился. Он ногами ощупывал место: как бы снова не упасть. И когда он зашел за нижний бутан, пес потерял к нему интерес. У Цогту сильно билось сердце, он был испуган. Но этот случай его заинтересовал, в нем затлела искра азарта. Теперь он каждый день приносил свой скудный паек мяса и оставлял на том месте, где состоялась встреча с псом. С варевом мяса произошёл неприятный инцидент.
Когда по голодному монастырю разнесся запах мяса, к ним в келью начали приходить любопытные. Тогда его приятель предложил странное дело. Ночью они вдвоем, сваренные внутренности яка, разнесли по всему огромному монастырю, и разбросали в незаметных местах. Надо было видеть, как вывалила желтошапочная голодная братия, и стала возбуждаться мясным запахом. Дней через пять шесть два существа - Цогту и апсо - уже не опасались друг друга. И где-то к началу зимы они стали друзьями. И пес апсо допустил человека до своего логова. Это было углубление явно сделанное руками человека.
Для Сони с этого вечера Иван стал другом и самым дорогим человеком, на которого можно положиться. Ей не было нужды играть перед ним. Они гуляли по городу почти до утра. Соне нравилось, что от Ивана Ильича пахнет ароматным табаком и каким-то мужским одеколоном. Жена Ивана уехала в пригород к отцу, поэтому он был свободен. У Сони тоже был отпуск от Александра. Пришли они домой лишь на рассвете. В их отношениях возникла какая-то запростость. Общаться им было легко и весело. В жизни Сони появилась смутная надежда. На что надежда - она не понимала, но ощущала. Когда Александр появился на вторые сутки дома, Соня отнеслась к этому с торжественным равнодушием. Она попросила Феактисту, чтобы та разрешила пожить у них в детской комнате. Забрала свои вещички и оставила Соловьева в «столбняке». Вскоре Соловьев ушел к Алле Трусенковой. Уже через неделю он появился перед спектаклем с большим фингалом под глазом. Режиссер срочно ввел вместо него артиста, обычно исполняющего эпизодические роли. Этот артист пришел в театр из художественной самодеятельности клуба имени Горького. Неожиданно спектакль прошел с большим успехом. Скромного актера заметили. И режиссер отдал ему все роли, которые играл ненадежный, часто «под мухой» Александр Соловьев. Оказывается, тот знал наизусть весь репертуар Соловьева младшего. Многие из ролей он переиграл в самодеятельных спектаклях.
Вскоре Александра Соловьева и Аллу Трусенкову взял мир. Но в театре ходили слухи, что они живут как кошка с собакой. Соню Александр словно бы не замечал. И вдруг стал здороваться заискивающе.
Однажды Иван Ильич сообщил Соне, что он через неделю уходит в рейс. Судно возвращается из Японии, капитана, что служил на нем, из-за болезни списывают на берег, а Иван Ильич заступает на вахту. Соня выразила свое сожаление. Потупилась и молча пошла к домику-времянке. Ей действительно было жаль, что Иван уезжает. Она привыкла к его присутствию, к их ничего не обязывающим разговорам. С ним было хорошо и легко, как будто он знал, о чем думает и чем живет Соня. Перед Соней замаячили скучные дни.
Подойдя к столу, заваленному аккуратными стопками книг, она услышала шорох открываемой двери и, не поворачиваясь, поняла по разнесшемуся по комнате специфическому запаху табака и одеколона, что это Иван. Он приблизился вплотную к Соне, став у нее за спиной. Она чувствовала, как его настроение усложняется. Волнение охватило их обоих. Дыхание Ивана участилось, сердце рвалось наружу, пытаясь вырваться, как птица из клетки. Прижавшись, он положил голову ей на плечо. Горячим дыханием обожгло Сонину шею.
Прошло несколько мгновений. Иван боялся прикоснуться к Соне руками, боялся обидеть ее, боялся, что ей будет неприятно. А Соня инстинктивно ждала этих прикосновений. Тело ее горело, вздрагивало, пальцы рук словно кололи иголочки. Она закрыла глаза... Женщина боялась, что он сейчас развернется и уйдет. И, как будто почувствовав ее страх, Иван дрожащим голосом произнес:
- Сонечка, дорогая, извини меня! Сейчас я уйду. - Он зарылся лицом в ее волосах и губами прикоснулся к мочке уха.
Напряжение, в котором находилась Соня, вдруг разорвалось как бомба. Ей показалось, что она проваливается в темноту, в бездну. Дыхание перехватило, сердце подпрыгнуло так, что стало больно в груди. Чтобы не упасть в эту пропасть, она инстинктивно прижалась к Ивану, обняв его, и они словно поплыли по комнате.
…Получилось как-то само собой: все естественно. Соня впервые испытала чувство схожее с полетом и приземлением. «Вот что испытывают женщины, когда вопреки законам, сломя голову, бегут на свидание с любимым». Соня стала изыскивать минуту, чтобы хоть одним глазком увидеться с любимым. Бывало, Иван подходил к институту, чтобы вместе с Соней идти домой.
- Полосатик-то часто бывает у Фимы? - как-то с трудом задал вопрос Иван Соне.
Соня не поняла вопроса, потому, что от Ивана она однажды слышала, что полосатик - это беззубый кит. Потом до нее дошло, что вопрос был задан о заведующем универмагом Полосовым Сартаком. Она растерялась, не знала, что ответить. Сартак действительно наведывался к Феактисте, когда мужа не было дома. Соня знала, что это касается их общих торговых дел. Она догадывалась об интимных «штучках». Соня уклончиво ответила: «Не знаю, Иван Ильич…»
- Ваня, - поправил ее Иван.
- Ни чего не могу сказать, Ваня. У вас многие бывают.
- Приглашаю на экскурсию на корабль. Завтра занятий у вас нет?
- Завтра у нас поход в музей.
- Справятся и без тебя.
Это был незабываемый день, день любви. «Судный день» - таким он навсегда остался в памяти Сони. Она впервые закурила. Запах табака звал ее, словно это был Иван.
Александр Соловьев для нее потускнел. У Сони осталось к нему чувство жалости. К отцу Соня наведалась на неделю, а потом стала работать в детском лагере. Колебалась: делать ли ей аборт. В середине февраля она родила девочку, которую назвала в честь своей мамы - Мариной. Феактиста, жена Ивана Ильича, души не чаяла в Мариночке. Окончив институт, Соня решила уехать в свой город. Феактиста Алексеевна с удовольствием оставила Марину у себя, до тех пор, пока Софья не обживется в театре, а потом заберет малышку к себе.
…Листая журнал, Венцов украдкой поглядывал на Соню. Она вдруг задумалась. Глаза ее смотрели на него и ничего не видели. Брови нахмурились, как будто она вспомнила что-то не очень приятное.
Андрея тревожил один вопрос. Почему она ищет с ним общения? Он вспомнил их первый вечер после долгой разлуки. Она тогда просила своего отца не задерживать Венцова долго: «Он мне нужен». А когда остались вдвоем, болтала разную чепуху, так и не сказала, зачем он нужен. Важная нужда - ничегонеделание.
Между Соней и Венцовым грань отношений была незаметной, иногда вовсе исчезала. Потом она стала расти. Соня насильно старалась ее не замечать. Она заменяла ее суесловиями, якобы не разделяющих их беседами на вольные темы. И вместе с тем она не могла понять, почему же дела Андрея ее трогают в большей степени, чем свои собственные. Ей было интересно, чем он занимается, о чем думает. Даже когда его не было рядом, она часто думала о нем. Ей казалось, что это всего лишь привязанность, оставшаяся еще с детства. Что же это… любовь? Почему же она тогда не заметила ее, прошла мимо, ища чего-то яркого, напускного? Почему же в мыслях все так легко и просто, а в жизни так сложно, и порой не получается осуществить то, что казалось таким пустяковым…
Венцов наверняка знал, что она нуждается в участии. Ее судьба полетела кувырком. Он начал верить в слова колдуньи. Азея сегодня вдруг заговорила о нем и о Соне, словно она знает Соню лучше, чем Андрей. «Твоя любимая девушка не обретет покоя, пока будет в разлуке со своим ребенком». - «С каким ребенком?» - удивился он. - «Не знаю, возможно, с девочкой». Диалог этот произошел мимолетно после окончания очередного допроса. Венцов отнесся к нему с юмором. Принял его за намек, дескать, Соня хочет ребенка. Венцов не ожидал от себя такой прыти. Он вдруг спросил: «Где твой ребенок?» Соня, казалось, никак не отреагировала. Побыв в недвижимости минуты две, встала с постели, закурила. Делая затяжку за затяжкой, молча смотрела на Андрея. Потом сухо спросила: «Про какого ребенка ты говоришь? Я ослышалась?» - «Если тебе удобно ослышаться – можешь это сделать запросто». Молчание распирало комнату. Потом его нарушил Андрей: «Ты актриса, разыграть все можешь. Помнишь пьесу Шкваркина «Чужой ребенок»? Презабавный сюжет… и очень наивный. Я не испортил тебе настроение?» - «Да, нет, я подумала, а, в самом деле, если бы у меня был ребенок, как бы ты к этому отнесся?»
Они на кухне пили чай, играли в молчанку. Соня улыбнулась:
- Андрей, а что если нам с тобой эту выдуманную историю рассказать папе? Как он к этому отнесется? Надо что-то придумать насчет мужа. Помоги, Андрюша, по старой дружбе.
Соня вышла и вскоре позвала Андрея:
- Хочешь вина?
Андрей отрицательно покачал головой.
- А квасу налить тебе? Хороший квас, папа добрый квасник.
- Кваску, пожалуй, я хвачу. Вина сегодня мне нельзя. – Он сказал непонятную Соне фразу, - люби - не влюбляйся, пей - не напивайся, играй - не отыгрывайся. Он грустно улыбнулся, встал и пошел…. И вдруг Венцов вернулся:
- Соня, я могу посмотреть одну книгу. Николай Степанович хотел мне что-то в ней показать.
- Ну, конечно можешь. Только поставь на место. Папа с книгами щепетилен. Я однажды поменяла местами Мечникова «Этюды о природе человека» и «Этюды оптимизма», он сделал мне строгое замечание.
Андрей снял с полки книгу, потянул за хвостик ляссе, и открыл статью о шаманах. Он ловко устроился в кресло, и больше часа в захлеб читал о тибетско-монгольском шаманизме. В статье Венцова поразило то, что Чингисхан верил и доверялся шаманам. Андрей решил наведаться в областную библиотеку и достать книги о магии, колдовстве и шаманизме. Он отчего-то радостный вошел в Сонину комнату. Актриса была одета, причесана, на ее лице сиял яркий макияж .
- Спасибо, Софья Николаевна за библиотеку! Я заставил тебя ждать? Все в порядке. - В дверях Венцов обернулся, - а насчет твоего ребенка - это идея!
Удаляясь от дома Федорчуков, Венцов дрожал, хотя тело было раскалено докрасна. Образ его мыслей, выражаясь торжественно, был художественным.
В белесо-пенистую даль влипает дорога, и, кажется, она так же коротка, как и жизнь. Будто за синим холмиком ей и конец. Но ведь на самом деле она, как и жизнь уходит в вечность и бесконечность. Если сейчас вот с этого места идти и ехать снова и снова, дальше и глубже уйдешь не только в далищу, но и в будущее. Не только в будущее, но и в прошлое можно отправиться по этой дороге. В какой-то момент своей жизни начинаешь осознавать, что мы, люди бесконечны, у дорог тоже нет конца. Есть шаг в сторону. Я – коротенький отрезок человечества и той же дороги - начинаюсь далеко в земле и космосе, там, где начиналась первая дорога и кончаюсь в вечности и бесконечности.
Что такое прийти из небытия и уйти в него? - размышлял Венцов. - Смутно догадываюсь, много миллиардов лет спал, но уже жил и существовал. Жизнь не кончается и не начинается с одного человека. Усну, и буду существовать в другой форме. Разве в наслоении моей плоти и духа не осталось моего ископаемого предка, жившего много веков назад? Разве в моем характере не пробуждается рыба, собака, обезьяна, попугай?
Истина – единый момент соединения двух начал рождает третье, с уже готовым программным устройством на будущее; поведение, взятое из всего периода развития жизни на Земле. Вирус - микроб – инфузория – головастик – рыбка и так до тех пор, пока не появится на свет такой же, как и я, человек. И он мне родня. Может быть, далекий родственник.
Если было бы возможным повернуть время вспять, мы бы могли уйти в обезьяну, собаку и даже комара. И в траву…
Перед отцом Соня так и не разыграла эту придуманную драму. Потому что за спиной стояла драма не придуманная. Она тосковала по своей дочери, которая осталась во Владивостоке. Вот что ей не давало обрести равновесие и покой в жизни под крышей родного дома. Она изводилась по своей Маринке, боялась, что дочь ее забудет. Хотя Феактиста Алексеевна Маринку обожала и оберегала, и с удовольствием согласилась, чтобы девочка пожила у нее полгодика. Пока Соня, устроившись с работой в родном городе, заберет ее. В это время Соня получила письмо от своей подруги и соседки Галины Владимировны, та сообщала: Феактиста Алексеевна стала догадываться, что эта девочка от ее Ивана. Что-то она заметила такое, вроде сходства с ее мужем. Девочку выдавали глаза и губы, а еще форма ушной раковины. Муж сейчас в море, и Феактиста Ивановна встревожена тем, что держит у себя дочь своего мужа. По сути дела - падчерицу. И соседи говорят, что она к девочке стала холодная. И относится как-то враждебно. Галина Владимировна прямым текстом пишет, что приезжать за девочкой надо не ей самой, а кому-то из ее родственников или знакомых. Иначе беды не миновать.
Соня всю ночь курила. Пепельница была переполнена. Заснула она только к утру. Вошел Николай Степанович в ее комнату и увидел в ее руке лежащее поверх одеяла это несчастное письмо. В глаза ему бросились слова: «твоя дочь». Николай Степанович, прочитав его, бессильно опустился на канапель. Этот диван стоял перпендикулярно Сониной кровати у самой стены. Отец терпеливо ждал, но терпение его лопнуло:
- Соня, Софья! - Он дернул ее за ногу. Соня вскочила. Она почувствовала тревогу в его очень редкой интонации, как она называла, «экстремальной». - Ты чего от меня таишь? Почему ты бросила свою дочь? Иди немедленно покупай два билета до Владивостока.
- Папа, у меня спектакли.
- К черту твои спектакли! Звони немедленно, отказывайся. Проси, умоляй, чтоб нашли тебе замену на неделю.
Соня сидела на кровати, как бы, безучастная ко всему, на ее ресницах были видны следы туши. В оплывших ее глазах читалась усталость и растерянность. Она казалась намного старше своих лет.
- Почему ты скрыла от меня, что у тебя есть дочь?
- Папа, сегодня я хотела тебе рассказать об этом. - Соня встала, накинула на себя халат и вышла во двор. Подошла к «Маминой могиле».
Странная передача
Азея вернулась в камеру. Одна мысль не уходила из головы. Словно какой-то дятел стучал ей в висок. Неужели действительно не нужна она никому со своим баяльством?.. Почему люди, которым помогала, так быстро забыли ее. Ведь она делала добро не из корысти. Она действительно хотела помочь. Неужели все, что веками собирали колдуньи, - извод, шелуха, ненужный мусор?!…
Последнее время Азея все чаще стала задумываться. Особенно много она размышляла здесь, в КПЗ. Она сделала для себя весьма странное открытие: судьба колдуньи ей была уготована на роду. Что ее предшественница, приемная мать, ее родная тетка - крестная об этом знала раньше, чем погибли ее родные мать и отец. Азее стало неуютно и дико от осознания этого. В подтверждение догадки вспомнились слова птицы Трифелы перед уходом: «Твоя преемница должна быть сироткой, так завещала нам мудрая птица Фимь, сиротство бывает не принужденное, бывает и вынужденное. Духи предков просят жертв»…
- Матушка-птица-Трифела, а почему ты пуще всего молишься только прилюдно?
- Веру у народа отнимать грешно. Каждый во что-то должен верить. Если ты с ним одной веры, он тебе будет верить.
- Но Бог…
- А ты его видала, какой он? Бога никто не видел в глаза. Каков он – бог его знает. Бог обороняет тех, кто в него верит, тем и помогает. Полувера – полумера. Вера должна быть абсолютной. И кто верит в загробный мир – тому помирать не страшно. Сколько ни живи - конец един. Бог невообразим, как он может быть изобразим?.. Выходит, что для человека Бог - с человечьим лицом. Для быка – с бычьим обличьем? Для мыши – с мышиным? Молитва бывает тайная и показная. Показная – лицедейство. В этом ее польза. У всякого дикого народа - свой истукан. Его почитали и боялись. Были толкователи его мыслей, изречений – оракулами оне назывались. Кочевникам храм был не нужен: таскать его за собой. У них были маленькие божки, им они и молились. У бурятов и монголов дацаны. Тоже что-то вроде храма и стояли они на отшибе, на ровном удалении от всех, лишь бы вода была рядом. На Востоке почитают священные горы. Много верований в этом мире было и еще будет.
- Но если кому-то в голову придет все это перевернуть?
- Никто не хочет лишиться кумира. Кумир - опора. Были народы прямо истовой веры. Так они просили молиться прилюдно, чтоб у Бога никто не попросил ничего дурного.
- Ну и чо?
- Чо. Попросят весь мир, как вон баба в сказке у Александры Пушкина, - и все тебе! Остальные на бобах остались. Но Бог-от знат, кому и сколько дать, а у кого взять.
- Как он может всех услыхать?
- Я-то почем знаю, как он слышит.
- Ведь вон сколько, говорят, народов на земле.
- Да Бог-от в тебе самой. И в каждом. Цыганы все - кочевники и попрошайки. И люди должны откладывать не только на черный день, но и на цыган, и на блаженных. Но это же… табор же цыганский - украшение. Цыганы по земле носят волю, хотя сами этой воле подневольные. По Ветхозаветному преданию Табор - это гора, подле нее жила Аэндорская ведунья, которая гадала царю Саулу, когда того приперло…. А ведь он запрещал великие гадания самолично. А вот подаяние, пожертвование запретить невозможно. И гадания - тоже. Вспомни, ты спросила меня: «Что будет?» Всякому-якому хочется знать свое грядущее. Любой запас - забота о грядущем. Это забота не только грызунов.
- Матушка-птица-Трифела, а пошто у арабов помногу жен? Ведь это грех.
- По-нашему грех, а по ихому закону – так и надо. Живут-то они где.
- Где?
- В удобных местах, в оазисах.
- Уазис? Это чо такое?
- Это где все цветет почти круглый год. Лопоти им никакой не надо: ходят почти голышом. А есть земли скудные, народ живет дико. Мало кто с кем общается. Силу да хитрость имеют. Да воевать. Воевать – боле им ничо и не надо. Делают всякие там наскоки, набеги. Перещелкают народ, нажитое добро их все соберут. Да еще и на землю эту прикочуют всей сворой. А тем черным, для которых вечна эта землица, чо? Мужики собрались в полчища, ушли на войну, а вернулось пять калек. Вот их пророк Магомет, кто-то его зовет Мухамет. И дал задание мужикам, чтоб много содержали баб, да ребятишек больше бы делали. А тут опять вой наступил.
- Какой вой?
- А война, это что тебе не вой? Вой – войня.
- Матушка Птица Трифела, а пошто нам замуж выходить нельзя?
- Ой, умора! Своим умом вспотела дойти до сути? Мы дали обет. Святой обет. Нам с мужчинами сутыкаться нельзя. Ну, вышла бы я замуж, ребятишками бы обложилась, остепенилась. Ничего бы в жизни по-настоящему не знала. Радость – запомни – от достижения и познания. Мы в этот мир пришли познать его и прочувствовать.
- Но ведь народ страдает.
- Тут ты мерекаешь в туды. Не познаешь страдания - не почувствуешь вкуса радости. Есть бело, есть черно. Ночь надоедает, так и день тоже. Новой раз летом вспоминаешь зиму. Хорошо у очага?
- Но, ага, тепло.
- Дровами пахнет. Очаг трещит. Не было бы зим, комары, мошка заела бы. Много заразы, болезней всяких. Зима - это есть очищение. Весна – возрождение. Лето – полюбоваться цветками, травкой, речкой. Понежиться. Пищу вырастить. Осень – рюень, сентябрь. Месяц свадеб. Месяц гона. У животин, зверья тоже любовь. Не было бы любви – вымерли бы. Бог им и это чувство вложил.
- А пошто они влюбляются осенью?
- Опеть, диво ты мое. Им за лето нажраться надо, жиру накопить, чтоб в стужу не ознобиться да не подохнуть. Да потомство свое, своим молоком накормить, пропитать в мороза. Слабые, те не выдюживают морозов. Да слабые-то и не нужны. Их для пищи волков производят.
- А волков зачем Бог создал?
- И волков, и ворон, и грифов, и шакалов, всех падальщиков создал Бог для того, чтобы землю нашу очищать от злого духу, от червятины, от всего, что засоряет землю. Старым косулям, оленям, ну и… умереть облегчали бы…
Нравственный критерий колдуньи – делать человечеству добро, не гнушаясь при этом, однако, и воздействия силой.
- Не хвастайся своим знанием, - говорила Трифела, - скромно применяй свое умение. Твое наличие, Азея, не столько знание, а умение. «Знать - чтобы уметь». Инако - пусто. Говорение: «Чтобы тебе пусто было» - самое злое пожелание. Не будь Дутихой. Вон Зинка Дутова больше говорит, меньше делает. Знает краем ума, а не умеет. Рот у ей шире головы. А ума… того с маковую росинку. Цену своего баяльства знай, но не назначай. Для бедняка и копейка - богатство.
…Ее мысли прервал стук двери камеры.
- Стародубова на выход. К вам посетители.
Азея очнулась, устало поднялась с нар. «Кто это, может быть?» пронеслось в мозгу.
Увидев посетительниц, Азея поразилась. Потому, что они обе были виновницами появления на свет сына директора МТС Вити. Догадываются ли они об этом?
Посетителями оказались Лида Панина и Дуся Голованова. Встреча была, можно выразиться, «кипяточной». Обе богоданные гостьи прослезились. Заохали обе, заахали. Глядя на Азею, скорбно качали головами.
- Вы это чо, девы, сдурели, что ли? Переться в такую далищу! Пошто? - укоризненно говорила Азея, а сама была несказанно радешенька. - Крышу-то на ночь нашли?
- Да мы, Елизаровна, - в Доме Колхозника ловко устроились, а тебе тут как?
У меня бравее. Ни печь топить, ни воду носить, ни гоношить едишку. Живу, как царица. Как там Катька с Мареей? - спросила колдунья, в упор глядя в глаза своей домовницы Дуни Головановой. А, получив ответы на все вопросы, Азея серьезно сказала ей: - «Бог свидетель. Да, Дуня, после меня распорядись всем, что имею. Но дай каменное слово, содержать птиц моих до конца их жизни и каждое яичко, снесенное ими, разбивать. Потомства они оставлять не должны - это опасно».
- Отчего опасно-то? - удивилась Дуня.
- Землетрясение, потоп, пожар, вулкан, война, эпидемия, мор. Разве нужны ответы? Все может оказаться зыбким и страшным, кроме слова данного Богу.
Дуня молча замотала головой. В глазах Лиды стоял безотчетный страх.
- Елизаровна, а гостинцы.
Они привезли кусок сала, пресные молочные кренделя, подсолнечных семечек, туесок густой сметаны, а главное - ее любимые пирожки с ливером.
Перечисляя деревенские новости, Дуня без умолку тараторила. Она сдвинула старенький кашемировый платок на шею. Глядя на ее седые волосы, Азея осознала: много времени прошло с их первой встречи. Она вспомнила, как присушила к ней балабона рыжего Тишку и как недолго длилась их счастливая жизнь. Они не прожили и года, когда Тишка погиб в шурфе. Лида внимательно смотрела на Азею. От ее взгляда не укрылась мертвенная бледность и усталость на лице баяльницы. Дуня, все время державшая белую тряпку в руке, протянула ее Азее:
- Елизаровна, а тебе еще приветы.
Та развернула тряпочку и в изумлении застыла. Перед ее глазами оживающие от дыханий были три птичьих пера. Она прижала их к щеке. На лице сияла улыбка, а из глаз катились слезы. Обе посетительницы впервые наблюдали «эко диво». Им не верилось, что Азея может выпустить из глаз хотя бы одну слезинку. «Это привет от Катерины и два привета от Марии. Спасибо тебе, Дунюшка! Поцелуй их от меня».
- Елизаровна, может, тебе еще чего надо? – участливо спросила Лида.
- Устала я. Стосковалась по вольному ветру. По запахам леса, по щебету пичужек, По моим деревянным птицам. Ничего мне не надо: угодили вы мне моими любимыми пирожками, ласковыми приветами от моих сестриц. - Она взяла пирожок, откусила, - Ой, а они еще теплые! – Прожевала, с аппетитом проглотила, потом, помолчав, попросила. - Веточку багула бы, алибо листик богородской травки, мяты, душицы, но чего-то одного. Да и еще… - она посмотрела на Дуню, - Там, на чердаке стоит гроб, ну тот, что мужик делал для меня. Так вот, проследи, чтоб отдали старухе Сашихе Даурцевой. Мне он ни к чему, а та жаловалась, что умрет и похоронить, как следует некому. Сын в тюрьме сгинул, мужа на фронте убили. Одна она, как перст одинешенька.
- Да ты что, матушка Азея. Гроб-то какой ладный, тебе самой пригодится, - удивленно, выставив свои толстые губы, заговорила Дуня…. Лида дернула ее за рукав на полуслове. Хотя ее тоже очень удивила просьба Азеи. Но спрашивать она ничего не стала, только кивнула в знак согласия.
- Я умирать не буду, - загадочно сказала Азея, - а гроб… он жилище для покойника. - Помолчали. Поморщившись, словно от боли, Лида тихо сказала:
- В среду на могилках были,… внучонку оградку поставили, поправили могилку. - Она заплакала. Азея скорбно склонила голову, но - ни слова раскаяния…. Когда женщина высушила слезы, колдунья проникновенно и внушительно сказала:
- Лида, у тебя будут внуки, много - ласковых, добрых, красивых. О кошмарных снах - забывать жестко. Они мешают жить.
Прощаясь с Азеей, обе посетительницы низко поклонились. Дуня отвернувшись, украдкой смахнула слезу.
…На память Азее навернулся случай. Трифела сказала, что завтра придет Ульяна Ромашова и принесет пирожки с ливером. У нее грудная жаба.
- Кто тебе, матушка, сказал?
- Полагаю сама. Когда у нас была ее свекровка, я шибко оценила ее стряпню, а особливо пирожки с ливером. Нигде пирожки с ливером не умеют пекчи вкуснее, чем у нас в Даурских местах в Приаргунье. О наших вкусах знают и стараются угодить. Хвалить можно, но просить ни у кого ничего не смей. У болящих стой вдоль горла, а не поперек. За всякое подношение, за всякую шилиминку* будь благодарна. Не возвышайся над людями – оне тебя сами возвысят. Не смей утверждать, что ты можешь все. Даже Бог всего не может, хотя он и всемогущ. Кабы не было Дьявола… От смерти можно оттащить подальше, временно, но она все одно настигнет.
Возвращаясь в камеру, Азея думала: «Ну, вот, кажется, все наказала. Да, про схорон забыла. Забыла ли? Доверить эту тайну некому. Нет приемника - нет и схорона. Пусть занесенный снегом, засыпанный листвой ждет своего времени и своего счастливчика».
После посещения двух землячек - как прорвало. Люди шли к Азее, кто с поклоном, кто за советом, а кто просто посмотреть. Слух о том, что в КПЗ находится колдунья, разнесся по округе быстро. Многие были наслышаны о чудесах ее исцеления. Потому, что исцеление - чудо, а смерть - обычное дело.
Женщины вышли на крыльцо следственного изолятора. Ничего, казалось, не произошло. Они просто приходили навестить свою землячку, но было щемящее чувство тоски, как будто проводили родного человека в долгий путь. Путь, из которого нет возврата. Поправив одежду, и затянув потуже узлы на платках - больше по привычке, чем от надобности. Думая, каждая о своем - они направились к Дому колхозника.
Лида прислушалась к своему сердцу. Нет, она не чувствовала к этой женщине неприязни и ненависти. Когда же пришла тревога, что что-то не то происходит в ее семье?
Наверное, когда появился на свет Валерка. Не был он похож ни на отца, ни на мать. Рыжая пушистая, как одуванчик, головенка делала его белой вороной, среди семейства. Осознание чего-то страшного пришло на свадьбе дочери. Сложились, как мозаика, в которой не доставало нескольких квадратиков, все случайности, мысли, вопросы. Господи, что же это?!
Она смотрела на красавицу дочь и ее избранного, и чувство тревоги и еще пока чего-то непонятного медленно, как ком снега с горы, все возрастало, грозя накрыть лавиной. Пронзила догадка. А ведь они же похожи, похожи как брат с сестрой. Те же губы, тот же заостренный нос и глаза с чуть заметной припухлостью.
К молодым подошел отец жениха, чтобы поздравить. Он стоял, обняв молодоженов, как отец своих детей. Она вспомнила слова Азеи: Федосею не вздумай сказать, что он пустосем. Давай мы с тобой вот эку штуку учудим. Я тебе хорошего мужика подсмекаю… зашумело в ушах, лицо дочери вдруг расплылось, улыбка превратилась в гримасу, глаза стали большими, большими. Она услышала голос издалека, как из бочки: «Держите, падает!» И провалилась в темноту.
…Когда дочь сообщила ей радостную весть, что у нее будет ребенок, Лида всю ночь простояла на коленях у иконы, вглядываясь в лик Божьей матери и моля ее о прощении и помощи.
- О Пресвятая Госпоже Богородице, выше еси всех ангел, архангел, всех тварей, честнейше помощница еси обидемых, исцеляющейся надеяние, убогих одеяние, больных исцеление, грешных спасение, христиан всех вспоможение и заступление, спаси Господи и помилуй рабу Божию Ольгу ризою твоею честною, - Лида читала молитву долго и страстно, испытывая таинственное благоговение.
Сначала она хотела бежать к Азее и крикнуть ей в лицо: за что?! За что?! Потом, успокоившись, сопоставив все, поняла. Если бы Азея не помогла ей, то не было бы у нее детей, радости жизни, а без детей она ничто и жизнь ни к чему, так что, как не крути Азею благодарить нужно. А как уж она это делала - не важно. И пусть они не от мужа, он их любит всем сердцем, а это важнее всего. А что случилось с внуком, Божья кара за все грехи. Ведь Азея предупреждала, хотела отвести беду. И ребенка спасти хотела. Но Бог прибрал. Не бывает много счастья в одной жизни. Нужно чем-то за него жертвовать. За грехи платить надо.
- Азеюшка, прости ты нас. Тайну унесу с собой в могилу. Никто не узнает. Бога за тебя молить буду…
Магический сосуд
Цогту, оказавшись на Тибете, принял монашеский сан. Среди пестрой братии он выделялся своими многочисленными интересами. Тибетское произношение, что произошло от его родного Бирманского языка, выучил так, что трудно было отличить его гнусавую речь от речи аборигенов. Монастырская братия - в основном это были сынки крупных феодалов, вяло подвижные, не страдали любопытством. После цокчэна, большого собрания монастырской общины началась заготовка целебных трав.
На четвёртом году обучения Цогту с монахами-коллегами вышел на большой промысел. Ареал им был указан точный - у подножия голой сопки близ города Лхасы. Но Цогту захотелось разведать обратный солнцепеку склон. Он увидел несколько бутанов* тарбаганьих нор.
На старых бутанах, как ему говорили, растут полезные растения: травы лечухи. Обследовав нижнюю нору тарбаганов, стал подниматься вверх, только он приблизился ко второму бутану, откуда ни возьмись - мохнатый, черный пёс апсо, выскочил прямо на него. Цогту знал, что в таких случаях нельзя пугаться и дергаться. Он смотрел псу прямо в глаза. И тот от неожиданности остановился. Цогту сделал движение вправо, и пес предупреждающе повторил движение ему навстречу. Густая шерсть на нём угрожающе всколыхнулась. Цогту постоял и сделал шаг влево. Пес, словно что-то защищая собой, сделал тоже движение в сторону. Цогту взмахнул руками по направлению к псу и пес зарычал. Парень знал, что поворачиваться к зверю спиной опасно. Говоря: «ни хочешь пускать, но и не надо». Цогту начал пятиться назад. В сумке у него оставался кусок мяса яка. Он достал этот кусок и не решился бросать. Он знал, что резких движений делать нельзя. Он понимал, что пес дикий. Пятясь, он запнулся о камень и упал.
Пес ринулся и встал над ним, как бы навис громадной тенью. Он не рычал, а словно ворчал с каким-то стоном. Оскал зубов был страшным. Тогда Цогту медленно протянул кусок мяса псу. Пес выхватил этот кусок. Сел и стал глодать кость. Цогту пополз, чуть ли не на спине. Потом медленно встал и осторожно попятился. Он ногами ощупывал место: как бы снова не упасть. И когда он зашел за нижний бутан, пес потерял к нему интерес. У Цогту сильно билось сердце, он был испуган. Но этот случай его заинтересовал, в нем затлела искра азарта. Теперь он каждый день приносил свой скудный паек мяса и оставлял на том месте, где состоялась встреча с псом. С варевом мяса произошёл неприятный инцидент.
Когда по голодному монастырю разнесся запах мяса, к ним в келью начали приходить любопытные. Тогда его приятель предложил странное дело. Ночью они вдвоем, сваренные внутренности яка, разнесли по всему огромному монастырю, и разбросали в незаметных местах. Надо было видеть, как вывалила желтошапочная голодная братия, и стала возбуждаться мясным запахом. Дней через пять шесть два существа - Цогту и апсо - уже не опасались друг друга. И где-то к началу зимы они стали друзьями. И пес апсо допустил человека до своего логова. Это было углубление явно сделанное руками человека.