Вера в задумчивости обвела глазами стальной прямоугольник неба, аккуратно обрезанный со всех сторон заметенными крышами домов. Каркнув очень похоже на кашель, взвилась с дерева и устремилась в небо ворона. Вера провожала ее взглядом, пока та не превратилась в жирную точку на небе.
- Я могу платить вам в два раза больше, - сказал Олег Павлович.
- Дело-то не в этом.
- Карина сообразительная. Раньше отличницей была. Ей бы сейчас только пробелы восполнить да стимул дать на будущее. А так-то она не дурочка. Я думаю, ей будет полезно пообщаться с такой красивой, серьезной, скромной девушкой, как вы. Хороший пример для подражания.
- Я-то ей никакой не пример, - объяснила польщенная Вера. – У нее уж точно совсем другие авторитеты. Лучше скажите ей, что если она будет хорошо знать английский, то выйдет замуж за американца, уедет жить в Калифорнию, все ее бывшие одноклассницы лопнут от зависти, а парни будут жалеть, что такую девчонку упустили.
- Дельный совет, - он довольно засмеялся. – Так я позвоню вам на следующей неделе. Решим, что делать дальше.
Всю следующую неделю, проходя мимо соседнего дома, Вера всякий раз невзначай поглядывала на окна Олега Павловича – есть ли свет. Каждый вечер окна обманчиво мерцали оранжевым светом, от которого Вера ощущала мимолетное прикосновение к душе чего-то легчайшего и теплого.
В среду Вера случайно увидела Карину. Та ждала кого-то у входа в магазин с подругой. У обеих девочек был одинаковый фуксийный цвет помады. Подруга, на вид не старше Карины, курила, Карина рядом переминалась с ноги на ногу в нетерпении, как жеребенок. На долю секунды Вера и Карина столкнулись взглядами, неприятными для обеих: Вера отвернулась и ускорила шаг, Карина от неожиданности рассмеялась так громко, что Вера вздрогнула и в очередной раз твердо решила отказаться от этих нелепых занятий.
А Олега Павловича она в пятницу увидела в театре!
Сама Вера оказалась там совершенно случайно – подруга отдала ей лишний билет буквально за час до спектакля. Олег Павлович был без Карины, стоял в фойе в большой компании мужчин и женщин. Вера, никак не ожидавшая встретить его здесь, не сразу сообразила, что это именно он. А когда она обернулась, его уже не было видно. Людей всасывал в себя зрительный зал.
Хотя ее место было на балконе, она спустилась в партер (как делала, впрочем, всегда) и заняла первое попавшееся свободное кресло. Спектакль был по Бернарду Шоу, неплох, но большую его часть, как и весь антракт, глаза Веры обыскивали зал в поисках знакомого лица или затылка. Она хотела посмотреть, с кем он пришел, какая она – его женщина, красива ли, как одета.
Жгучее женское любопытство так и осталось неудовлетворенным – Вера так и не смогла его найти. Как сквозь землю провалился.
В субботу она долго собиралась с духом, успела за час передумать трижды, за пять минут до выхода переоделась в домашнее и вытащила учебник из сумки. Но все же пришла.
Олег Павлович ей обрадовался, чего нельзя сказать о Карине. На сей раз Вера дала ей письменное задание, и та неприязненно, но покорно исписала два листа бумаги на смеси английского, русского и тарабарского под прицельно-строгим отцовским взглядом.
Вера Андреевна могла бы поспорить, что следующий скучный урок Карина посвятит старательному выписыванию фраз «В.А. – дура».
***
Каждый раз, когда Вера приезжала домой, на нее наваливалась и захватывала в плен странная усталость, сковывающая движения и отбивающая все нормальные человеческие желания: поесть, принять душ, попить кофе, позвонить кому-нибудь из старых приятелей – все это прекрасно, но не в первые сутки, которые своенравно прибирал к рукам сон. Едва присев на свою старую кровать и прислонив голову к подушке, Вера засыпала; мир, в котором она обитала, отступал на безопасное расстояние и становился совсем неважным. Сон на собственной кровати скрадывал досадные заусенцы обид и сомнений, стирал болезненные неудачи, привезенные автобусом. На второй день Вера выходила из сумрака, чувствуя себя отдохнувшей, легкой и здоровой.
Хотя она очень любила на несколько дней приезжать в родной город, но меньше всего ей хотелось бы вернуться сюда жить. Как она мечтала в старших классах уехать отсюда! Еще тогда этот город казался ей мелким, больше ей не по размеру, и каким-то безнадежно устаревшим, застрявшим во времени – примерно в конце восьмидесятых.
Когда она с замиранием сердца нашла свою фамилию в списке поступивших, радости ее не было предела, а каждое августовское утро начиналось с торжественного зачеркивания в календаре еще одного дня. Это был в ее жизни единственный год, когда Вера с нетерпением ждала окончания лета.
Единственное, чего по-настоящему недоставало Вере в ее новой жизни – так это ощущения дома как места, где можно всегда надежно укрыться.
Пообедав с родителями, в красках расписав им все хорошее и скрыв неурядицы, не стоящие упоминания, Вера ушла прогуляться в город. Несмотря на воскресный день, на улицах было мало людей и еще меньше машин. Ноги несли ее сами. Вера перебежала через дорогу в неположенном месте и, продолжив привычный маршрут дворами, пролезла в дыру школьной ограды. Здесь она училась десять лет. Мало что изменилось. Даже в дыру в заборе она проникла без лишних усилий.
Вера быстрым шагом, будто гнался за ней кто-то, шла через заснеженный стадион с покосившимися воротами,
мимо полосы препятствий (вспомнила, как в третьей классе они с подругой Ритой сидели в подземном тоннеле и боялись атомной бомбы, до того себя накручивали, что сами верили – из всей школы остались в живых только они),
мимо перевернутых и заметенных снегом бадей, в которых мыли уличную обувь те несчастные, кто забыл сменку,
мимо крыльца, с которого на праздничных линейках вещали когда-то о Ленине и Родине, причем так торжественно, что хотелось смеяться,
мимо турника, с которого на физре упал Вадик и сломал ключицу, а его матушка примчалась в школу и пыталась отходить физрука скакалкой,
мимо школьной теплицы с разбитыми стеклами, где их с Ритой впервые угостили сигаретами, Рита пристрастилась, а Вера на всю жизнь пропиталась отвращением к куреву.
Рита, любимая с первого класса и верная подруга Рита. К седьмому классу ее будто подменили. Рита стремительно превращалась в кривляку (правда, сама она думала, что в очаровательную кокетку).
Бывают девочки, которые, минуя этап робкого девичества, сразу превращаются в женщин (иногда и вовсе – в теток). Это читается во взгляде – несомненное осознание себя женщиной, даже если женщине всего тринадцать лет. Зачастую добавляется неуместный в юном возрасте цинизм, выросший не от рубцов собственного разочарования в любви, а скопированный у взрослых. Такой женщиной к восьмому классу стала Маргарита и с головой погрузилась во взрослые отношения с парнями не из школы. Все меньше и меньше общего оставалось у нее с Верой.
В девятом классе в Рите вдобавок проснулось что-то злое, она пристрастилась забавы ради травить двух невзрачных девочек из них класса, которые провинились тем, что «еще не», а одна была к тому же толстушкой. После этого Рита стала почти противна Вере, и дружба прекратилась вслед за уважением. Точка была поставлена в день, когда Вера услышала, как Рита с новыми подругами посмеивается над ней за ее спиной. После этого дня она больше ни слова не сказала Рите, разве что «привет». Ей стало незачем разговаривать с ней. Незачем держать такого человека рядом даже в роли приятельницы.
Сейчас Вере подумалось, что ей так неприятна Карина, потому что она очень похожа на тогдашнюю Риту. Дружба прекратилась совсем не безболезненно, долго не отпускали разочарование и ощущение ее, Вериной, душевной неполноты: как будто потерялась одна важная деталь из мозаики, без которой картинка не складывается. Вера в школу шла одна, домой одна, сидела за партой с толстушкой Анютой, с которой села из чувства противоречия (тогда Аня еще была полной и не успела стать подругой), а по вечерам ей часто звонила Ритина мама и спрашивала, не у Веры ли в гостях задержалась ее дочь. Во всем этом была огромная неправильность, тоска такая, что первое время возвращалась из школы домой, ложилась и плакала в щель дивана.
На обратном пути, сидя в автобусе, скучающая Вера вдруг поймала себя на желании поговорить с Олегом Павловичем. О Карине, об уроках английского или просто поболтать о неважном. Она постаралась отогнать от себя это неразумное желание, явно выпирающее за обычные рамки отношений «репетитор-родитель», для этого позвонила Ане и потратила все деньги на телефоне на незначительный разговор. Но все же ей было чуточку грустно понимать, что до следующей субботы еще целых пять дней.
***
В понедельник Олег Павлович сам позвонил ей и радостно сообщил, что Карина получила четверку по английскому за тот текст, по которому в прошлый раз занималась с ней Вера. Предупредил, чтобы Вера не пугалась при следующей встрече: Карина ничтоже сумняшеся выкрасила челку в розовый цвет и уверяет, что теперь она наконец-то стала красивой и не как все. Вера посмеялась и рассказала, как в этом же возрасте она копила деньги на ринопластику, но к счастью, так и не накопила.
По вторникам Вера посещала Лидию Ивановну, разведенную медсестру чуть за сорок, которая вела переписку с иностранцами. Таковых было пока четверо: два американца, один другого толще, швед, так и не приславший фотографию (на него возлагались особые надежды), и дедушка-грек, который уверял, что для своих лет здоров и крепок. Лидия Ивановна твердо вознамерилась выйти замуж за одного из кандидатов. На фотографии, выставленной на сайте знакомств, красовалась Лидия Ивановна минус двадцать лет и один муж. Вера переводила письма женихов и под диктовку строчила однотипные ответы. При сочинении ответных писем лицо Лидии Ивановны было таким одухотворенным и по-настоящему женским, что Вера порой завидовала ей и чувствовала себя ответственной за чужое счастье.
В среду Вера занималась с двумя братьями-близнецами. Ребята были забавные и смышленые, еще не ходили в школу, но родители решили учить их языку как можно раньше. Мальчишки, недетсадовские и еще не вымуштрованные «учительницей первой моей», никак не могли усидеть на месте, комната вместе с ними ходила ходуном. Вера про себя называла их Чук и Гек. После того как Вере удавалось отловить кого-нибудь из них (иногда одного и того же дважды) и услышать несколько английских слов с произношением, достойным срочного посещения логопеда, мама мальчиков звала ее на кухню почаевничать и во всех красках расписывала, какая это мука – близнецы, они галдят так, что у нее не перестает болеть голова, Вера, никогда не рожайте двойню, пожалейте себя. Папу мальчиков Вера ни разу не видела. Похоже, что он предпочитал прятаться от семьи на работе, где вкалывал, как папа Карло.
Четверг был для Веры самым нелюбимым днем. Во-первых, требовалось рано встать и непременно присутствовать на всех четырех парах в институте. Во-вторых, по четвергам Вера давала уроки девочке Ирочке. Сама Ира была понятливой и послушной, но вот поладить с ее мамой и бабушкой было нелегко.
Они относились к породе людей, вечно недовольных всем и вся и без всякого стеснения выражающих свое неудовольствие. Если мама Ирочки еще могла выдавить приветливую, пусть и неестественную улыбку, то на бабушкином лице пережитые в постоянном недовольстве годы закрепили несмываемое выражение с нахмуренной переносицей и тонкими поджатыми губами. Бабушка не так давно открыла для себя радость от написания многостраничных жалоб власть имущим и увлеченно строчила свои манускрипты, в ожидании похвалы и поддержки зачитывая их всем, кто попался под руку.
При общении с этой семьей Вера никак не могла избавиться от перманентного чувства вины: на две минуты опоздала, пришла на пять минут раньше (Ирочка не успела допить кефир), пришла в слишком короткой юбке (ладонь выше колена) – плохой пример для Ирочки, с помадой на губах – пример еще хуже, наконец, берет за занятия плату, да как она вообще посмела. Даже когда ей ничего не говорили вслух, Вера все равно чувствовала себя виноватой – молчаливые упреки были едва ли не заметнее высказанных вслух. Особенно было неприятно, когда ее без единого слова оглядывали с ног до головы, словно проверяли вещь перед покупкой на наличие дефектов.
Наконец, это была единственная семья, которая считала нормальным не предупреждать Веру об отмене урока, и не раз случалось такое, что Вера, приехав с другого конца города, упиралась в запертую и безответную дверь. Вера давно бы отказалась от этих уроков, но люди были не с улицы, за них просила Верина мама.
В четверг Вера услышала с порога этой квартиры:
- Верочка, вы ничего не хотите нам сказать?
Вера не хотела. Вера вообще хотела оказаться сейчас дома, не видеть и не слышать Ирочкину маму, а лучше и совсем ее не знать. Но она ответила со всей вежливостью, на которую была способна:
- Я не понимаю, что вы имеете в виду.
- Как же, не понимаете. Я о том, что случилось на прошлой неделе, - Ирочкина мама с поджатыми губами вопросительно уставилась на нее.
«Гусыня в помаде», - с тоской подумала Вера.
- Елена Петровна, о чем вы говорите?
- О чем это я? Верочка, я о кошельке, который в прошлый четверг после вашего визита исчез из моей сумки. Странно, что вы об этом не помните.
- Конечно, не помнит! Конечно, не брала! А ты думала, она признается? – театрально воскликнула Ирочкина бабушка. Она оказалась в своей стихии и была практически счастлива.
Все дальнейшее Вера запомнила очень сумбурно. Она не плакала, хотя ее глаза стали болезненно сухими, и почти не оправдывалась, потому что никакие слова, кроме глупого детского «Честное слово, это не я», не шли ей на ум. Ее трясло так, что поднять голову и посмотреть в наглые, обвиняющие ее глаза было невозможно. Никогда еще о ней не говорили ничего подобного. Мысли путались, она едва сдерживала тошноту.
Они сулили ей все возможные кары: позвонить ее маме, написать жалобу в институт и письмо в газету, обратиться в милицию, если завтра кошелек с деньгами не будет возвращен. Вера, оглушенная, даже не поняла, сколько денег было в злополучном кошельке, - под конец она перестала слышать. Но стоять под давящим молчанием было так же тяжело, как и быть мишенью для жалящих слов. Вера поняла, что ее выгоняют, только после недвусмысленного толчка в спину в сторону открытой двери.
Позднее Вера вспоминала этот четверг как постоянный бег и бесконечный стыд. Она не запомнила, как добралась до дома, троллейбусом или пешком. Скорее, пешком, потому что позднее, разуваясь, она увидела, что ее сапоги полны снега. В висках пульсировала алая боль, стыдом горело лицо, через пальто пекло то место на спине, где до нее дотронулась старуха, толкая ее к двери. Она потеряла перчатки и не сразу это заметила. А вокруг по-прежнему стояла такая тишина, как будто не было вокруг ни души. Хотя вечерний час пик и улицы должны быть полны народу.
Она была почти у своего дома, когда с разбега неожиданно уткнулась лицом прямо в черное пальто Олега Павловича.
- Вера, что случилось? – испугался он.
Не отрывая лица от его пальто, Вера задохнулась, захлебнулась коротким рыданием и затихла, потому что все случившееся невозможно было описать простыми человеческими словами.
- Вера, у вас кто-то умер?
- Я, - только и смогла произнести Вера.
Не говоря ни слова, он под локоть привел ее к себе домой, помог снять пальто и сапоги, сам размотал ее шарф. Карины, к счастью, не было дома – гуляла с подружками. Вера забилась в угол кухни и сквозь туманную пелену в глазах наблюдала, как Олег Павлович варит в турке кофе и достает из шкафа бутылку коньяка.
- Я не пью такое крепкое, - тихо сказала она, - не надо.
- Сегодня – надо. Я в кофе добавлю, немного. Выпейте.
Зажмурившись, Вера послушно сделала большой глоток крепкого, обжигающего язык напитка. Еще один глоток. Кофе, породнившись с несколькими ложками коньяка, приятным жаром обволакивал горло и грудь.
- Ты мне расскажешь?
Она заговорила быстро-быстро, чтобы только не расплакаться на середине своей истории. Оттаявшие слова выскакивали в беспорядке, скомканные и совсем не те, но Олег Павлович, не дослушав, все прекрасно понял и выронил одно-единственное, но тяжелое слово:
- Сука.
- Да я же правда не…
- Я знаю, что ты не. Это очевидно.
Вера молчала, растирала ледяные, покрасневшие руки и никак не могла решиться и посмотреть на него. Ее мир сузился до размера кухонного стола. Она разглядывала трещинки на дереве, блюдце, чуть отбитое с краю, сахарницу с символикой Новгорода, банку джема и прислоненную к ней чайную ложку с остатками джема – судя по цвету, из смородины.
Она еще не осознавала, что этот человек, почти ее не знающий, так вот просто ей поверил, но кофе с алкогольным привкусом и кухонное тепло постепенно позволяли ей вспомнить правду: она на самом деле не брала кошелек. И не взяла бы никогда. Вдох-выдох. Постепенно уходило изматывающее чувство стыда. Становилось проще дышать.
- Скажи мне их телефон, - попросил Олег Павлович.
Вера испугалась:
- Да не надо звонить, это такие люди, не надо…
- И все-таки я позвоню.
Она нашла номер в памяти своего телефона. Два гудка спустя на другом конце города Ирочкина мама неблагоразумно сняла трубку и услышала чересчур громкий мужской голос, отдающий ледяным металлом:
- Милейшая, вы оскорбили мою подругу…
Слушая его суровую речь, Вера впервые за последние несколько часов смогла поднять глаза и улыбнуться. Он был такой надежный, такой – на ум пришло слово – монолитный…
***
Наутро Вера проснулась полностью разбитой и весь день провалялась в постели. Она не поехала на пары, пропустила и день рождения однокурсницы. Тупо щелкала пультом, переключая каналы со скучного на очень скучный и заставляла себя не думать, не думать, не думать.
Странно, как в нашей памяти растягиваются события, которые на самом деле происходили всего несколько секунд. Наверное, в такие моменты время идет не вперед, а вглубь. Похоже на фантастический сюжет, когда герой попадает в другой мир, полный сражений и приключений, хотя в реальном мире никто не замечает его отсутствия.
Когда ее вчера швырнуло к Олегу Павловичу, у нее не то чтобы брони не было, она не уверена, что у нее осталась кожа, настолько чувствительным было прикосновение. И это прикосновение теперь казалось ей бесконечным, хотя в действительности оно длилось не больше полминуты.
Нежданно-негаданно позвонила Ирочкина мама и пропела, что кошелек нашелся, его взяла поиграть Ирочкина подруга и что в следующий четверг они ждут ее на очередной урок. Вера молча выключила телефон. У нее не было сил возражать, но и соглашаться она не будет. Она все скажет, но потом.
К вечеру у нее заболело горло и поднялась температура. Вере казалось, что она погружается в плотный горячий туман и медленно плывет в нем по течению. Мимо домов, мимо дорог, мимо универа, мимо библиотеки, мимо родного дома и своей старой школы, через подземный туннель, в котором они с Ритой прятались от ядерного взрыва, мимо лагеря, где она провела два месяца после пятого класса, и дальше, дальше, дальше. Ей было спокойно и не хотелось выплывать наружу.
Когда туман начал твердеть и превращаться в очертания мебели, Вера проснулась в скомканной постели, ощущая противную сухость во рту и на губах. Она осторожно дошла до кухни (ноги вели себя так, словно забыли, как нужно ходить) и сделала пару глотков воды прямо из носика чайника, неосторожно – вода потекла по майке.
Было совсем рано, судя по темноте окон и отсутствием за ними звуков жизни. Так и есть, пять утра. Суббота. Ну и что, раз суббота? Она послала Олегу Павловичу сообщение о том, что болеет и не сможет прийти. То-то радость для Карины!
Сквозь новый сумбурный сон Вера услышала звонок и по инерции схватила телефон. Телефон молчал, а звонили в дверь. Завернувшись в одеяло, Вера босиком прошлепала в прихожую (злилась, опять Анька забыла ключи), повернула ручку замка, и кровь ударила ей в голову.
На лестничной площадке стоял Олег Павлович, весь навьюченный пакетами.