Тут могло быть два выхода. Первый – спустить Андреевский флаг и сдаться, остаться в живых, но до конца дней своих жить с этим позором. Выход второй – с поднятым флагом подорвать самих себя и, не марая чести, уйти на дно. Всего два выхода. Но капитан Казарский выбирает третий – драться!
Хотя шансов на победу – один из тысячи. Александр Иванович спрашивает команду: все ли согласны с его решением? И матросы, верившие капитану безгранично, конечно же, его поддерживают.
В такой неравной схватке нужно хотя бы маленькое чудо. И оно случилось! Когда наши моряки перед битвой стали молиться, неожиданно подул ветер. И радости русских матросов не было предела. Ведь этот ветер был другом брига, который любил маневрировать. Вот и сейчас с Божьей помощью он ловко начал уклоняться от турецких выстрелов. Уходил от врага, при этом сам снайперски сбивал мачты и рангоуты на неприятельских линкорах. Выстрел – и уход, выстрел – и уход, молниеносное изменение направления. Наши матросы летали по палубе как птицы, управляя парусами и одновременно стреляя из пушек, сбивая пламя, затыкая пробоины. Один герой лег на пробоину, но вода его отталкивала, и тогда он закричал: «Братцы, подоприте меня бревном!»
Бриг скользил между турками, чтобы им труднее было стрелять (могли пробить друг друга). И вот один линкор накренился от очередного нашего выстрела. Врагу стало уже не до брига (надо спасать своих), а нашим можно было уходить. Но этого не случилось.
Русский кораблик разворачивается («Разворачиваю я свою ласточку...» – как говорится в любимом кино) и на всем ходу мчится в атаку на второй линкор. Враг в панике, он решил, что бриг идет на сближение, чтобы самим взорваться и их подорвать. Но наше судно несется вдоль борта неприятеля и меткими выстрелами перебивает на нем мачтовые реи. Паруса валятся на палубу, на пушки, на турецких моряков.
Вот теперь «Меркурию» можно было уже и уходить. И, весь в пробоинах, изрешеченный, наш кораблик стал с достоинством удаляться к родным берегам. Одержав победу в такой неравной схватке, какой никогда прежде не было на море.
Из всей нашей команды погибли четыре матроса – те, которые своими телами закрывали пробоины...
Так умел побеждать по-суворовски малой кровью капитан Казарский. В восхищении был даже неприятель. Он высказался так: «В зубах у дьявола зажатый, этот русский одержал победу».
Об этой схватке я написал стихотворение, и именно оно заставило меня приехать в Севастополь и прочесть его возле памятника герою. Вот потому-то я и попросил соседку Наташу сделать снимок на месте его прочтения.
Оставив Павлика с тяжелыми сумками внизу на лавочке, мы поднялись к памятнику с надписью: «Александру Казарскому. Потомству в пример».
...На остановке у железнодорожного вокзала я подал из троллейбуса сумку своим сошедшим соседям, уезжающим в Евпаторию, а сам вышел на следующей остановке, на автовокзале, чтобы купить билет в Бахчисарай. И уже через сорок минут бесшумно понесся по великолепной автостраде «Таврида».
«Бахчисарайский фонтан» – это словосочетание многим знакомо с детства благодаря Пушкину. Для меня ключевое слово было – «фонтан», поэтому я и собирался в первую очередь увидеть его, причем высотой не ниже Петергофского. А слово «Бахчисарай» для меня совсем недавно стало ассоциироваться с чебуреками. Оказалось, чтобы их отведать, люди едут туда со всего Крыма. Вот я и решил получить два удовольствия одновременно – кушая чебурек, любоваться фонтаном.
Но когда приехал в Бахчисарай и вышел из автобуса, был настолько обескуражен, что словами не передать. Оглядевшись вокруг, грешным делом подумал, что каким-то чудесным образом из своего Кемерова я добрался, допустим, до Яшкина.
Таким все было родным и близким! Те же дома, те же деревенские улицы. И так же трудно в будний день встретить кого-либо и расспросить. Не кричать же: «Я фонтан хочу увидеть!» Хорошо, что какая-то женщина проходила мимо, и я обратился к ней:
– Простите, а где здесь экскурсии?
На что она, улыбнувшись мне, воскликнула:
– О, первый клиент! Да я же экскурсовод. Это я вас поведу в горы, хотите в горы?
Я ей:
– Нет, не хочу, я высоты боюсь...
И веселая дама, по-приятельски положив ладонь мне на плечо, бросила так же задорно:
– Ну что же, тогда тренируйтесь на кошках!
И стала удаляться. Я смотрел ей вослед и думал: «А может, зря я отказался от гор?» Таким зарядом бодрости веяло от этой женщины, что настроение мое сразу улучшилось.
И я подался на поиски фонтана самостоятельно. Оказалось, нужно садиться еще на один автобус, а потом идти по длинной дороге до самого Ханского дворца. Так я и поступил. И, увидев издали остроконечные купола, повеселел вовсе. Но обрадовался еще больше, когда перед входом во дворец заметил чебуречную.
– У вас есть чебурек? – было первое, что спросил я у гостеприимной хозяйки.
– У нас все есть! Как в Греции.
– Даже лучше! – охотно подтвердил я.
Весь прилавок продавщицы был завален сувенирами, и глаза у меня разбежались.
– Выбирайте что хотите, пока чебурек готовится, – сказала она.
И тут же позвала красивую девушку восточной внешности, готовую, казалось, изображать для меня танец живота, подавая прямо с пылу с жару долгожданное кушанье.
А сувениры уже потекли потоком в мой вместительный рюкзак. Какими-то волшебными словами хозяйка чебуречной выудила из меня информацию о полном составе моей семьи и для каждого предложила яркие, радующие глаз вещички – от разноцветных браслетиков, вееров, бисерных кошельков, гребешков, маникюрных инструментов до подушечек с ароматом можжевельника (это дерево почему-то пользовалось особой популярностью всего Крыма – с запахом можжевельника должно быть все, даже магнитики).
На десерт доброжелательная хозяйка засунула мне в рюкзак пару коробок с пахлавой: ну, это ей надо было для ровного счета, чтобы с моих пяти тысяч не искать сдачи.
Мясной чебурек действительно оказался удивительно вкусным, а остальные три вида я попросил завернуть мне с собою, там внутри теста лежало что-то похожее то ли на сыр, то ли на творог, то ли на какие-то экзотические фрукты. Эти чебуреки я решил дегустировать «дома».
Запив настоящий чебурек настоящим кофе, я вспомнил о фонтане.
– А хотите в горы? – предложила мне ласковая хозяйка. – Если у вас больные ноги, вот мальчики. – и она показала на бородатых хмурых парней. – Они на машине, мигом доставят вас на любую вершину...
Я ответил:
– Спасибо. Мне бы только на фонтан посмотреть...
На который я и посмотрел.
Но это был не фонтан, а слезы! Он пробивался сквозь стенку, а может, и не пробивался, мне без очков трудно было разглядеть его под двумя розами, которые, как сказали, еще Пушкин положил.
Какую глубину он сумел вложить в рассказ о невольницах, чтобы читатель смог почти воочию видеть красавиц гарема, вникать в их страдания, сопереживать им!
А простые люди вроде нас, смертных, только и видят, что убранство, интерьеры, мозаику. Зеваки – мы и есть зеваки праздные. Приехали черт знает откуда, посмотрели, ушами похлопали, чтобы поставить галочку, расписаться в «книге духовности», как говорил Довлатов, работая экскурсоводом в Михайловском...
В свой «отель» я возвратился рано. И погрустнел, потому что некому было похвастаться сувенирами. Мои бывшие соседи, наверное, уже подъезжали на электричке к Евпатории.
Но дома оказались хозяйка Наташа и ее мама Марина.
Как всегда, приятно улыбаясь, они успокоили мое сердце, когда я обратился к ним с вопросом:
– Довезу ли я до дома пахлаву? Все-таки трое суток в поезде...
– Довезете. Может, немного подтает.
Для верности я завернул эту восточную сладость в несколько пакетов и положил в холодильник.
А вот чебуреки, которые мне в Бахчисарае завернули с собой, я подогрел и навернул без особого восторга. Если бы не массандра! Она-то и добавила им особой вкусовой прелести.
Нет, все же чебуреки должны быть только с мясом!
ДЕНЬ ШЕСТОЙ,
или На восточном побережье
Наступил мой предпоследний день в Крыму, на который у меня намечена самая дальняя дорога – почти на другой край полуострова. Но это не страшило меня. Как турист я успел изрядно закалиться за время, проведенное на Черноморском побережье.
Сломав свой сибирский биоритм, что называется, через колено, начал вставать здесь уже по московскому времени, но непременно с рассветом, в 6 часов утра. Снова и снова незнакомые южные звезды, которые светили мне всю ночь через окно в потолке, постепенно гасли, уступая место все ярче проступающей синеве неба. И это было сигналом для меня: пора вставать, умыться и подкрепиться перед дальней дорогой.
Севастопольская колбаса – она такая же на вкус, как и наша сибирская, когда шкворчит на сковородке, а вокруг нее, нарезанной круглыми ломтиками, расположились, как солнышки, яичные желтки. Свою вечную утреннюю песню поет кофеварка, а стало быть, все идет по намеченному плану кемеровского путешественника.
На сей раз на площади Нахимова беру экскурсионный билет до Феодосии и Коктебеля за 2400 рублей. И это – самая высокая цена из всех моих поездок по Крыму, потому как путь туда весьма неблизок. Компенсирует это хороший комфортабельный автобус с открытыми окнами. И автострада «Таврида» тоже хороша.
А в детстве для меня автобус был самым нелюбимым транспортом, потому как укачивало даже на коротком расстоянии. способствовал тому и бензиново-гаревый запах, наполнявший салон. Но самой большой бедой были наши дороги – в сплошных ямах и рытвинах, на которых так трясло, что создавалось впечатление, будто все органы в теле перемещаются как попало и вряд ли уже когда-либо встанут на свои законные места. Тошнота творила свое пагубное дело, а о пакетиках полиэтиленовых тогда никто и представления не имел, их даже не было видно на нашем жизненном горизонте...
Все-таки ненавистный советскому строю капитализм, оказывается, имеет и положительные стороны. И с одной российской бедой как будто даже стал справляться... А вот со второй, похоже, все же кишка тонка. Она, эта беда, живуча, как и все человечество, и неважно, какой национальности тот или иной отдельный индивид.
А сегодня, сейчас наш автобус буквально скользит по гладкой автостраде и нет на ней ни одного дурака – уж это точно! Ведь только умные люди могли выбрать этот маршрут, где за окнами автобуса простираются то бескрайние поля с алыми цветами, то поляны с воспетой лавандой, то золотое море подсолнухов до самых гор. И уже в который раз вспоминаются слова Чехова, с которыми я полностью соглашаюсь: «Какая красота! И какие должны быть здесь люди...»
Степные ландшафты сменяются горными холмами. И уже откуда-то неожиданно возникает белая скала, от которой невозможно оторвать взгляд. Она привораживает своим великолепием, как какие-нибудь экзотические цветы.
Гид-куратор нашей экскурсионной группы плавно, без перерывов ведет рассказ о том, что открывается нашему взору, и о том, что скрывается вдали и в горах. А я думаю, что здесь, должно быть, хорошо путешествовать на личном автомобиле – делая остановки, сворачивая с трассы, чтобы оказываться в сказочных местах и изумляться этому нерукотворному великолепию, осматривать монастыри – как мужские, так и женские, посещать действующие храмы, набирать воду из святых источников...
«Говорите помедленнее, я записываю». Мне не пришлось повторять эту просьбу из любимой кинокомедии, я и так живо представлял себе все то, о чем рассказывала женщина-экскурсовод: подвесные мостики, по которым я осторожно перехожу на другую сторону ущелья, а внизу подо мною вальяжно прогуливаются царственные хищники, время от времени поднимая морды, словно выбирая жертву...
Примерно на полпути маршрута автобус притормаживает свой бег, сворачивает с автострады и подруливает к кафе, где нам предлагают перекусить. Я беру хот-дог (это наша сарделька, запеченная в тесте) и кофе «американо» (это наш растворимый «нескафе»), и все это мне кажется здесь поразительно вкусным: я просто опьянен той планетой, на которую приземлился пять суток назад.
Короткий отдых от долгого сидения в одном положении – и наш веселый светлый автобус берет курс на город с певучим названием Феодосия.
Какие же они все-таки разные, эти крымские чудо-города! И похожие друг на друга, и непохожие. Близкие они и родные по морю и по горам. А по облику – разные кровные сестры. Алушта непохожа на Ялту, а Ялта – на Феодосию, чьи улочки тоже уютные, но намного прямее. И в каждом крымском городке имеется своя примечательность, а также своя знаменитость: в Ялте – Чехов, в Коктебеле – Волошин, в Феодосии – Айвазовский.
Айвазовский родился в этом замечательном городе, и звали его Ованесом. Мальчику изначально повезло с покровителем. Градоначальник Александр Казначеев заметил, как хорошо Ованес рисует, и подарил ему краски и бумагу, предложив учиться вместе со своими детьми у городского архитектора Коха, потом помог устроиться в симферопольскую гимназию. Следующим покровителем стала Наталья Нарышкина – жена таврического губернатора, она определила Ованеса в императорскую академию художеств. И уже в Петербурге Ованес Гайвазовский становится Иваном Айвазовским. Он был приставлен учеником к французскому художнику-маринисту Филиппу Таннеру, который взвалил на своего подопечного всю черновую работу. Но Иван все же находил время и для писания собственных картин. А однажды выставил свои работы там же, где выставлялся и сам Таннер. И молодого живописца похвалили, а его учителя-француза упрекнули за манерность. Это вызвало дикую ярость у Таннера, и он пожаловался на ученика императору Николаю Первому: дескать, Айвазовский нарушил субординацию, поскольку отбирать для выставки картины должен был мастер-учитель. Тогда император, не вникая в суть конфликта, распорядился убрать с выставки картины «выскочки».
Дальнейшая карьера художника Айвазовского оказалась под угрозой. Тщетными были хлопоты писателей Крылова и Жуковского и даже президента академии художеств Оленина. Но все же им удалось привлечь на свою сторону художника Александра Зауервейда, преподававшего детям самого императора. Он-то и показал картину Айвазовского Николаю Первому, а тот, похвалив работу, даже заплатил ее автору. А Зауервейд с того времени стал новым учителем Айвазовского.
Уже в 1837 году молодой художник получает золотую медаль академии и на два года раньше срока покидает ее, поскольку преподаватель убеждается в том, что уже ничего не может дать ученику в плане мастерства.
В 1840–1844 годах Айвазовский путешествует по Европе, совершенствуя мастерство, и часть своего пенсиона отсылает матери в Феодосию. А картины, написанные им в Венеции, Флоренции, Неаполе, приносят не только огромный успех, но и солидный материальный доход. На эти средства он позволяет себе даже поездки в Швейцарию, Германию, Францию и Англию.
Вернулся Айвазовский в Россию с триумфом. Ему присваивают звание академика, а специальным указом императора его причисляют к Главному морскому штабу в качестве художника с правом ношения атрибутов Морского министерства.
В 1848 году Айвазовский женился на гувернантке Юлии Грефс, которая родила ему четырех дочерей, но отказалась жить в Крыму и бросила его.
В 1882 году 65-летний художник женится во второй раз – на вдове феодосийского купца Анне Бурназян, с которой продолжает путешествовать по странам Средиземноморья.
Весьма любопытны два случая из его жизни. Однажды, по словам художника Константина Лемоха, император Николай Первый вышел с Иваном Константиновичем в море на колесном пароходе и там сказал живописцу: «Айвазовский! Я – царь земли, а ты – царь моря!»
А как-то уже в преклонном возрасте Айвазовский побывал в гостях у Чехова в Ялте. И, окинув взглядом библиотеку Антона Павловича, сконфуженно произнес: «А я вот ни одной книжки не прочитал...»
Осыпанный многочисленными почестями и титулами (вплоть до звания контр-адмирала), он продолжал писать морские пейзажи. Всего же его авторству приписывают порядка шести тысяч картин! А в родной Феодосии на его деньги была построена школа искусств.
И смерть у Айвазовского оказалась «легкой»: он умер во сне восьмидесяти двух лет от роду. Проститься с ним вышел весь город, которому он оставил не только школу искусств, но и здание музея древностей...
К могиле великого русского художника меня сопровождал хор цикад. А в находящемся рядом храме шла служба. Я ступил на его порог и заслушался пением хора мужских и женских голосов.
В нескольких шагах от этой церкви на небольшой возвышенности еще одна достопримечательность – полуразрушенная стена генуэзской крепости. К ней-то и потянулись мои одногруппники, чтобы прикоснуться ладонями к камням прошлых веков. Этот факт практически все экскурсанты запечатлели на свои телефоны. Кстати, как у них не уставали руки, не выпускавшие мобильники? Зато, приехав домой, они смогут воспроизвести все это великолепие каким-нибудь хмурым, промозглым днем на экране монитора, как будто даже согреваясь минувшим теплом.
К сожалению, у меня не имелось с собой никакого фотографического аппарата, зато я был оснащен фотографической памятью, которую, в отличие от многих, могу включать в любое нужное время – где бы ни находился и что бы меня ни окружало.
Дальнейший наш путь к морю пролегал через рынок, и я по привычке уже выискивал в торговых палатках – что бы такого интересного приобрести в качестве сувениров для родных? Более всего меня интересовали здесь гребешки с ароматом можжевельника. И в одной из палаток мне повстречались эти самые гребешки, но их у торговца оказалось всего три, мне же нужно было четыре – каждой из моих девочек по такому подарку.
Далее экскурсионный автобус повез нашу группу в Коктебель – конечный пункт сегодняшнего путешествия.
В не такие уж и далекие советские времена здесь, наряду с прочими, находилась и здравница для писателей – с литфондовской дачей и даже со своим пляжем. И попасть сюда по квотной путевке мог любой член Союза писателей СССР из любой союзной республики.
В этой связи припомнилась полухулиганская песенка барда Юлия Кима:
В Коктебеле, в Коктебеле,
У лазурной колыбели...
На мужском пустынном пляже,
Предположим, утром ляжет
Наш дорогой Мирзо Турсун-заде.
Он лежит и в ус не дует
И «заде» свое «турсует»,
Попивая коньячок или алиготе...
В Коктебеле, едва прибыв туда, почти вся группа направилась к морскому причалу: большинство жаждало морской прогулки на катере, чтобы уже с него любоваться видами знаменитого Карадага.
Я же, в единственном числе, подался к другому «причалу» – дому Максимилиана Волошина, ведь ради его посещения я и предпринял поездку на восточное побережье полуострова. Меня словно магнитом притягивало это место, где побывал практически весь Серебряный век русской поэзии. И было совсем немного знаменитостей, кто проигнорировал этот дом: Зинаида Гиппиус, Федор Шаляпин.
Мне никак не хотелось следовать их примеру, поэтому попросил экскурсовода показать мне дорогу к дому поэта. Хотя, пожалуй, и сам бы его отыскал, заранее зная, что дом этот где-то на берегу наклонного побережья, на котором нельзя заблудиться.
Хозяин этого дома всегда радушно принимал у себя всех бесплатно, кто бы к нему ни приезжал, тем самым привлекая и меня, как человек широкой и открытой души. Талантище! Мудрец, удивительный эрудит и экскурсовод по своей Киммерии. И я завидовал тому времени Серебряного века – из-за возможности отдохнуть душой и телом в этой «Кохтебели» (как ее называли болгары, что означает «страна синих гор»).
Дом-музей Волошина стоит на самом берегу и чем-то напоминает кораблик на пристани, готовый отчалить и заскользить, подгоняемый соленым ветром, куда-нибудь к столбам Гибралтара. Вот фрагмент письма Максимилиана Александровича друзьям, в котором практически каждая строка пропитана гостеприимством:
«...У нас наконец-то наступила весна, и тепло, и еще никого нет из гостей. Блаженные дни отдыха и растворения. Все зимние истории – морально – позабылись, материально – ликвидированы. Штрафы уплачены. Сердце снова готово принять людей, которых пошлет судьба, со всеми их горестями, слепотой, неумением жить, неумением общаться друг с другом, со всем, что так мучит нас летом...»
Когда экскурсовод показывал мне направление к дому Волошина, я поинтересовался: а есть ли сюда тропа из Феодосии? Ведь приходили же сюда пешком друзья сто лет назад. И первым делом встречали странно одетую женщину – в шушуне, в широких длинных шароварах и расшитых сафьяновых сапожках. Повернувшись к дому, она, по обыкновению, кричала: «Ма-а-акс!» Это была матушка Максимилиана – Елена Оттобальдовна. А в ответ доносился высокий голос: «Иду, мама!» Волошин очень легко сбегал по лестнице – этот полный человек с кудрями, перехваченными ремешком. Одет он был в рыжую блузу и обут в чувяки на босу ногу.
Матушка осматривала гостей внимательно и строго, а потом говорила, слегка картавя: «Славные ребята, надо вас только обобормотить». И в гостях у матери и сына постоянно обитало веселое племя «обормотов»: художники, поэты, писатели, актеры... Обычно на день они уходили на море, на пляж, а на закате возвращались на большую террасу, где за столом веселились и пили чай. И стол ломился от гроздей винограда, копченой барабульки, от крупных кусков белой брынзы и пышного крымского хлеба!
После ужина обычно направлялись шумною толпой в кафе «Бубны», находящееся на самом берегу. В нем сдвигали столы и устраивали импровизированную эстраду, где одни поэты читали свои стихи, а другие им восторженно аплодировали.
Возвращались опять толпой вдоль пляжа под звездным небом и пели «Крокодилу»:
По улице ходила большая крокодила –
Она, она зеленая была.
Во рту она держала кусочек одеяла –
Она, она голодная была.
В курорт она явилась и очень удивилась...
Сказать тебе ль: то был наш Коктебель!
В куплетах этих обыгрывались экспромтами многие отдыхающие у Волошина, и никто не обижался на проделки «крокодилы». Кроме одного человека...
Забралась она в «Бубны», сидят там люди умны,
Но ей и там попался Мандельштам.
...Я осматривал пляжное побережье, пытаясь представить то место, где находилось кафе «Бубны». И в моих ушах стоял смех веселых творческих людей тех предвоенных и предреволюционных лет.
А чтобы попасть в дом поэта, мне пришлось выложить за экскурсионный билет еще 850 рублей. Теперь это уже не просто дом поэта Максимилиана Волошина, а музей-заповедник «Киммерия» М. А. Волошина.
«Елена Оттобальдовна, где вы?» – так и хочется произнести мне. Но вместо нее подходит миловидная женщина – экскурсовод по имени Светлана. И спрашивает, почему я свой рюкзак не сдал в камеру хранения. На что я ответил, что у меня там ценные подушечки с ароматом можжевельника. Светлана улыбнулась и разрешила подняться наверх с грузом – за ней по лесенке на второй этаж. Предупредив при этом, что идти надо осторожно, на цыпочках, так как эти ступени мастерил сам хозяин.
Рассказывая о поэте, экскурсовод чаще всего обращала свой взор на меня: видимо, глаза мои искрились сильнее, чем у других.
– По вечерам всех гостей объединял стол, – продолжала Светлана. – А что самое главное, как вы думаете, стояло на столе?
Я хотел было уже, опережая остальных экскурсантов, ответить: «Вино». Но, внезапно озаренный, воскликнул:
– Самовар!
Улыбнувшись, экскурсовод произнесла:
– Правильно! – А потом добавила: – Вы второй человек, кто правильно угадал за все лето...
И в этот момент я пожалел, что не отыскал на пляже самые красивые камушки и не протянул их экскурсоводу со словами: «Это – для Волошина...»
На обратном пути к автобусу опять иду через торговые ряды, где обследую каждую палатку в надежде отыскать недостающий гребешок. Продавцы уверяют, что их не поступает в продажу уже года два. Я настаиваю, ведь купил же я такие в Феодосии! Мне не верят.
– Да вас, видимо, обманули... А ну-ка, покажите.
И продавщица берет у меня эти гребешки, рассматривает, вдыхая ни с чем не сравнимый можжевеловый аромат. И удивленно произносит:
– Да нет... Эти – настоящие, не поддельные...
Уставший от переизбытка эмоций и впечатлений, я нахожу свой автобус, к которому уже подтягиваются и накатавшиеся на катере одногруппники.
С удовольствием они делятся со мною:
– А вы знаете... На палубе наш руководитель оказался таким прикольщиком! То он сделает выстрел в воздух из пистолета, то вдруг крикнет: «Ложись! Нам навстречу идет пиратское судно!» И все мы невольно приседали, потому как навстречу действительно двигался катер... с туристами. А как чарующе смотрятся со стороны моря вершины Карадага! Вот это зрелище!
И я, подыгрывая, восхищенно произношу:
– Да-а-а... Вы встретились с настоящими корсарами!
...К закату мы, все изрядно уставшие, но очень довольные, подъезжали к Севастополю. Каждый из нас получил то, чего хотел от этой экскурсии. И это правильно...
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ,
или Прощание с Черным морем
Ну вот и наступило последнее утро в Севастополе. Оно и на сей раз такое же ласковое, как и во все предыдущие дни. И ничто, казалось, не говорило мне о том, что нужно собираться в обратную дорогу.
То есть можно было бы выпить утреннего чаю, закинуть за плечи ставший привычным дорожный рюкзак и снова махануть еще куда-нибудь: в Форос, в Ливадию, в дом Юсупова, во дворец наместника Воронцова. Или куда поближе, например в Балаклаву или в Херсонес...
Ведь столько еще замечательных мест в этом благодатном и восхитительном Крыму! Увы, прав был Козьма Прутков: нельзя объять необъятное! Даже если бы я каким-то чудом смог облететь все названные места, все равно здесь обнаружились бы еще десятки других...
Например, Евпатория, куда недавно подались мои новые друзья – Наталья с Пашкой. Кстати, как там они? И пошло ли на пользу лечение в санаторном городе этому забавному и обаятельному пацану?
Так что сегодня я, не торопясь, как бывало в предыдущие дни, делаю вылазку только в центр Севастополя, чтобы попрощаться с этим городом-героем, покорившим меня до конца моих дней...
На глаза попадается театральная афиша. Там спектакли со знакомыми названиями. И известные актеры в образах своих героев то улыбаются мне, а то вдруг сосредоточенно, о чем-то задумавшись, отворачиваются от заезжего туриста из Кемерова...
Совсем рядом – залив. И просто прогуляться по его берегу, никуда не торопясь, ни на какую экскурсию, – это тоже весьма приятно. И время будто останавливается. И в голове моей уже мелькают картины из разных крымских городов, которые я посетил за прошедшую неделю. Словно пультом телевизора переключаю каналы, не в силах на каком-либо из них задержаться надолго. Да, пожалуй, и не дело листать в этот день прожитую неделю. Надо просто дышать воздухом морского залива, любоваться водной гладью и... сходить на рынок, что находится на берегу. А вдруг там я найду недостающий до комплекта можжевеловый гребешок?
И – о чудо! В первой же палатке хозяйка сувениров, протягивая его мне, произносит:
– Последний...
– А мне и нужен всего один, он четвертый по счету!
Она берет у меня деньги, недоумевая: о каком таком четвертом я говорю?
Зато теперь уже и гулять становится веселее. На подъеме прощаюсь с Нахимовым – так полюбившимся мне своей выправкой на постаменте. И даже вездесущие чайки, нахально прогуливающиеся по парапету, не кажутся неприятными птицами.
И все так же рыбак сидит с удочкой на берегу, все так же загорают красивые девушки, все так же отчаянные парни плавают к памятнику затонувшим кораблям и, взобравшись на него, гордо позируют своим спутницам...
Любуюсь всем, что попадается на глаза.
А вот огромный катер отходит от причала под музыку Штрауса, и этой картиной можно восхищаться бесконечно, пока судно не скроется за горизонтом. И нет даже зависти к улыбчивым пассажирам, стоящим на палубе. Ведь, по сути, и я такой же пассажир, хотя и не на палубе, а на берегу, но кажется, что это не они, а я отплываю от катера...
Беззаботность меня просто опьяняет. А время уже приближается к обеду. Правда, особого аппетита почему-то не испытываю, будто все виденное наполняет еще и мой желудок. Хочется только пить. Но теперь это не проблема, везде продается русский квас – тот самый, из детства, в огромных желтых бочках на колесах.
Нет-нет да и наслаивается на все это подспудно мысль, немного даже тревожная, о скоро предстоящей дальней дороге на поезде, обратно в свою Сибирь, в родной город Кемерово. А на поездку в поезде надобно мне запастись продуктами на трое с половиной суток. С этой целью набираю разнообразных рыбных консервов с крышечками, которые легко открываются одним пальцем, хлеб, пряники, чай, копченую колбасу – все это может достаточно долго храниться и не портиться. Даже и без холодильника. А еще непременно надо запастись питьевой водой: в поезде в жару она просто незаменима.
И вот я уже в своем временном крымско-севастопольском пристанище – комнатке с двуспальной кроватью и окошком на потолке. Упаковываю рюкзаки. Прибыл сюда с одним, а сейчас затариваю и другой: пришлось приобрести дополнительно, исключительно для сувениров.
Прощаясь с хозяюшкой Наташей, похвалил ее огород, в котором крупные и сочные помидоры на стеблях были исключительно красными.
– А вот наш край, – говорю, – называют краем вечнозеленых помидоров...
И только успел промолвить это, как тут же получаю пакет с помидорами. Получается, вроде как выпросил. Благодарю искренне женщину за приют, передаю привет ее маме Марине и уже держу путь на железнодорожный вокзал.
Севастополь. Я не говорю ему «прощай». Я говорю ему «до свидания».
Впереди у меня знаменитый Крымский мост. Потом будут Уральские горы и бескрайние равнинные сибирские просторы.
Так что – чудеса продолжаются...
Кемерово – Крым – Кемерово
Август – октябрь 2021 г.
Хотя шансов на победу – один из тысячи. Александр Иванович спрашивает команду: все ли согласны с его решением? И матросы, верившие капитану безгранично, конечно же, его поддерживают.
В такой неравной схватке нужно хотя бы маленькое чудо. И оно случилось! Когда наши моряки перед битвой стали молиться, неожиданно подул ветер. И радости русских матросов не было предела. Ведь этот ветер был другом брига, который любил маневрировать. Вот и сейчас с Божьей помощью он ловко начал уклоняться от турецких выстрелов. Уходил от врага, при этом сам снайперски сбивал мачты и рангоуты на неприятельских линкорах. Выстрел – и уход, выстрел – и уход, молниеносное изменение направления. Наши матросы летали по палубе как птицы, управляя парусами и одновременно стреляя из пушек, сбивая пламя, затыкая пробоины. Один герой лег на пробоину, но вода его отталкивала, и тогда он закричал: «Братцы, подоприте меня бревном!»
Бриг скользил между турками, чтобы им труднее было стрелять (могли пробить друг друга). И вот один линкор накренился от очередного нашего выстрела. Врагу стало уже не до брига (надо спасать своих), а нашим можно было уходить. Но этого не случилось.
Русский кораблик разворачивается («Разворачиваю я свою ласточку...» – как говорится в любимом кино) и на всем ходу мчится в атаку на второй линкор. Враг в панике, он решил, что бриг идет на сближение, чтобы самим взорваться и их подорвать. Но наше судно несется вдоль борта неприятеля и меткими выстрелами перебивает на нем мачтовые реи. Паруса валятся на палубу, на пушки, на турецких моряков.
Вот теперь «Меркурию» можно было уже и уходить. И, весь в пробоинах, изрешеченный, наш кораблик стал с достоинством удаляться к родным берегам. Одержав победу в такой неравной схватке, какой никогда прежде не было на море.
Из всей нашей команды погибли четыре матроса – те, которые своими телами закрывали пробоины...
Так умел побеждать по-суворовски малой кровью капитан Казарский. В восхищении был даже неприятель. Он высказался так: «В зубах у дьявола зажатый, этот русский одержал победу».
Об этой схватке я написал стихотворение, и именно оно заставило меня приехать в Севастополь и прочесть его возле памятника герою. Вот потому-то я и попросил соседку Наташу сделать снимок на месте его прочтения.
Оставив Павлика с тяжелыми сумками внизу на лавочке, мы поднялись к памятнику с надписью: «Александру Казарскому. Потомству в пример».
...На остановке у железнодорожного вокзала я подал из троллейбуса сумку своим сошедшим соседям, уезжающим в Евпаторию, а сам вышел на следующей остановке, на автовокзале, чтобы купить билет в Бахчисарай. И уже через сорок минут бесшумно понесся по великолепной автостраде «Таврида».
«Бахчисарайский фонтан» – это словосочетание многим знакомо с детства благодаря Пушкину. Для меня ключевое слово было – «фонтан», поэтому я и собирался в первую очередь увидеть его, причем высотой не ниже Петергофского. А слово «Бахчисарай» для меня совсем недавно стало ассоциироваться с чебуреками. Оказалось, чтобы их отведать, люди едут туда со всего Крыма. Вот я и решил получить два удовольствия одновременно – кушая чебурек, любоваться фонтаном.
Но когда приехал в Бахчисарай и вышел из автобуса, был настолько обескуражен, что словами не передать. Оглядевшись вокруг, грешным делом подумал, что каким-то чудесным образом из своего Кемерова я добрался, допустим, до Яшкина.
Таким все было родным и близким! Те же дома, те же деревенские улицы. И так же трудно в будний день встретить кого-либо и расспросить. Не кричать же: «Я фонтан хочу увидеть!» Хорошо, что какая-то женщина проходила мимо, и я обратился к ней:
– Простите, а где здесь экскурсии?
На что она, улыбнувшись мне, воскликнула:
– О, первый клиент! Да я же экскурсовод. Это я вас поведу в горы, хотите в горы?
Я ей:
– Нет, не хочу, я высоты боюсь...
И веселая дама, по-приятельски положив ладонь мне на плечо, бросила так же задорно:
– Ну что же, тогда тренируйтесь на кошках!
И стала удаляться. Я смотрел ей вослед и думал: «А может, зря я отказался от гор?» Таким зарядом бодрости веяло от этой женщины, что настроение мое сразу улучшилось.
И я подался на поиски фонтана самостоятельно. Оказалось, нужно садиться еще на один автобус, а потом идти по длинной дороге до самого Ханского дворца. Так я и поступил. И, увидев издали остроконечные купола, повеселел вовсе. Но обрадовался еще больше, когда перед входом во дворец заметил чебуречную.
– У вас есть чебурек? – было первое, что спросил я у гостеприимной хозяйки.
– У нас все есть! Как в Греции.
– Даже лучше! – охотно подтвердил я.
Весь прилавок продавщицы был завален сувенирами, и глаза у меня разбежались.
– Выбирайте что хотите, пока чебурек готовится, – сказала она.
И тут же позвала красивую девушку восточной внешности, готовую, казалось, изображать для меня танец живота, подавая прямо с пылу с жару долгожданное кушанье.
А сувениры уже потекли потоком в мой вместительный рюкзак. Какими-то волшебными словами хозяйка чебуречной выудила из меня информацию о полном составе моей семьи и для каждого предложила яркие, радующие глаз вещички – от разноцветных браслетиков, вееров, бисерных кошельков, гребешков, маникюрных инструментов до подушечек с ароматом можжевельника (это дерево почему-то пользовалось особой популярностью всего Крыма – с запахом можжевельника должно быть все, даже магнитики).
На десерт доброжелательная хозяйка засунула мне в рюкзак пару коробок с пахлавой: ну, это ей надо было для ровного счета, чтобы с моих пяти тысяч не искать сдачи.
Мясной чебурек действительно оказался удивительно вкусным, а остальные три вида я попросил завернуть мне с собою, там внутри теста лежало что-то похожее то ли на сыр, то ли на творог, то ли на какие-то экзотические фрукты. Эти чебуреки я решил дегустировать «дома».
Запив настоящий чебурек настоящим кофе, я вспомнил о фонтане.
– А хотите в горы? – предложила мне ласковая хозяйка. – Если у вас больные ноги, вот мальчики. – и она показала на бородатых хмурых парней. – Они на машине, мигом доставят вас на любую вершину...
Я ответил:
– Спасибо. Мне бы только на фонтан посмотреть...
На который я и посмотрел.
Но это был не фонтан, а слезы! Он пробивался сквозь стенку, а может, и не пробивался, мне без очков трудно было разглядеть его под двумя розами, которые, как сказали, еще Пушкин положил.
Какую глубину он сумел вложить в рассказ о невольницах, чтобы читатель смог почти воочию видеть красавиц гарема, вникать в их страдания, сопереживать им!
А простые люди вроде нас, смертных, только и видят, что убранство, интерьеры, мозаику. Зеваки – мы и есть зеваки праздные. Приехали черт знает откуда, посмотрели, ушами похлопали, чтобы поставить галочку, расписаться в «книге духовности», как говорил Довлатов, работая экскурсоводом в Михайловском...
В свой «отель» я возвратился рано. И погрустнел, потому что некому было похвастаться сувенирами. Мои бывшие соседи, наверное, уже подъезжали на электричке к Евпатории.
Но дома оказались хозяйка Наташа и ее мама Марина.
Как всегда, приятно улыбаясь, они успокоили мое сердце, когда я обратился к ним с вопросом:
– Довезу ли я до дома пахлаву? Все-таки трое суток в поезде...
– Довезете. Может, немного подтает.
Для верности я завернул эту восточную сладость в несколько пакетов и положил в холодильник.
А вот чебуреки, которые мне в Бахчисарае завернули с собой, я подогрел и навернул без особого восторга. Если бы не массандра! Она-то и добавила им особой вкусовой прелести.
Нет, все же чебуреки должны быть только с мясом!
ДЕНЬ ШЕСТОЙ,
или На восточном побережье
Наступил мой предпоследний день в Крыму, на который у меня намечена самая дальняя дорога – почти на другой край полуострова. Но это не страшило меня. Как турист я успел изрядно закалиться за время, проведенное на Черноморском побережье.
Сломав свой сибирский биоритм, что называется, через колено, начал вставать здесь уже по московскому времени, но непременно с рассветом, в 6 часов утра. Снова и снова незнакомые южные звезды, которые светили мне всю ночь через окно в потолке, постепенно гасли, уступая место все ярче проступающей синеве неба. И это было сигналом для меня: пора вставать, умыться и подкрепиться перед дальней дорогой.
Севастопольская колбаса – она такая же на вкус, как и наша сибирская, когда шкворчит на сковородке, а вокруг нее, нарезанной круглыми ломтиками, расположились, как солнышки, яичные желтки. Свою вечную утреннюю песню поет кофеварка, а стало быть, все идет по намеченному плану кемеровского путешественника.
На сей раз на площади Нахимова беру экскурсионный билет до Феодосии и Коктебеля за 2400 рублей. И это – самая высокая цена из всех моих поездок по Крыму, потому как путь туда весьма неблизок. Компенсирует это хороший комфортабельный автобус с открытыми окнами. И автострада «Таврида» тоже хороша.
А в детстве для меня автобус был самым нелюбимым транспортом, потому как укачивало даже на коротком расстоянии. способствовал тому и бензиново-гаревый запах, наполнявший салон. Но самой большой бедой были наши дороги – в сплошных ямах и рытвинах, на которых так трясло, что создавалось впечатление, будто все органы в теле перемещаются как попало и вряд ли уже когда-либо встанут на свои законные места. Тошнота творила свое пагубное дело, а о пакетиках полиэтиленовых тогда никто и представления не имел, их даже не было видно на нашем жизненном горизонте...
Все-таки ненавистный советскому строю капитализм, оказывается, имеет и положительные стороны. И с одной российской бедой как будто даже стал справляться... А вот со второй, похоже, все же кишка тонка. Она, эта беда, живуча, как и все человечество, и неважно, какой национальности тот или иной отдельный индивид.
А сегодня, сейчас наш автобус буквально скользит по гладкой автостраде и нет на ней ни одного дурака – уж это точно! Ведь только умные люди могли выбрать этот маршрут, где за окнами автобуса простираются то бескрайние поля с алыми цветами, то поляны с воспетой лавандой, то золотое море подсолнухов до самых гор. И уже в который раз вспоминаются слова Чехова, с которыми я полностью соглашаюсь: «Какая красота! И какие должны быть здесь люди...»
Степные ландшафты сменяются горными холмами. И уже откуда-то неожиданно возникает белая скала, от которой невозможно оторвать взгляд. Она привораживает своим великолепием, как какие-нибудь экзотические цветы.
Гид-куратор нашей экскурсионной группы плавно, без перерывов ведет рассказ о том, что открывается нашему взору, и о том, что скрывается вдали и в горах. А я думаю, что здесь, должно быть, хорошо путешествовать на личном автомобиле – делая остановки, сворачивая с трассы, чтобы оказываться в сказочных местах и изумляться этому нерукотворному великолепию, осматривать монастыри – как мужские, так и женские, посещать действующие храмы, набирать воду из святых источников...
«Говорите помедленнее, я записываю». Мне не пришлось повторять эту просьбу из любимой кинокомедии, я и так живо представлял себе все то, о чем рассказывала женщина-экскурсовод: подвесные мостики, по которым я осторожно перехожу на другую сторону ущелья, а внизу подо мною вальяжно прогуливаются царственные хищники, время от времени поднимая морды, словно выбирая жертву...
Примерно на полпути маршрута автобус притормаживает свой бег, сворачивает с автострады и подруливает к кафе, где нам предлагают перекусить. Я беру хот-дог (это наша сарделька, запеченная в тесте) и кофе «американо» (это наш растворимый «нескафе»), и все это мне кажется здесь поразительно вкусным: я просто опьянен той планетой, на которую приземлился пять суток назад.
Короткий отдых от долгого сидения в одном положении – и наш веселый светлый автобус берет курс на город с певучим названием Феодосия.
Какие же они все-таки разные, эти крымские чудо-города! И похожие друг на друга, и непохожие. Близкие они и родные по морю и по горам. А по облику – разные кровные сестры. Алушта непохожа на Ялту, а Ялта – на Феодосию, чьи улочки тоже уютные, но намного прямее. И в каждом крымском городке имеется своя примечательность, а также своя знаменитость: в Ялте – Чехов, в Коктебеле – Волошин, в Феодосии – Айвазовский.
Айвазовский родился в этом замечательном городе, и звали его Ованесом. Мальчику изначально повезло с покровителем. Градоначальник Александр Казначеев заметил, как хорошо Ованес рисует, и подарил ему краски и бумагу, предложив учиться вместе со своими детьми у городского архитектора Коха, потом помог устроиться в симферопольскую гимназию. Следующим покровителем стала Наталья Нарышкина – жена таврического губернатора, она определила Ованеса в императорскую академию художеств. И уже в Петербурге Ованес Гайвазовский становится Иваном Айвазовским. Он был приставлен учеником к французскому художнику-маринисту Филиппу Таннеру, который взвалил на своего подопечного всю черновую работу. Но Иван все же находил время и для писания собственных картин. А однажды выставил свои работы там же, где выставлялся и сам Таннер. И молодого живописца похвалили, а его учителя-француза упрекнули за манерность. Это вызвало дикую ярость у Таннера, и он пожаловался на ученика императору Николаю Первому: дескать, Айвазовский нарушил субординацию, поскольку отбирать для выставки картины должен был мастер-учитель. Тогда император, не вникая в суть конфликта, распорядился убрать с выставки картины «выскочки».
Дальнейшая карьера художника Айвазовского оказалась под угрозой. Тщетными были хлопоты писателей Крылова и Жуковского и даже президента академии художеств Оленина. Но все же им удалось привлечь на свою сторону художника Александра Зауервейда, преподававшего детям самого императора. Он-то и показал картину Айвазовского Николаю Первому, а тот, похвалив работу, даже заплатил ее автору. А Зауервейд с того времени стал новым учителем Айвазовского.
Уже в 1837 году молодой художник получает золотую медаль академии и на два года раньше срока покидает ее, поскольку преподаватель убеждается в том, что уже ничего не может дать ученику в плане мастерства.
В 1840–1844 годах Айвазовский путешествует по Европе, совершенствуя мастерство, и часть своего пенсиона отсылает матери в Феодосию. А картины, написанные им в Венеции, Флоренции, Неаполе, приносят не только огромный успех, но и солидный материальный доход. На эти средства он позволяет себе даже поездки в Швейцарию, Германию, Францию и Англию.
Вернулся Айвазовский в Россию с триумфом. Ему присваивают звание академика, а специальным указом императора его причисляют к Главному морскому штабу в качестве художника с правом ношения атрибутов Морского министерства.
В 1848 году Айвазовский женился на гувернантке Юлии Грефс, которая родила ему четырех дочерей, но отказалась жить в Крыму и бросила его.
В 1882 году 65-летний художник женится во второй раз – на вдове феодосийского купца Анне Бурназян, с которой продолжает путешествовать по странам Средиземноморья.
Весьма любопытны два случая из его жизни. Однажды, по словам художника Константина Лемоха, император Николай Первый вышел с Иваном Константиновичем в море на колесном пароходе и там сказал живописцу: «Айвазовский! Я – царь земли, а ты – царь моря!»
А как-то уже в преклонном возрасте Айвазовский побывал в гостях у Чехова в Ялте. И, окинув взглядом библиотеку Антона Павловича, сконфуженно произнес: «А я вот ни одной книжки не прочитал...»
Осыпанный многочисленными почестями и титулами (вплоть до звания контр-адмирала), он продолжал писать морские пейзажи. Всего же его авторству приписывают порядка шести тысяч картин! А в родной Феодосии на его деньги была построена школа искусств.
И смерть у Айвазовского оказалась «легкой»: он умер во сне восьмидесяти двух лет от роду. Проститься с ним вышел весь город, которому он оставил не только школу искусств, но и здание музея древностей...
К могиле великого русского художника меня сопровождал хор цикад. А в находящемся рядом храме шла служба. Я ступил на его порог и заслушался пением хора мужских и женских голосов.
В нескольких шагах от этой церкви на небольшой возвышенности еще одна достопримечательность – полуразрушенная стена генуэзской крепости. К ней-то и потянулись мои одногруппники, чтобы прикоснуться ладонями к камням прошлых веков. Этот факт практически все экскурсанты запечатлели на свои телефоны. Кстати, как у них не уставали руки, не выпускавшие мобильники? Зато, приехав домой, они смогут воспроизвести все это великолепие каким-нибудь хмурым, промозглым днем на экране монитора, как будто даже согреваясь минувшим теплом.
К сожалению, у меня не имелось с собой никакого фотографического аппарата, зато я был оснащен фотографической памятью, которую, в отличие от многих, могу включать в любое нужное время – где бы ни находился и что бы меня ни окружало.
Дальнейший наш путь к морю пролегал через рынок, и я по привычке уже выискивал в торговых палатках – что бы такого интересного приобрести в качестве сувениров для родных? Более всего меня интересовали здесь гребешки с ароматом можжевельника. И в одной из палаток мне повстречались эти самые гребешки, но их у торговца оказалось всего три, мне же нужно было четыре – каждой из моих девочек по такому подарку.
Далее экскурсионный автобус повез нашу группу в Коктебель – конечный пункт сегодняшнего путешествия.
В не такие уж и далекие советские времена здесь, наряду с прочими, находилась и здравница для писателей – с литфондовской дачей и даже со своим пляжем. И попасть сюда по квотной путевке мог любой член Союза писателей СССР из любой союзной республики.
В этой связи припомнилась полухулиганская песенка барда Юлия Кима:
В Коктебеле, в Коктебеле,
У лазурной колыбели...
На мужском пустынном пляже,
Предположим, утром ляжет
Наш дорогой Мирзо Турсун-заде.
Он лежит и в ус не дует
И «заде» свое «турсует»,
Попивая коньячок или алиготе...
В Коктебеле, едва прибыв туда, почти вся группа направилась к морскому причалу: большинство жаждало морской прогулки на катере, чтобы уже с него любоваться видами знаменитого Карадага.
Я же, в единственном числе, подался к другому «причалу» – дому Максимилиана Волошина, ведь ради его посещения я и предпринял поездку на восточное побережье полуострова. Меня словно магнитом притягивало это место, где побывал практически весь Серебряный век русской поэзии. И было совсем немного знаменитостей, кто проигнорировал этот дом: Зинаида Гиппиус, Федор Шаляпин.
Мне никак не хотелось следовать их примеру, поэтому попросил экскурсовода показать мне дорогу к дому поэта. Хотя, пожалуй, и сам бы его отыскал, заранее зная, что дом этот где-то на берегу наклонного побережья, на котором нельзя заблудиться.
Хозяин этого дома всегда радушно принимал у себя всех бесплатно, кто бы к нему ни приезжал, тем самым привлекая и меня, как человек широкой и открытой души. Талантище! Мудрец, удивительный эрудит и экскурсовод по своей Киммерии. И я завидовал тому времени Серебряного века – из-за возможности отдохнуть душой и телом в этой «Кохтебели» (как ее называли болгары, что означает «страна синих гор»).
Дом-музей Волошина стоит на самом берегу и чем-то напоминает кораблик на пристани, готовый отчалить и заскользить, подгоняемый соленым ветром, куда-нибудь к столбам Гибралтара. Вот фрагмент письма Максимилиана Александровича друзьям, в котором практически каждая строка пропитана гостеприимством:
«...У нас наконец-то наступила весна, и тепло, и еще никого нет из гостей. Блаженные дни отдыха и растворения. Все зимние истории – морально – позабылись, материально – ликвидированы. Штрафы уплачены. Сердце снова готово принять людей, которых пошлет судьба, со всеми их горестями, слепотой, неумением жить, неумением общаться друг с другом, со всем, что так мучит нас летом...»
Когда экскурсовод показывал мне направление к дому Волошина, я поинтересовался: а есть ли сюда тропа из Феодосии? Ведь приходили же сюда пешком друзья сто лет назад. И первым делом встречали странно одетую женщину – в шушуне, в широких длинных шароварах и расшитых сафьяновых сапожках. Повернувшись к дому, она, по обыкновению, кричала: «Ма-а-акс!» Это была матушка Максимилиана – Елена Оттобальдовна. А в ответ доносился высокий голос: «Иду, мама!» Волошин очень легко сбегал по лестнице – этот полный человек с кудрями, перехваченными ремешком. Одет он был в рыжую блузу и обут в чувяки на босу ногу.
Матушка осматривала гостей внимательно и строго, а потом говорила, слегка картавя: «Славные ребята, надо вас только обобормотить». И в гостях у матери и сына постоянно обитало веселое племя «обормотов»: художники, поэты, писатели, актеры... Обычно на день они уходили на море, на пляж, а на закате возвращались на большую террасу, где за столом веселились и пили чай. И стол ломился от гроздей винограда, копченой барабульки, от крупных кусков белой брынзы и пышного крымского хлеба!
После ужина обычно направлялись шумною толпой в кафе «Бубны», находящееся на самом берегу. В нем сдвигали столы и устраивали импровизированную эстраду, где одни поэты читали свои стихи, а другие им восторженно аплодировали.
Возвращались опять толпой вдоль пляжа под звездным небом и пели «Крокодилу»:
По улице ходила большая крокодила –
Она, она зеленая была.
Во рту она держала кусочек одеяла –
Она, она голодная была.
В курорт она явилась и очень удивилась...
Сказать тебе ль: то был наш Коктебель!
В куплетах этих обыгрывались экспромтами многие отдыхающие у Волошина, и никто не обижался на проделки «крокодилы». Кроме одного человека...
Забралась она в «Бубны», сидят там люди умны,
Но ей и там попался Мандельштам.
...Я осматривал пляжное побережье, пытаясь представить то место, где находилось кафе «Бубны». И в моих ушах стоял смех веселых творческих людей тех предвоенных и предреволюционных лет.
А чтобы попасть в дом поэта, мне пришлось выложить за экскурсионный билет еще 850 рублей. Теперь это уже не просто дом поэта Максимилиана Волошина, а музей-заповедник «Киммерия» М. А. Волошина.
«Елена Оттобальдовна, где вы?» – так и хочется произнести мне. Но вместо нее подходит миловидная женщина – экскурсовод по имени Светлана. И спрашивает, почему я свой рюкзак не сдал в камеру хранения. На что я ответил, что у меня там ценные подушечки с ароматом можжевельника. Светлана улыбнулась и разрешила подняться наверх с грузом – за ней по лесенке на второй этаж. Предупредив при этом, что идти надо осторожно, на цыпочках, так как эти ступени мастерил сам хозяин.
Рассказывая о поэте, экскурсовод чаще всего обращала свой взор на меня: видимо, глаза мои искрились сильнее, чем у других.
– По вечерам всех гостей объединял стол, – продолжала Светлана. – А что самое главное, как вы думаете, стояло на столе?
Я хотел было уже, опережая остальных экскурсантов, ответить: «Вино». Но, внезапно озаренный, воскликнул:
– Самовар!
Улыбнувшись, экскурсовод произнесла:
– Правильно! – А потом добавила: – Вы второй человек, кто правильно угадал за все лето...
И в этот момент я пожалел, что не отыскал на пляже самые красивые камушки и не протянул их экскурсоводу со словами: «Это – для Волошина...»
На обратном пути к автобусу опять иду через торговые ряды, где обследую каждую палатку в надежде отыскать недостающий гребешок. Продавцы уверяют, что их не поступает в продажу уже года два. Я настаиваю, ведь купил же я такие в Феодосии! Мне не верят.
– Да вас, видимо, обманули... А ну-ка, покажите.
И продавщица берет у меня эти гребешки, рассматривает, вдыхая ни с чем не сравнимый можжевеловый аромат. И удивленно произносит:
– Да нет... Эти – настоящие, не поддельные...
Уставший от переизбытка эмоций и впечатлений, я нахожу свой автобус, к которому уже подтягиваются и накатавшиеся на катере одногруппники.
С удовольствием они делятся со мною:
– А вы знаете... На палубе наш руководитель оказался таким прикольщиком! То он сделает выстрел в воздух из пистолета, то вдруг крикнет: «Ложись! Нам навстречу идет пиратское судно!» И все мы невольно приседали, потому как навстречу действительно двигался катер... с туристами. А как чарующе смотрятся со стороны моря вершины Карадага! Вот это зрелище!
И я, подыгрывая, восхищенно произношу:
– Да-а-а... Вы встретились с настоящими корсарами!
...К закату мы, все изрядно уставшие, но очень довольные, подъезжали к Севастополю. Каждый из нас получил то, чего хотел от этой экскурсии. И это правильно...
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ,
или Прощание с Черным морем
Ну вот и наступило последнее утро в Севастополе. Оно и на сей раз такое же ласковое, как и во все предыдущие дни. И ничто, казалось, не говорило мне о том, что нужно собираться в обратную дорогу.
То есть можно было бы выпить утреннего чаю, закинуть за плечи ставший привычным дорожный рюкзак и снова махануть еще куда-нибудь: в Форос, в Ливадию, в дом Юсупова, во дворец наместника Воронцова. Или куда поближе, например в Балаклаву или в Херсонес...
Ведь столько еще замечательных мест в этом благодатном и восхитительном Крыму! Увы, прав был Козьма Прутков: нельзя объять необъятное! Даже если бы я каким-то чудом смог облететь все названные места, все равно здесь обнаружились бы еще десятки других...
Например, Евпатория, куда недавно подались мои новые друзья – Наталья с Пашкой. Кстати, как там они? И пошло ли на пользу лечение в санаторном городе этому забавному и обаятельному пацану?
Так что сегодня я, не торопясь, как бывало в предыдущие дни, делаю вылазку только в центр Севастополя, чтобы попрощаться с этим городом-героем, покорившим меня до конца моих дней...
На глаза попадается театральная афиша. Там спектакли со знакомыми названиями. И известные актеры в образах своих героев то улыбаются мне, а то вдруг сосредоточенно, о чем-то задумавшись, отворачиваются от заезжего туриста из Кемерова...
Совсем рядом – залив. И просто прогуляться по его берегу, никуда не торопясь, ни на какую экскурсию, – это тоже весьма приятно. И время будто останавливается. И в голове моей уже мелькают картины из разных крымских городов, которые я посетил за прошедшую неделю. Словно пультом телевизора переключаю каналы, не в силах на каком-либо из них задержаться надолго. Да, пожалуй, и не дело листать в этот день прожитую неделю. Надо просто дышать воздухом морского залива, любоваться водной гладью и... сходить на рынок, что находится на берегу. А вдруг там я найду недостающий до комплекта можжевеловый гребешок?
И – о чудо! В первой же палатке хозяйка сувениров, протягивая его мне, произносит:
– Последний...
– А мне и нужен всего один, он четвертый по счету!
Она берет у меня деньги, недоумевая: о каком таком четвертом я говорю?
Зато теперь уже и гулять становится веселее. На подъеме прощаюсь с Нахимовым – так полюбившимся мне своей выправкой на постаменте. И даже вездесущие чайки, нахально прогуливающиеся по парапету, не кажутся неприятными птицами.
И все так же рыбак сидит с удочкой на берегу, все так же загорают красивые девушки, все так же отчаянные парни плавают к памятнику затонувшим кораблям и, взобравшись на него, гордо позируют своим спутницам...
Любуюсь всем, что попадается на глаза.
А вот огромный катер отходит от причала под музыку Штрауса, и этой картиной можно восхищаться бесконечно, пока судно не скроется за горизонтом. И нет даже зависти к улыбчивым пассажирам, стоящим на палубе. Ведь, по сути, и я такой же пассажир, хотя и не на палубе, а на берегу, но кажется, что это не они, а я отплываю от катера...
Беззаботность меня просто опьяняет. А время уже приближается к обеду. Правда, особого аппетита почему-то не испытываю, будто все виденное наполняет еще и мой желудок. Хочется только пить. Но теперь это не проблема, везде продается русский квас – тот самый, из детства, в огромных желтых бочках на колесах.
Нет-нет да и наслаивается на все это подспудно мысль, немного даже тревожная, о скоро предстоящей дальней дороге на поезде, обратно в свою Сибирь, в родной город Кемерово. А на поездку в поезде надобно мне запастись продуктами на трое с половиной суток. С этой целью набираю разнообразных рыбных консервов с крышечками, которые легко открываются одним пальцем, хлеб, пряники, чай, копченую колбасу – все это может достаточно долго храниться и не портиться. Даже и без холодильника. А еще непременно надо запастись питьевой водой: в поезде в жару она просто незаменима.
И вот я уже в своем временном крымско-севастопольском пристанище – комнатке с двуспальной кроватью и окошком на потолке. Упаковываю рюкзаки. Прибыл сюда с одним, а сейчас затариваю и другой: пришлось приобрести дополнительно, исключительно для сувениров.
Прощаясь с хозяюшкой Наташей, похвалил ее огород, в котором крупные и сочные помидоры на стеблях были исключительно красными.
– А вот наш край, – говорю, – называют краем вечнозеленых помидоров...
И только успел промолвить это, как тут же получаю пакет с помидорами. Получается, вроде как выпросил. Благодарю искренне женщину за приют, передаю привет ее маме Марине и уже держу путь на железнодорожный вокзал.
Севастополь. Я не говорю ему «прощай». Я говорю ему «до свидания».
Впереди у меня знаменитый Крымский мост. Потом будут Уральские горы и бескрайние равнинные сибирские просторы.
Так что – чудеса продолжаются...
Кемерово – Крым – Кемерово
Август – октябрь 2021 г.
