Новокаин уже отходит, но пить на людях не хочется – вдруг нельзя. Прощаюсь с другом и еду на каталке сквозь строй чьих-то любопытных глаз и свесившихся носов. Много нынче страждущих в приёмном покое. Лифт. Ещё немного катимся по коридору. Палата: «В комнате с белым потолком, с видом на надежду».
Вопрос санитарки: «Можешь перебраться на кровать?» Да запросто. «Снимите, пожалуйста, трусы». Э, так не договаривались. «Снимай, снимай. Надо». Снимаю, оставаясь в одной донельзя измятой рубашоночке и становлюсь бесправным, делай со мной, что хошь. Приехал прилично одетым и почти здоровым гражданином, обломанная конечность и грязные штаны не в счёт, стал голым и больным.
Ногу укладывают на какую-то фигурную фиговину из арматуры с блоками. К скобе, что на пятке, через блочок привешивается груз – вот и пригодилась. Всё это называется – «вытяжка». Так придётся лежать несколько дней – пока опухоль не спадёт.
Нянечка приносит пластиковую бутылку с дыркой в боку: «Это твой туалет, сюда мочиться будешь. А по-большому тебе пока не надо – по первости долго не надо». Сестра вкалывает анальгин и тушит свет в палате. Поздно уже, часов одиннадцать. А случилось всё где-то около шести. Ну, самое раннее в пять.
«Куришь? - спрашивает некто слева. – Не кури, тут больница». Не курю я уже лет десять. Который слева успокаивается: «Сергей меня зовут. Деньги есть?» Говорю, мол, есть маленько, в сумке. «Да я не про то. На операцию деньги есть? Как заплатишь – тебя в операционную, вставят железку в ногу, закрепят шурупами по швейцарской технологии и через неделю иди домой, жди пока хрящ нарастёт и окостенеет. А денег нет – гипс на полгода. Короче, шевели карманом».
Сам он залетел на крупную сумму – у него сложный перелом локтевого сустава, он водило, накачивал колесо для «КаМАЗа», вылетело стопорное кольцо (что это такое?) – сначала ухнуло по кирпичной стене гаража, а потом, с отскока, по рукам. Правда, за него контора платит – несчастье случилось на производстве и в рабочее время.
Любой осложнённый перелом тянет на дорого. Нога может потянуть и на шесть «штук», и на все пятьдесят. А замена сустава – полтораста. Должно, и голову заменят, только шевели карманом. Ну и ежели привык к комфорту и денег полно, можешь жить в отдельной палате, с телефоном и телевизором, а не слушать храп и стоны, как сейчас, в казарме на шестерых страдальцев, но это будет стоить как номер в гостинице, а добавишь – станет дежурить с тобой персональная сиделка…
Лекция заканчивается зевком и сентенцией: «Короче, есть «бабки» – болей себе на здоровье».
Сосед вскоре начинает размеренно сопеть. Я лежу, борюсь с болью и посасываю пиво, всё же молодец Санька, правда, сорт не мой, не люблю «Медовое».
Ночью к нам привозят ещё двоих. Одного сбила машина недалеко от моего дома, на Марковцева, двойной перелом голени, а другой мой знакомый чернявый. Оказывается, он упал с крыши частного дома, пытался прочистить дымоход – в результате сломаны ребра и смещён позвонок.
Сбитого машиной ругают за грязные ноги. Дескать, мыться почаще надо. Он не соображает, что ответить – когда мужика шарахнуло, пришлось лететь кувырком, в воздухе разулся и потом сучил босиком по грязи, немудрено запачкаться – но он упорно доказывает, что только вчера мылся в ванной и что ноги должны быть чистыми.
Наконец, его тоже подвешивают и оставляют в покое. Сбитый машиной на время затихает, потом начинает бормотать, вздыхать и наконец просит воды – вместе с новокаином отходит похмелье. Сергей ворчит, но приносит, он единственный ходячий в палате.
Которого с рёбрами, этот смуглый и сплошь в чёрной волосне, кладут на «гамак», на полоску кордовой ткани, растягиваемой с двух сторон грузами, – для коррекции позвоночника. Страшно неудобно уже по виду. Парень стонет и бормочет («О, алла!») ночь напролёт.
Под утро привозят последнего, шестого. Парнишка лет двадцати с мелочью. Проникающее ножевое ранение. Сегодня наша (уже «наша», быстро прижился!) больница дежурная и сюда везут покалеченных со всего города и даже пригорода. Парень, к примеру, пострадал в гостях у бабушки, в деревне – не понравился пьяному аборигену и тот, ни с того, ни с сего, истыкал его кухонным ножом.
Пацан после армии. Служил в Юргинской бригаде, в Дагестане и Чечне. Ни царапины. А дома залетел по полной программе. Ему сегодня тяжко. Но выздоровеет он быстрее всех, ничего из жизненно важных органов не задето – не пройдёт и недели, как выпишут. Азербайджанец сбежит сам, устав валяться на «гамаке». Прямо в гипсовом корсете снимется домой – говорит, что продаст золото, сто граммов, и рванет в Баку жениться, обиделся на нынешнюю жену, которая не сразу пришла его навестить. Кстати, с нынешней женой, от которой трое детей, развода не будет, им не положено, просто запишет в нелюбимые, а ласкать и холить станет другую. «Если б я был султан, я б имел трёх жён», - азербайджанский семейный вопрос состоит лишь в том, сколько жён ты сможешь обеспечить.
Утро начинается в шесть часов с градусника. Вроде и нога переломана, но температура едва дотягивает до 36, значит нормальная. Потом уборка. Потом укалывают кого положено. «У вас своё обезболивающее?» – это вопрос ко мне. Нет у меня ничего своего. Сосед советует: «Пускай жена купит «кетанов» в амбулах, здесь аптека есть, хорошо помогает».
«Кому умываться?» – это нам, лежачим, приносят тазик и поливальничек. Кряхтя умываюсь одной рукой.
Завтрак. Давненько не ел перловой каши.
Мало-помалу знакомимся. Сосед в углу – Николай, у него такая же травма, как у меня, только дело было ночью и пришлось метров полтораста идти, всё повывихивал и повыворачивал. Хорошо, что подвыпивши был, как раз после дня рождения сына, пьяный многое может, а трезвый не дошёл бы и замерз на снегу. Порезанный Саша отвечает на вопросы едва слышным голосом, но молодец – оклемался за ночь. Азербайджанец спит, храпя беззубым ртом. Сбитого машиной зовут Геннадий, мужик примерно моих лет. Приподнимается и рассматривает ногу: «Это что же, насквозь, что ли, спица? Ну, блин дают…»
Так и будем теперь валяться и ждать операции.
Врачебный обход мимолётен: «Как ремонтироваться будем?» Николай просит подождать с гипсом – ему на работе должны зарплату за три месяца, вроде обещают отдать и деньги на «имплантант» появятся. У Геннадия сломанная кость встала как-то не так. Доктор без раздумий берётся за ногу и выправляет. Геннадий отчаянно матерится. Доктор ухмыляется в бороду: «Ничего, ничего».
Меня тыкает пальцем в ногу. «Отёк», - буркает сестре. Что-то назначается против отёка. Сестра оставляет на тумбочке бумажку – надо заплатить по добровольному (ага, именно – добровольному) медицинскому страхованию столько-то рублей, купить бинты и флакон гепарина – это лекарство, говорят, препятствует тромбозу, рассказывают, что один парень «крякнул» из-за оторвавшегося тромба, а дело уже шло почти на поправку.
Сумма за «имплантант» и операцию – отдельно. И эту сумму мне сообщает шеф – вот он заходит в палату, розовенький с утреннего холода, в руке «мобильник»: «А ну, кому, мужики, позвонить?» – выйдет не так уж много. Видно, не столь сложный случай.
…Шесть дней проходит в полусне и разговорах. Когда в кучу собирается несколько взрослых мужиков, они разом превращаются в мальчишек. Анекдоты, травля, небывальщины про охоту и рыбалку, рассказы об армии, все, оказывается, служили – палата то и дело взрывается смехом. Ну, время от времени прихлынет боль – покряхтим, попросим сестричку уколоть и опять травля.
Серёгу переводят в соседнюю палату. На его место ложится наголо бритый молодец атлетического вида. Зовут Женя. «Хоккеист, что ли?» – интересуюсь. «Боксёр. Но уже не выступаю». Молодец порвал мениски на тренировке. Сразу на операцию. После, пьяный от наркоза (после наркоза все ведут себя по-разному – из иного такое дерьмо прёт, ого!) рассказывает анекдоты и поёт песни.
На следующий день к Жене косяком идут друганы. И одна девица с умопомрачительной фигурой – вся палата уважительно замолкает…
Вообще-то хорошо развлекают приходы родни и друзей. Посещения с одиннадцати до часу – утром, и с четырёх до семи – вечером. К урочному часу напрягаешься и ждёшь, авось кто заглянет. Хорошо, что больница в самом центре города, а не на окраине. Кстати, наша больница считается лучшей (но, по мнению Сани, работающего в другой больнице, самой дорогой в городе), а про окраинные ходят страшные легенды – те, мол, работают на кладбище, народ там только и делает, что мрёт.
Наше житьё, впрочем, тоже не сахар. Дело даже не в болезни, а в том, что ты неходячий. Вот Серёга потягивается с утра и, надевая штаны, бормочет: «Ну, чо, блин, поссать, что ли, сходить?», - на что мы весело матюгаемся, потому что для нас самостоятельный поход в туалет – дело отдалённого светлого будущего, наш удел – пластиковые бутылочки и классическая «утка», воспользоваться которой в подвешенном положении настоящий подвиг. Моральный (днём садиться на неё мешает стеснение, поэтому все дела происходят ночью) и физический (после этой элементарной физиологической акции, в нормальной жизни приносящей удовольствие и облегчение, отваливаешься на подушку в поту и полном изнеможении).
Помаленьку решаются финансовые проблемы. Деньги за «имплантант» (жена распечатала «заначку»), за наркоз, за что-то ещё (опять-таки в порядке «добровольного» страхования) внесены и, возможно, в понедельник, сразу после Пасхи, меня будут оперировать. Соседи подначивают: «Ты не забудь спросить, опохмелились они после праздника или нет, а то засунут вместо «имплантанта» авторучку и вообще накроят чего-нибудь не так».
Серёга, кстати сказать, демонстрирует свой, уже отработавший «имплантант» – из него эту довольно увесистую и блестящую, как бы никелированную железку (а может это титан?) с отверстиями по всей длине уже вынули и он взял её на память и в назидание товарищам…
Пасха проходит в гульбе. Валом валит народ в больницу. Говорят, что в раздевалке очереди. А в больничном православном храме – праздничная служба и там, говорят, тоже народу пушкой не пробить.
Все посетители чего-то тащат. Мы и так не дураки пожрать (еда – естественный наркотик, отвлекающий от боли, поэтому в палате все постоянно что-то жуют), а тут пир на весь мир. Не без спиртного – сегодня на это медперсонал закрывает глаза, Пасха, вон и престарелая санитарка, протанцевав со шваброй посереди палаты, не отказывается от стопарика и крашеного яичка на закуску. Короче говоря, гулянка.
В которой не участвую только я. И не потому, что неохота, а потому, что завтра операция и мне нельзя ни есть, ни пить.
Перед главным больничным событием все ведут себя по-разному. Серега говорит, что первый раз не волновался совершенно, давление 120 на 80, даже врачи удивились. Перед повторными операциями, в нём копались несколько раз – локтевой или коленный сустав самое сложное устройство в человеке, мандраж, правда, был.
Парень с аппаратом Елизарова на сломанной ноге (эдакие кольца на воткнутых в кость штырях), сменивший убежавшего в Баку азербайджанца, рассказывает, что дрожал, словно осиновый лист. «Сам не пойму, отчего».
У меня в голове вспыхивают разные мрачные истории. Усиленно отгоняю их и настраиваюсь на спокойствие. Настолько преуспеваю в этом деле, что ночью высыпаюсь и открываю глаза бодрым и, насколько это возможно в положении лежачего больного, весёлым. Даже чищу зубы и жалею, что нельзя побриться, ну, ничего, как встану на костыли, первым делом к зеркалу и раковине, что в углу палаты. Мне уже и бритвенные принадлежности Таня принесла из дому.
Полпонедельника проходит в голодовке и ожидании. Где-то около обеда приходит сестричка с извинениями: оказывается, с двух до четырёх – плановое отключение электроэнергии (и до нас докатилось), последней операции, то есть моей, не будет, зато завтра вы, мол, пойдёте в первую очередь.
Лежу малость оглушённый – так, бляха-муха, настраивался и вот тебе.
Заходит анестезиолог. Рассказывает, что со мной будет делать. Анестезия представляет из себя укол в позвоночный столб. Задница и ноги «отстёгиваются», боли не будет.
Следом заходит хирург. Сергей в почтении вытягивается у койки – да это ж САМ! «Ну, ты, корреспондент, даёшь, вот что значит известный человек, САМ кого попало не оперирует», - комментирует он высокое посещение.
А я-то не знаю. Ну, стоит мужичок в белом халате и очках, рассказывает нечто про мою кость, употребляя при этом слово «конгруэнтный», о значении которого я только догадываюсь (то ли «переходящий», то ли «совпадающий»), а о его регалиях вообще не ведаю и потому нагло (раздражение из-за отложенной операции никак не проходит) спрашиваю, мол, вы-то, конечно, заместитель главного врача, но хирург-то хороший или как? А он скромно так отвечает, что вообще-то оперирует каждый день и вроде того, что методику эту швейцарскую теперь уже иностранным коллегам преподаёт – такой вот, значит, накопил сибирский опыт, где дворники сплошь халтурщики.
Ладно, завтра посмотрим.
Снова ни пить, ни есть и обязательно «сходить на горшок», чёрт бы его побрал…
Очередное утро как всегда начинается в шесть. Мне бреют ногу. Насухую. Положено брить именно утром – если с вечера, то на месте разреза может возникнуть прыщик и тогда, дескать, нагноение. Почему прыщики не возникают после операции – на этот вопрос, как водится, ответа нет.
От завтрака отворачиваюсь. Подначки сотоварищей отвергаю – что-то мне сегодня не по себе. Подвозят каталку. С ноги снимается груз и я пересаживаюсь на неё. Я голый, «мужское достоинство» жалко сморщилось в гриб-сморчок, вокруг молоденькие девчонки, но никакого стеснения – всё стеснение выболело.
В операционной холодно – работает кондиционер. Включена кварцевая лампа, сейчас её вырубят. Подходит знакомый анестезиолог: «Я буду рассказывать обо всём, что делаю», - и это мне нравится, что ни говори, а профессиональное любопытство и тут не оставляет.
Предлагает сесть на каталке и нагнуться: «Будет укол повыше крестца. Если «стрельнет», скажите». Энергичный нажим внизу спины. Не больно, никуда не стреляет. Лежу пару минут, пока сестра ищет вену – мне поставят капельницу. Вены, как всегда, попрятались со страху. Наконец, находится. «Можете пересесть на стол?» Нет, уже не могу – начиная от тазовых костей во мне разливается тепло и мир. Меня переваливают на стол и начинают закрывать простынями. Простынки, похоже, видали виды и не раз прошли через автоклав – серенькие и мятые (отбеливателем «Ася» в нашей больнице, видать, не пользуются)…
Свободную руку привязывают бинтиком к специальному ушку. Смотрю на бинтик скептически, мне его порвать – раз плюнуть, но молчу. «Можно мыться!» – это анестезиолог говорит хирургу. «Мыться» по-ихнему значит готовиться к операции, куда, впрочем, входит и простое мытьё рук с мылом.
Помылись. Хирург и операционная сестра возятся в изножье: «Чувствуете ногу?» Прикосновения чувствую. «А боли не будет». Ладно.
С моей увечной конечностью что-то делают. Не то мажут, не то моют. Спокойно. Только подташнивает. «Ничего, пройдёт. Это из-за того, что упало давление – при такой анестезии это норма». Тошнота тут же проходит. В тазик что-то звякает: «Почувствовали боль, когда я вынимал спицу?» Нет, ничего не почувствовал, ни боли, ни даже щекотки. Мне хорошо.
А хирургическая бригада работает. Чем-то поскрипывают и постукивают. Время от времени звенит дрель. Это они мне «имплантант» вставляют и прикручивают его на шурупы – догадливый я, однако!
Всё кончается быстро. Сначала меня везут в «гипсовую» - наложить «лангету». «Чтоб ступня не отвалилась», - шутит хирург. Потом еду «домой» – в палату. С порога показываю большой палец: зашибись, мужики!
Онемение в нижней части тела отходит к вечеру. И вот я уже сажусь в постели – первая осуществленная мечта. Потом осторожно спускаю ноги с больничной койки (бинты малость подмокли от крови). Подтягиваю костыли и вот уже стою на одной ноге. Первый прыжок (медперсонал метко зовёт нас «кузнечиками») – иду, ёлки-палки! Радостный хохот. Хохочу я и за мной вся палата.
Заглядывает улыбающаяся сестричка: «Чо, крыша поехала?»
Малость поехала. Потому что пик перевалили, теперь дело пойдёт легче. И хотя на больную ногу никакой нагрузки ещё шесть недель (господи, полтора месяца на костылях!), а до полного выздоровления целое лето, как минимум, самое неприятное позади.
…Будьте осторожнее, господа, на весенних тротуарах, вы не в Европе.
Вопрос санитарки: «Можешь перебраться на кровать?» Да запросто. «Снимите, пожалуйста, трусы». Э, так не договаривались. «Снимай, снимай. Надо». Снимаю, оставаясь в одной донельзя измятой рубашоночке и становлюсь бесправным, делай со мной, что хошь. Приехал прилично одетым и почти здоровым гражданином, обломанная конечность и грязные штаны не в счёт, стал голым и больным.
Ногу укладывают на какую-то фигурную фиговину из арматуры с блоками. К скобе, что на пятке, через блочок привешивается груз – вот и пригодилась. Всё это называется – «вытяжка». Так придётся лежать несколько дней – пока опухоль не спадёт.
Нянечка приносит пластиковую бутылку с дыркой в боку: «Это твой туалет, сюда мочиться будешь. А по-большому тебе пока не надо – по первости долго не надо». Сестра вкалывает анальгин и тушит свет в палате. Поздно уже, часов одиннадцать. А случилось всё где-то около шести. Ну, самое раннее в пять.
«Куришь? - спрашивает некто слева. – Не кури, тут больница». Не курю я уже лет десять. Который слева успокаивается: «Сергей меня зовут. Деньги есть?» Говорю, мол, есть маленько, в сумке. «Да я не про то. На операцию деньги есть? Как заплатишь – тебя в операционную, вставят железку в ногу, закрепят шурупами по швейцарской технологии и через неделю иди домой, жди пока хрящ нарастёт и окостенеет. А денег нет – гипс на полгода. Короче, шевели карманом».
Сам он залетел на крупную сумму – у него сложный перелом локтевого сустава, он водило, накачивал колесо для «КаМАЗа», вылетело стопорное кольцо (что это такое?) – сначала ухнуло по кирпичной стене гаража, а потом, с отскока, по рукам. Правда, за него контора платит – несчастье случилось на производстве и в рабочее время.
Любой осложнённый перелом тянет на дорого. Нога может потянуть и на шесть «штук», и на все пятьдесят. А замена сустава – полтораста. Должно, и голову заменят, только шевели карманом. Ну и ежели привык к комфорту и денег полно, можешь жить в отдельной палате, с телефоном и телевизором, а не слушать храп и стоны, как сейчас, в казарме на шестерых страдальцев, но это будет стоить как номер в гостинице, а добавишь – станет дежурить с тобой персональная сиделка…
Лекция заканчивается зевком и сентенцией: «Короче, есть «бабки» – болей себе на здоровье».
Сосед вскоре начинает размеренно сопеть. Я лежу, борюсь с болью и посасываю пиво, всё же молодец Санька, правда, сорт не мой, не люблю «Медовое».
Ночью к нам привозят ещё двоих. Одного сбила машина недалеко от моего дома, на Марковцева, двойной перелом голени, а другой мой знакомый чернявый. Оказывается, он упал с крыши частного дома, пытался прочистить дымоход – в результате сломаны ребра и смещён позвонок.
Сбитого машиной ругают за грязные ноги. Дескать, мыться почаще надо. Он не соображает, что ответить – когда мужика шарахнуло, пришлось лететь кувырком, в воздухе разулся и потом сучил босиком по грязи, немудрено запачкаться – но он упорно доказывает, что только вчера мылся в ванной и что ноги должны быть чистыми.
Наконец, его тоже подвешивают и оставляют в покое. Сбитый машиной на время затихает, потом начинает бормотать, вздыхать и наконец просит воды – вместе с новокаином отходит похмелье. Сергей ворчит, но приносит, он единственный ходячий в палате.
Которого с рёбрами, этот смуглый и сплошь в чёрной волосне, кладут на «гамак», на полоску кордовой ткани, растягиваемой с двух сторон грузами, – для коррекции позвоночника. Страшно неудобно уже по виду. Парень стонет и бормочет («О, алла!») ночь напролёт.
Под утро привозят последнего, шестого. Парнишка лет двадцати с мелочью. Проникающее ножевое ранение. Сегодня наша (уже «наша», быстро прижился!) больница дежурная и сюда везут покалеченных со всего города и даже пригорода. Парень, к примеру, пострадал в гостях у бабушки, в деревне – не понравился пьяному аборигену и тот, ни с того, ни с сего, истыкал его кухонным ножом.
Пацан после армии. Служил в Юргинской бригаде, в Дагестане и Чечне. Ни царапины. А дома залетел по полной программе. Ему сегодня тяжко. Но выздоровеет он быстрее всех, ничего из жизненно важных органов не задето – не пройдёт и недели, как выпишут. Азербайджанец сбежит сам, устав валяться на «гамаке». Прямо в гипсовом корсете снимется домой – говорит, что продаст золото, сто граммов, и рванет в Баку жениться, обиделся на нынешнюю жену, которая не сразу пришла его навестить. Кстати, с нынешней женой, от которой трое детей, развода не будет, им не положено, просто запишет в нелюбимые, а ласкать и холить станет другую. «Если б я был султан, я б имел трёх жён», - азербайджанский семейный вопрос состоит лишь в том, сколько жён ты сможешь обеспечить.
Утро начинается в шесть часов с градусника. Вроде и нога переломана, но температура едва дотягивает до 36, значит нормальная. Потом уборка. Потом укалывают кого положено. «У вас своё обезболивающее?» – это вопрос ко мне. Нет у меня ничего своего. Сосед советует: «Пускай жена купит «кетанов» в амбулах, здесь аптека есть, хорошо помогает».
«Кому умываться?» – это нам, лежачим, приносят тазик и поливальничек. Кряхтя умываюсь одной рукой.
Завтрак. Давненько не ел перловой каши.
Мало-помалу знакомимся. Сосед в углу – Николай, у него такая же травма, как у меня, только дело было ночью и пришлось метров полтораста идти, всё повывихивал и повыворачивал. Хорошо, что подвыпивши был, как раз после дня рождения сына, пьяный многое может, а трезвый не дошёл бы и замерз на снегу. Порезанный Саша отвечает на вопросы едва слышным голосом, но молодец – оклемался за ночь. Азербайджанец спит, храпя беззубым ртом. Сбитого машиной зовут Геннадий, мужик примерно моих лет. Приподнимается и рассматривает ногу: «Это что же, насквозь, что ли, спица? Ну, блин дают…»
Так и будем теперь валяться и ждать операции.
Врачебный обход мимолётен: «Как ремонтироваться будем?» Николай просит подождать с гипсом – ему на работе должны зарплату за три месяца, вроде обещают отдать и деньги на «имплантант» появятся. У Геннадия сломанная кость встала как-то не так. Доктор без раздумий берётся за ногу и выправляет. Геннадий отчаянно матерится. Доктор ухмыляется в бороду: «Ничего, ничего».
Меня тыкает пальцем в ногу. «Отёк», - буркает сестре. Что-то назначается против отёка. Сестра оставляет на тумбочке бумажку – надо заплатить по добровольному (ага, именно – добровольному) медицинскому страхованию столько-то рублей, купить бинты и флакон гепарина – это лекарство, говорят, препятствует тромбозу, рассказывают, что один парень «крякнул» из-за оторвавшегося тромба, а дело уже шло почти на поправку.
Сумма за «имплантант» и операцию – отдельно. И эту сумму мне сообщает шеф – вот он заходит в палату, розовенький с утреннего холода, в руке «мобильник»: «А ну, кому, мужики, позвонить?» – выйдет не так уж много. Видно, не столь сложный случай.
…Шесть дней проходит в полусне и разговорах. Когда в кучу собирается несколько взрослых мужиков, они разом превращаются в мальчишек. Анекдоты, травля, небывальщины про охоту и рыбалку, рассказы об армии, все, оказывается, служили – палата то и дело взрывается смехом. Ну, время от времени прихлынет боль – покряхтим, попросим сестричку уколоть и опять травля.
Серёгу переводят в соседнюю палату. На его место ложится наголо бритый молодец атлетического вида. Зовут Женя. «Хоккеист, что ли?» – интересуюсь. «Боксёр. Но уже не выступаю». Молодец порвал мениски на тренировке. Сразу на операцию. После, пьяный от наркоза (после наркоза все ведут себя по-разному – из иного такое дерьмо прёт, ого!) рассказывает анекдоты и поёт песни.
На следующий день к Жене косяком идут друганы. И одна девица с умопомрачительной фигурой – вся палата уважительно замолкает…
Вообще-то хорошо развлекают приходы родни и друзей. Посещения с одиннадцати до часу – утром, и с четырёх до семи – вечером. К урочному часу напрягаешься и ждёшь, авось кто заглянет. Хорошо, что больница в самом центре города, а не на окраине. Кстати, наша больница считается лучшей (но, по мнению Сани, работающего в другой больнице, самой дорогой в городе), а про окраинные ходят страшные легенды – те, мол, работают на кладбище, народ там только и делает, что мрёт.
Наше житьё, впрочем, тоже не сахар. Дело даже не в болезни, а в том, что ты неходячий. Вот Серёга потягивается с утра и, надевая штаны, бормочет: «Ну, чо, блин, поссать, что ли, сходить?», - на что мы весело матюгаемся, потому что для нас самостоятельный поход в туалет – дело отдалённого светлого будущего, наш удел – пластиковые бутылочки и классическая «утка», воспользоваться которой в подвешенном положении настоящий подвиг. Моральный (днём садиться на неё мешает стеснение, поэтому все дела происходят ночью) и физический (после этой элементарной физиологической акции, в нормальной жизни приносящей удовольствие и облегчение, отваливаешься на подушку в поту и полном изнеможении).
Помаленьку решаются финансовые проблемы. Деньги за «имплантант» (жена распечатала «заначку»), за наркоз, за что-то ещё (опять-таки в порядке «добровольного» страхования) внесены и, возможно, в понедельник, сразу после Пасхи, меня будут оперировать. Соседи подначивают: «Ты не забудь спросить, опохмелились они после праздника или нет, а то засунут вместо «имплантанта» авторучку и вообще накроят чего-нибудь не так».
Серёга, кстати сказать, демонстрирует свой, уже отработавший «имплантант» – из него эту довольно увесистую и блестящую, как бы никелированную железку (а может это титан?) с отверстиями по всей длине уже вынули и он взял её на память и в назидание товарищам…
Пасха проходит в гульбе. Валом валит народ в больницу. Говорят, что в раздевалке очереди. А в больничном православном храме – праздничная служба и там, говорят, тоже народу пушкой не пробить.
Все посетители чего-то тащат. Мы и так не дураки пожрать (еда – естественный наркотик, отвлекающий от боли, поэтому в палате все постоянно что-то жуют), а тут пир на весь мир. Не без спиртного – сегодня на это медперсонал закрывает глаза, Пасха, вон и престарелая санитарка, протанцевав со шваброй посереди палаты, не отказывается от стопарика и крашеного яичка на закуску. Короче говоря, гулянка.
В которой не участвую только я. И не потому, что неохота, а потому, что завтра операция и мне нельзя ни есть, ни пить.
Перед главным больничным событием все ведут себя по-разному. Серега говорит, что первый раз не волновался совершенно, давление 120 на 80, даже врачи удивились. Перед повторными операциями, в нём копались несколько раз – локтевой или коленный сустав самое сложное устройство в человеке, мандраж, правда, был.
Парень с аппаратом Елизарова на сломанной ноге (эдакие кольца на воткнутых в кость штырях), сменивший убежавшего в Баку азербайджанца, рассказывает, что дрожал, словно осиновый лист. «Сам не пойму, отчего».
У меня в голове вспыхивают разные мрачные истории. Усиленно отгоняю их и настраиваюсь на спокойствие. Настолько преуспеваю в этом деле, что ночью высыпаюсь и открываю глаза бодрым и, насколько это возможно в положении лежачего больного, весёлым. Даже чищу зубы и жалею, что нельзя побриться, ну, ничего, как встану на костыли, первым делом к зеркалу и раковине, что в углу палаты. Мне уже и бритвенные принадлежности Таня принесла из дому.
Полпонедельника проходит в голодовке и ожидании. Где-то около обеда приходит сестричка с извинениями: оказывается, с двух до четырёх – плановое отключение электроэнергии (и до нас докатилось), последней операции, то есть моей, не будет, зато завтра вы, мол, пойдёте в первую очередь.
Лежу малость оглушённый – так, бляха-муха, настраивался и вот тебе.
Заходит анестезиолог. Рассказывает, что со мной будет делать. Анестезия представляет из себя укол в позвоночный столб. Задница и ноги «отстёгиваются», боли не будет.
Следом заходит хирург. Сергей в почтении вытягивается у койки – да это ж САМ! «Ну, ты, корреспондент, даёшь, вот что значит известный человек, САМ кого попало не оперирует», - комментирует он высокое посещение.
А я-то не знаю. Ну, стоит мужичок в белом халате и очках, рассказывает нечто про мою кость, употребляя при этом слово «конгруэнтный», о значении которого я только догадываюсь (то ли «переходящий», то ли «совпадающий»), а о его регалиях вообще не ведаю и потому нагло (раздражение из-за отложенной операции никак не проходит) спрашиваю, мол, вы-то, конечно, заместитель главного врача, но хирург-то хороший или как? А он скромно так отвечает, что вообще-то оперирует каждый день и вроде того, что методику эту швейцарскую теперь уже иностранным коллегам преподаёт – такой вот, значит, накопил сибирский опыт, где дворники сплошь халтурщики.
Ладно, завтра посмотрим.
Снова ни пить, ни есть и обязательно «сходить на горшок», чёрт бы его побрал…
Очередное утро как всегда начинается в шесть. Мне бреют ногу. Насухую. Положено брить именно утром – если с вечера, то на месте разреза может возникнуть прыщик и тогда, дескать, нагноение. Почему прыщики не возникают после операции – на этот вопрос, как водится, ответа нет.
От завтрака отворачиваюсь. Подначки сотоварищей отвергаю – что-то мне сегодня не по себе. Подвозят каталку. С ноги снимается груз и я пересаживаюсь на неё. Я голый, «мужское достоинство» жалко сморщилось в гриб-сморчок, вокруг молоденькие девчонки, но никакого стеснения – всё стеснение выболело.
В операционной холодно – работает кондиционер. Включена кварцевая лампа, сейчас её вырубят. Подходит знакомый анестезиолог: «Я буду рассказывать обо всём, что делаю», - и это мне нравится, что ни говори, а профессиональное любопытство и тут не оставляет.
Предлагает сесть на каталке и нагнуться: «Будет укол повыше крестца. Если «стрельнет», скажите». Энергичный нажим внизу спины. Не больно, никуда не стреляет. Лежу пару минут, пока сестра ищет вену – мне поставят капельницу. Вены, как всегда, попрятались со страху. Наконец, находится. «Можете пересесть на стол?» Нет, уже не могу – начиная от тазовых костей во мне разливается тепло и мир. Меня переваливают на стол и начинают закрывать простынями. Простынки, похоже, видали виды и не раз прошли через автоклав – серенькие и мятые (отбеливателем «Ася» в нашей больнице, видать, не пользуются)…
Свободную руку привязывают бинтиком к специальному ушку. Смотрю на бинтик скептически, мне его порвать – раз плюнуть, но молчу. «Можно мыться!» – это анестезиолог говорит хирургу. «Мыться» по-ихнему значит готовиться к операции, куда, впрочем, входит и простое мытьё рук с мылом.
Помылись. Хирург и операционная сестра возятся в изножье: «Чувствуете ногу?» Прикосновения чувствую. «А боли не будет». Ладно.
С моей увечной конечностью что-то делают. Не то мажут, не то моют. Спокойно. Только подташнивает. «Ничего, пройдёт. Это из-за того, что упало давление – при такой анестезии это норма». Тошнота тут же проходит. В тазик что-то звякает: «Почувствовали боль, когда я вынимал спицу?» Нет, ничего не почувствовал, ни боли, ни даже щекотки. Мне хорошо.
А хирургическая бригада работает. Чем-то поскрипывают и постукивают. Время от времени звенит дрель. Это они мне «имплантант» вставляют и прикручивают его на шурупы – догадливый я, однако!
Всё кончается быстро. Сначала меня везут в «гипсовую» - наложить «лангету». «Чтоб ступня не отвалилась», - шутит хирург. Потом еду «домой» – в палату. С порога показываю большой палец: зашибись, мужики!
Онемение в нижней части тела отходит к вечеру. И вот я уже сажусь в постели – первая осуществленная мечта. Потом осторожно спускаю ноги с больничной койки (бинты малость подмокли от крови). Подтягиваю костыли и вот уже стою на одной ноге. Первый прыжок (медперсонал метко зовёт нас «кузнечиками») – иду, ёлки-палки! Радостный хохот. Хохочу я и за мной вся палата.
Заглядывает улыбающаяся сестричка: «Чо, крыша поехала?»
Малость поехала. Потому что пик перевалили, теперь дело пойдёт легче. И хотя на больную ногу никакой нагрузки ещё шесть недель (господи, полтора месяца на костылях!), а до полного выздоровления целое лето, как минимум, самое неприятное позади.
…Будьте осторожнее, господа, на весенних тротуарах, вы не в Европе.
Назад |