– Ты лучше, браток, дай закурить. А потом хвалить будешь… Да, собственно, и хвалить нас не за что. Мы так всегда привыкли работать. Ежели за каждый чих будешь благодарить – без ветра закачаешься.
Было видно, что Глен почти ничего не понял из сказанного Ворониным, но сигаретку достать из пачки все же догадался…
Когда монтажники впервые увидели чертежи конструкций доменного и мартеновского цехов, у всех возник один вопрос: где взять столько людей для работ на высоте почти в шестьдесят метров? Где найти не только смельчаков, но и умельцев, которые поднимутся по лесам и на головокружительной высоте будут собирать железные конструкции, невзирая на лютый ветер, стужу и ливень? Тут ведь целая армия нужна!
Вот тогда-то и взялся за дело Иван Андреевич Воронин. Он знал, что металлические конструкции для доменного цеха и кауперов изготовляются на Донецком заводе. Потому первым делом он попросил Бардина написать на завод письмо с просьбой соединить элементы там – настолько, чтобы они целиком поместились на железнодорожные платформы.
– Им на заводе раз плюнуть, а нам долбиться на такущей высоте совсем не с руки.
– А как мы их туда водрузим, Андреич, ты подумал? – спросил Бардин.
– А вот тут, товарищ Бардин, дайте мне самому разобраться. Я ж не враг – ни себе, ни советскому народу. Щас как раз в самое время компрессор подоспел. Мы теперь вместо полусотни будем давать по двести заклепок на душу.
Бардин знал, что готовых специалистов у Воронина почти ноль. Поинтересовался осторожно:
– А наверху все сам делать будешь?
– Хе-хе! – ухмыльнулся кривым ртом Воронин. – А они на что? – и кивнул на целый отряд недавно прибывших на стройку колхозников из-под Барабинска.
Это пополнение еще вчера позабавило Воронина. Со смехом он рассказывал своим помощникам, как мужики осматривали привезенный на опробование новый компрессор.
Один дедок долго поглаживал холодный металл, потом спросил:
– Это что за чуда такая?
– Это, мил человек, новая домна.
– А стоять она где у вас будет?
– Где захочешь – там ее и место. Можно на горе… А захочешь – и возле речки поставим…
Бардин дослушал до конца байку Воронина, покачал головой и пошел дальше. Он знал, что эти мечтающие полетать на аэроплане деревенские мужики скоро привыкнут к любой высоте, начнут осваивать азы монтажных работ, а потом и с пневмомолотками будут ставить невиданные рекорды. Не то что некоторые блатноватые хлопчики из больших городов, которые здесь, на стройке, без дрожи в коленках выше пупа залезть не могут… Некоторые вообще прибывают с поддельными документами: как же, большой специалист, на денежное место претендует! А копнешь – он где-нибудь на Сухаревке семечками торговал.
Но и это бы ничего. Особенно мучил другой вопрос. Понаехало столько народу, что его уже не просеешь никаким ситом. Вроде все свои люди, советские. А вот попадаются же и просто пакостники, и настоящие вредители.
Больше месяца не выходил из головы случай с металлической трубой для отвода газов. Поставить такое устройство – дело нехитрое. Для Воронина так и вовсе не работа, а удовольствие. Тридцатиметровую железяку диаметром ровно метр он обязался выставить за считаные часы. Но тут вмешались непредвиденные обстоятельства.
Бригада такелажников была в сборе с самого утра. Воронин, как всегда, распорядился приготовить тросы, лебедки, вспомогательные стойки, распорки и укосины. Мелом на трубе разметил места, где ее обхватят тяги придуманной им же конструкции. К обеду начался подъем. И надо же: вдруг откуда-то из-за горы с северной стороны налетел такой ветер, что трубу, поднятую почти наполовину, стало раскачивать, как лодку на большой волне.
Бардин приказал остановить подъем.
– Иван Павлович, но ее же сейчас сорвет! – жалобно прокричал Воронин. – Пропадет большой труд. Это что ж такое?!
– Ты пойми, Андреич, если будем вошкаться дальше, можем погубить людей. Я не вправе подставлять их под верную смерть.
А ветер не стихал. Наоборот, казалось, что неведомая сила где-то еще злее раздувает сатанинские мехи. Наступала ночь, а урагану не было ни конца, ни края. Только в самую полночь унялся – так же внезапно, как и возник. Но к тому моменту уже дали отмашку оставить все до утра.
Утро выдалось безоблачным, радостным, обещавшим успех в деле.
Воронин поплевал на ладони. Улыбнулся искривленным ртом:
– Ну, ребятишки, не посрамим свой ударный тру…
И не успел закончить фразу. С пронзительным звоном лопнул трос, хрястнули укосины. Сорвало с места одну из лебедок. Труба с грохотом рухнула на то место, где лежала раньше…
Воронин не мог понять, что произошло. Невидящим взглядом выискивал виновника происшедшего, на ком-то надо было сорвать зло.
Бардин, стоявший в стороне, поспешил к главному такелажнику:
– Андреич, разберемся, не кипятись…
Разобрались быстро. Оказалось, что ночью кто-то надрезал напильником главный тянущий трос. Как только заработала лебедка, нити троса полопались. Авария произошла по чьему-то подлому расчету.
Получалось, что рядом живет и действует не просто какой-то дурень, а настоящий тайный враг. Враг народа. И его личный враг. Это и мучило Бардина.
КУЗНЕЦК. 1931. ЛЮБОВЬ И ЖЕНЩИНЫ
Иван Павлович не мог припомнить, как этот старый журнал оказался в его кабинете. Взял в руки, полистал. И обнаружил любопытную статью, описывающую нравы новой России. Опубликована еще при Колчаке, журналист разоблачал действия советских властей на местах. И выбрал почему-то женскую тему.
Бардин пробежал взглядом по тексту и невольно улыбнулся. Было написано, что женщины изымаются из частного владения и объявляются достоянием всего трудового народа. Желающий воспользоваться экземпляром этого достояния обязан предоставить удостоверение о принадлежности к трудовому классу. Мужчины, не имеющие отношения к трудовому народу, могут пользоваться женщинами при условии отчисления в трудовой фонд одной тысячи рублей. Все младенцы принадлежат исключительно государству, они из роддома должны передаваться в приют…
Вспомнилось, как в первые дни советской власти молодые люди в Енакиеве организовывали митинги и с лозунгами «Даешь дешевую женщину!» напористо вышагивали по улицам. А еще лет пять назад в среде молодежи модной была «теория стакана воды». Она проповедовала полную свободу межполовых отношений, утверждала, что заняться любовью должно быть таким же простым и легким делом, как попить воды из стакана. От этой «теории» взбесилось немало юношей и девушек, многим она попортила жизнь…
Подобные идеи, близкие к возведению бытового разврата в общественную норму, конечно, нравились не всем. Власти спохватились и стали наводить порядок. Но, как это часто случалось, начались явные перегибы. Гражданам страны вдруг объяснили, что не может быть открытых отношений между мужчинами и женщинами. Некоторые ученые – специалисты в любовной сфере – даже пытались доказать, что у людей для этого нет никаких потребностей…
Бардин мысленно усмехнулся: в последнее время пошли две параллельные жизни: газетная и настоящая. В части интимных отношений СССР оказался страной, которая вполне устроила бы даже английских кальвинистов, так называемых пуритан. Их взор точно не смутила бы ни одна картинка или фотография в советской прессе. Здесь нет ни малейшего намека на какую-либо непристойность. Нет никаких полуобнаженных и тем более голых теток. И баста!
Не сказать, чтобы этот вопрос сильно волновал Бардина, но с недавнего времени все же приходил в голову. А началось все со случайного разговора с Нейманом, талантливым монтажником-американцем. В тот раз они остановились возле колонны прокатного цеха и наблюдали, как рабочие на десятиметровой высоте устанавливают подкрановый рельс.
Неожиданно Нейман произнес:
– У вас на строительстве почему-то очень мало женщин…
Нейман вполне сносно говорил по-русски, лишь изредка вставляя английские слова. Бардин привык к этому и не замечал огрехов в речи американца.
– Вы, мистер Нейман, по-своему правы, – без задней мысли ответил Иван Павлович. – Но заметьте: это только в самом начале мы категорически не принимали на работу женщин. Даже отказывали семейным людям в трудоустройстве. Потом поняли, что слишком крепко завернули гайки. Теперь у нас не только секретарши и машинистки сидят в конторах, но и много бетонщиц, арматурщиц и даже землекопов. Не говоря уже о тех, кто работает в пекарнях, банях, столовых…
По лицу Неймана скользнуло недоумение: неужели Бардин так наивен, не понимает сути вопроса?
– Я о другом, мистер Бардин.
– О чем же?
Теперь американцу стало ясно, что Бардин не лукавит и не уводит разговор в сторону. Но объяснять начал издалека:
– Вы же были в Штатах. Работали на нашем заводе «Гэри». Жаль, что мне с вами тогда не пришлось встретиться… Но это не главное. Вы, наверно, хорошо знаете, как строился завод?
– Еще бы! – радостно произнес Бардин. – Все плохое забывается, остается только хорошее… Великолепное современное предприятие! Вот только, по моему мнению, у него слишком уж долгая история строительства.
– Возможно. Но я не об этом, а о том, как он строился.
Нейман вглядывался в сухощавое лицо Бардина и удивлялся. Сколько ж чувств и ума скрывается в этом человеке! И все это еще не истрачено и может проявиться в ближайшем будущем.
– Хочу заметить, что сам завод, его цехи и оборудование были построены менее чем за три года. Но в общую продолжительность строительства сейчас относят и многое другое. Даже то, что вы у себя будете достраивать еще много лет после пуска… – Нейман поправил за ухом дужку очков. – Например, этого прокатного цеха.
– Неужели?
– Объясню свои слова. Ко времени непосредственного строительства, то есть к девятьсот шестому году, в район будущего завода было подведено больше ста километров автомобильных дорог и железнодорожных путей. Протянуты сети электричества, воды и газа. А еще построено почти полмиллиона квадратных метров жилья. У нас по асфальту ходил весь грузовой автотранспорт…
Нейман осекся. Он знал, что проблема дорог для русских неприятна, как мозоль на подошве ноги. А про асфальт вообще не стоило упоминать. Недавно на Кузнецкстрое покрыли асфальтом площадь возле заводоуправления. Люди восприняли это как чудо, невиданную роскошь. Перед тем как зайти на укатанную до блеска поверхность, разувались, шли босиком, а грязную обувь несли в руках. Недаром немец Хайт по этому случаю рассказывал анекдот о русском мужике, который приехал из глухой деревни. Тот поначалу с вилами кидался на паровоз, а чтоб погасить лампочку, дул на нее, как в стекло керосиновой лампы…
– Вывезено было десять миллионов кубических ярдов земли, – продолжил Нейман, – высушены болота, на озере Мичиган построена гавань, изменено русло местной реки… И уже в июле восьмого года первый рудовоз с железной рудой из Миннесоты прибыл на завод.
Бардин вспомнил: да, возле завода полукругом с южной стороны разросся целый город, где поселились многие семьи металлургов, а до этого проживали строители. Городок назвали по имени основателя компании, которая строила завод. Большинство работающих приезжало сюда на своих автомобилях и на электричке из Ист-Чикаго, Индиана-Харбор и даже из самого Чикаго, расположенного в полусотне километров. Когда из проходной завода вываливал поток мужчин, он делился на три части: одни спешили на электричку, другие – к своим авто, третьи направлялись в сторону заводского городка. И тут начиналось самое интересное…
Из набежавшего воспоминания его вывел голос Неймана:
– Вы, наверно, не знаете, мистер Бардин, что ко времени начала строительства завода было открыто почти двадцать заведений, где одинокий мужчина мог провести досуг с понравившейся ему женщиной…
– Знаю, – коротко ответил Бардин.
Ему стало неловко перед этим очкастым американцем, который будто просветил его рентгеновскими лучами и увидел то, что сам он долгое время скрывал. Да, были случаи, когда Бардин с приятелями по работе, такими же неприкаянными, как и он сам, заходил в небольшой двухэтажный особняк. Там, будто его единственного, ждала бутылка итальянского вермута мартини – напитка цвета светлой соломы, с легким запахом пряностей и сладковатым вкусом. Еще подавалась закуска, но весьма скромная, которую Ивану всегда хотелось умножить на три. А самое главное, его встречала голубоглазая девушка Марта, приплывшая в Америку из далекой Польши. Это она потом подавала напиток с кусочками льда и ломтиками лимона…
– Вы же знаете, мистер Бардин, что в мужчинах живет страсть физиологической потребности. Разрядиться и зарядиться. Это, мне кажется, не противоречит марксистской диалектике – единству противоположностей. Только так человек может быть энергичным и отдавать работе больше сил, ума, внимания – то есть все то, что требуется от настоящего работника…
Бардин смотрел, как на тросах почти над его головой проплывает огромный рельс, слышал, как подаются короткие такелажные команды «вира» и «майна», но никак не мог найти нужного ответа, чтобы опровергнуть высказанную Нейманом мысль. И вдруг почти скороговоркой выпалил целую тираду:
– У нас, господин Нейман, другой человек – особь советской закалки. У него во главе творческого поиска и трудового сотворения стоит идея. Нашему народу присущи большие планы и большие идеи. Это строительство социализма. Индустриализация страны. Переход к коммунизму. Мы не вправе разбрасываться на личное удовлетворение. Иначе мы просто ничего не достигнем.
Бардин понимал, что его слова не очень убедительны. Да что там: совсем неубедительны! Более того, он чувствовал в них фальшь. Но по-другому сказать не поворачивался язык.
Внимательно выслушивая доводы Бардина, Нейман неловко улыбался. Потом, присвистнув, заметил по-английски:
– Yes, they make nails out of people like that!
«Да, из таких людей делают гвозди!» – перевел Бардин про себя эту фразу. И чуть не сказал американцу: «Ну что ты, парень, в этом деле понимаешь?» Но все же промолчал.
…Много дней прошло с той поры. И вот замусоленный журнал вдруг напомнил о том сумбурном разговоре на щекотливую тему.
Раньше Бардин редко обращал внимание на то, как люди разных полов живут меж собой. Он не был моралистом, но четко представлял: в обществе не должно быть бардака, и в то же время не требуется испрашивать у власти благословения на интимную жизнь с кем бы то ни было. Тонкости отношений между мужчинами и женщинами, слава богу, никак не регламентировались марксистско-ленинской идеологией.
Окончание следует.
Было видно, что Глен почти ничего не понял из сказанного Ворониным, но сигаретку достать из пачки все же догадался…
Когда монтажники впервые увидели чертежи конструкций доменного и мартеновского цехов, у всех возник один вопрос: где взять столько людей для работ на высоте почти в шестьдесят метров? Где найти не только смельчаков, но и умельцев, которые поднимутся по лесам и на головокружительной высоте будут собирать железные конструкции, невзирая на лютый ветер, стужу и ливень? Тут ведь целая армия нужна!
Вот тогда-то и взялся за дело Иван Андреевич Воронин. Он знал, что металлические конструкции для доменного цеха и кауперов изготовляются на Донецком заводе. Потому первым делом он попросил Бардина написать на завод письмо с просьбой соединить элементы там – настолько, чтобы они целиком поместились на железнодорожные платформы.
– Им на заводе раз плюнуть, а нам долбиться на такущей высоте совсем не с руки.
– А как мы их туда водрузим, Андреич, ты подумал? – спросил Бардин.
– А вот тут, товарищ Бардин, дайте мне самому разобраться. Я ж не враг – ни себе, ни советскому народу. Щас как раз в самое время компрессор подоспел. Мы теперь вместо полусотни будем давать по двести заклепок на душу.
Бардин знал, что готовых специалистов у Воронина почти ноль. Поинтересовался осторожно:
– А наверху все сам делать будешь?
– Хе-хе! – ухмыльнулся кривым ртом Воронин. – А они на что? – и кивнул на целый отряд недавно прибывших на стройку колхозников из-под Барабинска.
Это пополнение еще вчера позабавило Воронина. Со смехом он рассказывал своим помощникам, как мужики осматривали привезенный на опробование новый компрессор.
Один дедок долго поглаживал холодный металл, потом спросил:
– Это что за чуда такая?
– Это, мил человек, новая домна.
– А стоять она где у вас будет?
– Где захочешь – там ее и место. Можно на горе… А захочешь – и возле речки поставим…
Бардин дослушал до конца байку Воронина, покачал головой и пошел дальше. Он знал, что эти мечтающие полетать на аэроплане деревенские мужики скоро привыкнут к любой высоте, начнут осваивать азы монтажных работ, а потом и с пневмомолотками будут ставить невиданные рекорды. Не то что некоторые блатноватые хлопчики из больших городов, которые здесь, на стройке, без дрожи в коленках выше пупа залезть не могут… Некоторые вообще прибывают с поддельными документами: как же, большой специалист, на денежное место претендует! А копнешь – он где-нибудь на Сухаревке семечками торговал.
Но и это бы ничего. Особенно мучил другой вопрос. Понаехало столько народу, что его уже не просеешь никаким ситом. Вроде все свои люди, советские. А вот попадаются же и просто пакостники, и настоящие вредители.
Больше месяца не выходил из головы случай с металлической трубой для отвода газов. Поставить такое устройство – дело нехитрое. Для Воронина так и вовсе не работа, а удовольствие. Тридцатиметровую железяку диаметром ровно метр он обязался выставить за считаные часы. Но тут вмешались непредвиденные обстоятельства.
Бригада такелажников была в сборе с самого утра. Воронин, как всегда, распорядился приготовить тросы, лебедки, вспомогательные стойки, распорки и укосины. Мелом на трубе разметил места, где ее обхватят тяги придуманной им же конструкции. К обеду начался подъем. И надо же: вдруг откуда-то из-за горы с северной стороны налетел такой ветер, что трубу, поднятую почти наполовину, стало раскачивать, как лодку на большой волне.
Бардин приказал остановить подъем.
– Иван Павлович, но ее же сейчас сорвет! – жалобно прокричал Воронин. – Пропадет большой труд. Это что ж такое?!
– Ты пойми, Андреич, если будем вошкаться дальше, можем погубить людей. Я не вправе подставлять их под верную смерть.
А ветер не стихал. Наоборот, казалось, что неведомая сила где-то еще злее раздувает сатанинские мехи. Наступала ночь, а урагану не было ни конца, ни края. Только в самую полночь унялся – так же внезапно, как и возник. Но к тому моменту уже дали отмашку оставить все до утра.
Утро выдалось безоблачным, радостным, обещавшим успех в деле.
Воронин поплевал на ладони. Улыбнулся искривленным ртом:
– Ну, ребятишки, не посрамим свой ударный тру…
И не успел закончить фразу. С пронзительным звоном лопнул трос, хрястнули укосины. Сорвало с места одну из лебедок. Труба с грохотом рухнула на то место, где лежала раньше…
Воронин не мог понять, что произошло. Невидящим взглядом выискивал виновника происшедшего, на ком-то надо было сорвать зло.
Бардин, стоявший в стороне, поспешил к главному такелажнику:
– Андреич, разберемся, не кипятись…
Разобрались быстро. Оказалось, что ночью кто-то надрезал напильником главный тянущий трос. Как только заработала лебедка, нити троса полопались. Авария произошла по чьему-то подлому расчету.
Получалось, что рядом живет и действует не просто какой-то дурень, а настоящий тайный враг. Враг народа. И его личный враг. Это и мучило Бардина.
КУЗНЕЦК. 1931. ЛЮБОВЬ И ЖЕНЩИНЫ
Иван Павлович не мог припомнить, как этот старый журнал оказался в его кабинете. Взял в руки, полистал. И обнаружил любопытную статью, описывающую нравы новой России. Опубликована еще при Колчаке, журналист разоблачал действия советских властей на местах. И выбрал почему-то женскую тему.
Бардин пробежал взглядом по тексту и невольно улыбнулся. Было написано, что женщины изымаются из частного владения и объявляются достоянием всего трудового народа. Желающий воспользоваться экземпляром этого достояния обязан предоставить удостоверение о принадлежности к трудовому классу. Мужчины, не имеющие отношения к трудовому народу, могут пользоваться женщинами при условии отчисления в трудовой фонд одной тысячи рублей. Все младенцы принадлежат исключительно государству, они из роддома должны передаваться в приют…
Вспомнилось, как в первые дни советской власти молодые люди в Енакиеве организовывали митинги и с лозунгами «Даешь дешевую женщину!» напористо вышагивали по улицам. А еще лет пять назад в среде молодежи модной была «теория стакана воды». Она проповедовала полную свободу межполовых отношений, утверждала, что заняться любовью должно быть таким же простым и легким делом, как попить воды из стакана. От этой «теории» взбесилось немало юношей и девушек, многим она попортила жизнь…
Подобные идеи, близкие к возведению бытового разврата в общественную норму, конечно, нравились не всем. Власти спохватились и стали наводить порядок. Но, как это часто случалось, начались явные перегибы. Гражданам страны вдруг объяснили, что не может быть открытых отношений между мужчинами и женщинами. Некоторые ученые – специалисты в любовной сфере – даже пытались доказать, что у людей для этого нет никаких потребностей…
Бардин мысленно усмехнулся: в последнее время пошли две параллельные жизни: газетная и настоящая. В части интимных отношений СССР оказался страной, которая вполне устроила бы даже английских кальвинистов, так называемых пуритан. Их взор точно не смутила бы ни одна картинка или фотография в советской прессе. Здесь нет ни малейшего намека на какую-либо непристойность. Нет никаких полуобнаженных и тем более голых теток. И баста!
Не сказать, чтобы этот вопрос сильно волновал Бардина, но с недавнего времени все же приходил в голову. А началось все со случайного разговора с Нейманом, талантливым монтажником-американцем. В тот раз они остановились возле колонны прокатного цеха и наблюдали, как рабочие на десятиметровой высоте устанавливают подкрановый рельс.
Неожиданно Нейман произнес:
– У вас на строительстве почему-то очень мало женщин…
Нейман вполне сносно говорил по-русски, лишь изредка вставляя английские слова. Бардин привык к этому и не замечал огрехов в речи американца.
– Вы, мистер Нейман, по-своему правы, – без задней мысли ответил Иван Павлович. – Но заметьте: это только в самом начале мы категорически не принимали на работу женщин. Даже отказывали семейным людям в трудоустройстве. Потом поняли, что слишком крепко завернули гайки. Теперь у нас не только секретарши и машинистки сидят в конторах, но и много бетонщиц, арматурщиц и даже землекопов. Не говоря уже о тех, кто работает в пекарнях, банях, столовых…
По лицу Неймана скользнуло недоумение: неужели Бардин так наивен, не понимает сути вопроса?
– Я о другом, мистер Бардин.
– О чем же?
Теперь американцу стало ясно, что Бардин не лукавит и не уводит разговор в сторону. Но объяснять начал издалека:
– Вы же были в Штатах. Работали на нашем заводе «Гэри». Жаль, что мне с вами тогда не пришлось встретиться… Но это не главное. Вы, наверно, хорошо знаете, как строился завод?
– Еще бы! – радостно произнес Бардин. – Все плохое забывается, остается только хорошее… Великолепное современное предприятие! Вот только, по моему мнению, у него слишком уж долгая история строительства.
– Возможно. Но я не об этом, а о том, как он строился.
Нейман вглядывался в сухощавое лицо Бардина и удивлялся. Сколько ж чувств и ума скрывается в этом человеке! И все это еще не истрачено и может проявиться в ближайшем будущем.
– Хочу заметить, что сам завод, его цехи и оборудование были построены менее чем за три года. Но в общую продолжительность строительства сейчас относят и многое другое. Даже то, что вы у себя будете достраивать еще много лет после пуска… – Нейман поправил за ухом дужку очков. – Например, этого прокатного цеха.
– Неужели?
– Объясню свои слова. Ко времени непосредственного строительства, то есть к девятьсот шестому году, в район будущего завода было подведено больше ста километров автомобильных дорог и железнодорожных путей. Протянуты сети электричества, воды и газа. А еще построено почти полмиллиона квадратных метров жилья. У нас по асфальту ходил весь грузовой автотранспорт…
Нейман осекся. Он знал, что проблема дорог для русских неприятна, как мозоль на подошве ноги. А про асфальт вообще не стоило упоминать. Недавно на Кузнецкстрое покрыли асфальтом площадь возле заводоуправления. Люди восприняли это как чудо, невиданную роскошь. Перед тем как зайти на укатанную до блеска поверхность, разувались, шли босиком, а грязную обувь несли в руках. Недаром немец Хайт по этому случаю рассказывал анекдот о русском мужике, который приехал из глухой деревни. Тот поначалу с вилами кидался на паровоз, а чтоб погасить лампочку, дул на нее, как в стекло керосиновой лампы…
– Вывезено было десять миллионов кубических ярдов земли, – продолжил Нейман, – высушены болота, на озере Мичиган построена гавань, изменено русло местной реки… И уже в июле восьмого года первый рудовоз с железной рудой из Миннесоты прибыл на завод.
Бардин вспомнил: да, возле завода полукругом с южной стороны разросся целый город, где поселились многие семьи металлургов, а до этого проживали строители. Городок назвали по имени основателя компании, которая строила завод. Большинство работающих приезжало сюда на своих автомобилях и на электричке из Ист-Чикаго, Индиана-Харбор и даже из самого Чикаго, расположенного в полусотне километров. Когда из проходной завода вываливал поток мужчин, он делился на три части: одни спешили на электричку, другие – к своим авто, третьи направлялись в сторону заводского городка. И тут начиналось самое интересное…
Из набежавшего воспоминания его вывел голос Неймана:
– Вы, наверно, не знаете, мистер Бардин, что ко времени начала строительства завода было открыто почти двадцать заведений, где одинокий мужчина мог провести досуг с понравившейся ему женщиной…
– Знаю, – коротко ответил Бардин.
Ему стало неловко перед этим очкастым американцем, который будто просветил его рентгеновскими лучами и увидел то, что сам он долгое время скрывал. Да, были случаи, когда Бардин с приятелями по работе, такими же неприкаянными, как и он сам, заходил в небольшой двухэтажный особняк. Там, будто его единственного, ждала бутылка итальянского вермута мартини – напитка цвета светлой соломы, с легким запахом пряностей и сладковатым вкусом. Еще подавалась закуска, но весьма скромная, которую Ивану всегда хотелось умножить на три. А самое главное, его встречала голубоглазая девушка Марта, приплывшая в Америку из далекой Польши. Это она потом подавала напиток с кусочками льда и ломтиками лимона…
– Вы же знаете, мистер Бардин, что в мужчинах живет страсть физиологической потребности. Разрядиться и зарядиться. Это, мне кажется, не противоречит марксистской диалектике – единству противоположностей. Только так человек может быть энергичным и отдавать работе больше сил, ума, внимания – то есть все то, что требуется от настоящего работника…
Бардин смотрел, как на тросах почти над его головой проплывает огромный рельс, слышал, как подаются короткие такелажные команды «вира» и «майна», но никак не мог найти нужного ответа, чтобы опровергнуть высказанную Нейманом мысль. И вдруг почти скороговоркой выпалил целую тираду:
– У нас, господин Нейман, другой человек – особь советской закалки. У него во главе творческого поиска и трудового сотворения стоит идея. Нашему народу присущи большие планы и большие идеи. Это строительство социализма. Индустриализация страны. Переход к коммунизму. Мы не вправе разбрасываться на личное удовлетворение. Иначе мы просто ничего не достигнем.
Бардин понимал, что его слова не очень убедительны. Да что там: совсем неубедительны! Более того, он чувствовал в них фальшь. Но по-другому сказать не поворачивался язык.
Внимательно выслушивая доводы Бардина, Нейман неловко улыбался. Потом, присвистнув, заметил по-английски:
– Yes, they make nails out of people like that!
«Да, из таких людей делают гвозди!» – перевел Бардин про себя эту фразу. И чуть не сказал американцу: «Ну что ты, парень, в этом деле понимаешь?» Но все же промолчал.
…Много дней прошло с той поры. И вот замусоленный журнал вдруг напомнил о том сумбурном разговоре на щекотливую тему.
Раньше Бардин редко обращал внимание на то, как люди разных полов живут меж собой. Он не был моралистом, но четко представлял: в обществе не должно быть бардака, и в то же время не требуется испрашивать у власти благословения на интимную жизнь с кем бы то ни было. Тонкости отношений между мужчинами и женщинами, слава богу, никак не регламентировались марксистско-ленинской идеологией.
Окончание следует.
Назад |