- Ты чего скачешь, давай скорее ложись! Вид у тебя больной…
- Да я уже нормально. Горло вот только. Пройдет через пару дней, зачем вы так беспокоитесь, - Вера суетилась, торопилась расправить скомканные простыни на диване, незаметно сдернуть лифчик со спинки стула. – Вы уж извините, Олег Павлович, здесь не прибрано…
- А подружка твоя где?
- У парня своего. Я ей пока не звонила, - хриплым голосом сказала Вера, только сейчас отметив неожиданный переход на «ты». – А вы как номер квартиры узнали?
- Вычислил. Плевое дело, когда знаешь подъезд и этаж.
- Ага, понятно, - тяжесть в голове так и клонила ее обратно в постель.
- Тебя эта дура больше не донимает?
- Она мне сегодня позвонила. Кошелек-то ведь нашелся, дети заиграли! Вам еще раз спасибо за помощь, здорово было, как вы ее на место поставили.
- Она хоть извинилась?
- Нет. Я думаю, что она не умеет извиняться. Я к ним больше не пойду.
- Надо все-таки начинать учиться самой себя защищать.
- Вы правы, - она запрокинула голову на спинку дивана и прикрыла глаза, не желая продолжать этот разговор. Хотела, чтобы он ушел. Хотела, чтобы он никогда не уходил.
Он положил руку ей на лоб. Рука была прохладная и шершавая, как у отца. От него просто восхитительно пахло. Тонкой смесью зимнего холода, снега, туалетной воды с нотками сандала и табака.
- Мне кажется, у тебя температура,- он принес из прихожей пакеты. – Я все предусмотрел. Смотри, вот это от головы, этим сбивать жар, это пшикалка для горла, лимоны, апельсины, в общем, витамины… Ты выпей лекарство сейчас же, а я чайник поставлю.
- У нас есть только чай в пакетиках.
- Ничего страшного.
- Раньше, когда денег не было, - вдруг вспомнила она, - мы с Аней могли по два дня пить чай из одного пакетика.
- Мы тоже так с ребятами на первом курсе в общаге пили, - он кивнул. – Давно дело было…
Ушел кипятить чайник.
Вера проглотила таблетку от жара и вдруг увидела свое отражение в стеклянном зеркале комода. Она удивилась так, что замерла на месте и даже рукой провела по лицу, глядя на свое отражение, немедленно повторившее это движение. И правда – она.
Дело было не в мешках под глазами, не в покрасневших веках, не в губах, потрескавшихся от мороза, и ничего, что неприбранные волосы свисали, как им заблагорассудилось. Несмотря на болезненный вид, мышиный цвет волос, нос с горбинкой, от которой она всегда мечтала избавиться, Вера была красивой.
Ощущение красоты зарождается в душе. Оно никак не связано с навязанными шаблонами или чужими взглядами. Она красива. Все остальное – неправда. И мамино любимое слово «страшилка», и тот случай, когда бывшая подруга Рита однажды на перемене при всех сострила о том, как хорошо было бы отдать Веру на выставку «Катастрофы человеческих ног», и все засмеялись – все это пустое.
Вера еще раз погладила взглядом свое отражение, любуясь. Даже сейчас, находясь под градусом высокой температуры, она догадывалась, что нужно накрепко запомнить это ощущение собственной красоты, которое уже через минуту может запросто ускользнуть от нее....
- Я посижу с тобой немного, - сказал Олег Павлович, расставляя чашки на столе. Он даже салфетки где-то нашел. – Можем телевизор посмотреть.
- Тут только черно-белый.
- Ничего страшного, - снова сказал он. – Пей свой чай и ложись. Бери лимон!
По первому каналу шло какое-то черно-белое кино (скорее черное), по второму – черно-белые новости (скорее белые), по третьему – диснеевский мультфильм. Другие каналы допотопной антенне были недоступны.
- Давай оставим мультик. Карина любила «Белоснежку» в детстве.
- А я – «Снежную королеву».
Олег Павлович все в этой квартире делал такими простыми и естественными жестами, как будто повторял их именно здесь изо дня в день. Включал телевизор, вертел антенну, ставил чайник, перекладывал подушки на диване, вешал пиджак на спинку стула, резал лимон. Даже на стуле покачивался непринужденно. На долю секунды на Веру сошло наваждение, что она не одна, а дома, в семье. От присутствия второго человека рядом было тепло. Очень хорошо, без внутренней горячки, по-домашнему тепло.
- А вы чем занимаетесь? – спросила она. - Я же про вас совсем ничего не знаю.
- Кручусь понемногу. У одних покупаю, другим продаю.
- Бизнес?
- Так, пара точек. Обувь из Китая. Если что-нибудь понадобится, обращайся, подберем. И подружке своей скажи.
Допив чай, Вера перебралась от стола на диван. Олег Павлович подвинул стул ближе к ней и лениво смотрел на экран, где весело маршировали под музыку черно-белые гномы. Вере вдруг захотелось, чтобы он снова положил руку ей на лоб.
- Кажется, у меня больше нет температуры, - сказала она.
Он коснулся ее лба тыльной стороной ладони. Прикосновение вновь было прохладным и приятным.
- Да, вроде бы получше, - сказал он и потянулся за телефоном, жужжащим в кармане брюк.
Карина, сразу поняла Вера.
- Да… да, это я.
Из его лица ушла мягкость. Появилось удивление. Плохое удивление, прочитала Вера. Вдруг что-то оборвалось в его взгляде, и он сказал неестественно спокойно: «Сейчас приду».
***
Следующим вечером он снова пришел к ней с апельсинами и рассказал, что произошло. Как и думала Вера, все дело было в Карине.
- Ей мальчик один очень понравился. Она почему-то вбила себе в голову, что если ей кто-то нравится, значит, он обязан быть с ней, возражения не принимаются. А мальчик тот еще с начальной школы с другой девочкой дружит, они вместе ходят на музыку. Скромный такой мальчик, я удивлен, как это Карина в него влюбилась, и девочка тоже хорошая, Даша, в нашем доме живет. Карина просто места себе не находила, все разговоры только о том, какая та овечка и что слишком много возомнила о себе. На Валентинов день ждала, что он признается ей в любви, но ничего подобного, естественно, не случилось. Карина два дня плакала, все твердила, что ее никто не любит…
Вера, обрадованная его визитом, слушала, кивала, чистила апельсины - воздух на кухне немедленно сделался таким же вкусным, как в детстве в зимние праздники.
- Ну, влюбилась девочка, - сказала она. – С кем не бывает? Это даже здорово.
- Здорово? – он горько усмехнулся. – Вера, это не все. Закончилось тем, что ее подруги втроем подстерегли Дашу в подъезде и побили ее, довольно-таки сильно побили. И унизительно с ней поступили, я не хочу вам рассказывать подробности.
Она не знала, что можно сказать на такое. Подобная ситуация была для нее настолько немыслима, словно речь шла не о девочках тринадцати лет, а о каких-то неведомых ей существах, живущих по другим законам природы. Она читала о таких случаях, видела в новостях, но это был для нее почти параллельный мир. Она не понимала, что творится в мыслях и душе человека, который может так поступить, и ей представлялось, что там что-то ущербно, что-то повреждено.
В ее школе девочки вели себя вполне предсказуемо - обзывались, громко обсуждали за спиной, пускали сплетни, могли спрятать вещи, нарочито хихикать вслед, когда идешь по коридору, поржать над платьем на дискотеке, сочинить любовную записку от имени мальчика – обычные пакости подрастающих женщин, которые не так уж сложно научиться игнорировать. Своеобразная инициация, позволяющая стать сильнее, найти свое место среди людей. Но не такое…
Апельсин выскользнул из Вериных рук и покатился по полу. Вера зачем-то следила за ним взглядом, пока тот не остановился, ударившись о холодильник.
- Я все понимаю, - растерянно продолжал Олег Павлович, - мы тоже дрались в детстве, мне однажды нос сломали, но мы-то парни, это раз, один на один, это два, и без унижений, честная драка. Женская драка – это само по себе что-то противоестественное. А они к тому же все сняли на телефон и выложили в интернет. Зачем? Мы бы точно до такого не додумались. Ничего не понимаю, откуда это взялось?
Вера видела, что он злится скорее не на Карину, а на самого себя, который где-то ошибся, не уследил, не достучался, вовремя не обратил внимания, не попытался понять. Беспомощное ощущение вины долго копилось в его душе, и теперь кипело, бурлило и вырывалось наружу в сбивчивых словах. Но еще сильнее злости было отчаяние от того, какая по его вине с единственным и любимым его ребенком случилась беда.
- До милиции дошло, Дашины родители в тот же день написали заявление. Девчонки сразу все свалили на Карину. Сказали – она науськивала, якобы Даша парня у нее увела и они решили помочь подруге. Она-то, конечно, теперь твердит, что ни о чем таком никого не просила. Я ей не верю. По-моему, ей даже Дашу не жалко. Непробиваемая просто. Я сразу сказал, что помогать ей ее не буду! Сама виновата. Пусть выпутывается, как хочет. Видеть ее не могу! Это не ошибка, не шалость, это злой поступок. Запланированный злой поступок. Восемнадцать лет исполнится, сразу выгоню, пусть шагает на все четыре стороны!
Что она могла сказать ему? «Мне очень жаль»? Трудно представить более банальную, отдающую вежливым безразличием фразу.
- У меня есть коньяк, - тихо сказала Вера, - мне недавно подарили.
- Тащите его сюда.
Вера принесла непочатую бутылку, подаренную кем-то из родителей ее учеников на прошедший женский день, и, за неимением стопок, две чайные чашки.
- Вы выпьете со мной?
Она присмотрелась и поняла, что он уже выпил перед визитом к ней.
- Только немного, - согласилась Вера.
Она надеялась, что алкоголь поможет ей найти нужные слова. Вера всегда ненавидела в себе это качество – неумение словесно выразить сочувствие, поддержку, боязнь неуместными или банальными словами потревожить в человеке самое живое и чувствительное.
Залпом выпив свои несколько капель, она начала говорить банальности - нельзя судить Карину по правилам для взрослых людей, это еще ребенок, а дети жестоки:
- Мы с подругой в детстве дразнили соседа, некрасивого парня – кричали ему через весь двор: «Мальчик-обезьянка!». Он дружил со старшим братом подруги и не знал, куда от нас деться, - вспоминала она. - А еще в нашем дворе жил мальчик по прозвищу Скелетон – очень худой, просто жуть, мы и над ним тоже смеялись….
Она попыталась вспомнить, как больно взрослеть: сидишь в своей тесной оболочке и чувствуешь, как меняешься, как что-то пока непонятное из тебя прорастает и как тебе становится необходимо прорваться наружу – в не самый-то дружелюбный мир. Непривычны свои новые черты и лица и формы тела, непросто приспособиться к ним. А когда человеку больно и страшно, не каждому удается пережить эти эмоции внутри себя или выплескивать их так осторожно, чтобы не задеть окружающих.
- Мне кажется, - сказала Вера, - что лет через десять Карине будет очень стыдно за свой поступок.
Замолчала. На самом деле она так не думала. Скорее, наоборот. Выросшая Карина представлялась ей неприятной женщиной: самоуверенное выражение лица, походка «женщина на охоте», ленивая учеба, взрослые мужчины, отсутствие близких подруг, два аборта к двадцати годам, если не будет осторожна, глупый брак на первом курсе, глупый развод на третьем курсе. Все как у Риты. До сих пор Вере было немного грустно вспоминать об их с Ритой дружбе.
Вера напряженно сплетала пальцы, липкие от сочного апельсина.
- Давайте еще выпьем, - сказала она, чтобы убить молчание.
Не дожидаясь ответа, щедро плеснула коньяк по чашкам. Ей начинал нравиться горячий вкус этого напитка. Там, где Олег Павлович бросил пиджак, теперь призывно и назойливо гудел телефон, но на него никто не обращал внимания.
- Я могу сварить сосиски, - предложила Вера, - чтобы не на голодный желудок.
Он безразлично дернул плечом: что хотите, то и делайте.
Вера набрала из-под крана воды, бросила сосиски, но забыла включить газ, и много позже, утром, она с удивлением нашла их в кастрюле, холодных и безучастных.
- Не стойте на сквозняке, - услышала она, и только после этих слов ощутила позвоночником, как сифонит ей в спину изо всех оконных щелей. Олег Павлович подошел и легко коснулся ее предплечья:
– Вера, да у вас уже руки холодные.
От неожиданности она вздрогнула. Ей показалось, что рука его задержалась на ее руке на долю секунды дольше, чем полагается у почти посторонних людей.
- Пойду надену кофту, - сказала Вера, оставив его на кухне одного.
Она оторопело перебирала свои вещи и не могла разобраться, хочет ли она, чтобы он попрощался и ушел наконец в свою жизнь, или совсем наоборот, она мечтает остановить время.
- Куда же вы пропали? – Олег Павлович вышел в комнату и, ссутулившись, сел на диван. – Давайте хотя бы телевизор посмотрим. Я вам не мешаю? – спросил он, заметив ее растерянность. – Вы никого не ждете? Я могу уйти, только скажите.
Вера молча включила телевизор и села в углу дивана, подтянув колени к груди. Они сидели вдруг от друга на расстоянии чуть дальше вытянутой руки, и это было правильно.
Она глядела в экран и не до конца понимала, что ей показывают. Олег Павлович сказал: «Хороший фильм, давно хотел пересмотреть», - но ей никак не удавалось уследить за сюжетом. Кажется, у нее снова поднималась температура, потому что медленно, но верно по телу расползалась жаркая слабость. Или это все алкоголь. Или что-то еще.
- У меня все в голове не укладывается. Как же такое случилось? – спросил он, не глядя на нее.
Ее тело само пододвинулось ближе к нему, ее рука сама погладила его ладонь. В следующее мгновение для Веры все перевернулось: одним движением он уложил ее так, что ее голова оказалась у него на коленях. Стало очень тихо, словно в другом пространстве.
Он медленно погладил ладонями ее лицо, провел рукой по волосам. Вера чувствовала, как пропадает почти все, кроме телесного. Под мягкими прикосновениями его рук стирались все ее принципы и правила, и даже куда более стойкие сомнения и страхи. Эта нежность была лучшим, что она чувствовала когда-либо рядом с мужчиной.
Вера как человек разумный просто исчезала, растворялась, еще чуть-чуть – и от нее останется только молодое голодное тело.
Все прекратилось так же внезапно, как и началось. Он сказал, словно очнулся:
- Дай мне встать.
Вера послушно сползла головой на подушку и, не понимая, наблюдала, как он поднимается с дивана, зачем-то отряхивает джинсы, поправляет ремень и рубашку, постепенно принимает не просто чужой, но отсутствующий вид, проверяет пропущенные звонки в телефоне.
- Меня уже, наверное, ждут, - просто объяснил он.
- Понятно, - ответила Вера, разглядывая свои пальцы.
В том уголке души, где пару минут назад было столько нежности, начала просыпаться досада. Но одновременно – и облегчение. Трудно измерить, какое чувство сильнее.
Он смотрел на нее так, будто в чем-то сомневался. После всплеска нежности это было невыносимо. Вера старательно избегала его взгляда, найдя избавление в экране телевизора. Сделала вид, что ей очень интересен фильм.
- Пойдем, закроешь за мной, - наконец сказал он.
И потом, уже с порога:
- Что-то мы не то делаем с вами, Веруш, совсем не то!
Через день они столкнулись в молочном отделе магазина. Олег Павлович разговаривал с ней так скупо и серо, что Вера ощутила себя совершенно лишней рядом с ним даже здесь, перед лицом простокваши. Расплатившись за свой кефир, она сказала, что сегодня ей в другую сторону, и ушла к остановке, помахивая бутылкой, в ожидании, когда он зайдет в свой подъезд.
А потом снова настала суббота. Вера проснулась в шесть утра и не смогла уснуть. Полистала учебник английского для седьмого класса, выбрала текст для перевода. Она решила выглядеть спокойной и дружелюбной, хотя от волнения все утро крутило живот.
Уже закрывая входную дверь, она вернулась в квартиру и спешно накрасила ресницы: теперь она была полностью готова к встрече.
- Драсьте, Вер Андреевна, - открыла дверь Карина.
Как обычно, Вера попросила ее говорить с ней на английском:
- Good morning, Karina, speak English, please.
Снимая куртку, она краем глаза с сожалением отметила, что черного пальто Олега Павловича на вешалке нет. Она присела, расшнуровывая ботинки, и не сразу увидела, что ей навстречу вышла женщина - стройная, холеная, со светлыми волосами, стянутыми в тугой хвост, и почти американской улыбкой.
Вера сидела на корточках и смотрела на нее снизу вверх, уже зная правильный ответ на мучительные вопросы последних дней, но по инерции вежливо ей улыбаясь:
- Это моя мама, - гордо сказала Карина.
***
На очередные выходные Вера уехала домой и вернулась воскресным вечером. Поднимаясь по лестнице, она случайно увидела в почтовом ящике белеющий конверт. Ящик давно разломали юные вандалы, и было странно, что письмо ждало ее на своем месте, а не на грязном полу подъезда. Прямо там, у ящиков, Вера прочитала письмо.
Оно было от хозяйки квартиры и строго сообщало Вере и Анне о необходимости освобождения квартиры до первого апреля.
Вера поднялась в квартиру. Сумка сделалась почти неподъемной. Вера шире открыла форточку, впуская в комнату весенний воздух, и внимательно перечитала хозяйкино письмо, спотыкаясь глазами на каждой неверно поставленной запятой.
Не то чтобы она была расстроена, скорее, озадачена – и чем больше она думала о предстоящем переезде, мысленно прикидывая план действий, тем больше вопросов оставалось без ответов и наваливалось ей на спину, вплоть до взаправдашнего ощущения физической тяжести.
На следующий день она купила газету с объявлениями, но никак не могла заставить себя позвонить хотя бы по одному из них. Все, что предлагалось, было не то, не так, Вера понимала это даже по коротким строкам объявлений.
Страшил и грядущий сбор вещей. Вера всегда думала, что она не захламляет квартиру и вообще сторонник минимализма, к тому же с ее деньгами не разгуляешься. Но всякий раз, когда дело доходило до сборов, потревоженные вещи выползали из всех углов, напоминали о себе давным-давно забытые и потерянные заколки, носки, чужие конспекты…
Так прошла одна неделя из двух, милостиво отведенных на переезд. Всю эту неделю Вера не видела Олега Павловича. По привычке поглядывала в сторону его окон – не горит ли свет, косилась и на его машину, стоящую у подъезда.
Всю неделю Вера вставала рано, догуливала до института, не торопясь, самой длинной дорогой, пешком. Надевала наушники – и вперед. Всю неделю в плеере играл сборник аргентинского танго, действующий магически: гордый взгляд, подбородок вверх, спину прямо, шаг от бедра, вперед, собирать документы для работы за границей по программе для студентов.
В этом же ритме по городу шествовал март. Теплый, терпкий воздух был на вкус почему-то чуть яблочный, а снег выглядел совсем как подтаявшее мороженое. Аня наконец переехала к Леше. Мама Чука и Гека стала чаще улыбаться, а их отец купил новую машину. Медсестра Лидия Михайловна готовилась к свиданию со шведом, который уже взял билет, и сделала химическую завивку. Счастье привалило даже Ирочкиной бабушке – она попала со своим вопросом на «горячую линию» с президентом.
Все к лучшему, старалась думать Вера. Все к лучшему, иначе и быть не может. Она обязательно переедет на другой конец города и под этим предлогом откажется от тягостных уроков с Кариной. Постепенно забудется тот горючий вечер, когда ее обвинили в краже, затрется в памяти странный, пугающий момент, когда ее к Олегу Павловичу так и бросило, притянуло, словно магнитом, само собой, как будто это было правильно. Забудется та неуверенная нежность, заполонившая душу.
И тем более – субботнее утро, когда с ней приветливо поздоровалась его красавица-жена, а сердце немедленно метнулось, словно перепуганная ласточка – знает ли? точно ли не знает?
Все эти события однажды превратятся в эпизоды с героями второго плана, которые время услужливо вырежет из памяти монтажными ножницами. Или, если нельзя забыть, присыплет сахарной пудрой и украсит марципанами – чтобы вспоминалось без горечи.
У Веры всегда непросто складывалось с мужчинами. Она шутила, что напрасно Купидона изображают в виде трогательного пухлого шалуна, на самом деле это вредное создание, явно любящее выпить и покурить траву, с изощренной фантазией и иногда жестоким юмором.
На первых курсах Вера пережила несколько коротких несерьезных романов и быстро поняла, что далеко не с каждым человеком может быть так же спокойно, хорошо и интересно, как наедине с собой. Рядом с «не тем» человеком было просто-напросто никак – ощущение потерянного времени, вплоть до острого желания развернуться и уйти. Но иногда она завидовала Аниной легкости на подъем и ее любви к ненапряжному флирту.
В одиннадцатом классе Анюта начала встречаться с парнем, в которого давно была тайно влюблена Вера, да не просто влюблена – потоком света нахлынуло, поглотило, едва не снесло, до такого доходило, что рядом с ним она забывала, как дышать и говорить. Вера старалась ничем себя не выдать, а мальчика – избегать, Анины восторги по поводу ее первого раза выслушивала, закрывшись изнутри и не впуская смысла слов: сидела, кивала, даже улыбалась, чередовала «ничего себе!», «а ты?» и «а он?». Дружбу с Аней она ставила куда выше, чем иллюзорный шанс на взаимность, а после поступления и переезда новая жизнь затянула, общение с парнем прекратилось само по себе – он никуда не поступил, ждал повестку. Аня не захотела отношений на расстоянии. Отболело и у Веры. И сейчас отболит. Иначе нельзя.
***
- Вера, у меня есть на примете одна квартира, можете там поселиться. Хотите посмотреть? Давайте проедем прямо сейчас. Здесь недалеко.
Они стояли в сквере, где снова случайно встретились.
Однажды она подумала, что сама их встреча и есть большая случайность. Ее объявление в той бесплатной газете было одним из полусотни – далеко не единственным. Человек, который стоит сейчас рядом с ней и ждет ответа, наверняка просто-напросто ткнул пальцем в первое попавшееся объявление среди многих одинаковых предложений репетиторства. Попади он на полсантиметра выше, вышла бы совсем другая история.
- Дорого просят? – спросила Вера о квартире.
- Бесплатно. Но ненадолго, только до лета, потом хозяин вернется. Это мой приятель, сейчас живет за границей, он не будет против. А потом что-нибудь подберем, я все устрою.
- Понимаете, я уже нашла…. Я только что ездила смотреть квартиру, - меня там почти все устраивает. Думаю согласиться.
Выдохнула и призналась:
- Да не могу же я жить бесплатно!
- Но ведь вы тоже мне поможете. Вы будете поливать там цветы. Сейчас это делает Карина, но меня, честно говоря, терзают смутные сомнения, что цветы близки к гибели.
Вера смотрела под ноги, рассеянно разглядывала носки обуви – почти чистые ботинки Олега Павловича (видно, что он на машине) и свои – заляпанные грязью после целого дня бега. Неожиданно ей стало очень жаль себя - прежде всего из-за того, что она боялась принять решение.
Рядом стоял человек, который хотел позаботиться о ней, мог решить ее проблемы. От него исходило ощущение настоящей, ничуть не грубой, мужской силы. Хотелось ему довериться, снова упасть ему на грудь, впечататься в него, обнять так крепко, чтобы хотя бы ненадолго стать с ним единым целым. И пусть это желание заперто в ней глубоко внутри, за семью запретами, но так рвется наружу, что страшно смотреть в глаза – прочтет ведь, как пить дать прочтет.
- Вера, даже не сомневайтесь, ничего такого нет, я просто хочу вам помочь. Соглашайтесь!
Она почти сдалась:
- Хорошо, давайте посмотрим.
Квартира с порога поразила ее чистыми белыми стенами, встроенными шкафами и огромной кроватью в половину комнаты (на ней могли бы спать с комфортом не меньше четырех человек). Как и предсказал Олег Павлович, растения в кадках больше походили на икебану и требовали срочной реанимации. Вид из окна седьмого этажа открывался красивый – на реку.
Вере понравилось здесь, но не для жизни, а по-музейному. Она не могла представить себя живущей в этой квартире. Не могла представить даже гостьей - только посетителем. Ей казалось, что здесь невозможно привольно сбрасывать вещи, идти голой из душа, оставляя на полу влажные следы, ставить на стол чашку с горячим кофе. Она обязательно что-нибудь испачкает, что-нибудь сдвинет с места, помнет кровать. Все представлялось ей чужим настолько, что консьержка в подъезде наверняка не захочет впустить ее в этот дом.
- Мне подумать надо, - сказала она.
На обратном пути они угодили в пробку. Машины скучковались вокруг сложного перекрестка, проедешь пять метров – и опять тебе алеет светофор. В воздухе витало такое ощущение коллективной нервозности, что оно проникало и вовнутрь. Вера поймала себя на том, что ей почти радостно сидеть рядом с Олегом Павловичем и раздражаться тем же самым, что и он. И одновременно ее одолевала грусть – если она скажет ему все правильные слова, то уже больше никогда она не сможет так сидеть с ним в машине и смотреть на его сосредоточенный профиль, наслаждаясь ощущением невесомости в грудной клетке.
Он включил магнитолу. Вера сразу же убавила звук и сказала неожиданно для себя самой:
- Я видела вашу жену, когда приходила в прошлую субботу. Она красивая, - и отвернулась, стыдясь себя за сказанное.
- Да. Она красивая. Вы ей тоже понравились.
- Я раньше ее не видела.
- Мы долго жили в разных местах. Многое случилось. Но хватит уже.
Вера настолько не хотела обсуждать его брак, что в ее горле что-то сжалось, словно резиновый мяч, мешая говорить. Но было все понятно и без лишних слов.
«Многое» - много ссор, много обидного непонимания, много злости друг на друга, много гордости, много … любви?
«Хватит уже» - хватит этих разговоров? Или хватит им с женой быть порознь?
А до нее, Веры, он не дотронулся сегодня даже случайно.
А пальто его черное почти неуловимо пахло духами его жены.
Вылезая из машины у своего подъезда, Вера еще раз сказала, что подумает насчет квартиры, зная уже наверняка, что откажется от нее. Завтра. По телефону, так проще.
- Хорошо, созвонимся завтра.
Он медленно дал задний ход. Вера сквозь легкую пелену слез обернулась и увидела Карину. Та стояла невдалеке с батоном в руке и еще непонимающе, но уже расстроено смотрела на нее так, как будто увидела кого-то совершенно другого.
***
Следующим утром, еще спозаранку, Вера проснулась от звонка в дверь. Прошлепала в полусне в прихожую и открыла, как оказалось, соседке.
- Вы видели? Видели? – в радостном возбуждении спросила та.
- Что?
- Там, в подъезде. Про вас написано.
Вера как была, в пижаме и тапочках вышла на лестничную площадку. На стене рядом с ее квартирой красовалась выведенная черным маркером надпись, гласящая, что в квартире номер тридцать все желающие могут получить интимные услуги за плату. Точнее, там было написано по-другому. Куда более коротко и грубо. Почерк был ей прекрасно знаком по школьным тетрадям.
«Это все», - пронеслось в голове у Веры.
Не говоря ни слова любопытной соседке, она вернулась в квартиру, заперла дверь и сползла по ней на пол. Ей казалось, что на нее со страшной скоростью летит потолок, а линолеум был таким родным, поцарапанным, надежным.
Когда она поднялась, с трудом отыскав себя среди обрывков эмоций, в ее голове сам собой сложился четкий план побега.
Вера позвонила женщине, к которой ездила смотреть квартиру, и сказала, что согласна и готова вселиться хоть сегодня. Ей повезло, квартиру еще не сняли. Вера отвезла плату за три месяца вперед и забрала ключи. На обратном пути она поменяла номер на мобильном и заскочила в хозяйственный, где по совету продавца приобрела известку и валик для побелки. Денег у нее осталось тридцать рублей, но это было неважно.
Собрала неупакованные вещи, позвонила теперь уже прежней хозяйке и договорилась, что вечером завезет ей ключи. Наконец, собралась с силами, набрала домашний номер Олега Павловича и, дождавшись в трубке мелодичное «Алло!» его жены, лихо соврала ей, что на несколько месяцев уезжает работать в Америку и не может продолжать давать уроки, выслушала вежливые поздравления и аккуратно разрезала старую сим-карту на четыре части.
Осталось сделать только одно – побелить подъезд.
Дешевая известка никак не могла справиться с едким маркером. Черные буквы продолжали издевательски просвечивать из-под третьего белесого слоя. Ничего. Еще раз. От запаха побелки щипало в носу.
Вера упрямо сжимала валик, представляя себе, что слой за слоем она закрашивает в своей жизни все лишнее, несбывшееся, чужое.
- Да я уже нормально. Горло вот только. Пройдет через пару дней, зачем вы так беспокоитесь, - Вера суетилась, торопилась расправить скомканные простыни на диване, незаметно сдернуть лифчик со спинки стула. – Вы уж извините, Олег Павлович, здесь не прибрано…
- А подружка твоя где?
- У парня своего. Я ей пока не звонила, - хриплым голосом сказала Вера, только сейчас отметив неожиданный переход на «ты». – А вы как номер квартиры узнали?
- Вычислил. Плевое дело, когда знаешь подъезд и этаж.
- Ага, понятно, - тяжесть в голове так и клонила ее обратно в постель.
- Тебя эта дура больше не донимает?
- Она мне сегодня позвонила. Кошелек-то ведь нашелся, дети заиграли! Вам еще раз спасибо за помощь, здорово было, как вы ее на место поставили.
- Она хоть извинилась?
- Нет. Я думаю, что она не умеет извиняться. Я к ним больше не пойду.
- Надо все-таки начинать учиться самой себя защищать.
- Вы правы, - она запрокинула голову на спинку дивана и прикрыла глаза, не желая продолжать этот разговор. Хотела, чтобы он ушел. Хотела, чтобы он никогда не уходил.
Он положил руку ей на лоб. Рука была прохладная и шершавая, как у отца. От него просто восхитительно пахло. Тонкой смесью зимнего холода, снега, туалетной воды с нотками сандала и табака.
- Мне кажется, у тебя температура,- он принес из прихожей пакеты. – Я все предусмотрел. Смотри, вот это от головы, этим сбивать жар, это пшикалка для горла, лимоны, апельсины, в общем, витамины… Ты выпей лекарство сейчас же, а я чайник поставлю.
- У нас есть только чай в пакетиках.
- Ничего страшного.
- Раньше, когда денег не было, - вдруг вспомнила она, - мы с Аней могли по два дня пить чай из одного пакетика.
- Мы тоже так с ребятами на первом курсе в общаге пили, - он кивнул. – Давно дело было…
Ушел кипятить чайник.
Вера проглотила таблетку от жара и вдруг увидела свое отражение в стеклянном зеркале комода. Она удивилась так, что замерла на месте и даже рукой провела по лицу, глядя на свое отражение, немедленно повторившее это движение. И правда – она.
Дело было не в мешках под глазами, не в покрасневших веках, не в губах, потрескавшихся от мороза, и ничего, что неприбранные волосы свисали, как им заблагорассудилось. Несмотря на болезненный вид, мышиный цвет волос, нос с горбинкой, от которой она всегда мечтала избавиться, Вера была красивой.
Ощущение красоты зарождается в душе. Оно никак не связано с навязанными шаблонами или чужими взглядами. Она красива. Все остальное – неправда. И мамино любимое слово «страшилка», и тот случай, когда бывшая подруга Рита однажды на перемене при всех сострила о том, как хорошо было бы отдать Веру на выставку «Катастрофы человеческих ног», и все засмеялись – все это пустое.
Вера еще раз погладила взглядом свое отражение, любуясь. Даже сейчас, находясь под градусом высокой температуры, она догадывалась, что нужно накрепко запомнить это ощущение собственной красоты, которое уже через минуту может запросто ускользнуть от нее....
- Я посижу с тобой немного, - сказал Олег Павлович, расставляя чашки на столе. Он даже салфетки где-то нашел. – Можем телевизор посмотреть.
- Тут только черно-белый.
- Ничего страшного, - снова сказал он. – Пей свой чай и ложись. Бери лимон!
По первому каналу шло какое-то черно-белое кино (скорее черное), по второму – черно-белые новости (скорее белые), по третьему – диснеевский мультфильм. Другие каналы допотопной антенне были недоступны.
- Давай оставим мультик. Карина любила «Белоснежку» в детстве.
- А я – «Снежную королеву».
Олег Павлович все в этой квартире делал такими простыми и естественными жестами, как будто повторял их именно здесь изо дня в день. Включал телевизор, вертел антенну, ставил чайник, перекладывал подушки на диване, вешал пиджак на спинку стула, резал лимон. Даже на стуле покачивался непринужденно. На долю секунды на Веру сошло наваждение, что она не одна, а дома, в семье. От присутствия второго человека рядом было тепло. Очень хорошо, без внутренней горячки, по-домашнему тепло.
- А вы чем занимаетесь? – спросила она. - Я же про вас совсем ничего не знаю.
- Кручусь понемногу. У одних покупаю, другим продаю.
- Бизнес?
- Так, пара точек. Обувь из Китая. Если что-нибудь понадобится, обращайся, подберем. И подружке своей скажи.
Допив чай, Вера перебралась от стола на диван. Олег Павлович подвинул стул ближе к ней и лениво смотрел на экран, где весело маршировали под музыку черно-белые гномы. Вере вдруг захотелось, чтобы он снова положил руку ей на лоб.
- Кажется, у меня больше нет температуры, - сказала она.
Он коснулся ее лба тыльной стороной ладони. Прикосновение вновь было прохладным и приятным.
- Да, вроде бы получше, - сказал он и потянулся за телефоном, жужжащим в кармане брюк.
Карина, сразу поняла Вера.
- Да… да, это я.
Из его лица ушла мягкость. Появилось удивление. Плохое удивление, прочитала Вера. Вдруг что-то оборвалось в его взгляде, и он сказал неестественно спокойно: «Сейчас приду».
***
Следующим вечером он снова пришел к ней с апельсинами и рассказал, что произошло. Как и думала Вера, все дело было в Карине.
- Ей мальчик один очень понравился. Она почему-то вбила себе в голову, что если ей кто-то нравится, значит, он обязан быть с ней, возражения не принимаются. А мальчик тот еще с начальной школы с другой девочкой дружит, они вместе ходят на музыку. Скромный такой мальчик, я удивлен, как это Карина в него влюбилась, и девочка тоже хорошая, Даша, в нашем доме живет. Карина просто места себе не находила, все разговоры только о том, какая та овечка и что слишком много возомнила о себе. На Валентинов день ждала, что он признается ей в любви, но ничего подобного, естественно, не случилось. Карина два дня плакала, все твердила, что ее никто не любит…
Вера, обрадованная его визитом, слушала, кивала, чистила апельсины - воздух на кухне немедленно сделался таким же вкусным, как в детстве в зимние праздники.
- Ну, влюбилась девочка, - сказала она. – С кем не бывает? Это даже здорово.
- Здорово? – он горько усмехнулся. – Вера, это не все. Закончилось тем, что ее подруги втроем подстерегли Дашу в подъезде и побили ее, довольно-таки сильно побили. И унизительно с ней поступили, я не хочу вам рассказывать подробности.
Она не знала, что можно сказать на такое. Подобная ситуация была для нее настолько немыслима, словно речь шла не о девочках тринадцати лет, а о каких-то неведомых ей существах, живущих по другим законам природы. Она читала о таких случаях, видела в новостях, но это был для нее почти параллельный мир. Она не понимала, что творится в мыслях и душе человека, который может так поступить, и ей представлялось, что там что-то ущербно, что-то повреждено.
В ее школе девочки вели себя вполне предсказуемо - обзывались, громко обсуждали за спиной, пускали сплетни, могли спрятать вещи, нарочито хихикать вслед, когда идешь по коридору, поржать над платьем на дискотеке, сочинить любовную записку от имени мальчика – обычные пакости подрастающих женщин, которые не так уж сложно научиться игнорировать. Своеобразная инициация, позволяющая стать сильнее, найти свое место среди людей. Но не такое…
Апельсин выскользнул из Вериных рук и покатился по полу. Вера зачем-то следила за ним взглядом, пока тот не остановился, ударившись о холодильник.
- Я все понимаю, - растерянно продолжал Олег Павлович, - мы тоже дрались в детстве, мне однажды нос сломали, но мы-то парни, это раз, один на один, это два, и без унижений, честная драка. Женская драка – это само по себе что-то противоестественное. А они к тому же все сняли на телефон и выложили в интернет. Зачем? Мы бы точно до такого не додумались. Ничего не понимаю, откуда это взялось?
Вера видела, что он злится скорее не на Карину, а на самого себя, который где-то ошибся, не уследил, не достучался, вовремя не обратил внимания, не попытался понять. Беспомощное ощущение вины долго копилось в его душе, и теперь кипело, бурлило и вырывалось наружу в сбивчивых словах. Но еще сильнее злости было отчаяние от того, какая по его вине с единственным и любимым его ребенком случилась беда.
- До милиции дошло, Дашины родители в тот же день написали заявление. Девчонки сразу все свалили на Карину. Сказали – она науськивала, якобы Даша парня у нее увела и они решили помочь подруге. Она-то, конечно, теперь твердит, что ни о чем таком никого не просила. Я ей не верю. По-моему, ей даже Дашу не жалко. Непробиваемая просто. Я сразу сказал, что помогать ей ее не буду! Сама виновата. Пусть выпутывается, как хочет. Видеть ее не могу! Это не ошибка, не шалость, это злой поступок. Запланированный злой поступок. Восемнадцать лет исполнится, сразу выгоню, пусть шагает на все четыре стороны!
Что она могла сказать ему? «Мне очень жаль»? Трудно представить более банальную, отдающую вежливым безразличием фразу.
- У меня есть коньяк, - тихо сказала Вера, - мне недавно подарили.
- Тащите его сюда.
Вера принесла непочатую бутылку, подаренную кем-то из родителей ее учеников на прошедший женский день, и, за неимением стопок, две чайные чашки.
- Вы выпьете со мной?
Она присмотрелась и поняла, что он уже выпил перед визитом к ней.
- Только немного, - согласилась Вера.
Она надеялась, что алкоголь поможет ей найти нужные слова. Вера всегда ненавидела в себе это качество – неумение словесно выразить сочувствие, поддержку, боязнь неуместными или банальными словами потревожить в человеке самое живое и чувствительное.
Залпом выпив свои несколько капель, она начала говорить банальности - нельзя судить Карину по правилам для взрослых людей, это еще ребенок, а дети жестоки:
- Мы с подругой в детстве дразнили соседа, некрасивого парня – кричали ему через весь двор: «Мальчик-обезьянка!». Он дружил со старшим братом подруги и не знал, куда от нас деться, - вспоминала она. - А еще в нашем дворе жил мальчик по прозвищу Скелетон – очень худой, просто жуть, мы и над ним тоже смеялись….
Она попыталась вспомнить, как больно взрослеть: сидишь в своей тесной оболочке и чувствуешь, как меняешься, как что-то пока непонятное из тебя прорастает и как тебе становится необходимо прорваться наружу – в не самый-то дружелюбный мир. Непривычны свои новые черты и лица и формы тела, непросто приспособиться к ним. А когда человеку больно и страшно, не каждому удается пережить эти эмоции внутри себя или выплескивать их так осторожно, чтобы не задеть окружающих.
- Мне кажется, - сказала Вера, - что лет через десять Карине будет очень стыдно за свой поступок.
Замолчала. На самом деле она так не думала. Скорее, наоборот. Выросшая Карина представлялась ей неприятной женщиной: самоуверенное выражение лица, походка «женщина на охоте», ленивая учеба, взрослые мужчины, отсутствие близких подруг, два аборта к двадцати годам, если не будет осторожна, глупый брак на первом курсе, глупый развод на третьем курсе. Все как у Риты. До сих пор Вере было немного грустно вспоминать об их с Ритой дружбе.
Вера напряженно сплетала пальцы, липкие от сочного апельсина.
- Давайте еще выпьем, - сказала она, чтобы убить молчание.
Не дожидаясь ответа, щедро плеснула коньяк по чашкам. Ей начинал нравиться горячий вкус этого напитка. Там, где Олег Павлович бросил пиджак, теперь призывно и назойливо гудел телефон, но на него никто не обращал внимания.
- Я могу сварить сосиски, - предложила Вера, - чтобы не на голодный желудок.
Он безразлично дернул плечом: что хотите, то и делайте.
Вера набрала из-под крана воды, бросила сосиски, но забыла включить газ, и много позже, утром, она с удивлением нашла их в кастрюле, холодных и безучастных.
- Не стойте на сквозняке, - услышала она, и только после этих слов ощутила позвоночником, как сифонит ей в спину изо всех оконных щелей. Олег Павлович подошел и легко коснулся ее предплечья:
– Вера, да у вас уже руки холодные.
От неожиданности она вздрогнула. Ей показалось, что рука его задержалась на ее руке на долю секунды дольше, чем полагается у почти посторонних людей.
- Пойду надену кофту, - сказала Вера, оставив его на кухне одного.
Она оторопело перебирала свои вещи и не могла разобраться, хочет ли она, чтобы он попрощался и ушел наконец в свою жизнь, или совсем наоборот, она мечтает остановить время.
- Куда же вы пропали? – Олег Павлович вышел в комнату и, ссутулившись, сел на диван. – Давайте хотя бы телевизор посмотрим. Я вам не мешаю? – спросил он, заметив ее растерянность. – Вы никого не ждете? Я могу уйти, только скажите.
Вера молча включила телевизор и села в углу дивана, подтянув колени к груди. Они сидели вдруг от друга на расстоянии чуть дальше вытянутой руки, и это было правильно.
Она глядела в экран и не до конца понимала, что ей показывают. Олег Павлович сказал: «Хороший фильм, давно хотел пересмотреть», - но ей никак не удавалось уследить за сюжетом. Кажется, у нее снова поднималась температура, потому что медленно, но верно по телу расползалась жаркая слабость. Или это все алкоголь. Или что-то еще.
- У меня все в голове не укладывается. Как же такое случилось? – спросил он, не глядя на нее.
Ее тело само пододвинулось ближе к нему, ее рука сама погладила его ладонь. В следующее мгновение для Веры все перевернулось: одним движением он уложил ее так, что ее голова оказалась у него на коленях. Стало очень тихо, словно в другом пространстве.
Он медленно погладил ладонями ее лицо, провел рукой по волосам. Вера чувствовала, как пропадает почти все, кроме телесного. Под мягкими прикосновениями его рук стирались все ее принципы и правила, и даже куда более стойкие сомнения и страхи. Эта нежность была лучшим, что она чувствовала когда-либо рядом с мужчиной.
Вера как человек разумный просто исчезала, растворялась, еще чуть-чуть – и от нее останется только молодое голодное тело.
Все прекратилось так же внезапно, как и началось. Он сказал, словно очнулся:
- Дай мне встать.
Вера послушно сползла головой на подушку и, не понимая, наблюдала, как он поднимается с дивана, зачем-то отряхивает джинсы, поправляет ремень и рубашку, постепенно принимает не просто чужой, но отсутствующий вид, проверяет пропущенные звонки в телефоне.
- Меня уже, наверное, ждут, - просто объяснил он.
- Понятно, - ответила Вера, разглядывая свои пальцы.
В том уголке души, где пару минут назад было столько нежности, начала просыпаться досада. Но одновременно – и облегчение. Трудно измерить, какое чувство сильнее.
Он смотрел на нее так, будто в чем-то сомневался. После всплеска нежности это было невыносимо. Вера старательно избегала его взгляда, найдя избавление в экране телевизора. Сделала вид, что ей очень интересен фильм.
- Пойдем, закроешь за мной, - наконец сказал он.
И потом, уже с порога:
- Что-то мы не то делаем с вами, Веруш, совсем не то!
Через день они столкнулись в молочном отделе магазина. Олег Павлович разговаривал с ней так скупо и серо, что Вера ощутила себя совершенно лишней рядом с ним даже здесь, перед лицом простокваши. Расплатившись за свой кефир, она сказала, что сегодня ей в другую сторону, и ушла к остановке, помахивая бутылкой, в ожидании, когда он зайдет в свой подъезд.
А потом снова настала суббота. Вера проснулась в шесть утра и не смогла уснуть. Полистала учебник английского для седьмого класса, выбрала текст для перевода. Она решила выглядеть спокойной и дружелюбной, хотя от волнения все утро крутило живот.
Уже закрывая входную дверь, она вернулась в квартиру и спешно накрасила ресницы: теперь она была полностью готова к встрече.
- Драсьте, Вер Андреевна, - открыла дверь Карина.
Как обычно, Вера попросила ее говорить с ней на английском:
- Good morning, Karina, speak English, please.
Снимая куртку, она краем глаза с сожалением отметила, что черного пальто Олега Павловича на вешалке нет. Она присела, расшнуровывая ботинки, и не сразу увидела, что ей навстречу вышла женщина - стройная, холеная, со светлыми волосами, стянутыми в тугой хвост, и почти американской улыбкой.
Вера сидела на корточках и смотрела на нее снизу вверх, уже зная правильный ответ на мучительные вопросы последних дней, но по инерции вежливо ей улыбаясь:
- Это моя мама, - гордо сказала Карина.
***
На очередные выходные Вера уехала домой и вернулась воскресным вечером. Поднимаясь по лестнице, она случайно увидела в почтовом ящике белеющий конверт. Ящик давно разломали юные вандалы, и было странно, что письмо ждало ее на своем месте, а не на грязном полу подъезда. Прямо там, у ящиков, Вера прочитала письмо.
Оно было от хозяйки квартиры и строго сообщало Вере и Анне о необходимости освобождения квартиры до первого апреля.
Вера поднялась в квартиру. Сумка сделалась почти неподъемной. Вера шире открыла форточку, впуская в комнату весенний воздух, и внимательно перечитала хозяйкино письмо, спотыкаясь глазами на каждой неверно поставленной запятой.
Не то чтобы она была расстроена, скорее, озадачена – и чем больше она думала о предстоящем переезде, мысленно прикидывая план действий, тем больше вопросов оставалось без ответов и наваливалось ей на спину, вплоть до взаправдашнего ощущения физической тяжести.
На следующий день она купила газету с объявлениями, но никак не могла заставить себя позвонить хотя бы по одному из них. Все, что предлагалось, было не то, не так, Вера понимала это даже по коротким строкам объявлений.
Страшил и грядущий сбор вещей. Вера всегда думала, что она не захламляет квартиру и вообще сторонник минимализма, к тому же с ее деньгами не разгуляешься. Но всякий раз, когда дело доходило до сборов, потревоженные вещи выползали из всех углов, напоминали о себе давным-давно забытые и потерянные заколки, носки, чужие конспекты…
Так прошла одна неделя из двух, милостиво отведенных на переезд. Всю эту неделю Вера не видела Олега Павловича. По привычке поглядывала в сторону его окон – не горит ли свет, косилась и на его машину, стоящую у подъезда.
Всю неделю Вера вставала рано, догуливала до института, не торопясь, самой длинной дорогой, пешком. Надевала наушники – и вперед. Всю неделю в плеере играл сборник аргентинского танго, действующий магически: гордый взгляд, подбородок вверх, спину прямо, шаг от бедра, вперед, собирать документы для работы за границей по программе для студентов.
В этом же ритме по городу шествовал март. Теплый, терпкий воздух был на вкус почему-то чуть яблочный, а снег выглядел совсем как подтаявшее мороженое. Аня наконец переехала к Леше. Мама Чука и Гека стала чаще улыбаться, а их отец купил новую машину. Медсестра Лидия Михайловна готовилась к свиданию со шведом, который уже взял билет, и сделала химическую завивку. Счастье привалило даже Ирочкиной бабушке – она попала со своим вопросом на «горячую линию» с президентом.
Все к лучшему, старалась думать Вера. Все к лучшему, иначе и быть не может. Она обязательно переедет на другой конец города и под этим предлогом откажется от тягостных уроков с Кариной. Постепенно забудется тот горючий вечер, когда ее обвинили в краже, затрется в памяти странный, пугающий момент, когда ее к Олегу Павловичу так и бросило, притянуло, словно магнитом, само собой, как будто это было правильно. Забудется та неуверенная нежность, заполонившая душу.
И тем более – субботнее утро, когда с ней приветливо поздоровалась его красавица-жена, а сердце немедленно метнулось, словно перепуганная ласточка – знает ли? точно ли не знает?
Все эти события однажды превратятся в эпизоды с героями второго плана, которые время услужливо вырежет из памяти монтажными ножницами. Или, если нельзя забыть, присыплет сахарной пудрой и украсит марципанами – чтобы вспоминалось без горечи.
У Веры всегда непросто складывалось с мужчинами. Она шутила, что напрасно Купидона изображают в виде трогательного пухлого шалуна, на самом деле это вредное создание, явно любящее выпить и покурить траву, с изощренной фантазией и иногда жестоким юмором.
На первых курсах Вера пережила несколько коротких несерьезных романов и быстро поняла, что далеко не с каждым человеком может быть так же спокойно, хорошо и интересно, как наедине с собой. Рядом с «не тем» человеком было просто-напросто никак – ощущение потерянного времени, вплоть до острого желания развернуться и уйти. Но иногда она завидовала Аниной легкости на подъем и ее любви к ненапряжному флирту.
В одиннадцатом классе Анюта начала встречаться с парнем, в которого давно была тайно влюблена Вера, да не просто влюблена – потоком света нахлынуло, поглотило, едва не снесло, до такого доходило, что рядом с ним она забывала, как дышать и говорить. Вера старалась ничем себя не выдать, а мальчика – избегать, Анины восторги по поводу ее первого раза выслушивала, закрывшись изнутри и не впуская смысла слов: сидела, кивала, даже улыбалась, чередовала «ничего себе!», «а ты?» и «а он?». Дружбу с Аней она ставила куда выше, чем иллюзорный шанс на взаимность, а после поступления и переезда новая жизнь затянула, общение с парнем прекратилось само по себе – он никуда не поступил, ждал повестку. Аня не захотела отношений на расстоянии. Отболело и у Веры. И сейчас отболит. Иначе нельзя.
***
- Вера, у меня есть на примете одна квартира, можете там поселиться. Хотите посмотреть? Давайте проедем прямо сейчас. Здесь недалеко.
Они стояли в сквере, где снова случайно встретились.
Однажды она подумала, что сама их встреча и есть большая случайность. Ее объявление в той бесплатной газете было одним из полусотни – далеко не единственным. Человек, который стоит сейчас рядом с ней и ждет ответа, наверняка просто-напросто ткнул пальцем в первое попавшееся объявление среди многих одинаковых предложений репетиторства. Попади он на полсантиметра выше, вышла бы совсем другая история.
- Дорого просят? – спросила Вера о квартире.
- Бесплатно. Но ненадолго, только до лета, потом хозяин вернется. Это мой приятель, сейчас живет за границей, он не будет против. А потом что-нибудь подберем, я все устрою.
- Понимаете, я уже нашла…. Я только что ездила смотреть квартиру, - меня там почти все устраивает. Думаю согласиться.
Выдохнула и призналась:
- Да не могу же я жить бесплатно!
- Но ведь вы тоже мне поможете. Вы будете поливать там цветы. Сейчас это делает Карина, но меня, честно говоря, терзают смутные сомнения, что цветы близки к гибели.
Вера смотрела под ноги, рассеянно разглядывала носки обуви – почти чистые ботинки Олега Павловича (видно, что он на машине) и свои – заляпанные грязью после целого дня бега. Неожиданно ей стало очень жаль себя - прежде всего из-за того, что она боялась принять решение.
Рядом стоял человек, который хотел позаботиться о ней, мог решить ее проблемы. От него исходило ощущение настоящей, ничуть не грубой, мужской силы. Хотелось ему довериться, снова упасть ему на грудь, впечататься в него, обнять так крепко, чтобы хотя бы ненадолго стать с ним единым целым. И пусть это желание заперто в ней глубоко внутри, за семью запретами, но так рвется наружу, что страшно смотреть в глаза – прочтет ведь, как пить дать прочтет.
- Вера, даже не сомневайтесь, ничего такого нет, я просто хочу вам помочь. Соглашайтесь!
Она почти сдалась:
- Хорошо, давайте посмотрим.
Квартира с порога поразила ее чистыми белыми стенами, встроенными шкафами и огромной кроватью в половину комнаты (на ней могли бы спать с комфортом не меньше четырех человек). Как и предсказал Олег Павлович, растения в кадках больше походили на икебану и требовали срочной реанимации. Вид из окна седьмого этажа открывался красивый – на реку.
Вере понравилось здесь, но не для жизни, а по-музейному. Она не могла представить себя живущей в этой квартире. Не могла представить даже гостьей - только посетителем. Ей казалось, что здесь невозможно привольно сбрасывать вещи, идти голой из душа, оставляя на полу влажные следы, ставить на стол чашку с горячим кофе. Она обязательно что-нибудь испачкает, что-нибудь сдвинет с места, помнет кровать. Все представлялось ей чужим настолько, что консьержка в подъезде наверняка не захочет впустить ее в этот дом.
- Мне подумать надо, - сказала она.
На обратном пути они угодили в пробку. Машины скучковались вокруг сложного перекрестка, проедешь пять метров – и опять тебе алеет светофор. В воздухе витало такое ощущение коллективной нервозности, что оно проникало и вовнутрь. Вера поймала себя на том, что ей почти радостно сидеть рядом с Олегом Павловичем и раздражаться тем же самым, что и он. И одновременно ее одолевала грусть – если она скажет ему все правильные слова, то уже больше никогда она не сможет так сидеть с ним в машине и смотреть на его сосредоточенный профиль, наслаждаясь ощущением невесомости в грудной клетке.
Он включил магнитолу. Вера сразу же убавила звук и сказала неожиданно для себя самой:
- Я видела вашу жену, когда приходила в прошлую субботу. Она красивая, - и отвернулась, стыдясь себя за сказанное.
- Да. Она красивая. Вы ей тоже понравились.
- Я раньше ее не видела.
- Мы долго жили в разных местах. Многое случилось. Но хватит уже.
Вера настолько не хотела обсуждать его брак, что в ее горле что-то сжалось, словно резиновый мяч, мешая говорить. Но было все понятно и без лишних слов.
«Многое» - много ссор, много обидного непонимания, много злости друг на друга, много гордости, много … любви?
«Хватит уже» - хватит этих разговоров? Или хватит им с женой быть порознь?
А до нее, Веры, он не дотронулся сегодня даже случайно.
А пальто его черное почти неуловимо пахло духами его жены.
Вылезая из машины у своего подъезда, Вера еще раз сказала, что подумает насчет квартиры, зная уже наверняка, что откажется от нее. Завтра. По телефону, так проще.
- Хорошо, созвонимся завтра.
Он медленно дал задний ход. Вера сквозь легкую пелену слез обернулась и увидела Карину. Та стояла невдалеке с батоном в руке и еще непонимающе, но уже расстроено смотрела на нее так, как будто увидела кого-то совершенно другого.
***
Следующим утром, еще спозаранку, Вера проснулась от звонка в дверь. Прошлепала в полусне в прихожую и открыла, как оказалось, соседке.
- Вы видели? Видели? – в радостном возбуждении спросила та.
- Что?
- Там, в подъезде. Про вас написано.
Вера как была, в пижаме и тапочках вышла на лестничную площадку. На стене рядом с ее квартирой красовалась выведенная черным маркером надпись, гласящая, что в квартире номер тридцать все желающие могут получить интимные услуги за плату. Точнее, там было написано по-другому. Куда более коротко и грубо. Почерк был ей прекрасно знаком по школьным тетрадям.
«Это все», - пронеслось в голове у Веры.
Не говоря ни слова любопытной соседке, она вернулась в квартиру, заперла дверь и сползла по ней на пол. Ей казалось, что на нее со страшной скоростью летит потолок, а линолеум был таким родным, поцарапанным, надежным.
Когда она поднялась, с трудом отыскав себя среди обрывков эмоций, в ее голове сам собой сложился четкий план побега.
Вера позвонила женщине, к которой ездила смотреть квартиру, и сказала, что согласна и готова вселиться хоть сегодня. Ей повезло, квартиру еще не сняли. Вера отвезла плату за три месяца вперед и забрала ключи. На обратном пути она поменяла номер на мобильном и заскочила в хозяйственный, где по совету продавца приобрела известку и валик для побелки. Денег у нее осталось тридцать рублей, но это было неважно.
Собрала неупакованные вещи, позвонила теперь уже прежней хозяйке и договорилась, что вечером завезет ей ключи. Наконец, собралась с силами, набрала домашний номер Олега Павловича и, дождавшись в трубке мелодичное «Алло!» его жены, лихо соврала ей, что на несколько месяцев уезжает работать в Америку и не может продолжать давать уроки, выслушала вежливые поздравления и аккуратно разрезала старую сим-карту на четыре части.
Осталось сделать только одно – побелить подъезд.
Дешевая известка никак не могла справиться с едким маркером. Черные буквы продолжали издевательски просвечивать из-под третьего белесого слоя. Ничего. Еще раз. От запаха побелки щипало в носу.
Вера упрямо сжимала валик, представляя себе, что слой за слоем она закрашивает в своей жизни все лишнее, несбывшееся, чужое.
Назад |