Панчишин сказал, что сам слышал, как его вызвали. Офицер смутился. Как это он не записал?
Позже с Петровым решали, что делать. Оставили и взяли в саперы.
Он выжил на фронте и после войны приезжал к Ярославу Марковичу в гости.
Когда Ярослав пришел в часть, его взяли не в минометчики, а в отряд связистов-курьеров. Спали они не больше 15 минут в сутки. Пробирались с донесениями по лесам и полям.
Болото, кусты, из трясины торчит морда погибшей лошади, по уши застрявшей в жиже. Это типовая картинка лесной местности.
В Польше молодой катуковец попал в такую ситуацию. Мостик в два бревна. Соскочил в траву и подался вперед, думая, что уже земля. А была – топь. Хорошо, что автомат уперся в бревна, иначе б не выбрался. А он должен был добраться до передовой, послание доставить.
Другой случай посерьезнее. Ярославу дали донесение, и он побежал по шнуру связи. Разрыв мины от «Ванюши». Прыгнул в сторону, выпустив шнур из рук. С полчаса земля содрогалась от взрывов.
Свалился в яму метра два глубиной и ходил по дну, устланному соломой. Наверное, крестьяне держали яму для корма скота, подумалось ему. Как выбраться? Штыком начал резать уступы. А что внизу? Там трупы! Их много! От жути и не помнил, как выскочил. Мелкие ели вокруг. Где шнур? Его нигде нет. Вышел с заданием он в 20.15. Приказано прибыть к 21.30. Если позже, будет судить трибунал, либо нужны доказательства, что не виноват. Уже темнеет, но шнур так и не нашелся. Идет вперед. Прислушивается. Вроде как немецкая речь. Шарахается в другую сторону, тоже чужой говор. Взял карабин и хотел уже покончить с собой, потому что плен страшнее смерти, но услышал отдаленный дизельный рокот.
Аккуратно выбрался на край леса. Тихо, темень, внизу дорога, идет колонна, по-русски кто-то заговорил. Выскочить? А если его за шпиона признают? Он сполз ниже и поплелся сзади вроде бы как после оправки. Мало-помалу выяснил, что это 10-й корпус. Тогда к командиру. Назвал себя – из 19-й мехбригады (8-й корпус). Ему сказали, что проводят до передовой, его батальон будет справа…
С первых дней в танковой армии Михаила Ефимовича Катукова Панчишин ощущал ее легендарность и какое-то общее родственное чувство к командующему, имя которого произносилось с необычным почтением. Все служащие «старики» с гордостью называли себя катуковцами.
В ПОЛЬШЕ
Перед наступлением войска вдохновляли приписанные к танковой армии знаменитые в то время артисты-юмористы Штепсель и Тарапунька, который преображался в Гитлера.
– Что, Гитлер капут? – издевательским тенорком спрашивал Штепсель.
Живот-шар Тарапуньки тем временем надувался.
– Германия еще дуется, дуется! – злобно выкрикивал «Гитлер».
– Дуется и лопнет! – патетически резюмировал Штепсель.
И ка-ак бахнет! Солдаты хохочут.
Появление в пределах видимости маршала Жукова поднимало чувства на огромную высоту.
– Ура! Жуков приехал! Значит, наступать будем! Значит, победим!
Сидя на броне танка, Ярослав наблюдал, как Жуков, вооруженный палкой, молотил по всем подряд спинам, чтобы ликвидировать затор на понтонной переправе.
– Назад! Сбрасывай машину! Вали ее!
Через десять минут движение восстановилось. С обеих сторон поставили регулировщиков.
Долго стояли под Варшавой на Сандомирском плацдарме, пережидая (по приказу Сталина с известными теперь политическими мотивами) Варшавское восстание. На Висле лопался и отрывался тонкий осенний и зимний лед.
Наши солдаты дразнили местных жителей, что всех паненок загонят под одно одеяло. В один колхоз.
– Матка боска! – ужасались поляки.
– Зачем вы их пугаете? – сердился Ярослав. – Хрен мы социализм построим так!
Он нес в танке дежурство. Мотор не работает. Когда сидишь внутри, все тело замерзает. Ощущение, что ноги превратились в безжизненные сосульки, портянки не отдерешь. И переобуться негде.
Войска ждали приказа о наступлении. Вся нейтралка на двести метров покрылась ковром подснежников. Положить бы цветочек в треугольник письма и отправить девушке.
Поддавшись порыву, Панчишин выскакивает через бруствер окопа. По нему начали палить, как сто охотников за одним зайцем! Взметнувшийся от разрыва мины фонтан земли осыпал его комьями. Он лежал ничком, вжавшись в почву.
– Пацан – дурак!.. – слышался сердитый упрек из нашего окопа.
Кто-то, наверное, взял его даже на прицел, думая, не на ту ли сторону он побежал. Немцы решили, что русскому капут, грохот стих. Ярослав вскочил и сделал короткую перебежку к цветочной поляне, упал, залег. Правая рука его хватала подснежники. Он уловил слова немецкой речи, которую никто в русской траншее не понял.
– Иван! Бери цветы! Не бойся! Не будем стрелять!
Поверил и встал открытой мишенью.
– Ложись! Ложись, сука! Падай на землю, дурак! Залегай! – Орали наши, до сих пор до него доносится этот рев.
За три минуты набрал охапку и в полный рост вернулся в окоп. 25-летний командир взвода Псурцев с отеческим гневом отхлестал его по щекам. Ярослав подал ему букет. Лейтенант взял цветы и заплакал. На крики и стрельбу сбежалась вся взволнованная рота, если не батальон.
Висла широко разлилась. Наша тяжелая артиллерия гвоздила немецкие укрепления за рекой. На рассвете, в густом тумане после 45 минут мощной артподготовки началось форсирование водной преграды, кто на чем мог. На лодках, досках, бревнах, бочонках, понтонах. Течение сильно сносило в сторону. Снаряды падали то впереди, то сзади. Значит, следующий мог в тебя, взяли в прицел.
Если первая гордость Панчишина – гвардейский знак, то медаль «За освобождение Варшавы» – вторая его гордость. Варшава, Седлец, Кутно… И концлагерь. Возможно, это был Майданек. Или другой.
Из бараков, из распахнутых настежь ворот выскочили изможденные люди, прямо-таки одни кости в полосатых костюмах и беретах. Они бросались под танки и плакали, на разных языках просили есть. Зная, что твердую пищу давать нельзя, заворот кишок обеспечен, солдаты совали свой колотый сахар, который узники сосали.
Иссохшие лица освобожденных жертв фашизма резко контрастировали со здоровыми харями охранников. В освободителях бушевала ярость. Построили человек 50. Как же с ними поступить? Сегодня ты расстреляешь, а завтра немцы будут ходить и подсчитывать… И сколько врагов останется в новом государстве… Офицеров расстреляли, рядовым сказали: разбегайтесь!
– Я! Я! Гитлер капут!
Развивая наступление, совершенно неожиданно наткнулись на указатель: «За этим знаком вы ступите на проклятую землю нашего лютого врага. Бейте его беспощадно. Мстите за все злодеяния. Завершите свой поход победой». Была глубокая ночь, три часа. То же время, когда на нас напал Гитлер.
Вблизи отыскался хутор, домов 15, целых и добротных, каких давно не встречалось на пути. Командир предупредил: никаких самосудов! Никаких мщений по отношению к гражданскому населению! Сражать лишь вооруженного противника. Женщин, стариков и детей не обижать. Ведь мы не фашисты, а коммунисты, и мы пришли освобождать народ от фашистского фюрера.
Приступили к осмотру домов. Увидели расширенные зрачки, перепуганные лица, абсолютную покорность. Ярость стихла. Немцы что-то бормотали… Гитлер капут… Они сами стали приближаться к русским и бить себя в грудь, показывая, что они не фашисты, что презирают нацизм. Кто-то просил закурить. Нашлись и такие, кто выдавал, где прячутся немецкие солдаты. Панчишин понял тогда, что мы, русские, славяне, не способны на бесчеловечные поступки, подобные тем, что совершали враги.
Хотя среди наших солдат встречались разные люди. Многие белорусы в неизбывном отчаянии из-за своих родных, замученных гитлеровцами, мстили жестоко, стреляя по детям и старикам.
ВОСТОЧНО-ПОМЕРАНСКАЯ ОПЕРАЦИЯ
Померания изобилует холмами и речушками. В Восточно-Померанской операции, начавшейся в марте 1945-го, участвовали огромные силы 1-го и 2-го Белорусских фронтов.
Получив приказ взять высоты в районе Гдыни, катуковцы попали в узкую долину, которая расширялась впереди. Там виднелась речка с зеленевшей поймой, расстилалась равнина, переходившая в подножие горы. Сверху, с обеих сторон, лупили из пушек. Били больше с правой стороны и почему-то раньше начали стрелять, наверное, думали, что танки войдут в раструб. И там немцы ждали. Но колонна остановилась вовремя.
– Развернуться в цепь и отбиваться!
Окопались и обложились камнями. На другой день танкистов заменили пехотой и вывели в лес. Командующий фронтом приезжал к ним с выступлением. На лесной поляне корпус построили в каре, маршал Жуков взошел на бревенчатый помост и говорил через усилитель, иллюстрируя речь фотографиями, пачку которых держал в руках.
– Товарищи солдаты, офицеры! Мы уже у самого порога фашистского логова! Нет сомнения в нашей победе. Но есть и «но». Взять Берлин первыми были бы не прочь и наши союзники. Немецко-фашистская клика, предвидя гибель, предпринимает попытки вести с некоторыми силами в стане союзников сепаратные переговоры о заключении мира. Враг снимает воинские части с западного фронта и перебрасывает на восточный, оказывая нам ожесточенное сопротивление. В этих условиях наше поведение должно в корне поменяться. Желая отомстить фашистам, отдельные военнослужащие допускают издевательства над гражданским населением, а это только на руку тем, кто хочет приписать нашу победу себе. С сегодняшнего дня за подобные факты нарушители будут привлекаться к ответственности вплоть до расстрела. Мы воюем не с немецким народом, а с фашистским режимом.
На следующий день организовали помывку: подъехали три машины с водой, одна из них символически считалась «горячей», хотя ничем не отличалась от других, леденящей свежести. Поставили палатки и протянули шланги. Заводили по целому взводу. Пять минут на все процедуры под надзором старшины, отделенных и взводных командиров. И попробуй не помыться! Никаких разговоров! Холодный душ. Моешь ноги и все тело.
После полевого обеда приказали зайти в медпалатку и поставили очень болезненные подлопаточные уколы. Сильная боль, температура и полное бессилие свалили всех. Резко хлестанувшую команду строиться солдаты восприняли как неодолимое мучение, начали стонать и переминаться с ноги на ногу. Тогда заместитель командира взвода лейтенант Борисенко приказал:
– Лечь! Встать! Лечь! Встать! Бегом!
Через полчаса такой муштры про прививку забыли.
Утром – по машинам! Прорвав фронт, двое суток двигались по тылам врага с целью разгрома группировки, угрожавшей с тыла, если бы армия вошла в Берлин.
В экипаже танка Т-34 Панчишин был заряжающим. Пять человек внутри, тишина, «глухо, как в танке». Пока не врежут. Опытные водители шеей чувствуют опасность, но среди врагов ведь тоже не дураки.
На рассвете заехали в поселок. Тихо, вокруг сонные дома, рядом мирная на вид трехэтажная школа. Когда невесть откуда взявшийся самолет начал поливать сверху огнем из двух пушек, зашедшие в поселок бойцы прижались к кирпичной стене. Как неприятный сюрприз, завыла немецкая сирена тревоги. Из школьных окон застрочили автоматы. Фрицев внутри здания скопилось не меньше роты. Они спали и не сразу обнаружили присутствие русских. Отправив к ним случайно пойманного немецкого рядового, поляка по происхождению, их уговорили сдаться: нет смысла умирать, если исход войны ясен.
В тылу противника ехали в камуфляже с ветками. Три грузовика с немецкими солдатами пропустили. Навстречу «Опель».
– Хальт! – крикнул старший лейтенант Кислицын и снял с себя камуфляж.
Седой поджарый генерал при усиках сразу вышел с поднятыми руками, за ним два охранника, бросившие автоматы.
Пленных брали десятками. Плененные немецкие солдаты принесли на носилках из сплетенных прутьев своего раненого командира взвода, младшего лейтенанта. Построили наших солдат, раненого положили на шинель.
– Кто будет расстреливать?
– Я! – вызвался младший сержант Латышев.
Он дважды выстрелил с близкого расстояния и не попал. Немец приподнял голову и рукой показывал: сюда надо стрелять! Добил его другой.
Рядовым немцам кричали: «На хаус! Бросайте оружие! Бегите!» – Но бывало, пока до командования дойдет, солдаты сами разбирались, особенно срывались белорусы. И население это понимало.
В апреле вернулись назад, на покинутое место в предместье Берлина.
Пополнились техникой, живой силой и устроили несколько дней передышки. С минуту на минуту ожидался приказ о наступлении на Берлин.
Ярослав Панчишин:
– Нас обуревали великий трепет и жажда увидеть Победу. Мы ожидали чего-то страшного от чумного Гитлера – ведь он грозил применить такое оружие, которое убило бы все на сотни километров вокруг, оно могло быть химическим или бактериологическим, а то и атомным, о котором в то время мы не подозревали. Что-то неопределенно ужасное висело над нами и давило на психику. Благо, что велась политико-воспитательная работа и постоянно сообщалось о ситуации в стане противника и на фронте. Необходимо было добить врага в его логове!
НА БЕРЛИН
В одной из своих мемуарных статей доктор физических наук, живущий в Обнинске, а когда-то «сын полка» Владимир Вареник, 14-летним подростком воевавший в армии Катукова, вспоминал:
«Завершается подготовка к наступлению. Неожиданно в обороне немцев обнаруживаются подозрительные участки. Разведгруппа с комвзвода лейтенантом Соковиковым должна обследовать их. Штаб бригады обеспокоен, как бы не напороться на скрытые огневые точки. Об этом еще раз напомнил начальник разведки бригады капитан Иванов составу группы ночью в окопе на переднем крае. По коридору, хорошо изученному наблюдателями, группа на полусогнутых уходит в тыл немцев.
Почти двое суток разведчики по-пластунски облазили участок обозначенной полосы. И вот лейтенант Соковиков, развернув карту, докладывает капитану Иванову. Тот, забрав карту, уводит Соковикова в штаб бригады. Старшина роты с писарем разливают из термоса горячий чай и поят нас. Поднявшись из окопа, мы осматриваем местность.
Всходит солнце. Оно все ярче и ярче. Внизу по ложбине мотострелковые роты скрытно-повзводно легкой трусцой бегут к переднему краю. Вот-вот начнется артподготовка. Мы зачарованно смотрим на эту панораму – ефрейтор Саша Афанасьев, рядовые Сергей Кокол, Николай Борщев и я. Мотострелки без вещмешков, противогазов и шинельных скаток, только карабины с примкнутыми штыками, занимают исходное положение. Мы, грязные, зачуханные и малорослые, резко отличаемся от этих рослых, молодцеватых солдат. Немцам не позавидуешь, когда гвардейцы идут в атаку. Это были батальоны 8-й армии Чуйкова».
Когда пошли на Берлин и включили прожектора, глазам предстала ровная местность. Воронка от воронки расположена «квадратно-гнездовым» способом, метрах в 20 друг от друга. Где там после обстрела «катюшами» было остаться живому человеку? Тем не менее откуда-то выскакивали оглушенные, дурные немцы с поднятыми руками… Наступавшие солдаты бегом миновали их, как призраков.
Перескочили с танком через мост на Шпрее, длиной метров сто. Два расчета минометчиков и два отделения автоматчиков. Оставшийся позади мост взрывается, три танка поглотила вода. Команда по рации: займите плацдарм! Выйти из танка (снарядов нет), занять оборону!
Залегли, ногами упираясь в плиты и чувствуя себя неуязвимыми. Фаустпатроны летели через голову.
Шпрее убрана в набережную плитами метра полтора высотой. С наступающей стороны берег пологий. Машины-длинномеры с готовыми клетками понтонов ждут разгрузки.
Панчишин впервые увидел работу саперов, строивших понтонный мост рядом с разрушенным капитальным. С лодки бросили якорь в центре реки, человек 10-12 закрепляют понтон. Натягивают трос – цепляют и на роликах подтягивают. Только подплыли, фаустпатрон по понтону, все убиты. Офицеры бегают с пистолетами.
– Следующие вперед! Следующие! Следующий понтон давай!
Саперы рвутся вперед, пока не наведут мост. Как только танки прошли через реку, немцы разбежались.
Фаустпатрон прожигал лобовую броню. Танк идет по улице между сплошными стенами 5-8-этажных домов. Фаустники бьют сверху. Разведчик докладывает, что огонь ведется с такого-то этажа. Танк ствол поднимает и выпускает снаряд.
В Берлин вошли вечером и ждали утра. Налетели американские самолеты, штук полсотни. Бомбы и осветительные ракеты, медленно опускавшиеся на парашютах (иголку можно увидеть), наводили жуть. Спрятаться негде, окопаться негде. Свои же союзники тебя ухлопают! Видимо, плохая была координация.
Рота пристроилась за насыпью на стадиончике. Град зенитных осколков молотил сверху. Чем прикрыться? Неподалеку заштабелеванные доски. Ярослав рванул к ним и нашел дверь, взвалил ее на себя и притащил в укрытие, поймав по пути ворох пуль. Дверь насквозь и шинель, на два размера больше, чем по росту, вся в дырках. Солдаты ржут, что в шинели пацана пули не нашли.
Его и паренька-марийца поставили в охрану. Руины, камни, жуть. А союзники по русским бьют и бьют. Идет немец с портфелем, стучит каблуками.
– Хальт!
Он замер. Панчишин из винтовки выстрелил вверх. Немец говорит, что у него фрау и трое детей. Ярослав послал товарища доставить его к командиру. А командир всыпал Панчишину по первое число, что он «дал себя обнаружить». Лейтенант только задремал, а тут с немцем пришлось разбираться, которого проверили и отпустили домой.
Отлежавшись на этом стадионе, утром двинулись дальше. По дороге забежали в подвал, битком набитый берлинцами. Русских шокировало, что они хорошо одеты, в черных бархатных воротничках. Мужчины и женщины надели лучшее. Куда как респектабельно по сравнению с рваньем нашего гражданского населения.
Дед, сидевший в подвале с двумя внучками, думал, что их расстреляют, и заплакал от страха. Его повели из подвала под руки, а девочкам дали сахар. Он увидел это и упал на колени, ноги целовать. (Как Гитлер нам голову задурил! – можно было понять из его лепета).
Катуковцы прорвались на ровную местность Тиргартен-парка с небольшими деревцами и одинокими статуями, сохранившимися в пустыне уничтожения. Рядом Бранденбургские ворота и канцелярия рейхстага. Вдоль стены за парком серое пятиэтажное здание с амбразурами и что-то вроде одноэтажной крепости с решетками. Оттуда крепко огрызались пулеметными очередями и снарядами. Командира минометного взвода старшего лейтенанта Антонова ранило в живот. Он прожил 21 год и умер за десять часов до прекращения огня.
Прячась от обстрела в метро, бойцы обнаружили там клетки со львами и тиграми.
У БРАНДЕНБУРГСКИХ ВОРОТ
Владимир Вареник, с которым Ярослав Маркович сдружился еще в войну и до сих пор поддерживает фронтовую дружбу, воскрешал в воспоминаниях весну 1945 года: «В последние дни апреля 19-я мехбригада вела бои у зоосада, откуда просматривался рейхстаг. Немцы в положении обреченных продолжали отчаянно сопротивляться. Над городом зависла сплошная масса дыма со сполохами от горящих развалин и трассирующих очередей крупнокалиберных пулеметов. На перекрестках чадили сгоревшие танки.
В начале штурма в предместье Берлина погиб комбриг полковник И.В. Гаврилов. 28 апреля погиб командир разведвзвода, старшина, парторг роты Владимир Никаноров. Комбригу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Никаноров не получил ничего, хотя к званию Героя был представлен еще в 1944.
Суточные потери личного состава превышали Московское, Сталинградское сражения и Курскую дугу».
Утром 2 мая на Линденштрассе прикатили крупнокалиберные орудия, чтобы взломать неприступную серую крепость (колотили по ней разными снарядами – бесполезно, на стене оставались только черные пятна). Но стрелять больше не пришлось.
– Огонь прекратить до особого распоряжения!
По радио приказали сосредоточиться с полным боекомплектом у Бранденбургских ворот. Приехали на танках, Ярослав высунулся из люка. Командиры беседовали, стоя у ворот. И – он видит, колонной по восемь в ряд шагают серые мундиры, до предела навьюченные оружием.
– Немцы! Товарищ лейтенант! Немцы!!!
Лейтенант только покосился на него.
– Товарищ лейтенант, немцы!!!
– Да это наши немцы! – отмахнулся он. – Сегодня подписан акт о капитуляции берлинского гарнизона.
И тут Ярослав заметил, что по бокам колонну конвоируют энкаведешники. Немцы подходили к воротам, сбрасывали оружие в кучу, крестились двумя пальцами и вставали в строй пленных.
Танкистам приказали привести себя в порядок и выйти на построение. Они построились в каре. Их поздравили с Победой.
После капитуляции Берлина всех поразила гибель старшего сержанта Королева от пули какого-то снайпера-дурака. Родом из Курска, высокого роста, человечный по характеру, с юмором, Королев воспитывался без родителей, жил с бабушкой. В роте он был самый награжденный и теперь лежал в парке перед рейхстагом с наградами на груди. Вокруг него, плача, столпились солдаты и офицеры.
Танкисты прослышали о самоубийстве Гитлера и бегали, искали его труп. Но яму, где нашли обгоревшее тело, окружили гэбэшники и никого к ней не пускали.
В этот день Панчишин написал сразу девять писем по 4-6 страниц, на хорошей бумаге. И отправил в красивых немецких конвертах с цветочками. Их раздобыли в пакгаузе, когда пошли смотреть, что это за рейхстаг.
Не меньше десяти тысяч ящиков посылок для немецких солдат складировались там, строго по 5 кг. Из Голландии, Бельгии, Франции и других стран. Раскурочив их, увидели комплекты из полотенца, мыла, двух пар носков, бритвы, ручки, конвертов и листов бумаги, 3-4 плиток шоколада, бутылочек рома (150 г), джина, виски, сухого вина.
По несколько посылок принесли и поделили, а напитки прибрали в одно место. Потрясли старшину, чтобы дал сухой паек. Шпроты, американская тушенка, масло, печенье украшали торжественный обед в честь Победы. Провозглашали тосты. Берлин оглушала канонада – салют из всех видов оружия.
Затем танкистов повезли в опустевший от драпанувших немцев Потсдам и распределили по виллам. Чего только не было там на чердаках. Сало, мед, напитки…
Ужинали до часу ночи, пока не последовала команда ложиться спать. Повалились на постели, а через час тревога.
По местам! Поехали на грузовиках. Темень, свет включать нельзя, разговоры не вести. Пошептались.
– Товарищ командир!
– Что?
– Куда мы едем?
– Подождите, скажу.
Приехали в горную местность. Выяснилось, что в районе Праги еще действовала группировка врага. Накатило разочарование – послали письма, что живы, ждите… И думали, что сразу отпустят. Но все не так просто.
Больших потерь не понесли и, в общем, благополучно вернулись 7 мая.
И фактическую Победу объявили 8-го. В этот день начался триумф. Стрельба из всех стволов. Ура-а!!! Толпами солдаты повалили к стенам рейхстага и расписывались на них.
Через день приехал ансамбль Александрова с всенародной любимицей Лидией Руслановой. На Александерплаце, у Бранденбургских ворот, над руинами полилась музыка, вознеслись голоса знаменитых певцов.
Неожиданность Победы… Для многих как-то несвоевременно все оборвалось. Не успели насладиться местью. Хотелось увидеть страшные конвульсии Гитлера, Геббельса, Гиммлера… И не увидели ничего. Не было душещипательности, слез, объятий родных девушек. Привыкшие к войне и внезапно опустошенные ее прекращением, победители чувствовали неудовлетворенность.
Ярослав Панчишин:
– Первое ощущение Победы показалось каким-то неадекватным. Это событие не могло сравниться с теми бедами, которые принесла война. Мы не почувствовали и частичной компенсации за убитых и раненых, замученных в лагерях, за сотни разрушенных городов и тысячи сел, за невозместимые культурные ценности. Может быть, это потому, что перед нашими глазами не было Гитлера и других. А может быть, и потому, что у немцев были капитальные дороги, мосты, мало пострадавших строений. Гражданское население, по-немецки педантичное и покорное, не выглядело несчастным. Все прилично одеты и непохожи на опустившихся. Так что лицо войны в последние часы показалось нам менее радостным, чем мы ожидали и чем нам бы хотелось. Когда из-под Праги мы вернулись в Германию, то застали мирную картину. Наступил спад ненависти к немцам. Они подходили к нам и просили прощения. Говорили, что ненавидят Гитлера, который обещал рай на земле, а привел к величайшей катастрофе. Слова Сталина «Гитлеры приходят и уходят, а народ остается» точно формулировали суть происходящего.
г. Кемерово
Позже с Петровым решали, что делать. Оставили и взяли в саперы.
Он выжил на фронте и после войны приезжал к Ярославу Марковичу в гости.
Когда Ярослав пришел в часть, его взяли не в минометчики, а в отряд связистов-курьеров. Спали они не больше 15 минут в сутки. Пробирались с донесениями по лесам и полям.
Болото, кусты, из трясины торчит морда погибшей лошади, по уши застрявшей в жиже. Это типовая картинка лесной местности.
В Польше молодой катуковец попал в такую ситуацию. Мостик в два бревна. Соскочил в траву и подался вперед, думая, что уже земля. А была – топь. Хорошо, что автомат уперся в бревна, иначе б не выбрался. А он должен был добраться до передовой, послание доставить.
Другой случай посерьезнее. Ярославу дали донесение, и он побежал по шнуру связи. Разрыв мины от «Ванюши». Прыгнул в сторону, выпустив шнур из рук. С полчаса земля содрогалась от взрывов.
Свалился в яму метра два глубиной и ходил по дну, устланному соломой. Наверное, крестьяне держали яму для корма скота, подумалось ему. Как выбраться? Штыком начал резать уступы. А что внизу? Там трупы! Их много! От жути и не помнил, как выскочил. Мелкие ели вокруг. Где шнур? Его нигде нет. Вышел с заданием он в 20.15. Приказано прибыть к 21.30. Если позже, будет судить трибунал, либо нужны доказательства, что не виноват. Уже темнеет, но шнур так и не нашелся. Идет вперед. Прислушивается. Вроде как немецкая речь. Шарахается в другую сторону, тоже чужой говор. Взял карабин и хотел уже покончить с собой, потому что плен страшнее смерти, но услышал отдаленный дизельный рокот.
Аккуратно выбрался на край леса. Тихо, темень, внизу дорога, идет колонна, по-русски кто-то заговорил. Выскочить? А если его за шпиона признают? Он сполз ниже и поплелся сзади вроде бы как после оправки. Мало-помалу выяснил, что это 10-й корпус. Тогда к командиру. Назвал себя – из 19-й мехбригады (8-й корпус). Ему сказали, что проводят до передовой, его батальон будет справа…
С первых дней в танковой армии Михаила Ефимовича Катукова Панчишин ощущал ее легендарность и какое-то общее родственное чувство к командующему, имя которого произносилось с необычным почтением. Все служащие «старики» с гордостью называли себя катуковцами.
В ПОЛЬШЕ
Перед наступлением войска вдохновляли приписанные к танковой армии знаменитые в то время артисты-юмористы Штепсель и Тарапунька, который преображался в Гитлера.
– Что, Гитлер капут? – издевательским тенорком спрашивал Штепсель.
Живот-шар Тарапуньки тем временем надувался.
– Германия еще дуется, дуется! – злобно выкрикивал «Гитлер».
– Дуется и лопнет! – патетически резюмировал Штепсель.
И ка-ак бахнет! Солдаты хохочут.
Появление в пределах видимости маршала Жукова поднимало чувства на огромную высоту.
– Ура! Жуков приехал! Значит, наступать будем! Значит, победим!
Сидя на броне танка, Ярослав наблюдал, как Жуков, вооруженный палкой, молотил по всем подряд спинам, чтобы ликвидировать затор на понтонной переправе.
– Назад! Сбрасывай машину! Вали ее!
Через десять минут движение восстановилось. С обеих сторон поставили регулировщиков.
Долго стояли под Варшавой на Сандомирском плацдарме, пережидая (по приказу Сталина с известными теперь политическими мотивами) Варшавское восстание. На Висле лопался и отрывался тонкий осенний и зимний лед.
Наши солдаты дразнили местных жителей, что всех паненок загонят под одно одеяло. В один колхоз.
– Матка боска! – ужасались поляки.
– Зачем вы их пугаете? – сердился Ярослав. – Хрен мы социализм построим так!
Он нес в танке дежурство. Мотор не работает. Когда сидишь внутри, все тело замерзает. Ощущение, что ноги превратились в безжизненные сосульки, портянки не отдерешь. И переобуться негде.
Войска ждали приказа о наступлении. Вся нейтралка на двести метров покрылась ковром подснежников. Положить бы цветочек в треугольник письма и отправить девушке.
Поддавшись порыву, Панчишин выскакивает через бруствер окопа. По нему начали палить, как сто охотников за одним зайцем! Взметнувшийся от разрыва мины фонтан земли осыпал его комьями. Он лежал ничком, вжавшись в почву.
– Пацан – дурак!.. – слышался сердитый упрек из нашего окопа.
Кто-то, наверное, взял его даже на прицел, думая, не на ту ли сторону он побежал. Немцы решили, что русскому капут, грохот стих. Ярослав вскочил и сделал короткую перебежку к цветочной поляне, упал, залег. Правая рука его хватала подснежники. Он уловил слова немецкой речи, которую никто в русской траншее не понял.
– Иван! Бери цветы! Не бойся! Не будем стрелять!
Поверил и встал открытой мишенью.
– Ложись! Ложись, сука! Падай на землю, дурак! Залегай! – Орали наши, до сих пор до него доносится этот рев.
За три минуты набрал охапку и в полный рост вернулся в окоп. 25-летний командир взвода Псурцев с отеческим гневом отхлестал его по щекам. Ярослав подал ему букет. Лейтенант взял цветы и заплакал. На крики и стрельбу сбежалась вся взволнованная рота, если не батальон.
Висла широко разлилась. Наша тяжелая артиллерия гвоздила немецкие укрепления за рекой. На рассвете, в густом тумане после 45 минут мощной артподготовки началось форсирование водной преграды, кто на чем мог. На лодках, досках, бревнах, бочонках, понтонах. Течение сильно сносило в сторону. Снаряды падали то впереди, то сзади. Значит, следующий мог в тебя, взяли в прицел.
Если первая гордость Панчишина – гвардейский знак, то медаль «За освобождение Варшавы» – вторая его гордость. Варшава, Седлец, Кутно… И концлагерь. Возможно, это был Майданек. Или другой.
Из бараков, из распахнутых настежь ворот выскочили изможденные люди, прямо-таки одни кости в полосатых костюмах и беретах. Они бросались под танки и плакали, на разных языках просили есть. Зная, что твердую пищу давать нельзя, заворот кишок обеспечен, солдаты совали свой колотый сахар, который узники сосали.
Иссохшие лица освобожденных жертв фашизма резко контрастировали со здоровыми харями охранников. В освободителях бушевала ярость. Построили человек 50. Как же с ними поступить? Сегодня ты расстреляешь, а завтра немцы будут ходить и подсчитывать… И сколько врагов останется в новом государстве… Офицеров расстреляли, рядовым сказали: разбегайтесь!
– Я! Я! Гитлер капут!
Развивая наступление, совершенно неожиданно наткнулись на указатель: «За этим знаком вы ступите на проклятую землю нашего лютого врага. Бейте его беспощадно. Мстите за все злодеяния. Завершите свой поход победой». Была глубокая ночь, три часа. То же время, когда на нас напал Гитлер.
Вблизи отыскался хутор, домов 15, целых и добротных, каких давно не встречалось на пути. Командир предупредил: никаких самосудов! Никаких мщений по отношению к гражданскому населению! Сражать лишь вооруженного противника. Женщин, стариков и детей не обижать. Ведь мы не фашисты, а коммунисты, и мы пришли освобождать народ от фашистского фюрера.
Приступили к осмотру домов. Увидели расширенные зрачки, перепуганные лица, абсолютную покорность. Ярость стихла. Немцы что-то бормотали… Гитлер капут… Они сами стали приближаться к русским и бить себя в грудь, показывая, что они не фашисты, что презирают нацизм. Кто-то просил закурить. Нашлись и такие, кто выдавал, где прячутся немецкие солдаты. Панчишин понял тогда, что мы, русские, славяне, не способны на бесчеловечные поступки, подобные тем, что совершали враги.
Хотя среди наших солдат встречались разные люди. Многие белорусы в неизбывном отчаянии из-за своих родных, замученных гитлеровцами, мстили жестоко, стреляя по детям и старикам.
ВОСТОЧНО-ПОМЕРАНСКАЯ ОПЕРАЦИЯ
Померания изобилует холмами и речушками. В Восточно-Померанской операции, начавшейся в марте 1945-го, участвовали огромные силы 1-го и 2-го Белорусских фронтов.
Получив приказ взять высоты в районе Гдыни, катуковцы попали в узкую долину, которая расширялась впереди. Там виднелась речка с зеленевшей поймой, расстилалась равнина, переходившая в подножие горы. Сверху, с обеих сторон, лупили из пушек. Били больше с правой стороны и почему-то раньше начали стрелять, наверное, думали, что танки войдут в раструб. И там немцы ждали. Но колонна остановилась вовремя.
– Развернуться в цепь и отбиваться!
Окопались и обложились камнями. На другой день танкистов заменили пехотой и вывели в лес. Командующий фронтом приезжал к ним с выступлением. На лесной поляне корпус построили в каре, маршал Жуков взошел на бревенчатый помост и говорил через усилитель, иллюстрируя речь фотографиями, пачку которых держал в руках.
– Товарищи солдаты, офицеры! Мы уже у самого порога фашистского логова! Нет сомнения в нашей победе. Но есть и «но». Взять Берлин первыми были бы не прочь и наши союзники. Немецко-фашистская клика, предвидя гибель, предпринимает попытки вести с некоторыми силами в стане союзников сепаратные переговоры о заключении мира. Враг снимает воинские части с западного фронта и перебрасывает на восточный, оказывая нам ожесточенное сопротивление. В этих условиях наше поведение должно в корне поменяться. Желая отомстить фашистам, отдельные военнослужащие допускают издевательства над гражданским населением, а это только на руку тем, кто хочет приписать нашу победу себе. С сегодняшнего дня за подобные факты нарушители будут привлекаться к ответственности вплоть до расстрела. Мы воюем не с немецким народом, а с фашистским режимом.
На следующий день организовали помывку: подъехали три машины с водой, одна из них символически считалась «горячей», хотя ничем не отличалась от других, леденящей свежести. Поставили палатки и протянули шланги. Заводили по целому взводу. Пять минут на все процедуры под надзором старшины, отделенных и взводных командиров. И попробуй не помыться! Никаких разговоров! Холодный душ. Моешь ноги и все тело.
После полевого обеда приказали зайти в медпалатку и поставили очень болезненные подлопаточные уколы. Сильная боль, температура и полное бессилие свалили всех. Резко хлестанувшую команду строиться солдаты восприняли как неодолимое мучение, начали стонать и переминаться с ноги на ногу. Тогда заместитель командира взвода лейтенант Борисенко приказал:
– Лечь! Встать! Лечь! Встать! Бегом!
Через полчаса такой муштры про прививку забыли.
Утром – по машинам! Прорвав фронт, двое суток двигались по тылам врага с целью разгрома группировки, угрожавшей с тыла, если бы армия вошла в Берлин.
В экипаже танка Т-34 Панчишин был заряжающим. Пять человек внутри, тишина, «глухо, как в танке». Пока не врежут. Опытные водители шеей чувствуют опасность, но среди врагов ведь тоже не дураки.
На рассвете заехали в поселок. Тихо, вокруг сонные дома, рядом мирная на вид трехэтажная школа. Когда невесть откуда взявшийся самолет начал поливать сверху огнем из двух пушек, зашедшие в поселок бойцы прижались к кирпичной стене. Как неприятный сюрприз, завыла немецкая сирена тревоги. Из школьных окон застрочили автоматы. Фрицев внутри здания скопилось не меньше роты. Они спали и не сразу обнаружили присутствие русских. Отправив к ним случайно пойманного немецкого рядового, поляка по происхождению, их уговорили сдаться: нет смысла умирать, если исход войны ясен.
В тылу противника ехали в камуфляже с ветками. Три грузовика с немецкими солдатами пропустили. Навстречу «Опель».
– Хальт! – крикнул старший лейтенант Кислицын и снял с себя камуфляж.
Седой поджарый генерал при усиках сразу вышел с поднятыми руками, за ним два охранника, бросившие автоматы.
Пленных брали десятками. Плененные немецкие солдаты принесли на носилках из сплетенных прутьев своего раненого командира взвода, младшего лейтенанта. Построили наших солдат, раненого положили на шинель.
– Кто будет расстреливать?
– Я! – вызвался младший сержант Латышев.
Он дважды выстрелил с близкого расстояния и не попал. Немец приподнял голову и рукой показывал: сюда надо стрелять! Добил его другой.
Рядовым немцам кричали: «На хаус! Бросайте оружие! Бегите!» – Но бывало, пока до командования дойдет, солдаты сами разбирались, особенно срывались белорусы. И население это понимало.
В апреле вернулись назад, на покинутое место в предместье Берлина.
Пополнились техникой, живой силой и устроили несколько дней передышки. С минуту на минуту ожидался приказ о наступлении на Берлин.
Ярослав Панчишин:
– Нас обуревали великий трепет и жажда увидеть Победу. Мы ожидали чего-то страшного от чумного Гитлера – ведь он грозил применить такое оружие, которое убило бы все на сотни километров вокруг, оно могло быть химическим или бактериологическим, а то и атомным, о котором в то время мы не подозревали. Что-то неопределенно ужасное висело над нами и давило на психику. Благо, что велась политико-воспитательная работа и постоянно сообщалось о ситуации в стане противника и на фронте. Необходимо было добить врага в его логове!
НА БЕРЛИН
В одной из своих мемуарных статей доктор физических наук, живущий в Обнинске, а когда-то «сын полка» Владимир Вареник, 14-летним подростком воевавший в армии Катукова, вспоминал:
«Завершается подготовка к наступлению. Неожиданно в обороне немцев обнаруживаются подозрительные участки. Разведгруппа с комвзвода лейтенантом Соковиковым должна обследовать их. Штаб бригады обеспокоен, как бы не напороться на скрытые огневые точки. Об этом еще раз напомнил начальник разведки бригады капитан Иванов составу группы ночью в окопе на переднем крае. По коридору, хорошо изученному наблюдателями, группа на полусогнутых уходит в тыл немцев.
Почти двое суток разведчики по-пластунски облазили участок обозначенной полосы. И вот лейтенант Соковиков, развернув карту, докладывает капитану Иванову. Тот, забрав карту, уводит Соковикова в штаб бригады. Старшина роты с писарем разливают из термоса горячий чай и поят нас. Поднявшись из окопа, мы осматриваем местность.
Всходит солнце. Оно все ярче и ярче. Внизу по ложбине мотострелковые роты скрытно-повзводно легкой трусцой бегут к переднему краю. Вот-вот начнется артподготовка. Мы зачарованно смотрим на эту панораму – ефрейтор Саша Афанасьев, рядовые Сергей Кокол, Николай Борщев и я. Мотострелки без вещмешков, противогазов и шинельных скаток, только карабины с примкнутыми штыками, занимают исходное положение. Мы, грязные, зачуханные и малорослые, резко отличаемся от этих рослых, молодцеватых солдат. Немцам не позавидуешь, когда гвардейцы идут в атаку. Это были батальоны 8-й армии Чуйкова».
Когда пошли на Берлин и включили прожектора, глазам предстала ровная местность. Воронка от воронки расположена «квадратно-гнездовым» способом, метрах в 20 друг от друга. Где там после обстрела «катюшами» было остаться живому человеку? Тем не менее откуда-то выскакивали оглушенные, дурные немцы с поднятыми руками… Наступавшие солдаты бегом миновали их, как призраков.
Перескочили с танком через мост на Шпрее, длиной метров сто. Два расчета минометчиков и два отделения автоматчиков. Оставшийся позади мост взрывается, три танка поглотила вода. Команда по рации: займите плацдарм! Выйти из танка (снарядов нет), занять оборону!
Залегли, ногами упираясь в плиты и чувствуя себя неуязвимыми. Фаустпатроны летели через голову.
Шпрее убрана в набережную плитами метра полтора высотой. С наступающей стороны берег пологий. Машины-длинномеры с готовыми клетками понтонов ждут разгрузки.
Панчишин впервые увидел работу саперов, строивших понтонный мост рядом с разрушенным капитальным. С лодки бросили якорь в центре реки, человек 10-12 закрепляют понтон. Натягивают трос – цепляют и на роликах подтягивают. Только подплыли, фаустпатрон по понтону, все убиты. Офицеры бегают с пистолетами.
– Следующие вперед! Следующие! Следующий понтон давай!
Саперы рвутся вперед, пока не наведут мост. Как только танки прошли через реку, немцы разбежались.
Фаустпатрон прожигал лобовую броню. Танк идет по улице между сплошными стенами 5-8-этажных домов. Фаустники бьют сверху. Разведчик докладывает, что огонь ведется с такого-то этажа. Танк ствол поднимает и выпускает снаряд.
В Берлин вошли вечером и ждали утра. Налетели американские самолеты, штук полсотни. Бомбы и осветительные ракеты, медленно опускавшиеся на парашютах (иголку можно увидеть), наводили жуть. Спрятаться негде, окопаться негде. Свои же союзники тебя ухлопают! Видимо, плохая была координация.
Рота пристроилась за насыпью на стадиончике. Град зенитных осколков молотил сверху. Чем прикрыться? Неподалеку заштабелеванные доски. Ярослав рванул к ним и нашел дверь, взвалил ее на себя и притащил в укрытие, поймав по пути ворох пуль. Дверь насквозь и шинель, на два размера больше, чем по росту, вся в дырках. Солдаты ржут, что в шинели пацана пули не нашли.
Его и паренька-марийца поставили в охрану. Руины, камни, жуть. А союзники по русским бьют и бьют. Идет немец с портфелем, стучит каблуками.
– Хальт!
Он замер. Панчишин из винтовки выстрелил вверх. Немец говорит, что у него фрау и трое детей. Ярослав послал товарища доставить его к командиру. А командир всыпал Панчишину по первое число, что он «дал себя обнаружить». Лейтенант только задремал, а тут с немцем пришлось разбираться, которого проверили и отпустили домой.
Отлежавшись на этом стадионе, утром двинулись дальше. По дороге забежали в подвал, битком набитый берлинцами. Русских шокировало, что они хорошо одеты, в черных бархатных воротничках. Мужчины и женщины надели лучшее. Куда как респектабельно по сравнению с рваньем нашего гражданского населения.
Дед, сидевший в подвале с двумя внучками, думал, что их расстреляют, и заплакал от страха. Его повели из подвала под руки, а девочкам дали сахар. Он увидел это и упал на колени, ноги целовать. (Как Гитлер нам голову задурил! – можно было понять из его лепета).
Катуковцы прорвались на ровную местность Тиргартен-парка с небольшими деревцами и одинокими статуями, сохранившимися в пустыне уничтожения. Рядом Бранденбургские ворота и канцелярия рейхстага. Вдоль стены за парком серое пятиэтажное здание с амбразурами и что-то вроде одноэтажной крепости с решетками. Оттуда крепко огрызались пулеметными очередями и снарядами. Командира минометного взвода старшего лейтенанта Антонова ранило в живот. Он прожил 21 год и умер за десять часов до прекращения огня.
Прячась от обстрела в метро, бойцы обнаружили там клетки со львами и тиграми.
У БРАНДЕНБУРГСКИХ ВОРОТ
Владимир Вареник, с которым Ярослав Маркович сдружился еще в войну и до сих пор поддерживает фронтовую дружбу, воскрешал в воспоминаниях весну 1945 года: «В последние дни апреля 19-я мехбригада вела бои у зоосада, откуда просматривался рейхстаг. Немцы в положении обреченных продолжали отчаянно сопротивляться. Над городом зависла сплошная масса дыма со сполохами от горящих развалин и трассирующих очередей крупнокалиберных пулеметов. На перекрестках чадили сгоревшие танки.
В начале штурма в предместье Берлина погиб комбриг полковник И.В. Гаврилов. 28 апреля погиб командир разведвзвода, старшина, парторг роты Владимир Никаноров. Комбригу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Никаноров не получил ничего, хотя к званию Героя был представлен еще в 1944.
Суточные потери личного состава превышали Московское, Сталинградское сражения и Курскую дугу».
Утром 2 мая на Линденштрассе прикатили крупнокалиберные орудия, чтобы взломать неприступную серую крепость (колотили по ней разными снарядами – бесполезно, на стене оставались только черные пятна). Но стрелять больше не пришлось.
– Огонь прекратить до особого распоряжения!
По радио приказали сосредоточиться с полным боекомплектом у Бранденбургских ворот. Приехали на танках, Ярослав высунулся из люка. Командиры беседовали, стоя у ворот. И – он видит, колонной по восемь в ряд шагают серые мундиры, до предела навьюченные оружием.
– Немцы! Товарищ лейтенант! Немцы!!!
Лейтенант только покосился на него.
– Товарищ лейтенант, немцы!!!
– Да это наши немцы! – отмахнулся он. – Сегодня подписан акт о капитуляции берлинского гарнизона.
И тут Ярослав заметил, что по бокам колонну конвоируют энкаведешники. Немцы подходили к воротам, сбрасывали оружие в кучу, крестились двумя пальцами и вставали в строй пленных.
Танкистам приказали привести себя в порядок и выйти на построение. Они построились в каре. Их поздравили с Победой.
После капитуляции Берлина всех поразила гибель старшего сержанта Королева от пули какого-то снайпера-дурака. Родом из Курска, высокого роста, человечный по характеру, с юмором, Королев воспитывался без родителей, жил с бабушкой. В роте он был самый награжденный и теперь лежал в парке перед рейхстагом с наградами на груди. Вокруг него, плача, столпились солдаты и офицеры.
Танкисты прослышали о самоубийстве Гитлера и бегали, искали его труп. Но яму, где нашли обгоревшее тело, окружили гэбэшники и никого к ней не пускали.
В этот день Панчишин написал сразу девять писем по 4-6 страниц, на хорошей бумаге. И отправил в красивых немецких конвертах с цветочками. Их раздобыли в пакгаузе, когда пошли смотреть, что это за рейхстаг.
Не меньше десяти тысяч ящиков посылок для немецких солдат складировались там, строго по 5 кг. Из Голландии, Бельгии, Франции и других стран. Раскурочив их, увидели комплекты из полотенца, мыла, двух пар носков, бритвы, ручки, конвертов и листов бумаги, 3-4 плиток шоколада, бутылочек рома (150 г), джина, виски, сухого вина.
По несколько посылок принесли и поделили, а напитки прибрали в одно место. Потрясли старшину, чтобы дал сухой паек. Шпроты, американская тушенка, масло, печенье украшали торжественный обед в честь Победы. Провозглашали тосты. Берлин оглушала канонада – салют из всех видов оружия.
Затем танкистов повезли в опустевший от драпанувших немцев Потсдам и распределили по виллам. Чего только не было там на чердаках. Сало, мед, напитки…
Ужинали до часу ночи, пока не последовала команда ложиться спать. Повалились на постели, а через час тревога.
По местам! Поехали на грузовиках. Темень, свет включать нельзя, разговоры не вести. Пошептались.
– Товарищ командир!
– Что?
– Куда мы едем?
– Подождите, скажу.
Приехали в горную местность. Выяснилось, что в районе Праги еще действовала группировка врага. Накатило разочарование – послали письма, что живы, ждите… И думали, что сразу отпустят. Но все не так просто.
Больших потерь не понесли и, в общем, благополучно вернулись 7 мая.
И фактическую Победу объявили 8-го. В этот день начался триумф. Стрельба из всех стволов. Ура-а!!! Толпами солдаты повалили к стенам рейхстага и расписывались на них.
Через день приехал ансамбль Александрова с всенародной любимицей Лидией Руслановой. На Александерплаце, у Бранденбургских ворот, над руинами полилась музыка, вознеслись голоса знаменитых певцов.
Неожиданность Победы… Для многих как-то несвоевременно все оборвалось. Не успели насладиться местью. Хотелось увидеть страшные конвульсии Гитлера, Геббельса, Гиммлера… И не увидели ничего. Не было душещипательности, слез, объятий родных девушек. Привыкшие к войне и внезапно опустошенные ее прекращением, победители чувствовали неудовлетворенность.
Ярослав Панчишин:
– Первое ощущение Победы показалось каким-то неадекватным. Это событие не могло сравниться с теми бедами, которые принесла война. Мы не почувствовали и частичной компенсации за убитых и раненых, замученных в лагерях, за сотни разрушенных городов и тысячи сел, за невозместимые культурные ценности. Может быть, это потому, что перед нашими глазами не было Гитлера и других. А может быть, и потому, что у немцев были капитальные дороги, мосты, мало пострадавших строений. Гражданское население, по-немецки педантичное и покорное, не выглядело несчастным. Все прилично одеты и непохожи на опустившихся. Так что лицо войны в последние часы показалось нам менее радостным, чем мы ожидали и чем нам бы хотелось. Когда из-под Праги мы вернулись в Германию, то застали мирную картину. Наступил спад ненависти к немцам. Они подходили к нам и просили прощения. Говорили, что ненавидят Гитлера, который обещал рай на земле, а привел к величайшей катастрофе. Слова Сталина «Гитлеры приходят и уходят, а народ остается» точно формулировали суть происходящего.
г. Кемерово
Назад |