Вместо эпилога
Стихи Любы Дужкиной
Разбирая после смерти матери ее бумаги, Вера Васильевна обнаружила, что старый фотоальбом пуст. Алевтина Германовна не сохранила ни одной фотографии. И Вера Васильевна расстроилась: ничего, что говорило бы о прошлом, не осталось. Ей безумно жаль было старых фотографий – еще дореволюционных, блекло-кремовых на плотном картоне. С них в строгом платье и изящной шляпке улыбалась прабабушка. Ей жаль было фотографий довоенных, на которых мама была в панамке и с пионерским галстуком, застегнутым значком. Прошлое исчезло.
В альбоме нашлась лишь старая ученическая тетрадь. Углы на некоторых страницах обтрепались, в одном месте уголок обгорел. Исписанные химическим карандашом страницы читались с трудом. Это была фронтовая тетрадь ее подруги Любы Дужкиной, ее стихи – единственное, что осталось из прошлого.
***
Ты слыхал соловья?
Ну, когда за рекой
Затевал он рассыпчато песню?
Догадался ли ты,
что весь этот покой
Лишь
в сравненьи с войной интересен.
Ах, как страшно ползти.
Только копоть и дым.
Комья мерзлой земли под руками...
А когда мы вернемся домой,
молодым
Все покажемся мы стариками.
Мы и будем ровесников старше своих
На военные долгие годы...
Оборвавшийся ритм, неродившийся стих
Все невзгоды,
невзгоды,
невзгоды.
***
Мой самый любимый,
далекий, родной...
Не так – мой единственный!
Только!
С тобой мы разбросаны этой войной,
Фронты между нами.
Но столько
Нам вынести надо еще. Ты держись,
И я буду тоже держаться.
Одна нам с тобою отпущена жизнь –
Мы будем любить и сражаться.
И те километры траншей и рокад,
Что нынче лежат между нами,
Мы честно пройдем, и весенний закат
Нас в тайну с тобою заманит.
Мой милый, любимый, далекий, родной,
Единственный. Можно ли ближе
Нам быть, чем сейчас?
И остаться одной
Нельзя мне. Я знаю: ты слышишь.
***
Третий день мы врастаем
в окопы свои,
Третий день держим мы оборону.
Под комками слежавшейся мерзлой земли
Мы друзей наших здесь же хороним.
Потому что нельзя нам отвлечься никак,
Потому что прут наглые фрицы,
Потому что, зубами скрипя, мы и так
Отступали от самой границы.
Этот снег мог быть белым до рези в глазах,
Он от копоти черен – до кашля.
И мы гоним холодный, навязчивый страх,
И не будет сомнений вчерашних.
Потому-то в траншеях своих – как один –
Мы стоим. Так пристало пехоте.
Под разрывы и визг долетающих мин
Новый год мы встречаем окопный.
***
Когда-нибудь я воспою шинель,
И кирзачи пудовые, и каску.
Тот мирный, звонкий, ласковый апрель
Волшебною покажется нам сказкой.
Мы будем долго слушать тишину,
Вдыхая воздух голубой, без гари.
И удивимся: как через войну
С тобою мы, любимый, прошагали.
Ты только постарайся и вернись,
И я вернусь, я тоже постараюсь.
Лишь здесь поняв,
что стоит наша жизнь,
Тебе я из окопа улыбаюсь.
***
Неженские нам знания даны:
Блиндаж,
окоп,
пехотный взвод,
атака,
А в редкие минуты тишины
Далекая мне видится Итака,
И Пенелопа верная, и лук,
Что натянуть не в силах чужеземцы.
Но чутко я ловлю далекий звук –
Вот-вот на нас пойдут атакой немцы.
Я б тоже Пенелопой быть могла
И ткать ковер,
и распускать, и плакать.
Но ненавистна швейная игла
Сейчас, когда в огне
моя
Итака.
Но вы, оставшиеся ждать своих
Мужей, любимых ...
Можете хоть штопать,
Хоть ткать, но я молю: дождитесь их.
Пожалуйста, останьтесь Пенелопой.
***
А. С.
А музыка все-таки будет!
И скрипки взовьются,
труба
Уснувшие чувства разбудит,
И смолкнет навеки пальба!
А музыка раны залечит,
На склад будет сдан автомат,
И будут подростки беспечно
Вдыхать той весны аромат.
И, остановившись у края,
Они изумятся – смотри! –
Откинутой деке рояля,
И струнам, дрожащим внутри.
***
О, как мы ошалело будем жить,
Когда весной последние разрывы
Затихнут.
Будем строить и любить,
И птичьих трелей слушать переливы.
О, как мы наши песни допоем,
И солнцу будем радоваться снова,
И только вместе будем лишь вдвоем,
И верить будем в трепетное Слово.
И босиком, вмиг позабыв про все,
Про ноющие раны боевые,
Мы побежим по выпавшей росе.
Если вернемся мы с тобой живыми.
***
Мы по лестнице белой
уйдем в синеву
На прохладном весеннем рассвете,
И опять нас с тобой не поймут.
Не поймут,
Будто мы неразумные дети.
Мы уйдем, когда гуси вернутся домой
И тревожной своей вереницей
Пролетят, окликая их наперебой,
Тех,
с кем мы
не успели проститься.
Стихи Любы Дужкиной
Разбирая после смерти матери ее бумаги, Вера Васильевна обнаружила, что старый фотоальбом пуст. Алевтина Германовна не сохранила ни одной фотографии. И Вера Васильевна расстроилась: ничего, что говорило бы о прошлом, не осталось. Ей безумно жаль было старых фотографий – еще дореволюционных, блекло-кремовых на плотном картоне. С них в строгом платье и изящной шляпке улыбалась прабабушка. Ей жаль было фотографий довоенных, на которых мама была в панамке и с пионерским галстуком, застегнутым значком. Прошлое исчезло.
В альбоме нашлась лишь старая ученическая тетрадь. Углы на некоторых страницах обтрепались, в одном месте уголок обгорел. Исписанные химическим карандашом страницы читались с трудом. Это была фронтовая тетрадь ее подруги Любы Дужкиной, ее стихи – единственное, что осталось из прошлого.
***
Ты слыхал соловья?
Ну, когда за рекой
Затевал он рассыпчато песню?
Догадался ли ты,
что весь этот покой
Лишь
в сравненьи с войной интересен.
Ах, как страшно ползти.
Только копоть и дым.
Комья мерзлой земли под руками...
А когда мы вернемся домой,
молодым
Все покажемся мы стариками.
Мы и будем ровесников старше своих
На военные долгие годы...
Оборвавшийся ритм, неродившийся стих
Все невзгоды,
невзгоды,
невзгоды.
***
Мой самый любимый,
далекий, родной...
Не так – мой единственный!
Только!
С тобой мы разбросаны этой войной,
Фронты между нами.
Но столько
Нам вынести надо еще. Ты держись,
И я буду тоже держаться.
Одна нам с тобою отпущена жизнь –
Мы будем любить и сражаться.
И те километры траншей и рокад,
Что нынче лежат между нами,
Мы честно пройдем, и весенний закат
Нас в тайну с тобою заманит.
Мой милый, любимый, далекий, родной,
Единственный. Можно ли ближе
Нам быть, чем сейчас?
И остаться одной
Нельзя мне. Я знаю: ты слышишь.
***
Третий день мы врастаем
в окопы свои,
Третий день держим мы оборону.
Под комками слежавшейся мерзлой земли
Мы друзей наших здесь же хороним.
Потому что нельзя нам отвлечься никак,
Потому что прут наглые фрицы,
Потому что, зубами скрипя, мы и так
Отступали от самой границы.
Этот снег мог быть белым до рези в глазах,
Он от копоти черен – до кашля.
И мы гоним холодный, навязчивый страх,
И не будет сомнений вчерашних.
Потому-то в траншеях своих – как один –
Мы стоим. Так пристало пехоте.
Под разрывы и визг долетающих мин
Новый год мы встречаем окопный.
***
Когда-нибудь я воспою шинель,
И кирзачи пудовые, и каску.
Тот мирный, звонкий, ласковый апрель
Волшебною покажется нам сказкой.
Мы будем долго слушать тишину,
Вдыхая воздух голубой, без гари.
И удивимся: как через войну
С тобою мы, любимый, прошагали.
Ты только постарайся и вернись,
И я вернусь, я тоже постараюсь.
Лишь здесь поняв,
что стоит наша жизнь,
Тебе я из окопа улыбаюсь.
***
Неженские нам знания даны:
Блиндаж,
окоп,
пехотный взвод,
атака,
А в редкие минуты тишины
Далекая мне видится Итака,
И Пенелопа верная, и лук,
Что натянуть не в силах чужеземцы.
Но чутко я ловлю далекий звук –
Вот-вот на нас пойдут атакой немцы.
Я б тоже Пенелопой быть могла
И ткать ковер,
и распускать, и плакать.
Но ненавистна швейная игла
Сейчас, когда в огне
моя
Итака.
Но вы, оставшиеся ждать своих
Мужей, любимых ...
Можете хоть штопать,
Хоть ткать, но я молю: дождитесь их.
Пожалуйста, останьтесь Пенелопой.
***
А. С.
А музыка все-таки будет!
И скрипки взовьются,
труба
Уснувшие чувства разбудит,
И смолкнет навеки пальба!
А музыка раны залечит,
На склад будет сдан автомат,
И будут подростки беспечно
Вдыхать той весны аромат.
И, остановившись у края,
Они изумятся – смотри! –
Откинутой деке рояля,
И струнам, дрожащим внутри.
***
О, как мы ошалело будем жить,
Когда весной последние разрывы
Затихнут.
Будем строить и любить,
И птичьих трелей слушать переливы.
О, как мы наши песни допоем,
И солнцу будем радоваться снова,
И только вместе будем лишь вдвоем,
И верить будем в трепетное Слово.
И босиком, вмиг позабыв про все,
Про ноющие раны боевые,
Мы побежим по выпавшей росе.
Если вернемся мы с тобой живыми.
***
Мы по лестнице белой
уйдем в синеву
На прохладном весеннем рассвете,
И опять нас с тобой не поймут.
Не поймут,
Будто мы неразумные дети.
Мы уйдем, когда гуси вернутся домой
И тревожной своей вереницей
Пролетят, окликая их наперебой,
Тех,
с кем мы
не успели проститься.
Назад |