* * *
На следующий день Андрей встретился с Леной. Оказалось, девушка приходила узнать, все ли с ним в порядке. От соседки, имевшей дачу в Пещерке, она узнала, что местные парни жестоко избили городских, пригласивших деревенских девчонок в свой стан на скалистом берегу. Андрею показалось, что Лена как-то по-особенному себя ведет – чуткая, внимательная, обходительная. Что с ней? «Неужели Денис сам ей все рассказал, и она разорвала с ним отношения? Значит, я остался ее единственным другом, которого она не хочет потерять».
Стоял палящий зной. Ребята решили пойти на речку. Лена позвала к себе, собираясь сделать бутерброды. Она ушла на кухню, а Андрей остался в светлой просторной комнате. Жара, а также покой ее дома сделали свое дело: его разморило, и он стал проваливаться куда-то. Там было светло, мягко, тепло. Но вот откуда-то сверху упала банка с черной краской, и многое стало липким, черным, грязным, отвратительным. Андрей вздрогнул и очнулся. Он лежал на кровати Лены. Видимо, он задремал сидя, а девушка его уложила. Мерно тикали часы, отправляя назад каждый миг и приближая ничто. В углу на полке стояли иконы, которым он когда-то удивился. Возле кровати висел ковер, в углу на письменном столе лежали пяльцы с вышивкой. Вошла Лена. Андрею стало неловко, он буквально подпрыгнул, сконфуженно извинился. Она ответила улыбкой, успокоив его, что ничего страшного не случилось.
Мягкий бархатистый песок, стремительное течение реки – это немного расшевелило погрязшее в горе сердце, он даже смеялся. «Плавание способствует укреплению мышц и закалке организма, – думал он. – Это мне поможет в достижении цели». Но после таких мыслей снова стало холодно на душе, улыбка покинула лицо. Серьезный, Андрей вернулся на берег, где Лена стала потчевать его бутербродами. Они показались чрезвычайно вкусными, однако и это приятное ощущение не смогло покрыть неутихающую, ноющую боль в душе. Он поблагодарил за угощение и лег на живот. Песок перед глазами из единого целого распался на множество песчинок. «Это как жизни, – понял он. – Песчинка как жизнь отдельного гражданина. Вместе – всего народа. У всех жизнь одинакова: мы рождаемся, растем, ходим в садик, затем в школу, учимся дальше, мужчины идут в армию, затем работаем, рожаем детей, уходим на пенсию, умираем. Вместе мы одна страна. У моей жизни, правда, лишь половина жизни всех. А потом... будь что будет. Но я должен отомстить».
– Андрей, ты не обгоришь?
– Нет.
И он снова бросился в лучезарно играющую речку. Лена побежала за ним. Она резвилась в воде, как ребенок. И Андрею почему-то вдруг стало ее жалко. Эта девушка всем сердцем открыта ему, а он носит лишь мысль о мести, скрывает это желание, лелеет, взращивает. Сделалось очень неловко. «Сентиментальности, телячьи нежности, сопли с сахаром», – отбросил свои мысли Андрей, и на душе стало совсем отвратно. Он поплыл поперек реки – будь что будет, терять, собственно, нечего. Но, преодолев примерно треть расстояния, он почувствовал, как его засасывает куда-то. Животный страх охватил все его естество. Рефлекторно, изо всех сил, Андрей продолжал грести, но неведомая сила безжалостно утягивала его вниз. Юноша судорожно вдыхал, но вместо воздуха стала поступать вода, сознание начало меркнуть. И вдруг как-то отдаленно он почувствовал, что его схватили за волосы, вытащили на сухую поверхность и делают искусственное дыхание.
– Куда ж ты, юнец... – произнес какой-то мужик и зло выругался.
– Да ладно ты, по молодости с кем не бывает! – сказал другой. – Парень, если б не расторопность твоей девчонки, был бы ты на том свете...
Лодкой его доставили на берег.
– Андрюша, как ты?
– Спасибо, нормально.
– Андрюша, пожалуйста, будь осторожней!
Он кивнул и пошел переодеваться в кусты. Несмотря на затуманенное сознание, он будто по-новому взглянул на мир, и тот показался красочным, интересным, а на душе стало легче.
На обратном пути Андрей молчал, Лена тоже. Она не хотела донимать его ненужными расспросами. Дошли до ее дома. Попрощались. Андрей отправился домой, думая, что теперь будет ценить свою жизнь больше.
Но скоро вновь пришли воспоминания о Виктории Викторовне, погрузившие сердце в болото безысходной боли. Единственным спасением из него, казалось, была месть. Будто она давала силы выкарабкаться, вылезти, порвать оцепенение четким, рациональным планированием, жесткой дисциплиной, устремлением всех своих действий к одному... Месть снова стала одним из смыслов жизни, превратив ее в отлаженный механизм, хорошо смазанный липким черным маслом. Казалось, он будет работать еще долгое время, автономно, бесперебойно и поступательно двигаясь в нужном направлении. Но длилось это все недолго.
Зарисовка 8. «Живи, работай, сдохни»
Выжженное ядом небо. Жуткий газ, пробирающийся в грудь, разрывающий все внутри, не внемлющий мольбам, крикам и стонам, оглушившим на краткое время округу. Выедая все на своем пути, хлор стелился, заглатывая все новые клочки земли и низины, а вместе с ними и людей, которые тщетно пытались бежать. Все живое умирало. Погибла и мама Андрея. Ее с коллегами нашли в душевой, где они пытались спастись. Но хлор пробрался и туда...
Наутро после страшного происшествия весь район погрузился во мрак. Все ходили хмурые, опустив глаза. Усугубляло ощущение трагедии мрачная промозглая погода, заставлявшая поднимать меховые воротники и скрываться в них – каждый проживал свое горе отдельно. Сколько всего было умерших и пострадавших, не знал никто. Во многие семьи нежданно-негаданно постучалась беда. Было очень тяжело. Андрея ломало. Он не хотел смириться с происшедшим. Все опустилось в какой-то беспросветный темно-серый туман, который отгородил его от всех остальных, который не давал дышать, и юноша начинал задыхаться.
Сначала новость сшибла с ног. Потом раздавила своим грузом. Становилось действительно непонятно, жизнь это или сон, вернее, кошмар, ведь не может в жизни быть все так плохо! Но кошмар не кончался. Когда сознания касался сон, оно отключалось и отдыхало, но после снова рушилось трагедией, осознание которой до конца так и не приходило. Начало оно приходить, только когда он кинул ком земли на гроб. Тогда его разбили рыдания. Не замечая никого, он упал на памятник возле, его тело безудержно содрогалось. Андрея пытались утешить. Безрезультатно. Его оттащили, дали лекарства, а он продолжал рыдать.
Потом пришло ничто, будто небытие коснулось его на некоторое время, но вскоре опять душу и тело сотрясли безмерные рыдания. Было холодно, дул промозглый ветер, но Андрей этого не замечал. Все его естество будто сжигал огонь. Тягостно, больно, безнадежно, нещадно.
А потом были поминки. За ним наблюдали, чтобы он ничего с собой не сделал. Лена, конечно, пыталась ему помочь пережить горе, была возле, но что она могла? Она не пережила и частички той боли, что ощутил он. Она только суетилась возле, задавая ненужные, лишние вопросы, говоря что-то о загробной жизни. «Какая загробная жизнь? Ее нет, просто нет. Так же, как нет и других погибших: они ушли из жизни, просто исчезли».
К ночи люди разошлись. Отец был очень пьян и сразу же уснул. Стены давили осознанием того, что в них раньше жила и говорила мама – самый близкий ему человек. А теперь ее нет. Как нет и Виктории Викторовны. Нет. Что значит «нет»? Просто нет. На учебнике, лежавшем на столе, юноша увидел знакомый с детства профиль. «А, вот тот, кто живее всех живых! Что ж, ты еще жив? Посмотрим!» Андрей безжалостно исчиркал изображение, нанес ему несколько ударов ножницами, разорвал учебник и выкинул в окно, успев подумать при этом: «Как жаль, что я живу всего лишь на втором этаже».
Ночь стояла холодная, кромешная и тихая, без единого звука. А хотелось кричать, разрезая криком непроницаемую тишину. И еще хотелось звать на помощь. Но кого? Отца? От этой мысли становилось смешно и больно одновременно, но больше больно – намного больнее. «Некого звать. Никто не поможет. Надо как-то самому. Что самому? Зачем самому? Зачем вообще все это? Зачем теперь я?»
К трем часам ночи боль стала нестерпимой. Она выгнала Андрея на улицу, где стоял едкий туман. «Ненавижу это все! – носилось в голове. – Это все ложь, обман, бессмыслица – НЕНАВИЖУ!» Очень захотелось камнем разбить окно на первом этаже дома на 40 лет Октября. Но это будет громко, поднимется переполох. А как по-другому донести до людей страшную правду об обмане, лжи, которые их окружают? В голове родилась идея. Андрей бросился к своему дому, нашел остатки черной масляной краски и вернулся с ней на главную улицу района. «Что ж, я расскажу людям, чем они живут, ради чего влачат свое жалкое существование!»
Андрей смачно прописал три слова, оставил краску, но боль в душе не унималась. Казалось, она способна только нарастать – подобно шуму в ушах посреди ночи. «Как можно жить дальше? Зачем? Ради чего? Ради кого? Смысла нет. Эта жизнь – кукольный маскарад, будто какой-то режиссер подвесил лампу и обмотал ее старой черной тканью, дыры от которой образовали звезды. Зачем они? Зачем эти будни – походы в магазин за продуктами, одеждой, если вмиг может все кончиться, и одежда будет уже не нужна? Зачем? Я не понимаю. Я не хочу так. И не буду. Не буду».
Вдруг Андрей заметил свет от приближающихся фар и характерный скрип тормозов – это патруль ездил по улице. Проскочив вдоль торца дома, он спрятался в одном из подъездов. Там постоянно хлопала входная дверь. «Видимо, поднялся ветер. Он принесет дождь, который, надеюсь, остудит этот жар в груди. Хотя какой дождь – ведь уже ноябрь!»
Андрей прислонился к стене. Темнота. Кричащая одиночеством. «Только не возвращаться домой. Там давят стены, они немы и холодны. С ними невозможно говорить, они больше не услышат слов, произносимых мамой, – опять в сердце вонзился клинок, хотя оно и не прекращало болеть. – Мама, мама... – Андрей опустился на батарею. – Ты была главным смыслом. То, что я мог сделать давно, избегал ради тебя. Ты погибла. Они убили тебя. Тебя нет, это факт. Больше нет сдерживающих обстоятельств. Пора со всем кончать. Я пойду на мост и осуществлю то, что желал воплотить давно. Но это я сделаю немного позже, потому что на улице меня могут загрести легавые. Я переночую здесь, в подъезде, немного подожду». Батарея давала тепло, мрак стал надежным покрывалом, монотонность темноты проникала в юношу, и он, переполненный впечатлениями, начал погружаться в забытье...
Скрежет двери наверху прервал чуткий сон, Андрей открыл глаза и поспешно выбежал из подъезда. Домой он решил не возвращаться. Пошел в сторону моста, стараясь выбрать дорогу, где риск встретиться с милиционерами был минимальным – через березовую рощу, частный сектор. Где-то далеко позади остался дом Лены. Она, наверное, еще спала. Она была из тех, кто жил совсем по-другому, счастливо, стройно, что ли. «Сытый голодного не поймет», то есть она его никогда не поймет, как сейчас он был уверен, вопреки ее словам и сочувствию.
Позади остались и гудящие заводы, унесшие жизни многих сотен людей, разбившие тысячи семей. Они по-прежнему, невзирая ни на что, дымили и производили взрывчатку, необходимую для того, чтобы отнять жизни еще у многих тысяч. Вокруг одна боль – нескончаемая, непреодолимая.
Андрей шел почти автоматом, задав себе цель. Он не помнил происходящего. Не помнил, как прошел через частный сектор, как миновал обелиск, спустился по заросшему склону и оказался на мосту. Двинулся в сторону города, а потом остановился над тем местом, где виднелась не схваченная льдом река. Оперся руками о пыльные перила и уставился на воду, ускользающую вдаль.
Когда-то давно, в детстве, река его восхищала: вода течет, а река остается. Теперь не восхищение приковывало взор. Разные сцены из жизни проносились перед глазами: как он ждал в детском саду маму, и она его забирала, как боялся ей признаться, что его дразнят и бьют в школе, как скрывал от нее свою любовь к Лене... Как он увидел Дениса, дарящего Лене цветы, как лежал в больнице, а мама плакала... А еще – как он встретился взглядом с Викторией Викторовной, как ее обожал, как узнал, что ее не стало... Потом не стало и мамы... В этом проклятом 83-м году, последнем, как уверен был Андрей, и в его жизни.
«Чертов коммунизм. Я ненавижу его! Я ненавижу все окружающее за то, что оно есть, а мамы нет! Моя мама достойна жизни больше, чем тот подлец, убивший свою жену! Так почему он жив, а она нет?! Мы движемся к справедливому коммунистическому устройству общества?! Неправда! Все это ложь – грубая, бесчеловечная! Я ненавижу весь этот несправедливый мир, ненавижу, ненавижу! И я покончу с ним раз и навсегда!»
Он уже собрался перелезть через перила, как вдруг почувствовал на плече чью-то руку. Андрей резко повернулся и встретился взглядом с мужчиной средних лет, с бородой.
– Это, конечно, не мост самоубийц во Франции, – спокойно произнес незнакомец, – но то, что я поздоровался с тобой, а ты не отреагировал, натолкнуло меня на некоторые подозрения.
– Что вам надо? – гневно спросил Андрей.
– Поговорить с тобой.
– Зачем?
– Я тебя прошу.
– Недолго.
– Ты любишь солнце?
– Вы издеваетесь?
– Нет, наоборот. В твоих глазах острая боль. Я хочу помочь.
– Из-за этого вы спрашиваете о солнце? Я его ненавижу, я все ненавижу! – голос Андрея сорвался, к горлу подступили рыдания. – Я все ненавижу! И вас ненавижу!
– Из-за этого ты хочешь покончить с собой?
– В том числе.
– А еще из-за чего?
– Не ваше дело.
– Мое, потому что хочу помочь.
– Не поможете. Уже никто не поможет.
– Ты уверен?
– Да.
– Еще одна огромная просьба. Помоги мне, сделай последнее одолжение.
– Я устал выполнять просьбы, мне этого не надо.
– Я очень прошу. Она тебе ничего не будет стоить, но ты очень поможешь мне. Пожалуйста, молодой человек!
Мужчина протянул правую руку. Андрей растерялся. Он совсем не хотел протягивать руку неизвестному, он желал осуществить намеченное, но не на глазах посторонних, а мужчина уходить явно не собирался. Коря себя за то, что проговорился о цели пребывания на мосту, Андрей с презрением протянул ладонь.
– Спасибо тебе огромное. Я очень хочу, чтобы ты пошел со мной.
– Вы издеваетесь?
– Нет, наоборот. Ты ведь согласился. В конце концов, ты еще успеешь сюда прийти, а у меня больше никогда в жизни не будет такого шанса.
Андрей ничего не понимал. Было ощущение, что или он, или его собеседник бредит. Но ведь он действительно уже согласился, протянув руку.
– Идемте.
Юноша опустил голову, скривил губы и пошел, сверля взглядом асфальт. Вместе они поднялись в бор, незнакомец подвел его к дереву.
– Сосна.
– Здесь таких целый лес.
– Видишь, как они тянутся к солнцу. Живые, ты потрогай.
Андрей протянул руку.
– Они жаждут жизни, как все живое: птицы, рыбы, насекомые, звери, растения. Все стремится жить. А ты хочешь выкинуть этот драгоценный дар.
– Это не дар, это проклятие. Вы не прожили то, что прожил я.
– Согласен. Но если тебе все это на долю выпало, значит, ты сильный человек.
– А скажите, зачем жить?
– Чтобы очиститься от грехов и наследовать место, где нет боли.
– А, так вы поп, что ж я сразу не догадался... Я не верю в Бога. Вы, христиане, говорите о справедливости, которой нет. Вы лжете.
– Да, иногда кажется, что в этом мире справедливости нет. Но она будет там.
– Не верю. И в тот мир тоже.
– Но почему тогда люди жертвовали жизнями, исповедуя веру?
– Фанатики.
– Но они, в отличие от фанатиков, любили людей и не причиняли им зла.
– Голословно.
– Ты ведь помнишь гонения на христиан в Римской империи. Да и у нас после смены власти... – незнакомец вздохнул. – Они жертвовали самым дорогим – жизнью, исповедуя Бога. А ты ее хочешь выбросить просто так. Подумай о цене. Были такие святые Кирик и Улита. Кирика, трехлетнего мальчика, правитель усадил к себе на колени и приказал пытать его мать – прямо на глазах у ребенка. Мальчик от ужаса стал царапать лицо правителя, а тот встал и скинул его с высокого помоста. Мальчик разбился. Мать тоже в скором времени замучили. Но теперь они в светлых местах, где нет ни боли, ни терзаний. Если же ты совершишь намеченное – ты зря выбросишь свою жизнь, отречешься от бесценного дара, и, более того, твоя душа после смерти не успокоится, а будет в еще худшем состоянии. Подумай, даже наши родственники, знакомые – зачем они воевали, мучились, отдавали свои жизни? Чтобы их дети, такие, как ты, например, жили без голода, не в рабстве. Они отдавали свои жизни ради жизни других людей, в том числе твоей. А ты делаешь их подвиг тщетным. Да и твои близкие... Представь, как они будут страдать...
– У меня погибла мама... – и Андрей заплакал. – Почему, ну почему она умерла?! Она была достойна жизни больше убийц, по меньшей мере. За что?
– Она не умерла. Ее тело умерло. А душа – нет. Ты можешь помочь ей, я тебе честно говорю, ее душа жива.
– Это сказки.
– Но сам посуди: если ты попытаешься ей помочь, то ничего не потеряешь. Помолись о ней Богу. Обратись к Нему как к Самому Близкому, Лучшему на свете Другу, Бессмертному и Справедливому. И скажи, что она была хорошей, что она заслужила жить в месте, где нет бед, и ты сделаешь все, чтобы ее не расстраивать.
Андрей произнес это про себя, еще всхлипывая.
– И я помолюсь о твоей матушке. Как ее зовут?
– Мария Александровна.
Священник начал петь:
– Со святыми упокой, Христе, душу новопреставленной рабы Твоей Марии, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная.
Душа юноши вторила его словам. Священник перекрестился.
– А теперь пойдем со мной.
Они вышли на остановку, дождались автобуса и поехали обратно в Кировский.
– Я хочу пригласить тебя в гости, – сказал священник.
Андрей растерянно пожал плечами. Тьма его души вылилась со слезами, и теперь хотелось заполнить ее чем-то светлым. Вышли в частном секторе. Пошли по ухабистым улицам. Какие-то маленькие мальчики прыгали возле и что-то кричали, потом даже пульнули в них камнем, но мимо. Путники подошли к церкви, единственной во всем городе.
– Это мой первый дом. Здесь всегда можно найти утешение.
Церковь стояла на обрывистом берегу реки. Напротив дымили заводы. Юноша и священник зашли внутрь и оказались в прохладном тихом полумраке.
Андрей впервые был в храме. Священник принес две свечи, одну дал ему, а другую, зажегши от лампады, поставил на подсвечник, перекрестился. Андрей зажег свою свечу от горящей и поставил возле. Постояли. Священник, видимо, молился, потому что периодически осенял себя крестным знамением. Андрей смотрел на горящую свечу. Тепло от пламени будто согревало его измученную душу, а окружающая тишина проникала в нее. Подошла старушка, попросила благословения у священника, о чем-то спросила. Но Андрей не слышал: его душа будто наполнялась тихим светом, и он впервые за долгое время почувствовал облегчение.
– Ну что, пойдем, я покажу теперь свой второй дом и познакомлю с супругой.
Их встретила добрая, улыбчивая женщина. Познакомились. Она стала хлопотать, накрывая на стол. Помолились перед едой и сели. Горячий ароматный чай с травами и медом, бублики, карамельные конфеты. Андрею было очень тепло. Сначала он немного смущался, но хозяева сделали все, чтобы ободрить гостя. А тому совсем не хотелось говорить. Наоборот, хотелось слушать и слышать. Как будто открывалась новая страница в жизни.
Когда начало смеркаться, священник проводил Андрея до остановки и пригласил приехать еще. Автобус увозил совсем другого юношу.
Его души коснулось тонкое чувство, сравнимое с дуновением свежего ветерка, который развеял тучи, и впервые за много лет выглянуло солнце. «Солнце! Все стремится к тебе, радуется, славит! Молодая поросль даже пробивает асфальт. Солнце! Ты даешь жизнь, ты ее смысл! Как Ты прекрасно! Как я жил без Тебя столько времени?! Нужно все оставить, преодолеть все преграды, только чтобы идти к Тебе, приближаться к Тебе, хоть на миллиметр своей земной жизнью! Солнце! Мне больно, очень больно без мамы, я сокрушен, Солнце, была ночь, были тучи, но теперь выглянуло Ты, и жизнь снова коснулась меня своим легким чистым смыслом. Страдание или ломает, или очищает. Солнце, не дай мне сломаться! Я чуть не погиб, но Ты, Солнце, коснулось меня своим лучезарным светом, и я ожил. Я был как мертвый, а теперь во мне снова открылась жизнь, и я готов славить Тебя, ибо Ты жизнь, смысл и упование. Не оставь меня, ведь я знаю свои глубины, я их изведал и не хочу более в них утопать, поскольку это болото – без дна...»
Говоря так про себя, он доехал до своей остановки. Зажигались золотистые огоньки, рассеивая темно-синие сумерки вечера. Андрей шел в свой опустевший дом. Почему только сейчас он понял все это? Почему? Он не сможет поделиться этой радостью с мамой. Как радостно и больно одновременно! Остался отец. Тот человек, который всегда был очень далек и непонятен. Надо поддержать его, ведь он тоже, возможно, переживает. «А за маму я буду молиться – я обещал, да и теперь только это возможно. Как больно и радостно одновременно».
Слезы катились по его щекам... Воздух казался необычайно чистым, снег отражал свет фонарей. Вдруг позади раздался скрип останавливающейся машины. Через несколько секунд его плеча коснулась чья-то рука.
– Рикин Андрей Валерьевич?
– Да.
– Вы задержаны. Пройдемте в машину.
Андрей удивился, но, повинуясь, пошел туда, куда ему велели.
– Позвольте поинтересоваться: за что?
– Надпись на стене жилого дома. Еще неплохо было бы ответить за изуродованный школьный учебник по истории.
– А, да, точно. Как я мог забыть?
Кировский райотдел милиции. Синяя дверь, желтые стены, красный стул, непокрашенная решетка, за которой ему предстояло очутиться, и хорошо знакомый портрет на видном месте. Последняя деталь вызвала ухмылку. Пришел какой-то милиционер, начал спрашивать, что побудило его совершить хулиганство. Андрей рассказал о смерти мамы, о потере смысла жизни, о бесконечной боли в душе.
– Но почему теперь ты так легко про это говоришь? – удивился мужчина.
– Я нашел смысл жизни.
– И в чем же он? – ухмыльнувшись, но с интересом спросил дознаватель.
– В Боге.
Милиционер усмехнулся уже громко:
– Ты забыл? «Религия – опиум для народа». Неужели вы этого не проходили в школе?
– Проходили. Но это не так! В другом просто нет смысла! Все оканчивается болью и в конечном итоге – смертью, значит, бессмысленно. Все живое умирает. Разве не мучительно жить с осознанием того, что самый близкий, самый дорогой, родной человек в итоге погибнет?
Дознаватель отвел глаза. Лицо его стало твердым.
– Вернемся к теме нашего допроса. Вы признаете свою вину?
– Да. Что мне грозит?
– Ввиду смягчающих обстоятельств в виде сложной жизненной ситуации вам, вероятно, дадут принудительные работы.
– Да, труд облагораживает. Особенно если направлен на созидание.
– Да, именно труд превратил обезьяну в человека, – попытался взять реванш дознаватель.
Андрей почти засмеялся, но сдержался и ничего не ответил. На душе было легко. Как будто начиналась новая жизнь. Через боль, через слезы, через отчаянье. Per aspera ad astra.
Зарисовка 9. В месте светлом
Отец-настоятель давно не видел своего нового знакомого Андрея Рикина, и поэтому переживал, молился о нем. Неужели тот все-таки осуществил задуманное? Но вот в один воскресный день знакомая фигура показалась возле храма. Настоятель очень обрадовался и вышел навстречу Андрею, по-отечески обнял его.
– А я боялся, что ты не придешь.
Андрей отвел глаза.
– Я отрабатывал и не мог прийти.
– Как я рад! Пойдем ко мне, матушка накормит тебя обедом.
Юноша последовал за священником.
Стоял серый пасмурный день. За рекой – клубы дыма и пара от заводов, а в доме – запах приготовленного супа, наверняка необыкновенно вкусного. Матушка хлопотала, подавая на стол разные яства, а хозяин с удовольствием пил горячий чай, закусывая его сушками. Сквозь очки-половинки сияли радостные добрые глаза. Его так и хотелось называть отцом-настоятелем.
– Как твой папа?
– Переживает. Пить начал. Они с мамой жили как-то порознь, хотя и вместе, он ее не замечал. А теперь на него обрушилось осознание того, что ее не стало. Он сокрушен.
– Да, такое бывает. А как ты?
– Знаете, вы были правы, я о ней молюсь, и мне становится легче. Моя боль выплескивается, конечно, не полностью, но находит выход. Я очень надеюсь, что мои молитвы значимы для нее, нужны ей.
– У Бога все живы. А ваши души связаны невидимыми нитями, ты все делаешь правильно, ты молодец. Приходи в следующее воскресенье пораньше – на службу в храм. Мы все вместе будем молиться, а если что-то будет тревожить, приезжай посреди недели, мой дом ты знаешь.
Они допили чай. Отец-настоятель прочитал молитву. Андрей поехал домой. На душе было мирно и тихо. Хотелось молиться о маме.
* * *
В следующее воскресенье он приехал пораньше и сразу пошел в храм. В полумраке стояли люди, горело несколько свечей. Пел хор, молящиеся подпевали. В основном это были женские голоса. В храме женщины стояли в платочках, и их было большинство. Но и стариков собралось немало, причем некоторые из них были увечными. Это не удивило Андрея: возможно, то были ветераны войны или пострадавшие от взрывов на заводах. Они стояли очень прямо и, казалось даже, самоотверженно.
Молодых людей и девушек было мало. Но среди них – Лена! В белом платочке она стояла слева, опустив глаза, возле находились родители. «Лена... Мой друг Лена. Мы встретились и здесь. Что я пережил с того момента, когда ты мне говорила о Боге... А ведь ты была права! И моей души Он коснулся через скорби, сокрушившие сердце, от которых жизнь казалась более невозможной».
После службы прихожане целовали крест, а Андрей продолжал смотреть в ее сторону и радоваться: «Как хорошо, что есть такие добрые люди, как она! Спасибо, что я ее встретил!» Он смотрел на Лену и улыбался. Подошла старушка и произнесла шамкующим ртом: «Хорошая девочка!» Андрей смутился. Подошел отец-настоятель, позвал на обед, попросил помочь в одном хозяйственном вопросе.
Вечером Андрей возвращался домой с приятным чувством удовлетворения от прожитого дня. Пройдя мимо ДК, он всмотрелся в знакомую «сталинку», на пятом этаже которой уютно горел свет. На душе стало еще теплее.
На следующий день Андрей встретился с Леной. Оказалось, девушка приходила узнать, все ли с ним в порядке. От соседки, имевшей дачу в Пещерке, она узнала, что местные парни жестоко избили городских, пригласивших деревенских девчонок в свой стан на скалистом берегу. Андрею показалось, что Лена как-то по-особенному себя ведет – чуткая, внимательная, обходительная. Что с ней? «Неужели Денис сам ей все рассказал, и она разорвала с ним отношения? Значит, я остался ее единственным другом, которого она не хочет потерять».
Стоял палящий зной. Ребята решили пойти на речку. Лена позвала к себе, собираясь сделать бутерброды. Она ушла на кухню, а Андрей остался в светлой просторной комнате. Жара, а также покой ее дома сделали свое дело: его разморило, и он стал проваливаться куда-то. Там было светло, мягко, тепло. Но вот откуда-то сверху упала банка с черной краской, и многое стало липким, черным, грязным, отвратительным. Андрей вздрогнул и очнулся. Он лежал на кровати Лены. Видимо, он задремал сидя, а девушка его уложила. Мерно тикали часы, отправляя назад каждый миг и приближая ничто. В углу на полке стояли иконы, которым он когда-то удивился. Возле кровати висел ковер, в углу на письменном столе лежали пяльцы с вышивкой. Вошла Лена. Андрею стало неловко, он буквально подпрыгнул, сконфуженно извинился. Она ответила улыбкой, успокоив его, что ничего страшного не случилось.
Мягкий бархатистый песок, стремительное течение реки – это немного расшевелило погрязшее в горе сердце, он даже смеялся. «Плавание способствует укреплению мышц и закалке организма, – думал он. – Это мне поможет в достижении цели». Но после таких мыслей снова стало холодно на душе, улыбка покинула лицо. Серьезный, Андрей вернулся на берег, где Лена стала потчевать его бутербродами. Они показались чрезвычайно вкусными, однако и это приятное ощущение не смогло покрыть неутихающую, ноющую боль в душе. Он поблагодарил за угощение и лег на живот. Песок перед глазами из единого целого распался на множество песчинок. «Это как жизни, – понял он. – Песчинка как жизнь отдельного гражданина. Вместе – всего народа. У всех жизнь одинакова: мы рождаемся, растем, ходим в садик, затем в школу, учимся дальше, мужчины идут в армию, затем работаем, рожаем детей, уходим на пенсию, умираем. Вместе мы одна страна. У моей жизни, правда, лишь половина жизни всех. А потом... будь что будет. Но я должен отомстить».
– Андрей, ты не обгоришь?
– Нет.
И он снова бросился в лучезарно играющую речку. Лена побежала за ним. Она резвилась в воде, как ребенок. И Андрею почему-то вдруг стало ее жалко. Эта девушка всем сердцем открыта ему, а он носит лишь мысль о мести, скрывает это желание, лелеет, взращивает. Сделалось очень неловко. «Сентиментальности, телячьи нежности, сопли с сахаром», – отбросил свои мысли Андрей, и на душе стало совсем отвратно. Он поплыл поперек реки – будь что будет, терять, собственно, нечего. Но, преодолев примерно треть расстояния, он почувствовал, как его засасывает куда-то. Животный страх охватил все его естество. Рефлекторно, изо всех сил, Андрей продолжал грести, но неведомая сила безжалостно утягивала его вниз. Юноша судорожно вдыхал, но вместо воздуха стала поступать вода, сознание начало меркнуть. И вдруг как-то отдаленно он почувствовал, что его схватили за волосы, вытащили на сухую поверхность и делают искусственное дыхание.
– Куда ж ты, юнец... – произнес какой-то мужик и зло выругался.
– Да ладно ты, по молодости с кем не бывает! – сказал другой. – Парень, если б не расторопность твоей девчонки, был бы ты на том свете...
Лодкой его доставили на берег.
– Андрюша, как ты?
– Спасибо, нормально.
– Андрюша, пожалуйста, будь осторожней!
Он кивнул и пошел переодеваться в кусты. Несмотря на затуманенное сознание, он будто по-новому взглянул на мир, и тот показался красочным, интересным, а на душе стало легче.
На обратном пути Андрей молчал, Лена тоже. Она не хотела донимать его ненужными расспросами. Дошли до ее дома. Попрощались. Андрей отправился домой, думая, что теперь будет ценить свою жизнь больше.
Но скоро вновь пришли воспоминания о Виктории Викторовне, погрузившие сердце в болото безысходной боли. Единственным спасением из него, казалось, была месть. Будто она давала силы выкарабкаться, вылезти, порвать оцепенение четким, рациональным планированием, жесткой дисциплиной, устремлением всех своих действий к одному... Месть снова стала одним из смыслов жизни, превратив ее в отлаженный механизм, хорошо смазанный липким черным маслом. Казалось, он будет работать еще долгое время, автономно, бесперебойно и поступательно двигаясь в нужном направлении. Но длилось это все недолго.
Зарисовка 8. «Живи, работай, сдохни»
Выжженное ядом небо. Жуткий газ, пробирающийся в грудь, разрывающий все внутри, не внемлющий мольбам, крикам и стонам, оглушившим на краткое время округу. Выедая все на своем пути, хлор стелился, заглатывая все новые клочки земли и низины, а вместе с ними и людей, которые тщетно пытались бежать. Все живое умирало. Погибла и мама Андрея. Ее с коллегами нашли в душевой, где они пытались спастись. Но хлор пробрался и туда...
Наутро после страшного происшествия весь район погрузился во мрак. Все ходили хмурые, опустив глаза. Усугубляло ощущение трагедии мрачная промозглая погода, заставлявшая поднимать меховые воротники и скрываться в них – каждый проживал свое горе отдельно. Сколько всего было умерших и пострадавших, не знал никто. Во многие семьи нежданно-негаданно постучалась беда. Было очень тяжело. Андрея ломало. Он не хотел смириться с происшедшим. Все опустилось в какой-то беспросветный темно-серый туман, который отгородил его от всех остальных, который не давал дышать, и юноша начинал задыхаться.
Сначала новость сшибла с ног. Потом раздавила своим грузом. Становилось действительно непонятно, жизнь это или сон, вернее, кошмар, ведь не может в жизни быть все так плохо! Но кошмар не кончался. Когда сознания касался сон, оно отключалось и отдыхало, но после снова рушилось трагедией, осознание которой до конца так и не приходило. Начало оно приходить, только когда он кинул ком земли на гроб. Тогда его разбили рыдания. Не замечая никого, он упал на памятник возле, его тело безудержно содрогалось. Андрея пытались утешить. Безрезультатно. Его оттащили, дали лекарства, а он продолжал рыдать.
Потом пришло ничто, будто небытие коснулось его на некоторое время, но вскоре опять душу и тело сотрясли безмерные рыдания. Было холодно, дул промозглый ветер, но Андрей этого не замечал. Все его естество будто сжигал огонь. Тягостно, больно, безнадежно, нещадно.
А потом были поминки. За ним наблюдали, чтобы он ничего с собой не сделал. Лена, конечно, пыталась ему помочь пережить горе, была возле, но что она могла? Она не пережила и частички той боли, что ощутил он. Она только суетилась возле, задавая ненужные, лишние вопросы, говоря что-то о загробной жизни. «Какая загробная жизнь? Ее нет, просто нет. Так же, как нет и других погибших: они ушли из жизни, просто исчезли».
К ночи люди разошлись. Отец был очень пьян и сразу же уснул. Стены давили осознанием того, что в них раньше жила и говорила мама – самый близкий ему человек. А теперь ее нет. Как нет и Виктории Викторовны. Нет. Что значит «нет»? Просто нет. На учебнике, лежавшем на столе, юноша увидел знакомый с детства профиль. «А, вот тот, кто живее всех живых! Что ж, ты еще жив? Посмотрим!» Андрей безжалостно исчиркал изображение, нанес ему несколько ударов ножницами, разорвал учебник и выкинул в окно, успев подумать при этом: «Как жаль, что я живу всего лишь на втором этаже».
Ночь стояла холодная, кромешная и тихая, без единого звука. А хотелось кричать, разрезая криком непроницаемую тишину. И еще хотелось звать на помощь. Но кого? Отца? От этой мысли становилось смешно и больно одновременно, но больше больно – намного больнее. «Некого звать. Никто не поможет. Надо как-то самому. Что самому? Зачем самому? Зачем вообще все это? Зачем теперь я?»
К трем часам ночи боль стала нестерпимой. Она выгнала Андрея на улицу, где стоял едкий туман. «Ненавижу это все! – носилось в голове. – Это все ложь, обман, бессмыслица – НЕНАВИЖУ!» Очень захотелось камнем разбить окно на первом этаже дома на 40 лет Октября. Но это будет громко, поднимется переполох. А как по-другому донести до людей страшную правду об обмане, лжи, которые их окружают? В голове родилась идея. Андрей бросился к своему дому, нашел остатки черной масляной краски и вернулся с ней на главную улицу района. «Что ж, я расскажу людям, чем они живут, ради чего влачат свое жалкое существование!»
Андрей смачно прописал три слова, оставил краску, но боль в душе не унималась. Казалось, она способна только нарастать – подобно шуму в ушах посреди ночи. «Как можно жить дальше? Зачем? Ради чего? Ради кого? Смысла нет. Эта жизнь – кукольный маскарад, будто какой-то режиссер подвесил лампу и обмотал ее старой черной тканью, дыры от которой образовали звезды. Зачем они? Зачем эти будни – походы в магазин за продуктами, одеждой, если вмиг может все кончиться, и одежда будет уже не нужна? Зачем? Я не понимаю. Я не хочу так. И не буду. Не буду».
Вдруг Андрей заметил свет от приближающихся фар и характерный скрип тормозов – это патруль ездил по улице. Проскочив вдоль торца дома, он спрятался в одном из подъездов. Там постоянно хлопала входная дверь. «Видимо, поднялся ветер. Он принесет дождь, который, надеюсь, остудит этот жар в груди. Хотя какой дождь – ведь уже ноябрь!»
Андрей прислонился к стене. Темнота. Кричащая одиночеством. «Только не возвращаться домой. Там давят стены, они немы и холодны. С ними невозможно говорить, они больше не услышат слов, произносимых мамой, – опять в сердце вонзился клинок, хотя оно и не прекращало болеть. – Мама, мама... – Андрей опустился на батарею. – Ты была главным смыслом. То, что я мог сделать давно, избегал ради тебя. Ты погибла. Они убили тебя. Тебя нет, это факт. Больше нет сдерживающих обстоятельств. Пора со всем кончать. Я пойду на мост и осуществлю то, что желал воплотить давно. Но это я сделаю немного позже, потому что на улице меня могут загрести легавые. Я переночую здесь, в подъезде, немного подожду». Батарея давала тепло, мрак стал надежным покрывалом, монотонность темноты проникала в юношу, и он, переполненный впечатлениями, начал погружаться в забытье...
Скрежет двери наверху прервал чуткий сон, Андрей открыл глаза и поспешно выбежал из подъезда. Домой он решил не возвращаться. Пошел в сторону моста, стараясь выбрать дорогу, где риск встретиться с милиционерами был минимальным – через березовую рощу, частный сектор. Где-то далеко позади остался дом Лены. Она, наверное, еще спала. Она была из тех, кто жил совсем по-другому, счастливо, стройно, что ли. «Сытый голодного не поймет», то есть она его никогда не поймет, как сейчас он был уверен, вопреки ее словам и сочувствию.
Позади остались и гудящие заводы, унесшие жизни многих сотен людей, разбившие тысячи семей. Они по-прежнему, невзирая ни на что, дымили и производили взрывчатку, необходимую для того, чтобы отнять жизни еще у многих тысяч. Вокруг одна боль – нескончаемая, непреодолимая.
Андрей шел почти автоматом, задав себе цель. Он не помнил происходящего. Не помнил, как прошел через частный сектор, как миновал обелиск, спустился по заросшему склону и оказался на мосту. Двинулся в сторону города, а потом остановился над тем местом, где виднелась не схваченная льдом река. Оперся руками о пыльные перила и уставился на воду, ускользающую вдаль.
Когда-то давно, в детстве, река его восхищала: вода течет, а река остается. Теперь не восхищение приковывало взор. Разные сцены из жизни проносились перед глазами: как он ждал в детском саду маму, и она его забирала, как боялся ей признаться, что его дразнят и бьют в школе, как скрывал от нее свою любовь к Лене... Как он увидел Дениса, дарящего Лене цветы, как лежал в больнице, а мама плакала... А еще – как он встретился взглядом с Викторией Викторовной, как ее обожал, как узнал, что ее не стало... Потом не стало и мамы... В этом проклятом 83-м году, последнем, как уверен был Андрей, и в его жизни.
«Чертов коммунизм. Я ненавижу его! Я ненавижу все окружающее за то, что оно есть, а мамы нет! Моя мама достойна жизни больше, чем тот подлец, убивший свою жену! Так почему он жив, а она нет?! Мы движемся к справедливому коммунистическому устройству общества?! Неправда! Все это ложь – грубая, бесчеловечная! Я ненавижу весь этот несправедливый мир, ненавижу, ненавижу! И я покончу с ним раз и навсегда!»
Он уже собрался перелезть через перила, как вдруг почувствовал на плече чью-то руку. Андрей резко повернулся и встретился взглядом с мужчиной средних лет, с бородой.
– Это, конечно, не мост самоубийц во Франции, – спокойно произнес незнакомец, – но то, что я поздоровался с тобой, а ты не отреагировал, натолкнуло меня на некоторые подозрения.
– Что вам надо? – гневно спросил Андрей.
– Поговорить с тобой.
– Зачем?
– Я тебя прошу.
– Недолго.
– Ты любишь солнце?
– Вы издеваетесь?
– Нет, наоборот. В твоих глазах острая боль. Я хочу помочь.
– Из-за этого вы спрашиваете о солнце? Я его ненавижу, я все ненавижу! – голос Андрея сорвался, к горлу подступили рыдания. – Я все ненавижу! И вас ненавижу!
– Из-за этого ты хочешь покончить с собой?
– В том числе.
– А еще из-за чего?
– Не ваше дело.
– Мое, потому что хочу помочь.
– Не поможете. Уже никто не поможет.
– Ты уверен?
– Да.
– Еще одна огромная просьба. Помоги мне, сделай последнее одолжение.
– Я устал выполнять просьбы, мне этого не надо.
– Я очень прошу. Она тебе ничего не будет стоить, но ты очень поможешь мне. Пожалуйста, молодой человек!
Мужчина протянул правую руку. Андрей растерялся. Он совсем не хотел протягивать руку неизвестному, он желал осуществить намеченное, но не на глазах посторонних, а мужчина уходить явно не собирался. Коря себя за то, что проговорился о цели пребывания на мосту, Андрей с презрением протянул ладонь.
– Спасибо тебе огромное. Я очень хочу, чтобы ты пошел со мной.
– Вы издеваетесь?
– Нет, наоборот. Ты ведь согласился. В конце концов, ты еще успеешь сюда прийти, а у меня больше никогда в жизни не будет такого шанса.
Андрей ничего не понимал. Было ощущение, что или он, или его собеседник бредит. Но ведь он действительно уже согласился, протянув руку.
– Идемте.
Юноша опустил голову, скривил губы и пошел, сверля взглядом асфальт. Вместе они поднялись в бор, незнакомец подвел его к дереву.
– Сосна.
– Здесь таких целый лес.
– Видишь, как они тянутся к солнцу. Живые, ты потрогай.
Андрей протянул руку.
– Они жаждут жизни, как все живое: птицы, рыбы, насекомые, звери, растения. Все стремится жить. А ты хочешь выкинуть этот драгоценный дар.
– Это не дар, это проклятие. Вы не прожили то, что прожил я.
– Согласен. Но если тебе все это на долю выпало, значит, ты сильный человек.
– А скажите, зачем жить?
– Чтобы очиститься от грехов и наследовать место, где нет боли.
– А, так вы поп, что ж я сразу не догадался... Я не верю в Бога. Вы, христиане, говорите о справедливости, которой нет. Вы лжете.
– Да, иногда кажется, что в этом мире справедливости нет. Но она будет там.
– Не верю. И в тот мир тоже.
– Но почему тогда люди жертвовали жизнями, исповедуя веру?
– Фанатики.
– Но они, в отличие от фанатиков, любили людей и не причиняли им зла.
– Голословно.
– Ты ведь помнишь гонения на христиан в Римской империи. Да и у нас после смены власти... – незнакомец вздохнул. – Они жертвовали самым дорогим – жизнью, исповедуя Бога. А ты ее хочешь выбросить просто так. Подумай о цене. Были такие святые Кирик и Улита. Кирика, трехлетнего мальчика, правитель усадил к себе на колени и приказал пытать его мать – прямо на глазах у ребенка. Мальчик от ужаса стал царапать лицо правителя, а тот встал и скинул его с высокого помоста. Мальчик разбился. Мать тоже в скором времени замучили. Но теперь они в светлых местах, где нет ни боли, ни терзаний. Если же ты совершишь намеченное – ты зря выбросишь свою жизнь, отречешься от бесценного дара, и, более того, твоя душа после смерти не успокоится, а будет в еще худшем состоянии. Подумай, даже наши родственники, знакомые – зачем они воевали, мучились, отдавали свои жизни? Чтобы их дети, такие, как ты, например, жили без голода, не в рабстве. Они отдавали свои жизни ради жизни других людей, в том числе твоей. А ты делаешь их подвиг тщетным. Да и твои близкие... Представь, как они будут страдать...
– У меня погибла мама... – и Андрей заплакал. – Почему, ну почему она умерла?! Она была достойна жизни больше убийц, по меньшей мере. За что?
– Она не умерла. Ее тело умерло. А душа – нет. Ты можешь помочь ей, я тебе честно говорю, ее душа жива.
– Это сказки.
– Но сам посуди: если ты попытаешься ей помочь, то ничего не потеряешь. Помолись о ней Богу. Обратись к Нему как к Самому Близкому, Лучшему на свете Другу, Бессмертному и Справедливому. И скажи, что она была хорошей, что она заслужила жить в месте, где нет бед, и ты сделаешь все, чтобы ее не расстраивать.
Андрей произнес это про себя, еще всхлипывая.
– И я помолюсь о твоей матушке. Как ее зовут?
– Мария Александровна.
Священник начал петь:
– Со святыми упокой, Христе, душу новопреставленной рабы Твоей Марии, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная.
Душа юноши вторила его словам. Священник перекрестился.
– А теперь пойдем со мной.
Они вышли на остановку, дождались автобуса и поехали обратно в Кировский.
– Я хочу пригласить тебя в гости, – сказал священник.
Андрей растерянно пожал плечами. Тьма его души вылилась со слезами, и теперь хотелось заполнить ее чем-то светлым. Вышли в частном секторе. Пошли по ухабистым улицам. Какие-то маленькие мальчики прыгали возле и что-то кричали, потом даже пульнули в них камнем, но мимо. Путники подошли к церкви, единственной во всем городе.
– Это мой первый дом. Здесь всегда можно найти утешение.
Церковь стояла на обрывистом берегу реки. Напротив дымили заводы. Юноша и священник зашли внутрь и оказались в прохладном тихом полумраке.
Андрей впервые был в храме. Священник принес две свечи, одну дал ему, а другую, зажегши от лампады, поставил на подсвечник, перекрестился. Андрей зажег свою свечу от горящей и поставил возле. Постояли. Священник, видимо, молился, потому что периодически осенял себя крестным знамением. Андрей смотрел на горящую свечу. Тепло от пламени будто согревало его измученную душу, а окружающая тишина проникала в нее. Подошла старушка, попросила благословения у священника, о чем-то спросила. Но Андрей не слышал: его душа будто наполнялась тихим светом, и он впервые за долгое время почувствовал облегчение.
– Ну что, пойдем, я покажу теперь свой второй дом и познакомлю с супругой.
Их встретила добрая, улыбчивая женщина. Познакомились. Она стала хлопотать, накрывая на стол. Помолились перед едой и сели. Горячий ароматный чай с травами и медом, бублики, карамельные конфеты. Андрею было очень тепло. Сначала он немного смущался, но хозяева сделали все, чтобы ободрить гостя. А тому совсем не хотелось говорить. Наоборот, хотелось слушать и слышать. Как будто открывалась новая страница в жизни.
Когда начало смеркаться, священник проводил Андрея до остановки и пригласил приехать еще. Автобус увозил совсем другого юношу.
Его души коснулось тонкое чувство, сравнимое с дуновением свежего ветерка, который развеял тучи, и впервые за много лет выглянуло солнце. «Солнце! Все стремится к тебе, радуется, славит! Молодая поросль даже пробивает асфальт. Солнце! Ты даешь жизнь, ты ее смысл! Как Ты прекрасно! Как я жил без Тебя столько времени?! Нужно все оставить, преодолеть все преграды, только чтобы идти к Тебе, приближаться к Тебе, хоть на миллиметр своей земной жизнью! Солнце! Мне больно, очень больно без мамы, я сокрушен, Солнце, была ночь, были тучи, но теперь выглянуло Ты, и жизнь снова коснулась меня своим легким чистым смыслом. Страдание или ломает, или очищает. Солнце, не дай мне сломаться! Я чуть не погиб, но Ты, Солнце, коснулось меня своим лучезарным светом, и я ожил. Я был как мертвый, а теперь во мне снова открылась жизнь, и я готов славить Тебя, ибо Ты жизнь, смысл и упование. Не оставь меня, ведь я знаю свои глубины, я их изведал и не хочу более в них утопать, поскольку это болото – без дна...»
Говоря так про себя, он доехал до своей остановки. Зажигались золотистые огоньки, рассеивая темно-синие сумерки вечера. Андрей шел в свой опустевший дом. Почему только сейчас он понял все это? Почему? Он не сможет поделиться этой радостью с мамой. Как радостно и больно одновременно! Остался отец. Тот человек, который всегда был очень далек и непонятен. Надо поддержать его, ведь он тоже, возможно, переживает. «А за маму я буду молиться – я обещал, да и теперь только это возможно. Как больно и радостно одновременно».
Слезы катились по его щекам... Воздух казался необычайно чистым, снег отражал свет фонарей. Вдруг позади раздался скрип останавливающейся машины. Через несколько секунд его плеча коснулась чья-то рука.
– Рикин Андрей Валерьевич?
– Да.
– Вы задержаны. Пройдемте в машину.
Андрей удивился, но, повинуясь, пошел туда, куда ему велели.
– Позвольте поинтересоваться: за что?
– Надпись на стене жилого дома. Еще неплохо было бы ответить за изуродованный школьный учебник по истории.
– А, да, точно. Как я мог забыть?
Кировский райотдел милиции. Синяя дверь, желтые стены, красный стул, непокрашенная решетка, за которой ему предстояло очутиться, и хорошо знакомый портрет на видном месте. Последняя деталь вызвала ухмылку. Пришел какой-то милиционер, начал спрашивать, что побудило его совершить хулиганство. Андрей рассказал о смерти мамы, о потере смысла жизни, о бесконечной боли в душе.
– Но почему теперь ты так легко про это говоришь? – удивился мужчина.
– Я нашел смысл жизни.
– И в чем же он? – ухмыльнувшись, но с интересом спросил дознаватель.
– В Боге.
Милиционер усмехнулся уже громко:
– Ты забыл? «Религия – опиум для народа». Неужели вы этого не проходили в школе?
– Проходили. Но это не так! В другом просто нет смысла! Все оканчивается болью и в конечном итоге – смертью, значит, бессмысленно. Все живое умирает. Разве не мучительно жить с осознанием того, что самый близкий, самый дорогой, родной человек в итоге погибнет?
Дознаватель отвел глаза. Лицо его стало твердым.
– Вернемся к теме нашего допроса. Вы признаете свою вину?
– Да. Что мне грозит?
– Ввиду смягчающих обстоятельств в виде сложной жизненной ситуации вам, вероятно, дадут принудительные работы.
– Да, труд облагораживает. Особенно если направлен на созидание.
– Да, именно труд превратил обезьяну в человека, – попытался взять реванш дознаватель.
Андрей почти засмеялся, но сдержался и ничего не ответил. На душе было легко. Как будто начиналась новая жизнь. Через боль, через слезы, через отчаянье. Per aspera ad astra.
Зарисовка 9. В месте светлом
Отец-настоятель давно не видел своего нового знакомого Андрея Рикина, и поэтому переживал, молился о нем. Неужели тот все-таки осуществил задуманное? Но вот в один воскресный день знакомая фигура показалась возле храма. Настоятель очень обрадовался и вышел навстречу Андрею, по-отечески обнял его.
– А я боялся, что ты не придешь.
Андрей отвел глаза.
– Я отрабатывал и не мог прийти.
– Как я рад! Пойдем ко мне, матушка накормит тебя обедом.
Юноша последовал за священником.
Стоял серый пасмурный день. За рекой – клубы дыма и пара от заводов, а в доме – запах приготовленного супа, наверняка необыкновенно вкусного. Матушка хлопотала, подавая на стол разные яства, а хозяин с удовольствием пил горячий чай, закусывая его сушками. Сквозь очки-половинки сияли радостные добрые глаза. Его так и хотелось называть отцом-настоятелем.
– Как твой папа?
– Переживает. Пить начал. Они с мамой жили как-то порознь, хотя и вместе, он ее не замечал. А теперь на него обрушилось осознание того, что ее не стало. Он сокрушен.
– Да, такое бывает. А как ты?
– Знаете, вы были правы, я о ней молюсь, и мне становится легче. Моя боль выплескивается, конечно, не полностью, но находит выход. Я очень надеюсь, что мои молитвы значимы для нее, нужны ей.
– У Бога все живы. А ваши души связаны невидимыми нитями, ты все делаешь правильно, ты молодец. Приходи в следующее воскресенье пораньше – на службу в храм. Мы все вместе будем молиться, а если что-то будет тревожить, приезжай посреди недели, мой дом ты знаешь.
Они допили чай. Отец-настоятель прочитал молитву. Андрей поехал домой. На душе было мирно и тихо. Хотелось молиться о маме.
* * *
В следующее воскресенье он приехал пораньше и сразу пошел в храм. В полумраке стояли люди, горело несколько свечей. Пел хор, молящиеся подпевали. В основном это были женские голоса. В храме женщины стояли в платочках, и их было большинство. Но и стариков собралось немало, причем некоторые из них были увечными. Это не удивило Андрея: возможно, то были ветераны войны или пострадавшие от взрывов на заводах. Они стояли очень прямо и, казалось даже, самоотверженно.
Молодых людей и девушек было мало. Но среди них – Лена! В белом платочке она стояла слева, опустив глаза, возле находились родители. «Лена... Мой друг Лена. Мы встретились и здесь. Что я пережил с того момента, когда ты мне говорила о Боге... А ведь ты была права! И моей души Он коснулся через скорби, сокрушившие сердце, от которых жизнь казалась более невозможной».
После службы прихожане целовали крест, а Андрей продолжал смотреть в ее сторону и радоваться: «Как хорошо, что есть такие добрые люди, как она! Спасибо, что я ее встретил!» Он смотрел на Лену и улыбался. Подошла старушка и произнесла шамкующим ртом: «Хорошая девочка!» Андрей смутился. Подошел отец-настоятель, позвал на обед, попросил помочь в одном хозяйственном вопросе.
Вечером Андрей возвращался домой с приятным чувством удовлетворения от прожитого дня. Пройдя мимо ДК, он всмотрелся в знакомую «сталинку», на пятом этаже которой уютно горел свет. На душе стало еще теплее.
