Высокий некрасивый мужчина лет сорока с искривленным большим носом, в шапке-ушанке с красной лентой наискось, смело подошел к столу и, ткнув в него револьвером, скомандовал:
– Всем встать! Вы арестованы!..
– Я полагаю, господа, надо выполнить просьбу этого… товарища, – Джумук кивнул в сторону подавшего команду и встал со стула, демонс-тративно заложив руки за спину, как этого обычно требовали в тюрьме. Неторопливо поднялись и остальные мужчины, все, кроме Курако. Он так и остался сидеть за своей чашкой борща с ложкой в руке и даже одну ложку успел отправить в рот, но при этом метнул в сторону Джу-мука недовольный взгляд: «господа»…
– Попались, командир!– радостно взревел кривоносый и кинулся с докладом к мужчине, который появился в дверях, заслонив собой весь дверной проем. Он был заметно пьян и с трудом боролся с невесть откуда навалившейся на него сонливостью.
– Что орешь, дурак! Говори толком…
– Я и говорю, командир, буржуи попались, самые главари! Ты посмотри, какие у них кафтаны?! Чистое дело – буржуи!
– Да не кафтаны это, виц-мундиры, так нет? – стоящий в дверях человек насмешливым взглядом обвел хозяев кабинета, задержавшись на Курако, который как ни в чем не бывало продолжал сидеть за столом с ложкой в руке.
– А это кто? – спросил он, чуть склонив голову в сторону своего бойца.
– Встать! Чьих будешь? – кривоносый хотел было схватить металлурга за плечо, но Курако ловко увернулся от него и теперь стоял рядом с товарищами.
– Курако Михаил Константинович! – громко представился он, слегка кивнув непрошенным гостям. – Это мои коллеги…инженеры-доменщики, а вы, как я полагаю, командир отряда красных партизан Григорий Рогов?
– Попался, гад!– взревел роговец, хватаясь за саблю.
– Не шуми! – Морщась, осадил своего бойца Рогов, – и саблей не маши, а то своих порубишь… Значит вот ты какой, Курако? Один из самых главных копикузовцев? Знаменитый инжэнэр? Так, что ли?
– Ну, если и ты меня знаешь, значит, наверное, знаменитый… Я ведь в Сибири-то не жил…
– А ты меня откуда знаешь?
– Ну, кто не знает красного командира Рогова? Грозу колчаковцев?..
Рогов недобро прищурился и спросил вкрадчиво:
– Издеваешься?
– Я что похож на безумца? Твои орлы тут же любого порвут!..
– Это точно…– уже мягче согласился Рогов.
– Опять же, разве врут, что ты громил белых на Алтае?
– Нет… И в Алтае, и в Кузнецке, и везде, где только не встречу!..
– Неужто и здесь их встретил, Григорий Федорович? А мы уже несколько дней как проводили последних колчаковцев…
– Разберемся! Завтра я с тебя спрошу…
– А что завтра-то, сейчас спроси, время есть?
– Тебя народ спросит: как жил, с кем был, а я уж посмотрю, что с тобой
делать… и со всеми твоими инжэнэрами. Паразитам служили, за то и ответите!..
– Мы железо плавили…
– Не треба народу железа! От него все беды и насилие! Без железа войн не будет, все равны будут…
– Вот ты, Григорий Федорович, командир, полководец, а не будь моего железа, кем бы ты был?
– Я?.. – партизан растерянно замолчал, – наверное, каменщиком, как отец, как дядька… У нас в Жуланихе по каменному делу мастеров много. Церкви строил бы!
– И кто бы тебя знал такого, а сейчас ты герой! Выходит, мое железо помогло тебе в жизни?
– Хм!.. Выходит так…
– Так за что же меня и моих товарищей судить будешь? Ведь мы никого не убивали! Мы строили домны, а вот чтобы их уничтожить – у меня рука не поднимется. Это ж как… дитя родное убить, так, нет?
– Ну-у, однако так…– замялся Рогов, а его партизаны, напряженно слушавшие их разговор, затаили дыхание.
– А если так, то почему отец твой с дядькой строили церкви, а ты их сжигаешь и попов вешаешь? Попы ведь тоже никого не убивают, им оружие Бог не велит брать в руки?.. Чем они-то провинились перед тобой?
– Ты что же это, Курако, посреди меня агитацию разводишь?! Что ли, ты за попов будешь, инжэнэр? Смотри, опасных друзей себе выбрал!.. Как бы их судьбу не разделил! Завтра суд будет скорый и правый – уж не обессудь!
Последние слова им были сказаны с явной угрозой.
– И еще… Что это ты не встал, когда я зашел? Уважение не проявил…
– Уважение здесь не при чем – есть очень хотелось, замешкался тут у чашки… – голос Курако вновь зазвучал с каким-то едва уловимым озорством, на что Рогов немедленно среагировал.
– Опять насмехаешься?
– Да помилуй, Григорий Федорович, жрать хотца!..
Рогов долго и пристально смотрел на своего собеседника, пытаясь заме-тить хоть малую толику издевки, но инженер держался свободно, простодушная улыбка не сходила с его лица.
– Есть хочешь, начальник? – спросил Рогов. – Садись, хлебай… последний раз, должно быть…
– И то верно, глупо умирать голодным, когда такой прекрасный борщ пропадает! Товарищи, присоединяйтесь…– уже сидя за столом, он жестом пригласил своих коллег разделить с ним трапезу, но Жестовский с Казарновским, слушая смертельно опасный разговор Учителя с бандитом, казалось, впали в оцепенение и никак не прореагировали на приглашение. На лице у Джумука блуждала какая-то безумная улыбка, а Мезенцев непрестанно стирал пот с лица и проверял на свет стекла своих очков. Атмосфера в кабинете накалилась до предела, и всем было ясно: одно неверное слово, жест, и вечер закончится большой трагедией. Эту напряженность чувствовали не только инженеры, но и бандиты. В помещении было душно, и потому все они раз за разом смахивали со своих раскрасневшихся лиц пот, кто папахой, кто шапкой-ушанкой, а кто и просто кулаком. Казалось, лишь двое в этой случайной компании вели себя относительно свободно. Один из них разыгрывал роль радушного хозяина, другой – великого полководца и вершителя судеб. Именно он с легким прищуром наблюдал за металлургом, пытаясь найти в его словах и действиях хоть одну единственную ошибку, фальшивую ноту, расплатой за которую могла быть только смерть. Но, похоже, доменщик уже полностью овладел обстановкой, и ничто не могло его остановить.
– Григорий Федорович, тогда может быть и ты, с дорожки-то, с морозу, супчик похлебаешь? Оно не повредит?…
– Знамо дело, не повредит, – усмехнулся Рогов, присаживаясь за стол рядом с хлебосольным хозяином. Он снял папаху, прошелся рукой по густой, давно не стриженной шевелюре, и занес руку, чтобы перекрес-титься, но вовремя опомнился и смущенно кашлянул в кулак. Курако заметил этот нечаянный жест красного атамана, но никак не подал виду и, не поднимаясь со стула, налил ему целый половник ароматного борща в металлическую чашку, а потом едва заметным движением пододвинул ложку и крупный кусок черного хлеба.
– Снидай, будь ласка, Григорий Федорович!– продолжая также добродушно улыбаться, произнес Курако. – Это у нас так на Украине гостей потчуют… ешьте на здоровье!..
Теперь на лице Рогова появилась едва уловимая улыбка, и всем в кабинете уже было ясно, что гроза прошла стороной, что атаман уже сменил гнев на милость и что сегодня здесь все обойдется без крови.
– Эх, была – не была! Помирать, так с музыкой! У меня тут две бутылки припрятаны, Григорий Федорович. Мне кажется, сам Бог велел: за зна-комство, за успех завтрашнего мероприятия!.. – Курако легко поднялся со стула, вытащил из-за дивана две бутылки и поставил на стол. – Милости прошу!
Рогов недоверчиво оглядел бутылки, улыбающегося Курако, скользнул глазами по своей свите и наконец произнес:
– Наливай!… Но пьешь первый…
Курако, не торопясь, налил два чайных стакана, оставляя свободной узкую полоску сверху, элегантно подхватил свой стакан двумя пальцами и залпом выпил. Задержав на какое-то время дыхание, он, не закусывая, понюхал корку черного хлеба. Все присутствующие в кабинете смотрели на него выжидающе. Наконец металлург удовлетворенно крякнул и при-нялся за борщ. Былой сонливости у Рогова уже не было. Все это время он молча наблюдал за своим собеседником, и, когда тот принялся за борщ, он тоже взял свой стакан и залпом опрокинул в рот его содержимое, но уже в следующее мгновение глаза его полезли из орбит, как у удавленника, он захрипел, закашлялся и стал со свистом хватать воздух ртом. Охрана схватилась за сабли, но атаман остановил их знаком. С той же обворожительной улыбкой Курако проговорил:
– Ах, черт! Это же чистый спирт, девяносто шесть градусов… Не успел предупредить, как-то ты быстро взялся за него…Извиняй, Григорий Федорович…
Отдышавшись, Рогов долго смотрел на Курако с удивлением и какой-то плохо скрытой симпатией.
– Ну, ты даешь, инжэнэр!.. Ладно, сегодня вы ночь здесь проведете, под арестом… под охраной моих орлов – вот они вас и будут охранять, а завтра будет наш народный революционный суд. Похоже, правильный ты мужик, Курако, но ежели завтра народ завиноватит тебя и твоих дружков – казню! Как пить дать! Такой уж я великий красный командир Рогов!..
Он встал из-за стола и пошел к двери. Потом вернулся к столу,
тяжелым взглядом оглядел всех металлургов и сказал:
– Вести себя разумно, бечь и не пытайтесь – пуля догонит! За старшого остается Карп Кривонос, – и он кивнул в сторону единственного бойца, кто имел здесь право голоса, – только учтите, что это его фамилия такая – Кривонос, а не потому, что нос кривой… Это я ему уж потом нос-то поправил… чтобы все по правде было, да и заслужил … – он заржал пьяным жеребячьим смехом, а вслед ему захохотали партизаны, и громче всех смеялся сам Карп Кривонос. – А я, инжэнэр, сегодня в твоем доме переночую… Не заругаешься? Тебе-то все равно отсюда – ни ногой! Ха-ха-ха! А в Кузнецке-то уж, извиняй, мы потрепали твое гнездышко изрядно, ну, да кто же знал, что ты таков, каков есть… Ничего, добро новое наживешь… если завтра уцелеешь…
– А документы? Там же рукопись была моя «Конструкции доменных печей»?.. – куда девалось благодушие и обаятельная улыбка инженера, еще несколько минут назад пленявшая красных разбойников.
– Это бумаги что ли? – Рогов глянул на бойцов. – Что с ними?
– Так чо ж, – робко отозвался худощавый партизан, горло которого было повязано грязной красной тряпкой – не то бинт, не то украшение. – На раскурку, наверное, пошла да в уборную…
– Как же вы не порезались этой бумагой? И цигарку вы никак не свернете – это ж ватман! Плотная чертежная бумага!..
– А-а… значить, на растопку пошла… Куда ее боле… Диваны – те хорошо горели… – закончил свою речь мужик.
– Э, вы!.. – И Курако едва удержался, чтобы не бросить в лицо этим бандитам слова, что сказал ранее Джумук: «Грядущие хамы!». Хотя, почему грядущие, вот они, реально существующие и стоящие рядом… И сердце как-то защемило, отпала всякая охота шутить и разговаривать с ними. Он отошел к окну и с горечью увидел останки догоравшей церкви. Атмосфера в кабинете опять стала сгущаться, и во взглядах мужчин, случайно оказавшихся вместе в этот поздний зимний час в конторе заво-доуправления «Гурьевский завод», опять появились настороженность и враждебность. Похоже, это почувствовали все, а самый главный партизан бросил на прощанье:
– О бумажках жалеешь, а завтре, может быть, башку свою потеряешь?! Эх, чистое дело, буржуи недобитые!..
– Рогов! А ведь ты за народ пошел воевать, или забыл?
– А я тебе завтре это напомню, господин Курако, когда этот самый народ петлю на твою шею набросит!.. Живите до утра, недолго уж осталось…
… До этой встречи, до этого разговора они были только классовыми врагами, а после встречи стали личными врагами. Пещерная злоба никогда не приемлет принципов гуманизма, а тьма мракобесия, помно-женная на неуемное честолюбие, никогда не сможет сосуществовать со Светом и Добром.
* * *
Наутро ударили в набат, но народ, напуганный казнями предыдущего дня и ночным шабашем красных партизан товарища Рогова, не торопился на церковную площадь. Да и куда спешить, коли сама церковь сгорела дотла и лишь один колокол на чудом уцелевшей от пожара звоннице теперь оглашал заводскую округу печальным звоном, тщетно пытаясь собрать вместе жителей поселка. И тогда по кривым проулкам поселка поскакали конники, которые стучали в закрытые ставнями окна домов нагайками, саблями и прикладами винтовок, требуя всем собраться на заводской площади, а, когда подобного рода приглашения не возымели действия, в адрес униженного поселкового люда посыпались угрозы:
– Всем явиться на заводскую площадь, где будет вершиться красный революционный суд над заводскими мироедами! Кто не пойдет, у того избу сожжем!
Угрозы подействовали, и со всех сторон к заводу потянулись люди. Красный партизанский суд под руководством товарища Рогова решили вершить в просторном модельном цехе завода, куда к заводским работникам привели и жителей поселка. Люди стояли угрюмо между верстаками, готовые к любому повороту событий. В углу цеха, отгородившись от людей широким дубовым столом, принесенным из кабинета управляющего заводом, в таком же огромном дубовом кресле восседал сам Рогов в окружении своих помощников. Вооруженные бойцы его расположились вдоль стен цеха. Их лица, как и у самого Рогова, были опухшие от ночной попойки, от них разило самогонным перегаром, но эти обстоятельства не мешали им чувствовать себя здесь полными хозяевами. Сюда же привели арестованных. Их было около двадцати человек заводской администрации: начальники цехов, мастера, кладовщики и бригадиры. Их оттеснили в противоположный от «судей» угол цеха. От зала их отделяла шеренга вооруженных винтовками и гранатами бойцов. Посредине цеха было свободное место, где «судьи» оставили только несколько верстаков, видимо, намереваясь их использовать как эшафот. По команде Рогова конвой доставил в цех арестованных накануне руководителей завода во главе с самим Курако.
Вынужденные провести ночь в кабинете управляющего, инженеры практически не сомкнули глаз. Милосердия ждать не приходилось, и потому в эту последнюю ночь люди говорили о самом сокровенном: вспоминали дорогие их сердцу мгновения прошлого, просили друг у друга прощение за те мелкие недоразумения и обиды, коими всегда полнится жизнь человеческая, но главное, они много говорили о будущем того завода, который собрал их всех вместе в эту холодную сибирскую зиму, совсем не предполагая, что эта встреча может закончиться так трагически. Единственный диван, что находился в кабинете, отдали бухгалтеру Мезенцеву, у которого резко подскочило давление, и он не мог даже сидеть на стуле. Под утро, когда в коридоре послышалась тяжелая поступь многих людей, все были уже на ногах, и Курако, с каким-то особым теплом оглядев товарищей, сказал:
– Пора, товарищи… «Последний парад наступает…». Наверное, я виноват, что увлек вас в эту гибельную поездку в Сибирь… Простите, друзья мои…
– Ну, что вы, Михаил Константинович, – резко возразил Казарновский, – ваша-то вина в чем, если война идет, и что такие вот бандиты иногда берут вверх? Я рад, в такую трудную минуту я вместе с вами…
– Спасибо, Гриша…
– А почему вы решили, Михаил Константинович, что окажись мы сейчас на Юзовке или в Мариуполе, были бы целее? – спросил Джумук. – Там Деникин, белополяки, и других бандитов, таких же Роговых наверняка хватает… Я никогда не был фаталистом, но в данном случае, мне кажется роптать на судьбу негоже.
– Мы все взрослые люди, решение принимали осознанно, и винить нам некого, а на вас, Михаил Константинович, нет ни малейшей доли вины…–поддержал Джумука Жестовский и, выдержав небольшую паузу, уже добавил с горечью, – жаль, что завод не успели построить…
– А завод, товарищи, будет, обязательно будет, не мы, так другие построят, кому повезет жить в другое время… И еще, спасибо, друзья, что вы меня поняли… Для человека важно жить достойно, но не менее важно – умереть достойно … Не дадим врагу насладиться нашей слабостью!..
Уже в цехе, заметив, что на свободном пятачке стоят три верстака с приставленными к ним скамейками, Курако тихо скомандовал товарищам:
– На лавки не садиться, на верстаки вставайте, чтобы народ видел…
Все заняли места на верстаках, по двое на каждом, а Мезенцев чуть замешкался, забираясь на третий верстак, уронил скамейку, на что стоявший рядом бандит сурово прикрикнул:
– Да стой уж тут, долго с вами валандаться не будем…
Мезенцев суетливо поднял скамейку и смущенно встал рядом с верстаком. Рогов молча поднялся со своего кресла, тяжелым взглядом обвел собравшихся в цехе жителей поселка, оглянулся на стоящих на верстаке инженеров и заговорил громко, напористо:
– Товарищи рабочие и бедняки! Советская власть освободила простой народ от угнетения всяких там буржуев, попов и купцов-мироедов, а потому сегодня мы с вашей помощью будем судить ваших заводских буржуев, что долгие годы пили вашу кровь. Согласны?
Гробовая тишина была ему ответом. На мгновение смутившись, Рогов продолжил свою громкогласую речь.
– Инжэнэру Казарновскому, угнетателю народа – башку долой! Подымите руки, кто согласен?
С высоты своего роста Рогов видел, что ни одна рука не поднялась по его призыву. Зато шагнул с места старый рабочий, худой, сутулый, с длинными, пожелтевшими от курения усами, он метнул недовольный взгляд в сторону партизана, а потом повернулся лицом к народу.
– Люди добрые, вы меня знаете, Егоров я, всю жизнь котельщиком работаю здесь, большевик с десятого года, и от колчаковцев пощады я не ждал. Вроде бы укрылся от них, да чья-то подлая душа донесла колчакам на меня, и собрались они меня арестовывать Григорий Ефимович как-то прознал об этом и дал мне весточку… Ушел я с той ночевки за час-два до прихода белых. Все перерыли, а меня не нашли… Спасибо за это Григорию Ефимовичу, а то не быть бы мне уже живу… Так за что ему «Башку долой»?
– Та-ак… с тобой ясно, старик, – с плохо скрываемой досадой в голосе проговорил бандит. – Ну, а еще кто замолвит слово за угнетателя народа?
– Вы, товарищ командир, так говорите, будто приговор вынесли, и все слова наши уже не имеют значения…
– Да нет, говорите, не бойтесь, да только поимейте в виду, господа хорошие, что и с защитников мы тоже можем спросить по-револю-ционному строго: а кто он таков сам, защитник этот? И не дай бог, если замаскированный враг будет спасать этих заводских угнетателей?!
– Хорошо, я скажу, кто я… Я Илья Ляпунов, политзаключенный, бежал от Колчака и благодаря товарищам Курако и Казарновскому был принят на завод в бригаду огнеупорщиков… Во время колчаковской власти я и мои два товарища работали здесь в подполье… Моих друзей сейчас здесь нет, они в тайге, с партизанами, но я ответственно заявляю, что Курако и Казарновский, да и все инженеры, которых вы привели сюда на расправу, поддерживают власть большевиков, и их нельзя судить!..
– Я буду решать их судьбу, а не ты, – огрызнулся Рогов. – А за всех буржуазных прихлебателей не ручайся! Вон их сколько в углу – дойдем и до них и всех накажем!
– А мы дадим?!– раздался звонкий молодой голос из толпы присутс-твующих.
– Это что за вражина там голос подымает? – рыкнул Рогов. И несколько партизан стали расталкивать людей, пробираясь к молодому парню, кто подал голос в защиту доменщиков.
В это время в дверях цеха появился новый человек. Небольшого роста, худой, в военной шинели, шапке-кубанке с красной лентой и маузером на боку. Он уверенно пробирался к середине цеха, где на верстаке стояли инженеры. Встав рядом с Мезенцевым, он громко крикнул, чтобы было слышно в последних рядах:
– Товарищи! Я делегат 129-го красного полка. Красные бойцы послали меня приветствовать товарищей рабочих. Ура!– сняв кубанку, он взмахнул ею.
В ответ прозвучало дружное и продолжительное «ура». Оглядевшись по сторонам, делегат определил, что за главного здесь могучий мужик с красной лентой на папахе и маузером на боку. Повернувшись к нему, он представился:
– Моя фамилия Андрияшкин, помощник командира полка… Чем вызвано это собрание?
Рогов не нашелся с ответом и промолчал в ответ, но делегату поспешили объяснить сами рабочие.
– Товарищ Рогов судит наших инженеров-доменшиков.
– Рогов? Разве вы здесь должны быть? А Щегловск как же?.. И кто вас уполномочил устраивать судилище? Самосуды запрещаю! Объявляю открытым митинг о международном положении и задачах Советской власти!..
– Ладно, товарищ Андрияшкин, будьте здоровы…с красными мы не
бьемся…– сердито буркнул Рогов и вышел из цеха. За ним потянулись удрученные таким поворотом дела партизаны…
– Куда теперь, командир? На Щегловку? – осторожно спросил Карп Кривонос.
– Да хоть на х…! Похоже, мы отвоевались, Карпуша… – он с тоской посмотрел на свое расхристанное воинство и закончил фразу с нескры-ваемой горечью, – а ведь так хорошо начинали!..
…Через час роговцев в Гурьевске уже не было…
* * *
…19-й год был на излете, а год 20-й станет последним, как в жизни красного атамана, так и в жизни знаменитого металлурга. Но тогда, в декабре 1919 года, они еще не знали о том, что им уготовано судьбой, и продолжали просто жить.
Михаил Курако, дождавшись наконец «настоящей власти», несказанно преобразился. Он был бодр, весел, полон новыми идеями и в январе 1920 года разрывался между Томском, Гурьевском, Кузнецком и Тель-бесской площадкой, где предстояло строить будущий завод. Даже сыпной тиф, свирепствовавший в то время в Кузнецком уезде, не мог ук-ротить его энергию. В конце января беда подкараулила великого домен-щика в Кузнецке и, тяжело проболев несколько дней, он умер на руках Михаила Жестовского. 8 февраля 1920 года он был похоронен в Шушталепе, на той самой площадке, где мечтал построить свой метал-лургический гигант. Двадцать пять километров гроб с телом великого металлурга жители Кузнецка и придорожных деревень несли на руках, а спустя много лет останки Мастера перезахоронили в Новокузнецке, около Кузбасского металлургического комбината, который был построен позже под руководством его учеников. «Великий мастер доменного дела М.К. Курако (1872-1920 г.г.)» – такую надпись сделали благодарные потомки на памятнике в березовой роще на Верхней колонии. А живые цветы у подножия памятника говорят
о том, что добрая память о великом Мастере жива и поныне…
А Григорий Рогов, спешно оставив Гурьевск в декабре 1919 года, прибыл со своим отрядом в Щегловск и штурмом взял его, но кузнецкая трагедия не повторилась: красноармейцы 35-й Сибирской дивизии не допустили начавшегося было мародерства, вытеснили роговский отряд из Щегловска в район Панфилово, где он вместе с отрядом Новоселова был разоружен, а командиры арестованы. От революционного трибунала их спасло только заступничество алтайских крестьян, где Рогов и Новоселов успешно били колчаковцев, а все последующие злодеяния «красных бандитов» в этот раз им были прощены, и сами они освобождены из-под стражи. Отряды их были расформированы, а жить им было предписано на Алтае в любом селе по их усмотрению, но категорически было запрещено формировать новые партизанские соединения…
Но, похоже, тихая мирная жизнь уже была заказана Григорию Рогову. В мае 1920 года в сговоре с Новоселовым, Леоновым и Сизиковым он сколачивает новый партизанский отряд и провозглашает свой лозунг: «Долой всякую власть, да здравствует анархия – мать порядка!». Теперь жертвами роговцев становятся органы советской власти, коммунисты и красноармейцы. Однако новый триумф у Рогова не состоялся, и 14 июня 1920 года его отряд был разбит частями 26-й стрелковой дивизии красных в районе деревни Большая Речка. Сам же он какое-то время еще скрывался в лесах Алтая, но, поняв безысходность своего положения и не надеясь на новое прощение со стороны Советской власти, 3 июля в районе деревни Евдокимовка покончил жизнь самоубийством, пустив себе пулю в лоб…
Два человека... Они жили в одну эпоху, ушли в один год, их судьбы пересеклись в то непростое для нашей родины время. Но память об одном потомки бережно чтут, а имя другого, даже спустя столетие, произносят с содроганием. Вот уж поистине: «…И воздастся Вам по трудам Вашим…»