Два года планировал съездить с ним в Горный Алтай.
– Ну, не грех ли! – втолковывал сыну. – Триста километров всего, тоже мне, расстояние! А красота! Сидим тут бирюками…
– У нас лес прямо в городе, на трамвае можно доехать – много ты там бываешь?
– То лес, а то – горы… Лес у нас… Сам-то давно там был? Помойка! Свалка городская!
– На скалы полезешь, вершины покорять? А ты не забыл, что у меня выходных второй год нет? Куда я поеду, когда? В одной конторе дурацкий график поперек всяких календарей, в другой вообще никаких графиков не признают.
В прошлом году все-таки собрались, поехали. Кургузиков-старший взял путевку на три дня в туркомплекс, стоящий на самом берегу Катуни. Просторная комната на двоих со всеми удобствами, погода – как по заказу. Набрали с собой всякой вкуснятины, специально в дорогой магазин ходили. Любимым семейным напитком, который покупался в особых случаях, запаслись – немецким ликером на травах, Jegermeister называется. Сразу по приезде заказали баню на двоих, чтобы безо всякого постороннего присутствия. Кургузиков с удовольствием наблюдал, как лицо сына разглаживалось, с него постепенно сходило выражение вечной неудовлетворенности, досады. Проснувшись утром, решили отправиться в пешую прогулку вдоль берега Катуни, дойти до источника Аржан-Су – километра два с небольшим – и назад. А там обед, купание-загорание, баня и изысканный ужин на открытой веранде, под звездами. У самого Кургузикова-старшего отмякло все внутри, отошли за спину ежедневные думы и заботы. Жара стояла неимоверная, а идти приходилось краем трассы, по которой то и дело пролетали машины. Не очень уютно чувствуешь себя, когда несутся они в метре от твоего носа.
– Давай искупаемся? – предложил старший, показывая тропинку, спускающуюся к реке.
– А что, мысль дельная, – сразу же согласился сын.
Сойдя к воде, Кургузиков-старший мгновенно сбросил с себя одежду и ступил в ледяную Катунь. Ступил – и тут же вылетел назад, хватаясь за ступню: она была распорота поперек на такую глубину, что его замутило, когда он стал разглядывать рану. Господи! – подумал он сию секунду. – Спасибо тебе, что не сын первым полез купаться.
– Сволочи! – отнесся Кургузиков-младший к тем, кто бросил в реку разбитую бутылку.
Разорвали на лоскуты майку, кое-как замотали ногу, залив кровью прибрежные камни. Выкарабкались на обочину и стали ловить машину, понимая при этом, что вряд ли кто остановится, люди едут отдыхать. Один водитель все-таки притормозил и, узнав, в чем дело, посоветовал вызвать такси из города, вернее будет. Спасибо ему, дал нужный телефон. Через час с небольшим подкатила машина, и тут повезло. Водитель когда-то закончил фельдшерское училище и знал, куда надо ехать, чтобы зря не блудить в поисках травмпункта, работающего в выходные.
И тут удача оказалась на их стороне. Доктор на месте, народу не очень много, и им хватило ниток на швы.
– Все! – радостно объявил доктор. – Шить больше нечем, он последний. – И показал на Кургузикова-старшего.
– А как же мы? – заволновались прибывшие после них.
– А не знаю!
С лица доктора при этом не сходила счастливая улыбка.
Фельдшер-таксист честно дожидался их у входа в больницу, чтобы увезти на базу.
Так прошел день, на домики у Катуни, на сосны, на саму Катунь опускается тихий летний вечер. Что-то манящее, томное, сладкое разлито в воздухе, тени удлиняются и зовут, зовут за собой в загадку подступающего вечера. Уловить, почувствовать, вобрать в себя все это терпкое томление Кургузикову-старшему не дает боль в ноге. Он растянулся на своей кровати, положив перевязанную стопу на стул, куда сын для мягкости подсунул подушку. Только в таком положении боль еще можно терпеть. Баня, купание, прогулки, сумеречное камлание на пустом берегу – все это теперь за пределами мечтаний. Кургузиков попросил сына налить ему полный стакан крепкого ликера, выпил залпом и через несколько минут уснул, намаявшийся, натерпевшийся.
Спал крепко, но недолго, не разоспишься с такой болячкой. Сын сидел за столом, приклонив голову к самой столешнице и… плакал. Как в детстве – всхлипывая, постанывая, потирая глаза, размазывая кулаками слезы… Первой мыслью было – вскочить, допрыгать до стола, обнять маленького, утешить. Но Кургузиков не двинулся с места, не проронил ни звука. Он лежал, прикусив ладонь с такой силой, чтобы доставить себе еще большую боль, чем зудела сейчас в разрезанной ноге. И тоже плакал. Не хотел отец выдавать себя; ни всхлипом, ни вздохом, ни шорохом не обнаружил своего пробуждения. Кургузиков-старший не стал допытываться у себя, зачем это он сейчас плачет, он и так знал: по многим и многим причинам.
Наутро сын вызвал такси, и они отправились домой. Отец посчитал вчерашние затраты, выброшенные деньги за несостоявшийся отдых, прогонные сегодняшнему таксисту, и получилась сумма, за которую можно было сгонять на Бали.
4
– Ты что, правда ни разу не влюблялся?
Кургузиков-старший мог и не задавать этот вопрос сыну, ответ ему известен. Но вот опять зашел разговор об одиночестве, о продажности современных женщин, о невероятной глупости, которую являет собой брак Грини. Сын почему-то называет его самопровозглашенным евреем.
– Почему самопровозглашенный?
– Кому нравится быть богатым, кому – хромым...
– Извините, нормально ходячий не может провозгласить себя хромым.
– А почему тогда нормально соображающего с легкостью провозглашают дураком?
– Так не сам же!
– Ну, не знаю! Он раскопал где-то, что его прабабка со стороны отца вроде бы была еврейкой. А все евреи умные и богатые.
– М-да-а! – Отец почесал подбородок. – Кстати! Евреи, особенно еврейки – отличные сводники, у меня есть одна знакомая, по молодости ей равных не было. Сведет – разом срастается, до брака и на всю жизнь. Не веришь?
– Верю. – На лице у сына полное безразличие. – Давай попробуем.
– И что там у твоего Грини с семейной жизнью? – вернулся отец к началу разговора.
– Да нормально все, как положено! – скривился младший. – Пять лет жили, потом расписались, собаку завели, французского бульдога. А чего не ребенка? – спрашиваю. – Сейчас холодильник новый покупаем, стиральную машину, потом мебель надо обновить, ремонт в квартире сделать… И на меня орет: вот дебилам вроде тебя непонятно за что деньги нормальные платят, а тут – копейки! Я им с женой постоянно заказы через нашу фирму подбрасываю – хоть бы раз комиссионные предложили. – Сын расхохотался. – Я же их и по барам вожу!
Поздно вечером Кургузиков-старший позвонил той самой своей старой знакомой, своднице. Наудачу, телефоны за это время у людей по пять раз поменялись.
– Алле-о-о! – томно вывели на другом конце провода.
– Ленка! Ты сейчас кого изображаешь? Как всегда – свободную, богатую, самостоятельную, молодую…
Пауза немного затянулась, и, наконец, в трубку выдохнули:
– Кургузиков.
Посмеялись, повспоминали, но чуть-чуть. Ленка давай рассказывать про себя. Сколько же ей лет? – пытается вспомнить Кургузиков, слыша в трубке молодой, напористый голос без намека на старческое дребезжание. Когда он начинал учиться, Ленка уже ходила в старшие классы. Жили они в доме барачного типа, отец ее все время болел, а она, сколько помнится, носила чулки в резинку, и штопкам на них было тесно. Ленка вдохновенно рассказывала, как уехала в Израиль, работала там, копила, а здешняя пенсия копилась на счете в банке. Когда набралась нужная сумма, вернулась, купила квартиру и теперь сдает ее внаем. Вот тебе и вторая пенсия.
– А что в Израиле не осталась?
– Я, конечно, жидовка вся как есть, но родилась и выросла здесь, в Советском Союзе и с тобой, остолопом, в одну школу ходила… - Она помолчала немного и заключила. – Огни барачные, брат, – это тоже романтика.
На просьбу Кургузикова познакомить сына с достойной девушкой ответила коротко:
– Сделаем.
Сын вернулся с работы, и Кургузиков-старший объявил ему, что едет на несколько дней в Томск.
– Вот хорошо! – обрадовался младший. – Шлюх приведу.
– А я тебе что, мешаю? Води сколько хочешь, у меня за стенкой ничего не слышно.
– Честно? Стесняюсь!
Отец пристально посмотрел на младшего: не шутит?
– Чего в Томске-то? – поинтересовался сын.
– Какие-то ребята решили там производство валяной обуви открыть, новое, на современной основе, по современной технологии. А без старых специалистов хоть так, хоть эдак – никуда. Вот им и подсказали добрые люди про меня.
– Гы! Опять валенки!
– Много ты понимаешь! У нашего производства возможностей – никто по-настоящему и не занимался, не изучал. Привыкли – валенки для солдат, пимы для лесорубов…
– Ладно, не кипятись. Многие, точно, никогда в жизни не узнают, что это такое – валенки. А вообще идея с поездкой мне нравится, уважуха – помнят батяню!.. У меня, между прочим, тоже новость. – Сын сбегал к себе, вернулся с большим конвертом. – Вот! Моя собственная первая пластинка, винил! Между прочим, изготовлена в Англии.
Несколько лет назад Кургузиков-младший работал диджеем в ночных клубах, в разных, попеременке. Отец ничего в этом не понимал, только диву давался, как это можно крутить какую-то музыку, не имея музыкального образования? Сын даже ездил в другие города, в Питер, Новосибирск, Томск.
– На гастроли! – с издевкой в голосе говорил Кургузиков-старший.
– На гастроли! – передразнивал сын.
Баловство! – определял отец. – Да и пускай, молодой. Потом интерес у сына вроде поугас, он перестал уходить по ночам, «переехал» в интернет.
– Все, забыли тебя, – посочувствовал отец.
– Здесь – да, в мире наоборот, все больше узнают.
– В ми-и-и ре!
После этого разговора отец полностью утратил интерес к музыкальным пристрастиям сына, и вот на тебе – пластинка! Кургузиков-старший краем уха слышал, что виниловые пластинки обретают новую жизнь и становятся едва ли не престижней любых цифровых носителей. Но это все далеко от него и, честно сказать, ему неинтересно.
– Это пробный оттиск, можно сказать, авторский экземпляр, не без гордости заметил сын. – Дарю, можешь повесить на стенку.
– И кто оплачивает это удовольствие?
– Сам, кто еще! Мне же регулярно на счет падают деньги за использование моих композиций, гонорар, так сказать. Небольшие деньги – когда десять евро, когда двадцать. Вот, накопилось.
– Ишь ты! – искренне удивился отец. – Ну, ты тихушник! Отцу даже ни слова! – А что там за композиции, если не секрет?
– Как бы тебе популярнее объяснить… Скажем так, это классический джаз в современном изложении и моем понимании…
Кургузикова-старшего подкупило слово «классический», и он решил, что в этом случае сыном можно гордиться.
– И презентация будет? – поинтересовался он с серьезным видом.
– Обязательно!
Сын расхохотался и умчался в свои неведомые пределы. Кургузиков-старший действительно не мог понять, когда тот убегает в «качалку», когда в бар.
Оставшись один, он пошел в комнату сына и встал перед его семейной фотовыставкой. Здесь все – деды, бабки, мать, он, двоюродные братья и сестры. Общим числом набирается около двух десятков. Отцу ни разу в голову не приходило собрать такой родственный «киот», а вот сын сделал. И безо всякой подсказки. Кургузиков смотрит на фотографии, выделяя мужскую линию, и думает, что она, линия эта, какая-то неровная, изломанная. Вот родители Кургузикова-старшего. Мама, ничем не выделяющаяся из большинства женщин ее возраста, здесь ей немногим за пятьдесят. Все в ней из того времени – от платья до строгого выражения лица, с таким в ее пору вставали перед объективом. Отец – кудрявый красавец, с кем рядом ни поставь – всегда будет первым, самым заметным. А он, нынешний Кургузиков-старший, никоим образом не похож ни на мать, ни на отца. Разве что волосы материны, никаке. Умудрился даже в росте не догнать отца, хотя такое, насколько ему известно, бывает редко. Его собственный сын, к примеру, почти на голову перерос деда, что уж об отце говорить. У него затылок весь в рытвинах, будто кто зубилом рихтовал, а у сына голова идеальной формы, так сказал старый парикмахер, когда они вместе ходили стричься.
– Ты что, специально демонстрируешь свою идеальную голову? – спрашивает отец, когда Кургузиков-младший в очередной раз подстригается наголо. А то и вовсе выглаживает ее под бритву.
Несколько раз сын пытался отрастить волосы, но, едва удлинившись, они превращались в какие-то темные клочки, напоминающие плохо свалянный войлок. Скорее всего, это наследство дедовых кудрей, только уж больно жалкое. Испортил сын волосы постоянным бритьем. А лицом он ближе всего к своей матери, та красавица была, соседи и родня перешептывались: не пара ей блеклый Кургузиков. Красота! Для него эта самая ее красота сродни пороку. Сына сиротой оставила! А сын, действительно, красавчик! Отцу это кажется недостатком: никакой мужественности в лице, оттого, верно, и девчонки к нему не липнут. Какие бы времена на дворе ни стояли – женщине мужик нужен, сильный, надежный, свой, а не общественная значимость.
Вино, разлитое по пластиковым бутылкам, пить не стали, не понравилось обоим. Сын решил, что крепковато, отцу показалось, будто сильно отдает дрожжами.
– Грине, может, дать попробовать? – предположил младший. – У того ничего не пропадает. – И тут же поделился своей бедой. – Семечки не взошли, ни одна.
– И когда ж ты успел их высадить?
– Да… – Сын махнул рукой, дескать, какое это имеет значение? – Замочил, наверно, неправильно. Блин! Рубль за штуку!
– Дороговата отрава, – оценил Кургузиков-старший, зная, что рубль на языке молодых – это тысяча.
– Чего отрава-то? – возмутился сын. – Отрава вон на толчке продается, у китайцев, а тут будет чистый продукт.
– Сейчас начнешь мне грузить о просветлении мозгов, о продвинутой Голландии, о Черчилле и Блаватской…
– Во, молодец! Начитан.
И был таков. Поговори с ним!
…Кургузикову-старшему снится фабрика. Никаких фантасмагорий, никаких искажений действительности. И он ощущает какой-то необыкновенный прилив сил, причем не кажущийся, настоящий. И все для него в эти минуты настоящее. Фабрику открыли вновь, завезли большую партию шерсти от мериносов из нескольких больших опытных хозяйств, работы будет невпроворот. А кто же деда заменит, дед-то умер… Даже это несоответствие времен и событий не остудило Кургузикова, не вызвало сомнений в реальности происходящего. Он снова в деле, он нужен, он скоро сам, безо всяких томичей запустит новую линию по производству современной обуви. А вот он разбирает документы с заказами и видит, что потребность в стандартных некрашеных валенках куда больше, чем в прежние дни. Что ж, работа есть работа, второсортной шерсти тоже достаточно, будут вам и валенки, будут и пимы!..
Проснулся он с отчетливым привкусом серной кислоты на языке, будто и вправду только что вышел из цеха. Он тут же закрыл глаза, зажмурился изо всех сил, наивно полагая, что таким образом может вернуть себя в ту, ненастоящую действительность, в ту жизнь…
Оказывается, он спал, сидя перед погашенным экраном телевизора. Засыпать под телевизор – этому давно научилась большая часть его соотечественников, а он давно уже не включает аппарат, просто по привычке садится к экрану и смотрит в его темноту. Зачем включать? Чтобы видеть, как все вокруг сходят с ума? Как бешеный калейдоскоп происходящего меняет картинки с такой скоростью, что разглядеть, понять толком ничего невозможно? А в последнее время он по-настоящему начал бояться: вот нажмет на кнопку, а там – война с обязательной мобилизацией сына! Или повсеместный голод! Или эпидемия…
– Это Марина! – прокричал из коридора сын. – Она будет жить у нас, ты не против?
…Марина быстро навела порядок в холостяцкой квартире Кургузиковых, сварила настоящий борщ, в котором, к удивлению отца, помимо прочих обязательных компонентов, плавали кусочки обжаренного сала.
– Настоящий хохляцкий супец! – похвалил он.
Она грудью встала на защиту желудка Кургузикова-младшего от бич-пакетов и жарила яичницу с помидорами, как любила делать его мать, то бишь жена старшего.
Через неделю она исчезла. Отец пошарил в пустом холодильнике и глянул на сына. Тот сосредоточенно тянул из пивного стакана домашнее вино, которое даже всеядный Гриня пить отказался.
– Шалава! Как все они! – Кургузиков-младший резко поднялся, отказываясь от дальнейших пояснений. – Пойду еды куплю.
Отец сел перед своим телевизором, уставился в темное его око. Надо, наверно, что-то говорить про труд, который необходим, чтобы быть с кем-то рядом, чтобы удержать возле себя дорогого тебе человека. Что-то еще умное, назидательное, а главное – полезное… И холодно этак сказал сам себе: и тебя будут слушать? Тебя услышат? Вспомнил, как спросил однажды мать про отца, он же совсем мало знал его. Работа, диван, водка, в выходные иначе – водка, диван, похмелье, работа. И все сначала.
– Каким он был, мама?
Она чуть задумалась и сказала, собрав в одно слово все, что думала об отце в эту минуту - главное и второстепенное.
– Суровым. Он был суровым.
– Суровым, – повторил, обращаясь к холодному телевизору Кургузиков-старший. – Суровый! Это что за свойство, за качество такое, чтобы обратить его на кого-то, передать, наследовать!..
…На этот раз домашнее вино не показалось ему таким уж сивушным.
5
Что-то Ленка не звонит, на нее не похоже, человек обязательный. Или опять в Израиль мотанула?
Кургузиков стал подумывать, чтобы оставить место рабочего сцены. Руки болеть стали, ноют по ночам – спасу нет. Скоро ему на пенсию, и если сложить ее и полставки сторожа, получается негусто, но прожить можно. А лучше найти службу на полную ставку. Хотя говорят, должность сторожа нынче в дефиците, чересчур много пенсионеров, крепких здоровьем.
Зима перешла в фазу вялой, ленивой стужи с туманами, куржаком, редкой снежной крупой и снежной же слякотью. Приближением весны все это не назовешь. Солнца вообще не бывает, будто заблудилось где-то на века.
Сын стал чаще ходить в «качалку», а бары посещал только по выходным, и то через раз. Ему прислали новые семена, и через несколько дней он радостно сообщил отцу:
– Взошли!
Показал посудину с грунтом, из которого торчали три зеленые пипки.
– Может, взять да и выбросить все это к чертовой матери? – с надеждой в голосе предложил отец. – Пока не поздно.
– Ага, разбежался! Трудов столько, денег...
– Вот ты умный вроде, а все равно дурак!
Когда сын притащил домой этот ящик с английским названием, даже когда прислали семена, Кургузиков-старший думал, что все это не всерьез, не дойдет до дела. Да и посадит – не вырастет ничего. Сколько раз сын брался выращивать комнатные цветы – ни один не прижился… Но тут он забеспокоился.
Однажды поутру отец обнаружил на кухне незнакомую девушку. Она что-то оттирала, опустив руки в мойку. Маленькая, похожая на подростка с блеклыми волосами, уложенными на прямой рядок, она напоминала несчастливку, взятую в дом из жалости. Кургузиков воззрился на ее тапки, которые изображали котят.
– Ты кто?
– Полина. А вас как зовут – я знаю.
Его несколько озадачило, что девушка нисколько не смутилась.
– Завтракать будем? – спросила она.
– А…
Он показал на комнату сына.
– Убежал на работу, ему сегодня пораньше надо было.
Кургузиков отправился в ванну, недоумевая, как это он прозевал появление нового человека в доме?
– Хоть тотализатор заводи, – проворчал себе под нос, – выиграет тот, кто отгадает, на который день она исчезнет отсюда.
Но шли дни, недели, жизнь в доме текла заведенным порядком, и Полина, на удивление, нисколько ему не мешала. Будто жила здесь все время, только раньше пряталась от людей где-нибудь за тумбочкой. А сына вроде как подменили, спокойный стал, уравновешенный, на Полину голос не повысит, отцу сказал, чтобы тот бросал работу, не раздумывая, хватит им на всех. Полина тоже работает, каким-то менеджером, Кургузиков-старший вникать не стал. Только отметил, что сын представил ее именно так, а не манагером, как он обычно презрительно перекраивал название этой должности. А еще сын предложил за ужином обязательно сходиться всем вместе, чтобы было по-семейному.
Радостно и тревожно на сердце у отца. Дело небывалое, счет пребывания девушки в их доме пошел уже не на дни и недели – на месяцы! Не верит он до конца, сомневается в сыне. Нет- нет – и постучит к ним в комнату, надобность какую-нибудь нелепую придумает. Заглянет внутрь, а там тишь да гладь – или кино смотрят, или бумаги перед собой разложат, что-то маракуют на пару. Может, доходы семейные подсчитывают, планируют что?
И хотя для Кургузикова-старшего ничего в доме не изменилось, он опять всерьез начал подумывать о домике в деревне. Сядет перед телевизором и рисует в темной его глубине картинки: огородик, тихую речку на задах деревни, недальний бор с груздями и брусникой. Что-то новое в оценке своего присутствия в квартире рядом с молодыми начал он ощущать – как бы это было не опасение…
И еще новость. С недавних пор начал он видеть сны, которые в точности предсказывали ему завтрашний день. Не все подряд, конечно, и не какие-то выдающиеся события. Простые явления обычного дня – поход на работу, в магазин, прогулка по аллее – все в мельчайших подробностях, повторяющихся назавтра в обязательном порядке. Это и забавляло, и пугало Кургузикова, но он не стал никому говорить ни о чем.
За ужином младший сообщил:
– Гриня со своей решили ребенка завести.
– Ой! А имя уже придумали? – живо вступила в разговор Полина.
– Какое имя! Это еще когда будет! Сейчас они копят деньги на кухонный гарнитур, а уж потом…
– А при чем тут гарнитур? – искренне удивилась Полина.
– Вот и я думаю – при чем? – растягивая слова, молвил Кургузиков-младший.
Через несколько дней после этого разговора молодые принесли в дом котенка. Кургузиков-старший терпеть не мог ни котов, ни кошек и принял появление новосела, как ущемление его, Кургузикова, прав. Значит, и вправду пора собираться, – сказал он сам себе. – А и подумать-порассуждать, кто я здесь такой? Квартирант! Но вот что интересно, все так ему и приснилось накануне, только вместо котенка почему-то был щенок!
Котенка сначала звали англичанином, – как понял отец, это по породе, – а через некоторое время ему было присвоено имя Цезарь.
– Тоже мне, Цезарь! Император выискался! – склонившись над серым комочком, ворчал старший.
Котенок оказался шустрым и на редкость самостоятельным. Он сразу же определил себе угол – небольшой закуток между кухней и коридором. С первого дня стал пользоваться лотком со специальной засыпкой, когти точил исключительно о специальное приспособление, мебель и обои не трогал.
Кургузиков-старший с удивлением наблюдал за ним, все время выжидая: вот сейчас, гляди, что-нибудь утворит. Но котенок вел себя безупречно.
Разбирая пакеты, принесенные сыном из магазина, отец вытащил мешочки в яркой раскраске с изображением кошачьих мордочек.
– Это искусственный корм для Цезаря, – пояснил младший.
– Еще чего придумайте! – возмутился отец. – Я в интернете прочитал, у них всякие проблемы с кишечником рано или поздно от этих ваших пакетиков начинаются.
Сын округлил глаза: в интернете он прочитал!
– И что? Одним молоком его не прокормишь.
– А я знаю – что. Рыбой он у нас будет обеспечен, это однозначно. А пока до рыбы дело не дошло, буду варить ему кашу, посмотрю в Интернете, что им еще можно. Вам же некогда готовить, вот я и возьму на себя... Тоже мне, искусственника будут тут выращивать!
Молодые переглянулись, улыбнулись и согласно закивали: вам, опытному человеку, виднее.
А в деревню соберусь, – подумал после этого разговора Кургузиков-старший, – кота с собой заберу. Мыши, травка, воля – самая та жизнь для животины.
Прошло еще некоторое время. Жизнь в доме Кургузиковых шла своим чередом. Главное, что отмечал старший – мир, достаток и покой. Времени у него с уходом из театра стало хоть отбавляй, и он ждал наступления лета, чтобы отправиться на поиски домика. Несколько подходящих деревень он уже присмотрел, кое-что узнал о них из интернета, правда, там простым деревням внимания уделялось мало. Вот поедет – и все увидит собственными глазами.
В один из вечеров к ним пришли. Трое.
– Здесь проживает такой-то? – назвали они имя сына. – У нас ордер на обыск. Мы знаем, что вы занимаетесь выращиванием, заготовкой и, есть сведения, распространением наркотических веществ. Это статьи Уголовного кодекса, – и он, по всей видимости, старший этой тройки, назвал несколько порядковых чисел, кто бы их запоминал! – Нам известно, что вы в феврале месяце приобрели приспособление для выращивания конопли, под названием гроубокс. Сами покажете? И готовую продукцию, если не возражаете.
Вся семья стояла навытяжку, точно в солдатском строю. Трое напротив троих, вид у Кургузиковых и Полины растерянный, напуганный, и сразу не разберешь, кто из них растерян и напуган больше.
– Пойдемте, – едва слышно произнес сын.
Гроубокс был задвинут в небольшой проем между дальней комнатной стеной и шкафом. Кургузиков-младший выдвинул его на середину комнаты, откинул крышку. Взгляду присутствующих открылись три кустика добротного ярко-зеленого укропа. По виду они сильно напоминали те пучки зелени, что нынче продают во всех продовольственных магазинах. Трое пришлых по очереди склонялись к специальному ящику, трогали кустики, один даже потянул веточку и оголил корень, убедился: все как есть натурально. Кургузиковы в упор смотрели друг на друга, сын был бледен, глаза его застыли и сделались черными.
Трое визитеров отошли от ящика, оглядели комнату, потоптались, попереглядывались. Тот, кто, очевидно, был старшим, криво усмехнулся.
– Блин! Садоводы-огородники! А тебя, – он сделал шаг к младшему Кургузикову, – я все равно подловлю, так и знай!
И ушли. И никакого обыска не стали делать. А может, у них ордера вовсе и не было.
И была ночь, и никто никого ни о чем не спрашивал. Все были на месте, но квартира казалась безлюдной. И никто в эту ночь не видел никаких снов.
И пришел другой день.
Кургузиков-старший вышел на улицу. Было неуютно, не то чтобы холодно, а как-то знобко. И опять дул этот несносный пронизывающий ветерок – несильный, но злобный, кусучий. Низкие тучи торопливо наползали друг на друга, изредка открывая куски серого неба. Он шел и ощущал вату в ногах. Надо идти так, чтобы на секунду приходилось два шага, это здоровая ходьба, - вспоминал он наставление кардиолога из поликлиники. Раз, два, три… Вата все не уходит из ног. Раз, два три… А если побежать, легко этак, трусцой? Нет, свое он отбегал… Вот, вроде и полегче стало. Раз, два три… Раз, два три…
Так вот, насчет отъезда. Надо и впрямь собираться. Тут же начал обдумывать, что ему взять с собой. Да скарб невелик, чего уж там! Только кота он не возьмет, уж очень молодые к нему привязались. Тот-то ведет себя в доме, как настоящий Цезарь, ему все едино, кто за ним ходит, кто еду подкладывает, кто гладит по шерстке и говорит ласковые слова. Люди заблуждаются, думая, будто кот отдает предпочтение тому или другому. А как же быть с одиночеством, – думает Кургузиков, не привыкший жить один. И тут ему приходит в голову простая мысль, до того простая, что он громко засмеялся, тут же поймав на себе любопытные взгляды. Он садится на троллейбус, доезжает до рынка и уверенно идет к задам его, где во все времена торговали самой разнообразной живностью – кроликами, поросятами, попугаями, черепахами, голубями, кошками и собаками. Вряд ли нынче что-нибудь изменилось. Еще на подходе, шагах в тридцати от выстроившихся в ряд торговцев он узнал его, того самого щенка, который приснился ему перед появлением в доме котенка Цезаря. Это точно он, никакого сомнения! Ушки висят, мордочка и сам почти весь черный, только желтые обводы вокруг глаз и такие же желтые подпалины по бокам.
– Что за порода? – напустив на себя важный вид, спросил у взлохмаченного мужичка в солдатском бушлате. Тот держал щенка на руках в коробке из-под обуви, и, чувствуется, подустал.
– Та кто его знает! Вырастет – будет большой, лохматый, отличный сторож и умный.
– Ага, вот прям сейчас ты и определил, что он умный будет!
– Так дворянин же, они все умные.
Сторговались быстро, мужик понимал, что за «дворянина» много не спросишь.
На обратном пути Кургузикова дернуло беспокойство: а как же они с Цезарем уживутся, все-таки кот и собака. Но тут же подумал, что, пока маленькие, драться не будут. Да и долго ли им вместе-то…
Сын, к полной неожиданности для Кургузикова-старшего, встретил отца восторженными криками.
– Ура-а! Прибавление в семействе! – Он взял щенка на руки, повертел перед собой. – Красавец! А у нас для тебя тоже новость. Мы подаем на ипотеку, будем брать трехкомнатную квартиру, по числу жителей. Или, может, сразу подавать на четырех, чтобы у каждого была своя комната и одна общая, как думаешь?
– Ну, не грех ли! – втолковывал сыну. – Триста километров всего, тоже мне, расстояние! А красота! Сидим тут бирюками…
– У нас лес прямо в городе, на трамвае можно доехать – много ты там бываешь?
– То лес, а то – горы… Лес у нас… Сам-то давно там был? Помойка! Свалка городская!
– На скалы полезешь, вершины покорять? А ты не забыл, что у меня выходных второй год нет? Куда я поеду, когда? В одной конторе дурацкий график поперек всяких календарей, в другой вообще никаких графиков не признают.
В прошлом году все-таки собрались, поехали. Кургузиков-старший взял путевку на три дня в туркомплекс, стоящий на самом берегу Катуни. Просторная комната на двоих со всеми удобствами, погода – как по заказу. Набрали с собой всякой вкуснятины, специально в дорогой магазин ходили. Любимым семейным напитком, который покупался в особых случаях, запаслись – немецким ликером на травах, Jegermeister называется. Сразу по приезде заказали баню на двоих, чтобы безо всякого постороннего присутствия. Кургузиков с удовольствием наблюдал, как лицо сына разглаживалось, с него постепенно сходило выражение вечной неудовлетворенности, досады. Проснувшись утром, решили отправиться в пешую прогулку вдоль берега Катуни, дойти до источника Аржан-Су – километра два с небольшим – и назад. А там обед, купание-загорание, баня и изысканный ужин на открытой веранде, под звездами. У самого Кургузикова-старшего отмякло все внутри, отошли за спину ежедневные думы и заботы. Жара стояла неимоверная, а идти приходилось краем трассы, по которой то и дело пролетали машины. Не очень уютно чувствуешь себя, когда несутся они в метре от твоего носа.
– Давай искупаемся? – предложил старший, показывая тропинку, спускающуюся к реке.
– А что, мысль дельная, – сразу же согласился сын.
Сойдя к воде, Кургузиков-старший мгновенно сбросил с себя одежду и ступил в ледяную Катунь. Ступил – и тут же вылетел назад, хватаясь за ступню: она была распорота поперек на такую глубину, что его замутило, когда он стал разглядывать рану. Господи! – подумал он сию секунду. – Спасибо тебе, что не сын первым полез купаться.
– Сволочи! – отнесся Кургузиков-младший к тем, кто бросил в реку разбитую бутылку.
Разорвали на лоскуты майку, кое-как замотали ногу, залив кровью прибрежные камни. Выкарабкались на обочину и стали ловить машину, понимая при этом, что вряд ли кто остановится, люди едут отдыхать. Один водитель все-таки притормозил и, узнав, в чем дело, посоветовал вызвать такси из города, вернее будет. Спасибо ему, дал нужный телефон. Через час с небольшим подкатила машина, и тут повезло. Водитель когда-то закончил фельдшерское училище и знал, куда надо ехать, чтобы зря не блудить в поисках травмпункта, работающего в выходные.
И тут удача оказалась на их стороне. Доктор на месте, народу не очень много, и им хватило ниток на швы.
– Все! – радостно объявил доктор. – Шить больше нечем, он последний. – И показал на Кургузикова-старшего.
– А как же мы? – заволновались прибывшие после них.
– А не знаю!
С лица доктора при этом не сходила счастливая улыбка.
Фельдшер-таксист честно дожидался их у входа в больницу, чтобы увезти на базу.
Так прошел день, на домики у Катуни, на сосны, на саму Катунь опускается тихий летний вечер. Что-то манящее, томное, сладкое разлито в воздухе, тени удлиняются и зовут, зовут за собой в загадку подступающего вечера. Уловить, почувствовать, вобрать в себя все это терпкое томление Кургузикову-старшему не дает боль в ноге. Он растянулся на своей кровати, положив перевязанную стопу на стул, куда сын для мягкости подсунул подушку. Только в таком положении боль еще можно терпеть. Баня, купание, прогулки, сумеречное камлание на пустом берегу – все это теперь за пределами мечтаний. Кургузиков попросил сына налить ему полный стакан крепкого ликера, выпил залпом и через несколько минут уснул, намаявшийся, натерпевшийся.
Спал крепко, но недолго, не разоспишься с такой болячкой. Сын сидел за столом, приклонив голову к самой столешнице и… плакал. Как в детстве – всхлипывая, постанывая, потирая глаза, размазывая кулаками слезы… Первой мыслью было – вскочить, допрыгать до стола, обнять маленького, утешить. Но Кургузиков не двинулся с места, не проронил ни звука. Он лежал, прикусив ладонь с такой силой, чтобы доставить себе еще большую боль, чем зудела сейчас в разрезанной ноге. И тоже плакал. Не хотел отец выдавать себя; ни всхлипом, ни вздохом, ни шорохом не обнаружил своего пробуждения. Кургузиков-старший не стал допытываться у себя, зачем это он сейчас плачет, он и так знал: по многим и многим причинам.
Наутро сын вызвал такси, и они отправились домой. Отец посчитал вчерашние затраты, выброшенные деньги за несостоявшийся отдых, прогонные сегодняшнему таксисту, и получилась сумма, за которую можно было сгонять на Бали.
4
– Ты что, правда ни разу не влюблялся?
Кургузиков-старший мог и не задавать этот вопрос сыну, ответ ему известен. Но вот опять зашел разговор об одиночестве, о продажности современных женщин, о невероятной глупости, которую являет собой брак Грини. Сын почему-то называет его самопровозглашенным евреем.
– Почему самопровозглашенный?
– Кому нравится быть богатым, кому – хромым...
– Извините, нормально ходячий не может провозгласить себя хромым.
– А почему тогда нормально соображающего с легкостью провозглашают дураком?
– Так не сам же!
– Ну, не знаю! Он раскопал где-то, что его прабабка со стороны отца вроде бы была еврейкой. А все евреи умные и богатые.
– М-да-а! – Отец почесал подбородок. – Кстати! Евреи, особенно еврейки – отличные сводники, у меня есть одна знакомая, по молодости ей равных не было. Сведет – разом срастается, до брака и на всю жизнь. Не веришь?
– Верю. – На лице у сына полное безразличие. – Давай попробуем.
– И что там у твоего Грини с семейной жизнью? – вернулся отец к началу разговора.
– Да нормально все, как положено! – скривился младший. – Пять лет жили, потом расписались, собаку завели, французского бульдога. А чего не ребенка? – спрашиваю. – Сейчас холодильник новый покупаем, стиральную машину, потом мебель надо обновить, ремонт в квартире сделать… И на меня орет: вот дебилам вроде тебя непонятно за что деньги нормальные платят, а тут – копейки! Я им с женой постоянно заказы через нашу фирму подбрасываю – хоть бы раз комиссионные предложили. – Сын расхохотался. – Я же их и по барам вожу!
Поздно вечером Кургузиков-старший позвонил той самой своей старой знакомой, своднице. Наудачу, телефоны за это время у людей по пять раз поменялись.
– Алле-о-о! – томно вывели на другом конце провода.
– Ленка! Ты сейчас кого изображаешь? Как всегда – свободную, богатую, самостоятельную, молодую…
Пауза немного затянулась, и, наконец, в трубку выдохнули:
– Кургузиков.
Посмеялись, повспоминали, но чуть-чуть. Ленка давай рассказывать про себя. Сколько же ей лет? – пытается вспомнить Кургузиков, слыша в трубке молодой, напористый голос без намека на старческое дребезжание. Когда он начинал учиться, Ленка уже ходила в старшие классы. Жили они в доме барачного типа, отец ее все время болел, а она, сколько помнится, носила чулки в резинку, и штопкам на них было тесно. Ленка вдохновенно рассказывала, как уехала в Израиль, работала там, копила, а здешняя пенсия копилась на счете в банке. Когда набралась нужная сумма, вернулась, купила квартиру и теперь сдает ее внаем. Вот тебе и вторая пенсия.
– А что в Израиле не осталась?
– Я, конечно, жидовка вся как есть, но родилась и выросла здесь, в Советском Союзе и с тобой, остолопом, в одну школу ходила… - Она помолчала немного и заключила. – Огни барачные, брат, – это тоже романтика.
На просьбу Кургузикова познакомить сына с достойной девушкой ответила коротко:
– Сделаем.
Сын вернулся с работы, и Кургузиков-старший объявил ему, что едет на несколько дней в Томск.
– Вот хорошо! – обрадовался младший. – Шлюх приведу.
– А я тебе что, мешаю? Води сколько хочешь, у меня за стенкой ничего не слышно.
– Честно? Стесняюсь!
Отец пристально посмотрел на младшего: не шутит?
– Чего в Томске-то? – поинтересовался сын.
– Какие-то ребята решили там производство валяной обуви открыть, новое, на современной основе, по современной технологии. А без старых специалистов хоть так, хоть эдак – никуда. Вот им и подсказали добрые люди про меня.
– Гы! Опять валенки!
– Много ты понимаешь! У нашего производства возможностей – никто по-настоящему и не занимался, не изучал. Привыкли – валенки для солдат, пимы для лесорубов…
– Ладно, не кипятись. Многие, точно, никогда в жизни не узнают, что это такое – валенки. А вообще идея с поездкой мне нравится, уважуха – помнят батяню!.. У меня, между прочим, тоже новость. – Сын сбегал к себе, вернулся с большим конвертом. – Вот! Моя собственная первая пластинка, винил! Между прочим, изготовлена в Англии.
Несколько лет назад Кургузиков-младший работал диджеем в ночных клубах, в разных, попеременке. Отец ничего в этом не понимал, только диву давался, как это можно крутить какую-то музыку, не имея музыкального образования? Сын даже ездил в другие города, в Питер, Новосибирск, Томск.
– На гастроли! – с издевкой в голосе говорил Кургузиков-старший.
– На гастроли! – передразнивал сын.
Баловство! – определял отец. – Да и пускай, молодой. Потом интерес у сына вроде поугас, он перестал уходить по ночам, «переехал» в интернет.
– Все, забыли тебя, – посочувствовал отец.
– Здесь – да, в мире наоборот, все больше узнают.
– В ми-и-и ре!
После этого разговора отец полностью утратил интерес к музыкальным пристрастиям сына, и вот на тебе – пластинка! Кургузиков-старший краем уха слышал, что виниловые пластинки обретают новую жизнь и становятся едва ли не престижней любых цифровых носителей. Но это все далеко от него и, честно сказать, ему неинтересно.
– Это пробный оттиск, можно сказать, авторский экземпляр, не без гордости заметил сын. – Дарю, можешь повесить на стенку.
– И кто оплачивает это удовольствие?
– Сам, кто еще! Мне же регулярно на счет падают деньги за использование моих композиций, гонорар, так сказать. Небольшие деньги – когда десять евро, когда двадцать. Вот, накопилось.
– Ишь ты! – искренне удивился отец. – Ну, ты тихушник! Отцу даже ни слова! – А что там за композиции, если не секрет?
– Как бы тебе популярнее объяснить… Скажем так, это классический джаз в современном изложении и моем понимании…
Кургузикова-старшего подкупило слово «классический», и он решил, что в этом случае сыном можно гордиться.
– И презентация будет? – поинтересовался он с серьезным видом.
– Обязательно!
Сын расхохотался и умчался в свои неведомые пределы. Кургузиков-старший действительно не мог понять, когда тот убегает в «качалку», когда в бар.
Оставшись один, он пошел в комнату сына и встал перед его семейной фотовыставкой. Здесь все – деды, бабки, мать, он, двоюродные братья и сестры. Общим числом набирается около двух десятков. Отцу ни разу в голову не приходило собрать такой родственный «киот», а вот сын сделал. И безо всякой подсказки. Кургузиков смотрит на фотографии, выделяя мужскую линию, и думает, что она, линия эта, какая-то неровная, изломанная. Вот родители Кургузикова-старшего. Мама, ничем не выделяющаяся из большинства женщин ее возраста, здесь ей немногим за пятьдесят. Все в ней из того времени – от платья до строгого выражения лица, с таким в ее пору вставали перед объективом. Отец – кудрявый красавец, с кем рядом ни поставь – всегда будет первым, самым заметным. А он, нынешний Кургузиков-старший, никоим образом не похож ни на мать, ни на отца. Разве что волосы материны, никаке. Умудрился даже в росте не догнать отца, хотя такое, насколько ему известно, бывает редко. Его собственный сын, к примеру, почти на голову перерос деда, что уж об отце говорить. У него затылок весь в рытвинах, будто кто зубилом рихтовал, а у сына голова идеальной формы, так сказал старый парикмахер, когда они вместе ходили стричься.
– Ты что, специально демонстрируешь свою идеальную голову? – спрашивает отец, когда Кургузиков-младший в очередной раз подстригается наголо. А то и вовсе выглаживает ее под бритву.
Несколько раз сын пытался отрастить волосы, но, едва удлинившись, они превращались в какие-то темные клочки, напоминающие плохо свалянный войлок. Скорее всего, это наследство дедовых кудрей, только уж больно жалкое. Испортил сын волосы постоянным бритьем. А лицом он ближе всего к своей матери, та красавица была, соседи и родня перешептывались: не пара ей блеклый Кургузиков. Красота! Для него эта самая ее красота сродни пороку. Сына сиротой оставила! А сын, действительно, красавчик! Отцу это кажется недостатком: никакой мужественности в лице, оттого, верно, и девчонки к нему не липнут. Какие бы времена на дворе ни стояли – женщине мужик нужен, сильный, надежный, свой, а не общественная значимость.
Вино, разлитое по пластиковым бутылкам, пить не стали, не понравилось обоим. Сын решил, что крепковато, отцу показалось, будто сильно отдает дрожжами.
– Грине, может, дать попробовать? – предположил младший. – У того ничего не пропадает. – И тут же поделился своей бедой. – Семечки не взошли, ни одна.
– И когда ж ты успел их высадить?
– Да… – Сын махнул рукой, дескать, какое это имеет значение? – Замочил, наверно, неправильно. Блин! Рубль за штуку!
– Дороговата отрава, – оценил Кургузиков-старший, зная, что рубль на языке молодых – это тысяча.
– Чего отрава-то? – возмутился сын. – Отрава вон на толчке продается, у китайцев, а тут будет чистый продукт.
– Сейчас начнешь мне грузить о просветлении мозгов, о продвинутой Голландии, о Черчилле и Блаватской…
– Во, молодец! Начитан.
И был таков. Поговори с ним!
…Кургузикову-старшему снится фабрика. Никаких фантасмагорий, никаких искажений действительности. И он ощущает какой-то необыкновенный прилив сил, причем не кажущийся, настоящий. И все для него в эти минуты настоящее. Фабрику открыли вновь, завезли большую партию шерсти от мериносов из нескольких больших опытных хозяйств, работы будет невпроворот. А кто же деда заменит, дед-то умер… Даже это несоответствие времен и событий не остудило Кургузикова, не вызвало сомнений в реальности происходящего. Он снова в деле, он нужен, он скоро сам, безо всяких томичей запустит новую линию по производству современной обуви. А вот он разбирает документы с заказами и видит, что потребность в стандартных некрашеных валенках куда больше, чем в прежние дни. Что ж, работа есть работа, второсортной шерсти тоже достаточно, будут вам и валенки, будут и пимы!..
Проснулся он с отчетливым привкусом серной кислоты на языке, будто и вправду только что вышел из цеха. Он тут же закрыл глаза, зажмурился изо всех сил, наивно полагая, что таким образом может вернуть себя в ту, ненастоящую действительность, в ту жизнь…
Оказывается, он спал, сидя перед погашенным экраном телевизора. Засыпать под телевизор – этому давно научилась большая часть его соотечественников, а он давно уже не включает аппарат, просто по привычке садится к экрану и смотрит в его темноту. Зачем включать? Чтобы видеть, как все вокруг сходят с ума? Как бешеный калейдоскоп происходящего меняет картинки с такой скоростью, что разглядеть, понять толком ничего невозможно? А в последнее время он по-настоящему начал бояться: вот нажмет на кнопку, а там – война с обязательной мобилизацией сына! Или повсеместный голод! Или эпидемия…
– Это Марина! – прокричал из коридора сын. – Она будет жить у нас, ты не против?
…Марина быстро навела порядок в холостяцкой квартире Кургузиковых, сварила настоящий борщ, в котором, к удивлению отца, помимо прочих обязательных компонентов, плавали кусочки обжаренного сала.
– Настоящий хохляцкий супец! – похвалил он.
Она грудью встала на защиту желудка Кургузикова-младшего от бич-пакетов и жарила яичницу с помидорами, как любила делать его мать, то бишь жена старшего.
Через неделю она исчезла. Отец пошарил в пустом холодильнике и глянул на сына. Тот сосредоточенно тянул из пивного стакана домашнее вино, которое даже всеядный Гриня пить отказался.
– Шалава! Как все они! – Кургузиков-младший резко поднялся, отказываясь от дальнейших пояснений. – Пойду еды куплю.
Отец сел перед своим телевизором, уставился в темное его око. Надо, наверно, что-то говорить про труд, который необходим, чтобы быть с кем-то рядом, чтобы удержать возле себя дорогого тебе человека. Что-то еще умное, назидательное, а главное – полезное… И холодно этак сказал сам себе: и тебя будут слушать? Тебя услышат? Вспомнил, как спросил однажды мать про отца, он же совсем мало знал его. Работа, диван, водка, в выходные иначе – водка, диван, похмелье, работа. И все сначала.
– Каким он был, мама?
Она чуть задумалась и сказала, собрав в одно слово все, что думала об отце в эту минуту - главное и второстепенное.
– Суровым. Он был суровым.
– Суровым, – повторил, обращаясь к холодному телевизору Кургузиков-старший. – Суровый! Это что за свойство, за качество такое, чтобы обратить его на кого-то, передать, наследовать!..
…На этот раз домашнее вино не показалось ему таким уж сивушным.
5
Что-то Ленка не звонит, на нее не похоже, человек обязательный. Или опять в Израиль мотанула?
Кургузиков стал подумывать, чтобы оставить место рабочего сцены. Руки болеть стали, ноют по ночам – спасу нет. Скоро ему на пенсию, и если сложить ее и полставки сторожа, получается негусто, но прожить можно. А лучше найти службу на полную ставку. Хотя говорят, должность сторожа нынче в дефиците, чересчур много пенсионеров, крепких здоровьем.
Зима перешла в фазу вялой, ленивой стужи с туманами, куржаком, редкой снежной крупой и снежной же слякотью. Приближением весны все это не назовешь. Солнца вообще не бывает, будто заблудилось где-то на века.
Сын стал чаще ходить в «качалку», а бары посещал только по выходным, и то через раз. Ему прислали новые семена, и через несколько дней он радостно сообщил отцу:
– Взошли!
Показал посудину с грунтом, из которого торчали три зеленые пипки.
– Может, взять да и выбросить все это к чертовой матери? – с надеждой в голосе предложил отец. – Пока не поздно.
– Ага, разбежался! Трудов столько, денег...
– Вот ты умный вроде, а все равно дурак!
Когда сын притащил домой этот ящик с английским названием, даже когда прислали семена, Кургузиков-старший думал, что все это не всерьез, не дойдет до дела. Да и посадит – не вырастет ничего. Сколько раз сын брался выращивать комнатные цветы – ни один не прижился… Но тут он забеспокоился.
Однажды поутру отец обнаружил на кухне незнакомую девушку. Она что-то оттирала, опустив руки в мойку. Маленькая, похожая на подростка с блеклыми волосами, уложенными на прямой рядок, она напоминала несчастливку, взятую в дом из жалости. Кургузиков воззрился на ее тапки, которые изображали котят.
– Ты кто?
– Полина. А вас как зовут – я знаю.
Его несколько озадачило, что девушка нисколько не смутилась.
– Завтракать будем? – спросила она.
– А…
Он показал на комнату сына.
– Убежал на работу, ему сегодня пораньше надо было.
Кургузиков отправился в ванну, недоумевая, как это он прозевал появление нового человека в доме?
– Хоть тотализатор заводи, – проворчал себе под нос, – выиграет тот, кто отгадает, на который день она исчезнет отсюда.
Но шли дни, недели, жизнь в доме текла заведенным порядком, и Полина, на удивление, нисколько ему не мешала. Будто жила здесь все время, только раньше пряталась от людей где-нибудь за тумбочкой. А сына вроде как подменили, спокойный стал, уравновешенный, на Полину голос не повысит, отцу сказал, чтобы тот бросал работу, не раздумывая, хватит им на всех. Полина тоже работает, каким-то менеджером, Кургузиков-старший вникать не стал. Только отметил, что сын представил ее именно так, а не манагером, как он обычно презрительно перекраивал название этой должности. А еще сын предложил за ужином обязательно сходиться всем вместе, чтобы было по-семейному.
Радостно и тревожно на сердце у отца. Дело небывалое, счет пребывания девушки в их доме пошел уже не на дни и недели – на месяцы! Не верит он до конца, сомневается в сыне. Нет- нет – и постучит к ним в комнату, надобность какую-нибудь нелепую придумает. Заглянет внутрь, а там тишь да гладь – или кино смотрят, или бумаги перед собой разложат, что-то маракуют на пару. Может, доходы семейные подсчитывают, планируют что?
И хотя для Кургузикова-старшего ничего в доме не изменилось, он опять всерьез начал подумывать о домике в деревне. Сядет перед телевизором и рисует в темной его глубине картинки: огородик, тихую речку на задах деревни, недальний бор с груздями и брусникой. Что-то новое в оценке своего присутствия в квартире рядом с молодыми начал он ощущать – как бы это было не опасение…
И еще новость. С недавних пор начал он видеть сны, которые в точности предсказывали ему завтрашний день. Не все подряд, конечно, и не какие-то выдающиеся события. Простые явления обычного дня – поход на работу, в магазин, прогулка по аллее – все в мельчайших подробностях, повторяющихся назавтра в обязательном порядке. Это и забавляло, и пугало Кургузикова, но он не стал никому говорить ни о чем.
За ужином младший сообщил:
– Гриня со своей решили ребенка завести.
– Ой! А имя уже придумали? – живо вступила в разговор Полина.
– Какое имя! Это еще когда будет! Сейчас они копят деньги на кухонный гарнитур, а уж потом…
– А при чем тут гарнитур? – искренне удивилась Полина.
– Вот и я думаю – при чем? – растягивая слова, молвил Кургузиков-младший.
Через несколько дней после этого разговора молодые принесли в дом котенка. Кургузиков-старший терпеть не мог ни котов, ни кошек и принял появление новосела, как ущемление его, Кургузикова, прав. Значит, и вправду пора собираться, – сказал он сам себе. – А и подумать-порассуждать, кто я здесь такой? Квартирант! Но вот что интересно, все так ему и приснилось накануне, только вместо котенка почему-то был щенок!
Котенка сначала звали англичанином, – как понял отец, это по породе, – а через некоторое время ему было присвоено имя Цезарь.
– Тоже мне, Цезарь! Император выискался! – склонившись над серым комочком, ворчал старший.
Котенок оказался шустрым и на редкость самостоятельным. Он сразу же определил себе угол – небольшой закуток между кухней и коридором. С первого дня стал пользоваться лотком со специальной засыпкой, когти точил исключительно о специальное приспособление, мебель и обои не трогал.
Кургузиков-старший с удивлением наблюдал за ним, все время выжидая: вот сейчас, гляди, что-нибудь утворит. Но котенок вел себя безупречно.
Разбирая пакеты, принесенные сыном из магазина, отец вытащил мешочки в яркой раскраске с изображением кошачьих мордочек.
– Это искусственный корм для Цезаря, – пояснил младший.
– Еще чего придумайте! – возмутился отец. – Я в интернете прочитал, у них всякие проблемы с кишечником рано или поздно от этих ваших пакетиков начинаются.
Сын округлил глаза: в интернете он прочитал!
– И что? Одним молоком его не прокормишь.
– А я знаю – что. Рыбой он у нас будет обеспечен, это однозначно. А пока до рыбы дело не дошло, буду варить ему кашу, посмотрю в Интернете, что им еще можно. Вам же некогда готовить, вот я и возьму на себя... Тоже мне, искусственника будут тут выращивать!
Молодые переглянулись, улыбнулись и согласно закивали: вам, опытному человеку, виднее.
А в деревню соберусь, – подумал после этого разговора Кургузиков-старший, – кота с собой заберу. Мыши, травка, воля – самая та жизнь для животины.
Прошло еще некоторое время. Жизнь в доме Кургузиковых шла своим чередом. Главное, что отмечал старший – мир, достаток и покой. Времени у него с уходом из театра стало хоть отбавляй, и он ждал наступления лета, чтобы отправиться на поиски домика. Несколько подходящих деревень он уже присмотрел, кое-что узнал о них из интернета, правда, там простым деревням внимания уделялось мало. Вот поедет – и все увидит собственными глазами.
В один из вечеров к ним пришли. Трое.
– Здесь проживает такой-то? – назвали они имя сына. – У нас ордер на обыск. Мы знаем, что вы занимаетесь выращиванием, заготовкой и, есть сведения, распространением наркотических веществ. Это статьи Уголовного кодекса, – и он, по всей видимости, старший этой тройки, назвал несколько порядковых чисел, кто бы их запоминал! – Нам известно, что вы в феврале месяце приобрели приспособление для выращивания конопли, под названием гроубокс. Сами покажете? И готовую продукцию, если не возражаете.
Вся семья стояла навытяжку, точно в солдатском строю. Трое напротив троих, вид у Кургузиковых и Полины растерянный, напуганный, и сразу не разберешь, кто из них растерян и напуган больше.
– Пойдемте, – едва слышно произнес сын.
Гроубокс был задвинут в небольшой проем между дальней комнатной стеной и шкафом. Кургузиков-младший выдвинул его на середину комнаты, откинул крышку. Взгляду присутствующих открылись три кустика добротного ярко-зеленого укропа. По виду они сильно напоминали те пучки зелени, что нынче продают во всех продовольственных магазинах. Трое пришлых по очереди склонялись к специальному ящику, трогали кустики, один даже потянул веточку и оголил корень, убедился: все как есть натурально. Кургузиковы в упор смотрели друг на друга, сын был бледен, глаза его застыли и сделались черными.
Трое визитеров отошли от ящика, оглядели комнату, потоптались, попереглядывались. Тот, кто, очевидно, был старшим, криво усмехнулся.
– Блин! Садоводы-огородники! А тебя, – он сделал шаг к младшему Кургузикову, – я все равно подловлю, так и знай!
И ушли. И никакого обыска не стали делать. А может, у них ордера вовсе и не было.
И была ночь, и никто никого ни о чем не спрашивал. Все были на месте, но квартира казалась безлюдной. И никто в эту ночь не видел никаких снов.
И пришел другой день.
Кургузиков-старший вышел на улицу. Было неуютно, не то чтобы холодно, а как-то знобко. И опять дул этот несносный пронизывающий ветерок – несильный, но злобный, кусучий. Низкие тучи торопливо наползали друг на друга, изредка открывая куски серого неба. Он шел и ощущал вату в ногах. Надо идти так, чтобы на секунду приходилось два шага, это здоровая ходьба, - вспоминал он наставление кардиолога из поликлиники. Раз, два, три… Вата все не уходит из ног. Раз, два три… А если побежать, легко этак, трусцой? Нет, свое он отбегал… Вот, вроде и полегче стало. Раз, два три… Раз, два три…
Так вот, насчет отъезда. Надо и впрямь собираться. Тут же начал обдумывать, что ему взять с собой. Да скарб невелик, чего уж там! Только кота он не возьмет, уж очень молодые к нему привязались. Тот-то ведет себя в доме, как настоящий Цезарь, ему все едино, кто за ним ходит, кто еду подкладывает, кто гладит по шерстке и говорит ласковые слова. Люди заблуждаются, думая, будто кот отдает предпочтение тому или другому. А как же быть с одиночеством, – думает Кургузиков, не привыкший жить один. И тут ему приходит в голову простая мысль, до того простая, что он громко засмеялся, тут же поймав на себе любопытные взгляды. Он садится на троллейбус, доезжает до рынка и уверенно идет к задам его, где во все времена торговали самой разнообразной живностью – кроликами, поросятами, попугаями, черепахами, голубями, кошками и собаками. Вряд ли нынче что-нибудь изменилось. Еще на подходе, шагах в тридцати от выстроившихся в ряд торговцев он узнал его, того самого щенка, который приснился ему перед появлением в доме котенка Цезаря. Это точно он, никакого сомнения! Ушки висят, мордочка и сам почти весь черный, только желтые обводы вокруг глаз и такие же желтые подпалины по бокам.
– Что за порода? – напустив на себя важный вид, спросил у взлохмаченного мужичка в солдатском бушлате. Тот держал щенка на руках в коробке из-под обуви, и, чувствуется, подустал.
– Та кто его знает! Вырастет – будет большой, лохматый, отличный сторож и умный.
– Ага, вот прям сейчас ты и определил, что он умный будет!
– Так дворянин же, они все умные.
Сторговались быстро, мужик понимал, что за «дворянина» много не спросишь.
На обратном пути Кургузикова дернуло беспокойство: а как же они с Цезарем уживутся, все-таки кот и собака. Но тут же подумал, что, пока маленькие, драться не будут. Да и долго ли им вместе-то…
Сын, к полной неожиданности для Кургузикова-старшего, встретил отца восторженными криками.
– Ура-а! Прибавление в семействе! – Он взял щенка на руки, повертел перед собой. – Красавец! А у нас для тебя тоже новость. Мы подаем на ипотеку, будем брать трехкомнатную квартиру, по числу жителей. Или, может, сразу подавать на четырех, чтобы у каждого была своя комната и одна общая, как думаешь?
Назад |