Чай пили вприкуску. Возьмешь свой кусочек двумя пальцами за краешек, поднесешь к влажным губам и сделаешь два-три сосательных движения. Потом со свистом втянешь сквозь полусомкнутые губы воздух снаружи. На миг придержишь во рту ощущение сахарной сладости и сразу начинаешь прихлебывать чай из блюдца. Умеючи сахару хватало, чтобы напиться чаю вдоволь.
В самовар входило целое ведро кипятку. Рядом стоял большой фарфоровый заварник. В нем баба Поля заранее густо заваривала морковный чай. Шурке очень нравился его цвет и аромат.
Но больше всего ему нравился индийский чай. Его берегли и пили только по праздникам. Когда все напьются морковного чая, напоследок давали чая индийского. На красочной жестяной коробочке, в которой он хранился, был нарисован слон с красной попоной на спине. Коробочка стояла в шкапчике за стеклянной дверкой. Шурка любил рассматривать картинку на коробочке. «Когда вырасту, поеду в Индию и прокачусь на слоне!» – мечтал он.
Морковный чай заготавливали осенью. Жители Анжерки приучились пить такой чай во время войны.
Костя очень мелко резал знаменитым тоненьким ножом на разделочной доске морковку. Выбирал самую крупную, аккуратно доставал из нее желтую сердцевину и откладывал для Борьки. Красная часть шла на чай. Нарезанную морковную соломку баба Поля выкладывала на противни и ставила сушиться на припечек. Несколько дней соломка увядала, скрючивалась, темнела и уменьшалась в размерах. Когда ее цвет становился темно-коричневым, досушивала в горячей духовке. Сладковатый аромат наполнял весь дом и радовал Шурку. Приготовленный таким образом чай хранили в холщовом мешочке в сухом месте за печкой. Хватало до следующего урожая.
В красном углу с полуночи тлела масляная лампадка. С иконы Николай-угодник крестным знамением благословлял дом Филипповых.
* * *
Как же поймал Шурка ревунка первый раз? Это случилось в начале зимы, когда в Анжерке установились крепкие морозы.
Еще летом дед Павел сделал санки из металла. На конном дворе кузнец выковал по его заказу ажурные элементы с лихо завитыми полозьями и с изящной спинкой.
Когда по первому снегу Шурка вышел с этими санками на улицу, сбежалась вся ребятня. Щупали, осматривали, восхищались. Шурка уселся в санки. Трое пацанов взялись тянуть за веревку. Санная тройка красиво помчалась к Федоровскому переулку. Сбоку весело бежала ребятня и улюлюкала на всю Анжерку. Потом так же с гомоном вернулись обратно к дому Филипповых.
* * *
В морозы на Степной никто без надобности из дому не выходил. В этот раз Шурка гулял на улице один, со своими санками. Тянул спереди за веревку, толкал сзади перед собой. Железные санки были тяжелыми и оставляли на снегу красивые следы от полозьев.
Около дома Роженцевых на невысоком сугробе Шурка увидел клетку. Видать, Толька выставил ее для ловли снегирей. «В такую клетку щеглы не полезут!» – подумал Шурка. Он уже знал науку ловли птиц.
На морозной улице не только людей не было, не было и птиц. Даже синицы попрятались. «Вот бы поймать красивую птицу... Хочу такую, какой ни у кого на свете нет! Жар-птицу бы... А какая она, эта жар-птица? В книжках ее по-разному рисуют...» С этими мыслями Шурка, нагнувшись, толкал перед собой дедовы сани.
Не сани, а песня кенаря! Ажурная спинка оплетена коваными узорами, будто сказочным оперением. Полозья спереди и сзади изящно выгнуты и заканчиваются красивыми завитками. Вороненый металл сверкает на морозном солнце.
Не ведая зачем, Шурка лизнул спинку саней. Язык тут же намертво прилип к металлу. Шурка замер на середине улицы, боясь пошевелиться. Попробовал помочь языку пальцами, но они тоже прилипали к металлу. Боли никакой не чувствовалось – до поры, когда Шурка стал пытаться отклеить язык от саней. Не тут-то было! И так и сяк. Не получилось. Наконец он понял, что сам не справится.
«Первым делом надо скорее добраться до дому! А как? Не знаю... А вдруг язык оторвется? Ох и влетит!»
Мысли мелькали одна за другой. Однако правильная так и не появилась. Появился страх. Шурка стал звать на помощь. Но, кроме невнятных горловых звуков, ничего нужного не извлекалось. Шурка стал осторожно двигать в сторону дома сани вместе с прилипшим языком. В носу, как назло, скопились сопли и мешали дышать. Попробовал высморкаться – и чуть не оторвал язык с корнем. Невыносимая боль! Слезы, сопли, слюни! Кажется, в этот момент все напасти одновременно свалились на маленького горемыку. Но нет, не все!
У Плыгачевых опять сорвалась с цепи огромная мохнатая собака. Она мчалась по Степной к тому месту, где тщетно боролся с бедой Шурка. И остановилась перед санями. Тяжело дыша, стала изучать ситуацию. Из ее открытой пасти с желтыми зубами свисал длинный красный язык. Она не лаяла и, похоже, не собиралась кусать Шурку. Но он в первый момент подумал, что пришел ему конец. Сейчас грозное животное загрызет его. Потом оказалось, что собака проявляет дружелюбие. Она даже попробовала лизнуть Шуркин нос. Малец закрыл лицо руками и издал гортанный звук. Собаке, видимо, звук понравился. Она еще усерднее завиляла хвостом. Норовила облизать детские руки.
Сколько времени прошло, никто не знает. Шурка в паре с собакой оказался около ворот родного дома. Но как их отворить? Сил уже не было. «Помру здесь!» – подумал он. Выручила собака. Она стала громко лаять. В окне, что выходило на улицу, появились лица домочадцев. И уже через секунду к воротам побежали все, кто был в доме.
– Надо чайник с водой принесть! – распорядилась баба Поля.
Костя помчался обратно в дом.
– Не шевелись! – подсказывала Шурке Тамара и пыталась своими пальцами отклеить примерзший язык.
– Ой, ой, ой! Надо скорую помощь вызывать! – причитала Шуркина мама, хотя знала, что на всю Анжерку было только две-три машины, и те на ремонте.
– Пустите. Я полью из чайника! – протискивался к Шурке вернувшийся Костя.
– Что ж ты делаешь, варнак? Стрешный бы тебя побрал! Кипяток припер! – Баба Поля выхватила у Кости дымящийся чайник.
– Несите его в избу! Вместе с санками! – скомандовал дед Павел.
Он стоял на крыльце с непокрытой головой.
– Ну что башкой вертишь? Тебе сказано! – приказала баба Поля нерадивому сыну.
Костя подхватил своими могучими руками Шурку вместе с санями и бегом понес в дом. Перед крыльцом он поскользнулся и упал. Шурка заорал на всю Анжерку.
– Убили ребенка! Уби-и-ли! – запричитала Шуркина мама.
– Окстись! – прикрикнула на нее баба Поля.
...Когда все семейство Филипповых успокоилось и пострадавшему оказали всевозможную помощь, дед сказал внуку:
– Ну вот, Лександра, нонче ты поймал свою птицу. Ревунок называется.
Все засмеялись. Шурке тоже стало весело. Только вот смеяться надо было осторожно.
Тужурка нарастопашку
Тетя Тоня Терентьева, как обычно, пришла к бабе Поле просто так. Поболтать.
– Зятек-то у Елищевых, ну, Веркин муж... Мерзляком оказался. Утром горячего чаю напьется, идет по улице и мерзнет.
– А наших мужиков леший не берет! Холодного сала с горчицей налопаются и – тужурка нарастопашку! – отвечала баба Поля, не то осуждая, не то поощряя.
Шурка в это время стал собираться на улицу.
– Ба, достань мне пимы с печки!
– На что они тебе? – заволновалась бабушка.
– На улку хочу...
– Нонче там мороз окаянный... Нечего из дому иттить, сопли морозить!
– А я тужурку надену. Сала с горчицей поем и пойду... нарастопашку... Как мужики наши.
– Какую тужурку? Она есть у тебя? Мал еще!
Шурке стало обидно, что у него нет тужурки. «Вырасту, и у меня тоже будет». С этой мыслью Шурка весь день ждал деда с работы. Скоблил лед на стекле, пытаясь в окно рассмотреть морозную улицу.
Вечером после всеобщего ужина, когда дед Павел прочитал вслух все новости в любимой газете «Борьба за уголь», Шурка подсел к нему поближе.
– Деда, а почему тужурку только мужикам дают носить? – шепотом спросил внук.
Дед внимательно посмотрел на Шурку. Снял очки и не торопясь сложил их в специальный футляр.
– Тужурка... Энто тебе не сюртук и не кухвайка какая-нибудь. – дед сделал паузу, подкрутил один ус, потом другой. – Тужурки, Лександра, выдавались служивым людям. Были летние, а были зимние. С начесом, а то и вовсе на меху. Несешь службу – носи тужурку!
Шурка замер и даже рот раскрыл от интереса. Дед всегда рассказывал живо и со смыслом.
– А ты тоже был служивым?
– А как же!
– И тужурку тебе выдавали?
– При императоре Миколае всем выдавали: и военным чинам, и статским. По тужурке службу можно было определить. Сам Миколай пример давал. Застегнет оба борта на все двенадцать пуговиц и держит себя в строгости. Порядок был у него такой к самому себе. В чине хозяина земли состоял. Служил отечеству.
Дед Павел даже приосанился при имени императора. Ему нравилось Шуркино любопытство. Но он почему-то предпочел скомкать свои рассуждения:
– После царя тужурки отменили.
– А почему все мужики в Анжерке в тужурках ходят?
– Нонче не те уже тужурки. Сошьют самовольно из чего попало, ватой подстегнут и носят в мороз. А то и вовсе короткие пальтишки тужурками называют. Не поймешь, кто есть кто... Одежа дана не стыд прикрывать, а обличье свое в строгости содержать. Вот так-то, Лександра.
– Дак ить не положено мужикам носить тужурки! – сделал радостное открытие Шурка.
– Ну пошто же не положено? Пущай носят. Они же ходят на службу: кто на шахту, кто на железную дорогу... Для отечества стараются. Главное, понятие надобно иметь: в тужурке ты сурьезный человек, а не кто попало.
После таких разговоров у Шурки еще больше укреплялась важная мысль: «Вырасту – стану таким же, как дед».
В больнице
В первом классе шла к концу третья четверть. Шурку неожиданно положили в больницу с воспалением легких. Жар и немощь не мешали ему радоваться. В школу ходить не надо! Все вокруг пекутся о нем и стремятся позаботиться хоть как-нибудь. Букварь он знал еще в детсаде. Книжку по арифметике прочитал летом перед школой и решил там все примеры. Знал даже всю таблицу умножения.
И вот теперь семилетний парнишка лежал в палате со взрослыми мужиками. В те времена в Анжерке детских больниц не было. Они, видать, не требовались. Шуркина мама говорила ему, будто в нашем шахтерском городе медицина самая лучшая в мире.
* * *
Шурке повезло. Он лежал в больнице, где его мама работала в это время медсестрой. Ставила ему большим стеклянным шприцем уколы по четыре штуки в день. Когда она привозила в палату свою тележку с медициной, мужики, кряхтя и балагуря, ложились на живот и оголяли ягодицы. После уколов дружно делились впечатлениями.
Между Шуркой и взрослыми мужиками соблюдалась возрастная дистанция. Никто в палате вслух не матерился.
– Если б не мальчонка, я бы сказал тебе, кто ты есть! – доносилось иногда в процессе их общения.
Или так:
– Чо ты нюни распускаешь? Постыдись ребенка!
Мужики без похабщины рассказывали друг другу свои интересные истории. Это скрашивало томительное течение больничных будней. Один взрослый анекдот Шурка запомнил. Сначала не понял, а когда вник, то громко смеялся. Анекдот рассказал сосед по койке.
«Лежали вот так же в больнице мужики. Рассказали все анекдоты. Чтобы не повторяться и не пересказывать заново, присвоили им номера. Кто-нибудь объявляет, к примеру: номер десять! Все ржут. Входит медсестра в палату. Кто-то вслух произносит: номер тридцать девять. Никто не смеется. Один встает с постели, открывает окно. Двое других берут остряка за руки и за ноги. Молчком выбрасывают на улицу.
– Что вы делаете?! – кричит на них сестра.
– Пусть не матерится в присутствии женщины, – отвечают ей».
Когда анекдот закончился, Шурка поинтересовался:
– Со второго этажа? И не убился?
– Не боись. Дело было на первом, – успокоил его рассказчик.
* * *
Многие пациенты знали Шуркину маму – Галину Павловну Филиппову – по недавним временам, когда она работала в медпункте на третьей шахте. Тогда девушка только что окончила медучилище. Работы на нее взвалили много. Она справлялась. Ей нравилось работать. В родительском доме Филипповых ее сызмальства приучили ко всякой работе относиться уважительно.
Шахтеры перед сменой проходили обязательный медосмотр у нее в медпункте. После смены травмированные тоже шли к ней. Бывали аварийные случаи, когда Шуркина мама спускалась в забой с группой спасателей. Насмотрелась и увечий, и смертей.
* * *
Мужики в палате всячески ублажали Шурку. Хотели понравиться его маме. Она была красавицей. Фигура точеная. Лицом белая. Чернобровая. С толстой косой. Ко всем относилась приветливо.
Один больной шахтер с «Физкультурника», поступивший в палату утром, по-своему оценил изящные движения молоденькой сестрички:
– Ишь, как передком вертит. Шмара!
Слава богу, что произнес он это, когда Шуркина мама уже вышла из палаты. Получилось как-то приблатненно. При этом он громко загоготал. Среди крупных прокуренных зубов выделилась золотая фикса. Он лежал, не накрывшись, на белоснежной простыне в черных трусах. На его волосатой груди слева проглядывался Владимир Ильич Ленин синего цвета. «Такой же Ленин висит на стенке в нашем классе! Только цветной», – отметил Шурка. На правом предплечье шахтера виднелась другая жирная татуировка. Шурка еще утром успел прочитать надпись: «Не забуду мать родную».
На циничную реплику мужики в палате вроде бы никак не отреагировали, сдержанно промолчали. Только зубами кто-то заскрипел. Шурка не придал никакого значения возникшей ситуации. Он не умел еще понимать смысла подобных фраз. Однако ощутил необъяснимую для себя тревогу. Ему стало не-уютно в палате.
* * *
Ночью, после отбоя, шахтеру с «Физкультурника» крепко досталось. Шурка еще не спал и видел в полутьме эту жестокую сцену. Били молча, все по очереди. Приблатненный не сопротивлялся. Понял сразу, за что бьют.
«Забьют ить до смерти!» – мелькнуло в Шуркиной голове. Он почему-то ощутил себя виноватым за случившееся. Ему стало страшно. Блатного били, а он не оказывал сопротивления. Шурка не знал, что ему делать. Закричать? Попытаться остановить? Спрятался с головой под одеяло. Крепко зажмурил глаза и зажал руками уши. Из его убежища все равно было слышно, как бедолага глухо стонал от тяжелых ударов. Потом все стихло. А Шурка еще долго не мог успокоиться в своем убежище: жив ли там избитый? Наконец все-таки уснул.
Снилось, как они с Костей кормят Борьку. Как обычно, утром Борька поднимал требовательный визг и ему несли в чугунке еду. Вываливали в долбленое деревянное корыто. Заваренные с мукой картофельные очистки издавали вкусный запах. Шурка с удовольствием вдыхал его на утреннем свежем воздухе. Борькину морду обдавал пар. Розовым пятаком Борька бороздил кормушку с едой и аппетитно чавкал. Шурка чесал ему за ухом.
Потом снилось, как дед точил ножи.
– Вострые-то какие! – восхищался внук, пытаясь дотронуться до сверкающих клинков.
– Смотри не порежься! А то влетит нам от Пелагеи Даниловны... Строгая она у нас, – остерегал дед, продолжая священнодействовать.
Потом сон стал страшным. Во сне Шурка кричал и плакал. Соседи по палате разбудили его. Как могли успокаивали, пока он опять не уснул.
А приснилось ему, что из сарая в конце огорода раздался душераздирающий визг. Шурка сразу понял, что это погибает его друг Борька! Друг не зовет на помощь, он просто истошно визжит. В его визге нет надежды уже ни на него, ни на кого другого. Шурка выскакивает на крыльцо и видит, что искрящийся ноябрьский снег на огороде перед сараем становится черным. Черным становится и небо над всей его Анжеркой. Тьма хочет поглотить его. Отчаяние пронизывает душу. Он заскакивает обратно в дом. Мечется по комнатам. Срывает с вешалки дедову рысью шубу, лихорадочно заворачивается в нее с головой. Пытается найти спасение под своим любимым столом. Но там он ощущает себя пленником страха. И там его еще пуще достает истошный визг, проникает в Шуркино нутро. Его лихорадит. Ему становится невыносимо страшно! Ужасный плен лишает рассудка...
* * *
Шурка с невероятным трудом вырвался из ночного кошмара. Проснулся поздно, весь измученный. Все тело болело. Вставать не хотелось. Мужики в палате негромко что-то обсуждали.
Оказалось, что вчерашний шутник-горемыка уже выписался из больницы.
– Он на «Физкультурник» с шахты пять-семь пришел, с Судженки. Месяц назад примерно. Я ить тоже с «Физкультурника», – словно извиняясь, сообщил больной с угловой кровати.
– Гоните его к ядрене фене! Толку с него на шахте не будет! – раздались голоса с других кроватей.
– Дык он не с нашей бригады. Говорят, на днях прогулял, а теперь вот бюллетень как-то оформил, – пытался рассудить ситуацию тот, что с угловой кровати.
* * *
Шурка был не в настроении. После врачебного обхода тоскливо бродил по длинным коридорам больницы. Убивая грустное время, прочитал всю настенную информацию. Пересчитал все пожарные гидранты на лестничных клетках и в коридорах. Обнаружил в каком-то закоулке дверь с табличкой: «Аварийный выход». Захотелось на Степную, в дом деда Паши. Нажал ручку и тихонько толкнул дверь. К Шуркиному удивлению, дверь отворилась. Его обдало холодом. На улице было начало марта...
Всей больницей искали пропавшего Шурку. Нашли в закутке около аварийного выхода. Свернувшись калачиком, он спал на полу.
* * *
Четвертую неделю температура скакала: то ее нет, то вдруг появится. Уколы и порошки, похоже, не очень-то помогали. Шурке уже давно хотелось домой. Болезнь утомила его.
– Мам, а мне деда снился, – сообщил шепотом Шурка матери, когда та готовилась поставить ему очередной укол.
Хотел про Борьку сказать, но не стал.
– Завтра выходной, он после церкви обещался прийти, – так же шепотом сообщила мама.
Шурка поначалу боялся уколов, а теперь стал к ним безразличен. Мать поставила укол и не удивилась, что в этот раз сын даже не вздрогнул. Она понимала, что болезнь затянулась. Парнишка заметно похудел. Ручонки и ножонки стали тоненькими. Глаза сделались грустными.
– Доктор говорит, что заболевание серьезное. Так что, сынок, надо терпеть, – ласково сказала мама. – Надо ждать, когда полегчает.
– Я деду буду ждать. Я знаю, что он придет. Он не обманет! – Шурка немного оживился.
– Вчера он так и сказал за ужином, что, мол, Лександру надобно навестить! – Мама поцеловала сынишку в лобик, в щечку и покатила медицинскую тележку к другим больным.
У Шурки заблестели глаза. Весь день он оттаивал своим дыханием лед на оконном стекле. Образовалась солидная прогалина. Через нее стал виден больничный двор. Завтра дед Павел появится на этом дворе, войдет в больницу и встретится с внуком.
* * *
Дед Павел появился утром. На улице только-только начинало светать. Ходячие мужики в палате собирались на завтрак в общую столовую. Шурка заправлял кровать и вдруг почувствовал присутствие деда. Он кинулся к окну. И точно! Сквозь прогалину разглядел любимого человека. Дед Павел уверенно шагал по расчищенному от снега двору. На ногах красовались ладно подшитые валенки на слоеной войлочной подошве. На плечах праздничная рысья шуба. В руке кирзовая сумка, с которой они вместе ходили на базар и в баню.
Шурка выскочил из палаты, как будто и не было у него никакой хвори. Вмиг преодолел длинный коридор. Вприпрыжку сбежал по лестницам на первый этаж и в большом холле увидел деда. Тот только что вошел с улицы, потопал ногами о каменный пол, стряхивая с мягкой обуви прилипший снег. Снял шапку и расстегнул шубу. Шурка кинулся к нему в объятья.
– В палаты, сказывали, не пущают.
дед Павел стал осматриваться вокруг, выискивая взглядом место, где можно присесть. Народу было немного, большинство скамеек для посетителей пустовало. Расположились на первой попавшейся.
– Тут тебе гостинцы баба Поля послала. – дед стал вынимать из сумки банки и плошки, завернутые в пуховые платки.
Шуркино лицо светилось от счастья.
– Передачи больным запрещены! Только выздоравливающим! – грозно выкрикнула женщина в белом халате, восседающая за приемной стойкой.
– Деда, нам тут только кашу можно. И постные щи на обед, – тихонько пояснил Шурка.
– Ты подумай-ка! Вот беда... Да как же тут здоровье воротишь-то? – удивился дед и стал складывать назад в сумку свои свертки.
– Пойдем со мной, только незаметно... У меня тут местечко есть укромное, – поведал деду свою тайну Шурка.
Пока грозная женщина в белом халате отвлеклась на кого-то из посетителей, дед с внуком шмыгнули в дверь под каменной лестницей. Технические коридоры на первом этаже вывели их к тому месту, где обнаружился на днях аварийный выход. Три ступеньки вели вниз к той самой двери, под которой нашли спящим заблудшего Шурку. В этот раз на двери висел металлический замок. Уселись на верхней ступеньке. Здесь их никто не мог услышать. Место было теплое и непроходное. Лучше не придумаешь!
* * *
Пока дед Павел готовился угостить внука, Шурка вспомнил события полугодовалой давности. Перед глазами возникли живые картинки прошлого...
Первая четверть заканчивалась перед праздником Седьмое ноября. Завтра наступят каникулы. Учительница велела всем нарисовать картинку, посвященную Октябрьской революции. Разрешила нарисовать все, что вызовет радость. Шурка нарисовал Борьку с красным пятаком. Получилось весело и жизнерадостно. Но учительнице не понравилась Шуркина идея.
– Надо революцию отразить! А ты чего? Вздумал баловаться?
– Дак радостно же! – пытался возразить школьник.
– Так не пойдет. Подумай и нарисуй другую картинку.
У Шурки пропало настроение. Оставался последний лист для рисования, и он уже истратил его на Борьку. Что делать? Подумал, подумал и красным карандашом дорисовал над Борькиным изображением серп и молот. Внизу написал печатными буквами: «слава октябрю».
– А так пойдет?
– Ну вот, теперь другое дело, – похвалила учительница, но Шурке от похвалы радостнее не стало.
* * *
Баба Поля и Костя называли выходные дни на Седьмое ноября «октябрицкими» праздниками. Всем работникам в Анжерке давали аж три выходных дня! Накануне, кому надо, успевали сходить на утреннюю службу в церковь и совершить поход в баню. Шурке особенно нравился после бани шипучий лимонад.
Перед «октябрицкими» праздниками в домах шла генеральная уборка. В центре города на Доме Советов вывешивали огромный плакат: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!»
Все жители Степной очень радовались приближению революционного праздника. Наступало время резать выкормленных поросят. Устоявшиеся уже морозы позволяли делать мясные заготовки впрок. У Филипповых в холодной кладовке соленья и копченья сохранялись до следующей весны. В Анжерке все так делали.
Каждый хозяин умел в те времена резать своего поросенка сам. Но были и такие, которые приглашали резальщиков со стороны. Зарезать хряка или свинку – дело нешуточное. Из поколения в поколение это мастерство передавалось, как говорится, из рук в руки. Надо было уметь не только зарезать, но и правильно разделать тушу. Шесть, а то и семь пудов веса разрубали и разделяли по старинной крестьянской науке.
– Почем зря тут не разбересся, – поучал Костя племянника.
Шурка крутился вокруг деда. Норовил все разглядеть и запомнить. «Вырасту и тоже так смогу!» – вертелось в его голове. Кабан лежал на снегу подле сарая. Внутренности уже вынули, разложили в эмалированные тазы и отнесли в дом. Дед паяльной лампой смолил бока и спину. Костя помогал переворачивать.
– Лександра, иди в дом. Погрейся. А то вон носом уже шмыгаешь, – велел дед внуку.
– Да не-е-е! Мне не холодно! – Шурка попытался оспорить распоряжение деда.
– Женщинам помощь твоя нужна...
дед в это время согнул поросячью ногу в коленке и провел острым лезвием по сгибу. Одно опоясывающее движение – и отрезанная нога с копытцем осталась в его руке. Точно так же – вторая, третья, четвертая.
– Ступай. Отнеси на кухню.
Шурка вытянул вперед ручонки. Костя сложил на них четыре свиные голяшки, и маленький работник, как поленья в охапке, понес их в дом.
Костя добавил вслед:
– Холодец из их варить будем. На Рыжыство...
* * *
На кухне кипела работа. Тетушка Тамара и Шуркина мама под руководством бабы Поли что-то отрезали, отделяли, отскабливали, промывали. Женщины были заняты разборкой внутренностей. На печке кипела в чугунках и кастрюлях вода. В тазики и чашки складывали разные части и куски. Маленькая Наташка с куклой в руках крутилась под ногами и мешала всем. Не из вредности. Из любопытства. Ее никто не прогонял и не ругал.
Шурка сообщил, что дед отправил его на кухню помогать.
– Выворачивай наизнанку кишочки и протирай крупной солью. Вот так! – баба Поля показала внуку, как надо делать.
– Дак собака не станет есть соленое. Ну, если только шибко оголодает, – не то утвердительно, не то вопросительно произнес Шурка.
Тамара с мамой рассмеялись.
– Что ты, что ты... Какая собака? Окстись! Из кишочков колбасы понаделаем. До самой Пасхи хватит, – принялась объяснять бабушка несмышленышу.
Потом Шурка помогал маме и Тамаре. Работа спорилась. Костя периодически гремел дверями в холодной кладовке. Заносил с огорода части туши. Завтра из них будут готовить соленья и копченья.
Наконец работа приблизилась к концу. Стали собирать на стол. Дед Павел закончил прибираться около сарая. У бабы Поли на печке что-то шкворчало в сковородках и кипело в кастрюлях. Через форточку на улицу вырывался пар, наполненный запахами мясных деликатесов. Из многих домов на Степной поднимался такой же вкусный запах. По всей Анжерке чувствовался праздник.
На стол подали настоящую свежину. По этому случаю из подпола достали бражку и налили всем по стакану. Шурке с Наташкой заранее сварили любимый кисель из смородины.
Хорошими словами поминали Борьку. Радовались достатку на всю зиму. Хвалили «октябрицкую» революцию и Седьмое ноября, которое наступало завтра.
* * *
Дед достал из сумки белое полотенце и накрыл им Шуркины колени. Потом вынул глиняный горшок. Пуховый платок сохранил в горшке домашнее тепло. Следом дед подал внуку любимую ложку. Шурка стал поштучно доставать крупные горячие пельмени. Каждый из них едва умещался во рту. С деревянной ложки капало на полотенце, предусмотрительно укрывающее Шуркины штаны.
– Я нонче разговаривал кое с кем, – начал дед издалека. – Он сурьезный и очень мудрый фрукт. Может все сделать, коли попросить его как следует... Пантелеймоном зовут его...
– Знаю, знаю, – откликнулся Шурка, пережевывая очередной пельмень. – Это дед Пантюха. Он на Сахалинке живет, около водокачки.
– Нет, Лександра. Этот святой человек на иконе изображен. Он исцеляет всех немощных уже тыщу лет... Так вот, я попросил, чтобы он помог вернуть тебе здоровье. Чуешь?
– Ага.
– И ты знаешь, что он сказал?
– Не-а.
– Надо, говорит, самому крепко постараться. А коли не получится, тогда и обращайтесь... Вот такие дела.
Дед Павел, перекрестившись, потрепал белобрысую Шуркину головку.
– Все! Не могу больше. Ух! – Шурка сделал глубокий выдох и отдал деду ложку.
– Глянь: тут всего-то две штуки осталося! Надобно осилить...
– Давай один ты, другой я.
– Ишь какой способный! Ну ладно, давай. Твоя взяла, – согласился старый.
Дед с внуком сидели на каменных ступеньках в полутемном подвале больницы и дружно жевали. Потом дед поил Шурку топленым молоком с маслом и медом. При этом приговаривал: «Старайся, старайся. Так надоть». Шурка старался изо всех сил. Не стал даже перечить деду, когда тот протянул ему краюху ржаного хлеба, накрытую скибочкой сала с чесноком. Сегодня вся еда была вкусная. Но главное, нужная.
Дед аккуратно собрал все крошки после Шурки и ссыпал их в сумку. От деда шло тепло и душевный уют. «Хоть и мал еще, но уже видно, что далеко пойдет», – думал дед Павел. А Шурка ни о чем не думал. Вернее, думал сразу обо всем.
Так они сидели рядышком, не замечая времени. Вскоре молчание было нарушено.
– Деда, а ты на октябрицкую Борьку убил, да?
малец сделал акцент на слове «убил». Вопрос вырвался наружу случайно, будто даже еще не созрев в голове.
Дед Павел замер, слегка прищурил глаза и стал внимательно рассматривать внука. Пауза длилась, и Шурка чувствовал, что его простой вопрос озадачил деда. Мелькнула мысль: «Не обидел ли?» Он сообразил, что ляпнул несуразное. И, как всегда бывало в неосторожных случаях, ему стало стыдно и тревожно. В глубине дедова прищура притаился неизвестный для Шурки ответ.
Дед выпрямил спину. Кашлянул в кулак. Подкрутил вверх свои «миколаевские» усы и стал держать ответ на Шуркин вопрос.
– Как ты думаешь, Лександра, я к тебе с кем пришел?
Шурка втянул головенку в плечи. Стал осторожно и внимательно осматривать пространство вокруг. Даже вверх посмотрел.
– Я к тебе с Пантелеймоном пришел... С мамкиными ночными слезами... С Костиными пожеланиями. Он до ворот меня провожал. Сказал: «Пущай скореича вылечивается...» Даже Наташкина кукла приветы тебе прислала. Вся Степная тута со мной... – дед Павел говорил не спеша, с остановками. – И друг твой Борька о твоем здоровье позаботился. Здеся он. – дед показал на сумку. – И молоко, и мед, и хлеб... Да что говорить-то... Вся природа о тебе заботится...
Шурка открыл рот и как завороженный молчал. Не ожидал он такого ответа. Вмиг представил себе всех перечисленных. Он снова оказался среди них! Душа словно вырвалась из больничных стен. Ощутил, что не одинок. С ним оказались рядом все, кого помнит и любит. Вдруг понял, что они его тоже любят.
– Убивают друг дружку люди, когда вражду замышляют... Когда бес отымает обманом любовь промеж них... Вот так-то, Лександра, – закончил свою речь дед Павел.
* * *
В понедельник Шурке сделали рентген. Воспаление прошло. В среду его выписали домой. Велели принимать лекарства. Дед Павел объявил, что будет поить его горячим барсучьим жиром. Как потеплеет, пойдет ловить барсука в Шпалопропиточном лесу. Обещал взять с собой на охоту Шурку.
И еще дед сказал, что в воскресенье возьмет его и Костю на базар. Пойдут покупать маленького розового поросеночка. На Масленицу из соседних деревень в Анжерку привозят недельных поросят на продажу. Шурка сам сможет выбрать себе дружочка...
г. Кемерово
В самовар входило целое ведро кипятку. Рядом стоял большой фарфоровый заварник. В нем баба Поля заранее густо заваривала морковный чай. Шурке очень нравился его цвет и аромат.
Но больше всего ему нравился индийский чай. Его берегли и пили только по праздникам. Когда все напьются морковного чая, напоследок давали чая индийского. На красочной жестяной коробочке, в которой он хранился, был нарисован слон с красной попоной на спине. Коробочка стояла в шкапчике за стеклянной дверкой. Шурка любил рассматривать картинку на коробочке. «Когда вырасту, поеду в Индию и прокачусь на слоне!» – мечтал он.
Морковный чай заготавливали осенью. Жители Анжерки приучились пить такой чай во время войны.
Костя очень мелко резал знаменитым тоненьким ножом на разделочной доске морковку. Выбирал самую крупную, аккуратно доставал из нее желтую сердцевину и откладывал для Борьки. Красная часть шла на чай. Нарезанную морковную соломку баба Поля выкладывала на противни и ставила сушиться на припечек. Несколько дней соломка увядала, скрючивалась, темнела и уменьшалась в размерах. Когда ее цвет становился темно-коричневым, досушивала в горячей духовке. Сладковатый аромат наполнял весь дом и радовал Шурку. Приготовленный таким образом чай хранили в холщовом мешочке в сухом месте за печкой. Хватало до следующего урожая.
В красном углу с полуночи тлела масляная лампадка. С иконы Николай-угодник крестным знамением благословлял дом Филипповых.
* * *
Как же поймал Шурка ревунка первый раз? Это случилось в начале зимы, когда в Анжерке установились крепкие морозы.
Еще летом дед Павел сделал санки из металла. На конном дворе кузнец выковал по его заказу ажурные элементы с лихо завитыми полозьями и с изящной спинкой.
Когда по первому снегу Шурка вышел с этими санками на улицу, сбежалась вся ребятня. Щупали, осматривали, восхищались. Шурка уселся в санки. Трое пацанов взялись тянуть за веревку. Санная тройка красиво помчалась к Федоровскому переулку. Сбоку весело бежала ребятня и улюлюкала на всю Анжерку. Потом так же с гомоном вернулись обратно к дому Филипповых.
* * *
В морозы на Степной никто без надобности из дому не выходил. В этот раз Шурка гулял на улице один, со своими санками. Тянул спереди за веревку, толкал сзади перед собой. Железные санки были тяжелыми и оставляли на снегу красивые следы от полозьев.
Около дома Роженцевых на невысоком сугробе Шурка увидел клетку. Видать, Толька выставил ее для ловли снегирей. «В такую клетку щеглы не полезут!» – подумал Шурка. Он уже знал науку ловли птиц.
На морозной улице не только людей не было, не было и птиц. Даже синицы попрятались. «Вот бы поймать красивую птицу... Хочу такую, какой ни у кого на свете нет! Жар-птицу бы... А какая она, эта жар-птица? В книжках ее по-разному рисуют...» С этими мыслями Шурка, нагнувшись, толкал перед собой дедовы сани.
Не сани, а песня кенаря! Ажурная спинка оплетена коваными узорами, будто сказочным оперением. Полозья спереди и сзади изящно выгнуты и заканчиваются красивыми завитками. Вороненый металл сверкает на морозном солнце.
Не ведая зачем, Шурка лизнул спинку саней. Язык тут же намертво прилип к металлу. Шурка замер на середине улицы, боясь пошевелиться. Попробовал помочь языку пальцами, но они тоже прилипали к металлу. Боли никакой не чувствовалось – до поры, когда Шурка стал пытаться отклеить язык от саней. Не тут-то было! И так и сяк. Не получилось. Наконец он понял, что сам не справится.
«Первым делом надо скорее добраться до дому! А как? Не знаю... А вдруг язык оторвется? Ох и влетит!»
Мысли мелькали одна за другой. Однако правильная так и не появилась. Появился страх. Шурка стал звать на помощь. Но, кроме невнятных горловых звуков, ничего нужного не извлекалось. Шурка стал осторожно двигать в сторону дома сани вместе с прилипшим языком. В носу, как назло, скопились сопли и мешали дышать. Попробовал высморкаться – и чуть не оторвал язык с корнем. Невыносимая боль! Слезы, сопли, слюни! Кажется, в этот момент все напасти одновременно свалились на маленького горемыку. Но нет, не все!
У Плыгачевых опять сорвалась с цепи огромная мохнатая собака. Она мчалась по Степной к тому месту, где тщетно боролся с бедой Шурка. И остановилась перед санями. Тяжело дыша, стала изучать ситуацию. Из ее открытой пасти с желтыми зубами свисал длинный красный язык. Она не лаяла и, похоже, не собиралась кусать Шурку. Но он в первый момент подумал, что пришел ему конец. Сейчас грозное животное загрызет его. Потом оказалось, что собака проявляет дружелюбие. Она даже попробовала лизнуть Шуркин нос. Малец закрыл лицо руками и издал гортанный звук. Собаке, видимо, звук понравился. Она еще усерднее завиляла хвостом. Норовила облизать детские руки.
Сколько времени прошло, никто не знает. Шурка в паре с собакой оказался около ворот родного дома. Но как их отворить? Сил уже не было. «Помру здесь!» – подумал он. Выручила собака. Она стала громко лаять. В окне, что выходило на улицу, появились лица домочадцев. И уже через секунду к воротам побежали все, кто был в доме.
– Надо чайник с водой принесть! – распорядилась баба Поля.
Костя помчался обратно в дом.
– Не шевелись! – подсказывала Шурке Тамара и пыталась своими пальцами отклеить примерзший язык.
– Ой, ой, ой! Надо скорую помощь вызывать! – причитала Шуркина мама, хотя знала, что на всю Анжерку было только две-три машины, и те на ремонте.
– Пустите. Я полью из чайника! – протискивался к Шурке вернувшийся Костя.
– Что ж ты делаешь, варнак? Стрешный бы тебя побрал! Кипяток припер! – Баба Поля выхватила у Кости дымящийся чайник.
– Несите его в избу! Вместе с санками! – скомандовал дед Павел.
Он стоял на крыльце с непокрытой головой.
– Ну что башкой вертишь? Тебе сказано! – приказала баба Поля нерадивому сыну.
Костя подхватил своими могучими руками Шурку вместе с санями и бегом понес в дом. Перед крыльцом он поскользнулся и упал. Шурка заорал на всю Анжерку.
– Убили ребенка! Уби-и-ли! – запричитала Шуркина мама.
– Окстись! – прикрикнула на нее баба Поля.
...Когда все семейство Филипповых успокоилось и пострадавшему оказали всевозможную помощь, дед сказал внуку:
– Ну вот, Лександра, нонче ты поймал свою птицу. Ревунок называется.
Все засмеялись. Шурке тоже стало весело. Только вот смеяться надо было осторожно.
Тужурка нарастопашку
Тетя Тоня Терентьева, как обычно, пришла к бабе Поле просто так. Поболтать.
– Зятек-то у Елищевых, ну, Веркин муж... Мерзляком оказался. Утром горячего чаю напьется, идет по улице и мерзнет.
– А наших мужиков леший не берет! Холодного сала с горчицей налопаются и – тужурка нарастопашку! – отвечала баба Поля, не то осуждая, не то поощряя.
Шурка в это время стал собираться на улицу.
– Ба, достань мне пимы с печки!
– На что они тебе? – заволновалась бабушка.
– На улку хочу...
– Нонче там мороз окаянный... Нечего из дому иттить, сопли морозить!
– А я тужурку надену. Сала с горчицей поем и пойду... нарастопашку... Как мужики наши.
– Какую тужурку? Она есть у тебя? Мал еще!
Шурке стало обидно, что у него нет тужурки. «Вырасту, и у меня тоже будет». С этой мыслью Шурка весь день ждал деда с работы. Скоблил лед на стекле, пытаясь в окно рассмотреть морозную улицу.
Вечером после всеобщего ужина, когда дед Павел прочитал вслух все новости в любимой газете «Борьба за уголь», Шурка подсел к нему поближе.
– Деда, а почему тужурку только мужикам дают носить? – шепотом спросил внук.
Дед внимательно посмотрел на Шурку. Снял очки и не торопясь сложил их в специальный футляр.
– Тужурка... Энто тебе не сюртук и не кухвайка какая-нибудь. – дед сделал паузу, подкрутил один ус, потом другой. – Тужурки, Лександра, выдавались служивым людям. Были летние, а были зимние. С начесом, а то и вовсе на меху. Несешь службу – носи тужурку!
Шурка замер и даже рот раскрыл от интереса. Дед всегда рассказывал живо и со смыслом.
– А ты тоже был служивым?
– А как же!
– И тужурку тебе выдавали?
– При императоре Миколае всем выдавали: и военным чинам, и статским. По тужурке службу можно было определить. Сам Миколай пример давал. Застегнет оба борта на все двенадцать пуговиц и держит себя в строгости. Порядок был у него такой к самому себе. В чине хозяина земли состоял. Служил отечеству.
Дед Павел даже приосанился при имени императора. Ему нравилось Шуркино любопытство. Но он почему-то предпочел скомкать свои рассуждения:
– После царя тужурки отменили.
– А почему все мужики в Анжерке в тужурках ходят?
– Нонче не те уже тужурки. Сошьют самовольно из чего попало, ватой подстегнут и носят в мороз. А то и вовсе короткие пальтишки тужурками называют. Не поймешь, кто есть кто... Одежа дана не стыд прикрывать, а обличье свое в строгости содержать. Вот так-то, Лександра.
– Дак ить не положено мужикам носить тужурки! – сделал радостное открытие Шурка.
– Ну пошто же не положено? Пущай носят. Они же ходят на службу: кто на шахту, кто на железную дорогу... Для отечества стараются. Главное, понятие надобно иметь: в тужурке ты сурьезный человек, а не кто попало.
После таких разговоров у Шурки еще больше укреплялась важная мысль: «Вырасту – стану таким же, как дед».
В больнице
В первом классе шла к концу третья четверть. Шурку неожиданно положили в больницу с воспалением легких. Жар и немощь не мешали ему радоваться. В школу ходить не надо! Все вокруг пекутся о нем и стремятся позаботиться хоть как-нибудь. Букварь он знал еще в детсаде. Книжку по арифметике прочитал летом перед школой и решил там все примеры. Знал даже всю таблицу умножения.
И вот теперь семилетний парнишка лежал в палате со взрослыми мужиками. В те времена в Анжерке детских больниц не было. Они, видать, не требовались. Шуркина мама говорила ему, будто в нашем шахтерском городе медицина самая лучшая в мире.
* * *
Шурке повезло. Он лежал в больнице, где его мама работала в это время медсестрой. Ставила ему большим стеклянным шприцем уколы по четыре штуки в день. Когда она привозила в палату свою тележку с медициной, мужики, кряхтя и балагуря, ложились на живот и оголяли ягодицы. После уколов дружно делились впечатлениями.
Между Шуркой и взрослыми мужиками соблюдалась возрастная дистанция. Никто в палате вслух не матерился.
– Если б не мальчонка, я бы сказал тебе, кто ты есть! – доносилось иногда в процессе их общения.
Или так:
– Чо ты нюни распускаешь? Постыдись ребенка!
Мужики без похабщины рассказывали друг другу свои интересные истории. Это скрашивало томительное течение больничных будней. Один взрослый анекдот Шурка запомнил. Сначала не понял, а когда вник, то громко смеялся. Анекдот рассказал сосед по койке.
«Лежали вот так же в больнице мужики. Рассказали все анекдоты. Чтобы не повторяться и не пересказывать заново, присвоили им номера. Кто-нибудь объявляет, к примеру: номер десять! Все ржут. Входит медсестра в палату. Кто-то вслух произносит: номер тридцать девять. Никто не смеется. Один встает с постели, открывает окно. Двое других берут остряка за руки и за ноги. Молчком выбрасывают на улицу.
– Что вы делаете?! – кричит на них сестра.
– Пусть не матерится в присутствии женщины, – отвечают ей».
Когда анекдот закончился, Шурка поинтересовался:
– Со второго этажа? И не убился?
– Не боись. Дело было на первом, – успокоил его рассказчик.
* * *
Многие пациенты знали Шуркину маму – Галину Павловну Филиппову – по недавним временам, когда она работала в медпункте на третьей шахте. Тогда девушка только что окончила медучилище. Работы на нее взвалили много. Она справлялась. Ей нравилось работать. В родительском доме Филипповых ее сызмальства приучили ко всякой работе относиться уважительно.
Шахтеры перед сменой проходили обязательный медосмотр у нее в медпункте. После смены травмированные тоже шли к ней. Бывали аварийные случаи, когда Шуркина мама спускалась в забой с группой спасателей. Насмотрелась и увечий, и смертей.
* * *
Мужики в палате всячески ублажали Шурку. Хотели понравиться его маме. Она была красавицей. Фигура точеная. Лицом белая. Чернобровая. С толстой косой. Ко всем относилась приветливо.
Один больной шахтер с «Физкультурника», поступивший в палату утром, по-своему оценил изящные движения молоденькой сестрички:
– Ишь, как передком вертит. Шмара!
Слава богу, что произнес он это, когда Шуркина мама уже вышла из палаты. Получилось как-то приблатненно. При этом он громко загоготал. Среди крупных прокуренных зубов выделилась золотая фикса. Он лежал, не накрывшись, на белоснежной простыне в черных трусах. На его волосатой груди слева проглядывался Владимир Ильич Ленин синего цвета. «Такой же Ленин висит на стенке в нашем классе! Только цветной», – отметил Шурка. На правом предплечье шахтера виднелась другая жирная татуировка. Шурка еще утром успел прочитать надпись: «Не забуду мать родную».
На циничную реплику мужики в палате вроде бы никак не отреагировали, сдержанно промолчали. Только зубами кто-то заскрипел. Шурка не придал никакого значения возникшей ситуации. Он не умел еще понимать смысла подобных фраз. Однако ощутил необъяснимую для себя тревогу. Ему стало не-уютно в палате.
* * *
Ночью, после отбоя, шахтеру с «Физкультурника» крепко досталось. Шурка еще не спал и видел в полутьме эту жестокую сцену. Били молча, все по очереди. Приблатненный не сопротивлялся. Понял сразу, за что бьют.
«Забьют ить до смерти!» – мелькнуло в Шуркиной голове. Он почему-то ощутил себя виноватым за случившееся. Ему стало страшно. Блатного били, а он не оказывал сопротивления. Шурка не знал, что ему делать. Закричать? Попытаться остановить? Спрятался с головой под одеяло. Крепко зажмурил глаза и зажал руками уши. Из его убежища все равно было слышно, как бедолага глухо стонал от тяжелых ударов. Потом все стихло. А Шурка еще долго не мог успокоиться в своем убежище: жив ли там избитый? Наконец все-таки уснул.
Снилось, как они с Костей кормят Борьку. Как обычно, утром Борька поднимал требовательный визг и ему несли в чугунке еду. Вываливали в долбленое деревянное корыто. Заваренные с мукой картофельные очистки издавали вкусный запах. Шурка с удовольствием вдыхал его на утреннем свежем воздухе. Борькину морду обдавал пар. Розовым пятаком Борька бороздил кормушку с едой и аппетитно чавкал. Шурка чесал ему за ухом.
Потом снилось, как дед точил ножи.
– Вострые-то какие! – восхищался внук, пытаясь дотронуться до сверкающих клинков.
– Смотри не порежься! А то влетит нам от Пелагеи Даниловны... Строгая она у нас, – остерегал дед, продолжая священнодействовать.
Потом сон стал страшным. Во сне Шурка кричал и плакал. Соседи по палате разбудили его. Как могли успокаивали, пока он опять не уснул.
А приснилось ему, что из сарая в конце огорода раздался душераздирающий визг. Шурка сразу понял, что это погибает его друг Борька! Друг не зовет на помощь, он просто истошно визжит. В его визге нет надежды уже ни на него, ни на кого другого. Шурка выскакивает на крыльцо и видит, что искрящийся ноябрьский снег на огороде перед сараем становится черным. Черным становится и небо над всей его Анжеркой. Тьма хочет поглотить его. Отчаяние пронизывает душу. Он заскакивает обратно в дом. Мечется по комнатам. Срывает с вешалки дедову рысью шубу, лихорадочно заворачивается в нее с головой. Пытается найти спасение под своим любимым столом. Но там он ощущает себя пленником страха. И там его еще пуще достает истошный визг, проникает в Шуркино нутро. Его лихорадит. Ему становится невыносимо страшно! Ужасный плен лишает рассудка...
* * *
Шурка с невероятным трудом вырвался из ночного кошмара. Проснулся поздно, весь измученный. Все тело болело. Вставать не хотелось. Мужики в палате негромко что-то обсуждали.
Оказалось, что вчерашний шутник-горемыка уже выписался из больницы.
– Он на «Физкультурник» с шахты пять-семь пришел, с Судженки. Месяц назад примерно. Я ить тоже с «Физкультурника», – словно извиняясь, сообщил больной с угловой кровати.
– Гоните его к ядрене фене! Толку с него на шахте не будет! – раздались голоса с других кроватей.
– Дык он не с нашей бригады. Говорят, на днях прогулял, а теперь вот бюллетень как-то оформил, – пытался рассудить ситуацию тот, что с угловой кровати.
* * *
Шурка был не в настроении. После врачебного обхода тоскливо бродил по длинным коридорам больницы. Убивая грустное время, прочитал всю настенную информацию. Пересчитал все пожарные гидранты на лестничных клетках и в коридорах. Обнаружил в каком-то закоулке дверь с табличкой: «Аварийный выход». Захотелось на Степную, в дом деда Паши. Нажал ручку и тихонько толкнул дверь. К Шуркиному удивлению, дверь отворилась. Его обдало холодом. На улице было начало марта...
Всей больницей искали пропавшего Шурку. Нашли в закутке около аварийного выхода. Свернувшись калачиком, он спал на полу.
* * *
Четвертую неделю температура скакала: то ее нет, то вдруг появится. Уколы и порошки, похоже, не очень-то помогали. Шурке уже давно хотелось домой. Болезнь утомила его.
– Мам, а мне деда снился, – сообщил шепотом Шурка матери, когда та готовилась поставить ему очередной укол.
Хотел про Борьку сказать, но не стал.
– Завтра выходной, он после церкви обещался прийти, – так же шепотом сообщила мама.
Шурка поначалу боялся уколов, а теперь стал к ним безразличен. Мать поставила укол и не удивилась, что в этот раз сын даже не вздрогнул. Она понимала, что болезнь затянулась. Парнишка заметно похудел. Ручонки и ножонки стали тоненькими. Глаза сделались грустными.
– Доктор говорит, что заболевание серьезное. Так что, сынок, надо терпеть, – ласково сказала мама. – Надо ждать, когда полегчает.
– Я деду буду ждать. Я знаю, что он придет. Он не обманет! – Шурка немного оживился.
– Вчера он так и сказал за ужином, что, мол, Лександру надобно навестить! – Мама поцеловала сынишку в лобик, в щечку и покатила медицинскую тележку к другим больным.
У Шурки заблестели глаза. Весь день он оттаивал своим дыханием лед на оконном стекле. Образовалась солидная прогалина. Через нее стал виден больничный двор. Завтра дед Павел появится на этом дворе, войдет в больницу и встретится с внуком.
* * *
Дед Павел появился утром. На улице только-только начинало светать. Ходячие мужики в палате собирались на завтрак в общую столовую. Шурка заправлял кровать и вдруг почувствовал присутствие деда. Он кинулся к окну. И точно! Сквозь прогалину разглядел любимого человека. Дед Павел уверенно шагал по расчищенному от снега двору. На ногах красовались ладно подшитые валенки на слоеной войлочной подошве. На плечах праздничная рысья шуба. В руке кирзовая сумка, с которой они вместе ходили на базар и в баню.
Шурка выскочил из палаты, как будто и не было у него никакой хвори. Вмиг преодолел длинный коридор. Вприпрыжку сбежал по лестницам на первый этаж и в большом холле увидел деда. Тот только что вошел с улицы, потопал ногами о каменный пол, стряхивая с мягкой обуви прилипший снег. Снял шапку и расстегнул шубу. Шурка кинулся к нему в объятья.
– В палаты, сказывали, не пущают.
дед Павел стал осматриваться вокруг, выискивая взглядом место, где можно присесть. Народу было немного, большинство скамеек для посетителей пустовало. Расположились на первой попавшейся.
– Тут тебе гостинцы баба Поля послала. – дед стал вынимать из сумки банки и плошки, завернутые в пуховые платки.
Шуркино лицо светилось от счастья.
– Передачи больным запрещены! Только выздоравливающим! – грозно выкрикнула женщина в белом халате, восседающая за приемной стойкой.
– Деда, нам тут только кашу можно. И постные щи на обед, – тихонько пояснил Шурка.
– Ты подумай-ка! Вот беда... Да как же тут здоровье воротишь-то? – удивился дед и стал складывать назад в сумку свои свертки.
– Пойдем со мной, только незаметно... У меня тут местечко есть укромное, – поведал деду свою тайну Шурка.
Пока грозная женщина в белом халате отвлеклась на кого-то из посетителей, дед с внуком шмыгнули в дверь под каменной лестницей. Технические коридоры на первом этаже вывели их к тому месту, где обнаружился на днях аварийный выход. Три ступеньки вели вниз к той самой двери, под которой нашли спящим заблудшего Шурку. В этот раз на двери висел металлический замок. Уселись на верхней ступеньке. Здесь их никто не мог услышать. Место было теплое и непроходное. Лучше не придумаешь!
* * *
Пока дед Павел готовился угостить внука, Шурка вспомнил события полугодовалой давности. Перед глазами возникли живые картинки прошлого...
Первая четверть заканчивалась перед праздником Седьмое ноября. Завтра наступят каникулы. Учительница велела всем нарисовать картинку, посвященную Октябрьской революции. Разрешила нарисовать все, что вызовет радость. Шурка нарисовал Борьку с красным пятаком. Получилось весело и жизнерадостно. Но учительнице не понравилась Шуркина идея.
– Надо революцию отразить! А ты чего? Вздумал баловаться?
– Дак радостно же! – пытался возразить школьник.
– Так не пойдет. Подумай и нарисуй другую картинку.
У Шурки пропало настроение. Оставался последний лист для рисования, и он уже истратил его на Борьку. Что делать? Подумал, подумал и красным карандашом дорисовал над Борькиным изображением серп и молот. Внизу написал печатными буквами: «слава октябрю».
– А так пойдет?
– Ну вот, теперь другое дело, – похвалила учительница, но Шурке от похвалы радостнее не стало.
* * *
Баба Поля и Костя называли выходные дни на Седьмое ноября «октябрицкими» праздниками. Всем работникам в Анжерке давали аж три выходных дня! Накануне, кому надо, успевали сходить на утреннюю службу в церковь и совершить поход в баню. Шурке особенно нравился после бани шипучий лимонад.
Перед «октябрицкими» праздниками в домах шла генеральная уборка. В центре города на Доме Советов вывешивали огромный плакат: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!»
Все жители Степной очень радовались приближению революционного праздника. Наступало время резать выкормленных поросят. Устоявшиеся уже морозы позволяли делать мясные заготовки впрок. У Филипповых в холодной кладовке соленья и копченья сохранялись до следующей весны. В Анжерке все так делали.
Каждый хозяин умел в те времена резать своего поросенка сам. Но были и такие, которые приглашали резальщиков со стороны. Зарезать хряка или свинку – дело нешуточное. Из поколения в поколение это мастерство передавалось, как говорится, из рук в руки. Надо было уметь не только зарезать, но и правильно разделать тушу. Шесть, а то и семь пудов веса разрубали и разделяли по старинной крестьянской науке.
– Почем зря тут не разбересся, – поучал Костя племянника.
Шурка крутился вокруг деда. Норовил все разглядеть и запомнить. «Вырасту и тоже так смогу!» – вертелось в его голове. Кабан лежал на снегу подле сарая. Внутренности уже вынули, разложили в эмалированные тазы и отнесли в дом. Дед паяльной лампой смолил бока и спину. Костя помогал переворачивать.
– Лександра, иди в дом. Погрейся. А то вон носом уже шмыгаешь, – велел дед внуку.
– Да не-е-е! Мне не холодно! – Шурка попытался оспорить распоряжение деда.
– Женщинам помощь твоя нужна...
дед в это время согнул поросячью ногу в коленке и провел острым лезвием по сгибу. Одно опоясывающее движение – и отрезанная нога с копытцем осталась в его руке. Точно так же – вторая, третья, четвертая.
– Ступай. Отнеси на кухню.
Шурка вытянул вперед ручонки. Костя сложил на них четыре свиные голяшки, и маленький работник, как поленья в охапке, понес их в дом.
Костя добавил вслед:
– Холодец из их варить будем. На Рыжыство...
* * *
На кухне кипела работа. Тетушка Тамара и Шуркина мама под руководством бабы Поли что-то отрезали, отделяли, отскабливали, промывали. Женщины были заняты разборкой внутренностей. На печке кипела в чугунках и кастрюлях вода. В тазики и чашки складывали разные части и куски. Маленькая Наташка с куклой в руках крутилась под ногами и мешала всем. Не из вредности. Из любопытства. Ее никто не прогонял и не ругал.
Шурка сообщил, что дед отправил его на кухню помогать.
– Выворачивай наизнанку кишочки и протирай крупной солью. Вот так! – баба Поля показала внуку, как надо делать.
– Дак собака не станет есть соленое. Ну, если только шибко оголодает, – не то утвердительно, не то вопросительно произнес Шурка.
Тамара с мамой рассмеялись.
– Что ты, что ты... Какая собака? Окстись! Из кишочков колбасы понаделаем. До самой Пасхи хватит, – принялась объяснять бабушка несмышленышу.
Потом Шурка помогал маме и Тамаре. Работа спорилась. Костя периодически гремел дверями в холодной кладовке. Заносил с огорода части туши. Завтра из них будут готовить соленья и копченья.
Наконец работа приблизилась к концу. Стали собирать на стол. Дед Павел закончил прибираться около сарая. У бабы Поли на печке что-то шкворчало в сковородках и кипело в кастрюлях. Через форточку на улицу вырывался пар, наполненный запахами мясных деликатесов. Из многих домов на Степной поднимался такой же вкусный запах. По всей Анжерке чувствовался праздник.
На стол подали настоящую свежину. По этому случаю из подпола достали бражку и налили всем по стакану. Шурке с Наташкой заранее сварили любимый кисель из смородины.
Хорошими словами поминали Борьку. Радовались достатку на всю зиму. Хвалили «октябрицкую» революцию и Седьмое ноября, которое наступало завтра.
* * *
Дед достал из сумки белое полотенце и накрыл им Шуркины колени. Потом вынул глиняный горшок. Пуховый платок сохранил в горшке домашнее тепло. Следом дед подал внуку любимую ложку. Шурка стал поштучно доставать крупные горячие пельмени. Каждый из них едва умещался во рту. С деревянной ложки капало на полотенце, предусмотрительно укрывающее Шуркины штаны.
– Я нонче разговаривал кое с кем, – начал дед издалека. – Он сурьезный и очень мудрый фрукт. Может все сделать, коли попросить его как следует... Пантелеймоном зовут его...
– Знаю, знаю, – откликнулся Шурка, пережевывая очередной пельмень. – Это дед Пантюха. Он на Сахалинке живет, около водокачки.
– Нет, Лександра. Этот святой человек на иконе изображен. Он исцеляет всех немощных уже тыщу лет... Так вот, я попросил, чтобы он помог вернуть тебе здоровье. Чуешь?
– Ага.
– И ты знаешь, что он сказал?
– Не-а.
– Надо, говорит, самому крепко постараться. А коли не получится, тогда и обращайтесь... Вот такие дела.
Дед Павел, перекрестившись, потрепал белобрысую Шуркину головку.
– Все! Не могу больше. Ух! – Шурка сделал глубокий выдох и отдал деду ложку.
– Глянь: тут всего-то две штуки осталося! Надобно осилить...
– Давай один ты, другой я.
– Ишь какой способный! Ну ладно, давай. Твоя взяла, – согласился старый.
Дед с внуком сидели на каменных ступеньках в полутемном подвале больницы и дружно жевали. Потом дед поил Шурку топленым молоком с маслом и медом. При этом приговаривал: «Старайся, старайся. Так надоть». Шурка старался изо всех сил. Не стал даже перечить деду, когда тот протянул ему краюху ржаного хлеба, накрытую скибочкой сала с чесноком. Сегодня вся еда была вкусная. Но главное, нужная.
Дед аккуратно собрал все крошки после Шурки и ссыпал их в сумку. От деда шло тепло и душевный уют. «Хоть и мал еще, но уже видно, что далеко пойдет», – думал дед Павел. А Шурка ни о чем не думал. Вернее, думал сразу обо всем.
Так они сидели рядышком, не замечая времени. Вскоре молчание было нарушено.
– Деда, а ты на октябрицкую Борьку убил, да?
малец сделал акцент на слове «убил». Вопрос вырвался наружу случайно, будто даже еще не созрев в голове.
Дед Павел замер, слегка прищурил глаза и стал внимательно рассматривать внука. Пауза длилась, и Шурка чувствовал, что его простой вопрос озадачил деда. Мелькнула мысль: «Не обидел ли?» Он сообразил, что ляпнул несуразное. И, как всегда бывало в неосторожных случаях, ему стало стыдно и тревожно. В глубине дедова прищура притаился неизвестный для Шурки ответ.
Дед выпрямил спину. Кашлянул в кулак. Подкрутил вверх свои «миколаевские» усы и стал держать ответ на Шуркин вопрос.
– Как ты думаешь, Лександра, я к тебе с кем пришел?
Шурка втянул головенку в плечи. Стал осторожно и внимательно осматривать пространство вокруг. Даже вверх посмотрел.
– Я к тебе с Пантелеймоном пришел... С мамкиными ночными слезами... С Костиными пожеланиями. Он до ворот меня провожал. Сказал: «Пущай скореича вылечивается...» Даже Наташкина кукла приветы тебе прислала. Вся Степная тута со мной... – дед Павел говорил не спеша, с остановками. – И друг твой Борька о твоем здоровье позаботился. Здеся он. – дед показал на сумку. – И молоко, и мед, и хлеб... Да что говорить-то... Вся природа о тебе заботится...
Шурка открыл рот и как завороженный молчал. Не ожидал он такого ответа. Вмиг представил себе всех перечисленных. Он снова оказался среди них! Душа словно вырвалась из больничных стен. Ощутил, что не одинок. С ним оказались рядом все, кого помнит и любит. Вдруг понял, что они его тоже любят.
– Убивают друг дружку люди, когда вражду замышляют... Когда бес отымает обманом любовь промеж них... Вот так-то, Лександра, – закончил свою речь дед Павел.
* * *
В понедельник Шурке сделали рентген. Воспаление прошло. В среду его выписали домой. Велели принимать лекарства. Дед Павел объявил, что будет поить его горячим барсучьим жиром. Как потеплеет, пойдет ловить барсука в Шпалопропиточном лесу. Обещал взять с собой на охоту Шурку.
И еще дед сказал, что в воскресенье возьмет его и Костю на базар. Пойдут покупать маленького розового поросеночка. На Масленицу из соседних деревень в Анжерку привозят недельных поросят на продажу. Шурка сам сможет выбрать себе дружочка...
г. Кемерово
Назад |
