ВЕРСИЯ ДЛЯ СЛАБОВИДЯЩИХ
Огни Кузбасса 2015 г.

Виктор Чурилов. 413-ю повернуть на юг… Повесть ч. 5

Командир 1320 сп

капитан Исаков».



В полку

Оказавшись так некстати «безлошадным», Иннокентий Абаскалов на другой день добрался до основного штабного подразделения дивизии, зашёл в политотдел. – А-а!.. Генерал без армии, сапожник без сапог, извозчик без кобылы! Или как там тебя называть, – усмехнулся начальник политотдела. – Знаю, знаю, как вы драпали из Колодезной. Благодари судьбу, что рядовой. А то бы трибунал был тебе обеспечен. Со всеми вытекающими последствиями… Пойдёшь в строевую, в 1320-й на пополнение. Стрелять ещё не разучился?..

Мог ли знать Иннокентий, что не пройдёт и недели, как рядом окажется его земляк, красноселец Иван Чурилов. Прибудет он вместе с большой группой бойцов медсанбата и других нестроевых подразделений, переведённый в этот самый поредевший стрелковый полк четыреста тринадцатой!

– Здорово, медсанбат! – встретил земляка уже отошедший от шока-драпа и лёгкой контузии после Колодезной Иннокентий. – Вот видишь, Ваня, не зря в народе говорят: «Гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойдутся!».

– А ты-то каким макаром здесь, в окопе? Проштрафился поди? Или возить типографию наскучило?

– Скажешь! Если бы не эта Колодезная, будь она неладна, ни за что бы не ушёл! Как-никак, при штабе. Всё начальство знаю. Да и должность не последняя – шофёр редакции! …Проспали фрицев. Фронта-то сплошного нет. Ну и… В общем, машине каюк. Хорошо ещё – в плен раненым не попал. Говорят, всех раненых они добивают. Фашисты же, мать их!.. Ну, а ты? Тоже спешился?

– Ну как тебе сказать? Вроде – и да, и нет. Машину оставил стажёру, ну, той дивчине-санитарке, которую ты видел. Водить она умеет не хуже меня. Правда, комбат был против моего ухода, но приказ есть приказ: направить в строй всех более-менее опытных. Мы ведь с тобой не новобранцы, обучать нас нет надобности…

– Да, фриц прёт, как на буфет! Ты не хуже меня знаешь, сколько уже наших выбито со дня прибытия под Тулу. Поди и счёт потерял раненым, пока возил их в санбат…

– Что говорить… Рая не успевала отмывать пол машины от крови… Как ты думаешь, Кеша, будут нас вспоминать туляки, когда мы прогоним фрицев? – переменил разговор Иван.

– Вспоминать? А чего нас вспоминать?.. Вспоминать-то, конечно, будут. Но – себя. А о нас… Кто мы такие, чтобы вспоминать о нас? Ну, разве кого сочтут героем. Памятник ему поставят…

– А я думаю, вспомнят. Не могут не вспомнить! Сколько здесь наших полегло! Не знаю, как их внуки… А сами, их дети, что побольше годами, будут помнить. Не смогут не вспомнить!



Встреча



«Жуков! Жуков!..» – произносили вполголоса, а то и шепотом штабные работники 413-й при появлении в дивизии уже известного в войсках генерала армии, командующего фронтом. И хотя появление его на передовых позициях армии было неожиданным, сам факт неслучайности приезда большого начальника не мог обмануть никого.

В конце ноября и начале декабря части дивизии стали пополняться людьми, оружием, различным имуществом, в первую очередь, зимним обмундированием: стёганными фуфайками, валенками, шапками-ушанками, однопалыми рукавицами для удобства стрельбы из винтовок и автоматов.

«Будем наступать!» – транслировало новость беспроводное «солдатское радио».

После краткой беседы в штабе дивизии, командующий захотел побывать на НП полка, ближайшего к немцам.

– Да все они рядом, товарищ генерал армии, – заверил Жукова Терешков. – Правда, самый ближний – выступом – 1320-й…

– Ну, туда и веди!



– Стой! Кто идёт?

Из окопа с винтовкой в руках поднялся красноармеец – высокий, статный, в защитного цвета фуфайке, в цигейковой шапке чуть набекрень и насторожёнными глазами. Узнав комдива, подтянулся, начал быстро рапортовать:

– Товарищ генерал! Красноармеец Чурилов, находясь в боевом охранении НП тысяча триста двадцатого полка…

– А-а! Боец со знаменитой фамилией! – не дав Ивану договорить, перебил его другой генерал в высокой каракулевой папахе. Черты его лица показались Ивану знакомыми. – Ну, здравствуй, халхин-голец!

– Здравия желаю, товарищ генерал! («Да это же сам Жуков, теперь их командующий фронтом!» – уже не сомневался Иван, услышав про Халхин-гол).

– Вспоминаешь японскую-то?

– А как же! Первая моя война. А первую забыть трудно…

– Значит, опять вместе воюем. А почему не в шоферах?

– Сказали, здесь я нужнее. Прогоним немцев от Тулы, снова сяду за руль…

– Это верно. В Тулу немца не пускать! И молодёжь учить. Ту, что идёт сейчас к вам на пополнение, ещё необстрелянная…



– Много у вас халхин-гольцев? – спросил Жуков Терешкова, когда они пробирались по траншее к блиндажу командира полка.

– Было много – осталось мало, – с горечью отозвался тот. – Все они заслужили звания гвардейцев, товарищ командующий, как панфиловцы…



«Мы – нажали, они – побежали!»



Саша Кудрявцев, приехав в полк Ивана Чурилова, воспользовался моментом, пока полковые и медсанбатские медики решали, кого из раненых перевозить, а кто может добраться в санбат «своим ходом». Схватив пачку газет, он помчался в штаб полка спросить, где рота Ивана, а заодно передать газеты, о чём просил его почтальон, узнав, в какую часть идёт машина.

Нашёл Ивана быстро. Выдернув из кармана листок ещё пахнущей типографской краской дивизионной газеты, сунул его в руки ничего не понимающему приятелю:

– Что я тебе говорил?! Читай!

Саша не мог унять восторга, охватившего его в штабе медсанбата, когда он стал читать свежий номер дивизионной газеты «В бой за Родину!». На первой полосе газеты бросался в глаза заголовок статьи, набранный крупным шрифтом: «Мы – нажали, они – побежали!».

В передовице сообщалось, что войска генералов Рокоссовского, Конева, Лелюшенко, Кузнецова и других, оборонявшие подступы к столице нашей Родины, перешли в наступление…

– Пошли! Наши пошли вперёд, Ваня! Очередь за нами! Вот увидишь… Жуков не зря тогда приезжал! – не мог унять восторга Кудрявцев.

– Прощай! Меня ждут. Покажи газету своим, – махнул рукой Саша и побежал в санчасть полка.

Иван Чурилов только что сменился в дозоре и хотел прилечь, покимарить. В землянке было душно, накурено, но всё же теплее, чем в траншее: печка, хоть и подымливала, давала тепло – можно снять верхнюю одежду, рукавицы, расслабиться.

«А тут Саша с Уралмаша!» - вспомнил он шутливую кличку приятеля, которая за ним закрепилась ещё на формировании с чьей-то лёгкой руки. И улыбнулся. После встречи с приятелем сонливость прошла. Он присел на самодельную скамейку из досок от снарядного ящика и двух чурок возле лампы-коптилки, развернул газету. Прочитал внимательно передовую статью про наступление фронта, о которой с восторгом говорил Саша. Перевернул газету и стал с интересом читать информации, рассказывающие о бойцах-героях дивизии.



Без потерь



Младший лейтенант Гаников с четырьмя красноармейцами оборонял фланг роты. После артиллерийского обстрела наших позиций группа фашистов-автоматчиков до шестидесяти человек пошла в атаку. Бойцы подпустили врага на близкое расстояние и открыли по нему из ручного пулемёта и винтовок уничтожающий огонь.

Понеся потери убитыми и ранеными до 40-50-ти человек, остатки группы в панике разбежались.

С нашей стороны атака была отражена без единого ранения.



Не числом, а умением!



Старший сержант Кочегуров с четырьмя красноармейцами, будучи в боевом охранении под деревней Глухие Поляны, разгромил передовой отряд немцев в 20 человек, семь из них убил. Бойцами захвачено оружие и секретные документы. «Кочегуров, Кочегуров… Так ведь это из второй роты нашего батальона! – подумал Иван. – Не из Чанов ли? Там живут какие-то Кочегуровы, татары, приятели тёщи…». Он подкрутил фитиль керосинки, стал читать дальше.



В разведке



Турецкий Иван Иванович из разведовательного батальона, будучи в разведке в районе Кишкино, проявил умение и находчивость. Он один, действуя впереди своей группы, убил немецкого унтер-офицера, другого захватил в плен. Группа фашистов до 40 человек была разгромлена, оставив на поле боя убитыми и ранеными до 18 человек.



Штыком и гранатой



Красноармеец Фатеев гранатой уничтожил 2-х автоматчиков, замаскировавшихся в сарае.

Командир отделения Воронин, ведя разведку отделением, уничтожил группу фашистов. А другой, превосходивший разведгруппу отряд, обратил в бегство и захватил трофеи.



В неравной схватке



Младший лейтенант Постовой и командир орудия Бережной вели губительный огонь по танкам и пехоте противника. Немало трусливых головорезов нашли себе могилу на поле боя. В неравной схватке погибли эти доблестные воины, не прекращая огонь по врагу до последнего дыхания.



Подборка информаций о геройстве бойцов и командиров дивизии сибиряков заканчивалась таким любопытным случаем.



И пуля не дура!



Винтовочными выстрелами сбит в районе Селиваново самолёт «Хейнкель-111». Экипаж в количестве пяти человек взят в плен.



«Ну вот! – встрепенулся Иван. – А кое-кто не верил, когда я рассказал о бое Кости Хиромена с немецким «Юнкерсом!»

Он отложил газету на видное место – пусть почитают, прежде чем разделят на самокрутки. «Увижу Сашу, попрошу ещё привезти такую газету».



Письмо домой



«Физа, здравствуй. Как вы там без меня? Чуть случится передышка, только о вас и думаю. Вроде мы с тобой и поженились совсем недавно, каких-то семь лет прошло, а будто были рядом всю жизнь…

В последнем письме я вам писал из медсанбата, ну, что шоферю на санитарной машине. Недавно меня перевели в другую часть, поближе к передовой. Теперь я не шофёр, а красноармеец-стрелок. Уже побывал и в обороне, и в наступлении. У вас, наверно, настоящая зима. Здесь тоже крепко подморозило, перешли на зимнюю одежду.

Физа, а помнишь, мы с тобой в кино ходили – «Большая жизнь»? А потом за чаем обсуждали, что понравилось, спорили до полночи. Мама и дети ушли спать, а нам не хотелось… Я сейчас думаю, что это были, наверно, самые счастливые дни!

Конечно, Физа, я думаю не только о нас с тобой. Очень хотелось бы увидеть детей – Людочку, Витюшу, Вовочку… Помню, как летом посадил Витю в кабину, и мы помчались за село. А когда вернулись, он ни за что не хотел вылезать из машины, лепетал: «Ещё! Ещё!.. ».

Вовочка, конечно, пока бессмысленный младенец. А вот Людочка уже вся в тебя: серьёзная, рассудительная… Ещё бы! Через год пойдёт в школу!

Эх, как в сказке, хоть минут на пятнадцать – очутиться бы возле вас, обнять вас всех, а потом – хоть в бой!

Что тут у нас происходит, писать не могу, да ты сама читаешь газеты, радио у вас тоже есть… Да, тут Саша Кудрявцев привёз хорошие стихи в газете. Называются «Жди меня». Я тебе их потом перепишу. Прости, тревога…».



Иван схватил винтовку и выскочил из блиндажа, засовывая свёрнутый в спешке листок почтовой бумаги в нагрудный карман. В лицо ударила свежесть предрассветных морозных сумерек. Рядом вырос Абаскалов, словно ожидавший появления Ивана в траншее. По цепи полетели слова комбата: «Приготовиться к атаке!..».

– Ну, халхингольцы, ухнем! – то ли в шутку, то ли всерьёз подал голос Иннокентий.

– Или ухнем, или рухнем, – отозвался неузнаваемый в полумраке боец.

– Если ухнем – не рухнем! – заключил третий голос. – Автомат бы заместо винтовки, вот тогда дали бы фрицам жару! – посетовал Иннокентий. – А ты слышал, что говорил комдив на учениях? «Запомните бойцы: в рукопашной штык быстрее пули!» – ответил Иван. – А ему-то верить можно…

«Бей фашистов!»



Словно не желая поверить в приближающийся разгром-возмездие за учинённые зверства на тульской земле, гитлеровские вояки, понукаемые маньяком-фюрером, отчаянно-безнадёжно бросались в контратаки, не жалея снарядов, бомб и патронов. И всюду, куда бы ни сунулись их лязгающие и стреляющие на ходу Т-4, покрытые белой краской, с чёрной буквой «Г» на борту, завывающие пикировщики или пьяные, идущие в психическую атаку автоматчики, их встречал беспощадный губительный огонь.

Не раз и не два поднимались сибиряки в штыковую атаку.

Находясь в обороне, части 413-й перемалывали живую силу и технику врага. Только в последние дни ноября ими был разгромлен штаб крупной части, уничтожены большой склад боеприпасов, четыре артиллерийских и два зенитных орудия, пять автомашин с пехотой, две миномётные батареи и бронемашина…

Особенно горячим для дивизии Терешкова стал рубеж обороны на северном берегу реки Шат. Фашисты организовали танковую атаку под дымовой завесой. Но едва облако дыма стало редеть, бойцы дивизионной артиллерии открыли огонь и, уцелевшие от метких попаданий, немецкие танки стали разворачиваться и уходить назад.

Дважды пытался враг переправиться на участке дивизии и дважды получал отпор.

Части дивизии наращивали силы и сами шли в контратаки. 6-го декабря 1320-й полк по приказу командира дивизии выбил немцев из села Высокое, а утром 7-го декабря занял деревню Бежку.



– Ну что ж, Иван Владимирович, разреши поздравить нас с долгожданным праздником. Только что получена шифровка из штаба армии – переходим в наступление! Всей армией… Запад уже пошёл. Теперь – наш юг…

– Дата? – обрадовался сидевший за столиком полковник Ковригин.

Он положил ручку на стол, обернулся к комдиву, держащему в руках шифрограмму.

– Завтра. Надо срочно поставить в известность командиров полков. Вторые эшелоны тоже пусть будут наготове. Всё-таки, пойдём вперёд, а?..

– Вперёд, Алексей Дмитриевич! Только вперёд! – оживился начальник штаба. – Что я говорил?! С Жуковым долго в обороне не посидишь. Как тогда, на Халхин-Голе… Всё же он выбил резервы у Ставки. Один кавкорпус Белова с приданным ему усилением – целая армия! Так что – извини, господин Гудериан. Как говорили на Руси: «Незванный гость хуже татарина». Да нынешние-то татары давно не те, золотоордынские. Идут в бой рядом с русскими и воюют не хуже. А вот тевтонов мы били и будем бить – как на Чудском озере, как в Первую мировую, как в Гражданскую…

– Ну, на Чудском я не был, Иван Владимирович, опоздал родиться. А вот до нынешней войны имел с ними дело не только в мировую и Гражданскую, а ещё и испанскую захватил… Садись на телефон, а я пошёл в полки. С людьми обязательно надо встретиться.

В распахнувшуюся дверь избы, навстречу Терешкову, быстро вошёл Даниил Авдеевич Карпенков. Бригадный комиссар только что из политотдела армии и, конечно, о приказе командующего фронтом не мог не знать.

– Я – на минуту. Отметиться. Надо объехать части, проинформировать политруков. Пусть организуют беседы. Перед большим боем это очень важно…



– Это ты, капитан? Исаков, слушай приказ. Наступай двумя батальонами. Третий – резерв. Твой сосед слева – полк Петухова. Справа – 156-й НКВД.

– Товарищ генерал, у меня артиллерия…

– Не беспокойся, Исаков, – перебил командира полка Терешков. – Знаю. Подвоз снарядов обеспечим, я уже договорился с Леселидзе. Поддержит вас огнём и наш артполк. Командующий обещал несколько залпов «Марьи Ивановны». Но это в зависимости от обстановки. Как говорится, на бога надейся, а сам не плошай. Бей фашистов! Всё…

Исаков собрал командиров батальонов.

– Ну, други, набьём морду фрицам? Первому и второму батальонам ждать ракеты после артподготовки. Третий – во втором эшелоне. Готовность номер один. По местам!..



– Генерал Болдин, что у тебя? Опять заминка?

– Товарищ командующий! Немцы опередили! Идут в атаку, как на параде, наверно, заправились шнапсом. Опять «чернорубашечники» из особого полка…

– Ну, это их истерика. К тебе пришли миномёты, те, самые, что окрестили «катюшами»?

– Уже на месте. Только терешковцы их называют почему-то «Марьей Ивановной».

– Ну, что ж, Иван да Марья тоже хорошие русские имена, Иван Васильевич. – Жуков помедлил. – Вот что, командарм. Имей ввиду – план не меняется. Не топчись, как твой сосед справа. Белов уже подходит. Бей фашистов!



– Алексей Дмитриевич! Болдин. Как меня слышишь?.. Хорошо? Только что звонил командующий фронтом. Просил не затягивать. Белов уже на коне. Может нас обскакать. Шучу. Действуй, как предписано, и будь на связи. Вперёд!



Иннокентий Абаскалов и Иван Чурилов сидели в окопе. Только что их рота пулемётным и миномётным огнём отбила атаку фрицев, одетых в необычные чёрные мундиры с какими-то пиратскими нашивками в форме человеческого черепа. Немцы шли, почти не пригибаясь, и орали какую-то песню на своём непонятном лающем языке.

– Распелись, мать их за ноги, – ворчал Иннокентий, очищая винтовку от снега, поднятого взрывной волной упавшего невдалеке снаряда. – Скоро будете не петь, а орать «Гитлер капут!», когда ударим полком…

Абаскалов хотел ещё что-то сказать по поводу песен пьяных пехотинцев из полка «Великая Германия», но в этот миг над их головами в сторону врага со страшным, ещё неслыханным рёвом понеслись огненно-красные кометы.

– Пригнись! – заорал Иннокентий. – Башку снесёт!

– Снесёт фрицам! – крикнул в ухо земляку Иван. – Это поёт наша «Марья Ивановна»! Слышал о ней?..

Иван прочитал в газете, что на нашем фронте действует какое-то сверхмощное артиллерийское орудие, которое бойцы называют по разному: то «катюшей», то «марьей ивановной», но голос этой «певицы», как и Иннокентий, слышал впервые. Он был потрясён и только хотел сказать об этом товарищу – взвилась ракета, и парторг роты Базар Джамагалиев первым выскочил из окопа, увлекая за собой бойцов.

– Халхынголцы, вперёд! – прокричал он оказавшимся рядом Ивану и Иннокентию.

– Ура-а-а!.. Ура-а-а!.. – гремело от края и до края ринувшихся в атаку сибиряков.

– Ура-а-а!.. – кричали, что есть мочи, подбадривая себя и других, бегущих с винтовками наперевес, Иннокентий Абаскалов и Иван Чурилов.

– Вперёд, ребята! Вперё-ё-ё-д… – кричал им в спину с НП командир полка, кричал, зная, что они его уже не слышат, кричал, видя, что батальоны пошли в атаку, кричал, уверенный, что бойцы его полка не повернут обратно, как бы враг ни пытался их остановить…



У Малой Кожуховки



Деревня Малая Кожуховка стояла на левом берегу реки Деготня, притоке Упы, и по мощи обороны противника явно не соответствовала своему уменьшительному названию. Чтобы уничтожить этот опорный пункт, оказавшийся на пути к большому селу Ломинцеву, командир 413-й дивизии сосредоточил на главном направлении наступающих частей, наряду с батальонами своей дивизии, подразделения 156-го полка НКВД, а также вошедший в оперативное подчинение эскадрон 111-го кавполка 31-й кавалерийской дивизии.

Река Деготня, хотя и замёрзшая, была труднопреодолимым препятствием. Кирпичные одно- и двухэтажные дома прибрежной деревни немцы превратили в доты. Зная об этом из разведданных, Терешков решил наступать, охватывая её с трёх сторон. На острие атаки оказался 1320-й стрелковый полк.

Немцы, конечно, ждали атаки русских, постоянно освещая берег реки ракетами. Едва головной батальон выдвинулся к реке, начался артобстрел. Чтобы уйти от разящего миномётного огня, надо было двигаться на сближение с врагом.

– Приготовиться! – пронеслось по цепи. – Перебежками на сближение с врагом – вперёд! Ура!..

– Ура-а! – эхом отозвалось в морозном воздухе.

Цепь, то падая в снег, то вставая, неудержимо приближалась к окраине Кожуховки.

Вот уже умолкла вражеская артиллерия, подавленная огнём с флангов. Иван Чурилов и Иннокентий Абаскалов бежали рядом. К ним вскоре присоединился земляк-барабинец Алексей Лысак. Их отделение первым приблизилось к немецким окопам. Фашисты, не выдержав напора русских с трёх сторон, боясь окружения, отстреливаясь, драпали, что есть мочи к единственному оставшемуся не закрытому выходу из деревни.

Казалось, что преодолены уже все преграды на пути атакующих, как вдруг из окна кирпичного со сгоревшей крышей дома ударила автоматная очередь. Ивану обожгло плечо, но он по инерции, обогнав Абаскалова, влетел в распахнутую дверь и сшибся с немцем, который метнулся к выходу. Иван держал перед собой винтовку и немец с разгона напоролся на штык. Он держал перед собой ещё дымившийся автомат и в упор, сгоряча, успел разрядить остаток рожка в грудь Ивана…

Когда Иннокентий вбежал в дом, он увидел их, лежащих на полу лицом друг к другу. Иван сжимал в руках винтовку, словно боясь, что её отнимет враг. Немец, пронзённый штыком, выходящим острым концом со стороны спины, держал в руках автомат, упёртый стволом в грудь Ивана.

Когда Иннокентий склонился над земляком, Иван ещё дышал.

– Ваня, ты как? – тронул он плечо умирающего.

Иван поднял и уронил кисть руки:

– Кеша, догоняй наших… Кажется, отвоевался… Всё…



«И родные не узнают…»



Саша Кудрявцев ехал в полк Ивана Чурилова по вызову: забрать из полковой санчасти несколько раненых в недавнем бою. Зима была уже настоящая, не календарная. Ночью мело, образовывались снежные заносы. Кое-где наезженную прежде дорогу перегораживала искорёженная немецкая техника. Приходилось тормозить, объезжать, а то и вовсе останавливаться, доставать из салона лопату. Ездил он теперь с армейской «знаменитостью», медицинской сестрой Клавой Редькиной, о которой писала недавно армейская газета «Разгромим врага». Клава вынесла с поля боя за день тридцать раненых, причём, с оружием, сама была ранена, но продолжала оказывать медпомощь другим бойцам.

Как всегда, оказавшись в 1320-м, он побежал искать приятеля: передать ему свежие газеты, рассказать последние медсанбатские новости. Самое интересное – то, что он успел сам прочитать, он пометил химическим карандашом. Он хотел пристрастить Ивана к регулярному чтению, чтобы тот, как и он, был всегда в курсе событий. Ведь тогда и разговор получался интересней и хоть немного перебарывал тоску о доме, которая нет-нет да и одолевала в минуты затишья.

Он чуть не сбил с ног Иннокентия Абаскалова, когда влетел в одну из землянок его роты, обрадовался, что тот подскажет, где Иван Чурилов.

– Опоздал, землячок-сибирячок, – услышал он Кешены слова с оттенком то ли грусти, то ли равнодушия. – Вчера убит. На моих глазах. Под этой – то ли Малой, то ли Большой Кожуховкой… Там с ним ещё несколько бойцов осталось из роты. Даже похоронить не успели – шли и шли вперёд, пока не прошли Щёкино… В общем, как в той песне: «И родные не узнают, где могила твоя…», – криво усмехнулся Иннокентий.

Говорить было не о чем. Травить в беседе с Абаскаловым душу Саша не хотел. Вернувшись к машине, он сел за руль и долго, пока Клава, удивлённая его молчаливостью, не тронула плечо, смотрел сквозь ветровое стекло на неспешно кружащиеся, словно рой белых мух, снежинки. «Похоронить не успели…» - эти Кешины слова не уходили из мыслей Саши.



– Что ты сказал, Саша?! – узнав причину его внезапной молчаливости, вздрогнула Клава. – Райка теперь изревётся! Она ведь была влюблена в Ивана. Только не говорила ему. А мы все знали… Кроме, наверно, него. А, может, и он знал. Только обращался с ней, как с ребёнком. Ничего такого себе не позволял. Она об этом сама говорила, когда мы над ней подсмеивались. Да его и так видно было, какой есть. Эх, Иван Тихонович, Иван Тихонович!.. У него ведь трое детей осталось – мал-мала-меньше. Да что делать? Война…



Дорогой в медсанбат Саша вспомнил последнюю беседу с Иваном.

– Недавно мы отбили у фрицев деревушку, – рассказывал Иван, – ни одного целого дома! Всё сожгли дотла. А во дворах трупы стариков и детей… Ну, что убили взрослых, понятно. Видно, защищали дома. Ведь без дома зима – смерть. Ну, а ребятишек пристрелили за что? Так, попутно? Что это за нация? Что это за страшный народ, Саша?!.. Вот прочитал в газете, что ты прошлый раз привёз: изнасиловали четырнадцатилетних девчонок и пожилых женщин. Повесили мальчишку по подозрению, что он партизан…

– Ваня, что я тебе могу сказать. Им же внушают сверху, будто мы, русские, нелюди, низшая раса. А они – избранный, особый народ, которому позволено всё. Комиссар говорил, что их солдатам раздают даже какие-то памятки, мол, если убьёшь просто так любого русского, даже безоружного, отвечать за это ни перед кем не будешь.

– Так, видно, поэтому они расстреливают и сжигают заживо наших пленных? А? Ну тогда – в ответ – и нам такое должно быть позволено… А? Саша? Только как я буду в него стрелять, если он бросил винтовку и поднял руки? А?..

– В том-то и дело, Ваня, что не будешь стрелять в безоружного, если он не заслужил того. Из другого мы с тобой теста сделаны. Из русского! И нелюди не мы, а они, фашисты проклятые. А нелюдей, тех, кто не щадит ни старого, ни малого, будем бить до последнего! Как ты думаешь, Ваня?

– Будем бить, Саша. Или они нас, или мы их…