Когда состав трогался с места и становилось ясно, что на сегодня торг завершён, Юрка продолжал смотреть вслед ускоряющемуся поезду из кузова грузовика, пока тот не исчезал из вида. Как ему хотелось очутиться в одном из купе вместе с Людой! Сидеть у окна напротив друг друга, не спеша потягивать холодное пиво из откупоренных бутылок или, на худой конец, помешивать ложечкой сладкий чай в стаканах, принесённых проводницей. Смотреть вдвоём на бесконечно разматывающуюся степь за окном и уноситься прочь, в противоположном от их областного центра направлении.
На первый взгляд могло показаться, что юные предприниматели всегда действуют себе в убыток. Но ими руководила вовсе не мещанская жажда наживы. Во-первых, они торговали не своим собственным добром, а колхозным. А во-вторых, вырученного всегда хватало на один, а то и на два ящика дешёвого креплёного вина из ближайшего сельпо. Это и составляло их главную и единственную цель, особенно, если подходило воскресенье, день, когда от них не требовалось выходить на бахчу. Правда, по договорённости с бугром, ради лишнего заработка нередко все дружно отказывались от положенного выходного, если не чувствовали себя слишком усталыми, чего практически не случалось.
Самыми активными пособниками водителей оказались Леший и пара других умудрённых жизнью ребят, каким-то образом и Юрка угодил в их компанию. Видимо, им приглянулся не глупый, слегка малохольный парень, знакомый с понятиями дворовой шпаны, среди которой рос. Когда Гриня и Сашок открыли перед ними столь заманчивый способ заработка, возражений ни у кого не возникло. После первой удачной продажи оговорённая часть навара ушла в шофёрский карман, а пару закупленных на остальное ящиков тайком доставили в барак и рассредоточили бутылки по пологам. За ужином сообща отметили сегодняшний успех и, предусмотрительно прихватив разумный запас на дорожку, с весёлым настроением в полном составе дружно и бодро зашагали в посёлок. Они уже знали, что в клубе их ожидает кино и танцы по субботам, воскресеньям и средам. Сегодня, как по заказу, подвернулась среда.
Орденоносный бугор с гордостью хвалился, что его колхоз-миллионер поднялся исключительно на доходы от овцеводства, сбора томатов и арбузов. Правда, умолчал, что на здешних землях нашли следы нефтеносных пород и новое газовое месторождение, почему и дали авансом название посёлку Промысловка, хотя добыча еще не начиналась. Но это ребята уже знали без него. Местный клуб, он же кинотеатр, танцевальный зал, а в дневное время и библиотека, являлся убедительным свидетельством достижений колхозного строя. Юрка, однако, не понимал, чем же занимаются лишь изредка выходящие в поле всем скопом здешние жители-колхозники, если основной сбор урожая из года в год выполняет дешёвая рабсила в лице привозимых из города студентов. Может, и все здесь втихую приторговывали колхозным добром с общественных полей? Наверняка, кроме сообщённого водителями, имелись другие, более надёжные способы незаконной наживы. Но копаться в таких дебрях было сейчас выше Юркиного разумения.
На место прибыли уже затемно, сразу купили билеты на единственный сегодняшний вечерний показ уже всеми пересмотренного в городе итало-французского фильма, с большой вероятностью изрезанного здешним киномехаником.
Не стали испытывать судьбу и прочность контроля на входе в колхозный культурный центр, хотя каждому из ребят не составило бы труда пронести в брюках за поясом бутылку-другую. Благоразумно отошли подальше от одноэтажной модерновой постройки, где их заведомо не могли увидеть зоркие хранители местной морали, и прикончили принесённый резерв бормотухи, по-братски и по-сестрински поделив закуску в виде трёх плавленых сырков «Дружба» и нарезанной четвертушки серого хлеба из того же сельпо. Пару полулитровых пузырей решили оставить на случай непредвиденных обстоятельств и пронесли в клуб.
И тут на входе в обитель культуры возникла непредвиденная преграда. Борьба за нравственность юного поколения шла повсюду полным фронтом. Под странный запрет подпали не только джинсы, пока ещё редкостная контрабанда, распространяемая фарцовщиками, но и любые женские брюки, почему-то занесённые в одну категорию с идеологически недопустимыми мини-юбками. Юрка читал, что в Саудовской Аравии, к примеру, за ношение мужской одежды женщину могли и головы лишить, но у нас сходные требования, даже вовсе не сулящие нарушительницам столь суровой кары, выглядели не менее дико.
Только нашим героям и героиням после выпитого всё это было до лампочки. К тому же всего у двух девчонок обнаружилась непотребная в здешних краях одежда. И то: никаких иностранных джинсов или бесстыдно обтягивающих брючек – обычные треники. Не вступая в пререкания, вся женская половина солидарно отправилась за угол железобетонного барака культуры, строго-настрого наказав ребятам не ходить за ними. Гонимые предметы одежды в момент оказались сняты и тщательно завёрнуты в слегка помятую газету «Правда», совсем недавно скрывавшую прозрачный пакетик с закуской. Обе разоблачённые тут же обрели востребованную женственность, которая по нездоровому разумению захолустных чиновников скрывалась до того спортивным трико. Для восстановления необходимого приличия использовали, что подвернулось под руку и чем смогли поделиться подруги: вытянутую майку и длинную мужскую рубашку с рукавами, на которые здешний запрет не распространялся. Для принятия цивильного вида всего-то потребовалось натянуть их пониже.
Если спустя несколько десятилетий для пропуска в места сборищ, названных тусовками, стали использовать фейсконтроль и дресс-код, как можно было бы назвать те обязательные осмотры на входе в сельские клубы советского прошлого? Бдительные тётки у входных дверей покосились с подозрением на изменивших имидж недавних нарушительниц, но вторично придраться к ним уже не смогли, формальные требования оказались соблюдены.
Новое здание клуба представляло собой довольно авангардистскую стеклобетонную постройку, несколько опередившую своё время и потому диковинную для богом забытого села. Но кто ещё, кроме принудительно привезённой спасать урожай абитуры, смог бы оценить такой изыск? Одну из внутренних стен занимало мозаичное панно, запечатлевшее во весь рост колхозницу с острым серпом, а совсем рядом с опасным инструментом – защищённого скафандром и потому имеющего довольно спокойный вид космонавта. Чтобы не оставлять их наедине, авторы мозаики добавили третьим неопределённых занятий мужика, предположительно городского пролетария, руки которого сжимали нечто среднее между разводным ключом сантехника и отмычкой, какими пользуются некоторые потерянные для общества члены.
Танцы под перегруженные басами динамики уже начались. Две-три наиболее смелые уроженки села не самого юного возраста пытались привлечь к себе внимание многочисленных угрюмых особей мужского пола, тоже выглядевших старше своих лет, которые напротив неловко подпирали стену с мозаикой. Могло показаться, что эти не то парни, не то мужики сильно опасаются, как бы изображённая над ними мощная женщина не задействовала свой серп в любой момент. Отойти от греха подальше в сторону им почему-то в голову не приходило.
Местные очень недружественно встретили шумную ватагу чужаков, на которую теперь и пялились, позабыв про самозабвенно танцующих селянок. Среди пришлых городских ими в первую очередь высматривались девчонки посмазливее. Вскоре в клуб заявилась ещё более многочисленная орда, оказавшаяся бригадой такой же абитуры, занимавшейся по соседству сбором томатов. С девчонками у них чувствовался напряг, зато имелись желающие почесать кулаки. Среди прибывших нашлось немало знакомых, что сразу изменило тревожную обстановку. Потому Леший с согласия своих не замедлил символически поделиться с ними последними каплями сохранённого остатка в далёком от культуры туалете.
Видя теперь полный перевес чужаков, местные не решились на намеченную разборку. Впрочем, внушительный вид более многочисленных горожан, среди которых усматривались отслужившие в армии, предотвратил в дальнейшем все стычки, когда в клуб ходили уже без опаски в значительно меньшем количестве. К тому же со временем все вполне мирно перезнакомились с местными заводилами, которые уже прекрасно знали, где и у кого из колхозных бригадиров кто трудится. Прав оказался тот лохматый менестрель в ковбойской шляпе: «Мир победит, победит войну!»
Так что танцы быстро приняли массовый характер и обошлись без очень вероятных эксцессов. Напрыгавшись до одури в пляшущей толпе, Юрка непродуманно упустил Людмилу из вида перед самым началом фильма. Уже в темноте кинозала неожиданно для себя оказался в окружении более общительных подруг. Выпитое вино склонило его голову на приятно гладкое плечо одной из них, нисколько этому не возражавшей, так что действие картины большей частью не затронуло его сознания.
На обратном пути он никак не мог выдернуть Люду из плотной группы поющих девчонок, на их потеху выписывая ногами кренделя по пыльной дороге.
Полная луна заливала серебристым сиянием степь и белеющую дорогу впереди. Её забавная круглая рожица в оспинах воспринималась сейчас пьяно-озорной и компанейской. С ней дорога до стана показалось короче и веселее, хотя и так никто не грустил. Юрка даже забыл на время, что хотел бы оказаться рядом с нравившейся ему, но выбравшей общество подружек синеглазкой.
Последующими безлунными вечерами высоко над степью открывались такие дали и глубины, которых никогда не увидеть в городе, отделённом от неба заревом электрических огней. А тут стоило только взглянуть в эту головокружительную чернильную бездну, полную мерцающих звёзд, – и уже глаз ни за что не оторвать. Пытливый взгляд с любопытством и благоговением скользит от звезды к звезде и сами собой приходят мысли о вечности, о быстроте и ничтожестве человеческого существования на Земле, о вероятном Творце такого великолепия. Только молодость не хочет принимать очевидное, она считает только свою собственную жизнь самой главной ценностью даже на фоне далёких бесчисленных звёзд, только настоящий миг и важен для неё. О будущем она почти не думает.
После того как в определённый час вырубали движок, все могли расходиться по своим пологам, но таких оказывалось немного. На смену многоваттной лампочке Ильича зажигались две-три керосиновые в закопчённых стеклах на струганном рубанком столе под навесом. Их тусклого света вполне доставало для желающих перекинуться в подкидного дурака на погоны. Если же ребята затевали буру или покер уже без девчонок, то либо на спички, либо на мизерные символические ставки в счёт будущего заработка, чтоб никому и проиграть не показалось обидным. Находились и шахматисты, не дававшие пылиться доске с деревянными фигурками.
Но главное: под радио Монте-Карло на средних волнах транзисторного приёмника на батарейках, либо на длинных уже под румынскую и польскую музыкальные станции (поскольку других тут не ловилось) начинались спонтанные танцы. Выхваченная из темени окружающей ночи площадка под соломенным навесом воспринималась уже вполне уютным, почти родным местом. Все забывали, что до дома более сотни километров. Чтобы окончательно сойти за декорацию салуна из гэдээровских вестернов с югославским индейцем Гойко Митичем, не хватало только деревянного пивного бочонка с краником в придачу к сиротливо пустовавшим на столах алюминиевым кружкам. Вот только печка для готовки из кирпичей, грубо обмазанных глиной без побелки, сильно портила вид почти киношно-ковбойской обстановки.
Редкие парочки, возникавшие в ходе этих танцев, иногда уходили прочь в темноту, чтобы вернуться через некоторое время почему-то уже нередко на расстоянии друг от друга. Если Люда попадалась Юре на глаза, он приглашал её потанцевать. Но, в отличие от своих более раскованных подруг, она ни разу не дала ему повода попытаться увести её подальше в тёмную степь, а он сам никак не мог на такое решиться.
Нередко на таких стихийных танцах появлялся Леший со своей блондинкой. Сохраняя на лице неизменную рассеянную улыбку, она держалась особняком ото всех, будто воображала себя реальной принцессой. Остальные девчонки с самого начала, не сговариваясь, сторонились подругу неофициального вожака их случайного коллектива. Правда, до полного бойкота дело не доходило. Но кто разберёт этих девчонок? Юрка в такие передряги влезать не собирался. Впрочем, если бы он внимательнее следил за происходящим вокруг, то давно убедился бы, что и у других доставало проблем и разборок.
Как-то вечером после условного отбоя у Лешего произошла громкая размолвка со своей подружкой, после чего она долго потихоньку всхлипывала, никому не видимая, в крайнем пологе у стенки.
Валера бродил по бараку в хилом умирающем свете ещё не погашенной керосиновой лампы, в сердцах бормоча одно и тоже: «Да что же такое, ё-моё?!» Видно, искал кого-то поделиться или спросить совета и наверняка посчитал бы Юрку самым подходящим для этого. Потому Юрий постарался не попасться ему на глаза.
В конце концов Леший испил на кухне чифиря с посочувствовавшим ему Гриней. Они загасили лампу и ещё минут двадцать не давали уснуть притихшей публике, горланя снаружи на два хрипловатых голоса любимую песню Григория: «Он или дурак, или не знает, что такое женщина в кровати…» А когда позже Гриня по своему обыкновению укатил на «ЗИЛе», Валера завалился спать на пустовавшее место в шоферском пологе.
И всё-таки однажды поздним вечером Юрий решился «взять быка за рога». Он чувствовал, что дальше так продолжаться не может. Ему казалось, остальные парни и девушки давно пересмеиваются над ним за спиной, хотя ничего не говорят открыто. О том, что кто-то со стороны мог даже позавидовать едва наметившемуся между ним и Людой, он и представить не мог. То, что Юрка выделял её среди всех девчонок, норовил лишний раз оказаться рядом, а то и наедине, давно ни для кого не представляло секрета. Он и не думал ни от кого таиться. Даже её редкие, как бы сдерживаемые, ответные взгляды не могли оставаться не замеченными другими. Он не подозревал, что подружки корят Люду и советуют поскорее оставить свою подчёркнутую холодность.
В этот раз Юрий мягко, но настойчиво, приобняв за плечи, увёл девушку в темноту, прочь от танцующих и сидящих вокруг транзистора.
Ночь выдалась особо тёмной без луны, закрытой сегодня пришедшими с севера плотными тучами. Поговаривали, где-то в степи появились волки, нападавшие на отары овец. И хотя Юра не расставался с перочинным ножом в кармане (не столь уж грозным, но всё же оружием), слишком удаляться с девушкой от полевого стана не осмелился. Она доверчиво шла рядом, не снимая его руки со своего плеча, но и не делая никаких попыток к сближению.
Когда он посчитал, что отошли достаточно, осторожно развернул спутницу к себе и попытался разглядеть в темноте её лицо с помощью далёкого слабого огонька на оставленном островке безопасности. Уже обе его руки легли на её плечи, пальцы несмело, но всё настойчивее поглаживали не прикрытую платьем нежную кожу. За то время, что они шли сюда, ни он, ни она не перекинулись ни словом. И опять ему пришло в голову, что надо немедленно что-то сделать, что кто-то со стороны следит за ним, как бы с укором покачивая головой. Он притянул её и, нагнувшись, попытался поцеловать в едва угадываемые в темноте губы. Получилось очень неудачно: мазнул своим ртом по её щеке прежде, чем нашёл то, что искал. Её сжатые холодные губы не ответили, он усилил натиск, опять подозревая, что делает всё неправильно. Поцеловал сам, ещё, затем сильнее прижался приоткрытым ртом и замер так, пока хватило воздуха.
Всё же, отстранившись после, ощутил некоторое облегчение. С трудом подавил внезапный порыв задать глупый вопрос, хорошо ли ей. Представилось, такое могло показаться Люде полным идиотизмом.
– Наверное, я глупая. Зачем я с тобой только пошла? – вдруг посетовала девушка, похоже, обращаясь к себе самой. – Знаешь… Сашок, он… целуется намного лучше тебя…
Юрку словно ударили под дых. Если бы у него имелось хоть немного опыта в таких делах и будь он чуть наблюдательнее, то сразу бы догадался, что Людмила столь же неискушённа и наивна, как и он сам. Любая более умудрённая в отношениях с парнями на её месте быстро бы раскусила Юрку и сочла за радость сделаться его наставницей, хотя бы в поцелуях. Он даже не подумал, что таким неуклюжим способом отчаявшаяся девчонка попыталась вызвать в нём ревность, понудить к более решительным действиям. Впрочем, кто знает, что ещё она могла думать? После таких слов Юрка обозвал её про себя глупёнышем и куклой, отступил ещё на один шаг, испытывая досаду и разочарование.
В их отряде было всего два Александра, но Сашком называли только молодого водителя грузового «ГАЗона». Уязвлённый Юрка пытался найти подходящий ответ, но лишь бессильно сжимал и разжимал кулаки.
– Юра, пойдём же, ну? Чего стоять… – проявила она на этот раз инициативу первой.
Юрке показалось, что произнести его имя ей удалось только после некоторого усилия. И, пока он обдумывал, как поступить дальше, Люда одна двинулась назад на манящий огонёк, собиравшийся вот-вот погаснуть.
Когда следующими вечерами она у него на глазах начинала танцевать в обнимку с другими, деланно не обращая на него ни малейшего внимания, улыбаясь и смеясь, Юрке становилось обидно и тяжело. Может, Людмила желала вызвать его на скандал, может, набивала себе цену, отчаянно пыталась обратить на себя его внимание? Никаких сцен ревности он устраивать не стал, посчитал это заведомой глупостью.
Не желая больше её видеть, он разбудил уже заснувшего приятеля, с которым делил полог. Отойдя подальше в степь, они из горлышка по очереди уговорили бутылку креплёного вина, которую Юрка заначил с последней продажи арбузов.
– Поссорились, что ли? – понимающе предположил ещё сонный сосед по пологу, доставая две сигареты и зажигалку.
Юрка благодарно кивнул – даже такая закуска сейчас показалась очень кстати.
– Помиритесь? – не отставал приятель между затяжками, чувствуя себя обязанным за внезапное угощение.
– Не знаю, вряд ли… – неприятную тему хотелось поскорее закрыть.
– Да брось ты, может, ещё наладится… В конце концов, свет клином на ней не сошёлся, сам знаешь. Женщины – те же трамваи: одна ушла, другая придёт! – попытался избитым сравнением подбодрить неугомонный сосед.
Но Юрка не нуждался в подобных утешениях. Тоже нашёлся ещё один знаток сердечных дел, иди тогда работать в кардиологи! Его не отпускала обида, он мысленно спрашивал неизвестно у кого: почему так несправедливо и глупо устроена жизнь? Какой смысл в этой суете, в не нужных никому и ни для кого не важных, кроме него самого, сопливых переживаниях? Может, он не такой, как все? Мысли о собственной исключительности приходили Юрию в голову не впервые. Но что могло бы их подтвердить? Его поступление в вуз? Таких тысячи, десятки тысяч, если не больше. Запойное чтение книг и научно-популярных журналов под партой, вместо того, чтобы слушать учителей? Может, у него есть какое-то скрытое пока особое предназначение и ему суждено свершить что-то яркое и необычное в будущем? Далеко не факт. Как можно в такое поверить, если даже сейчас с Людой ничего не получилось и он выставил себя полнейшим дураком?
Потом, устроившись в обнаруженной неподалёку соломенной скирде, они травили друг другу известные обоим анекдоты. Юрка делал это с отчаянием, выговаривая заведомо смешное, но навязчивые мысли о Люде не давали ему веселиться. Сосед чувствовал его настроение. Курить больше не решались – сухой соломе хватило бы искры. Так и не заметили, как заснули в сотне метров от притихшего полевого стана.
Правда, задремать Юре долго не удавалось: высушенные стебли щекотали шею, кололи руки, почти у самого уха шебуршились какие-то неизвестные насекомые. А ну как укусят? И когда уже заснул, то привиделось, будто из глубины скирды, с пугающим шорохом к нему выползла полуметровая гадина и укусила его прямо в грудь, в область сердца. В ужасе он действительно что-то отбросил с лица и дико заорал, до смерти напугав давно спящего приятеля. Разметав солому, выскочил из скирды и стремглав бросился к бараку. Только уже по дороге понял, что спросонья отшвыривал собственную затёкшую руку.
Кто-то попался навстречу, что-то встревожено спросил у него. Видимо, остальные давно разошлись на ночлег. Он только отмахнулся от встречного, ничего не понимающий испуганный сосед следовал по пятам. На ощупь добрался в темноте до нужного полога, даже не стал раздеваться, жёсткие соломинки продолжали раздражать тело, вызывая неодолимое желание почесаться сразу во многих местах. Залезшему следом товарищу только шёпотом пояснил – змея почудилась. Вопросов не последовало. На этот раз удалось быстро заснуть. Снова привиделись знакомые глаза, против воли напоминавшие песню о Карелии, в которой никогда не был и вряд ли туда попадёт:
…Будут сниться с этих пор
Остроконечных елей ресницы
Над голубыми глазами озер.
Он до сих пор не разобрался в меняющихся от освещения и настроения оттенках Людмилиных глаз: то ли голубовато-синие, то ли сине-голубые… Но пляшущие в них наяву или только в его воображении искорки не давали Юрке покоя. Одно это он лишь и вспомнил утром, разбуженный привычно затарахтевшим на заре мотором «ЗИЛка».
Он ещё не знал, что единственное лекарство от наваждения васильковых глаз – другие женские глаза: зелёные, серые, чайные, чёрные, любые. Их почти так же много, как звёзд над степью, ну, может, чуть поменьше, но они ждут его впереди, обещая нечто головокружительное.
А если бы даже знал, то не мог ещё забыть синие озерца Людиных глаз. Зато ощущение избытка собственных сил и благоговение перед огромностью загадочного мира уже сейчас было в нём, их никому не отнять. Неповторимый дар быстро проходящей юности…
С Людой они потом не то чтобы совсем не разговаривали, но и вернуть прежнее никто из них не пытался.
– Привет! – бодро говорил он ей, увидев по утрам. Тут же отводил глаза и пробовал убедить себя снова и снова, что вовсе она ему не нужна!
– Привет! – с видимым равнодушием соглашалась Люда как ни в чём не бывало, но при этом старательно не смотрела на него.
Исчезла какая-то скрытая значимость и приязнь между ними в словах, взглядах, даже в молчании. Это заметили все. Он малодушно не собирался раз и навсегда выяснить, как она к нему относится, ложно опасаясь дать повод для насмешек Люды и её подруг.
Через несколько дней зарядил монотонный дождь. Все оставались под добротной крышей полевого стана. Пришлось доставать прихваченные из дома тёплые вещи. От завтрака до обеда, затем до ужина с отбоем играли в карты, искали чего бы почитать или вообще ничего не делали. Даже водила Гриня после привычного чифиря не срывался больше в неизвестность на «ЗИЛке», а мирно храпел ночами в своём пологе.
Когда у хлябей небесных выдалась передышка, бугор отправил ребят в поле, где им пришлось только месить грязь – арбузов на бахчах почти уже не осталось.
Юрка вместе со всеми остро чувствовал то, что с лаконичной точностью выразил Валера Леший, давно помирившийся со своей блондинкой:
– Пора на фиг валить отсюда!
Впереди ждала новая студенческая жизнь, которой всем с нетерпением хотелось попробовать. Некоторых отчислят, кто-то отстанет, взяв академический отпуск, остальные, включая тех, кто попереженится за годы учёбы, дождутся вожделенных дипломов. Вскоре каждый получил расчёт за ударный труд от бригадира и громадный арбуз на дорогу. А потом постепенно и всё остальное.
На первый взгляд могло показаться, что юные предприниматели всегда действуют себе в убыток. Но ими руководила вовсе не мещанская жажда наживы. Во-первых, они торговали не своим собственным добром, а колхозным. А во-вторых, вырученного всегда хватало на один, а то и на два ящика дешёвого креплёного вина из ближайшего сельпо. Это и составляло их главную и единственную цель, особенно, если подходило воскресенье, день, когда от них не требовалось выходить на бахчу. Правда, по договорённости с бугром, ради лишнего заработка нередко все дружно отказывались от положенного выходного, если не чувствовали себя слишком усталыми, чего практически не случалось.
Самыми активными пособниками водителей оказались Леший и пара других умудрённых жизнью ребят, каким-то образом и Юрка угодил в их компанию. Видимо, им приглянулся не глупый, слегка малохольный парень, знакомый с понятиями дворовой шпаны, среди которой рос. Когда Гриня и Сашок открыли перед ними столь заманчивый способ заработка, возражений ни у кого не возникло. После первой удачной продажи оговорённая часть навара ушла в шофёрский карман, а пару закупленных на остальное ящиков тайком доставили в барак и рассредоточили бутылки по пологам. За ужином сообща отметили сегодняшний успех и, предусмотрительно прихватив разумный запас на дорожку, с весёлым настроением в полном составе дружно и бодро зашагали в посёлок. Они уже знали, что в клубе их ожидает кино и танцы по субботам, воскресеньям и средам. Сегодня, как по заказу, подвернулась среда.
Орденоносный бугор с гордостью хвалился, что его колхоз-миллионер поднялся исключительно на доходы от овцеводства, сбора томатов и арбузов. Правда, умолчал, что на здешних землях нашли следы нефтеносных пород и новое газовое месторождение, почему и дали авансом название посёлку Промысловка, хотя добыча еще не начиналась. Но это ребята уже знали без него. Местный клуб, он же кинотеатр, танцевальный зал, а в дневное время и библиотека, являлся убедительным свидетельством достижений колхозного строя. Юрка, однако, не понимал, чем же занимаются лишь изредка выходящие в поле всем скопом здешние жители-колхозники, если основной сбор урожая из года в год выполняет дешёвая рабсила в лице привозимых из города студентов. Может, и все здесь втихую приторговывали колхозным добром с общественных полей? Наверняка, кроме сообщённого водителями, имелись другие, более надёжные способы незаконной наживы. Но копаться в таких дебрях было сейчас выше Юркиного разумения.
На место прибыли уже затемно, сразу купили билеты на единственный сегодняшний вечерний показ уже всеми пересмотренного в городе итало-французского фильма, с большой вероятностью изрезанного здешним киномехаником.
Не стали испытывать судьбу и прочность контроля на входе в колхозный культурный центр, хотя каждому из ребят не составило бы труда пронести в брюках за поясом бутылку-другую. Благоразумно отошли подальше от одноэтажной модерновой постройки, где их заведомо не могли увидеть зоркие хранители местной морали, и прикончили принесённый резерв бормотухи, по-братски и по-сестрински поделив закуску в виде трёх плавленых сырков «Дружба» и нарезанной четвертушки серого хлеба из того же сельпо. Пару полулитровых пузырей решили оставить на случай непредвиденных обстоятельств и пронесли в клуб.
И тут на входе в обитель культуры возникла непредвиденная преграда. Борьба за нравственность юного поколения шла повсюду полным фронтом. Под странный запрет подпали не только джинсы, пока ещё редкостная контрабанда, распространяемая фарцовщиками, но и любые женские брюки, почему-то занесённые в одну категорию с идеологически недопустимыми мини-юбками. Юрка читал, что в Саудовской Аравии, к примеру, за ношение мужской одежды женщину могли и головы лишить, но у нас сходные требования, даже вовсе не сулящие нарушительницам столь суровой кары, выглядели не менее дико.
Только нашим героям и героиням после выпитого всё это было до лампочки. К тому же всего у двух девчонок обнаружилась непотребная в здешних краях одежда. И то: никаких иностранных джинсов или бесстыдно обтягивающих брючек – обычные треники. Не вступая в пререкания, вся женская половина солидарно отправилась за угол железобетонного барака культуры, строго-настрого наказав ребятам не ходить за ними. Гонимые предметы одежды в момент оказались сняты и тщательно завёрнуты в слегка помятую газету «Правда», совсем недавно скрывавшую прозрачный пакетик с закуской. Обе разоблачённые тут же обрели востребованную женственность, которая по нездоровому разумению захолустных чиновников скрывалась до того спортивным трико. Для восстановления необходимого приличия использовали, что подвернулось под руку и чем смогли поделиться подруги: вытянутую майку и длинную мужскую рубашку с рукавами, на которые здешний запрет не распространялся. Для принятия цивильного вида всего-то потребовалось натянуть их пониже.
Если спустя несколько десятилетий для пропуска в места сборищ, названных тусовками, стали использовать фейсконтроль и дресс-код, как можно было бы назвать те обязательные осмотры на входе в сельские клубы советского прошлого? Бдительные тётки у входных дверей покосились с подозрением на изменивших имидж недавних нарушительниц, но вторично придраться к ним уже не смогли, формальные требования оказались соблюдены.
Новое здание клуба представляло собой довольно авангардистскую стеклобетонную постройку, несколько опередившую своё время и потому диковинную для богом забытого села. Но кто ещё, кроме принудительно привезённой спасать урожай абитуры, смог бы оценить такой изыск? Одну из внутренних стен занимало мозаичное панно, запечатлевшее во весь рост колхозницу с острым серпом, а совсем рядом с опасным инструментом – защищённого скафандром и потому имеющего довольно спокойный вид космонавта. Чтобы не оставлять их наедине, авторы мозаики добавили третьим неопределённых занятий мужика, предположительно городского пролетария, руки которого сжимали нечто среднее между разводным ключом сантехника и отмычкой, какими пользуются некоторые потерянные для общества члены.
Танцы под перегруженные басами динамики уже начались. Две-три наиболее смелые уроженки села не самого юного возраста пытались привлечь к себе внимание многочисленных угрюмых особей мужского пола, тоже выглядевших старше своих лет, которые напротив неловко подпирали стену с мозаикой. Могло показаться, что эти не то парни, не то мужики сильно опасаются, как бы изображённая над ними мощная женщина не задействовала свой серп в любой момент. Отойти от греха подальше в сторону им почему-то в голову не приходило.
Местные очень недружественно встретили шумную ватагу чужаков, на которую теперь и пялились, позабыв про самозабвенно танцующих селянок. Среди пришлых городских ими в первую очередь высматривались девчонки посмазливее. Вскоре в клуб заявилась ещё более многочисленная орда, оказавшаяся бригадой такой же абитуры, занимавшейся по соседству сбором томатов. С девчонками у них чувствовался напряг, зато имелись желающие почесать кулаки. Среди прибывших нашлось немало знакомых, что сразу изменило тревожную обстановку. Потому Леший с согласия своих не замедлил символически поделиться с ними последними каплями сохранённого остатка в далёком от культуры туалете.
Видя теперь полный перевес чужаков, местные не решились на намеченную разборку. Впрочем, внушительный вид более многочисленных горожан, среди которых усматривались отслужившие в армии, предотвратил в дальнейшем все стычки, когда в клуб ходили уже без опаски в значительно меньшем количестве. К тому же со временем все вполне мирно перезнакомились с местными заводилами, которые уже прекрасно знали, где и у кого из колхозных бригадиров кто трудится. Прав оказался тот лохматый менестрель в ковбойской шляпе: «Мир победит, победит войну!»
Так что танцы быстро приняли массовый характер и обошлись без очень вероятных эксцессов. Напрыгавшись до одури в пляшущей толпе, Юрка непродуманно упустил Людмилу из вида перед самым началом фильма. Уже в темноте кинозала неожиданно для себя оказался в окружении более общительных подруг. Выпитое вино склонило его голову на приятно гладкое плечо одной из них, нисколько этому не возражавшей, так что действие картины большей частью не затронуло его сознания.
На обратном пути он никак не мог выдернуть Люду из плотной группы поющих девчонок, на их потеху выписывая ногами кренделя по пыльной дороге.
Полная луна заливала серебристым сиянием степь и белеющую дорогу впереди. Её забавная круглая рожица в оспинах воспринималась сейчас пьяно-озорной и компанейской. С ней дорога до стана показалось короче и веселее, хотя и так никто не грустил. Юрка даже забыл на время, что хотел бы оказаться рядом с нравившейся ему, но выбравшей общество подружек синеглазкой.
Последующими безлунными вечерами высоко над степью открывались такие дали и глубины, которых никогда не увидеть в городе, отделённом от неба заревом электрических огней. А тут стоило только взглянуть в эту головокружительную чернильную бездну, полную мерцающих звёзд, – и уже глаз ни за что не оторвать. Пытливый взгляд с любопытством и благоговением скользит от звезды к звезде и сами собой приходят мысли о вечности, о быстроте и ничтожестве человеческого существования на Земле, о вероятном Творце такого великолепия. Только молодость не хочет принимать очевидное, она считает только свою собственную жизнь самой главной ценностью даже на фоне далёких бесчисленных звёзд, только настоящий миг и важен для неё. О будущем она почти не думает.
После того как в определённый час вырубали движок, все могли расходиться по своим пологам, но таких оказывалось немного. На смену многоваттной лампочке Ильича зажигались две-три керосиновые в закопчённых стеклах на струганном рубанком столе под навесом. Их тусклого света вполне доставало для желающих перекинуться в подкидного дурака на погоны. Если же ребята затевали буру или покер уже без девчонок, то либо на спички, либо на мизерные символические ставки в счёт будущего заработка, чтоб никому и проиграть не показалось обидным. Находились и шахматисты, не дававшие пылиться доске с деревянными фигурками.
Но главное: под радио Монте-Карло на средних волнах транзисторного приёмника на батарейках, либо на длинных уже под румынскую и польскую музыкальные станции (поскольку других тут не ловилось) начинались спонтанные танцы. Выхваченная из темени окружающей ночи площадка под соломенным навесом воспринималась уже вполне уютным, почти родным местом. Все забывали, что до дома более сотни километров. Чтобы окончательно сойти за декорацию салуна из гэдээровских вестернов с югославским индейцем Гойко Митичем, не хватало только деревянного пивного бочонка с краником в придачу к сиротливо пустовавшим на столах алюминиевым кружкам. Вот только печка для готовки из кирпичей, грубо обмазанных глиной без побелки, сильно портила вид почти киношно-ковбойской обстановки.
Редкие парочки, возникавшие в ходе этих танцев, иногда уходили прочь в темноту, чтобы вернуться через некоторое время почему-то уже нередко на расстоянии друг от друга. Если Люда попадалась Юре на глаза, он приглашал её потанцевать. Но, в отличие от своих более раскованных подруг, она ни разу не дала ему повода попытаться увести её подальше в тёмную степь, а он сам никак не мог на такое решиться.
Нередко на таких стихийных танцах появлялся Леший со своей блондинкой. Сохраняя на лице неизменную рассеянную улыбку, она держалась особняком ото всех, будто воображала себя реальной принцессой. Остальные девчонки с самого начала, не сговариваясь, сторонились подругу неофициального вожака их случайного коллектива. Правда, до полного бойкота дело не доходило. Но кто разберёт этих девчонок? Юрка в такие передряги влезать не собирался. Впрочем, если бы он внимательнее следил за происходящим вокруг, то давно убедился бы, что и у других доставало проблем и разборок.
Как-то вечером после условного отбоя у Лешего произошла громкая размолвка со своей подружкой, после чего она долго потихоньку всхлипывала, никому не видимая, в крайнем пологе у стенки.
Валера бродил по бараку в хилом умирающем свете ещё не погашенной керосиновой лампы, в сердцах бормоча одно и тоже: «Да что же такое, ё-моё?!» Видно, искал кого-то поделиться или спросить совета и наверняка посчитал бы Юрку самым подходящим для этого. Потому Юрий постарался не попасться ему на глаза.
В конце концов Леший испил на кухне чифиря с посочувствовавшим ему Гриней. Они загасили лампу и ещё минут двадцать не давали уснуть притихшей публике, горланя снаружи на два хрипловатых голоса любимую песню Григория: «Он или дурак, или не знает, что такое женщина в кровати…» А когда позже Гриня по своему обыкновению укатил на «ЗИЛе», Валера завалился спать на пустовавшее место в шоферском пологе.
И всё-таки однажды поздним вечером Юрий решился «взять быка за рога». Он чувствовал, что дальше так продолжаться не может. Ему казалось, остальные парни и девушки давно пересмеиваются над ним за спиной, хотя ничего не говорят открыто. О том, что кто-то со стороны мог даже позавидовать едва наметившемуся между ним и Людой, он и представить не мог. То, что Юрка выделял её среди всех девчонок, норовил лишний раз оказаться рядом, а то и наедине, давно ни для кого не представляло секрета. Он и не думал ни от кого таиться. Даже её редкие, как бы сдерживаемые, ответные взгляды не могли оставаться не замеченными другими. Он не подозревал, что подружки корят Люду и советуют поскорее оставить свою подчёркнутую холодность.
В этот раз Юрий мягко, но настойчиво, приобняв за плечи, увёл девушку в темноту, прочь от танцующих и сидящих вокруг транзистора.
Ночь выдалась особо тёмной без луны, закрытой сегодня пришедшими с севера плотными тучами. Поговаривали, где-то в степи появились волки, нападавшие на отары овец. И хотя Юра не расставался с перочинным ножом в кармане (не столь уж грозным, но всё же оружием), слишком удаляться с девушкой от полевого стана не осмелился. Она доверчиво шла рядом, не снимая его руки со своего плеча, но и не делая никаких попыток к сближению.
Когда он посчитал, что отошли достаточно, осторожно развернул спутницу к себе и попытался разглядеть в темноте её лицо с помощью далёкого слабого огонька на оставленном островке безопасности. Уже обе его руки легли на её плечи, пальцы несмело, но всё настойчивее поглаживали не прикрытую платьем нежную кожу. За то время, что они шли сюда, ни он, ни она не перекинулись ни словом. И опять ему пришло в голову, что надо немедленно что-то сделать, что кто-то со стороны следит за ним, как бы с укором покачивая головой. Он притянул её и, нагнувшись, попытался поцеловать в едва угадываемые в темноте губы. Получилось очень неудачно: мазнул своим ртом по её щеке прежде, чем нашёл то, что искал. Её сжатые холодные губы не ответили, он усилил натиск, опять подозревая, что делает всё неправильно. Поцеловал сам, ещё, затем сильнее прижался приоткрытым ртом и замер так, пока хватило воздуха.
Всё же, отстранившись после, ощутил некоторое облегчение. С трудом подавил внезапный порыв задать глупый вопрос, хорошо ли ей. Представилось, такое могло показаться Люде полным идиотизмом.
– Наверное, я глупая. Зачем я с тобой только пошла? – вдруг посетовала девушка, похоже, обращаясь к себе самой. – Знаешь… Сашок, он… целуется намного лучше тебя…
Юрку словно ударили под дых. Если бы у него имелось хоть немного опыта в таких делах и будь он чуть наблюдательнее, то сразу бы догадался, что Людмила столь же неискушённа и наивна, как и он сам. Любая более умудрённая в отношениях с парнями на её месте быстро бы раскусила Юрку и сочла за радость сделаться его наставницей, хотя бы в поцелуях. Он даже не подумал, что таким неуклюжим способом отчаявшаяся девчонка попыталась вызвать в нём ревность, понудить к более решительным действиям. Впрочем, кто знает, что ещё она могла думать? После таких слов Юрка обозвал её про себя глупёнышем и куклой, отступил ещё на один шаг, испытывая досаду и разочарование.
В их отряде было всего два Александра, но Сашком называли только молодого водителя грузового «ГАЗона». Уязвлённый Юрка пытался найти подходящий ответ, но лишь бессильно сжимал и разжимал кулаки.
– Юра, пойдём же, ну? Чего стоять… – проявила она на этот раз инициативу первой.
Юрке показалось, что произнести его имя ей удалось только после некоторого усилия. И, пока он обдумывал, как поступить дальше, Люда одна двинулась назад на манящий огонёк, собиравшийся вот-вот погаснуть.
Когда следующими вечерами она у него на глазах начинала танцевать в обнимку с другими, деланно не обращая на него ни малейшего внимания, улыбаясь и смеясь, Юрке становилось обидно и тяжело. Может, Людмила желала вызвать его на скандал, может, набивала себе цену, отчаянно пыталась обратить на себя его внимание? Никаких сцен ревности он устраивать не стал, посчитал это заведомой глупостью.
Не желая больше её видеть, он разбудил уже заснувшего приятеля, с которым делил полог. Отойдя подальше в степь, они из горлышка по очереди уговорили бутылку креплёного вина, которую Юрка заначил с последней продажи арбузов.
– Поссорились, что ли? – понимающе предположил ещё сонный сосед по пологу, доставая две сигареты и зажигалку.
Юрка благодарно кивнул – даже такая закуска сейчас показалась очень кстати.
– Помиритесь? – не отставал приятель между затяжками, чувствуя себя обязанным за внезапное угощение.
– Не знаю, вряд ли… – неприятную тему хотелось поскорее закрыть.
– Да брось ты, может, ещё наладится… В конце концов, свет клином на ней не сошёлся, сам знаешь. Женщины – те же трамваи: одна ушла, другая придёт! – попытался избитым сравнением подбодрить неугомонный сосед.
Но Юрка не нуждался в подобных утешениях. Тоже нашёлся ещё один знаток сердечных дел, иди тогда работать в кардиологи! Его не отпускала обида, он мысленно спрашивал неизвестно у кого: почему так несправедливо и глупо устроена жизнь? Какой смысл в этой суете, в не нужных никому и ни для кого не важных, кроме него самого, сопливых переживаниях? Может, он не такой, как все? Мысли о собственной исключительности приходили Юрию в голову не впервые. Но что могло бы их подтвердить? Его поступление в вуз? Таких тысячи, десятки тысяч, если не больше. Запойное чтение книг и научно-популярных журналов под партой, вместо того, чтобы слушать учителей? Может, у него есть какое-то скрытое пока особое предназначение и ему суждено свершить что-то яркое и необычное в будущем? Далеко не факт. Как можно в такое поверить, если даже сейчас с Людой ничего не получилось и он выставил себя полнейшим дураком?
Потом, устроившись в обнаруженной неподалёку соломенной скирде, они травили друг другу известные обоим анекдоты. Юрка делал это с отчаянием, выговаривая заведомо смешное, но навязчивые мысли о Люде не давали ему веселиться. Сосед чувствовал его настроение. Курить больше не решались – сухой соломе хватило бы искры. Так и не заметили, как заснули в сотне метров от притихшего полевого стана.
Правда, задремать Юре долго не удавалось: высушенные стебли щекотали шею, кололи руки, почти у самого уха шебуршились какие-то неизвестные насекомые. А ну как укусят? И когда уже заснул, то привиделось, будто из глубины скирды, с пугающим шорохом к нему выползла полуметровая гадина и укусила его прямо в грудь, в область сердца. В ужасе он действительно что-то отбросил с лица и дико заорал, до смерти напугав давно спящего приятеля. Разметав солому, выскочил из скирды и стремглав бросился к бараку. Только уже по дороге понял, что спросонья отшвыривал собственную затёкшую руку.
Кто-то попался навстречу, что-то встревожено спросил у него. Видимо, остальные давно разошлись на ночлег. Он только отмахнулся от встречного, ничего не понимающий испуганный сосед следовал по пятам. На ощупь добрался в темноте до нужного полога, даже не стал раздеваться, жёсткие соломинки продолжали раздражать тело, вызывая неодолимое желание почесаться сразу во многих местах. Залезшему следом товарищу только шёпотом пояснил – змея почудилась. Вопросов не последовало. На этот раз удалось быстро заснуть. Снова привиделись знакомые глаза, против воли напоминавшие песню о Карелии, в которой никогда не был и вряд ли туда попадёт:
…Будут сниться с этих пор
Остроконечных елей ресницы
Над голубыми глазами озер.
Он до сих пор не разобрался в меняющихся от освещения и настроения оттенках Людмилиных глаз: то ли голубовато-синие, то ли сине-голубые… Но пляшущие в них наяву или только в его воображении искорки не давали Юрке покоя. Одно это он лишь и вспомнил утром, разбуженный привычно затарахтевшим на заре мотором «ЗИЛка».
Он ещё не знал, что единственное лекарство от наваждения васильковых глаз – другие женские глаза: зелёные, серые, чайные, чёрные, любые. Их почти так же много, как звёзд над степью, ну, может, чуть поменьше, но они ждут его впереди, обещая нечто головокружительное.
А если бы даже знал, то не мог ещё забыть синие озерца Людиных глаз. Зато ощущение избытка собственных сил и благоговение перед огромностью загадочного мира уже сейчас было в нём, их никому не отнять. Неповторимый дар быстро проходящей юности…
С Людой они потом не то чтобы совсем не разговаривали, но и вернуть прежнее никто из них не пытался.
– Привет! – бодро говорил он ей, увидев по утрам. Тут же отводил глаза и пробовал убедить себя снова и снова, что вовсе она ему не нужна!
– Привет! – с видимым равнодушием соглашалась Люда как ни в чём не бывало, но при этом старательно не смотрела на него.
Исчезла какая-то скрытая значимость и приязнь между ними в словах, взглядах, даже в молчании. Это заметили все. Он малодушно не собирался раз и навсегда выяснить, как она к нему относится, ложно опасаясь дать повод для насмешек Люды и её подруг.
Через несколько дней зарядил монотонный дождь. Все оставались под добротной крышей полевого стана. Пришлось доставать прихваченные из дома тёплые вещи. От завтрака до обеда, затем до ужина с отбоем играли в карты, искали чего бы почитать или вообще ничего не делали. Даже водила Гриня после привычного чифиря не срывался больше в неизвестность на «ЗИЛке», а мирно храпел ночами в своём пологе.
Когда у хлябей небесных выдалась передышка, бугор отправил ребят в поле, где им пришлось только месить грязь – арбузов на бахчах почти уже не осталось.
Юрка вместе со всеми остро чувствовал то, что с лаконичной точностью выразил Валера Леший, давно помирившийся со своей блондинкой:
– Пора на фиг валить отсюда!
Впереди ждала новая студенческая жизнь, которой всем с нетерпением хотелось попробовать. Некоторых отчислят, кто-то отстанет, взяв академический отпуск, остальные, включая тех, кто попереженится за годы учёбы, дождутся вожделенных дипломов. Вскоре каждый получил расчёт за ударный труд от бригадира и громадный арбуз на дорогу. А потом постепенно и всё остальное.
Назад |