"Курица не птица, Болгария не заграница", - шутили туристы в нашей группе, хотя поехать туда могли или начальники, или передовики производства, или имеющие знакомство. (Как в моем случае). Прежде, чем получить путевку, я прошла два собеседования: в институте на бюро комсомола с присутствием парторга, где задавали вопросы о политике Болгарской коммунистической партии, о её лидерах; и в обкоме профсоюзов, там, в основном, давалась информация о правилах поведения советского гражданина за границей. Все это было и смешно, и противно, но неизбежно. На общем собрании туристов меня выбрали культоргом группы (соответственно, были еще парторг и профорг).
Собрав свои лучшие наряды и упаковав чемодан, я высушивала последние наставления папы (они с мамой в Болгарии были несколько раз).
- Все вещи покупай сразу в Софии. В других городах возможности не будет, а на море тем более. Постарайся найти пальто, хотя это трудно, у них летом теплые вещи редко где продают. Главное, подружиться с гидом, они все знают и покажут.
- Не волнуйся, на месте сориентируюсь. А ты на солнце меньше лежи! И маме не давай! Это вредно! И вообще, берегите себя! (Родители уезжали через неделю в Сочи).
Ранним утром папа уложил чемодан в такси, мы обнялись, он крепко прижал меня к себе, а я его поцеловала в щеку.
- Папа, спасибо тебе еще раз! Если бы не ты...
- Отдыхай, ни о чём не думай!
Мы летели через Москву. После олимпиады она стала неузнаваемо безлюдной (к соревнованиям всех, кого руководство считало лишними, под разными предлогами из столицы удалили), гулкой, и в этом было что-то мистически-тревожное. Я, конечно же, думала о Сереже, гадала, где он сейчас? Понимала, что случайно встретиться шансов нет, но всё равно, как последняя дура, надеялась.
В самолете до Софии сидела с Ксенией, (молодой миниатюрной красивой женщиной, которую муж отпустил прийти в себя после болезни и безвылазного нахождения дома с двумя детьми. Мы с ней еще в Кемерово решили держаться вместе) и болгарином средних лет. С мужчиной – а он знал русский язык – разговорились и в процессе поделились друг с другом несколькими анекдотами. За один из них (что-то про стиральный порошок, который в СССР сложно достать) меня хотели сразу по прибытии в Софию отправить обратно (кто-то из бдительно-внимательных попутчиков тут же доложил парторгу и руководителю группы). Но потом, видимо, настроение изменилось, и о том намерении я узнала уже дома.
Болгария, конечно, была заграницей! Другие люди (суровые смуглолицые женщины и красавцы-мужчины), другая архитектура, еда другая (впервые попробовала там оливковое масло), а какое разнообразие вин! (Этим я не преминула воспользоваться, как и все члены нашей группы).
Два дня осматривали достопримечательности Софии. Я помнила папин наказ найти магазин, где продают пальто, а для этого подружиться с гидом. Им оказался стройный тридцатилетний красавец, с утонченными чертами лица, которое выражало "как вы, отдыхающие, а бабы особенно, надоели мне!" Не я одна понимала, что гид - лучший друг туриста. Все женщины (особенно незамужние) и некоторые мужчины с подобострастием донимали Станоя (так звали гида) вопросами (часто по идиотскому поводу), на которые он снисходительно отвечал. Но мне действительно было нужно пальто, и я в первый же день приезда, выждав момент, когда Станой остался один, спросила:
- В каком магазине можно купить демисезонную верхнюю одежду?
Последовали уточняющие вопросы: что такое "демисезонная?" Что подразумевается под одеждой? Я объяснила. Тогда в быстром темпе он в течение минуты, произнося множество названий незнакомых улиц, рассказал, как пройти к этому заветному месту. В завершение спросил:
- Я понятно объяснил?
- Да.
"Попробую купить в Москве на обратном пути", - подумала я и спокойно отошла в сторону. После посещения мавзолея, где покоился Димитров, (обязательная программа всех советских туристов), группе дали свободное время до ужина. Мы с Ксенией решили обойти ближайшие к отелю магазины. Неожиданно подошел гид.
- Это Вы хотели купить одежду на осень? Нам по пути, могу проводить.
Наша встреча с пальто состоялась! Оно оказалось из микровельвета, почти бархатное, бордовое, длинное, с поясом, рукав реглан - ничего подобного я раньше не носила.
- Как будто на тебя шили - сказала Ксения.
К пальто присоединились: вельветовый пиджак, твидовая юбка "карандаш", шарфы для папы и мамы, короче, денег осталось только на самое необходимое.
Во время ужина мы с Ксенией сидели в компании руководителя группы, Николая, (вероятно, после рассказанного в самолете анекдота, меня решили держать под пристальным контролем), его жены и гида. После десерта (пирожные с кремом, пропитанные коньяком) Станой неожиданно сказал:
- Лидия, Вы когда-нибудь были в ночном клубе?
- Нет.
- Приглашаю сегодня пойти со мной.
- Лидия не хочет, - ответил за меня Николай. - Так ведь, Лида? - и выразительно посмотрел мне в глаза. Это не помогло.
- Я ненадолго сходила бы. Может, пойдем все вместе?
- Посещение ночного клуба не предусмотрено программой! - возразил руководитель. - Мало ли что может произойти! Мы останемся в гостинице.
- Тогда я беру Лиду под свою ответственность, - с серьезным видом сказал Станой, - надеюсь, Вы доверяете мне?
Николай не нашел, что возразить, и мы пошли в ночной клуб, где я была, наверное, единственным представителем СССР. Мы сидели за столиком напротив круглой сцены (она же и танцплощадка), пили джин с тоником (я в первый раз и с удовольствием!) и слушали выступления местного юмориста (я ничего не понимала, как и многие иностранцы). Потом замелькали цветные огни, зазвучал голос Челентано, и началась дискотека. Мы одними из первых вышли в круг. Среди танцующих мужчин (стройных, стильных, доброжелательных) было не меньше чем женщин! Вернулись под утро, а через час наша группа садилась в автобус. Я до первой остановки (бассейна с минеральной водой) спала на заднем сидении.
Солнце, ракия, вино, свежие овощи и фрукты, отсутствие забот постепенно стирали с туристов нашей группы отпечатки зажатости и настороженности. Теперь уже Николай и его жена не отказывались от внеплановых развлечений, которые предлагал Станой, и ходили на них вместе со мной, Ксенией и Драго, водителем нашего автобуса.
Наконец мы приехали на Солнечный Берег! Разместились с Ксенией в номере, наплавались в море и побежали (уже опаздывали) готовиться к прощальному ужину. (Утром Станой и Драго должны были везти уже других туристов по обратному маршруту в Софию).
В ресторане все напились до состояния всеобщей любви. Никто не хотел, чтобы Станой и Драго покидали нашу группу. Момент прощания откладывали, как могли. С песнями и пританцовками гурьбой пошли на пляж. Прыгали по набегающим волнам, кто-то из мужчин пытался ходить на руках и сделать колесо. Многие женщины разделись и купались в белье. (Было темно, и видимость ограничивалась десятью метрами).
Утром, когда мы проснулись, автобус со Станоем и новыми туристами уже уехал.
Оставшуюся неделю я и моя соседка по комнате посвятили пляжу, игре в "тысячу" вместе с Николаем и шахтером из Ленинска, сну и разговорами "за жизнь". Ксения умела и любила слушать (особенно, когда я читала стихи) и без занудства пыталась дойти до самой сути. У меня впервые были доверительные отношения с молодой (на шесть лет старше) замужней женщиной. Её, в основном счастливые, впечатления от семейных будней, любовь к дочерям заставляли с горечью осознавать, что моя личная жизнь - череда сплошных провалов. Постепенно мы прониклись симпатией друг к другу, особенно, когда выяснилось, что обе считаем своего папу необыкновенным, талантливым, короче, самым лучшим.
Отец Ксении, известный журналист, фронтовик, к несчастью, умер год назад. Но в её рассказах он был живым, остроумным, любящим, настоящим другом. Когда я говорила о своём, (вообще во время поездки заметила, что постоянно вспоминаю папу), Ксения и восторгалась, и смеялась, иногда даже сомневалась (например, в том, что папа выкинул из трамвая двух хулиганов).
- Когда приедем, я вас познакомлю, и он сам тебе расскажет! А какие папа блинчики печет!
- Ох, что-то уже домой хочется! К девочкам своим, к мужу!
- А меня дома никто не ждет: родители сейчас в Сочи, подруги еще, наверное, не вернулись. Я бы здесь задержалась.
В последний день перед отъездом на меня навалилась такая тоска и ощущение безысходности, что ревела полдня. Причины сама не могла понять, а уж Ксения тем более, она пыталась успокаивать, но от этого слезы лились еще больше. Под вечер уже не плакала, но на душе было тяжело, будто завтрашний отъезд предстоял не домой, а в другую незнакомую жизнь. Ночью во сне увидела папу: он, красивый, молодой, довольный, сидел во главе большого стола в каком-то незнакомом одноэтажном доме. Кругом гостей видимо-невидимо. Все едят и выпивают. И папа тоже.
- Папа, тебе же нельзя пить! - говорю ему.
- Лида, доченька! Мне теперь все можно!
Сон был странным, но веселый вид папы меня ободрил, я успокоилась и стала строить планы, думать о том, как поеду на режиссерские курсы, решила возобновить к ним подготовку и больше не откладывать попытки поступления.
В Москве (мы останавливались на сутки) я позвонила в Кемерово маминой подруге. (У неё родители оставили ключи от квартиры).
- Лидочка, хорошо, что ты объявилась. Когда приезжаешь?
- Завтра утром.
- Лида, мама прилетает через два дня.
- Почему?! Что случилось?!
- Лида... папа умер. В Сочи. Вчера.
Самым тяжелым оказалось по приезду из Москвы первой и одной войти в квартиру, из которой родители уехали отдыхать. Я переступила порог и почти физически ощутила, как мимо меня в открытую дверь вылетела прежняя счастливая (теперь я это поняла) жизнь. Мне казалось, что в дороге уже выплакала все слезы, но, увидев стопку учебников, с которыми папа радостно попрощался после экзаменов, заревела с новой силой.
Мертвым я папу не видела. Его привезли во Дворец Культуры в закрытом цинковом гробу. Внезапная смерть от сердечного приступа (умер в медпункте санатория через десять минут после того, как в поликлинике сделали ЭКГ, и молоденькая врач сказала: "Ничего серьезного. Не знаю, что Вы так стонете. Боль терпимая. Можете идти в свой корпус". И они с мамой по жаре пошли до санатория) потрясла всех, кто знал папу. Я и Саша сидели с мамой и остальными родственниками (кроме тети Полины, она болела) у обложенного цветами гроба. Запомнилось только, что люди шли и шли, и цветов становилось все больше и больше. Потом позднее уже на фотографиях увидела моих подруг, одноклассниц, коллег и студентов, участников хора: мужчины едва сдерживали слезы, женщины рыдали.
На поминальном обеде молодой, задорный папа смотрел на меня с портрета. Оглядев собравшихся за столами, я вспомнила сон перед отъездом из Болгарии.
Вспомнила, каким радостным и довольным папа там был, и поняла, что даже после смерти он хотел утешить меня, хотел, чтобы я знала, что душе его светло.
После девяти дней родственники уехали. (А Саша еще раньше, его отпустили только на похороны). Мы остались с мамой одни. Вышли на работу. Вечерами решали, как жить дальше. Выяснилось, что на отпуск папа взял деньги взаймы, в надежде на обещанный дополнительный заработок.
- Хорошо, что мы все потратить не успели, - сказала мама и заплакала. - Не знаю даже, как отдавать, где что брать?!
- Мама, это же не срочно! Накопим, сдадим что-нибудь в комиссионку. Я пальто свое новое продам, пиджак!
- Нет! Иван хотел, чтобы ты там обязательно что-то купила.
- Перезаймем! Выкрутимся. Мне на работе материальную помощь обещали.
- И мне.
- Вот видишь? К тому же на похоронах люди деньги давали.
- Это на сорок дней. Но, может, еще останется.
Скоро выяснилось, что без папы мама совсем не могла вести хозяйство, (все основные покупки он всегда делал сам), ходила растерянная, советовалась по малейшему поводу, последнее слово оставляла за мной и иногда даже боялась одна оставаться в квартире. Только в своем коллективе, в лаборатории, она как-то отвлекалась. Постепенно мы стали выплачивать долги (экономили на всем), и стало ясно, что ни о каком поступлении на режиссерские курсы речи пока быть не могло.
В конце октября умерла тетя Полина. Еще летом я приезжала к ней в больницу. Тётя старалась бодриться, но во взгляде прежнего задора не было. Вспоминали бабушку, смешные случаи из нашего с Сашей детства, о моей личной жизни молчали, но, когда я уже выходила из палаты, тётя окликнула меня и неожиданно сказала:
- Ты не тоскуй! Может, еще немного помыкаешься, но счастья своего дождешься!
Пока мы ехали в автобусе, я плакала, отвернувшись от мамы, (чтобы лишний раз не расстраивать её).
Тётю провожали из маленькой единственной в городе церкви. Слова молитвы и тихое пение притупляли боль, напоминали о том, что жизнь вечная, и в последнее время в это особенно хотелось верить.
В ноябре маму положили на обследование в больницу от химкомбината. Я осталась дома одна. Подруг рядом не было.
Марина поступила на театроведческое отделение и уехала в Ленинград. Жизнь показала, что Марик по-прежнему не способен предложить ничего конкретного, хотя грозился как-нибудь неожиданно навестить её на новом месте.
- Да никуда он не приедет! Бабуля не разрешит! Я теперь точно знаю. Не даст она нам пожениться! Никогда!
Марина или виду не показывала, или уже смирилась с мыслью о разрыве, но переживаний по поводу разлуки я не заметила. Возможно, теперь, когда город на Неве раскрыл ей объятья, она как человек практичный оставила Марика только в качестве запасного аэродрома?
Уехал в Ленинград и Митя. Писал там диссертацию, а к праздникам присылал на кафедру остроумные поздравления и шутливые зарисовки своей жизни в Северной столице.
С Верой мы почти не виделись: у неё началась замужняя жизнь и учеба в заочной аспирантуре Новосибирска. В редкие наши встречи рядом неотлучно находился Игорь, разнообразно одаренный, общительный, но ревнующий Веру даже к подругам. Когда я приходила к ним в гости, он становился напряженным, да и мне было неуютно: никак не могла привыкнуть к постоянному присутствию рядом с Верой пока чужого для меня человека.
Через неделю маму перевели в областную онкологическую больницу. После обследований я пришла к её лечащему врачу, на вид усталому, безэмоциональному мужчине, лет сорока пяти, узнать о результатах.
- У неё опухоль, скорее всего, злокачественная. Мы отправили на гистологию, но по виду похоже, что рак. Нужно срочно удалять. Вы не бледнейте, это же не конец! Опухоль уберем, если другие органы не задеты, может, до старости проживет! Паниковать не надо.
- А она знает?
- Нет. Мы пациентам не говорим. Только близким родственникам. Важно, чтобы настрой у больного был на выздоровление. Так что Вы поддержите свою маму.
Опять рыдала в одинокой своей квартире. Горе не вмещалось ни в сознание, ни в сердце. Отдать хотя бы часть его было некому: Сашу и Аню, пока не придут результаты гистологии, расстраивать не хотелось, Марина и Вера уехали. Рука сама набрала Сережин номер.
- Алло! Вас уже слушают, - бодрый, вызывающе-заигрывающий тон.
- Сережа, здравствуй!
- Здравствуй! - молчание. - Лида?! Ты что, в Москве?
- Нет. Дома.
- Решила позвонить?! - он веселился.
- Да. Сережа, мой папа в сентябре умер.
Небольшая пауза.
- Вот как? Что же, жаль, - еще пауза, и дальше прежним тоном. - Ну ничего не поделаешь! Мы все умрем когда-нибудь. Человек, к несчастью, смертен. И ты, и, - он хихикнул, - даже я. Вот такая вот закономерность, малыш!
Не помню, ответила ли я или просто положила трубку. Мне было стыдно! Мне было стыдно перед папой так, что я сжалась в комок и застонала! Больше с Сережей не разговаривала никогда. А через шесть лет увидела его в последний раз.
Тогда я ехала в трамвае в поликлинику химкомбината. День назад похоронили маму, и нужно было срочно отдать врачу оставшиеся от инъекций промедола ампулы. В начале лета маме сделали вторую операцию и отправили домой умирать. Наступили тяжелые времена. День мой был расписан по минутам (это в какой-то степени притупляло боль): помимо работы (в приемной комиссии) пять раз ставила уколы, делала уборку, вечером готовила ужин и обед на завтра, стирала и гладила белье, укладывала спать дочек, вставала в шесть, чтобы к восьми утра приехать в поликлинику. Дорога только в один конец занимала сорок минут. Это было неудобно, но мы с мужем решили не прикреплять маму в больницу по месту жительства: не хотели, чтобы она поняла, что в родной свой коллектив уже не вернется никогда. После первой операции мама прожила шесть лет. Ходила на работу, отдыхала в санатории, помогала воспитывать двух наших девочек. Мы переехали в полнометражную четырехкомнатную квартиру в центре города. С мужем своим я познакомилась на новогодней вечеринке у Светланы, лаборантки нашей кафедры (умницы, модницы, студентки заочного исторического факультета). На том, чтобы пойти к ней, настояла мама.
- Обязательно соглашайся! Буду знать, что ты не одна, в компании, и в больнице веселей лежать станет!
- Вы не пожалеете! - говорила Светлана. - У нас всегда весело, и, честно говоря, Лида, там будет Григорий, товарищ мужа, мы хотим Вас познакомить. Но он старше.
- На много?
- Нет. Лет на пять.
- Надеюсь, не женатый?
- Нет, но разведен. Умный, порядочный, симпатичный, живет в своей квартире.
- Так у него, наверное, и без меня есть, с кем время проводить, с такими-то достоинствами.
- Время с кем проводить есть, а для серьезных отношений... короче, классный мужик, может, понравитесь друг другу!
- А если нет?!
- Да и ладно! Это не обязательно! Будем просто веселиться! Известно же, как встретишь Новый год, так его и проведешь! (А уж мне-то как известно!)
Я встретила Новый год с Григорием. Было ощущение, что знала его всегда. В тот же вечер рассказала ему о Сереже.
- Лида, а ведь мы с тобой уже виделись!
- Когда? Где?
- В ресторане "Современник". Ты приходила туда с Кортниковым. И тоже в Новый год!
Я стала вспоминать и поняла, что тот единственный в Сережиной компании доброжелательный, улыбающийся, подбадривающий меня человек и был Григорий!
На следующий день он пришел ко мне домой, и с тех пор мы не расставались. (Разве что во время командировок, ненавистных из-за разлуки).
Со своего места я смотрела в окно. Август начался дождями, и лужи не успевали высыхать. Многометровый хвост очереди из винного магазина (партия во главе с Горбачевым боролась с пьянством в стране) упирался в одну из них. Подумала: "Хорошо, что талоны на водку, (на похороны пить разрешалось), Григорий уже отоварил, спиртного должно хватить и на девять, и на сорок дней". Трамвай остановился. Из магазина вышли двое бомжеватого типа мужчин: высокий и низкий. Высокий с длинными светлыми волосами, свисающими лоснящимися прядями, в мешковатой куртке был похож на Сережу. Он что-то увлеченно рассказывал товарищу, размахивая руками. Мужчины перешли дорогу и встали на остановке спиной к моему окну. Трамвай тронулся, высокий обернулся, и стало очевидно, что это действительно Сережа.
Мое сердце не дрогнуло. Не было ни удивления, ни любопытства. Только чуть позднее возникло легкое чувство вины за то, что не смогла помешать Сереже так разительно перемениться, а сама счастлива с мужем. Трамвай ехал дальше, я думала о том, что вечером расскажу Григорию об этой встрече, радовалась, что от него ничего не надо скрывать, не надо подделываться, притворяться, и, вообще, можно оставаться такой, какая есть, и ненакрашенной, и смешной, и иногда глупости говорить, не скрывать своей любви и жить легко, как дышать, и замирать от счастья всякий раз, когда он после работы открывает ключом входную дверь.
Вместо эпилога
Пока писала роман, прошло почти два года. Отдельные его главы я отсылала в разные концы мира близким мне людям. (В Москву, Нью-Йорк, Хайфу, Санкт-Петербург, в Кемерове зачитывала своим друзьям). Многие в романе узнавали себя, говорили о том, что опять вернулись в молодость, вспомнили и вновь пережили события, о которых я рассказала. Все ждали, когда можно будет прочитать произведение целиком, хотели узнать, чем же оно закончится? Я предполагала, что финал будет таким:
Прошло почти тридцать лет. О том, что Сережа умер (в возрасте моего папы), мне стало известно от Лены. Она сказала, что это случилось в каком-то южном городе, внезапно, а других подробностей не знает. Вообще о жизни Сережи я догадывалась только по отдаленным слухам. Кто-то в самом начале перестройки встречал его беззубого на Арбате, чуть позднее я услышала, что Сережа влюбился в юную девушку, и у него на глазах её насмерть сбила машина. Потом долгие годы новостей не было совсем, и вот последняя, страшная – от Лены. Я не могла поверить, что Сережи больше нет на свете, плакала навзрыд, говорила: "Какой ты дурак! Почему не смог себя уберечь?! Как ты это допустил?!"
А год назад со мной и Григорием по скайпу вышел на связь Валентин, (у которого мы были с Сережей в гостях и который оказался давним приятелем моего мужа). Он теперь закоренелый житель Нью-Йорка, но в курсе всех событий, происходящих со знакомыми, разбредшимися по миру. Валентин рассказал, что Сережа изобрел и запатентовал новый метод изучения иностранного языка. Стал автором книги по этой теме. Поселился в Краснодаре, преподавал там английский язык в университете, лицее, на курсах повышения квалификации. Взял в жены женщину с ребенком, она родила ему еще троих детей: двух девочек и мальчика. Но последние годы Сережа жил один в небольшом городке у моря (туда же переехали его родители). По официальной версии, умер от сердечного приступа в своей квартире.
После этих новостей Григорий удивлялся, как можно было оставить троих детей. Как можно было вообще выходить замуж за такого!.. И здесь он не находил слов!
А я обрадовалась, что Сережа стал отцом, что, наверное, любил и был любим, создал что-то новое! Была уверена, что детям своим он помогал. Чувство вины, которое я часто испытывала, думая о Сереже, прошло. Но стало больно от того, что душа его, по-видимому, не успокоилась, металась, мучилась, искала чего-то и не нашла.
Ежедневно молюсь теперь об её упокоении. (Раньше, после того, как рассказала о Сереже на исповеди, молилась о её здравии).
С Григорием мы вместе уже почти тридцать пять лет. Радуюсь каждому прожитому с ним дню. Опять стала писать стихи.
Я никогда не привыкну
К тому, что ты рядом, мой.
Уходишь, я вслед окликнул:
"Пораньше вернись домой!"
Я еще не налюбуюсь
На то, как смешно пьешь чай,
Как дразнишься, когда хмурюсь,
По-детски боишься врача.
Как с дочками ты танцуешь
Бережно, чуть дыша,
Их тайно ко всем ревнуешь.
Как бреешься не спеша.
Я никогда не устану
Слушать, как ты поешь
Песни про атамана,
Нинку и финский нож.
Мне жаль, что не научилась
Тому, как легко живешь -
Сдаешься на Божью милость,
Последний теряя грош.
Мы пережили и перестройку, и перестрелку (офис мужа взрывали и поджигали), не спали ночами, ожидая груз, в который вложили все деньги. Во время кризиса, чтобы расплатиться с долгами, бизнес продавали и опять начинали с нуля. Всем этим, конечно, занимался Григорий, я помогала, но основным местом работы оставался институт. За эти годы поняла, что жить нужно здесь и сейчас, но делать этого пока не научилась.
В пятьдесят пять лет ушла на пенсию. Пою в церковном хоре. А в этом году состоялась первая служба в маленьком храме, который построила бригада строительной фирмы Григория. Во время литургии со своего места на клиросе я смотрела на дочерей, на то, как мой муж ведет к причастию внука и внучку, думала о том, что в загородном доме накрывают на стол и ждут нас зятья, надеялась, что когда-нибудь они тоже придут в храм, и старательно выводила "Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите!"
Вот чем я решила закончить роман. Вроде в эпилоге правду написала, как думала и чувствовала на самом деле. Но прочитала последний абзац, и в этой героине себя не узнала - все-то у нее хорошо, все ладится, и сама правильная, благообразная, уж точно не я.
Но финал оставлю. Может, мне когда-нибудь удастся по-настоящему стать такой? Не зацикливаться на себе, не ныть от болячек, которых с возрастом становится все больше, не раздражаться, не черстветь, перестать сквернословить в сердцах, не унывать, не трястись от страха за родных и близких, а научиться любить их, не навязывая свою волю и действительно доверяясь Богу…
Собрав свои лучшие наряды и упаковав чемодан, я высушивала последние наставления папы (они с мамой в Болгарии были несколько раз).
- Все вещи покупай сразу в Софии. В других городах возможности не будет, а на море тем более. Постарайся найти пальто, хотя это трудно, у них летом теплые вещи редко где продают. Главное, подружиться с гидом, они все знают и покажут.
- Не волнуйся, на месте сориентируюсь. А ты на солнце меньше лежи! И маме не давай! Это вредно! И вообще, берегите себя! (Родители уезжали через неделю в Сочи).
Ранним утром папа уложил чемодан в такси, мы обнялись, он крепко прижал меня к себе, а я его поцеловала в щеку.
- Папа, спасибо тебе еще раз! Если бы не ты...
- Отдыхай, ни о чём не думай!
Мы летели через Москву. После олимпиады она стала неузнаваемо безлюдной (к соревнованиям всех, кого руководство считало лишними, под разными предлогами из столицы удалили), гулкой, и в этом было что-то мистически-тревожное. Я, конечно же, думала о Сереже, гадала, где он сейчас? Понимала, что случайно встретиться шансов нет, но всё равно, как последняя дура, надеялась.
В самолете до Софии сидела с Ксенией, (молодой миниатюрной красивой женщиной, которую муж отпустил прийти в себя после болезни и безвылазного нахождения дома с двумя детьми. Мы с ней еще в Кемерово решили держаться вместе) и болгарином средних лет. С мужчиной – а он знал русский язык – разговорились и в процессе поделились друг с другом несколькими анекдотами. За один из них (что-то про стиральный порошок, который в СССР сложно достать) меня хотели сразу по прибытии в Софию отправить обратно (кто-то из бдительно-внимательных попутчиков тут же доложил парторгу и руководителю группы). Но потом, видимо, настроение изменилось, и о том намерении я узнала уже дома.
Болгария, конечно, была заграницей! Другие люди (суровые смуглолицые женщины и красавцы-мужчины), другая архитектура, еда другая (впервые попробовала там оливковое масло), а какое разнообразие вин! (Этим я не преминула воспользоваться, как и все члены нашей группы).
Два дня осматривали достопримечательности Софии. Я помнила папин наказ найти магазин, где продают пальто, а для этого подружиться с гидом. Им оказался стройный тридцатилетний красавец, с утонченными чертами лица, которое выражало "как вы, отдыхающие, а бабы особенно, надоели мне!" Не я одна понимала, что гид - лучший друг туриста. Все женщины (особенно незамужние) и некоторые мужчины с подобострастием донимали Станоя (так звали гида) вопросами (часто по идиотскому поводу), на которые он снисходительно отвечал. Но мне действительно было нужно пальто, и я в первый же день приезда, выждав момент, когда Станой остался один, спросила:
- В каком магазине можно купить демисезонную верхнюю одежду?
Последовали уточняющие вопросы: что такое "демисезонная?" Что подразумевается под одеждой? Я объяснила. Тогда в быстром темпе он в течение минуты, произнося множество названий незнакомых улиц, рассказал, как пройти к этому заветному месту. В завершение спросил:
- Я понятно объяснил?
- Да.
"Попробую купить в Москве на обратном пути", - подумала я и спокойно отошла в сторону. После посещения мавзолея, где покоился Димитров, (обязательная программа всех советских туристов), группе дали свободное время до ужина. Мы с Ксенией решили обойти ближайшие к отелю магазины. Неожиданно подошел гид.
- Это Вы хотели купить одежду на осень? Нам по пути, могу проводить.
Наша встреча с пальто состоялась! Оно оказалось из микровельвета, почти бархатное, бордовое, длинное, с поясом, рукав реглан - ничего подобного я раньше не носила.
- Как будто на тебя шили - сказала Ксения.
К пальто присоединились: вельветовый пиджак, твидовая юбка "карандаш", шарфы для папы и мамы, короче, денег осталось только на самое необходимое.
Во время ужина мы с Ксенией сидели в компании руководителя группы, Николая, (вероятно, после рассказанного в самолете анекдота, меня решили держать под пристальным контролем), его жены и гида. После десерта (пирожные с кремом, пропитанные коньяком) Станой неожиданно сказал:
- Лидия, Вы когда-нибудь были в ночном клубе?
- Нет.
- Приглашаю сегодня пойти со мной.
- Лидия не хочет, - ответил за меня Николай. - Так ведь, Лида? - и выразительно посмотрел мне в глаза. Это не помогло.
- Я ненадолго сходила бы. Может, пойдем все вместе?
- Посещение ночного клуба не предусмотрено программой! - возразил руководитель. - Мало ли что может произойти! Мы останемся в гостинице.
- Тогда я беру Лиду под свою ответственность, - с серьезным видом сказал Станой, - надеюсь, Вы доверяете мне?
Николай не нашел, что возразить, и мы пошли в ночной клуб, где я была, наверное, единственным представителем СССР. Мы сидели за столиком напротив круглой сцены (она же и танцплощадка), пили джин с тоником (я в первый раз и с удовольствием!) и слушали выступления местного юмориста (я ничего не понимала, как и многие иностранцы). Потом замелькали цветные огни, зазвучал голос Челентано, и началась дискотека. Мы одними из первых вышли в круг. Среди танцующих мужчин (стройных, стильных, доброжелательных) было не меньше чем женщин! Вернулись под утро, а через час наша группа садилась в автобус. Я до первой остановки (бассейна с минеральной водой) спала на заднем сидении.
Солнце, ракия, вино, свежие овощи и фрукты, отсутствие забот постепенно стирали с туристов нашей группы отпечатки зажатости и настороженности. Теперь уже Николай и его жена не отказывались от внеплановых развлечений, которые предлагал Станой, и ходили на них вместе со мной, Ксенией и Драго, водителем нашего автобуса.
Наконец мы приехали на Солнечный Берег! Разместились с Ксенией в номере, наплавались в море и побежали (уже опаздывали) готовиться к прощальному ужину. (Утром Станой и Драго должны были везти уже других туристов по обратному маршруту в Софию).
В ресторане все напились до состояния всеобщей любви. Никто не хотел, чтобы Станой и Драго покидали нашу группу. Момент прощания откладывали, как могли. С песнями и пританцовками гурьбой пошли на пляж. Прыгали по набегающим волнам, кто-то из мужчин пытался ходить на руках и сделать колесо. Многие женщины разделись и купались в белье. (Было темно, и видимость ограничивалась десятью метрами).
Утром, когда мы проснулись, автобус со Станоем и новыми туристами уже уехал.
Оставшуюся неделю я и моя соседка по комнате посвятили пляжу, игре в "тысячу" вместе с Николаем и шахтером из Ленинска, сну и разговорами "за жизнь". Ксения умела и любила слушать (особенно, когда я читала стихи) и без занудства пыталась дойти до самой сути. У меня впервые были доверительные отношения с молодой (на шесть лет старше) замужней женщиной. Её, в основном счастливые, впечатления от семейных будней, любовь к дочерям заставляли с горечью осознавать, что моя личная жизнь - череда сплошных провалов. Постепенно мы прониклись симпатией друг к другу, особенно, когда выяснилось, что обе считаем своего папу необыкновенным, талантливым, короче, самым лучшим.
Отец Ксении, известный журналист, фронтовик, к несчастью, умер год назад. Но в её рассказах он был живым, остроумным, любящим, настоящим другом. Когда я говорила о своём, (вообще во время поездки заметила, что постоянно вспоминаю папу), Ксения и восторгалась, и смеялась, иногда даже сомневалась (например, в том, что папа выкинул из трамвая двух хулиганов).
- Когда приедем, я вас познакомлю, и он сам тебе расскажет! А какие папа блинчики печет!
- Ох, что-то уже домой хочется! К девочкам своим, к мужу!
- А меня дома никто не ждет: родители сейчас в Сочи, подруги еще, наверное, не вернулись. Я бы здесь задержалась.
В последний день перед отъездом на меня навалилась такая тоска и ощущение безысходности, что ревела полдня. Причины сама не могла понять, а уж Ксения тем более, она пыталась успокаивать, но от этого слезы лились еще больше. Под вечер уже не плакала, но на душе было тяжело, будто завтрашний отъезд предстоял не домой, а в другую незнакомую жизнь. Ночью во сне увидела папу: он, красивый, молодой, довольный, сидел во главе большого стола в каком-то незнакомом одноэтажном доме. Кругом гостей видимо-невидимо. Все едят и выпивают. И папа тоже.
- Папа, тебе же нельзя пить! - говорю ему.
- Лида, доченька! Мне теперь все можно!
Сон был странным, но веселый вид папы меня ободрил, я успокоилась и стала строить планы, думать о том, как поеду на режиссерские курсы, решила возобновить к ним подготовку и больше не откладывать попытки поступления.
В Москве (мы останавливались на сутки) я позвонила в Кемерово маминой подруге. (У неё родители оставили ключи от квартиры).
- Лидочка, хорошо, что ты объявилась. Когда приезжаешь?
- Завтра утром.
- Лида, мама прилетает через два дня.
- Почему?! Что случилось?!
- Лида... папа умер. В Сочи. Вчера.
Самым тяжелым оказалось по приезду из Москвы первой и одной войти в квартиру, из которой родители уехали отдыхать. Я переступила порог и почти физически ощутила, как мимо меня в открытую дверь вылетела прежняя счастливая (теперь я это поняла) жизнь. Мне казалось, что в дороге уже выплакала все слезы, но, увидев стопку учебников, с которыми папа радостно попрощался после экзаменов, заревела с новой силой.
Мертвым я папу не видела. Его привезли во Дворец Культуры в закрытом цинковом гробу. Внезапная смерть от сердечного приступа (умер в медпункте санатория через десять минут после того, как в поликлинике сделали ЭКГ, и молоденькая врач сказала: "Ничего серьезного. Не знаю, что Вы так стонете. Боль терпимая. Можете идти в свой корпус". И они с мамой по жаре пошли до санатория) потрясла всех, кто знал папу. Я и Саша сидели с мамой и остальными родственниками (кроме тети Полины, она болела) у обложенного цветами гроба. Запомнилось только, что люди шли и шли, и цветов становилось все больше и больше. Потом позднее уже на фотографиях увидела моих подруг, одноклассниц, коллег и студентов, участников хора: мужчины едва сдерживали слезы, женщины рыдали.
На поминальном обеде молодой, задорный папа смотрел на меня с портрета. Оглядев собравшихся за столами, я вспомнила сон перед отъездом из Болгарии.
Вспомнила, каким радостным и довольным папа там был, и поняла, что даже после смерти он хотел утешить меня, хотел, чтобы я знала, что душе его светло.
После девяти дней родственники уехали. (А Саша еще раньше, его отпустили только на похороны). Мы остались с мамой одни. Вышли на работу. Вечерами решали, как жить дальше. Выяснилось, что на отпуск папа взял деньги взаймы, в надежде на обещанный дополнительный заработок.
- Хорошо, что мы все потратить не успели, - сказала мама и заплакала. - Не знаю даже, как отдавать, где что брать?!
- Мама, это же не срочно! Накопим, сдадим что-нибудь в комиссионку. Я пальто свое новое продам, пиджак!
- Нет! Иван хотел, чтобы ты там обязательно что-то купила.
- Перезаймем! Выкрутимся. Мне на работе материальную помощь обещали.
- И мне.
- Вот видишь? К тому же на похоронах люди деньги давали.
- Это на сорок дней. Но, может, еще останется.
Скоро выяснилось, что без папы мама совсем не могла вести хозяйство, (все основные покупки он всегда делал сам), ходила растерянная, советовалась по малейшему поводу, последнее слово оставляла за мной и иногда даже боялась одна оставаться в квартире. Только в своем коллективе, в лаборатории, она как-то отвлекалась. Постепенно мы стали выплачивать долги (экономили на всем), и стало ясно, что ни о каком поступлении на режиссерские курсы речи пока быть не могло.
В конце октября умерла тетя Полина. Еще летом я приезжала к ней в больницу. Тётя старалась бодриться, но во взгляде прежнего задора не было. Вспоминали бабушку, смешные случаи из нашего с Сашей детства, о моей личной жизни молчали, но, когда я уже выходила из палаты, тётя окликнула меня и неожиданно сказала:
- Ты не тоскуй! Может, еще немного помыкаешься, но счастья своего дождешься!
Пока мы ехали в автобусе, я плакала, отвернувшись от мамы, (чтобы лишний раз не расстраивать её).
Тётю провожали из маленькой единственной в городе церкви. Слова молитвы и тихое пение притупляли боль, напоминали о том, что жизнь вечная, и в последнее время в это особенно хотелось верить.
В ноябре маму положили на обследование в больницу от химкомбината. Я осталась дома одна. Подруг рядом не было.
Марина поступила на театроведческое отделение и уехала в Ленинград. Жизнь показала, что Марик по-прежнему не способен предложить ничего конкретного, хотя грозился как-нибудь неожиданно навестить её на новом месте.
- Да никуда он не приедет! Бабуля не разрешит! Я теперь точно знаю. Не даст она нам пожениться! Никогда!
Марина или виду не показывала, или уже смирилась с мыслью о разрыве, но переживаний по поводу разлуки я не заметила. Возможно, теперь, когда город на Неве раскрыл ей объятья, она как человек практичный оставила Марика только в качестве запасного аэродрома?
Уехал в Ленинград и Митя. Писал там диссертацию, а к праздникам присылал на кафедру остроумные поздравления и шутливые зарисовки своей жизни в Северной столице.
С Верой мы почти не виделись: у неё началась замужняя жизнь и учеба в заочной аспирантуре Новосибирска. В редкие наши встречи рядом неотлучно находился Игорь, разнообразно одаренный, общительный, но ревнующий Веру даже к подругам. Когда я приходила к ним в гости, он становился напряженным, да и мне было неуютно: никак не могла привыкнуть к постоянному присутствию рядом с Верой пока чужого для меня человека.
Через неделю маму перевели в областную онкологическую больницу. После обследований я пришла к её лечащему врачу, на вид усталому, безэмоциональному мужчине, лет сорока пяти, узнать о результатах.
- У неё опухоль, скорее всего, злокачественная. Мы отправили на гистологию, но по виду похоже, что рак. Нужно срочно удалять. Вы не бледнейте, это же не конец! Опухоль уберем, если другие органы не задеты, может, до старости проживет! Паниковать не надо.
- А она знает?
- Нет. Мы пациентам не говорим. Только близким родственникам. Важно, чтобы настрой у больного был на выздоровление. Так что Вы поддержите свою маму.
Опять рыдала в одинокой своей квартире. Горе не вмещалось ни в сознание, ни в сердце. Отдать хотя бы часть его было некому: Сашу и Аню, пока не придут результаты гистологии, расстраивать не хотелось, Марина и Вера уехали. Рука сама набрала Сережин номер.
- Алло! Вас уже слушают, - бодрый, вызывающе-заигрывающий тон.
- Сережа, здравствуй!
- Здравствуй! - молчание. - Лида?! Ты что, в Москве?
- Нет. Дома.
- Решила позвонить?! - он веселился.
- Да. Сережа, мой папа в сентябре умер.
Небольшая пауза.
- Вот как? Что же, жаль, - еще пауза, и дальше прежним тоном. - Ну ничего не поделаешь! Мы все умрем когда-нибудь. Человек, к несчастью, смертен. И ты, и, - он хихикнул, - даже я. Вот такая вот закономерность, малыш!
Не помню, ответила ли я или просто положила трубку. Мне было стыдно! Мне было стыдно перед папой так, что я сжалась в комок и застонала! Больше с Сережей не разговаривала никогда. А через шесть лет увидела его в последний раз.
Тогда я ехала в трамвае в поликлинику химкомбината. День назад похоронили маму, и нужно было срочно отдать врачу оставшиеся от инъекций промедола ампулы. В начале лета маме сделали вторую операцию и отправили домой умирать. Наступили тяжелые времена. День мой был расписан по минутам (это в какой-то степени притупляло боль): помимо работы (в приемной комиссии) пять раз ставила уколы, делала уборку, вечером готовила ужин и обед на завтра, стирала и гладила белье, укладывала спать дочек, вставала в шесть, чтобы к восьми утра приехать в поликлинику. Дорога только в один конец занимала сорок минут. Это было неудобно, но мы с мужем решили не прикреплять маму в больницу по месту жительства: не хотели, чтобы она поняла, что в родной свой коллектив уже не вернется никогда. После первой операции мама прожила шесть лет. Ходила на работу, отдыхала в санатории, помогала воспитывать двух наших девочек. Мы переехали в полнометражную четырехкомнатную квартиру в центре города. С мужем своим я познакомилась на новогодней вечеринке у Светланы, лаборантки нашей кафедры (умницы, модницы, студентки заочного исторического факультета). На том, чтобы пойти к ней, настояла мама.
- Обязательно соглашайся! Буду знать, что ты не одна, в компании, и в больнице веселей лежать станет!
- Вы не пожалеете! - говорила Светлана. - У нас всегда весело, и, честно говоря, Лида, там будет Григорий, товарищ мужа, мы хотим Вас познакомить. Но он старше.
- На много?
- Нет. Лет на пять.
- Надеюсь, не женатый?
- Нет, но разведен. Умный, порядочный, симпатичный, живет в своей квартире.
- Так у него, наверное, и без меня есть, с кем время проводить, с такими-то достоинствами.
- Время с кем проводить есть, а для серьезных отношений... короче, классный мужик, может, понравитесь друг другу!
- А если нет?!
- Да и ладно! Это не обязательно! Будем просто веселиться! Известно же, как встретишь Новый год, так его и проведешь! (А уж мне-то как известно!)
Я встретила Новый год с Григорием. Было ощущение, что знала его всегда. В тот же вечер рассказала ему о Сереже.
- Лида, а ведь мы с тобой уже виделись!
- Когда? Где?
- В ресторане "Современник". Ты приходила туда с Кортниковым. И тоже в Новый год!
Я стала вспоминать и поняла, что тот единственный в Сережиной компании доброжелательный, улыбающийся, подбадривающий меня человек и был Григорий!
На следующий день он пришел ко мне домой, и с тех пор мы не расставались. (Разве что во время командировок, ненавистных из-за разлуки).
Со своего места я смотрела в окно. Август начался дождями, и лужи не успевали высыхать. Многометровый хвост очереди из винного магазина (партия во главе с Горбачевым боролась с пьянством в стране) упирался в одну из них. Подумала: "Хорошо, что талоны на водку, (на похороны пить разрешалось), Григорий уже отоварил, спиртного должно хватить и на девять, и на сорок дней". Трамвай остановился. Из магазина вышли двое бомжеватого типа мужчин: высокий и низкий. Высокий с длинными светлыми волосами, свисающими лоснящимися прядями, в мешковатой куртке был похож на Сережу. Он что-то увлеченно рассказывал товарищу, размахивая руками. Мужчины перешли дорогу и встали на остановке спиной к моему окну. Трамвай тронулся, высокий обернулся, и стало очевидно, что это действительно Сережа.
Мое сердце не дрогнуло. Не было ни удивления, ни любопытства. Только чуть позднее возникло легкое чувство вины за то, что не смогла помешать Сереже так разительно перемениться, а сама счастлива с мужем. Трамвай ехал дальше, я думала о том, что вечером расскажу Григорию об этой встрече, радовалась, что от него ничего не надо скрывать, не надо подделываться, притворяться, и, вообще, можно оставаться такой, какая есть, и ненакрашенной, и смешной, и иногда глупости говорить, не скрывать своей любви и жить легко, как дышать, и замирать от счастья всякий раз, когда он после работы открывает ключом входную дверь.
Вместо эпилога
Пока писала роман, прошло почти два года. Отдельные его главы я отсылала в разные концы мира близким мне людям. (В Москву, Нью-Йорк, Хайфу, Санкт-Петербург, в Кемерове зачитывала своим друзьям). Многие в романе узнавали себя, говорили о том, что опять вернулись в молодость, вспомнили и вновь пережили события, о которых я рассказала. Все ждали, когда можно будет прочитать произведение целиком, хотели узнать, чем же оно закончится? Я предполагала, что финал будет таким:
Прошло почти тридцать лет. О том, что Сережа умер (в возрасте моего папы), мне стало известно от Лены. Она сказала, что это случилось в каком-то южном городе, внезапно, а других подробностей не знает. Вообще о жизни Сережи я догадывалась только по отдаленным слухам. Кто-то в самом начале перестройки встречал его беззубого на Арбате, чуть позднее я услышала, что Сережа влюбился в юную девушку, и у него на глазах её насмерть сбила машина. Потом долгие годы новостей не было совсем, и вот последняя, страшная – от Лены. Я не могла поверить, что Сережи больше нет на свете, плакала навзрыд, говорила: "Какой ты дурак! Почему не смог себя уберечь?! Как ты это допустил?!"
А год назад со мной и Григорием по скайпу вышел на связь Валентин, (у которого мы были с Сережей в гостях и который оказался давним приятелем моего мужа). Он теперь закоренелый житель Нью-Йорка, но в курсе всех событий, происходящих со знакомыми, разбредшимися по миру. Валентин рассказал, что Сережа изобрел и запатентовал новый метод изучения иностранного языка. Стал автором книги по этой теме. Поселился в Краснодаре, преподавал там английский язык в университете, лицее, на курсах повышения квалификации. Взял в жены женщину с ребенком, она родила ему еще троих детей: двух девочек и мальчика. Но последние годы Сережа жил один в небольшом городке у моря (туда же переехали его родители). По официальной версии, умер от сердечного приступа в своей квартире.
После этих новостей Григорий удивлялся, как можно было оставить троих детей. Как можно было вообще выходить замуж за такого!.. И здесь он не находил слов!
А я обрадовалась, что Сережа стал отцом, что, наверное, любил и был любим, создал что-то новое! Была уверена, что детям своим он помогал. Чувство вины, которое я часто испытывала, думая о Сереже, прошло. Но стало больно от того, что душа его, по-видимому, не успокоилась, металась, мучилась, искала чего-то и не нашла.
Ежедневно молюсь теперь об её упокоении. (Раньше, после того, как рассказала о Сереже на исповеди, молилась о её здравии).
С Григорием мы вместе уже почти тридцать пять лет. Радуюсь каждому прожитому с ним дню. Опять стала писать стихи.
Я никогда не привыкну
К тому, что ты рядом, мой.
Уходишь, я вслед окликнул:
"Пораньше вернись домой!"
Я еще не налюбуюсь
На то, как смешно пьешь чай,
Как дразнишься, когда хмурюсь,
По-детски боишься врача.
Как с дочками ты танцуешь
Бережно, чуть дыша,
Их тайно ко всем ревнуешь.
Как бреешься не спеша.
Я никогда не устану
Слушать, как ты поешь
Песни про атамана,
Нинку и финский нож.
Мне жаль, что не научилась
Тому, как легко живешь -
Сдаешься на Божью милость,
Последний теряя грош.
Мы пережили и перестройку, и перестрелку (офис мужа взрывали и поджигали), не спали ночами, ожидая груз, в который вложили все деньги. Во время кризиса, чтобы расплатиться с долгами, бизнес продавали и опять начинали с нуля. Всем этим, конечно, занимался Григорий, я помогала, но основным местом работы оставался институт. За эти годы поняла, что жить нужно здесь и сейчас, но делать этого пока не научилась.
В пятьдесят пять лет ушла на пенсию. Пою в церковном хоре. А в этом году состоялась первая служба в маленьком храме, который построила бригада строительной фирмы Григория. Во время литургии со своего места на клиросе я смотрела на дочерей, на то, как мой муж ведет к причастию внука и внучку, думала о том, что в загородном доме накрывают на стол и ждут нас зятья, надеялась, что когда-нибудь они тоже придут в храм, и старательно выводила "Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите!"
Вот чем я решила закончить роман. Вроде в эпилоге правду написала, как думала и чувствовала на самом деле. Но прочитала последний абзац, и в этой героине себя не узнала - все-то у нее хорошо, все ладится, и сама правильная, благообразная, уж точно не я.
Но финал оставлю. Может, мне когда-нибудь удастся по-настоящему стать такой? Не зацикливаться на себе, не ныть от болячек, которых с возрастом становится все больше, не раздражаться, не черстветь, перестать сквернословить в сердцах, не унывать, не трястись от страха за родных и близких, а научиться любить их, не навязывая свою волю и действительно доверяясь Богу…
Назад |