– Постановление Правительства Российской Федерации номер четыреста два. Слыхали о таком?
– Нет, знаете, первый раз...
– Определяет перечень видов инженерных работ перед застройкой.
– Ну, я не в отделе строительства работаю, я больше с поисковиками...
– Зачем вы виляете?
Подсекла и потянула. Все, крючок плотно зацепил губу, и даже прервать разговор у чиновника не было повода. Родионов переглянулся с поисковиком.
– В кроличью нору, говорите?.. Ладно, давайте начистоту. Я ведь прекрасно знаю ваш портал, вы одну гадость про городскую власть пишете. Что бы я ни сказал – вы мои слова перевернете и вырвете из контекста, если так будет нужно для репортажа. Вот вы говорите, «четыреста второе постановление», а кто его контролирует? У района нет полномочий обязать застройщика провести эти работы. Мы можем написать ему, порекомендовать, пальцем погрозить, а обязать не можем: земля в частной собственности. Вот так устроен этот закон.
Идем дальше. Во всей нашей необъятной стране организацией поисковых работ перед застройкой занимаются муниципальные образования, за исключением трех городов федерального значения: Москва, Севастополь...
– Санкт-Петербург. Это я знаю.
– Не сомневаюсь. Только поисковые отряды – это общественные объединения, они не подчиняются ни городской, ни районной администрации. Где хотят – там и работают. И по факту получается, что как только начинается новая стройка, я звоню вот этому человеку, – Родионов указал на командира отряда, – и прошу его: «Леша, выйди, пожалуйста, на территорию, иначе все застроят к чертовой матери». И Леша выходит со своим отрядом, и поднимает бойцов, и мы их хороним потом со всеми воинскими почестями. А если бы не было Леши – их кости перемолол бы экскаватор, и все. Понимаете? А вы, вместо того, чтобы писать о реальных проблемах, о лакунах в законах и подзаконных актах, начинаете кошмарить район в своих статьях.
Официант принес три кофе и чизкейк для девушки. Пока он выставлял заказ на стол, повисла неловкая пауза. Алиса сделала глоток горячего капучино, прищурилась.
– Вы какую-то ведьму из меня слепили, а я всего лишь хочу разобраться.
– Так разберитесь, напишите о проблемах района, об отсутствии финансирования. Мы бьемся, как рыба об лед, чтобы совладать с застройщиком, а от вас одни плевки в спину.
– От меня?
– Ну, не от вас лично... Извините, если обидел.
– Вы меня тоже извините, я как-то агрессивно начала разговор. Я просто не привыкла к откровенности из уст чиновников, и опыт общения с ними у меня был не самый лучший.
– Знаете, что мы сделаем? Давайте обменяемся телефонами, – Родионов протянул девушке свою визитку. – И если у вас появятся вопросы, звоните мне напрямую. И с застройщиком не все так плохо: на контакт идет, от поисковых работ не отказывается, выделил экскаватор. Я думаю, общими усилиями справимся.
– А что будет с немецкими солдатами?
– Отдадим Народному совету Германии, есть такая организация, – ответил Головач. – Они их похоронят на немецком кладбище подо Мгой.
Прощались почти друзьями. Алиса попыталась заплатить за свой заказ, но Родионов великодушно отверг ее порыв. Мужчины провожали журналистку долгим ноющим взглядом.
– Классная задница, Кирилл Сергеевич?
– Не борзей.
Через два дня на портале появилась статья «Стройка на костях», прочитав которую Родионов матюгнулся и достал телефон, чтобы позвонить журналистке. Но равнодушный женский голос сообщил, что абонента с данным номером не существует.
Из неотправленных писем Курта Мольтке,
ефрейтора 380-го гренадерского полка 215-й пехотной дивизии
15 декабря 1943 года
Здравствуй, отец!
Сегодня в батальоне праздник: из обоза прислали чистое белье, свежие одеяла и порошок против вшей. Отвратительно пахнет, скажу я тебе, но штука действенная. Мы не мылись две недели, и если бы я оказался сейчас перед твоими глазами, ты бы не узнал собственного сына. И еще, пожалуй, зажал бы нос, потому что несет от меня на несколько метров. Батальон вонючих уродцев.
Лейтенант Шенк сказал, что наша рота по графику будет мыться завтра: полчаса на отделение. Это сказочное время, можно отскрести въевшуюся под кожу грязь и даже почесать себе за ушком. На войне самые обычные вещи вдруг обретают великую ценность.
Вчера вечером, когда мы очистили позиции «Пальца» от трупов и восстановили траншеи, лейтенант позволил отправить одного человека в ларек к маркитанту, мы пили коньяк, ели шоколад. Полевая кухня расстаралась и не пожалела нам тушенки на ужин. Кажется, такие дни больше всего запоминаются, заполняют пустоту в душе... Как будто теплый ветерок подул с моря.
Русские не проявляли активности весь день, вели ленивый обстрел, мешая восстанавливать позиции, зализывали раны. Нам крепко досталось, но враг был разбит. Только Ганс Винкельхок никак не может прийти в себя, даже коньяк ему не помог. Сидит у своего пулемета и смотрит пустым взглядом в одну точку. Я не раз видел такой взгляд у наших бойцов. Что-то ломается в человеке, и он уже не может найти смысла во всем происходящем, перестает ценить собственную жизнь. Солдат с таким взглядом – не жилец, он притягивает смерть, и от него стараются держаться подальше.
Помнишь, полгода назад, когда англичане разбомбили наш дом, мне дали отпуск на три недели? В Хайльбронне я встретил нашего соседа Эверта Готтфрида. Он вернулся по ранению, насовсем. Его призвали на два года раньше меня, оказывается, он служил в 11-й пехотной дивизии, под Sinyavino, это километров сто от наших позиций. Ты должен помнить Эверта, мы вместе ходили в народную школу, только он был старше на несколько лет, потом ушел в профессиональную школу и отучился на переплетчика. Так вот, он начал войну еще во Франции, потом учился в Потсдаме на офицера. В боях под Sinyavino он был в звании лейтенанта, и ему оторвало правую ногу. Мы встретились около ратуши, он стоял на костылях и смотрел на старинные часы на башне. Стрелка подходила к двенадцати.
Он узнал меня, но особой радости от встречи не выказал. Его взгляд... Он был точь-в-точь, как сейчас у Ганса, как до этого у Фрица, Отто и еще многих, многих наших ребят: смесь грусти и пустоты. Мы обменялись парой фраз, поговорили о событиях на Восточном фронте, я ругал наше командование, а он только сдержано улыбался в ответ.
В этот момент часы пробили двенадцать. Ангел справа от часов поднял свой горн, и позолоченные бараны под циферблатом столкнулись лбами. Золотой петух прокукарекал, а второй ангел, тот, что слева, перевернул песочные часы.
Эверт повернулся ко мне и сказал: «Когда-нибудь все это закончится, и кем мы вернемся в обновленный мир? Героями войны? Нет. Вот этими песчинками. Нас переворачивают из стороны в сторону, и мы течем, течем...»
Через неделю его убило во время очередной бомбежки.
...Пришли повара с флягами. Обед. Отец, я прервусь ненадолго, а вечером обязательно допишу тебе. Вот будет занятно, если ты получишь все мои письма одновременно.
Что-то неприятно шипело и булькало в недрах кофейного аппарата. Диваны в приемной были мягкими, комфортными, но Родионов ерзал и никак не мог удобно устроиться. В прозрачной папке лежала распечатанная статья и подборка документов о поисковых работах. Родионов ослабил галстук. Было душно.
Неумолимо зазвонил телефон. Секретарь сняла трубку.
– Кирилл Сергеевич, проходите, глава ожидает.
Огромный кабинет. Длинный лакированный стол.
– Владимир Иванович, вызывали? – голос неожиданно задрожал, и Родионов кашлянул для уверенности.
Глава ничего не ответил, небрежным движением руки указал место рядом с собой. Бросил на стол распечатанную статью:
– Что это?
– Я сейчас все объясню...
– Да уж, постарайся.
Глава был человеком скрытным и недоверчивым, что для его должности являлось скорее плюсом. Людей видел насквозь. Решения принимал мгновенно, и никогда их не менял, даже если они были ошибочными. Болтали про него разное: и что откаты берет, и что служба заказчика у него, как болонка на привязи, – но слухи тем и волнительны, что их невозможно проверить.
Родионов сбивчиво начал рассказывать о встрече с журналисткой. Если вляпался, главное, не врать. Глава слушал его с полминуты, а затем внезапно смял статью и швырнул бумажный комок в начальника сектора.
Лицо его наливалось кровью долго и страшно, словно включился внутренний подзавод, и глава ждал, пока ярость достигнет точки кипения и прорвется с матами и слюной.
– Я-а-а-а... Меня-а-а-а... – взревел глава. – С утра в хвост и в гриву... Со всей пролетарской нежностью... А ты-ы-ы... – он захлебывался словами. – Жопой перед тобой покрутили – и поплыл, как кусок говна в проруби...
– Да я же...
– Ты же... Бык на лыжах! Пиши опровержение, чтоб через час у меня на столе лежало! Вылетишь у меня, как пробка, с госслужбы... Дармоеды... Я научу вас Родину любить...
Уже в дверях, стоя на ватных ногах, Родионов обернулся:
– Владимир Иванович...
– Ты еще здесь?
– Бойца нашего похоронить надо.
Глава устало посмотрел на Родионова, как на дурачка:
– Пошел вон с глаз моих.
Еще до обеда опровержение опубликовали на сайте администрации, но уже пошла волна в социальных сетях: десятки постов, сотни репостов, тысячи комментариев. Региональные группы и подкасты бурлили, обсасывая новость со всех сторон, и проклинали бездушную власть.
К вечеру позвонил помощник военкома Гнатюк:
– Наслышан, Кирилл Сергеевич, сочувствую.
– Вот давайте без этого...
– Есть разговор.
Чиновник оделся быстро, компьютер выключать не стал. В дверях его поймала помощница:
– Кирилл Сергеевич, вас женщина одна уже два часа дожидается.
– Ну, так примите ее.
– Говорит, ей лично вы нужны.
– Наташа, завтра, завтра. Скажи, что у меня не приемный день.
С помощником военкома встретились в сквере напротив здания администрации. Гнатюк начал вкрадчиво, но сразу по делу:
– Вам знакома фамилия Коряков?
– Нет.
– Этот человек сейчас работает в Комитете по работе со СМИ, сам местный, из бывших ментов, возглавлял райотдел. Есть мнение, что это он заказал известную статью. И именно он сейчас главный претендент на кресло главы. Это не государственник – бизнесмен чистой воды. Его задача – рубить бабло, подмять под себя все строительные истории.
– А откуда информация?
– От «серых». Инфа – сотка. А самое главное, он готов прийти не просто так, а с заносом. А занос по данной должности вы даже себе представить не можете. Я, конечно, точно не знаю, свечку не держал, но пять лет назад на должность начальника одного таможенного управления по Северо-Западу занос был триста кусков. И не рублей, как вы понимаете. Накиньте инфляцию, уровень должности и примерно можете представить сумму. А для него и для тех, кто за ним стоит, триста тысяч – это вообще не деньги.
– На уровне губернатора решают?
– Не думаю, «вицики», скорее всего. Есть еще один претендент, вы его прекрасно знаете, по фамилии Дикий. Его недавно с позором выгнали из Комитета по энергетике, человек три месяца без работы сидит. Но я не уверен, что у него будет столько денег для заноса.
– А чем же нынешний оплошал? Из-за статьи?
– Не смешите, кого интересуют какие-то писульки? Статья только повод. А причина в том, что он не умеет договариваться. «Стройинвест» им очень недоволен. Он не согласовывает им начало строительства без соцпакета: школа, садики, поликлиника... А за этой фирмой стоят серьезные люди, и они не готовы терять серьезные деньги. Плюс, он старый уже, шестьдесят пять лет – не шутка. Он реально динозавр, привык к цивилизованной коррупции, когда все раз в месяц стабильно заносят. По чуть-чуть, но в сумме нормально набегает. Учреждения – с мертвых душ зарплату, коммерсы – барашка в бумажке... А для Корякова это не интересно, он новой волны чиновник, беспредельщик. Ему нужны миллионные откаты, он на эту мелочевку не будет размениваться.
– Зачем вы мне это все рассказываете?
Гнатюк улыбнулся.
– Вот мы и подошли к самому главному. Когда новый упырь придет – он начнет вычищать прежнюю команду. Головы полетят россыпью. Но и нынешний перед уходом может дров наломать... Вот вы на охоте были когда-нибудь?
– Нет.
– Это очень, очень зря. Рекомендую. Незабываемо бодрит. Жаль, но тогда вы не знаете, как раненый кабан себя ведет. О-о-о... Это действительно страшно. Он крушит все на своем пути. Так и этот может: чтобы выжженное поле после себя оставить. В общем, Кирилл Сергеевич, тяжелые времена наступают. А за вами «косяк» с этой статьей.
– Ну, я не такой большой начальник, чтобы быть кому-то интересным.
– Так я же не пугать вас пришел. В страшные времена кто-то гибнет, а кто-то выплывает наверх. Это когда все устаканится, возможности карьерного роста нулевые, а в момент перемен надо только успеть оказаться в нужном месте в нужное время. И у одного моего знакомого есть выходы на Корякова, они вместе служили. Он сам к нему на поклон пойдет, но могу и за вас слово замолвить.
– Так мне предложить ему нечего.
– Это сейчас нечего. А у меня есть идея, как из вашего нищего подведа сделать ветеранский центр с программами наставничества для молодежных организаций. Это актуалочка сейчас. И можно будет под это дело привести деньги из города. А с хороших денег можно сделать хороший занос. И себя не забыть.
– И вы, конечно, это учреждение хотите возглавить?
– Возражать не буду.
– У нищего подведа, как вы говорите, уже есть руководитель.
– Полетаева, что ли? Вот кого надо менять в первую очередь. И она не усидит на своем месте.
– Нина Николаевна хороший управленец.
– Зря вы ее защищаете. Я пока не буду развивать эту тему, но вы запомните мои слова: она первая вас подставит, стоит чуть-чуть оступиться... В общем, подумайте. Очень шаткая у вас позиция, но из нее можно достойно выйти. От вас нужен ответный ход. Главу уже не спасти, а Коряков оценит ваше бездействие.
– Падающего – подтолкни?
– Не мы такие, жизнь такая. Всего наилучшего.
После разговора Родионову захотелось помыться.
Из неотправленных писем Курта Мольтке,
ефрейтора 380-го гренадерского полка 215-й пехотной дивизии
15 декабря 1943 года
Сегодня над позициями русских пролетел наш самолет-разведчик «Фокке-Вульф», разбрасывая листовки, но летчик не учел потоки ветра в ста метрах над землей, и практически все листовки отнесло к нашим позициям. Маленький прямоугольный кусок бумаги с косыми жирными зелеными линиями, что-то написано по-русски. Судя по цифрам, обращение к бойцам 189-й стрелковой дивизии. Но каждый из нас, кто поднял с земли этот листок, подумал об одном и том же: это обращение к нам. Настроение сразу испортилось.
После обеда из штаба дивизии приехал с проверкой подполковник Шельм, он был очень удивлен, что мы не убрали трупы с позиций, а только перевалили их на бруствер траншей, используя вместо мешков с песком. Он орал на капитана Баудера, потребовал всех наших погибших солдат отнести в тыл, к обозу и передать похоронной команде, привести в порядок траншеи. Смешной человек, мы ходим по колено в талой грязи, нет досок, бревен, мы как в мышеловке на этом «Пальце»: некуда даже сбрасывать отстрел пулеметных гильз. Саперы за ночь под регулярным беспокоящим огнем русских восстановили проволочные заграждения, потеряв одного человека убитым и трех ранеными. И это все, что мы можем сделать в таких условиях. Честно говоря, было жалко убирать трупы, они служили дополнительной защитой. Окоченевшее тело хорошо держит пулю.
Подполковник привез плохие новости: русский перебежчик сообщил, что противник готовит новую атаку на позиции «Пальца», штурм начнется завтра утром.
Эта новость ввергла нас в уныние, только Ганс Винкельхок, наконец, оживился. Он снял с какого-то русского коричневые фланелевые перчатки, сел в блиндаже и начал чистить и смазывать свой пулемет, напевая себе под нос мотив «Девушки под фонарем». У него прорезался аппетит, Ганс ежеминутно отвлекался, выдавливал из тюбика пайковой сыр прямо в рот. «Ганс, ты бы лучше начистил свой запасной ствол», – шутили ребята. Но Винкельхок не понял шутки, сказал, что запасной ствол не пригодится.
Все это странно, отец! Русские понесли ощутимые потери, только сумасшедший решится на повторную атаку, когда уже упущен момент внезапности. Мы убиваем этих азиатов день за днем, выкашиваем пулеметными очередями, морим голодом, разрываем снарядами, но они воскресают и через три дня вновь готовы атаковать. Нам никогда не завоевать эту дикую северную страну, потому что мы не умеем воскресать.
Когда стемнело, лейтенант Шенк отправил меня и Ганса на правый фланг, на позиции штурмовой роты. Мы должны были забрать у них ящик с патронами. Эти бравые ребята, эти псы войны, каждый из которых был вооружен новенькой штурмовой автоматической винтовкой, сидели в подавленном состоянии. Да, не каждый из них доживет до завтрашнего вечера. В моем газбаке лежал Железный крест, который мне вручили после боев за Spasskuyu Polist, он ударялся о стенки и гремел на ходу. Эти болваны зашипели, что я демаскирую их позиции. Тяжело им завтра придется. Ганс плюнул одному из них под ноги, завязалась словесная перепалка.
Внезапно метрах в десяти от позиций разорвался снаряд, выпущенный из русской пушки, штурмовики попадали в грязь, над головой засвистели осколки. Ганс повернулся ко мне и сказал: «Не знаю, кого больше хочу убить: русских или этих трусов». Оставшуюся часть дороги мы молчали.
Сейчас уже глубокая ночь, но никто не спит. Пока я пишу эти строки, на стороне русских снова все пришло в движение. Шумят тягачи, подтягивая артиллерию, над окопами стоит гул, вырастающий из топота сотен ног и приглушенных голосов солдат противника.
Я сижу в блиндаже, тускло мерцает огонь в печке, буквы пляшут перед глазами, но я должен писать. Если я поставлю точку, то сойду с ума от бессилия.
Я не успею отправить тебе это письмо, но какое это имеет значение, ты не отвечаешь...
Я прошу... не молчи, отец!
Почему ты молчишь?..
Главу сняли через неделю после выхода статьи, и уже на следующий день в администрацию привезли Корякова.
Это был плотный мужчина среднего роста с красным, мясистым лицом и мягким, почти детским подбородком. Он ни к кому не приглядывался, шел вальяжной походкой хозяина, поправляя полы дорогого пиджака. Блестели лакированные туфли и позолоченные запонки, и сам он сиял, как купол церкви солнечным днем. Улыбался новый глава широко, от всей души, добродушно похохатывал при разговоре. Крепкий водитель двух метров росту шел следом и нес коробку с личными вещами.
Впрочем, добродушие нового хозяина района никого не могло обмануть. На первом же аппаратном совещании он грубо прервал доклад начальника отдела культуры. Тот по привычке расписывал успехи отдела и упомянул о третьем месте на международном конкурсе инструментальных исполнителей.
– Третье? И что, это успех?
– Ну... Это серьезный международный конкурс, можно считать, что наши ребята очень достойно выступили, – завилял начальник отдела.
– Здесь я буду решать, какое место достойное, а какое нет. Запомните все: ниже первого для меня мест не существует, а значит, и для вас тоже.
Внешне ничего не изменилось, только воздух в администрации сгустился, ходить по коридорам старались тише и как по команде перестали опаздывать на работу.
Через три дня в отпуск с последующим увольнением по собственному желанию ушли начальник отдела строительства и инвестиций и директор службы заказчика.
На четвертый день Коряков представил заместителям и начальникам отделов своего советника: молодую, ухоженную девушку лет тридцати с хищной улыбкой и похотливым взглядом. Он переключил на нее все вопросы социальной сферы и взял под личное управление отдел строительства. Разделяй и властвуй: замы не понимали, с кем и что теперь согласовывать, администрацию затрясло.
К концу недели у главы дошли руки до Родионова.
– Заходи, садись, чувствуй себя, как дома, – по-свойски махнул Родионову рукой.
– Но не забывай, что в гостях, – добавила помощница.
Родионов присел. Стул показался горячим.
– Мы с Аллочкой наслышаны о тебе. Ты все сделал правильно.
– Кирилл Сергеевич умеет принимать самостоятельные решения, – Алла даже не улыбнулась, а чуть обозначила улыбку, при этом неотрывно смотрела в глаза Родионову, заставляя его отвести взгляд.
– Это все замечательно, – продолжил глава, – только отныне слово «самостоятельно» забываем. Все решения и вопросы по поисковым работам согласовываешь с Аллой. Если она тебе что-то поручает, считай, – это я поручаю. Я внятен?
– Так точно!
– Вот это по-нашему.
Родионова не покидало чувство, что весь разговор был срежиссирован заранее, и его, как волан, кидают из стороны в сторону.
– Чтобы не было иллюзий... Я, Кирилл, пришел в район надолго, а в людях прежде всего ценю преданность. Парень ты перспективный, в начальниках сектора засиделся. Ты уж не разочаруй меня.
Глава говорил спокойно, не давил, но при этом каждым словом пробовал Родионова на зуб, внимательно следил за его реакцией.
– Теперь к делу. Все поисковые истории в новом квартале сворачивай, хватит уже в земле ковыряться. На следующей неделе застройщик выйдет на нулевой цикл.
– Но мы же еще не все обследовали, – растерялся Родионов. – Если пойдет экскаватор, – полезут кости.
– А ты сделай так, чтобы не полезли. А если полезли, то тихонько, почти бесшумно.
– Поднимется волна в СМИ...
– Не поднимется, этот вопрос Аллочка возьмет на себя.
Повисла пауза, которую нельзя было затягивать. Глава произнес все, что хотел. Для Родионова настал момент истины, когда надо было принимать решение, но правильного решения не было. Он прислушался к себе, но ничего не услышал, кроме гулкой пустоты. Ничего не было, кроме пустоты и многолетней привычки к подчинению.
– Я вас услышал, Леонид Александрович!
– Вот и ладушки.
– Надо будет похоронить... – к горлу подступил неприятный комок.
– Обязательно похороним. Готовь церемонию, напиши мне речь. Все сделаем в лучшем виде.
Уже в дверях глава остановил Родионова и спросил:
– Ты ведь знаешь этого... из военкомата... Как бишь его?
– Гнатюк, – подсказала Алла.
– Точно. Что за фрукт?
– Грамотный специалист, хорошо знает нормативную базу, языком не болтает.
– Вот это главное. Ну, все, иди...
Выходя из приемной, Родионов механически отметил, что пропали мягкие удобные кресла и на их месте появились обычные скамейки.
У кабинета его перехватила помощница Наташа.
– Кирилл Сергеевич, помните, неделю назад вас старушка дожидалась? В общем, она опять приходила, просила передать это вам.
Наташа протянула Родионову несколько пожелтевших от времени листков.
– Что это?
– Письмо, которое ее мать то ли получила во время войны, то ли сама написала...
– А мне оно зачем?
– Она сказала, что, может, его в школьный музей передать? Там вроде бы о боях за наш город.
– Ну, так пусть идет в отдел образования. Я-то здесь при чем?
Наташа виновато пожала плечами, но руку с письмом не убрала.
– Ладно, давай, посмотрю позже.
Голова гудела. Пустота в душе наполнялась чем-то тягучим и липким. Родионов открыл окно и закурил прямо в кабинете. Настроение было мерзкое.
Зазвонил мобильный, незнакомый номер.
– Кирилл? Здравствуйте, это Алиса... Нам надо поговорить.
Из неотправленных писем Курта Мольтке,
ефрейтора 380-го гренадерского полка 215-й пехотной дивизии
16 декабря 1943 года
Не умру, не умру, не умру... не умру, не умру, не умру, не умру, не умру... не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру... не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру...
Отец, страшно...
Весна обрушилась вдруг и без подготовки; в один день зазвенела капель, зажурчали ручьи в проталинах, воздух стал теплым, вкусным, наполнился голубиным клекотом, вороньим граем; земля, размякшая от внезапной слабости, пачкала брюки, липла к обуви и, казалось, все вокруг, родившись заново, было скользким и ошарашенным.
У памятника, перед самым постаментом стояли на подставках четыре гроба. Полукругом выстроились ветераны, школьники, официальные лица. Справа и слева от памятника – фигуры солдата, склонившего голову, – уходили шеренгами бугорки могил.
Иерей поправил стихарь, его помощник достал зажигалку и поджег ладан в кадиле, по воинскому мемориалу поплыл запах благовоний.
– Братья и сестры, помолимся в память усопших воинов, за веру, Отечество и народ жизнь свою положивших, от ран и глада скончавшихся
– Нет, знаете, первый раз...
– Определяет перечень видов инженерных работ перед застройкой.
– Ну, я не в отделе строительства работаю, я больше с поисковиками...
– Зачем вы виляете?
Подсекла и потянула. Все, крючок плотно зацепил губу, и даже прервать разговор у чиновника не было повода. Родионов переглянулся с поисковиком.
– В кроличью нору, говорите?.. Ладно, давайте начистоту. Я ведь прекрасно знаю ваш портал, вы одну гадость про городскую власть пишете. Что бы я ни сказал – вы мои слова перевернете и вырвете из контекста, если так будет нужно для репортажа. Вот вы говорите, «четыреста второе постановление», а кто его контролирует? У района нет полномочий обязать застройщика провести эти работы. Мы можем написать ему, порекомендовать, пальцем погрозить, а обязать не можем: земля в частной собственности. Вот так устроен этот закон.
Идем дальше. Во всей нашей необъятной стране организацией поисковых работ перед застройкой занимаются муниципальные образования, за исключением трех городов федерального значения: Москва, Севастополь...
– Санкт-Петербург. Это я знаю.
– Не сомневаюсь. Только поисковые отряды – это общественные объединения, они не подчиняются ни городской, ни районной администрации. Где хотят – там и работают. И по факту получается, что как только начинается новая стройка, я звоню вот этому человеку, – Родионов указал на командира отряда, – и прошу его: «Леша, выйди, пожалуйста, на территорию, иначе все застроят к чертовой матери». И Леша выходит со своим отрядом, и поднимает бойцов, и мы их хороним потом со всеми воинскими почестями. А если бы не было Леши – их кости перемолол бы экскаватор, и все. Понимаете? А вы, вместо того, чтобы писать о реальных проблемах, о лакунах в законах и подзаконных актах, начинаете кошмарить район в своих статьях.
Официант принес три кофе и чизкейк для девушки. Пока он выставлял заказ на стол, повисла неловкая пауза. Алиса сделала глоток горячего капучино, прищурилась.
– Вы какую-то ведьму из меня слепили, а я всего лишь хочу разобраться.
– Так разберитесь, напишите о проблемах района, об отсутствии финансирования. Мы бьемся, как рыба об лед, чтобы совладать с застройщиком, а от вас одни плевки в спину.
– От меня?
– Ну, не от вас лично... Извините, если обидел.
– Вы меня тоже извините, я как-то агрессивно начала разговор. Я просто не привыкла к откровенности из уст чиновников, и опыт общения с ними у меня был не самый лучший.
– Знаете, что мы сделаем? Давайте обменяемся телефонами, – Родионов протянул девушке свою визитку. – И если у вас появятся вопросы, звоните мне напрямую. И с застройщиком не все так плохо: на контакт идет, от поисковых работ не отказывается, выделил экскаватор. Я думаю, общими усилиями справимся.
– А что будет с немецкими солдатами?
– Отдадим Народному совету Германии, есть такая организация, – ответил Головач. – Они их похоронят на немецком кладбище подо Мгой.
Прощались почти друзьями. Алиса попыталась заплатить за свой заказ, но Родионов великодушно отверг ее порыв. Мужчины провожали журналистку долгим ноющим взглядом.
– Классная задница, Кирилл Сергеевич?
– Не борзей.
Через два дня на портале появилась статья «Стройка на костях», прочитав которую Родионов матюгнулся и достал телефон, чтобы позвонить журналистке. Но равнодушный женский голос сообщил, что абонента с данным номером не существует.
Из неотправленных писем Курта Мольтке,
ефрейтора 380-го гренадерского полка 215-й пехотной дивизии
15 декабря 1943 года
Здравствуй, отец!
Сегодня в батальоне праздник: из обоза прислали чистое белье, свежие одеяла и порошок против вшей. Отвратительно пахнет, скажу я тебе, но штука действенная. Мы не мылись две недели, и если бы я оказался сейчас перед твоими глазами, ты бы не узнал собственного сына. И еще, пожалуй, зажал бы нос, потому что несет от меня на несколько метров. Батальон вонючих уродцев.
Лейтенант Шенк сказал, что наша рота по графику будет мыться завтра: полчаса на отделение. Это сказочное время, можно отскрести въевшуюся под кожу грязь и даже почесать себе за ушком. На войне самые обычные вещи вдруг обретают великую ценность.
Вчера вечером, когда мы очистили позиции «Пальца» от трупов и восстановили траншеи, лейтенант позволил отправить одного человека в ларек к маркитанту, мы пили коньяк, ели шоколад. Полевая кухня расстаралась и не пожалела нам тушенки на ужин. Кажется, такие дни больше всего запоминаются, заполняют пустоту в душе... Как будто теплый ветерок подул с моря.
Русские не проявляли активности весь день, вели ленивый обстрел, мешая восстанавливать позиции, зализывали раны. Нам крепко досталось, но враг был разбит. Только Ганс Винкельхок никак не может прийти в себя, даже коньяк ему не помог. Сидит у своего пулемета и смотрит пустым взглядом в одну точку. Я не раз видел такой взгляд у наших бойцов. Что-то ломается в человеке, и он уже не может найти смысла во всем происходящем, перестает ценить собственную жизнь. Солдат с таким взглядом – не жилец, он притягивает смерть, и от него стараются держаться подальше.
Помнишь, полгода назад, когда англичане разбомбили наш дом, мне дали отпуск на три недели? В Хайльбронне я встретил нашего соседа Эверта Готтфрида. Он вернулся по ранению, насовсем. Его призвали на два года раньше меня, оказывается, он служил в 11-й пехотной дивизии, под Sinyavino, это километров сто от наших позиций. Ты должен помнить Эверта, мы вместе ходили в народную школу, только он был старше на несколько лет, потом ушел в профессиональную школу и отучился на переплетчика. Так вот, он начал войну еще во Франции, потом учился в Потсдаме на офицера. В боях под Sinyavino он был в звании лейтенанта, и ему оторвало правую ногу. Мы встретились около ратуши, он стоял на костылях и смотрел на старинные часы на башне. Стрелка подходила к двенадцати.
Он узнал меня, но особой радости от встречи не выказал. Его взгляд... Он был точь-в-точь, как сейчас у Ганса, как до этого у Фрица, Отто и еще многих, многих наших ребят: смесь грусти и пустоты. Мы обменялись парой фраз, поговорили о событиях на Восточном фронте, я ругал наше командование, а он только сдержано улыбался в ответ.
В этот момент часы пробили двенадцать. Ангел справа от часов поднял свой горн, и позолоченные бараны под циферблатом столкнулись лбами. Золотой петух прокукарекал, а второй ангел, тот, что слева, перевернул песочные часы.
Эверт повернулся ко мне и сказал: «Когда-нибудь все это закончится, и кем мы вернемся в обновленный мир? Героями войны? Нет. Вот этими песчинками. Нас переворачивают из стороны в сторону, и мы течем, течем...»
Через неделю его убило во время очередной бомбежки.
...Пришли повара с флягами. Обед. Отец, я прервусь ненадолго, а вечером обязательно допишу тебе. Вот будет занятно, если ты получишь все мои письма одновременно.
Что-то неприятно шипело и булькало в недрах кофейного аппарата. Диваны в приемной были мягкими, комфортными, но Родионов ерзал и никак не мог удобно устроиться. В прозрачной папке лежала распечатанная статья и подборка документов о поисковых работах. Родионов ослабил галстук. Было душно.
Неумолимо зазвонил телефон. Секретарь сняла трубку.
– Кирилл Сергеевич, проходите, глава ожидает.
Огромный кабинет. Длинный лакированный стол.
– Владимир Иванович, вызывали? – голос неожиданно задрожал, и Родионов кашлянул для уверенности.
Глава ничего не ответил, небрежным движением руки указал место рядом с собой. Бросил на стол распечатанную статью:
– Что это?
– Я сейчас все объясню...
– Да уж, постарайся.
Глава был человеком скрытным и недоверчивым, что для его должности являлось скорее плюсом. Людей видел насквозь. Решения принимал мгновенно, и никогда их не менял, даже если они были ошибочными. Болтали про него разное: и что откаты берет, и что служба заказчика у него, как болонка на привязи, – но слухи тем и волнительны, что их невозможно проверить.
Родионов сбивчиво начал рассказывать о встрече с журналисткой. Если вляпался, главное, не врать. Глава слушал его с полминуты, а затем внезапно смял статью и швырнул бумажный комок в начальника сектора.
Лицо его наливалось кровью долго и страшно, словно включился внутренний подзавод, и глава ждал, пока ярость достигнет точки кипения и прорвется с матами и слюной.
– Я-а-а-а... Меня-а-а-а... – взревел глава. – С утра в хвост и в гриву... Со всей пролетарской нежностью... А ты-ы-ы... – он захлебывался словами. – Жопой перед тобой покрутили – и поплыл, как кусок говна в проруби...
– Да я же...
– Ты же... Бык на лыжах! Пиши опровержение, чтоб через час у меня на столе лежало! Вылетишь у меня, как пробка, с госслужбы... Дармоеды... Я научу вас Родину любить...
Уже в дверях, стоя на ватных ногах, Родионов обернулся:
– Владимир Иванович...
– Ты еще здесь?
– Бойца нашего похоронить надо.
Глава устало посмотрел на Родионова, как на дурачка:
– Пошел вон с глаз моих.
Еще до обеда опровержение опубликовали на сайте администрации, но уже пошла волна в социальных сетях: десятки постов, сотни репостов, тысячи комментариев. Региональные группы и подкасты бурлили, обсасывая новость со всех сторон, и проклинали бездушную власть.
К вечеру позвонил помощник военкома Гнатюк:
– Наслышан, Кирилл Сергеевич, сочувствую.
– Вот давайте без этого...
– Есть разговор.
Чиновник оделся быстро, компьютер выключать не стал. В дверях его поймала помощница:
– Кирилл Сергеевич, вас женщина одна уже два часа дожидается.
– Ну, так примите ее.
– Говорит, ей лично вы нужны.
– Наташа, завтра, завтра. Скажи, что у меня не приемный день.
С помощником военкома встретились в сквере напротив здания администрации. Гнатюк начал вкрадчиво, но сразу по делу:
– Вам знакома фамилия Коряков?
– Нет.
– Этот человек сейчас работает в Комитете по работе со СМИ, сам местный, из бывших ментов, возглавлял райотдел. Есть мнение, что это он заказал известную статью. И именно он сейчас главный претендент на кресло главы. Это не государственник – бизнесмен чистой воды. Его задача – рубить бабло, подмять под себя все строительные истории.
– А откуда информация?
– От «серых». Инфа – сотка. А самое главное, он готов прийти не просто так, а с заносом. А занос по данной должности вы даже себе представить не можете. Я, конечно, точно не знаю, свечку не держал, но пять лет назад на должность начальника одного таможенного управления по Северо-Западу занос был триста кусков. И не рублей, как вы понимаете. Накиньте инфляцию, уровень должности и примерно можете представить сумму. А для него и для тех, кто за ним стоит, триста тысяч – это вообще не деньги.
– На уровне губернатора решают?
– Не думаю, «вицики», скорее всего. Есть еще один претендент, вы его прекрасно знаете, по фамилии Дикий. Его недавно с позором выгнали из Комитета по энергетике, человек три месяца без работы сидит. Но я не уверен, что у него будет столько денег для заноса.
– А чем же нынешний оплошал? Из-за статьи?
– Не смешите, кого интересуют какие-то писульки? Статья только повод. А причина в том, что он не умеет договариваться. «Стройинвест» им очень недоволен. Он не согласовывает им начало строительства без соцпакета: школа, садики, поликлиника... А за этой фирмой стоят серьезные люди, и они не готовы терять серьезные деньги. Плюс, он старый уже, шестьдесят пять лет – не шутка. Он реально динозавр, привык к цивилизованной коррупции, когда все раз в месяц стабильно заносят. По чуть-чуть, но в сумме нормально набегает. Учреждения – с мертвых душ зарплату, коммерсы – барашка в бумажке... А для Корякова это не интересно, он новой волны чиновник, беспредельщик. Ему нужны миллионные откаты, он на эту мелочевку не будет размениваться.
– Зачем вы мне это все рассказываете?
Гнатюк улыбнулся.
– Вот мы и подошли к самому главному. Когда новый упырь придет – он начнет вычищать прежнюю команду. Головы полетят россыпью. Но и нынешний перед уходом может дров наломать... Вот вы на охоте были когда-нибудь?
– Нет.
– Это очень, очень зря. Рекомендую. Незабываемо бодрит. Жаль, но тогда вы не знаете, как раненый кабан себя ведет. О-о-о... Это действительно страшно. Он крушит все на своем пути. Так и этот может: чтобы выжженное поле после себя оставить. В общем, Кирилл Сергеевич, тяжелые времена наступают. А за вами «косяк» с этой статьей.
– Ну, я не такой большой начальник, чтобы быть кому-то интересным.
– Так я же не пугать вас пришел. В страшные времена кто-то гибнет, а кто-то выплывает наверх. Это когда все устаканится, возможности карьерного роста нулевые, а в момент перемен надо только успеть оказаться в нужном месте в нужное время. И у одного моего знакомого есть выходы на Корякова, они вместе служили. Он сам к нему на поклон пойдет, но могу и за вас слово замолвить.
– Так мне предложить ему нечего.
– Это сейчас нечего. А у меня есть идея, как из вашего нищего подведа сделать ветеранский центр с программами наставничества для молодежных организаций. Это актуалочка сейчас. И можно будет под это дело привести деньги из города. А с хороших денег можно сделать хороший занос. И себя не забыть.
– И вы, конечно, это учреждение хотите возглавить?
– Возражать не буду.
– У нищего подведа, как вы говорите, уже есть руководитель.
– Полетаева, что ли? Вот кого надо менять в первую очередь. И она не усидит на своем месте.
– Нина Николаевна хороший управленец.
– Зря вы ее защищаете. Я пока не буду развивать эту тему, но вы запомните мои слова: она первая вас подставит, стоит чуть-чуть оступиться... В общем, подумайте. Очень шаткая у вас позиция, но из нее можно достойно выйти. От вас нужен ответный ход. Главу уже не спасти, а Коряков оценит ваше бездействие.
– Падающего – подтолкни?
– Не мы такие, жизнь такая. Всего наилучшего.
После разговора Родионову захотелось помыться.
Из неотправленных писем Курта Мольтке,
ефрейтора 380-го гренадерского полка 215-й пехотной дивизии
15 декабря 1943 года
Сегодня над позициями русских пролетел наш самолет-разведчик «Фокке-Вульф», разбрасывая листовки, но летчик не учел потоки ветра в ста метрах над землей, и практически все листовки отнесло к нашим позициям. Маленький прямоугольный кусок бумаги с косыми жирными зелеными линиями, что-то написано по-русски. Судя по цифрам, обращение к бойцам 189-й стрелковой дивизии. Но каждый из нас, кто поднял с земли этот листок, подумал об одном и том же: это обращение к нам. Настроение сразу испортилось.
После обеда из штаба дивизии приехал с проверкой подполковник Шельм, он был очень удивлен, что мы не убрали трупы с позиций, а только перевалили их на бруствер траншей, используя вместо мешков с песком. Он орал на капитана Баудера, потребовал всех наших погибших солдат отнести в тыл, к обозу и передать похоронной команде, привести в порядок траншеи. Смешной человек, мы ходим по колено в талой грязи, нет досок, бревен, мы как в мышеловке на этом «Пальце»: некуда даже сбрасывать отстрел пулеметных гильз. Саперы за ночь под регулярным беспокоящим огнем русских восстановили проволочные заграждения, потеряв одного человека убитым и трех ранеными. И это все, что мы можем сделать в таких условиях. Честно говоря, было жалко убирать трупы, они служили дополнительной защитой. Окоченевшее тело хорошо держит пулю.
Подполковник привез плохие новости: русский перебежчик сообщил, что противник готовит новую атаку на позиции «Пальца», штурм начнется завтра утром.
Эта новость ввергла нас в уныние, только Ганс Винкельхок, наконец, оживился. Он снял с какого-то русского коричневые фланелевые перчатки, сел в блиндаже и начал чистить и смазывать свой пулемет, напевая себе под нос мотив «Девушки под фонарем». У него прорезался аппетит, Ганс ежеминутно отвлекался, выдавливал из тюбика пайковой сыр прямо в рот. «Ганс, ты бы лучше начистил свой запасной ствол», – шутили ребята. Но Винкельхок не понял шутки, сказал, что запасной ствол не пригодится.
Все это странно, отец! Русские понесли ощутимые потери, только сумасшедший решится на повторную атаку, когда уже упущен момент внезапности. Мы убиваем этих азиатов день за днем, выкашиваем пулеметными очередями, морим голодом, разрываем снарядами, но они воскресают и через три дня вновь готовы атаковать. Нам никогда не завоевать эту дикую северную страну, потому что мы не умеем воскресать.
Когда стемнело, лейтенант Шенк отправил меня и Ганса на правый фланг, на позиции штурмовой роты. Мы должны были забрать у них ящик с патронами. Эти бравые ребята, эти псы войны, каждый из которых был вооружен новенькой штурмовой автоматической винтовкой, сидели в подавленном состоянии. Да, не каждый из них доживет до завтрашнего вечера. В моем газбаке лежал Железный крест, который мне вручили после боев за Spasskuyu Polist, он ударялся о стенки и гремел на ходу. Эти болваны зашипели, что я демаскирую их позиции. Тяжело им завтра придется. Ганс плюнул одному из них под ноги, завязалась словесная перепалка.
Внезапно метрах в десяти от позиций разорвался снаряд, выпущенный из русской пушки, штурмовики попадали в грязь, над головой засвистели осколки. Ганс повернулся ко мне и сказал: «Не знаю, кого больше хочу убить: русских или этих трусов». Оставшуюся часть дороги мы молчали.
Сейчас уже глубокая ночь, но никто не спит. Пока я пишу эти строки, на стороне русских снова все пришло в движение. Шумят тягачи, подтягивая артиллерию, над окопами стоит гул, вырастающий из топота сотен ног и приглушенных голосов солдат противника.
Я сижу в блиндаже, тускло мерцает огонь в печке, буквы пляшут перед глазами, но я должен писать. Если я поставлю точку, то сойду с ума от бессилия.
Я не успею отправить тебе это письмо, но какое это имеет значение, ты не отвечаешь...
Я прошу... не молчи, отец!
Почему ты молчишь?..
Главу сняли через неделю после выхода статьи, и уже на следующий день в администрацию привезли Корякова.
Это был плотный мужчина среднего роста с красным, мясистым лицом и мягким, почти детским подбородком. Он ни к кому не приглядывался, шел вальяжной походкой хозяина, поправляя полы дорогого пиджака. Блестели лакированные туфли и позолоченные запонки, и сам он сиял, как купол церкви солнечным днем. Улыбался новый глава широко, от всей души, добродушно похохатывал при разговоре. Крепкий водитель двух метров росту шел следом и нес коробку с личными вещами.
Впрочем, добродушие нового хозяина района никого не могло обмануть. На первом же аппаратном совещании он грубо прервал доклад начальника отдела культуры. Тот по привычке расписывал успехи отдела и упомянул о третьем месте на международном конкурсе инструментальных исполнителей.
– Третье? И что, это успех?
– Ну... Это серьезный международный конкурс, можно считать, что наши ребята очень достойно выступили, – завилял начальник отдела.
– Здесь я буду решать, какое место достойное, а какое нет. Запомните все: ниже первого для меня мест не существует, а значит, и для вас тоже.
Внешне ничего не изменилось, только воздух в администрации сгустился, ходить по коридорам старались тише и как по команде перестали опаздывать на работу.
Через три дня в отпуск с последующим увольнением по собственному желанию ушли начальник отдела строительства и инвестиций и директор службы заказчика.
На четвертый день Коряков представил заместителям и начальникам отделов своего советника: молодую, ухоженную девушку лет тридцати с хищной улыбкой и похотливым взглядом. Он переключил на нее все вопросы социальной сферы и взял под личное управление отдел строительства. Разделяй и властвуй: замы не понимали, с кем и что теперь согласовывать, администрацию затрясло.
К концу недели у главы дошли руки до Родионова.
– Заходи, садись, чувствуй себя, как дома, – по-свойски махнул Родионову рукой.
– Но не забывай, что в гостях, – добавила помощница.
Родионов присел. Стул показался горячим.
– Мы с Аллочкой наслышаны о тебе. Ты все сделал правильно.
– Кирилл Сергеевич умеет принимать самостоятельные решения, – Алла даже не улыбнулась, а чуть обозначила улыбку, при этом неотрывно смотрела в глаза Родионову, заставляя его отвести взгляд.
– Это все замечательно, – продолжил глава, – только отныне слово «самостоятельно» забываем. Все решения и вопросы по поисковым работам согласовываешь с Аллой. Если она тебе что-то поручает, считай, – это я поручаю. Я внятен?
– Так точно!
– Вот это по-нашему.
Родионова не покидало чувство, что весь разговор был срежиссирован заранее, и его, как волан, кидают из стороны в сторону.
– Чтобы не было иллюзий... Я, Кирилл, пришел в район надолго, а в людях прежде всего ценю преданность. Парень ты перспективный, в начальниках сектора засиделся. Ты уж не разочаруй меня.
Глава говорил спокойно, не давил, но при этом каждым словом пробовал Родионова на зуб, внимательно следил за его реакцией.
– Теперь к делу. Все поисковые истории в новом квартале сворачивай, хватит уже в земле ковыряться. На следующей неделе застройщик выйдет на нулевой цикл.
– Но мы же еще не все обследовали, – растерялся Родионов. – Если пойдет экскаватор, – полезут кости.
– А ты сделай так, чтобы не полезли. А если полезли, то тихонько, почти бесшумно.
– Поднимется волна в СМИ...
– Не поднимется, этот вопрос Аллочка возьмет на себя.
Повисла пауза, которую нельзя было затягивать. Глава произнес все, что хотел. Для Родионова настал момент истины, когда надо было принимать решение, но правильного решения не было. Он прислушался к себе, но ничего не услышал, кроме гулкой пустоты. Ничего не было, кроме пустоты и многолетней привычки к подчинению.
– Я вас услышал, Леонид Александрович!
– Вот и ладушки.
– Надо будет похоронить... – к горлу подступил неприятный комок.
– Обязательно похороним. Готовь церемонию, напиши мне речь. Все сделаем в лучшем виде.
Уже в дверях глава остановил Родионова и спросил:
– Ты ведь знаешь этого... из военкомата... Как бишь его?
– Гнатюк, – подсказала Алла.
– Точно. Что за фрукт?
– Грамотный специалист, хорошо знает нормативную базу, языком не болтает.
– Вот это главное. Ну, все, иди...
Выходя из приемной, Родионов механически отметил, что пропали мягкие удобные кресла и на их месте появились обычные скамейки.
У кабинета его перехватила помощница Наташа.
– Кирилл Сергеевич, помните, неделю назад вас старушка дожидалась? В общем, она опять приходила, просила передать это вам.
Наташа протянула Родионову несколько пожелтевших от времени листков.
– Что это?
– Письмо, которое ее мать то ли получила во время войны, то ли сама написала...
– А мне оно зачем?
– Она сказала, что, может, его в школьный музей передать? Там вроде бы о боях за наш город.
– Ну, так пусть идет в отдел образования. Я-то здесь при чем?
Наташа виновато пожала плечами, но руку с письмом не убрала.
– Ладно, давай, посмотрю позже.
Голова гудела. Пустота в душе наполнялась чем-то тягучим и липким. Родионов открыл окно и закурил прямо в кабинете. Настроение было мерзкое.
Зазвонил мобильный, незнакомый номер.
– Кирилл? Здравствуйте, это Алиса... Нам надо поговорить.
Из неотправленных писем Курта Мольтке,
ефрейтора 380-го гренадерского полка 215-й пехотной дивизии
16 декабря 1943 года
Не умру, не умру, не умру... не умру, не умру, не умру, не умру, не умру... не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру... не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру, не умру...
Отец, страшно...
Весна обрушилась вдруг и без подготовки; в один день зазвенела капель, зажурчали ручьи в проталинах, воздух стал теплым, вкусным, наполнился голубиным клекотом, вороньим граем; земля, размякшая от внезапной слабости, пачкала брюки, липла к обуви и, казалось, все вокруг, родившись заново, было скользким и ошарашенным.
У памятника, перед самым постаментом стояли на подставках четыре гроба. Полукругом выстроились ветераны, школьники, официальные лица. Справа и слева от памятника – фигуры солдата, склонившего голову, – уходили шеренгами бугорки могил.
Иерей поправил стихарь, его помощник достал зажигалку и поджег ладан в кадиле, по воинскому мемориалу поплыл запах благовоний.
– Братья и сестры, помолимся в память усопших воинов, за веру, Отечество и народ жизнь свою положивших, от ран и глада скончавшихся