Вот уже много лет сосна, ель и береза жили одной жизнью. Одинаково видели на небе солнце и облака. Одинаково мерзли зимой. В осенние дождливые дни, конечно, больше всего доставалось березе. Ее листья опадали, и будто стыдно делалось бедняжке перед своими подругами за свою наготу. Одно только дерево было обнаженным в этом лесу – береза, и сосна и ель, как могли, заслоняли ее от любопытных взглядов других деревьев.
Но приходила весна, и береза снова одевалась в красивую зеленую рубашку. Становилась даже красивей своих защитников, которые все зиму старались получше спрятать ее от знобящего ветра.
... Долго еще шнырял в лесу, запутываясь в ветках, ветер. Выл в верхушках жалобной тварью, и, наконец, выбрался на волю. Здесь, на голом месте, он вздохнул что есть мочи, поднялся вверх и ринулся на лес по другой стороне широкой вырубки, которую не так давно сделали местные лесорубы.
Ветер, пробираясь по лесу, выскочил, наконец, на картофельные поля – к деревне.
Коля Козлов, 33-летний мужчина, с мешком за плечами направлялся ко двору. Он как будто из глины сложен, коренастый, плотный. В мешке лежали три листа шифера. Коля достраивал новую баню, и на крышу крыльца сегодня собирался постелить этот шифер. Он уже приладил его наверху к доскам, как вдруг неожиданно налетевший ветер, разметав Колины волосы, легко, как щепку, сбросил вниз лист.
-– Ну, черт, – буркнул Коля и спрыгнул за шифером прямо в картофельные кусты
Виктор Михайлович сидел дома. В шестьдесят лет уже не каждого тянет на жаркий двор. Хочется прохлады. Он видел через открытое окно, как мчалась по дороге пыль, поднятая сильным ветром. Мелкие песчаные снежинки даже сюда долетали, били в лицо, забиваясь в морщины. Вдруг испуганная маленькая птичка, дуром искавшая тихого места, ткнулась тельцем в стекло, а потом вспорхнула в комнату. Вертанула головкой раз, другой и, напуганная увиденным, вылетела обратно. Пожилой человек удивился нежданной гостье и пробормотал:
– В дом залетела, не к добру.
Таня только что закончила сгребать сено. Под окошком скосила вчера, а сегодня уже сухое. Жара. Большая копна получалась. Молодая женщина работала легко. И на сердце было легко – от тайной мысли. Сегодня, перед самым утром, она поняла, что внутри ее зародилась новая жизнь. Кто – девочка или мальчик, а может, близнецы, ее пупок основой своей жизни сделали. Два года назад Таня вышла замуж, но до сих пор ребенок у них с мужем не получался. Сейчас ей двадцать один. А вот сегодня утром поняла, что случилось давно ожидаемое. И когда ветер раскидал собранное сено, Таня не рассердилась, а рассмеялась на проказника. И быстро, легко собрала разбросанное снова.
На дворе притихло. Ни малейшего дуновения. Это утро было такое, словно воздух на одном месте висел. Издалека будто звук послышался. Солнце уже высоко поднялось, когда до места, где стояла сосна, ель да выросшая под ними береза, донеслись неслыханные ранее голоса. Где-то, еще далеко, визжали пилы, рычали сильные трактора. Только ударов топоров пока еще не было слышно. Деревья будто окаменели. Иглы на сосне и ели встали торчком. Листья березы будто опустили крылья, замерли. Страх обуял всех троих от доселе неслыханных звуков. А внутри появилась какая-то необъяснимая боль. Деревья стали ждать какой-то нехорошей перемены в своей, казалось бы, вечной, жизни.
Коля Козлов почувствовал в это утро смутное беспокойство. Как будто воздуха не хватало. Потер место, где было сердце, повернулся направо-налево, беспокойство не проходило. Сердце как будто какую-то беду чуяло. Коля ничего не понимал. Вроде бы все хорошо, ан нет, выходит, не все ладно. Вытащил спрятанную за буфетом бутылку водку, и – пусть тревога отпустит – выпил до дна.
Дома не дышалось. Нахлобучил картуз, вышел на улицу, думал, там полегчает. Нет. Ладно, может, наутро тревога отпустит. Но и утром, проснувшись, Коля понял, что тревога стоит возле кровати. Вот диво, как будто что-то важное потерял и нигде не найдет. Голова трещала. Коля решил – не от вчерашнего выпитого, а из-за сосущей сердце тревоги. Козлов отправился в магазин за новой бутылкой. И опять пил. Пил и третий день, удивляя соседей. Кто-то Колю жалел, кто-то ругал. Но он все не переставал пить. Да и не хотел.
У Виктора Михайловича в то же утро впервые кольнуло под левой рукой. Сильно испугался. Никогда еще сердечных болей не знал. Потрогал рукой, где кольнуло. Будто что-то жмет. Над столом, на полке, никакого сердечного лекарства не нашлось. Надо бы к фельдшеру сходить. Виктор Михайлович даже пуговицы на пиджаке с трудом застегнул. Но колоть перестало, и Виктор Михайлович остался дома. Через некоторое время в левом боку опять послышалась боль. Да так сильно! Только теперь со стороны спины. Нет, надо к фельдшеру срочно. Фельдшер, молодой человек, недавно только после училища, послал пожилого человека в больницу.
Утром Таня вдруг подумала, как тяжело ей будет рожать ребенка. Раньше таких мыслей не было. Сейчас их как будто вставили в ум. Принялась вспоминать разные россказни о болезнях беременных. Перед глазами возникли фильмы, которые смотрела раньше. Везде рассказывалось о тяжелых родах. Либо мать умирает, либо ребенка смерть уносит. И странно, эти мысли никуда не девались. За два месяца Таня похудела, как будто высохла. Только живот все рос и рос. Для живущего внутри человека Танины мысли были непонятны. Он хотел быстрее вырасти, быстрее увидеть белый свет.
Прошло несколько месяцев. Позади остались и летние и осенние дни. Со временем все приближалось и приближалось визжанье пил, ровное урчание тракторов. Лесозаготовители были уже совсем близко от места, где росли сосна, ель и да выросшая среди них береза. В этом году снег выпал не такой глубокий. Поэтому не смогли спрятаться в сугробы даже маленькие березки-девчонки.
В это время, широко обдирая стоящие вокруг деревья, наконец-то упала голая ель. Здесь лесозаготовители были уже не нужны.
Сегодня они приблизились к сосне, ели и березе. Сильные деревья рядом с ними свалили на снег.
-– Эту сосну и ель спилим, а потом пообедаем, – сказал товарищам человек, в руках которого была бензопила. Он взглянул на часы:
-– Без пяти час.
И взялись пились сначала ель, а за ней и сосну. Деревья с недолгим стоном упали на покрытую снегом землю. Березу не тронули. Но когда пилили ель, широко упирались ногами в землю и весь березовый подрост сломали. Только один отросток, шагнувший прямо под березу, уцелел, тонкий и хилый.
Коля Козлов потом уже не трезвел. С того утра он запил в горькую. Умом понимал, что поступает глупо, а сердцем слышал какую-то страшную беду. Потому и пил до одури. Как-то днем решил прокатиться на мотоцикле, проветриться. Пьяному – море по колено. Ехал по селу, и ничего перед собой не видел. Но разум еще работал. В голове сверкнуло: “пусть бы никто не встретился на пути”. На перекрестке не смог удержать руль, и мотоцикл на полной скорости свалился в плотный придорожный сугроб. Коля Козлов кувыркнулся с сиденья, пролетел несколько метров и ударился головой о забор.
Когда здесь собрались люди, часы на руке мертвого человека показывали без пяти час.
Виктор Михайлович в середине дня отправился на кладбище. Две недели назад его выпустили из больницы. Врачи заверили, что он до ста лет проживет, но сам-то он не верил. Сегодня вот похоронили бабушку Матрену. Три дня назад она умерла. В села самая старая была. Девяносто семь лет жила, шутка ли. В последний год уж сильно плоха стала. Но десять лет назад еще под окнами траву косила, чтоб прошлогоднее сено не щипать. Совсем около земли, как молодые, проводила косой. Сегодня отнесли в последний путь почерневшую от времени, седую-седую старуху. Около могилы Виктор Михайлович всех удивил.
-– Следующим буду я. Так же сделайте могилу, – сказал людям и первый направился к деревне.
Около дома почему-то взглянул на часы. Было без пяти минут час. Под рукой с левой стороны пронзила невыносимая боль.
Это лопнули сосуды, несущие к сердцу кровь. Виктор Михайлович, как старое дерево, уткнулся лицом в снег.
Рожала Таня тяжело. Около нее метались люди в белых халатах. Совсем уж роженица силы потеряла. Когда ребенок появился, она едва ли что-нибудь понимала. Нового человека все же показали Тане, а потом унесли.
Женщина в белом халате составила документ, что без пяти минут час родилась девочка и вышла к курившим после тяжелой работы врачам.
-– Не знаю, жить будет или нет, -– вздохнул один,. -– так тащили, может и повредили.
-– Все хорошо сложится, -– ответила женщина. – голова на месте…
Девочка не умерла. Что дальше с ней будет – кто знает.
Через день-другой маленькая березка под матерью-березой выправилась. Ей тоже жить было охота, и береза-мама сил придавала. А отсюда, далеко вперед люди пилили все новые и новые деревья.
Лесоруб работал бойко. Шагал от ели к сосне. Вонзалась острозубая жадная пила в самую сердцевину дерева и срывала его с корней. Он еще издалека заметил сосну, которую даже обхватить было нельзя. Красивая и сильная сосна стояла отдельно от остальных. Поэтому была особенно толстой. Лесоруба, однако, не потащило к ней с пилой. Сначала он приблизился к ней без инструмента. Потоптался рядом, погладил ствол. Внутри что-то хорошее тронулось. Будто свои плечи встряхнул. Таким близким показалось дерево. Но когда он подумал, как весело будет это дерево пилить, словно какая-то заноза вонзилась в сердце.
Он спилил уже все близлежащие деревья, только эта сосна и осталась. Раз-другой отставлял лесоруб пилу в сторону, задирал голову, глядя на теряющуюся в небе верхушку, и опять пристраивал к стволу инструмент. Но все не мог завести стартер.
“Что такое?” подумал человек. – Оставить, ее, что ли ее? К другой перейти. Но ведь вон какая толстая. Хорошее бревно получится. Нет! спилю! Нечего оставлять! Без нее и нормы не выполню!”
Лесоруб в сердцах плюнул и дернул шнур. Вонзила пила острые жадные зубья в сердцевину дерева. И вдруг чувствует лесоруб, что силу теряет, уходит куда-то его силушка. Слабыми руками удерживал пилу, которая завистливыми зубами продолжала терзать тело дерева. У человека как будто руки-ноги судорога схватила. Остановился и пошевелиться не может, пилу в снег уронил.
Вдруг откуда-то поднялся смертельный ветер, налетел на подточенное пилой дерево и медленно, со скрипом, стал валить… Сосна жалобно заскрипела, а потом рухнула прямо на человека. Отпрыгнуть у него уже не было ни сил, ни воли.
Человек и его дерево встретились перед общей смертью. Они погибли в один миг.
Алексей ПОПОВ
Красный кисет
Рассказ
В старину свои обычаи были в любом уголке Коми земли. В каждом районе – свой. Вот, к примеру, охотничьи. В одном месте на охоту ни за что не брали женщин. Считалось, что они испортят промысел. Не попадется добыча – ни птица, ни зверь. В иной охотничьей артели, когда охотники жили вместе в лесной избушке, даже имена жен не произносили. А в других местах, наоборот, перед женитьбой парни отправлялись в лес с невестами. Чтобы там один характер об другой обтесался. Примет их парма вместе, значит и дальше у молодых все ладом пойдет. А если нет?.. Прощай, свадьба, прощай, любовь!
Известно и то, что в старое время люди свои желания выражали без слов. Только по известным лишь им приметам передавали они свои намерения. Может быть, так поступали потому, что боялись жестокосердных, со злыми глазами, людей. Сглаза боялись.
Эти обычаи и послужили основой рассказа.
1
Влас, сын Мирона Саввича, двадцатилетний холостой парень отправился с утра в лес пострелять птицу. Шел по лесу, а в голове вертелись вчерашние слова Калисы. “Куда же ты завтра пойдешь рябчиков стрелять?” – спросила она. И посмотрела с хитринкой. Вопрос парня взволновал, сердце сильнее забилось. В ответ даже заикаться начал. Калиса, восемнадцатилетняя девушка, симпатичная и задорная. Именно о такой жене для сына подумывал Мирон Саввич. Отец девушки не из плохой фамилии, богатое приданное для дочери даст. Значит и Власу не нужно самому много готовить. Мирон Саввич, конечно, не знал об отношениях сына и Калисы, не видел их зимних взглядов. Ну, ходил парень на вечеригки, а кого он там в жены присматривает, кто знает?
Сам Влас еще даже не целовался с Калисой, хотя ласково в ее сторону посматривал. И вот вчера она спросила: “ Куда же ты завтра пойдешь рябчиков стрелять?” Значит, зажглось к нему девичье сердце.
У Калисы набирушка брусникой наполнена. А он успел двух рябков подстрелить. Остановились друг против друга на тропинке, стоят и молчат. Парень знал, конечно, что они сегодня в лесу встретятся. Не зря же Калиса спрашивала. Ждал теперь, когда девичья рука протянется к его пищали. Наконец, девушка, робея, сделала к нему шаг и протянула руку к плечу. Глаза в землю опустила, боится – что будет? Даст Влас взять пищаль, значит, нравится ему. Нет, значит, не она парню сердце высушила. Парень не стал сопротивляться. Наоборот, полуобернулся к ней, чтобы легче было ружье с плеча снять. Сделав это, девушка быстро прижала ружье к груди. Потом подняла глаза и ласково улыбнулась. Влас в ответ тоже широко улыбнулся.
...В деревню вернулись в сумерках. В лесу подождали, пока стемнеет. Калиса пищаль парня под одежду спрятала, пусть не заметят встречные, и раньше него вошла в деревню. Пришла домой и повесила пищаль рядом с пищалью отца. К своему дому отправился и Влас.
2
Мирон Саввич взглянул на сына и удивился: На плече сына не было пищали! Сопя, копошился отец с делами, а в голове перебирал, одну за другой, деревенских девушек, что были на выданье. Затем с кряхтеньем поднялся на цыпочки и достал из угла кисет, где хранился табак. Он был сшит из старой пестрой рубашки. Потом сунул руку в потайное место, где прятал другой кисет. Знал, что когда-нибудь он понадобится – сын-то растет. Года два назад уже сшил. Из красной рубахи. Сейчас оба кисета наполнил мелким табаком. И пестрый, и красный сунул в карманы. Оба нужны.
И вышел.
Скоро Мирон Саввич вошел в дом, где жила девушка, которая могла бы быть избранницей Власа. Поздоровался с хозяином. Украдкой посмотрел на стену, на которой в любой избе обычно висела пищаль.
Ружье хозяина на месте. Пищали сына нет. Все ясно. Мирон Саввич вытащил пестрый кисет и пригласил хозяина закурить. И сам взял щепоть. Щелкнуло кресало, высекая огонь. Задымили. Недолго поговорили об охоте, сборе ягод-грибов, о близкой зиме.
Вечерний обход Мирона Саввича продолжился в другом доме, где жила девка на выданье. И тут не обнаружил пищали сына. Угостил хозяина табаком из пестрого кисета. Опять поговорили о разном...
После нескольких попыток нашел он пищаль Власа. В доме Калисы. на стене висела! Сердце Мирона Саввича екнуло. А ну, как сбудутся его желания? Поздоровался с хозяином и вытащил на этот раз красный кисет. Всем сердцем напряженно ждал, как ответит отец девушки. А он и не смотрит на красный кисет. Будто вовсе не замечает. Взял со стола свой кисет и закурил.
Мирон съежился, но лицом не изменился. Спрятал в карман красный кисет, вытащил пестрый, оттуда вытащил щепоть табака, скрутил самокрутку, закурил. Поговорили об охоте на птицу.
Потом отец подошел к стене, молча снял пищаль сына, и спрятал под одежду. Распрощался с хозяевами и огородами зашагал к дому. Слава богу, никто его не увидел.
Влас ждал. Со страхом и надеждой смотрел на отца. Тот только покачал головой. У парня от обиды чуть слезы из глаз не выскочили. Сейчас хоть что делай. Отказался хозяин взять табак из красного кисета, стало быть, Калисы ему не видать.
3
Тяжело было парню после отказа отца Калисы. Кто знает, чем он ему не приглянулся? Даже желание Калисы быть вместе с милым не помогло. До середины зимы Влас охотничал, много добычи принес. Но душа не радовалась.
Уже ближе к весне Влас заметил, что на вечеринках к нему приглядывается Елену. Не только приглядывается – острыми словечками ущипывает. Он стал более внимателен к девушке. Не бросовая деваха. Круглолицая, разговорчивая. Всегда улыбается, когда его видит.
4
Вот и снова сентябрь. В лесу, во время охоты на птицу, как будто неожиданно встретились Влас и Елена. Разговаривают, а девушка глазками поигрывает. Губы – одно говорят, глазки – другое. Потом, как будто между прочим, Елена протянула руку к его плечу и сняла пищаль.
... Мирон Саввич только вздохнул, когда увидел, что сын снова вернулся из лесу без пищали. Взял с собой кисеты, сшитые из старых рубашек, и вышел на крыльцо. Постоял, почесал затылок. Куда же сначала пойти? Вспомнил, как летом на сенокосе он видел Власа с Еленой. Девушка тогда весело, со смехом, толкнула парня в копну сена. Вот куда и надо идти – к дому этой улыбчивой игруньи.
В доме Елены Мирон Саввич пищаль сына заметил сразу, но виду не подал. Вытащил красный кисет. Оба отца почему-то волновались, не знали, куда руки девать. Потом хозяин протянул руку за табаком. Щелкнуло кресало, пробежал огонек, занялись самокрутки. Досыта накурились и наговорились. Собираясь домой, отец снял пищаль со стены, в сенях спрятал ее под одежду. Украдкой от людей, огородами, вернулся домой.
Влас сидел на лавке, сжав кулаки, и из-под бровей смотрел на входившего в избу отца. Мирон Саввич кивнул головой. Парень едва не подпрыгнул от радости. С легким сердцем отправился на вечеринку...
5
Под Покров, прячась от людей, отправились Влас и Елена в тайгу. Узенькой тропкой шагали к лесной избушке. Парень с пищалью, с мешком за спиной. У девушки пестерь да чуман. Один принялся белок стрелять, другая клюкву собирала, за избушкой смотрела. Вдвоем в лесу им дышалось так же вольготно, как птицам в небе...
День живут, другой... Уже снег выпал, когда случилась между ними первая перебранка. Ни из-за чего, из-за пустяка. День-другой Влас и Елена пасли в голове сердитые мысли, а потом помирились. Снова ладом жили, пока во второй раз не поругались. Потом еще и еще. Не принял их, видимо, лес. Не по крови оказались они друг другу. Если посреди тайги молодые не могут без ругани, как же в деревне без нее обойдутся, среди людей?
Зимним утром Елена нагрузила сани дарами леса, Влас наполнил беличьими и лисьими шкурками мешок и отправились к деревне. Еще не доходя до первых домов, парень с девушкой разошлись в разные стороны, не сказав друг другу ни словечка.
Родителям ничего объяснять не пришлось. На следующий день Влас отправился в тайгу один.
6
На дворе опять весна. Нелегко Власу вырвать из сердца и эту девушку. Но что делать, коли лес не благословил, а разлучил их…
Во время вечеринок холостые парни искали свои половинки. Новые девушки подрастали. Вот Гликерья. Притоптывая, пляшет. Проворная и опрятная, идет будто подпрыгивает, всегда торопится. На Власе дольше, чем на других парнях, взгляд задерживает. И парню тронули сердце ее темные, как черника, глаза и губы цвета брусники.
Настреляв птиц в следующем сентябре, опять вернулся Влас без пищали. Мирону Саввичу опять одеваться, прятать в карманы кисеты и шагать по деревне...
Отец Гликерьи не стал капризничать, большую щепоть табака зачерпнул из красного кисета...
7
... Пришло время белки. Отправились Влас с Гликерьей в лесную избушку. Много клюквы девушка набрала, много супов из птицы, да мяса зайца наварила. Такая послушная, скромная. С Власом не спорила. Да и на саму Гликерью не за что было злиться. В избушку возвращались по темноте. Ласковые разговоры, горячие поцелуи были с вечера до утра. Ни разу не вышло размолвки. Совместимая кровь у них, значит. Благословил их вековой и умный лес. Легко, со смехом, сложился лесной промысел.
8
Наконец, нагрузили сани добром, натянули лямки и отправились к деревне.
Мирон Саввич издалека увидел сына с Гликерьей. Неужели разойдутся? Молодые люди остановились на обрыве, о чем-то посовещались, а потом потащили сани в сторону дворов. Вместе. Слава Богу!
Легко вздохнув, Мирон Саввич вернулся в избу.
Молодые обошли деревню с богатым промыслом, не скрывая ни от кого своей радости. Они теперь знали, что будут вместе всегда. И деревенский люд тоже знал – родилась новая семья. Скоро свадьба.
Вечером дом Мирона Саввича был полон. Пришли деревенские. С подарками, со своей едой-питьем, кто, что смог принести, то и принес. Кто рыбник, кто выпечку, кто брагу.
А Мирон Саввич еще до прихода гостей выкинул в печку красный кисет. Теперь он уже ни к чему. Влас ведь единственный сын...
*С
Алексей ПОПОВ
КАК ТЕПЕРЬ ЖИТЬ БУДЕМ
рассказ
Сначала заскулил Димин пес Вугыр. Так затянул, что на время все вокруг настороженно затихло. А потом завыли другие собаки. Вся деревня воем наполнилась.
Дима спустился под веранду, где был привязан пес.
– Ну перестань, Вугыр, перестань, – просил Дима. Но пес словно не видел Диму, даже хвостом не завилял.
Из дома вышла мама – одетая, в валенках – собралась куда-то.
– По Степану убивается, – сказала мама про Вугыра.
У Димы защемило сердце. Степан, их сосед, в полдень умер. Мама пришла на обед и сообщила. И добавила:
– Видно от долгих праздников. Сколько можно пить? Водка и задушила.
Дима подумал, что когда вырастет, не будет пить. Никогда. А то водка и его задушит.
– Схожу к Степану, – мамa спустилась с крылечка. – Ты пойдешь ли со мной?
– Пойду, – вырвалось у мальчика. Но сделав за мамой несколько шагов, он растерялся. Покойников он еще ни разу в жизни не видел. Боязно, хоть это и Степан. Сколько страшного о мертвецах мальчишки рассказывали!
Возле Степанова крыльца толпился народ. Одни входили, другие выходили. Старались разговаривать тихо. Вот собаки развылись, только их и слышно.
– Мама, я лучше потом, попозже, – умоляющим голосом сказал мальчик, опасаясь, что мама возьмет за рукав и заведет в избу силком, как когда-то в детский сад затаскивала.
– Как хочешь, – неожиданно разрешила мама и, поднявшись по ступенькам крыльца, скрылась за дверью.
Диме в будущем году стукнет девять. Уже большой. Но все равно стоять со взрослыми, слушать их разговоры скучно. Мальчишек возле крыльца нет. Мама что-то долго не выходит. Некоторые вон как быстро – зайдут и выйдут, а она... Что там делает?
Дима направился в свой двор. В пустой дом не хочется. И во дворе играть не хочется. Как будешь играть, когда Степан умер?
Вчера впервые на осеннюю землю толстым одеялом выпал снег, но земля словно не побелела. Небо темное, пасмурное, словно легло на землю, пpивалило ее.
Потоптавшись без дела во дворе, Дима зашел домой. Темно... Папы тоже нет. Наверно, сразу после работы к Степану заглянул.
Мальчик зажег свет во всех комнатах сразу. Скучно. Делать нечего. Домашнее задание он уже раньше выполнил. Взял в руки книгу, но буквы запрыгали перед глазами, и неожиданно по щекам покатились слезы. А в груди словно стал таять черный комок.
Степан, конечно, уже очень старый. Мама подсчитала, что ему исполнилось сорок. Они с папой вместе работали в сельпо. Папа у Димы председатель, Степан – рабочий, у папы в подчинении. Дома папа сколько раз ворчал, мол, опять Степан запил.
– Что же ты его не уволишь? – спросила как-то мама.
– А где я тебе еще такого работника найду? – спросил папа. – Трезвый-то он клад. Дрова сельпо заготавливает, так он поленницу по натянутой нитке кладет. Она у него как игрушка, ввек не повалится.
– Ну тогда и не ворчи, что пьет, – сказала мама.
Внезапно дверь отворилась, и на порог ступил сам Степан. Веселый, улыбается. Значит, пьяный. Трезвый он всегда неразговор¬чивый, хмурый.
– Добрый вечер,– сказал. Подошел к лавке, где Дима сидел и потрепал его по волосам.
– Дома не с кем поговорить, вот к вам и пpишел, – объяснил он свое появление, поглаживая пышную рыжую бороду. – До вас к Вален¬тину Захаровичу заглядывал, а он меня, петух дрипанный, обхитрил. Я у них на крылечке, – Степан похихикал, – полбутылки оставил. Вышел npичаститься, а чтоб они не закрылись, пиджак на лавке оставил. Дак они мне, гы-гы-гы, чуть нос не прихлопнули. Крючок в дверях только звякнул. IIерехитрили-и. Пиджак через какую-то дыру вытолкнули, что за дыра-то, Федорович, не знаешь?
Степан раскатисто смеялся. Сел на лавку рядом с Димой, за плечо его притянул.
– Дима – друг мой сердечный... От вас никуда не пойдy, на крыльце-то нечего оставлять, всю водку со злости выдул, весь доз. Может, у вас капелька найдется? А? – Степан хитро щурил глаз.
– Нету у нас, – сухо отвечал отец.
– Федорович, черкни пару слов, пусть в лавке мне в долг отпустят. С зарплаты удержишь? А? Выручи, Федорович?
– Разве от тебя избавишься? – вздыхал отец и писал записку, хотя мама отговаривала.
Степан брал листок, внимательно читал по слогам, чтоб уже все правильно было, и убегал.
А папа просил маму, чтобы она скорее закрылась на крючок.
– Сейчас опять припрется, – объяснял он, ухмыляясь. – У нас с Фаиной (это продавщица сельпо) уговор: если я черной пас¬той записку пишу, в долг не давать, хоть что там 6yдет написано. А если красной – то можно. Сейчас черной написал, хватит ему лакать, на работу не ходит.
Какой у него папа хитрый, удивлялся Дима.
Действительно, минут через пятнадцать раздавался стук в дверь. Надежды, что откроют, у Степана не было, поэтому стучался он негромко и недолго. Спускался под окна и говорил со смешком:
– Перехитрил ты меня, Федорович, перехитрил!
Степан жил один. Может, через это и выпивал чаше других. Человека два-три из села ходили к нему зимними долгими вечерами играть в карты. У него можно было вдовoль курить и выпивать.
А больше его никто не проведывал.
Когда Степан выпьет, детям праздник. Бродят за ним по пятам, дразнят:
– Степан, Степан, давай тебе бороду подожжем, мы тебе за это вина дадим!
Степан не сердился. Если погонится за ребятами, то только шутя: никого не поймает. В снежки с ними играл. И своей игре научил. Ужас какая игра интересная.
– Мы, – рассказал ребятам,-– в детстве в носовой платок скомканной бумаги положим, завяжем ниткой и – на дорогу. Раньше-то бабы деньги в таких платочках держали, кошельков никаких не было. Идет какой-нибудь йой, радуется: о, деньги нашел! Только хочет узелок схватить, а мы его за нитку дернем. Узелок и побежит! Смеху было!
Но приходила весна, и береза снова одевалась в красивую зеленую рубашку. Становилась даже красивей своих защитников, которые все зиму старались получше спрятать ее от знобящего ветра.
... Долго еще шнырял в лесу, запутываясь в ветках, ветер. Выл в верхушках жалобной тварью, и, наконец, выбрался на волю. Здесь, на голом месте, он вздохнул что есть мочи, поднялся вверх и ринулся на лес по другой стороне широкой вырубки, которую не так давно сделали местные лесорубы.
Ветер, пробираясь по лесу, выскочил, наконец, на картофельные поля – к деревне.
Коля Козлов, 33-летний мужчина, с мешком за плечами направлялся ко двору. Он как будто из глины сложен, коренастый, плотный. В мешке лежали три листа шифера. Коля достраивал новую баню, и на крышу крыльца сегодня собирался постелить этот шифер. Он уже приладил его наверху к доскам, как вдруг неожиданно налетевший ветер, разметав Колины волосы, легко, как щепку, сбросил вниз лист.
-– Ну, черт, – буркнул Коля и спрыгнул за шифером прямо в картофельные кусты
Виктор Михайлович сидел дома. В шестьдесят лет уже не каждого тянет на жаркий двор. Хочется прохлады. Он видел через открытое окно, как мчалась по дороге пыль, поднятая сильным ветром. Мелкие песчаные снежинки даже сюда долетали, били в лицо, забиваясь в морщины. Вдруг испуганная маленькая птичка, дуром искавшая тихого места, ткнулась тельцем в стекло, а потом вспорхнула в комнату. Вертанула головкой раз, другой и, напуганная увиденным, вылетела обратно. Пожилой человек удивился нежданной гостье и пробормотал:
– В дом залетела, не к добру.
Таня только что закончила сгребать сено. Под окошком скосила вчера, а сегодня уже сухое. Жара. Большая копна получалась. Молодая женщина работала легко. И на сердце было легко – от тайной мысли. Сегодня, перед самым утром, она поняла, что внутри ее зародилась новая жизнь. Кто – девочка или мальчик, а может, близнецы, ее пупок основой своей жизни сделали. Два года назад Таня вышла замуж, но до сих пор ребенок у них с мужем не получался. Сейчас ей двадцать один. А вот сегодня утром поняла, что случилось давно ожидаемое. И когда ветер раскидал собранное сено, Таня не рассердилась, а рассмеялась на проказника. И быстро, легко собрала разбросанное снова.
На дворе притихло. Ни малейшего дуновения. Это утро было такое, словно воздух на одном месте висел. Издалека будто звук послышался. Солнце уже высоко поднялось, когда до места, где стояла сосна, ель да выросшая под ними береза, донеслись неслыханные ранее голоса. Где-то, еще далеко, визжали пилы, рычали сильные трактора. Только ударов топоров пока еще не было слышно. Деревья будто окаменели. Иглы на сосне и ели встали торчком. Листья березы будто опустили крылья, замерли. Страх обуял всех троих от доселе неслыханных звуков. А внутри появилась какая-то необъяснимая боль. Деревья стали ждать какой-то нехорошей перемены в своей, казалось бы, вечной, жизни.
Коля Козлов почувствовал в это утро смутное беспокойство. Как будто воздуха не хватало. Потер место, где было сердце, повернулся направо-налево, беспокойство не проходило. Сердце как будто какую-то беду чуяло. Коля ничего не понимал. Вроде бы все хорошо, ан нет, выходит, не все ладно. Вытащил спрятанную за буфетом бутылку водку, и – пусть тревога отпустит – выпил до дна.
Дома не дышалось. Нахлобучил картуз, вышел на улицу, думал, там полегчает. Нет. Ладно, может, наутро тревога отпустит. Но и утром, проснувшись, Коля понял, что тревога стоит возле кровати. Вот диво, как будто что-то важное потерял и нигде не найдет. Голова трещала. Коля решил – не от вчерашнего выпитого, а из-за сосущей сердце тревоги. Козлов отправился в магазин за новой бутылкой. И опять пил. Пил и третий день, удивляя соседей. Кто-то Колю жалел, кто-то ругал. Но он все не переставал пить. Да и не хотел.
У Виктора Михайловича в то же утро впервые кольнуло под левой рукой. Сильно испугался. Никогда еще сердечных болей не знал. Потрогал рукой, где кольнуло. Будто что-то жмет. Над столом, на полке, никакого сердечного лекарства не нашлось. Надо бы к фельдшеру сходить. Виктор Михайлович даже пуговицы на пиджаке с трудом застегнул. Но колоть перестало, и Виктор Михайлович остался дома. Через некоторое время в левом боку опять послышалась боль. Да так сильно! Только теперь со стороны спины. Нет, надо к фельдшеру срочно. Фельдшер, молодой человек, недавно только после училища, послал пожилого человека в больницу.
Утром Таня вдруг подумала, как тяжело ей будет рожать ребенка. Раньше таких мыслей не было. Сейчас их как будто вставили в ум. Принялась вспоминать разные россказни о болезнях беременных. Перед глазами возникли фильмы, которые смотрела раньше. Везде рассказывалось о тяжелых родах. Либо мать умирает, либо ребенка смерть уносит. И странно, эти мысли никуда не девались. За два месяца Таня похудела, как будто высохла. Только живот все рос и рос. Для живущего внутри человека Танины мысли были непонятны. Он хотел быстрее вырасти, быстрее увидеть белый свет.
Прошло несколько месяцев. Позади остались и летние и осенние дни. Со временем все приближалось и приближалось визжанье пил, ровное урчание тракторов. Лесозаготовители были уже совсем близко от места, где росли сосна, ель и да выросшая среди них береза. В этом году снег выпал не такой глубокий. Поэтому не смогли спрятаться в сугробы даже маленькие березки-девчонки.
В это время, широко обдирая стоящие вокруг деревья, наконец-то упала голая ель. Здесь лесозаготовители были уже не нужны.
Сегодня они приблизились к сосне, ели и березе. Сильные деревья рядом с ними свалили на снег.
-– Эту сосну и ель спилим, а потом пообедаем, – сказал товарищам человек, в руках которого была бензопила. Он взглянул на часы:
-– Без пяти час.
И взялись пились сначала ель, а за ней и сосну. Деревья с недолгим стоном упали на покрытую снегом землю. Березу не тронули. Но когда пилили ель, широко упирались ногами в землю и весь березовый подрост сломали. Только один отросток, шагнувший прямо под березу, уцелел, тонкий и хилый.
Коля Козлов потом уже не трезвел. С того утра он запил в горькую. Умом понимал, что поступает глупо, а сердцем слышал какую-то страшную беду. Потому и пил до одури. Как-то днем решил прокатиться на мотоцикле, проветриться. Пьяному – море по колено. Ехал по селу, и ничего перед собой не видел. Но разум еще работал. В голове сверкнуло: “пусть бы никто не встретился на пути”. На перекрестке не смог удержать руль, и мотоцикл на полной скорости свалился в плотный придорожный сугроб. Коля Козлов кувыркнулся с сиденья, пролетел несколько метров и ударился головой о забор.
Когда здесь собрались люди, часы на руке мертвого человека показывали без пяти час.
Виктор Михайлович в середине дня отправился на кладбище. Две недели назад его выпустили из больницы. Врачи заверили, что он до ста лет проживет, но сам-то он не верил. Сегодня вот похоронили бабушку Матрену. Три дня назад она умерла. В села самая старая была. Девяносто семь лет жила, шутка ли. В последний год уж сильно плоха стала. Но десять лет назад еще под окнами траву косила, чтоб прошлогоднее сено не щипать. Совсем около земли, как молодые, проводила косой. Сегодня отнесли в последний путь почерневшую от времени, седую-седую старуху. Около могилы Виктор Михайлович всех удивил.
-– Следующим буду я. Так же сделайте могилу, – сказал людям и первый направился к деревне.
Около дома почему-то взглянул на часы. Было без пяти минут час. Под рукой с левой стороны пронзила невыносимая боль.
Это лопнули сосуды, несущие к сердцу кровь. Виктор Михайлович, как старое дерево, уткнулся лицом в снег.
Рожала Таня тяжело. Около нее метались люди в белых халатах. Совсем уж роженица силы потеряла. Когда ребенок появился, она едва ли что-нибудь понимала. Нового человека все же показали Тане, а потом унесли.
Женщина в белом халате составила документ, что без пяти минут час родилась девочка и вышла к курившим после тяжелой работы врачам.
-– Не знаю, жить будет или нет, -– вздохнул один,. -– так тащили, может и повредили.
-– Все хорошо сложится, -– ответила женщина. – голова на месте…
Девочка не умерла. Что дальше с ней будет – кто знает.
Через день-другой маленькая березка под матерью-березой выправилась. Ей тоже жить было охота, и береза-мама сил придавала. А отсюда, далеко вперед люди пилили все новые и новые деревья.
Лесоруб работал бойко. Шагал от ели к сосне. Вонзалась острозубая жадная пила в самую сердцевину дерева и срывала его с корней. Он еще издалека заметил сосну, которую даже обхватить было нельзя. Красивая и сильная сосна стояла отдельно от остальных. Поэтому была особенно толстой. Лесоруба, однако, не потащило к ней с пилой. Сначала он приблизился к ней без инструмента. Потоптался рядом, погладил ствол. Внутри что-то хорошее тронулось. Будто свои плечи встряхнул. Таким близким показалось дерево. Но когда он подумал, как весело будет это дерево пилить, словно какая-то заноза вонзилась в сердце.
Он спилил уже все близлежащие деревья, только эта сосна и осталась. Раз-другой отставлял лесоруб пилу в сторону, задирал голову, глядя на теряющуюся в небе верхушку, и опять пристраивал к стволу инструмент. Но все не мог завести стартер.
“Что такое?” подумал человек. – Оставить, ее, что ли ее? К другой перейти. Но ведь вон какая толстая. Хорошее бревно получится. Нет! спилю! Нечего оставлять! Без нее и нормы не выполню!”
Лесоруб в сердцах плюнул и дернул шнур. Вонзила пила острые жадные зубья в сердцевину дерева. И вдруг чувствует лесоруб, что силу теряет, уходит куда-то его силушка. Слабыми руками удерживал пилу, которая завистливыми зубами продолжала терзать тело дерева. У человека как будто руки-ноги судорога схватила. Остановился и пошевелиться не может, пилу в снег уронил.
Вдруг откуда-то поднялся смертельный ветер, налетел на подточенное пилой дерево и медленно, со скрипом, стал валить… Сосна жалобно заскрипела, а потом рухнула прямо на человека. Отпрыгнуть у него уже не было ни сил, ни воли.
Человек и его дерево встретились перед общей смертью. Они погибли в один миг.
Алексей ПОПОВ
Красный кисет
Рассказ
В старину свои обычаи были в любом уголке Коми земли. В каждом районе – свой. Вот, к примеру, охотничьи. В одном месте на охоту ни за что не брали женщин. Считалось, что они испортят промысел. Не попадется добыча – ни птица, ни зверь. В иной охотничьей артели, когда охотники жили вместе в лесной избушке, даже имена жен не произносили. А в других местах, наоборот, перед женитьбой парни отправлялись в лес с невестами. Чтобы там один характер об другой обтесался. Примет их парма вместе, значит и дальше у молодых все ладом пойдет. А если нет?.. Прощай, свадьба, прощай, любовь!
Известно и то, что в старое время люди свои желания выражали без слов. Только по известным лишь им приметам передавали они свои намерения. Может быть, так поступали потому, что боялись жестокосердных, со злыми глазами, людей. Сглаза боялись.
Эти обычаи и послужили основой рассказа.
1
Влас, сын Мирона Саввича, двадцатилетний холостой парень отправился с утра в лес пострелять птицу. Шел по лесу, а в голове вертелись вчерашние слова Калисы. “Куда же ты завтра пойдешь рябчиков стрелять?” – спросила она. И посмотрела с хитринкой. Вопрос парня взволновал, сердце сильнее забилось. В ответ даже заикаться начал. Калиса, восемнадцатилетняя девушка, симпатичная и задорная. Именно о такой жене для сына подумывал Мирон Саввич. Отец девушки не из плохой фамилии, богатое приданное для дочери даст. Значит и Власу не нужно самому много готовить. Мирон Саввич, конечно, не знал об отношениях сына и Калисы, не видел их зимних взглядов. Ну, ходил парень на вечеригки, а кого он там в жены присматривает, кто знает?
Сам Влас еще даже не целовался с Калисой, хотя ласково в ее сторону посматривал. И вот вчера она спросила: “ Куда же ты завтра пойдешь рябчиков стрелять?” Значит, зажглось к нему девичье сердце.
У Калисы набирушка брусникой наполнена. А он успел двух рябков подстрелить. Остановились друг против друга на тропинке, стоят и молчат. Парень знал, конечно, что они сегодня в лесу встретятся. Не зря же Калиса спрашивала. Ждал теперь, когда девичья рука протянется к его пищали. Наконец, девушка, робея, сделала к нему шаг и протянула руку к плечу. Глаза в землю опустила, боится – что будет? Даст Влас взять пищаль, значит, нравится ему. Нет, значит, не она парню сердце высушила. Парень не стал сопротивляться. Наоборот, полуобернулся к ней, чтобы легче было ружье с плеча снять. Сделав это, девушка быстро прижала ружье к груди. Потом подняла глаза и ласково улыбнулась. Влас в ответ тоже широко улыбнулся.
...В деревню вернулись в сумерках. В лесу подождали, пока стемнеет. Калиса пищаль парня под одежду спрятала, пусть не заметят встречные, и раньше него вошла в деревню. Пришла домой и повесила пищаль рядом с пищалью отца. К своему дому отправился и Влас.
2
Мирон Саввич взглянул на сына и удивился: На плече сына не было пищали! Сопя, копошился отец с делами, а в голове перебирал, одну за другой, деревенских девушек, что были на выданье. Затем с кряхтеньем поднялся на цыпочки и достал из угла кисет, где хранился табак. Он был сшит из старой пестрой рубашки. Потом сунул руку в потайное место, где прятал другой кисет. Знал, что когда-нибудь он понадобится – сын-то растет. Года два назад уже сшил. Из красной рубахи. Сейчас оба кисета наполнил мелким табаком. И пестрый, и красный сунул в карманы. Оба нужны.
И вышел.
Скоро Мирон Саввич вошел в дом, где жила девушка, которая могла бы быть избранницей Власа. Поздоровался с хозяином. Украдкой посмотрел на стену, на которой в любой избе обычно висела пищаль.
Ружье хозяина на месте. Пищали сына нет. Все ясно. Мирон Саввич вытащил пестрый кисет и пригласил хозяина закурить. И сам взял щепоть. Щелкнуло кресало, высекая огонь. Задымили. Недолго поговорили об охоте, сборе ягод-грибов, о близкой зиме.
Вечерний обход Мирона Саввича продолжился в другом доме, где жила девка на выданье. И тут не обнаружил пищали сына. Угостил хозяина табаком из пестрого кисета. Опять поговорили о разном...
После нескольких попыток нашел он пищаль Власа. В доме Калисы. на стене висела! Сердце Мирона Саввича екнуло. А ну, как сбудутся его желания? Поздоровался с хозяином и вытащил на этот раз красный кисет. Всем сердцем напряженно ждал, как ответит отец девушки. А он и не смотрит на красный кисет. Будто вовсе не замечает. Взял со стола свой кисет и закурил.
Мирон съежился, но лицом не изменился. Спрятал в карман красный кисет, вытащил пестрый, оттуда вытащил щепоть табака, скрутил самокрутку, закурил. Поговорили об охоте на птицу.
Потом отец подошел к стене, молча снял пищаль сына, и спрятал под одежду. Распрощался с хозяевами и огородами зашагал к дому. Слава богу, никто его не увидел.
Влас ждал. Со страхом и надеждой смотрел на отца. Тот только покачал головой. У парня от обиды чуть слезы из глаз не выскочили. Сейчас хоть что делай. Отказался хозяин взять табак из красного кисета, стало быть, Калисы ему не видать.
3
Тяжело было парню после отказа отца Калисы. Кто знает, чем он ему не приглянулся? Даже желание Калисы быть вместе с милым не помогло. До середины зимы Влас охотничал, много добычи принес. Но душа не радовалась.
Уже ближе к весне Влас заметил, что на вечеринках к нему приглядывается Елену. Не только приглядывается – острыми словечками ущипывает. Он стал более внимателен к девушке. Не бросовая деваха. Круглолицая, разговорчивая. Всегда улыбается, когда его видит.
4
Вот и снова сентябрь. В лесу, во время охоты на птицу, как будто неожиданно встретились Влас и Елена. Разговаривают, а девушка глазками поигрывает. Губы – одно говорят, глазки – другое. Потом, как будто между прочим, Елена протянула руку к его плечу и сняла пищаль.
... Мирон Саввич только вздохнул, когда увидел, что сын снова вернулся из лесу без пищали. Взял с собой кисеты, сшитые из старых рубашек, и вышел на крыльцо. Постоял, почесал затылок. Куда же сначала пойти? Вспомнил, как летом на сенокосе он видел Власа с Еленой. Девушка тогда весело, со смехом, толкнула парня в копну сена. Вот куда и надо идти – к дому этой улыбчивой игруньи.
В доме Елены Мирон Саввич пищаль сына заметил сразу, но виду не подал. Вытащил красный кисет. Оба отца почему-то волновались, не знали, куда руки девать. Потом хозяин протянул руку за табаком. Щелкнуло кресало, пробежал огонек, занялись самокрутки. Досыта накурились и наговорились. Собираясь домой, отец снял пищаль со стены, в сенях спрятал ее под одежду. Украдкой от людей, огородами, вернулся домой.
Влас сидел на лавке, сжав кулаки, и из-под бровей смотрел на входившего в избу отца. Мирон Саввич кивнул головой. Парень едва не подпрыгнул от радости. С легким сердцем отправился на вечеринку...
5
Под Покров, прячась от людей, отправились Влас и Елена в тайгу. Узенькой тропкой шагали к лесной избушке. Парень с пищалью, с мешком за спиной. У девушки пестерь да чуман. Один принялся белок стрелять, другая клюкву собирала, за избушкой смотрела. Вдвоем в лесу им дышалось так же вольготно, как птицам в небе...
День живут, другой... Уже снег выпал, когда случилась между ними первая перебранка. Ни из-за чего, из-за пустяка. День-другой Влас и Елена пасли в голове сердитые мысли, а потом помирились. Снова ладом жили, пока во второй раз не поругались. Потом еще и еще. Не принял их, видимо, лес. Не по крови оказались они друг другу. Если посреди тайги молодые не могут без ругани, как же в деревне без нее обойдутся, среди людей?
Зимним утром Елена нагрузила сани дарами леса, Влас наполнил беличьими и лисьими шкурками мешок и отправились к деревне. Еще не доходя до первых домов, парень с девушкой разошлись в разные стороны, не сказав друг другу ни словечка.
Родителям ничего объяснять не пришлось. На следующий день Влас отправился в тайгу один.
6
На дворе опять весна. Нелегко Власу вырвать из сердца и эту девушку. Но что делать, коли лес не благословил, а разлучил их…
Во время вечеринок холостые парни искали свои половинки. Новые девушки подрастали. Вот Гликерья. Притоптывая, пляшет. Проворная и опрятная, идет будто подпрыгивает, всегда торопится. На Власе дольше, чем на других парнях, взгляд задерживает. И парню тронули сердце ее темные, как черника, глаза и губы цвета брусники.
Настреляв птиц в следующем сентябре, опять вернулся Влас без пищали. Мирону Саввичу опять одеваться, прятать в карманы кисеты и шагать по деревне...
Отец Гликерьи не стал капризничать, большую щепоть табака зачерпнул из красного кисета...
7
... Пришло время белки. Отправились Влас с Гликерьей в лесную избушку. Много клюквы девушка набрала, много супов из птицы, да мяса зайца наварила. Такая послушная, скромная. С Власом не спорила. Да и на саму Гликерью не за что было злиться. В избушку возвращались по темноте. Ласковые разговоры, горячие поцелуи были с вечера до утра. Ни разу не вышло размолвки. Совместимая кровь у них, значит. Благословил их вековой и умный лес. Легко, со смехом, сложился лесной промысел.
8
Наконец, нагрузили сани добром, натянули лямки и отправились к деревне.
Мирон Саввич издалека увидел сына с Гликерьей. Неужели разойдутся? Молодые люди остановились на обрыве, о чем-то посовещались, а потом потащили сани в сторону дворов. Вместе. Слава Богу!
Легко вздохнув, Мирон Саввич вернулся в избу.
Молодые обошли деревню с богатым промыслом, не скрывая ни от кого своей радости. Они теперь знали, что будут вместе всегда. И деревенский люд тоже знал – родилась новая семья. Скоро свадьба.
Вечером дом Мирона Саввича был полон. Пришли деревенские. С подарками, со своей едой-питьем, кто, что смог принести, то и принес. Кто рыбник, кто выпечку, кто брагу.
А Мирон Саввич еще до прихода гостей выкинул в печку красный кисет. Теперь он уже ни к чему. Влас ведь единственный сын...
*С
Алексей ПОПОВ
КАК ТЕПЕРЬ ЖИТЬ БУДЕМ
рассказ
Сначала заскулил Димин пес Вугыр. Так затянул, что на время все вокруг настороженно затихло. А потом завыли другие собаки. Вся деревня воем наполнилась.
Дима спустился под веранду, где был привязан пес.
– Ну перестань, Вугыр, перестань, – просил Дима. Но пес словно не видел Диму, даже хвостом не завилял.
Из дома вышла мама – одетая, в валенках – собралась куда-то.
– По Степану убивается, – сказала мама про Вугыра.
У Димы защемило сердце. Степан, их сосед, в полдень умер. Мама пришла на обед и сообщила. И добавила:
– Видно от долгих праздников. Сколько можно пить? Водка и задушила.
Дима подумал, что когда вырастет, не будет пить. Никогда. А то водка и его задушит.
– Схожу к Степану, – мамa спустилась с крылечка. – Ты пойдешь ли со мной?
– Пойду, – вырвалось у мальчика. Но сделав за мамой несколько шагов, он растерялся. Покойников он еще ни разу в жизни не видел. Боязно, хоть это и Степан. Сколько страшного о мертвецах мальчишки рассказывали!
Возле Степанова крыльца толпился народ. Одни входили, другие выходили. Старались разговаривать тихо. Вот собаки развылись, только их и слышно.
– Мама, я лучше потом, попозже, – умоляющим голосом сказал мальчик, опасаясь, что мама возьмет за рукав и заведет в избу силком, как когда-то в детский сад затаскивала.
– Как хочешь, – неожиданно разрешила мама и, поднявшись по ступенькам крыльца, скрылась за дверью.
Диме в будущем году стукнет девять. Уже большой. Но все равно стоять со взрослыми, слушать их разговоры скучно. Мальчишек возле крыльца нет. Мама что-то долго не выходит. Некоторые вон как быстро – зайдут и выйдут, а она... Что там делает?
Дима направился в свой двор. В пустой дом не хочется. И во дворе играть не хочется. Как будешь играть, когда Степан умер?
Вчера впервые на осеннюю землю толстым одеялом выпал снег, но земля словно не побелела. Небо темное, пасмурное, словно легло на землю, пpивалило ее.
Потоптавшись без дела во дворе, Дима зашел домой. Темно... Папы тоже нет. Наверно, сразу после работы к Степану заглянул.
Мальчик зажег свет во всех комнатах сразу. Скучно. Делать нечего. Домашнее задание он уже раньше выполнил. Взял в руки книгу, но буквы запрыгали перед глазами, и неожиданно по щекам покатились слезы. А в груди словно стал таять черный комок.
Степан, конечно, уже очень старый. Мама подсчитала, что ему исполнилось сорок. Они с папой вместе работали в сельпо. Папа у Димы председатель, Степан – рабочий, у папы в подчинении. Дома папа сколько раз ворчал, мол, опять Степан запил.
– Что же ты его не уволишь? – спросила как-то мама.
– А где я тебе еще такого работника найду? – спросил папа. – Трезвый-то он клад. Дрова сельпо заготавливает, так он поленницу по натянутой нитке кладет. Она у него как игрушка, ввек не повалится.
– Ну тогда и не ворчи, что пьет, – сказала мама.
Внезапно дверь отворилась, и на порог ступил сам Степан. Веселый, улыбается. Значит, пьяный. Трезвый он всегда неразговор¬чивый, хмурый.
– Добрый вечер,– сказал. Подошел к лавке, где Дима сидел и потрепал его по волосам.
– Дома не с кем поговорить, вот к вам и пpишел, – объяснил он свое появление, поглаживая пышную рыжую бороду. – До вас к Вален¬тину Захаровичу заглядывал, а он меня, петух дрипанный, обхитрил. Я у них на крылечке, – Степан похихикал, – полбутылки оставил. Вышел npичаститься, а чтоб они не закрылись, пиджак на лавке оставил. Дак они мне, гы-гы-гы, чуть нос не прихлопнули. Крючок в дверях только звякнул. IIерехитрили-и. Пиджак через какую-то дыру вытолкнули, что за дыра-то, Федорович, не знаешь?
Степан раскатисто смеялся. Сел на лавку рядом с Димой, за плечо его притянул.
– Дима – друг мой сердечный... От вас никуда не пойдy, на крыльце-то нечего оставлять, всю водку со злости выдул, весь доз. Может, у вас капелька найдется? А? – Степан хитро щурил глаз.
– Нету у нас, – сухо отвечал отец.
– Федорович, черкни пару слов, пусть в лавке мне в долг отпустят. С зарплаты удержишь? А? Выручи, Федорович?
– Разве от тебя избавишься? – вздыхал отец и писал записку, хотя мама отговаривала.
Степан брал листок, внимательно читал по слогам, чтоб уже все правильно было, и убегал.
А папа просил маму, чтобы она скорее закрылась на крючок.
– Сейчас опять припрется, – объяснял он, ухмыляясь. – У нас с Фаиной (это продавщица сельпо) уговор: если я черной пас¬той записку пишу, в долг не давать, хоть что там 6yдет написано. А если красной – то можно. Сейчас черной написал, хватит ему лакать, на работу не ходит.
Какой у него папа хитрый, удивлялся Дима.
Действительно, минут через пятнадцать раздавался стук в дверь. Надежды, что откроют, у Степана не было, поэтому стучался он негромко и недолго. Спускался под окна и говорил со смешком:
– Перехитрил ты меня, Федорович, перехитрил!
Степан жил один. Может, через это и выпивал чаше других. Человека два-три из села ходили к нему зимними долгими вечерами играть в карты. У него можно было вдовoль курить и выпивать.
А больше его никто не проведывал.
Когда Степан выпьет, детям праздник. Бродят за ним по пятам, дразнят:
– Степан, Степан, давай тебе бороду подожжем, мы тебе за это вина дадим!
Степан не сердился. Если погонится за ребятами, то только шутя: никого не поймает. В снежки с ними играл. И своей игре научил. Ужас какая игра интересная.
– Мы, – рассказал ребятам,-– в детстве в носовой платок скомканной бумаги положим, завяжем ниткой и – на дорогу. Раньше-то бабы деньги в таких платочках держали, кошельков никаких не было. Идет какой-нибудь йой, радуется: о, деньги нашел! Только хочет узелок схватить, а мы его за нитку дернем. Узелок и побежит! Смеху было!