* * *
Перед тем как рвануть в Европу, Родионов задержится в Барнауле. Глядя с обрыва на пойму Оби, «подумал о том, что на Томи так же. Так же... Да не так. А как? Здесь шире, здесь дома». С Горы он спускается на Мало-Олонскую улицу, где в здании бывшего храма, у Старого базара (в дореволюционное время – церковь святых Захарии и Елисаветы, в наши дни – женский Знаменский монастырь), располагается архив. В нем «Петруша Бородкин, затертые обрезы толстых связок, архивная сонность. А в описи то и дело рапорты о побегах, убитых, фальшивомонетчиках, о караванах серебра в Питер». Первый визит в архив Алтайского края ошеломит его. Фонд под первым номером – Канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства – содержит 5134 единицы хранения за 1747–1779 и 1797–1828 годы. Второй фонд – Алтайское горное правление – 8337 единиц хранения, датированных 1828–1883 годами. Он аккуратно выписывает числа в тетрадь, будто условия задачи, которая вдруг показалась ему слишком сложной. «4.11.72. Подкрался испуг от неспособности переварить толком ту гору материала, которая лежит в архиве» .
Но в тот же день явилась и добрая весть из Егорьевки: «Итак, твоя нечаянная мысль о том, что мать достойна быть заслуженным агрономом республики, подтверждена сегодня по телефону». Доброе известие приходит «во дни сомнений». Родионов, склонный расширять любое событие до символа, до знака, пожалуй, применяет его к себе следующим образом: нужно работать, как мать работает в поле, и непрестанные усилия дадут результат. Слово «поле» приобретает для него еще одно значение – «архивное», дополняя хорошо известные: «русское поле» и геологическое. В блокноте появляется запись: «Ошелóмлен – не обезглавлен».
Несколько дней плотной изыскательской работы в Барнауле, и старый город улегся на блокнотный лист топографической решеткой. По вертикали – улицы от Горького до Красноармейского, по горизонтали – от Партизанской до Пушкинской и площади Свободы. План дополняет список деревянных объектов, которые нужно сфотографировать: «дом архитектора Носовича – Чернышевского, 152; женская гимназия – Социалистический, 13; дом купцов братьев Шадриных – Красноармейский, 8; дом Гуляева – Пушкинская, 94» и далее – адреса на две страницы. Зарисованы башенки, венчающие городскую ратушу и «Русский чай».
Из Барнаула Александр заедет с поздравлениями к матери в Новоегорьевское и уже оттуда через Новосибирск двинется на столицу – по традиции с заранее составленной просветительской программой. «Обязательно посмотреть Петрова-Водкина и некоторые иконы в Третьяковке». Блокнот испещрен наказами подобного рода.
В его отпускном маршрутном листе намечена особая точка – деревня Мешково на Валдайской возвышенности, где живет мать одного из еланских буровиков. Он рассказал Александру о том, что в селе сохранилось много старины: и резьба, и вышивка, и иконы, и книги. День поездки отмечен в дневнике впечатлением: «Сегодня в утро. Талый Валдай. Дом, грязь и под гору ручей. Петушки поют. Ажник на всю Русию. Трещит пускач. Поедем в Мешково на тракторе». Транспорт в Мешково не ходит, дорогой к деревне служит глубокая колея от тяжелого транспорта. Прицеп трактора «Беларусь», в который загрузились путешественники, бросает из стороны в сторону. Лиза, боясь вылететь из «салона», крепко цепляется за железные борта.
– Не дрейфь, старуха, – подбадривает Родионов жену. – Сюда в войну даже немецкие танки не прошли.
– Вот именно. Танки не прошли, зато мы в отпуск сюда едем, – отвечает «старуха».
Хозяйка дома, где остановились супруги, разрешила им забраться на чердак и взять что хочется из хранившихся там вещей. Из Мешкова Александр приво-зит старинные иконы, книги, кое-какую утварь и лапти. Крестьянская обувка до сих пор хранится в семье старшей дочери Родионова. После Валдая был Ленинград, где Родионовых приняли Агеевы. Как-то жены, желая удержать мужей от похода в магазин, спрятали обувь Леонида и Александра. Не найдя ботинок, Родионов надел мешковские лапти и отправился в близлежащий гастроном.
Походы в винный отдел тем не менее не отменяют намеченной программы. На Ленинград отведено всего десять дней, и потому нужно успевать. С утра – Эрмитаж, вечером – театр, в промежутке – визиты в толстые литературные журналы. В «Авроре» и «Звезде» – «no pasaran» и «посулы на завтра». На обиды времени нет: зовут сокровища Ленинграда. Эрмитажный Матисс едва ли не скопирован, на листе схематично передана композиция картины. Стоя перед Гогеном, Родионов рассуждает: «Может быть, Гоген смотрел на вещи глазами таитян, не заботясь о том, как будет смотреть европеец на его полотна. Это одно из условий независимого (самостоятельного) в творчестве». Помимо Гогена, Александр изучает «Мефистофеля» Антокольского. А в Русском музее он пригвожден к месту рериховским «Небесным боем»: «желто-зеленые и сине-серые мускулы облаков» отправляются в поэтическую копилку.
По-особому пристальный и прицельный интерес испытывает Родионов к «царице ваз» и другим колыванским «зазнобам» – вазам из алтайского камня, посвящая им большую часть времени. Зимой 1972-го он знакомится с Зинаидой Александровной Петровой, давним и потомственным научным сотрудником Эрмитажа, знатоком цветного камня. Служительница науки и искусства настолько поразит воображение Александра Родионова, что он введет ее образ в повествовательную поэму «Камнерезы».
Зинаида Александровна! Простите.
Я Вам долго-долго не писал.
Увы, Зинаиде Александровне нечем порадовать алтайского исследователя. Родионов передает разочарование в отчаянном стишке:
«Над чем ты мучаешься, бездарь?
Тех лет почти не слышен гул.
Ведь пухлый том
В архивной бездне
Невозвратимо утонул.
Папка «Дело о семиаршинной чаше» в Ленинградском архиве утеряна. Есть вариант: Мельников-Печерский – быт того времени. «Россия» Семенова-Тян-Шанского. «История России» Соловьева. Где прочитать о тракте почтовом Барнаул – Екатеринбург? О том, как пароходы ходили по Чусовой до Питера? Надо читать историю 1800–1850 годов». В целом же поездка дает Александру то, что он так любит: интеллектуальное насыщение, упоение новым знанием. Перед отъездом домой в неотлучном «подорожнике» появится запись: «Итак, Ленинград, прощай. Какой кусочек удалось увидеть... А надо больше».
Подсчитав по привычке «белые камешки» в последний день 1972 года, он останется недоволен годовой ревизией: «Главное время отдано не стихам. Это не итог, а факт с огорчением. А подводить черту не под чем. Черта под пустым местом». Слишком строг Александр Михайлович: все-таки 1972-й был отмечен творческим подъемом. Он хорошо обсудился на поэтическом семинаре в Томске. На Таяне написал больше двадцати стихотворений. Начал работу в барнаульском архиве и всерьез «заарканил» две темы: дерево и камень. А поездка на Валдай и в столицы как хороша! Почему же «пустое место»? Во всем – начало. А хочется большего. Двадцать семь лет. Что сделано? – спрашивает Родионов сам себя.
Мечты рисуют книгу, непременно сборник стихов.
* * *
Таянским летом 1973-го Александра одолевает немота. Хотя и лагерь разбит на том же месте, что год назад, и сам Родионов живет в том же домике под охраной деревянного божка. «Месяц Таяна – ни строки. Кажется, только сейчас доходит до тебя тщета всех потуг. Десять лет – полсотни стихов. И до чего же все мелко, жадно, натужно...» «Август – ни в крови, ни в голове». Родионов пытается сдвинуться с творческого нуля, применяя свой особый метод: «...черника, рыба и силой Мандельштам. Остальное должно всплеснуться». Что-то плескалось. «Проклевывался» Мандельштам. «Хочется вертолета, новостей и вообще чего-нибудь оттуда», – записал он в дневнике и наворожил. Выпала и этому Таяну благодать.
Начальник геологической партии Алексей Минин, встретив на еланской улице Лизу и Веронику, предложил им: «Я на Таян, давайте со мной. Туда и обратно. Папку проведаете». Приземлились на вертолетной площадке в тайге, но папку в лагере не застали: он был на маршруте. Через час начальник улетел один. Лиза махала руками, кричала стрекотавшей над макушками сосен «вертоптахе» (словечко из родионовской тетрадки) о завтрашней работе и строгом руководителе, который всех убьет. Геологи смеялись. Они знали: мама и дочка забыты в тайге намеренно, это – подарок. В партию Лизаветы отправили радиограмму, а Родионовым выпала сказочная неделя.
Летели-то на часок – как были, в платьицах. Геологини тут же поделились с Лизой запасными штанами, кофточкой, косынкой. А где найти одежду для шестилетней Вероники? Ребенка нарядили в трико и рубашку самой маленькой женщины в геологической партии, поварихи. Резинку трикошек затянули под мышками, штанины и рукава подвернули. В семейном альбоме хранится фотография, запечатлевшая девочку в чудном балахонистом облачении верхом на лошади. Рядом, придерживая уздечку, стоит отец. Таянское лето осталось с Вероникой навсегда. Таежная трава щекотала щеки; на берегу горного ручья вдвоем с отцом они слушали выступление «лесного оратора». «Папа в природе чувствовал себя уютно и комфортно. Он учил замечать незаметное. Услышать что-то такое... в журчанье ручья, в шелесте травы».
И маме и дочке таянская неделя запомнилась ярким праздником без точных дат. А дневник Родионова достоверно сохранил год, число и эмоции: «14.08. 1973. Уехали. Улетели. Тихо, как всегда после неожиданной радости».
Новое поле
В ноябре 1973 года Родионовы переезжают в столицу Алтайского края. Александр и Елизавета давно были готовы двинуться в город, где есть большая библиотека и архив. Это важно для Саши, который без литературной работы, как когда-то без гор, уже не мыслит себя. Барнаул или Новокузнецк – кажется, особых предпочтений не было, главное, чтобы нашлась работа по специальности. Должность в барнаульском ТИСИИЗе предложили Лизавете, в этой же организации нашлось место и для Александра. В ожидании кооперативной квартиры Родионовы живут на съемной, в поселке Осипенко. Неблагополучный район, частный сектор, в распутицу грязь по колено. Зато в доме через дорогу сосед собрал телескоп. Михаил Левченко шлифовал стекла, превращая их в линзы, корпус телескопа собрал из металлолома. Обсерваторию с самодельным круглым куполом он установил в огороде на освобожденной от грядок территории. Сам любовался на звезды и пускал всех желающих. Герой Шукшина, помнится, мечтал о микроскопе. Мимо столь необычного человека Родионов не мог пройти. Познакомились. Осипенковский астроном угодил в творческую разработку.
* * *
Активна и интересна литературная среда Барнаула в начале 1970-х. Писательскую организацию на тот момент возглавляет Иван Павлович Кудинов. У него только что вышла повесть «Сосны, освещенные солнцем» о художнике Шишкине. Выделяется серьезный отряд литераторов, родившихся в 1918–1925 годах. Это писатели-фронтовики Георгий Егоров, Николай Дворцов, Петр Бородкин, Петр Старцев, Марк Юдалевич. Непререкаемый авторитет у Георгия Васильевича Егорова, писателя и уполномоченного Литературного фонда СССР по Алтайскому краю. В 1971 году в Алтайском книжном издательстве вышла его «Книга о разведчиках». Она будет неоднократно переиздаваться и обретет популярность не только на Алтае, но и во всем Советском Союзе. Заметен, но пока не назван корифеем Марк Иосифович Юдалевич. Не нуждаются в особом представлении местному читателю и особенно детям Лев Квин и Виктор Сидоров.
Есть и поэты: Николай Черкасов, Геннадий Панов, Владимир Сергеев, Василий Нечунаев. А вот «критики на Алтае нет», делает вывод Родионов во вступительной статье к биобиблиографическому словарю «Писатели Алтайского края» (2007). В определенные периоды, мне кажется, институт критики на Алтае все же присутствовал. Газеты, журналы 1970 годов содержат предостаточно рецензий на новые книги. Пишут преподаватели пединститута (среди них признанный критик Виктория Дубровская, литературовед Виктор Горн), журналисты краевых газет, в среде литераторов весьма популярны перекрестные писательские рецензии.
В литературной студии при газете «Молодежь Алтая» занимается небезынтересный поэтический народ: Борис Капустин, Станислав Яненко, Владимир Коржов, Николай Байбуза и другие. Однако студийцы, многие из которых были ровесниками Александра, творческой компанией для Родионова не станут. Александр появится на занятиях разок-другой и не задержится. Василий Казанцев останется для него непревзойденным наставником.
Где-то в аудитории пединститута сидит за партой Иван Жданов. Никто в барнаульском литературном сообществе о нем не знает, хотя студент-филолог уже написал и «Крещение», и «Плач Иуды», и «Мороз в конце зимы трясет сухой гербарий», и другие, сегодня знаменитые, признанные классикой русской поэзии стихотворения. Как поэт Жданов пока известен лишь узкому кругу друзей, институтским товарищам. Понимая свою инородность, с местными стихотворцами Иван не контактирует. Весь его творческий интерес в Москве, в переписке с Алексеем Парщиковым. До знакомства Жданова и Родионова еще шесть лет.
В самом начале семидесятых в Барнауле еще нет тех, кто составит литературный и дружеский круг Родионова. Владимир Башунов работает в ельцовской газете «Заря Востока» и приедет в столицу края в 1975 году. В 1977-м вернется из московской аспирантуры Виктор Горн. Все трое, по определению Родионова, «одна грибница», дети победных сороковых: Родионов 1945 года рождения, Башунов – 1946-го, Горн – 1949-го. «Писатели, как и грибы, растут слоями», – говаривал, улыбаясь, Александр Михайлович. В круг единомышленников войдут также Евгений Гущин и Леонид Мерзликин, хотя и старше они «победной троицы» на десяток лет.
Какое-то время Родионов в Барнауле держится одиночкой. Он «вгоняет в режим» (характерное родионовское выражение) работу, домашние дела и самообразование. Его день не имеет пауз на пустое существование: с утра – работа, после – домашние дела, в третью смену – библиотека, благо в те времена она работает до десяти вечера. Ночь – в обнимку со стихами (в дневнике, как правило, обозначено два числа через черточку). А по выходным – марш-броски в окрестные села за «деревяшками». Спит Родионов мало, живет на износ. Но затем и ехали в город с большой библиотекой и архивом, потому и оставили благословенный геологический поселок с сорокапроцентной надбавкой к зарплате, чтобы Александр имел возможности для своих литературных занятий.
Спустя чуть больше месяца после переезда в Барнаул он уже с ночевкой в Тальменке, с обязательным набором: фотоаппарат, книга, блокнот. Загнав папиросу в угол рта и выпуская дым в сторону, он беседует со старожилами о деревянной резьбе, мастерах, родине предков и попутно обо всем, что интересно сельчанам. А вечером в гостинице заносит в дневник впечатления дня: «Вопросы старух грубоваты, может быть, но в точку: а вот у тебя бывают счастливые дни? Но когда речь заходит о вере, то это не грубо, а безжалостно прямо: а ты во что веришь? И, к ужасу, не сразу найдешься что ответить, а лепет не спасает».
Переезжая в Барнаул, Родионов уже имел договоренность об издании стихотворного сборника в Кемеровском книжном издательстве. В конце декабря 1973-го он завершает рукопись будущей книги, а уже 1 января 1974 года у него вчерне готова поэма «Камнерезы». 5 января, проводив мать на курорт, Александр Михайлович записывает: «Завтра в библиотеку, пришел том «Отечественных записок» 1820 года. Что там о Колывани?» В краевой библиотеке общительного и дотошного читателя запомнили сразу и поначалу называли между собой Рыжим («Там Рыжий пришел»). Но очень скоро уже все знали фамилию: Родионов. Приходит ежедневно после пяти вечера, сидит до закрытия, является постоянным клиентом межбиблиотечного абонемента.
На 21 января 1974 года Александр планирует визит к Юдалевичу. Идет с тремя вопросами:
«1. Возможность очерка от «Молодежи Алтая» или «Алтайской правды»;
2. Возможность выступления группы поэтов на «Коксохиме»;
3. Стихи».
Состоится и «Коксохим», и очерк. Вряд ли с помощью Марка Иосифовича. Эти вопросы легко решались в рабочем порядке. О стихах Родионова мэтр, как правило, говорит обтекаемо-мягко, не обижая (как, впрочем, в случае со всеми молодыми авторами). Но теплых отношений между Юдалевичем и Родионовым не будет. Тут скорее производственные связи, не без трений и недовольств, естественных в литературном мире между представителями разных поколений.
* * *
И все же первый барнаульский год подарил Родионову настоящую дружбу, из тех, что «до гробовой доски». На литературном вечере, проходившем на Алтайском заводе агрегатов (АЗА), Александр знакомится с Виктором Петровым, инженером, начальником цеха. В советское время выступления писателей проходят на всех промышленных предприятиях края, но АЗА славится особой любовью к литературе. При цехе Петрова, а в нем работает около 600 человек, по инициативе директора Дома книги Александра Ивановича Морозова обустраивается народный книжный магазин. Витрина с книгами устанавливается в просторном красном уголке, расположенном рядом со столовой. В обеденный перерыв книжного прилавка не миновать. Ассортимент широкий: техническая литература, детская, художественная. На отдельной полке – книги авторов Алтайского края. Они пользуются особым интересом, рабочие знают всех местных писателей в лицо. Поэт Владимир Казаков, работающий в то время у Морозова, выступает куратором заводских встреч. Накануне поэтических посиделок в красном уголке появляется выставка книжных новинок.
Поэты Николай Черкасов, Геннадий Панов, Владимир Башунов, Александр Родионов и композитор Михаил Стариков с неизменным баяном не раз выступали для рабочих из цеха Петрова. Как правило, все сто мест в зале были заняты, опоздавшим приходилось стоять вдоль стенки и в дверях. По окончании музыкально-поэтического концерта рабочие не спешат разбегаться, а с книжками в руках идут к поэтам за автографами. Шумно, радостно. В дружеской толчее объявляются земляки, завязываются знакомства, все благодарят друг друга. Только подумать: люди после восьмичасовой смены у станков! А когда слушатели расходятся, писателей ведут в столовую: не отпускать же гостей голодными.
В застолье и выясняется, что Родионов и Петров – однокашники. Виктор окончил механический факультет ТПИ в 1963 году, Александр стал студентом Томского политеха на следующий год. Аlma mater сразу сблизила их.
Стал ТПИ всем нам домом родным –
Мчатся учебы года.
Время придет – мы расстанемся с ним,
В сердце своем – никогда, –
начальнику цеха очень нравится приятная вальсовая мелодия институтского гимна.
Виктор Сергеевич Петров – добрый ангел Александра Родионова. В трудные девяностые годы, и после, и до самого последнего вздоха Александра Михайловича Петров будет ему надежной опорой.
* * *
И еще одна дружба на долгие-долгие годы завяжется у Родионова вскоре после переезда в Барнаул. Она начнется с заочного знакомства, дата которого точно известна. 4 марта 1973 года Родионов купит газету «Алтайская правда» и прочтет статью «Сохранить дома с кружевами», одним из авторов которой был Борис Хатмиевич Кадиков. Вырежет и сохранит. В это время Родионов еще живет в Елани, но в Барнаул наезжает регулярно: посещает библиотеку и архив, покупает местную прессу. Личное знакомство состоится через год с небольшим в Бийске, куда летом 1974-го Родионов приедет рейсовым автобусом на выходные – изучать бийскую деревянную резьбу. Она здесь особенная.
Кадиков – научный сотрудник, позже – директор Бийского краеведческого музея, первооткрыватель рунических письмен на Алтае и вообще личность легендарная. Он станет для Родионова и наставником, и другом, и героем публикаций. Впервые знаменитого музейщика Родионов упомянет в статье «Там особенный узор», опубликованной в «Молодежи Алтая» 2 ноября 1974 года. Через три года, в 1977-м, «Алтайская правда» напечатает очерк Александра «Обитаемый остров», в основу которого ляжет творческий портрет Бориса Хатмиевича. Материал целиком войдет в книгу «Чистодеревщики» (1981). Родионову выпадет сказать и последнее слово о Кадикове: прощальный очерк выйдет в 2010 году в «Сибирских огнях».
Кадиков и Родионов сошлись на русской старине, на любви к полевым сезонам (теперь археологическим и этнографическим), на защите уходящей культуры. Своей последовательностью им случалось раздражать власть. У них и методы работы были одинаковы. Кадиков определил для себя правило: пройти все улочки Бийска, а их общая протяженность 400 с лишним километров, и познакомиться со всеми старожилами. Стариковские рассказы помогли ему, человеку приезжему, узнать много интересного и вписать новые страницы в историю города.
То же и Родионов: наматывает километры, расспрашивает стариков, пишет книги по истории ремесел и Барнаула, воскрешает из небытия имена мастеров. Став седым и не менее легендарным, чем Кадиков, писатель говорил: «История есть не что иное, как расспрашивание». Записные книжки Родионова середины семидесятых годов, помимо зарисовок наличников, фризов, карнизов, содержат адреса известных людей Барнаула и Бийска начала ХХ века. Если бы его спросили: «Как пройти к дому купца Морозова в Барнауле?» – он ответил бы: «Пройдешь химеры над воротами купца Сухова, следующий дом – купца Морозова». Знаменитые барнаульские сфинксы, живущие в городе больше 150 лет (на их заброшенность не раз указывал Родионов), и сегодня лежат на тех же воротах и по-прежнему ждут внимания горожан. Между прочим, загадочные звери эти, пожалуй, самый давний символ Барнаула. Знаменитый «шпиль» гораздо моложе.
5 сентября 1974 года в дневнике Родионова появляется запись: «Только что из Бийска. Там находка – 10 эскизов наличников. Возможно, из мастерской Борзенкова». В предчувствии открытия он возбужден. На этом фоне довольно сдержанно звучит следующее сообщение, отмеченное тем же числом: «У меня родился сын. Сын – посох». Уточнение на полях: «Родился 4 сентября».
Почти детективные разыскания бийских резчиков начала ХХ века, кажется, перекрыли все другие интересы: Родионов пропадает в бесконечных поездках, курсируя между Барнаулом и Бийском. Однако самые ответственные дни он проводит с семьей. Первого сентября дочь идет в первый класс. На праздничную школьную линейку Родионовы идут всей семьей. Отец фотографирует дочку, красивую улыбчивую девочку в белых бантах и фартучке, с торжественным букетом гладиолусов. «В кадр попала я и мамин животик, в котором будущий брат, – вспоминает Вероника. – Кроме черного портфеля папа подарил именно перед линейкой маленькую фигурку человечка, который мог курить. Необычную игрушку можно было положить в портфель и ходить с этим человечком в школу. Четвертого вечером родители сказали, что скоро вернутся. Я осталась гонять на улице. А потом всю ночь мы с папой куда-то ездили, он делился радостной новостью с друзьями: родился сын. В сентябре 1974-го я и в Бийск, помню, ездила».
И еще одна запись от 5 сентября. Двадцатидевятилетний отец двоих детей строго спрашивает с себя за проваленную работу: «За все лето материал для одной статьи – это непростительно».
Первая публикация Родионова называлась «Мелодии резных карнизов». Она появилась в газете «Молодежь Алтая» 10 октября 1974 года. Рассказывая о деревянной резьбе старой части Барнаула, автор полемизирует с кандидатом технических наук Сергеем Николаевичем Баландиным, выпустившим тогда книгу «Архитектура Барнаула», а итожит статью следующим образом: «...деревянные постройки Барнаула остаются пока неизученными и дожидаются своего исследования. Да только ли Барнаула? Правильнее сказать – Алтая. И в частности, Бийска. В этом городе есть немало деревянных зданий, выстроенных виртуозно, мастерски».
Под рубрикой «Люби и знай свой край» молодежной газеты выйдет три статьи за подписью внештатного корреспондента Александра Родионова. За первым материалом последуют: «Там особенный узор» и «Твой и мой дом». С этого момента статьи Родионова нередко появляются в алтайских СМИ.
Перед тем как рвануть в Европу, Родионов задержится в Барнауле. Глядя с обрыва на пойму Оби, «подумал о том, что на Томи так же. Так же... Да не так. А как? Здесь шире, здесь дома». С Горы он спускается на Мало-Олонскую улицу, где в здании бывшего храма, у Старого базара (в дореволюционное время – церковь святых Захарии и Елисаветы, в наши дни – женский Знаменский монастырь), располагается архив. В нем «Петруша Бородкин, затертые обрезы толстых связок, архивная сонность. А в описи то и дело рапорты о побегах, убитых, фальшивомонетчиках, о караванах серебра в Питер». Первый визит в архив Алтайского края ошеломит его. Фонд под первым номером – Канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства – содержит 5134 единицы хранения за 1747–1779 и 1797–1828 годы. Второй фонд – Алтайское горное правление – 8337 единиц хранения, датированных 1828–1883 годами. Он аккуратно выписывает числа в тетрадь, будто условия задачи, которая вдруг показалась ему слишком сложной. «4.11.72. Подкрался испуг от неспособности переварить толком ту гору материала, которая лежит в архиве» .
Но в тот же день явилась и добрая весть из Егорьевки: «Итак, твоя нечаянная мысль о том, что мать достойна быть заслуженным агрономом республики, подтверждена сегодня по телефону». Доброе известие приходит «во дни сомнений». Родионов, склонный расширять любое событие до символа, до знака, пожалуй, применяет его к себе следующим образом: нужно работать, как мать работает в поле, и непрестанные усилия дадут результат. Слово «поле» приобретает для него еще одно значение – «архивное», дополняя хорошо известные: «русское поле» и геологическое. В блокноте появляется запись: «Ошелóмлен – не обезглавлен».
Несколько дней плотной изыскательской работы в Барнауле, и старый город улегся на блокнотный лист топографической решеткой. По вертикали – улицы от Горького до Красноармейского, по горизонтали – от Партизанской до Пушкинской и площади Свободы. План дополняет список деревянных объектов, которые нужно сфотографировать: «дом архитектора Носовича – Чернышевского, 152; женская гимназия – Социалистический, 13; дом купцов братьев Шадриных – Красноармейский, 8; дом Гуляева – Пушкинская, 94» и далее – адреса на две страницы. Зарисованы башенки, венчающие городскую ратушу и «Русский чай».
Из Барнаула Александр заедет с поздравлениями к матери в Новоегорьевское и уже оттуда через Новосибирск двинется на столицу – по традиции с заранее составленной просветительской программой. «Обязательно посмотреть Петрова-Водкина и некоторые иконы в Третьяковке». Блокнот испещрен наказами подобного рода.
В его отпускном маршрутном листе намечена особая точка – деревня Мешково на Валдайской возвышенности, где живет мать одного из еланских буровиков. Он рассказал Александру о том, что в селе сохранилось много старины: и резьба, и вышивка, и иконы, и книги. День поездки отмечен в дневнике впечатлением: «Сегодня в утро. Талый Валдай. Дом, грязь и под гору ручей. Петушки поют. Ажник на всю Русию. Трещит пускач. Поедем в Мешково на тракторе». Транспорт в Мешково не ходит, дорогой к деревне служит глубокая колея от тяжелого транспорта. Прицеп трактора «Беларусь», в который загрузились путешественники, бросает из стороны в сторону. Лиза, боясь вылететь из «салона», крепко цепляется за железные борта.
– Не дрейфь, старуха, – подбадривает Родионов жену. – Сюда в войну даже немецкие танки не прошли.
– Вот именно. Танки не прошли, зато мы в отпуск сюда едем, – отвечает «старуха».
Хозяйка дома, где остановились супруги, разрешила им забраться на чердак и взять что хочется из хранившихся там вещей. Из Мешкова Александр приво-зит старинные иконы, книги, кое-какую утварь и лапти. Крестьянская обувка до сих пор хранится в семье старшей дочери Родионова. После Валдая был Ленинград, где Родионовых приняли Агеевы. Как-то жены, желая удержать мужей от похода в магазин, спрятали обувь Леонида и Александра. Не найдя ботинок, Родионов надел мешковские лапти и отправился в близлежащий гастроном.
Походы в винный отдел тем не менее не отменяют намеченной программы. На Ленинград отведено всего десять дней, и потому нужно успевать. С утра – Эрмитаж, вечером – театр, в промежутке – визиты в толстые литературные журналы. В «Авроре» и «Звезде» – «no pasaran» и «посулы на завтра». На обиды времени нет: зовут сокровища Ленинграда. Эрмитажный Матисс едва ли не скопирован, на листе схематично передана композиция картины. Стоя перед Гогеном, Родионов рассуждает: «Может быть, Гоген смотрел на вещи глазами таитян, не заботясь о том, как будет смотреть европеец на его полотна. Это одно из условий независимого (самостоятельного) в творчестве». Помимо Гогена, Александр изучает «Мефистофеля» Антокольского. А в Русском музее он пригвожден к месту рериховским «Небесным боем»: «желто-зеленые и сине-серые мускулы облаков» отправляются в поэтическую копилку.
По-особому пристальный и прицельный интерес испытывает Родионов к «царице ваз» и другим колыванским «зазнобам» – вазам из алтайского камня, посвящая им большую часть времени. Зимой 1972-го он знакомится с Зинаидой Александровной Петровой, давним и потомственным научным сотрудником Эрмитажа, знатоком цветного камня. Служительница науки и искусства настолько поразит воображение Александра Родионова, что он введет ее образ в повествовательную поэму «Камнерезы».
Зинаида Александровна! Простите.
Я Вам долго-долго не писал.
Увы, Зинаиде Александровне нечем порадовать алтайского исследователя. Родионов передает разочарование в отчаянном стишке:
«Над чем ты мучаешься, бездарь?
Тех лет почти не слышен гул.
Ведь пухлый том
В архивной бездне
Невозвратимо утонул.
Папка «Дело о семиаршинной чаше» в Ленинградском архиве утеряна. Есть вариант: Мельников-Печерский – быт того времени. «Россия» Семенова-Тян-Шанского. «История России» Соловьева. Где прочитать о тракте почтовом Барнаул – Екатеринбург? О том, как пароходы ходили по Чусовой до Питера? Надо читать историю 1800–1850 годов». В целом же поездка дает Александру то, что он так любит: интеллектуальное насыщение, упоение новым знанием. Перед отъездом домой в неотлучном «подорожнике» появится запись: «Итак, Ленинград, прощай. Какой кусочек удалось увидеть... А надо больше».
Подсчитав по привычке «белые камешки» в последний день 1972 года, он останется недоволен годовой ревизией: «Главное время отдано не стихам. Это не итог, а факт с огорчением. А подводить черту не под чем. Черта под пустым местом». Слишком строг Александр Михайлович: все-таки 1972-й был отмечен творческим подъемом. Он хорошо обсудился на поэтическом семинаре в Томске. На Таяне написал больше двадцати стихотворений. Начал работу в барнаульском архиве и всерьез «заарканил» две темы: дерево и камень. А поездка на Валдай и в столицы как хороша! Почему же «пустое место»? Во всем – начало. А хочется большего. Двадцать семь лет. Что сделано? – спрашивает Родионов сам себя.
Мечты рисуют книгу, непременно сборник стихов.
* * *
Таянским летом 1973-го Александра одолевает немота. Хотя и лагерь разбит на том же месте, что год назад, и сам Родионов живет в том же домике под охраной деревянного божка. «Месяц Таяна – ни строки. Кажется, только сейчас доходит до тебя тщета всех потуг. Десять лет – полсотни стихов. И до чего же все мелко, жадно, натужно...» «Август – ни в крови, ни в голове». Родионов пытается сдвинуться с творческого нуля, применяя свой особый метод: «...черника, рыба и силой Мандельштам. Остальное должно всплеснуться». Что-то плескалось. «Проклевывался» Мандельштам. «Хочется вертолета, новостей и вообще чего-нибудь оттуда», – записал он в дневнике и наворожил. Выпала и этому Таяну благодать.
Начальник геологической партии Алексей Минин, встретив на еланской улице Лизу и Веронику, предложил им: «Я на Таян, давайте со мной. Туда и обратно. Папку проведаете». Приземлились на вертолетной площадке в тайге, но папку в лагере не застали: он был на маршруте. Через час начальник улетел один. Лиза махала руками, кричала стрекотавшей над макушками сосен «вертоптахе» (словечко из родионовской тетрадки) о завтрашней работе и строгом руководителе, который всех убьет. Геологи смеялись. Они знали: мама и дочка забыты в тайге намеренно, это – подарок. В партию Лизаветы отправили радиограмму, а Родионовым выпала сказочная неделя.
Летели-то на часок – как были, в платьицах. Геологини тут же поделились с Лизой запасными штанами, кофточкой, косынкой. А где найти одежду для шестилетней Вероники? Ребенка нарядили в трико и рубашку самой маленькой женщины в геологической партии, поварихи. Резинку трикошек затянули под мышками, штанины и рукава подвернули. В семейном альбоме хранится фотография, запечатлевшая девочку в чудном балахонистом облачении верхом на лошади. Рядом, придерживая уздечку, стоит отец. Таянское лето осталось с Вероникой навсегда. Таежная трава щекотала щеки; на берегу горного ручья вдвоем с отцом они слушали выступление «лесного оратора». «Папа в природе чувствовал себя уютно и комфортно. Он учил замечать незаметное. Услышать что-то такое... в журчанье ручья, в шелесте травы».
И маме и дочке таянская неделя запомнилась ярким праздником без точных дат. А дневник Родионова достоверно сохранил год, число и эмоции: «14.08. 1973. Уехали. Улетели. Тихо, как всегда после неожиданной радости».
Новое поле
В ноябре 1973 года Родионовы переезжают в столицу Алтайского края. Александр и Елизавета давно были готовы двинуться в город, где есть большая библиотека и архив. Это важно для Саши, который без литературной работы, как когда-то без гор, уже не мыслит себя. Барнаул или Новокузнецк – кажется, особых предпочтений не было, главное, чтобы нашлась работа по специальности. Должность в барнаульском ТИСИИЗе предложили Лизавете, в этой же организации нашлось место и для Александра. В ожидании кооперативной квартиры Родионовы живут на съемной, в поселке Осипенко. Неблагополучный район, частный сектор, в распутицу грязь по колено. Зато в доме через дорогу сосед собрал телескоп. Михаил Левченко шлифовал стекла, превращая их в линзы, корпус телескопа собрал из металлолома. Обсерваторию с самодельным круглым куполом он установил в огороде на освобожденной от грядок территории. Сам любовался на звезды и пускал всех желающих. Герой Шукшина, помнится, мечтал о микроскопе. Мимо столь необычного человека Родионов не мог пройти. Познакомились. Осипенковский астроном угодил в творческую разработку.
* * *
Активна и интересна литературная среда Барнаула в начале 1970-х. Писательскую организацию на тот момент возглавляет Иван Павлович Кудинов. У него только что вышла повесть «Сосны, освещенные солнцем» о художнике Шишкине. Выделяется серьезный отряд литераторов, родившихся в 1918–1925 годах. Это писатели-фронтовики Георгий Егоров, Николай Дворцов, Петр Бородкин, Петр Старцев, Марк Юдалевич. Непререкаемый авторитет у Георгия Васильевича Егорова, писателя и уполномоченного Литературного фонда СССР по Алтайскому краю. В 1971 году в Алтайском книжном издательстве вышла его «Книга о разведчиках». Она будет неоднократно переиздаваться и обретет популярность не только на Алтае, но и во всем Советском Союзе. Заметен, но пока не назван корифеем Марк Иосифович Юдалевич. Не нуждаются в особом представлении местному читателю и особенно детям Лев Квин и Виктор Сидоров.
Есть и поэты: Николай Черкасов, Геннадий Панов, Владимир Сергеев, Василий Нечунаев. А вот «критики на Алтае нет», делает вывод Родионов во вступительной статье к биобиблиографическому словарю «Писатели Алтайского края» (2007). В определенные периоды, мне кажется, институт критики на Алтае все же присутствовал. Газеты, журналы 1970 годов содержат предостаточно рецензий на новые книги. Пишут преподаватели пединститута (среди них признанный критик Виктория Дубровская, литературовед Виктор Горн), журналисты краевых газет, в среде литераторов весьма популярны перекрестные писательские рецензии.
В литературной студии при газете «Молодежь Алтая» занимается небезынтересный поэтический народ: Борис Капустин, Станислав Яненко, Владимир Коржов, Николай Байбуза и другие. Однако студийцы, многие из которых были ровесниками Александра, творческой компанией для Родионова не станут. Александр появится на занятиях разок-другой и не задержится. Василий Казанцев останется для него непревзойденным наставником.
Где-то в аудитории пединститута сидит за партой Иван Жданов. Никто в барнаульском литературном сообществе о нем не знает, хотя студент-филолог уже написал и «Крещение», и «Плач Иуды», и «Мороз в конце зимы трясет сухой гербарий», и другие, сегодня знаменитые, признанные классикой русской поэзии стихотворения. Как поэт Жданов пока известен лишь узкому кругу друзей, институтским товарищам. Понимая свою инородность, с местными стихотворцами Иван не контактирует. Весь его творческий интерес в Москве, в переписке с Алексеем Парщиковым. До знакомства Жданова и Родионова еще шесть лет.
В самом начале семидесятых в Барнауле еще нет тех, кто составит литературный и дружеский круг Родионова. Владимир Башунов работает в ельцовской газете «Заря Востока» и приедет в столицу края в 1975 году. В 1977-м вернется из московской аспирантуры Виктор Горн. Все трое, по определению Родионова, «одна грибница», дети победных сороковых: Родионов 1945 года рождения, Башунов – 1946-го, Горн – 1949-го. «Писатели, как и грибы, растут слоями», – говаривал, улыбаясь, Александр Михайлович. В круг единомышленников войдут также Евгений Гущин и Леонид Мерзликин, хотя и старше они «победной троицы» на десяток лет.
Какое-то время Родионов в Барнауле держится одиночкой. Он «вгоняет в режим» (характерное родионовское выражение) работу, домашние дела и самообразование. Его день не имеет пауз на пустое существование: с утра – работа, после – домашние дела, в третью смену – библиотека, благо в те времена она работает до десяти вечера. Ночь – в обнимку со стихами (в дневнике, как правило, обозначено два числа через черточку). А по выходным – марш-броски в окрестные села за «деревяшками». Спит Родионов мало, живет на износ. Но затем и ехали в город с большой библиотекой и архивом, потому и оставили благословенный геологический поселок с сорокапроцентной надбавкой к зарплате, чтобы Александр имел возможности для своих литературных занятий.
Спустя чуть больше месяца после переезда в Барнаул он уже с ночевкой в Тальменке, с обязательным набором: фотоаппарат, книга, блокнот. Загнав папиросу в угол рта и выпуская дым в сторону, он беседует со старожилами о деревянной резьбе, мастерах, родине предков и попутно обо всем, что интересно сельчанам. А вечером в гостинице заносит в дневник впечатления дня: «Вопросы старух грубоваты, может быть, но в точку: а вот у тебя бывают счастливые дни? Но когда речь заходит о вере, то это не грубо, а безжалостно прямо: а ты во что веришь? И, к ужасу, не сразу найдешься что ответить, а лепет не спасает».
Переезжая в Барнаул, Родионов уже имел договоренность об издании стихотворного сборника в Кемеровском книжном издательстве. В конце декабря 1973-го он завершает рукопись будущей книги, а уже 1 января 1974 года у него вчерне готова поэма «Камнерезы». 5 января, проводив мать на курорт, Александр Михайлович записывает: «Завтра в библиотеку, пришел том «Отечественных записок» 1820 года. Что там о Колывани?» В краевой библиотеке общительного и дотошного читателя запомнили сразу и поначалу называли между собой Рыжим («Там Рыжий пришел»). Но очень скоро уже все знали фамилию: Родионов. Приходит ежедневно после пяти вечера, сидит до закрытия, является постоянным клиентом межбиблиотечного абонемента.
На 21 января 1974 года Александр планирует визит к Юдалевичу. Идет с тремя вопросами:
«1. Возможность очерка от «Молодежи Алтая» или «Алтайской правды»;
2. Возможность выступления группы поэтов на «Коксохиме»;
3. Стихи».
Состоится и «Коксохим», и очерк. Вряд ли с помощью Марка Иосифовича. Эти вопросы легко решались в рабочем порядке. О стихах Родионова мэтр, как правило, говорит обтекаемо-мягко, не обижая (как, впрочем, в случае со всеми молодыми авторами). Но теплых отношений между Юдалевичем и Родионовым не будет. Тут скорее производственные связи, не без трений и недовольств, естественных в литературном мире между представителями разных поколений.
* * *
И все же первый барнаульский год подарил Родионову настоящую дружбу, из тех, что «до гробовой доски». На литературном вечере, проходившем на Алтайском заводе агрегатов (АЗА), Александр знакомится с Виктором Петровым, инженером, начальником цеха. В советское время выступления писателей проходят на всех промышленных предприятиях края, но АЗА славится особой любовью к литературе. При цехе Петрова, а в нем работает около 600 человек, по инициативе директора Дома книги Александра Ивановича Морозова обустраивается народный книжный магазин. Витрина с книгами устанавливается в просторном красном уголке, расположенном рядом со столовой. В обеденный перерыв книжного прилавка не миновать. Ассортимент широкий: техническая литература, детская, художественная. На отдельной полке – книги авторов Алтайского края. Они пользуются особым интересом, рабочие знают всех местных писателей в лицо. Поэт Владимир Казаков, работающий в то время у Морозова, выступает куратором заводских встреч. Накануне поэтических посиделок в красном уголке появляется выставка книжных новинок.
Поэты Николай Черкасов, Геннадий Панов, Владимир Башунов, Александр Родионов и композитор Михаил Стариков с неизменным баяном не раз выступали для рабочих из цеха Петрова. Как правило, все сто мест в зале были заняты, опоздавшим приходилось стоять вдоль стенки и в дверях. По окончании музыкально-поэтического концерта рабочие не спешат разбегаться, а с книжками в руках идут к поэтам за автографами. Шумно, радостно. В дружеской толчее объявляются земляки, завязываются знакомства, все благодарят друг друга. Только подумать: люди после восьмичасовой смены у станков! А когда слушатели расходятся, писателей ведут в столовую: не отпускать же гостей голодными.
В застолье и выясняется, что Родионов и Петров – однокашники. Виктор окончил механический факультет ТПИ в 1963 году, Александр стал студентом Томского политеха на следующий год. Аlma mater сразу сблизила их.
Стал ТПИ всем нам домом родным –
Мчатся учебы года.
Время придет – мы расстанемся с ним,
В сердце своем – никогда, –
начальнику цеха очень нравится приятная вальсовая мелодия институтского гимна.
Виктор Сергеевич Петров – добрый ангел Александра Родионова. В трудные девяностые годы, и после, и до самого последнего вздоха Александра Михайловича Петров будет ему надежной опорой.
* * *
И еще одна дружба на долгие-долгие годы завяжется у Родионова вскоре после переезда в Барнаул. Она начнется с заочного знакомства, дата которого точно известна. 4 марта 1973 года Родионов купит газету «Алтайская правда» и прочтет статью «Сохранить дома с кружевами», одним из авторов которой был Борис Хатмиевич Кадиков. Вырежет и сохранит. В это время Родионов еще живет в Елани, но в Барнаул наезжает регулярно: посещает библиотеку и архив, покупает местную прессу. Личное знакомство состоится через год с небольшим в Бийске, куда летом 1974-го Родионов приедет рейсовым автобусом на выходные – изучать бийскую деревянную резьбу. Она здесь особенная.
Кадиков – научный сотрудник, позже – директор Бийского краеведческого музея, первооткрыватель рунических письмен на Алтае и вообще личность легендарная. Он станет для Родионова и наставником, и другом, и героем публикаций. Впервые знаменитого музейщика Родионов упомянет в статье «Там особенный узор», опубликованной в «Молодежи Алтая» 2 ноября 1974 года. Через три года, в 1977-м, «Алтайская правда» напечатает очерк Александра «Обитаемый остров», в основу которого ляжет творческий портрет Бориса Хатмиевича. Материал целиком войдет в книгу «Чистодеревщики» (1981). Родионову выпадет сказать и последнее слово о Кадикове: прощальный очерк выйдет в 2010 году в «Сибирских огнях».
Кадиков и Родионов сошлись на русской старине, на любви к полевым сезонам (теперь археологическим и этнографическим), на защите уходящей культуры. Своей последовательностью им случалось раздражать власть. У них и методы работы были одинаковы. Кадиков определил для себя правило: пройти все улочки Бийска, а их общая протяженность 400 с лишним километров, и познакомиться со всеми старожилами. Стариковские рассказы помогли ему, человеку приезжему, узнать много интересного и вписать новые страницы в историю города.
То же и Родионов: наматывает километры, расспрашивает стариков, пишет книги по истории ремесел и Барнаула, воскрешает из небытия имена мастеров. Став седым и не менее легендарным, чем Кадиков, писатель говорил: «История есть не что иное, как расспрашивание». Записные книжки Родионова середины семидесятых годов, помимо зарисовок наличников, фризов, карнизов, содержат адреса известных людей Барнаула и Бийска начала ХХ века. Если бы его спросили: «Как пройти к дому купца Морозова в Барнауле?» – он ответил бы: «Пройдешь химеры над воротами купца Сухова, следующий дом – купца Морозова». Знаменитые барнаульские сфинксы, живущие в городе больше 150 лет (на их заброшенность не раз указывал Родионов), и сегодня лежат на тех же воротах и по-прежнему ждут внимания горожан. Между прочим, загадочные звери эти, пожалуй, самый давний символ Барнаула. Знаменитый «шпиль» гораздо моложе.
5 сентября 1974 года в дневнике Родионова появляется запись: «Только что из Бийска. Там находка – 10 эскизов наличников. Возможно, из мастерской Борзенкова». В предчувствии открытия он возбужден. На этом фоне довольно сдержанно звучит следующее сообщение, отмеченное тем же числом: «У меня родился сын. Сын – посох». Уточнение на полях: «Родился 4 сентября».
Почти детективные разыскания бийских резчиков начала ХХ века, кажется, перекрыли все другие интересы: Родионов пропадает в бесконечных поездках, курсируя между Барнаулом и Бийском. Однако самые ответственные дни он проводит с семьей. Первого сентября дочь идет в первый класс. На праздничную школьную линейку Родионовы идут всей семьей. Отец фотографирует дочку, красивую улыбчивую девочку в белых бантах и фартучке, с торжественным букетом гладиолусов. «В кадр попала я и мамин животик, в котором будущий брат, – вспоминает Вероника. – Кроме черного портфеля папа подарил именно перед линейкой маленькую фигурку человечка, который мог курить. Необычную игрушку можно было положить в портфель и ходить с этим человечком в школу. Четвертого вечером родители сказали, что скоро вернутся. Я осталась гонять на улице. А потом всю ночь мы с папой куда-то ездили, он делился радостной новостью с друзьями: родился сын. В сентябре 1974-го я и в Бийск, помню, ездила».
И еще одна запись от 5 сентября. Двадцатидевятилетний отец двоих детей строго спрашивает с себя за проваленную работу: «За все лето материал для одной статьи – это непростительно».
Первая публикация Родионова называлась «Мелодии резных карнизов». Она появилась в газете «Молодежь Алтая» 10 октября 1974 года. Рассказывая о деревянной резьбе старой части Барнаула, автор полемизирует с кандидатом технических наук Сергеем Николаевичем Баландиным, выпустившим тогда книгу «Архитектура Барнаула», а итожит статью следующим образом: «...деревянные постройки Барнаула остаются пока неизученными и дожидаются своего исследования. Да только ли Барнаула? Правильнее сказать – Алтая. И в частности, Бийска. В этом городе есть немало деревянных зданий, выстроенных виртуозно, мастерски».
Под рубрикой «Люби и знай свой край» молодежной газеты выйдет три статьи за подписью внештатного корреспондента Александра Родионова. За первым материалом последуют: «Там особенный узор» и «Твой и мой дом». С этого момента статьи Родионова нередко появляются в алтайских СМИ.
Назад |
