– Я сразу понял, что в гости: лицо у тебя озабоченное. Не так чтобы сильно, но очень заметно. Не на похороны летишь? Нет? О! Кого-то сзади затошнило! – Мирлан подпрыгнул. – Видишь, стюардесса пакет понесла. А то, может, на похороны? В прошлый раз один с точно таким лицом на похороны летел: тетка умерла. А у тетки – квартира. И на квартиру пятеро метят. Очень он переживал, очень. А я домой лечу из гостей. В гостях хорошо. Я люблю бывать в гостях! У меня в Бишкеке мать и сестра. Сестра Мирим поваром работает, на восемь лет меня старше. «Кушай, – говорит, – братик, мне для тебя ничего не жалко. Хочешь – кульчётай, хочешь – бешбармак. А хочешь, иримчик боорсоки, любимые твои творожные шарики приготовлю?» Я у нее две недели наедался. А вообще, во Владике живу, в магазине фруктами торгую. Третий год уже. Дядя Сталбек – хозяин. Приходи, сладкую дыню выберу. Любишь дыни?
Почивалов обещал:
– За сладкой дыней приду.
– Такую дыню найду – Мирлану спасибо скажешь! Ты раньше бывал во Владике?
– Бывал. Учился там.
– Ух ты! Даже учился? – дядин племянник уставился на Почивалова так, словно тот был по меньшей мере народным артистом. – А после учебы что делал?
– После учебы на берегу работал и в моря ходил.
– О! Я тоже два раза на катере плавал. Остров Попова знаешь? Туда и обратно. Дядя Сталбек сказал: ты мой племянник, я тебе остров Попова покажу. Мне понравилось: вокруг вода. Все покупатели на месте, никуда не разбегутся! А жил где?
– В общежитии и на частных квартирах.
– А почему уехал?
– Дом в Сибири остался. Надо было продать. Но покупателя не нашлось.
– А потом?
– Что – потом?
– Тоже покупателя не находилось?
– Нет же, говорю тебе, расхотел продавать.
– Как это?
– Взял и расхотел – что тут непонятного?
– Неправильно поступил! Дядя Сталбек говорит: если мужчина принял решение – должен в лепешку разбиться, а сделать, как решил. Зачем передумывать? Когда дядя захотел иметь свой магазин, он сказал: у меня будет свой магазин! Где-то кого-то немножко обманул, где-то кому-то на лапу дал – и готово!
«Нет уж, за дыней я к тебе точно не пойду, –сказал себе Почивалов. – Черт тебя знает, что ты подсунешь».
Дальше, притулившись к иллюминатору, скрючился остроносый, с вытянутым вперед лицом человек, житель маленького приморского поселка. Желтоватые лоб и щеки свидетельствовали, что с ним не все ладно. Человек тут же и подтвердил это.
– Николаем меня зовут, – сказал он, обращаясь к Почивалову. – Я в Новосибирске в клинике лежал, теперь домой лечу.
– Ты больной, да? – накинулся на остроносого дядин племянник.
– Не больной, а после операции, – строго поправил Николай. – Операцию мне сделали: шунтирование. Сосуды начали сужаться, а отчего сужаются, черт его знает, ни одна собака не разберет. Даже доктор сказал: видимых причин нет. Откуда бы им, причинам, взяться? Молоко и яйца только свои. Мясо – свое. Картошка, капуста – само собой. Никакой химии сроду не жрем. Я думаю: это все Менделеевы натворили. Спутники запускают, космонавтов. Что они там с атмосферой химичат – нам не говорят, а сосуды сужаются.
– Космонавты на сосуды не влияют, – авторитетно заявил племянник.
– Как это не влияют? А кто тогда влияет? Будь моя воля, я бы из ученых оставил только агрономов и ветеринаров. От остальных, кроме вреда, никакой пользы.
Он расстегнул рубашку. Из-под белой нашлепки пластыря торчала по краям марля и вата. Пластырь был такой обширный, словно за ним скрывалась необъятная рана. Оторви его – и увидишь сердце.
– Ой! – вскрикнул Мирлан, схватившись ладонями за щеки. – Так у тебя еще не зажило! До дома не долетишь.
– Не боись, долечу, – сказал Николай.
– Как тебя выписали?
– Не хотели. – он торжествующе усмехнулся. – Да разве им меня удержать? Когда позарез надо!
– Заболел дома кто? – посочувствовал Андрей Васильевич.
– Никто не заболел. У меня в семье все здоровые.
– Тогда что?
– Хочу осмотреть свинью для покупки. Жена звонит: большая свинья и просят недорого! Сейчас хорошую свинью дешево не купишь. Упускать нельзя, надо смотреть.
На это Андрей Васильевич не нашелся что ответить, а племянник сказал:
– У тебя там зашито, да?
– Зашито.
– А если швы разойдутся?
Николай презрительно оттопырил губы, отчего лицо его еще сильнее выдвинулось вперед, затем цыкнул зубом и произнес:
– Не разойдутся! Я фартовый, мне всегда везет.
– Всегда везти не может! – солидно объявил Мирлан. – Мне и то не всегда везет.
– Про тебя – не знаю. А мне везет! – Николай опять обращался к Почивалову. – Из армии пришел, а Танька моя замужем. Ничего, отбил. К себе привел, сказал: тут теперь твое место. Только начали жить – хоромы мои сгорели. Начисто! Гроза была, молния в крышу ударила. Полыхнуло так, что остались одни головешки. И двор, и стайка – в один момент прахом. Трех овечек успел на улицу вытолкать, да сами выскочили в чем были. Танька в слезы: ох, ах! Я говорю: не боись, дура, все будет тип-топ. Еще лучше построю. И сам, от начала до конца, дом поднимал. Как хотел, так и сделал. Теперь все у меня есть.
– Где же вы работаете? – спросил Почивалов.
– Меня топор кормит. Кому дом, кому стайку срубить – все ко мне. Я своему старшему – он последний год в школе мается – вдалбливаю: черт с ними, с двойками! Раз ума нет, на руки надейся, руки не подведут. Баньку новую поднимали, он не хуже моего управляется. – Николай повернулся к племяннику: – А ты говоришь: «не долечу». Обязательно долечу!
– Скучно, наверно, в вашей деревне? На дорогах коровьи лепешки. Обязательно в какую-нибудь влезешь! Я большие города люблю. Владик на Бишкек сильно походит. Только моря в Бишкеке нет.
– Вот и жил бы в Бишкеке, – сердито сказал фартовый. – Чего скакать по земле, как какой-нибудь козел?
– Зачем в Бишкеке? Мне тут нравится.
– Нравится ему... Это девку в каком краю погладят – там и родина. А ты не девка.
– Пусть живет, если нравится, – разрешил Почивалов. – Главное, чтоб ему хорошо было.
– Человеку хорошо там, где деньги. Я бедных и счастливых ни разу не видел. Может, кто-нибудь видел? – Племянник засмеялся. – Один уезжает из Владика, другой приезжает – все правильно. Так не бывает, чтобы пусто было. Дядя говорит: есть такие раки-отшельники. Найдут ракушку и таскают на себе. А если опасность, забираются в нее. Владик теперь моя ракушка. Я сейчас на квартиру коплю. Потом лагманную открою. Назову ее так: «Лагман от Мирлана». Красиво, да? Это я сам придумал. Все любят кушать, пусть кушают мой лагман. Лагман, если правильно приготовить, очень вкусный – ни с какими пельменями не сравнить. Будут сыновья – отправлю в море. Дядя, когда молодым был, за границу плавал в торговом флоте. Теперь у него два магазина. Но почему нам кушать не везут? В самолете все не как у людей.
Фартовому нужно было поставить укол, и он отправился в хвост самолета. Его не было долго.
Вернувшись, начал рассказывать, как обратился за помощью к стюарду:
– Трусы приспустил, кожу спиртом натер, повернулся – не ставит. Глянул, а он белый, как пудель. Говорю: не боись, вот шприц, вот задница. Какие проблемы? Иголкой ткнул и готово. Но чувствительный оказался. Еле убедил. Что за народ такой изнеженный!
– Каждый по-своему реагирует, – сказал Андрей Васильевич. – У нас прошлой осенью прививки ставили. От клещевого энцефалита. Обычная прививка, ничего сложного. А распиловщик Тишков, восемь пудов весом, в обморок упал. Руками взмахнул – и на медсестру повалился. Чуть не придавил. Такой переполох устроил!
– И тебе нравится жить рядом с клещами? –Племянник вновь округлил глаза.
На тележке по проходу повезли ужин. Андрей Васильевич вспомнил, что проголодался, откинул полочку и водрузил на нее подносик.
Племянник напутствовал:
– Дядя Сталбек говорит: когда кушаешь, торопиться не надо.
Куриная нога, доставшаяся Почивалову, была сухой и маленькой. У соседей, что неудивительно, куриные ноги оказались тех же размеров. Столь мелких и жилистых кур выращивают, по всем признакам, в засекреченных хозяйствах авиакомпаний. Почивалов не успел раззадориться, как мясо на косточке кончилось. Вздохнув, он убрал в себя и остальное, что лежало на подносике: гарнир из гречки (две ложки), салатик из помидора, двух тонких пластиков огурца и мятого сельдерея, который, похоже, жевал кто-то до него. А также кусок хлеба, бутерброд с сыром и ветчиной. Использовал и соль, и перец, и горчицу.
Подкрепившись, все трое начали подремывать.
Так, в наступившем молчании, на высоте одиннадцать тысяч метров один несся к дяде и сладким дыням, другой вез домой распластанную грудь, а третий – смутные и непонятно какие надежды.
Утром, в половине шестого, самолет пошел на посадку. Командир корабля так решительно бросил его вниз, что у Почивалова заскрипели барабанные перепонки. И, уже оказавшись на земле, он неоднократно мотал головой, чтобы вытряхнуть из ушей застрявшее в них давление.
– Желаю здоровья, – сказал Андрей Васильевич Николаю, когда, надевая куртки, они готовились к выходу.
– Не боись, зарастет как на собаке, – обещал тот.
– За дыней приходи, – напомнил дядин племянник.
3. Прибытие
Цифры на местном электронном табло показывали десять с минутами, и Андрей Васильевич перевел часы.
Хотя в родном Асинске уже вовсю разворачивалась весна, приморская столица встретила таким теплом, какого в Сибири еще не было. Новый, с иголочки аэропорт впечатлил. Никаких автобусов к самолету, как было в Новосибирске, никаких трапов. Подкатили к зданию аэровокзала – и сразу из салона пожалуйте внутрь. Сумку Почивалов в багаж не сдавал, потому и ждать не пришлось. Не выходя на улицу, с любопытством вертя головой, проследовал до касс электрички (всё – под одной крышей). Тут, однако, не повезло: ближайшая электричка должна была отойти в город только в двенадцать.
Охранник, скучавший у стойки, дал совет:
– Езжай автобусом, это быстрей и дешевле. Пока электричка сюда придет, ты уже по городу гулять будешь.
– Так-то оно так, но хотелось бы с ветерком, как президент. Я по телевизору наблюдал: он на саммите в электричке катался.
Охранник был старше Почивалова и оглядел его снисходительно:
– Ишь ты – «как президент»! Может, еще и начальника железной дороги тебе в компаньоны?
Пришлось в обратном порядке, через аэропорт, тащиться наружу. Автобус, настолько длинный, словно это был вагон поезда, по ошибке поставленный не на те колеса, тихо урча, уже поджидал у платформы. Путешественник, весь открытый новым впечатлениям, ринулся в него. Среди сидящих по обе стороны от прохода пассажиров Андрей Васильевич узнал несколько лиц из новосибирского рейса, но недавних соседей среди них не обнаружил. Свободных мест оказалось немного, одно было у окна, и к нему дальневосточный гость сразу устремился. В 10.45 отъехали. Почивалов вынул мобильник и позвонил сыну.
– Через час буду, – коротко сказал он. – Встречай.
– Я подойду к Некрасовской, – так же коротко ответил сын.
Кондукторша с сумкой на груди приступила к обязанностям, и Почивалов сразу осознал, насколько дорогой город Владивосток. В самом прямом смысле. Если в Новосибирске билет обошелся в 35 рублей, то здесь потянул на все девяносто. Но деньги были отданы, билет получен, и гость приник к окну – разглядывать виды.
Виды за окном заторопились непривычные. После утопающей в тяжелых сугробах Сибири все здесь выглядело не так. Снег отсутствовал. Абсолютно. Сразу за асфальтом скованная холодом земля была где больше, где меньше покрыта прошлогодней сухой травой. Редкие деревца никак не могли слиться в такое количество, чтобы их можно было назвать лесом. Они торчали из мертвой почвы неестественно.
Но Андрей Васильевич отметил это мельком, он искал других перемен. И они не заставили себя ждать. Вдоль дороги потянулись канавы, за ними отделяющая полоса с той же травой, а уж дальше пошло-поехало жилье.
Сменяя друг друга, замелькали веселенькие двух-, а то и трехэтажные особнячки. Язык не поворачивался назвать их дачами, настолько они были респектабельны и свидетельствовали о достатке и благополучии владельцев.
Некоторые семейные гнезда норовили изумить архитектурными фантазиями: башенки, балкончики, арки, а попадались и вовсе с колоннами, в каком-нибудь древнеримском или древнегреческом стиле – того и гляди появится среди колонн его владелец в тоге и с пальмовым венком на голове. Все это великолепие, обнесенное надежными заборами, было ярким, свежим и радовало глаз. Город словно выхвалялся, словно говорил Почивалову: вот я каков, и это еще что, ты еще много чего увидишь! На крыше одного из теремков две невозмутимые вороны поглядывали на дорогу. И неуместно от выставленной на обозрение красоты досадными серыми пятнами выползали к проезжей части трухлявые домики, ветхие сараюшки, словно из последних сил сбежавшие из умирающих деревень. Но их было так мало и настолько они терялись на фоне сытости и достатка, что даже самый привередливый гость не мог бы усомниться, что Владивосток – город что надо.
Часто мелькали крупные вывески: «Строительные материалы», «Строительная техника». Ниже значились номера мобильников. Тут же, за металлическими заборами, выкрашенные под апельсин, застыли колесные экскаваторы, грейдеры, тракторы. Все новенькие, чистые, блестящие – недавно только соскочившие с заводского конвейера и еще не успевшие проявить себя в деле. Однако возле них гость не заметил ни одного человека. Ни единого! Как будто все намеченное жителями края было уже построено и покупатели потеряли к технике всякий интерес. Андрей Васильевич озадачился, но быстро вспомнил: сегодня ж праздник, Восьмое марта! В окне проехала огромная надпись: «Шиномонтаж».
А еще машин на трассе было миллион. Если судить по встречным, город к обеду встал на колеса и убегал из себя. Однако поток, летящий обратно, тоже насчитывал ничуть не меньше. Похоже, те, кто успел убежать раньше, сейчас рвались назад. Владивосток разъезжался в противоположные стороны, он еще, видимо, не решил: то ли свалить, к чертям, окончательно, то ли окончательно к себе вернуться.
Легковушки сновали исключительно японские. За последние тридцать годков дальневосточная столица настолько придвинулась к стране самураев, что никакого удивления не вызвало б, если б за следующим поворотом открылся вид на Фудзияму. Андрей Васильевич был слегка подавлен, он так загляделся в надежде обнаружить хоть одного «жигуленка», что едва не пропустил мелькнувший слева на взгорке ресторан «Лесная заимка».
Здесь гостя охватило волнение. В этот загородный ресторан он, студент, прикатил на такси с молоденькой женой и свидетелями сразу после загса. Были первые дни июня. По дороге притормозили около частного домика. Хозяин, разглядев невесту в фате, разрешил нарвать сирени. И они вдвоем со свидетелем ломали мокрые ветки: только что кончился дождь. А свидетелем у жениха был Костя Дрозд – он ведь и сейчас где-то тут, во Владивостоке. А потом сидели за деревянным грубым столом и пили вино. И курносая невеста, сияя глазами, прижималась к его плечу, готовая делить с мужем и радости и беды, и не возникало даже тени сомнений, что в расстилающейся впереди жизни будет как-нибудь иначе.
Тут кондукторша полетела по салону с садистским объявлением:
– На скорый приезд не рассчитывайте, в городе будут ужасные пробки!
Но даже такое известие нисколько не омрачило настроение Андрея Васильевича. Он никогда еще не бывал участником пробок, и ему было любопытно, как это случается на самом деле: много машин, и все стоят.
Однако с пробками обошлось. То ли праздник смел с дороги лишних автомобилистов, то ли просто повезло. Без задержки проскочили даже узкий, как горло бутылки, проспект Столетия. Через сорок пять минут путешественник высадился на Некрасовской. По виадуку пересек проезжую часть, начал подниматься по Народному проспекту и тут увидел, как навстречу идет его бородатое дитя. Дитя тоже заметило папу и приближалось, помахивая бородой.
– Ну, здравствуй, сын!
– С приездом.
Несколько секунд они разглядывали друг друга.
– Как добрался?
– Нормально. Не выспался только.
– Ничего, сейчас отоспишься.
Васька перехватил у отца дорожную сумку и повел за собой.
Дитя проживало в старом кирпичном доме, Андрей Васильевич помнил его еще студентом. Правда, тогда ему и в голову не могло бы прийти, что в одной из ячеек этого людского муравейника поселится его ближайший родственник.
Это было строение, спланированное таким образом, чтобы впихнуть в девять этажей как можно больше клетушек для обитателей. Известная коридорная система, а справа и слева – каморки, каморки, каморки. Перегородки, однако, между клетушками соорудили капитальные, и что творилось на соседней жилплощади, услышать было решительно невозможно. Квартирку сын занимал на втором этаже. Они поднялись по грязной лестнице. Васька открыл ключом железную дверь, и оба очутились в длинном коридоре. Коридор оказался неширок. Стены его были покрыты потускневшей зеленой краской, местами потрескавшейся. Там, где краска отвалилась, выглядывала серая штукатурка. Завершался коридор окном с мутными стеклами. За четвертой слева дверью, тоже из железа, располагалось жилье сына. Возле каждой двери стояли массивные деревянные ящики. Андрей Васильевич знал, что в них складывают всякое барахло, а еще картошку с осени на хранение.
– Что у тебя здесь? – спросил отец, похлопав по запертой на висячий замок крышке.
– Ничего. Пустой.
За железной дверью оказалась еще и деревянная.
– Вот тут я и живу, – сказал Васька, открыв ее вторым ключом. – Отличные условия. У кого-то и хуже бывают. Проходи.
Снимая куртки, оба Почивалова неловко топтались в маленькой прихожей. Освободившись от верхней одежды, Андрей Васильевич приступил к осмотру.
– Я когда-то тоже начинал с клетушек. Нас в студенческом общежитии пятеро в такой обитало. Нормально было.
– Ты к окну на кухне близко не подходи, у меня там гвоздь в полу торчит.
После этого напутствия гость стал внимательно глядеть под ноги: сто лет не крашенный пол мог таить и другие сюрпризы.
Крошечная кухня была заполнена всем, чем обычно заполняются кухни, разве что с поправками на беспорядок. Электропечь с жирными подтеками вокруг конфорок, железная раковина, два подвесных шкафчика (дверца одного болталась), тумбочка возле раковины с незакрывающимся верхним ящиком для вилок и ложек. Страшный, словно побитый молотком, табурет с облупившейся белой краской. Несколько пустых стеклянных банок, пол-литровых и литровых – на столе, на подоконнике, на плите. В раковине кастрюлька, две немытые тарелки и кружка.
Сказав «хм», гость переместился в комнату. Тут он обнаружил разбитый диван, продавленный почти до пола, облезлые шкафы – книжный и платяной, прямоугольный стол на массивных ножках, а еще парочку стульев из разных гарнитуров. В углу у окна компьютер с монитором, крепко оседлавшим компьютерный стол. Около платяного шкафа притулился узкий и высокий холодильник, которому не досталось места на кухне. Заглянув в него, Андрей Васильевич удостоверился, что морозил тот в основном воздух. Безусловно, новыми в комнатке были холодильник, компьютер и компьютерный стол. К остальной мебели и прочему можно было смело применять слово «старая», а то и вовсе уничижительное – «драная». Но, несмотря на раскардаш и явное отсутствие женской руки, здесь наличествовал какой-то дикий, своеобразный уют.
– Как тебе мое логово? – полюбопытствовал сын.
– Ты как будто только что сюда въехал.
– А, – сказал Васька, – понимаю: слоников на комоде нет. И скатерок белых. Но, извини, обхожусь без комода и без скатерок. Так что места для слоников не нашлось.
– А телевизор где?
– Телевизора не держим.
– Почему? Без телевизора плохо.
– Отец, не привередничай! Что хорошего в телевизоре? Быть в курсе, какой чиновник разворовал деньги на новый детский сад или асфальтовую дорогу?
– Не все чиновники воруют, попадаются и честные.
– Ага, батя, ты прямо в точку: честные – а попадаются! Это, я думаю, география влияет: море под боком, флибустьеры, пиастры. Как не хапнуть? Романтика!
– Тогда чего бы ты хотел, интересно?
– От телевизора?
– От телевизора.
– О! Уж я бы хотел! Если зимой – сколько, допустим, белых медвежат родилось за Полярным кругом. Если летом – то какие цветочки утром на лугах зацвели, что за ягодки в лесу поспели.
– Во как! А зачем тебе ягодки?
– Мне они низачем, важно знать, что поспели! В ягодках больше смысла и здорового биения жизни, чем в воровстве, митингах и собраниях. Однако об этом в телевизоре – ни слова, и я его выбросил.
– Как «выбросил»?
– Очень просто: он сломался – я выбросил.
– Ладно, выбросил так выбросил. По крайней мере, холодильник и компьютер не выбросил.
После длинной изнурительной дороги нет ничего желанней, чем принять душ. Андрей Васильевич так и сделал. Он жмурился и фыркал под горячей струей, шлепал себя под мышками, усиленно растирал виски и вышел из душа распаренным и посвежевшим. Василий в это время шумно возился на кухне: звенели ложки и тарелки, нож стучал по разделочной доске. Однако обед получился именно таким, какими и бывают самые выдающиеся обеды холостяков: магазинные пельмени, обильно политые майонезом «оливье», нарезка из полукопченой колбасы и открытая баночка шпрот.
Родитель преподнес сыну часы, оба выпили водки за удачное прибытие, и дальневосточный вояж Почивалова-старшего начался.
От выпитой водки у гостя начали склеиваться веки. Но прежде чем откинуться на диване, поговорил с первой женой. Та позвонила, спросила, как добрался, и пригласила вечером к себе.
Пробудился Андрей Васильевич в шестом часу. Отец и сын собрались и отправились с визитом. До дома матери, как объяснил Васька, было двадцать минут ходу.
По случаю Восьмого марта на каждом углу торговали цветами. Здесь царила та нервозная суета, которая возникает вокруг праздничного ходового товара. Через ящики с охапками роз, хризантем, гвоздик и прочей нежной красоты пришлось чуть ли не перепрыгивать.
Солидный гражданин в меховой куртке и с выпирающим пузцом требовал у остроносенькой цветочницы:
– Девушка, сделайте что-нибудь покрасивше, мне мириться надо!
Молодые женщины, попадавшиеся навстречу, были слегка взвинчены от случившихся и ожидаемых поздравлений. Андрей Васильевич выбрал букет белых хризантем в хрустком целлофане, в придорожном магазинчике – коробку конфет.
Поскольку городу не хватало места внизу, он начал карабкаться в сопки. И на склонах, высоко над головой, там, где раньше парили вольнолюбивые птицы, теперь гнездились девятиэтажки. На балконных веревках, открытые соленым ветрам и разным флагам мира, трепетали рубашки, подштанники и белые простыни. Впрочем, большинство балконов было застеклено, и когда солнце, как сейчас, стояло напротив, заливая закатным огнем склоны сопок, стекла домов сияли ослепительным пламенем.
Чтобы добраться до нужной девятиэтажки, отец и сын полезли в гору. Асфальт был в ямах, но скользкий. Пытаясь удержать равновесие, Андрей Васильевич то и дело отчаянно взмахивал букетом.
Людмилин дом опасно нависал над обрывом, словно раздумывая: не броситься ли с него? Обочины извилистого асфальта оказались плотно забиты всякими «хондами» и «маздами», и было непостижимой загадкой, как в оставленную для проезда щель протискивались другие авто. Дворники за что-то, видимо, не любили этот дом – мусора вокруг него хватало. В начинающихся сумерках ветер гонял рваные пакеты и обрывки газет.
– Когда-то я такие подъемы в два счета брал, – отдуваясь и вытирая лоб, объявил гость, когда подошли к подъезду. – Если б ты видел, как я бегал по этим горам! Мне ничего не стоило влезть на любую сопку!
– Ну-ну, – отреагировал сын.
Лифт вознес их на последний этаж, но, прежде чем попасть в квартиру, пришлось минуту потомиться у запертой железной двери в общий коридор: не только Васькин, но и все коридоры теперь отгораживались железными дверьми. Наконец послышались шаги, Людмила открыла, предупредила: «Осторожно, не споткнитесь!» – и в полумраке повела за собой.
Яркий свет в прихожей ударил по глазам. Андрей Васильевич прищурился, очутившись лицом к лицу с матерью своего сынка. Как сразу отметил гость, время нанесло бывшей супружнице жестокий урон: она потускнела, волосы поредели, а лоб посекли морщины. Волновавших юного Почивалова округлостей в фигуре не то чтобы поубавилось – их не стало совсем! Маленькая, худенькая, плоская стояла перед ним его первая жена. Одета она была просто, в светленькую кофточку и брючки, из чего следовало, что особого желания понравиться гостю хозяйка не испытывала. За двадцать четыре года Почивалов, конечно, тоже изменился, но он-то в своей внешности уже пообтерся, а тут... Что осталось неизменным – так это фамилия мужа, которую она сохранила.
– Здравствуй. Отлично выглядишь, – нагло соврал Почивалов. – Хоть сейчас под венец!
– Это и впрямь ты!
– А что, есть какие-то сомнения?
– Я о другом: ни одному слову верить нельзя!
Андрей Васильевич озадаченно поднял бровь:
– Во как! Раньше-то верила.
– Никогда! Никогда я тебе не верила! Но это уже не имеет значения.
После вручения подарков, шумных отрывочных восклицаний и прочей возни в передней растроганная хозяйка неожиданно попросила:
– Вась, у меня вода закончилась. Сходите с отцом за водой.
– Куда это? – не понял Андрей Васильевич.
– К колодцу.
– Куда-куда?!
– Господи, к колодцу – куда же еще?
Недоумевающему гостю были вручены два эмалированных ведра, еще одно – с маленьким блестящим карабином на дужке – забрал Васька.
– У нас вода в трубах неважная, а неподалеку есть колодец, – объяснял сын, когда они съезжали на лифте.
Вышли из подъезда. За каменистым бугром, скрывавшим часть сопки, внезапно обнаружилась прилепившаяся к покатому склону вполне деревенская тихая улочка. Андрей Васильевич от растерянности даже присвистнул. Низенькие домишки с углярками и стайками располагались за неровными заборами. В ближнем из дворов, заслышав их шаги, часто и зло пролаяла собака и загремела цепью. Для полного сходства с деревней не хватало лишь, чтобы промычала корова, заблеяли овцы. А огороды в этой странной деревне были настолько круты, что картошка, если ее тут сажали, осенью наверняка сама выкатывалась из лунок.
На узкой дороге слева стоял деревянный колодец: почерневший сруб, ворот – все как полагается. Защелкнули карабин на железной цепи, сынок раскрутил ворот. Ведро вернулось с чистой холодной водой.
– Откуда ж здесь вода берется? На склоне сопки? – Старший Почивалов все еще не до конца мог поверить увиденному.
– Земля у нас особенная, – важно объяснил сын. – Залезь хоть куда, хоть на самую верхушку любой горы, проковыряй дырку – и там фонтан забьет!
– А, – кивнул гость. – Тогда понятно.
Когда ведра были наполнены, Андрей Васильевич сказал:
– Постой.
Уходить не хотелось. Так бы вот жил и жил здесь, на этой улочке. Сажал картошку, кормил собаку, приходил к колодцу за водой. И спал в теплой кровати на боку горы...
– Я замерз, – заявил бесчувственный сын. – Бери ведра.
Стараясь ничего не расплескивать, добрались до девятого этажа. Тут наконец скинули верхнюю одежду.
Андрей Васильевич заглянул в зеркало, придал волосам на голове порядок и сказал решительно:
– Теперь хвастайся, как устроилась, какого добра накопила.
– Хвастаться особенно нечем.
– Показывай, показывай!
– Водить по квартире не буду. Сам смотри, не заблудишься.
– Тогда начинаю смотреть!
Почивалов обещал:
– За сладкой дыней приду.
– Такую дыню найду – Мирлану спасибо скажешь! Ты раньше бывал во Владике?
– Бывал. Учился там.
– Ух ты! Даже учился? – дядин племянник уставился на Почивалова так, словно тот был по меньшей мере народным артистом. – А после учебы что делал?
– После учебы на берегу работал и в моря ходил.
– О! Я тоже два раза на катере плавал. Остров Попова знаешь? Туда и обратно. Дядя Сталбек сказал: ты мой племянник, я тебе остров Попова покажу. Мне понравилось: вокруг вода. Все покупатели на месте, никуда не разбегутся! А жил где?
– В общежитии и на частных квартирах.
– А почему уехал?
– Дом в Сибири остался. Надо было продать. Но покупателя не нашлось.
– А потом?
– Что – потом?
– Тоже покупателя не находилось?
– Нет же, говорю тебе, расхотел продавать.
– Как это?
– Взял и расхотел – что тут непонятного?
– Неправильно поступил! Дядя Сталбек говорит: если мужчина принял решение – должен в лепешку разбиться, а сделать, как решил. Зачем передумывать? Когда дядя захотел иметь свой магазин, он сказал: у меня будет свой магазин! Где-то кого-то немножко обманул, где-то кому-то на лапу дал – и готово!
«Нет уж, за дыней я к тебе точно не пойду, –сказал себе Почивалов. – Черт тебя знает, что ты подсунешь».
Дальше, притулившись к иллюминатору, скрючился остроносый, с вытянутым вперед лицом человек, житель маленького приморского поселка. Желтоватые лоб и щеки свидетельствовали, что с ним не все ладно. Человек тут же и подтвердил это.
– Николаем меня зовут, – сказал он, обращаясь к Почивалову. – Я в Новосибирске в клинике лежал, теперь домой лечу.
– Ты больной, да? – накинулся на остроносого дядин племянник.
– Не больной, а после операции, – строго поправил Николай. – Операцию мне сделали: шунтирование. Сосуды начали сужаться, а отчего сужаются, черт его знает, ни одна собака не разберет. Даже доктор сказал: видимых причин нет. Откуда бы им, причинам, взяться? Молоко и яйца только свои. Мясо – свое. Картошка, капуста – само собой. Никакой химии сроду не жрем. Я думаю: это все Менделеевы натворили. Спутники запускают, космонавтов. Что они там с атмосферой химичат – нам не говорят, а сосуды сужаются.
– Космонавты на сосуды не влияют, – авторитетно заявил племянник.
– Как это не влияют? А кто тогда влияет? Будь моя воля, я бы из ученых оставил только агрономов и ветеринаров. От остальных, кроме вреда, никакой пользы.
Он расстегнул рубашку. Из-под белой нашлепки пластыря торчала по краям марля и вата. Пластырь был такой обширный, словно за ним скрывалась необъятная рана. Оторви его – и увидишь сердце.
– Ой! – вскрикнул Мирлан, схватившись ладонями за щеки. – Так у тебя еще не зажило! До дома не долетишь.
– Не боись, долечу, – сказал Николай.
– Как тебя выписали?
– Не хотели. – он торжествующе усмехнулся. – Да разве им меня удержать? Когда позарез надо!
– Заболел дома кто? – посочувствовал Андрей Васильевич.
– Никто не заболел. У меня в семье все здоровые.
– Тогда что?
– Хочу осмотреть свинью для покупки. Жена звонит: большая свинья и просят недорого! Сейчас хорошую свинью дешево не купишь. Упускать нельзя, надо смотреть.
На это Андрей Васильевич не нашелся что ответить, а племянник сказал:
– У тебя там зашито, да?
– Зашито.
– А если швы разойдутся?
Николай презрительно оттопырил губы, отчего лицо его еще сильнее выдвинулось вперед, затем цыкнул зубом и произнес:
– Не разойдутся! Я фартовый, мне всегда везет.
– Всегда везти не может! – солидно объявил Мирлан. – Мне и то не всегда везет.
– Про тебя – не знаю. А мне везет! – Николай опять обращался к Почивалову. – Из армии пришел, а Танька моя замужем. Ничего, отбил. К себе привел, сказал: тут теперь твое место. Только начали жить – хоромы мои сгорели. Начисто! Гроза была, молния в крышу ударила. Полыхнуло так, что остались одни головешки. И двор, и стайка – в один момент прахом. Трех овечек успел на улицу вытолкать, да сами выскочили в чем были. Танька в слезы: ох, ах! Я говорю: не боись, дура, все будет тип-топ. Еще лучше построю. И сам, от начала до конца, дом поднимал. Как хотел, так и сделал. Теперь все у меня есть.
– Где же вы работаете? – спросил Почивалов.
– Меня топор кормит. Кому дом, кому стайку срубить – все ко мне. Я своему старшему – он последний год в школе мается – вдалбливаю: черт с ними, с двойками! Раз ума нет, на руки надейся, руки не подведут. Баньку новую поднимали, он не хуже моего управляется. – Николай повернулся к племяннику: – А ты говоришь: «не долечу». Обязательно долечу!
– Скучно, наверно, в вашей деревне? На дорогах коровьи лепешки. Обязательно в какую-нибудь влезешь! Я большие города люблю. Владик на Бишкек сильно походит. Только моря в Бишкеке нет.
– Вот и жил бы в Бишкеке, – сердито сказал фартовый. – Чего скакать по земле, как какой-нибудь козел?
– Зачем в Бишкеке? Мне тут нравится.
– Нравится ему... Это девку в каком краю погладят – там и родина. А ты не девка.
– Пусть живет, если нравится, – разрешил Почивалов. – Главное, чтоб ему хорошо было.
– Человеку хорошо там, где деньги. Я бедных и счастливых ни разу не видел. Может, кто-нибудь видел? – Племянник засмеялся. – Один уезжает из Владика, другой приезжает – все правильно. Так не бывает, чтобы пусто было. Дядя говорит: есть такие раки-отшельники. Найдут ракушку и таскают на себе. А если опасность, забираются в нее. Владик теперь моя ракушка. Я сейчас на квартиру коплю. Потом лагманную открою. Назову ее так: «Лагман от Мирлана». Красиво, да? Это я сам придумал. Все любят кушать, пусть кушают мой лагман. Лагман, если правильно приготовить, очень вкусный – ни с какими пельменями не сравнить. Будут сыновья – отправлю в море. Дядя, когда молодым был, за границу плавал в торговом флоте. Теперь у него два магазина. Но почему нам кушать не везут? В самолете все не как у людей.
Фартовому нужно было поставить укол, и он отправился в хвост самолета. Его не было долго.
Вернувшись, начал рассказывать, как обратился за помощью к стюарду:
– Трусы приспустил, кожу спиртом натер, повернулся – не ставит. Глянул, а он белый, как пудель. Говорю: не боись, вот шприц, вот задница. Какие проблемы? Иголкой ткнул и готово. Но чувствительный оказался. Еле убедил. Что за народ такой изнеженный!
– Каждый по-своему реагирует, – сказал Андрей Васильевич. – У нас прошлой осенью прививки ставили. От клещевого энцефалита. Обычная прививка, ничего сложного. А распиловщик Тишков, восемь пудов весом, в обморок упал. Руками взмахнул – и на медсестру повалился. Чуть не придавил. Такой переполох устроил!
– И тебе нравится жить рядом с клещами? –Племянник вновь округлил глаза.
На тележке по проходу повезли ужин. Андрей Васильевич вспомнил, что проголодался, откинул полочку и водрузил на нее подносик.
Племянник напутствовал:
– Дядя Сталбек говорит: когда кушаешь, торопиться не надо.
Куриная нога, доставшаяся Почивалову, была сухой и маленькой. У соседей, что неудивительно, куриные ноги оказались тех же размеров. Столь мелких и жилистых кур выращивают, по всем признакам, в засекреченных хозяйствах авиакомпаний. Почивалов не успел раззадориться, как мясо на косточке кончилось. Вздохнув, он убрал в себя и остальное, что лежало на подносике: гарнир из гречки (две ложки), салатик из помидора, двух тонких пластиков огурца и мятого сельдерея, который, похоже, жевал кто-то до него. А также кусок хлеба, бутерброд с сыром и ветчиной. Использовал и соль, и перец, и горчицу.
Подкрепившись, все трое начали подремывать.
Так, в наступившем молчании, на высоте одиннадцать тысяч метров один несся к дяде и сладким дыням, другой вез домой распластанную грудь, а третий – смутные и непонятно какие надежды.
Утром, в половине шестого, самолет пошел на посадку. Командир корабля так решительно бросил его вниз, что у Почивалова заскрипели барабанные перепонки. И, уже оказавшись на земле, он неоднократно мотал головой, чтобы вытряхнуть из ушей застрявшее в них давление.
– Желаю здоровья, – сказал Андрей Васильевич Николаю, когда, надевая куртки, они готовились к выходу.
– Не боись, зарастет как на собаке, – обещал тот.
– За дыней приходи, – напомнил дядин племянник.
3. Прибытие
Цифры на местном электронном табло показывали десять с минутами, и Андрей Васильевич перевел часы.
Хотя в родном Асинске уже вовсю разворачивалась весна, приморская столица встретила таким теплом, какого в Сибири еще не было. Новый, с иголочки аэропорт впечатлил. Никаких автобусов к самолету, как было в Новосибирске, никаких трапов. Подкатили к зданию аэровокзала – и сразу из салона пожалуйте внутрь. Сумку Почивалов в багаж не сдавал, потому и ждать не пришлось. Не выходя на улицу, с любопытством вертя головой, проследовал до касс электрички (всё – под одной крышей). Тут, однако, не повезло: ближайшая электричка должна была отойти в город только в двенадцать.
Охранник, скучавший у стойки, дал совет:
– Езжай автобусом, это быстрей и дешевле. Пока электричка сюда придет, ты уже по городу гулять будешь.
– Так-то оно так, но хотелось бы с ветерком, как президент. Я по телевизору наблюдал: он на саммите в электричке катался.
Охранник был старше Почивалова и оглядел его снисходительно:
– Ишь ты – «как президент»! Может, еще и начальника железной дороги тебе в компаньоны?
Пришлось в обратном порядке, через аэропорт, тащиться наружу. Автобус, настолько длинный, словно это был вагон поезда, по ошибке поставленный не на те колеса, тихо урча, уже поджидал у платформы. Путешественник, весь открытый новым впечатлениям, ринулся в него. Среди сидящих по обе стороны от прохода пассажиров Андрей Васильевич узнал несколько лиц из новосибирского рейса, но недавних соседей среди них не обнаружил. Свободных мест оказалось немного, одно было у окна, и к нему дальневосточный гость сразу устремился. В 10.45 отъехали. Почивалов вынул мобильник и позвонил сыну.
– Через час буду, – коротко сказал он. – Встречай.
– Я подойду к Некрасовской, – так же коротко ответил сын.
Кондукторша с сумкой на груди приступила к обязанностям, и Почивалов сразу осознал, насколько дорогой город Владивосток. В самом прямом смысле. Если в Новосибирске билет обошелся в 35 рублей, то здесь потянул на все девяносто. Но деньги были отданы, билет получен, и гость приник к окну – разглядывать виды.
Виды за окном заторопились непривычные. После утопающей в тяжелых сугробах Сибири все здесь выглядело не так. Снег отсутствовал. Абсолютно. Сразу за асфальтом скованная холодом земля была где больше, где меньше покрыта прошлогодней сухой травой. Редкие деревца никак не могли слиться в такое количество, чтобы их можно было назвать лесом. Они торчали из мертвой почвы неестественно.
Но Андрей Васильевич отметил это мельком, он искал других перемен. И они не заставили себя ждать. Вдоль дороги потянулись канавы, за ними отделяющая полоса с той же травой, а уж дальше пошло-поехало жилье.
Сменяя друг друга, замелькали веселенькие двух-, а то и трехэтажные особнячки. Язык не поворачивался назвать их дачами, настолько они были респектабельны и свидетельствовали о достатке и благополучии владельцев.
Некоторые семейные гнезда норовили изумить архитектурными фантазиями: башенки, балкончики, арки, а попадались и вовсе с колоннами, в каком-нибудь древнеримском или древнегреческом стиле – того и гляди появится среди колонн его владелец в тоге и с пальмовым венком на голове. Все это великолепие, обнесенное надежными заборами, было ярким, свежим и радовало глаз. Город словно выхвалялся, словно говорил Почивалову: вот я каков, и это еще что, ты еще много чего увидишь! На крыше одного из теремков две невозмутимые вороны поглядывали на дорогу. И неуместно от выставленной на обозрение красоты досадными серыми пятнами выползали к проезжей части трухлявые домики, ветхие сараюшки, словно из последних сил сбежавшие из умирающих деревень. Но их было так мало и настолько они терялись на фоне сытости и достатка, что даже самый привередливый гость не мог бы усомниться, что Владивосток – город что надо.
Часто мелькали крупные вывески: «Строительные материалы», «Строительная техника». Ниже значились номера мобильников. Тут же, за металлическими заборами, выкрашенные под апельсин, застыли колесные экскаваторы, грейдеры, тракторы. Все новенькие, чистые, блестящие – недавно только соскочившие с заводского конвейера и еще не успевшие проявить себя в деле. Однако возле них гость не заметил ни одного человека. Ни единого! Как будто все намеченное жителями края было уже построено и покупатели потеряли к технике всякий интерес. Андрей Васильевич озадачился, но быстро вспомнил: сегодня ж праздник, Восьмое марта! В окне проехала огромная надпись: «Шиномонтаж».
А еще машин на трассе было миллион. Если судить по встречным, город к обеду встал на колеса и убегал из себя. Однако поток, летящий обратно, тоже насчитывал ничуть не меньше. Похоже, те, кто успел убежать раньше, сейчас рвались назад. Владивосток разъезжался в противоположные стороны, он еще, видимо, не решил: то ли свалить, к чертям, окончательно, то ли окончательно к себе вернуться.
Легковушки сновали исключительно японские. За последние тридцать годков дальневосточная столица настолько придвинулась к стране самураев, что никакого удивления не вызвало б, если б за следующим поворотом открылся вид на Фудзияму. Андрей Васильевич был слегка подавлен, он так загляделся в надежде обнаружить хоть одного «жигуленка», что едва не пропустил мелькнувший слева на взгорке ресторан «Лесная заимка».
Здесь гостя охватило волнение. В этот загородный ресторан он, студент, прикатил на такси с молоденькой женой и свидетелями сразу после загса. Были первые дни июня. По дороге притормозили около частного домика. Хозяин, разглядев невесту в фате, разрешил нарвать сирени. И они вдвоем со свидетелем ломали мокрые ветки: только что кончился дождь. А свидетелем у жениха был Костя Дрозд – он ведь и сейчас где-то тут, во Владивостоке. А потом сидели за деревянным грубым столом и пили вино. И курносая невеста, сияя глазами, прижималась к его плечу, готовая делить с мужем и радости и беды, и не возникало даже тени сомнений, что в расстилающейся впереди жизни будет как-нибудь иначе.
Тут кондукторша полетела по салону с садистским объявлением:
– На скорый приезд не рассчитывайте, в городе будут ужасные пробки!
Но даже такое известие нисколько не омрачило настроение Андрея Васильевича. Он никогда еще не бывал участником пробок, и ему было любопытно, как это случается на самом деле: много машин, и все стоят.
Однако с пробками обошлось. То ли праздник смел с дороги лишних автомобилистов, то ли просто повезло. Без задержки проскочили даже узкий, как горло бутылки, проспект Столетия. Через сорок пять минут путешественник высадился на Некрасовской. По виадуку пересек проезжую часть, начал подниматься по Народному проспекту и тут увидел, как навстречу идет его бородатое дитя. Дитя тоже заметило папу и приближалось, помахивая бородой.
– Ну, здравствуй, сын!
– С приездом.
Несколько секунд они разглядывали друг друга.
– Как добрался?
– Нормально. Не выспался только.
– Ничего, сейчас отоспишься.
Васька перехватил у отца дорожную сумку и повел за собой.
Дитя проживало в старом кирпичном доме, Андрей Васильевич помнил его еще студентом. Правда, тогда ему и в голову не могло бы прийти, что в одной из ячеек этого людского муравейника поселится его ближайший родственник.
Это было строение, спланированное таким образом, чтобы впихнуть в девять этажей как можно больше клетушек для обитателей. Известная коридорная система, а справа и слева – каморки, каморки, каморки. Перегородки, однако, между клетушками соорудили капитальные, и что творилось на соседней жилплощади, услышать было решительно невозможно. Квартирку сын занимал на втором этаже. Они поднялись по грязной лестнице. Васька открыл ключом железную дверь, и оба очутились в длинном коридоре. Коридор оказался неширок. Стены его были покрыты потускневшей зеленой краской, местами потрескавшейся. Там, где краска отвалилась, выглядывала серая штукатурка. Завершался коридор окном с мутными стеклами. За четвертой слева дверью, тоже из железа, располагалось жилье сына. Возле каждой двери стояли массивные деревянные ящики. Андрей Васильевич знал, что в них складывают всякое барахло, а еще картошку с осени на хранение.
– Что у тебя здесь? – спросил отец, похлопав по запертой на висячий замок крышке.
– Ничего. Пустой.
За железной дверью оказалась еще и деревянная.
– Вот тут я и живу, – сказал Васька, открыв ее вторым ключом. – Отличные условия. У кого-то и хуже бывают. Проходи.
Снимая куртки, оба Почивалова неловко топтались в маленькой прихожей. Освободившись от верхней одежды, Андрей Васильевич приступил к осмотру.
– Я когда-то тоже начинал с клетушек. Нас в студенческом общежитии пятеро в такой обитало. Нормально было.
– Ты к окну на кухне близко не подходи, у меня там гвоздь в полу торчит.
После этого напутствия гость стал внимательно глядеть под ноги: сто лет не крашенный пол мог таить и другие сюрпризы.
Крошечная кухня была заполнена всем, чем обычно заполняются кухни, разве что с поправками на беспорядок. Электропечь с жирными подтеками вокруг конфорок, железная раковина, два подвесных шкафчика (дверца одного болталась), тумбочка возле раковины с незакрывающимся верхним ящиком для вилок и ложек. Страшный, словно побитый молотком, табурет с облупившейся белой краской. Несколько пустых стеклянных банок, пол-литровых и литровых – на столе, на подоконнике, на плите. В раковине кастрюлька, две немытые тарелки и кружка.
Сказав «хм», гость переместился в комнату. Тут он обнаружил разбитый диван, продавленный почти до пола, облезлые шкафы – книжный и платяной, прямоугольный стол на массивных ножках, а еще парочку стульев из разных гарнитуров. В углу у окна компьютер с монитором, крепко оседлавшим компьютерный стол. Около платяного шкафа притулился узкий и высокий холодильник, которому не досталось места на кухне. Заглянув в него, Андрей Васильевич удостоверился, что морозил тот в основном воздух. Безусловно, новыми в комнатке были холодильник, компьютер и компьютерный стол. К остальной мебели и прочему можно было смело применять слово «старая», а то и вовсе уничижительное – «драная». Но, несмотря на раскардаш и явное отсутствие женской руки, здесь наличествовал какой-то дикий, своеобразный уют.
– Как тебе мое логово? – полюбопытствовал сын.
– Ты как будто только что сюда въехал.
– А, – сказал Васька, – понимаю: слоников на комоде нет. И скатерок белых. Но, извини, обхожусь без комода и без скатерок. Так что места для слоников не нашлось.
– А телевизор где?
– Телевизора не держим.
– Почему? Без телевизора плохо.
– Отец, не привередничай! Что хорошего в телевизоре? Быть в курсе, какой чиновник разворовал деньги на новый детский сад или асфальтовую дорогу?
– Не все чиновники воруют, попадаются и честные.
– Ага, батя, ты прямо в точку: честные – а попадаются! Это, я думаю, география влияет: море под боком, флибустьеры, пиастры. Как не хапнуть? Романтика!
– Тогда чего бы ты хотел, интересно?
– От телевизора?
– От телевизора.
– О! Уж я бы хотел! Если зимой – сколько, допустим, белых медвежат родилось за Полярным кругом. Если летом – то какие цветочки утром на лугах зацвели, что за ягодки в лесу поспели.
– Во как! А зачем тебе ягодки?
– Мне они низачем, важно знать, что поспели! В ягодках больше смысла и здорового биения жизни, чем в воровстве, митингах и собраниях. Однако об этом в телевизоре – ни слова, и я его выбросил.
– Как «выбросил»?
– Очень просто: он сломался – я выбросил.
– Ладно, выбросил так выбросил. По крайней мере, холодильник и компьютер не выбросил.
После длинной изнурительной дороги нет ничего желанней, чем принять душ. Андрей Васильевич так и сделал. Он жмурился и фыркал под горячей струей, шлепал себя под мышками, усиленно растирал виски и вышел из душа распаренным и посвежевшим. Василий в это время шумно возился на кухне: звенели ложки и тарелки, нож стучал по разделочной доске. Однако обед получился именно таким, какими и бывают самые выдающиеся обеды холостяков: магазинные пельмени, обильно политые майонезом «оливье», нарезка из полукопченой колбасы и открытая баночка шпрот.
Родитель преподнес сыну часы, оба выпили водки за удачное прибытие, и дальневосточный вояж Почивалова-старшего начался.
От выпитой водки у гостя начали склеиваться веки. Но прежде чем откинуться на диване, поговорил с первой женой. Та позвонила, спросила, как добрался, и пригласила вечером к себе.
Пробудился Андрей Васильевич в шестом часу. Отец и сын собрались и отправились с визитом. До дома матери, как объяснил Васька, было двадцать минут ходу.
По случаю Восьмого марта на каждом углу торговали цветами. Здесь царила та нервозная суета, которая возникает вокруг праздничного ходового товара. Через ящики с охапками роз, хризантем, гвоздик и прочей нежной красоты пришлось чуть ли не перепрыгивать.
Солидный гражданин в меховой куртке и с выпирающим пузцом требовал у остроносенькой цветочницы:
– Девушка, сделайте что-нибудь покрасивше, мне мириться надо!
Молодые женщины, попадавшиеся навстречу, были слегка взвинчены от случившихся и ожидаемых поздравлений. Андрей Васильевич выбрал букет белых хризантем в хрустком целлофане, в придорожном магазинчике – коробку конфет.
Поскольку городу не хватало места внизу, он начал карабкаться в сопки. И на склонах, высоко над головой, там, где раньше парили вольнолюбивые птицы, теперь гнездились девятиэтажки. На балконных веревках, открытые соленым ветрам и разным флагам мира, трепетали рубашки, подштанники и белые простыни. Впрочем, большинство балконов было застеклено, и когда солнце, как сейчас, стояло напротив, заливая закатным огнем склоны сопок, стекла домов сияли ослепительным пламенем.
Чтобы добраться до нужной девятиэтажки, отец и сын полезли в гору. Асфальт был в ямах, но скользкий. Пытаясь удержать равновесие, Андрей Васильевич то и дело отчаянно взмахивал букетом.
Людмилин дом опасно нависал над обрывом, словно раздумывая: не броситься ли с него? Обочины извилистого асфальта оказались плотно забиты всякими «хондами» и «маздами», и было непостижимой загадкой, как в оставленную для проезда щель протискивались другие авто. Дворники за что-то, видимо, не любили этот дом – мусора вокруг него хватало. В начинающихся сумерках ветер гонял рваные пакеты и обрывки газет.
– Когда-то я такие подъемы в два счета брал, – отдуваясь и вытирая лоб, объявил гость, когда подошли к подъезду. – Если б ты видел, как я бегал по этим горам! Мне ничего не стоило влезть на любую сопку!
– Ну-ну, – отреагировал сын.
Лифт вознес их на последний этаж, но, прежде чем попасть в квартиру, пришлось минуту потомиться у запертой железной двери в общий коридор: не только Васькин, но и все коридоры теперь отгораживались железными дверьми. Наконец послышались шаги, Людмила открыла, предупредила: «Осторожно, не споткнитесь!» – и в полумраке повела за собой.
Яркий свет в прихожей ударил по глазам. Андрей Васильевич прищурился, очутившись лицом к лицу с матерью своего сынка. Как сразу отметил гость, время нанесло бывшей супружнице жестокий урон: она потускнела, волосы поредели, а лоб посекли морщины. Волновавших юного Почивалова округлостей в фигуре не то чтобы поубавилось – их не стало совсем! Маленькая, худенькая, плоская стояла перед ним его первая жена. Одета она была просто, в светленькую кофточку и брючки, из чего следовало, что особого желания понравиться гостю хозяйка не испытывала. За двадцать четыре года Почивалов, конечно, тоже изменился, но он-то в своей внешности уже пообтерся, а тут... Что осталось неизменным – так это фамилия мужа, которую она сохранила.
– Здравствуй. Отлично выглядишь, – нагло соврал Почивалов. – Хоть сейчас под венец!
– Это и впрямь ты!
– А что, есть какие-то сомнения?
– Я о другом: ни одному слову верить нельзя!
Андрей Васильевич озадаченно поднял бровь:
– Во как! Раньше-то верила.
– Никогда! Никогда я тебе не верила! Но это уже не имеет значения.
После вручения подарков, шумных отрывочных восклицаний и прочей возни в передней растроганная хозяйка неожиданно попросила:
– Вась, у меня вода закончилась. Сходите с отцом за водой.
– Куда это? – не понял Андрей Васильевич.
– К колодцу.
– Куда-куда?!
– Господи, к колодцу – куда же еще?
Недоумевающему гостю были вручены два эмалированных ведра, еще одно – с маленьким блестящим карабином на дужке – забрал Васька.
– У нас вода в трубах неважная, а неподалеку есть колодец, – объяснял сын, когда они съезжали на лифте.
Вышли из подъезда. За каменистым бугром, скрывавшим часть сопки, внезапно обнаружилась прилепившаяся к покатому склону вполне деревенская тихая улочка. Андрей Васильевич от растерянности даже присвистнул. Низенькие домишки с углярками и стайками располагались за неровными заборами. В ближнем из дворов, заслышав их шаги, часто и зло пролаяла собака и загремела цепью. Для полного сходства с деревней не хватало лишь, чтобы промычала корова, заблеяли овцы. А огороды в этой странной деревне были настолько круты, что картошка, если ее тут сажали, осенью наверняка сама выкатывалась из лунок.
На узкой дороге слева стоял деревянный колодец: почерневший сруб, ворот – все как полагается. Защелкнули карабин на железной цепи, сынок раскрутил ворот. Ведро вернулось с чистой холодной водой.
– Откуда ж здесь вода берется? На склоне сопки? – Старший Почивалов все еще не до конца мог поверить увиденному.
– Земля у нас особенная, – важно объяснил сын. – Залезь хоть куда, хоть на самую верхушку любой горы, проковыряй дырку – и там фонтан забьет!
– А, – кивнул гость. – Тогда понятно.
Когда ведра были наполнены, Андрей Васильевич сказал:
– Постой.
Уходить не хотелось. Так бы вот жил и жил здесь, на этой улочке. Сажал картошку, кормил собаку, приходил к колодцу за водой. И спал в теплой кровати на боку горы...
– Я замерз, – заявил бесчувственный сын. – Бери ведра.
Стараясь ничего не расплескивать, добрались до девятого этажа. Тут наконец скинули верхнюю одежду.
Андрей Васильевич заглянул в зеркало, придал волосам на голове порядок и сказал решительно:
– Теперь хвастайся, как устроилась, какого добра накопила.
– Хвастаться особенно нечем.
– Показывай, показывай!
– Водить по квартире не буду. Сам смотри, не заблудишься.
– Тогда начинаю смотреть!
