8. Встреча
На следующий день была поездка к Шубиным. Андрей Васильевич заранее запасся. Для взрослых – бутылкой хорошей водки; для непьющих и внуков – конфетами, фруктами и коробкой свежей виктории. Еще взял пачку сигарет: знал, когда волнение захлестнет, потянет закурить, а клянчить чужие он не любил. Пешком дошел до станции на Первой речке. В ожидании электрички сел на лавочку. Рядом, так же в ее ожидании, устроились четыре контролера, женщины в форме и разного возраста. Шумные, как болельщики на футболе, они кричали на весь перрон.
Самая молодая вдруг заговорила о школе:
– Я любила литературу. О, как я любила литературу! Я ее просто обожала! Мне нравилось читать стихи. Я учила их наизусть!
Выяснилось, что и остальным тоже нравилось. Память у всех оказалась отменной.
– Белая береза под моим окном принакрылась снегом, точно серебром! – взвывала тетка одних лет с Почиваловым.
Почивалова это сначала забавляло, а потом стало не по себе. Что-то в издавна знакомых строчках заставляло поеживаться. Не сразу, но все же Андрей Васильевич понял: зычный голос гремел так, словно требовал приготовить билеты.
Заранее предупреждая о себе свистом, подкатила электричка. Вслед за контролерами Почивалов шагнул во второй вагон, и тут же, в тамбуре, у него проверили и прокомпостировали билет.
За окном замелькали станции. Пассажиров было мало. По проходу взад и вперед сновали офени. Предлагали: а) газеты, б) напитки и пиво, в) беляши и сосиски в тесте.
Одна, в оранжевой куртке, попыталась всучить Андрею Васильевичу семена цветов.
– Мужчина, у вас свой дом?
– Свой.
– Тогда вам обязательно нужны цветы для клумбы! Ничто так летом не украшает дом, как яркая клумба перед ним! Вы согласны? У меня богатый выбор. Могу рекомендовать семена календулы, незабудки, сальвии, петунии, пеларгонии. Если желаете – бархатцы.
– Спасибо, не желаю.
– Еще есть анютины глазки – очень трогательные цветы.
– И трогательных не надо.
– А чего бы вы хотели?
– Букет, так и быть, я бы купил. Но у вас же нет букета.
– Букета нет, – согласилась она. И внезапно добавила: – Ох, устала. Посижу пять минут. А то весь день на ногах.
Она села напротив Почивалова, вынула из сумки бутерброд. На толстом куске хлеба лежали толстые пласты сала.
Глядя бойкими глазами в его глаза, прямо спросила:
– На свидание едете?
Почивалов удивился:
– Да, на свидание. А на мне что, написано?
– Помотайтесь с мое по вагонам – людей насквозь видеть будете. – Она говорила и жевала одновременно настолько ловко, что ни одна крошка не упала. – Я даже больше скажу: она намного моложе вас. Она хороша, знает об этом и любит поддразнивать. Она предложила вам больше не встречаться, но первая не выдержала и позвонила. Сколько вы не виделись?
– Четверть века.
Ее уверенность мигом улетучилась.
– Как это?
– Я к друзьям еду, – объяснил Андрей Васильевич. – Учились вместе. Я из Сибири прилетел, а здесь гощу у сына.
– Надо ж было так ошибиться! – разочарованно протянула она. – В первый раз со мной такое.
– Вы не очень ошиблись. И звонок был, и пригласили. – Почивалову вдруг захотелось рассказать, как замечательно было тогда, в юности. – Мы в одном общежитии жили. Понимаете? Всем по двадцать лет – кому чуть меньше, кому чуть больше. Однажды, помню, после второго курса, сессию сдали, и все студенты ломанулись кто куда – кто на практику, кто домой. А мы, человек десять из одной группы, остались. Нам в деканате сезонную работу обещали. На Камчатке. У всех с деньгами, ясное дело, туго, но как-то изворачивались. Сейчас смешно вспоминать, но поесть хотелось всегда. Однажды утром двое наших задумали сделать пробежку и размяться. С голодухи чего только в голову не взбредет! Натянули трико, кеды и рванули к Спортивной гавани. Мимо стадиона «Динамо» выбежали на пирс. Утро выдалось тихим, и вода в заливе была неподвижной. А у самой поверхности резвилась стайка наваги. Там скучковалось килограмма три рыбы, если не больше. Это ж мучительно видеть: столько бесполезно пропадающей еды! Артем подобрал камешек, размахнулся да как со всей злости пульнет его в эту стайку! И – попал. Представляете? Попал! Одна наважка перевернулась кверху брюхом. Во как! Обратно спортсмены, забыв о разминке, летели в общагу с добычей как птицы. Слух разнесся мгновенно: есть рыба! Затеяли варить уху. Кто-то притащил луковицу, кто-то пару картофелин. Рыбу нарезали мелко-мелко, чтоб – по справедливости – досталось всем. Соль, перец и лавровый лист имелись в избытке в каждой комнате. Все загрузили в огромную кастрюлю. В бытовке собрались гурманы – помешивать ее поварешкой и наслаждаться ароматом. И вот готовую уху торжественно внесли в комнату. По тарелкам разливать – пижонство, поэтому уселись с ложками вокруг кастрюли. Я за всю жизнь никогда больше не ел такой вкусной ухи! И тут кто-то вспомнил, что на третьем этаже вроде бы есть хлеб. И что ушица, по мнению авторитетных людей, особенно хороша с хлебом. И все подтвердили: да, с хлебом ушица замечательна просто! Но никто на третий этаж не пошел. Потому что вернулся бы он уже к пустой кастрюле...
– Да, счастливая пора – студенчество, – грустно сказала торговка. – Моя фамилия Элефтериади. У меня папа – грек. Я в институте искусств училась. Играла на виолончели. Мы даже с концертами ездили. Тоже – чего только не было! Я всех людей сравниваю иногда с оркестром. У каждого своя партия. Судьба подсовывает ноты. Хочешь не хочешь – играй. И никогда не жалуйся. Ладно, пойду.
Электричка замедлила бег, появился перрон Угольной.
До Шубиных Андрей Васильевич добрался легко. Даже спрашивать ни у кого не пришлось: с Васькой весь маршрут изучили в интернете. Да и дом был приметный – длинно вытянутая, как белое полотнище, девятиэтажка. Обитали Шубины в одном из крайних подъездов.
Супруги Шубины были редкостной парой. В общежитии вычислить обоих не составляло труда. Леночка – она жила на четвертом этаже – вечно что-нибудь с грохотом роняла. Артем – он обитал на шестом – натыкался на разные предметы и громко кричал. Студенты соединили их насильно: когда вы вместе, то хотя бы на одном из двух этажей спокойно. Всякий, кто не был подготовлен, вздрагивал, проходя мимо комнаты, где находились оба: крики и гром раздавались такие, словно за дверью бьются насмерть. Сейчас у них было две дочери, которых они не только родили, но и каким-то образом умудрились вырастить, не покалечив.
Лифт рванул вверх и в мгновение ока доставил гостя на девятый этаж. Подойдя к двери с нужным номером, Андрей Васильевич ощутил, как сильно заколотилось сердце. Сразу после звонка за дверью раздался шум, словно кто-то, падая, побежал в прихожую. Дверь распахнулась, и Почивалов очутился в Леночкиных объятиях. За нею маячил Артем.
– А, добрался! – завопил Артем, вытирая мокрые руки о цветастый фартук. – Сидит, понимаешь, в своей Сибири! Давно бы мог появиться!
Маленькая Леночка, помяв гостя, отпустила его и теперь прыгала рядом, едва не опрокидывая вешалку. Из кухни обалденно пахло едой, там на плите что-то шипело и потрескивало.
– Подождите, дайте раздеться! – отбивался Андрей Васильевич; у него сразу закружилась голова.
– Да уж разденешься, если доехал!
Внезапно в прихожую повалил сизый дым.
– Ленка, котлеты! – рявкнул Артем.
Леночка исчезла.
Почивалов скинул заодно и пиджак.
– Иди смотри, как мы тут в нашей конурке умещаемся! – гремел Артем, похлопывая его по плечу.
Андрей Васильевич и так понял, что квартира большая. Однако хозяин решил, что гость много потеряет, если в деталях не изучит семейное гнездо. Немилосердно толкая в спину, владелец «конурки» затеял экскурсию. Почивалов был протащен по всем четырем комнатам, и в каждой давалось пояснение.
– Здесь мы через полчаса рюмашки начнем опрокидывать. Тут наша спальня. Тут Янка с мужем: она к свекрови вчера умотала с пацаном вместе, а зять на Сахалине, в командировке. В этой старшенькая с Филимоном, когда заявляются, ночуют. Сейчас еще и лоджию увидишь. Ленка, ты там порядок навела? Эту квартирку, Андрюха, врать не буду, я в перестройку на пиве сделал. Завязал с морями и внедрился инженером на пивной завод. За три года получил, очередь тогда быстро двигалась!
– На таком пространстве вы развернулись, как аристократы!
Комнаты были большие и раздельные.
– Имеем право! А теперь кладовку в прихожей покажу.
Спасение пришло от Леночки:
– Потом досмотрите, мне помощь нужна.
Гость ринулся на кухню, закатывая рукава рубашки. Новая партия котлет, взамен испорченных, утонув в сковороде, шкворчала и стреляла жиром. На кухонном столе вперемежку громоздились разные продукты.
– Давайте подключайтесь!
– Всегда готовы.
Первым делом Почивалов приступил к нарезке огурцов и помидоров для салата, отобрав нож у Артема: тот, размахавшись ножом, был попросту опасен.
– Ух, как сейчас мы посидим! – кричал Артем; он взялся протирать рюмки безобидным полотенцем. – Коньячка попьем!
– Попьем! – вторила Леночка.
– Люблю я всякий витамин – огуречный, помидорный, особенно в начале весны, – заливался и гость.
– Да кто же витамины не любит?
Отполированная рюмка в руках Артема сияла веселым пламенем.
– Нам в студенчестве витаминов по весне не хватало. Но за девчонками бегали все равно! Помнишь, Леночка?
– Бегали! Еще как бегали!
Хозяйка обитала в те годы в одной комнатке с первой почиваловской женой, которая тогда никакой женой не являлась.
Замечательно было на кухне! И разговоры, и запахи – все наполняло сердце нежностью.
– Хорошо, что приехал, повод дал, а то мы в бытовухе увязли! – орал Артем.
– То на работе, то на даче, то с Еремушкой нянчимся! – подхватывала супруга.
– Леночка, а ты разве не домохозяйка?
– Нет, метеоролог в аэропорту.
Она металась по кухне, постоянно задевая стулья, и норовила уронить то банку с капустой, то кастрюлю. Рядом с ней приходилось быть начеку.
«Как дочь доверяет им обоим внука?» – усмехался про себя Почивалов, а вслух неожиданно выпалил:
– И чего я тогда с выбором так крупно промахнулся? Сейчас бы Шубин у нас в гостях огурцы на досточке тюкал! А ты, представляешь, была бы Почиваловой. Ну а я дочерей бы воспитывал и внуков нянчил.
– Нечего, нечего! – крикнул Шубин, грозя рюмкой. – Каждому свое.
К трем подъехали Вадим Кукулин – Вадимушка и Костя Дрозд. Вадимушка раздобрел. Время кого-то сушит, а кого-то и округляет – и сильно. В прихожей снова поднялся гвалт, словно ввалилась толпа цыган.
– О! Все такой же, с небольшими поправками, – заворковал Вадимушка, когда бутылка дорогого коньяка была передана Леночке (и сразу чуть не выскользнула на пол). – Ты где работаешь? В ООО «Алмаз»? А что это? Лесопилка? Своя или в складчину взял? А-ах, наемный труженик.
Вадимушка неопределенно хмыкнул.
– У нас и мебельный цех имеется, – добавил Почивалов.
– Вы стульев не делаете? А то я заказал бы парочку эксклюзивных стульев. С гнутыми ножками.
– Нет, стульев мы не делаем.
– А что тогда делаете?
– Разное... Оградки для могил.
– Это преждевременно.
– Брось, – сказал Костя. – Нынче всякий труд в почете.
– Да что все про меня. Сами-то как добываете хлеб насущный? – перевел разговор сибирский гость.
Вновь прибывшие устремились в комнату, где стол был уже наполовину накрыт.
– По-прежнему, старик, по-прежнему. У нас с Костиком – по лаборатории. Правда, в разных институтах. Так что мы завлабухи. Лабаем аккорды научно-технического прогресса.
– Справляетесь?
– А чего? И не такие дела заваливали. Костик, правда, в этом качестве еще притирается... сколько – лет пять?
– Семь, – сказал Дрозд.
– А у меня почти двадцать два. Исключительно на одном кресле. Собственной задницей пропукал его навылет, можно использовать вместо стульчака.
– Кукулин! – закричала Леночка. – Ты как был, так и остался противным!
– Верно! Так и положено: все должно начинаться от противного.
После медицинских процедур явилась Людмила.
Стали рассаживаться. Диванчик был низенький, и Вадимушка, плюхнувшись на него, округлился еще больше. Почиваловы оказались напротив.
– Давайте выпьем за то, – поднялся Артем, – что мы, жившие когда-то вместе, под одной крышей на Пограничной, через столько лет встретились!
– Ура! – крикнул Почивалов.
– Я за рулем, – сказал Костя.
– Я тоже, – добавила Людмила.
– Тебе много нельзя! – воскликнула Леночка Шубина.
– Один раз можно! – рявкнул Шубин так, будто жена все еще находилась на кухне.
– А у меня сегодня персональный водитель, – ерничал Кукулин, поглядывая на Дрозда. – Так что лей по полной. Я за встречу половинками не пью!
– Положи мне салата вон того, – попросила Людмила, когда Почивалов поставил рюмку. – И немного картошки. И помидорку тоже.
Галантный Почивалов нырял ложкой в блюда, накладывал в тарелку первой жене.
– Грибочки, грибочки попробуйте, – угощала Леночка. – Сами собирали.
– Шубины, а почему не вижу селедку под шубой? – острил обладатель стульчака.
– Пусть тебе жена дома делает! – громыхал Шубин.
– Кому еще грибочков надо? – не отставала Леночка.
И тут тарелка выскользнула из ее рук, и грибы, как мелкие лягушата, посыпались на брюки Вадимушки.
– Шубина! – закричал он. – Ты как всегда!
– Неправда! – громыхал Артем. – Она уже давно ничего не роняет. Почти неделю!
Собрали разбежавшиеся по полу грибы, Вадимушке дали полотенце – прикрыть колени.
– Это случайно получилось, – оправдывалась Леночка. – Тарелка скользкая. Салата хочешь? Сейчас я тебе...
– Если мне чего-нибудь надо, я сам положу! – заголосил пострадавший.
– Плюнь ты на свои брюки, – крикнул Артем. – Подумаешь, грибы на коленях полежали. Не мухоморы ведь! Ну что, бывшие студенты, поднимем?
– А то!
– За группу нашу, за преподавателей наших! Если б не те пять лет – и родиться не стоило!
– Теперь разве так учат, как нас? – заговорила Леночка, когда выпили. – На позапрошлой неделе Янка приводит Еремушку из садика – он весь пунцовый, горит. Вызвали скорую. Приехала фифа молоденькая с медсестрой, такой же соплюхой. Глазками хлоп-хлоп. Руку ему на лоб положила и спрашивает: что с ним? А я говорю: угадайте с трех раз! Так она еще и обиделась. Рецепт, жаль, не сохранила: все, что есть от простуды, – она все выписала. А того не понимает, что это ребенок.
– Вы таблетками не увлекайтесь, – сказал Вадимушка. – Сила медицины в чем? В ее невмешательстве!
– А как тогда быть?
– У меня сосед, ему уже под девяносто, говорит: нет таких болезней, которых не могли бы излечить три стопки качественной водки под мясную закуску. А соседка снизу – она каждый день пилила его и, кроме клюквенного сока, ничего не пила – уже два года как в могиле. Теперь я сильно сомневаюсь в пользе клюквенного сока.
– Ага, ты насоветуешь – трехлетнего ребенка водкой спаивать!
– А что? Пусть к микробам иммунитет вырабатывает.
– У меня тост, – объявил Артем. – Я умею предсказывать будущее. Так вот: все будет хорошо. Давайте за это!
– Шубин, не гони!
– А я и не гоню.
– Все равно не гони.
– Вадимушка, ты не переживай: бутылок хватит!
Выпили.
– Приятный коньячок.
– Нормальный.
– Такой бы нам в те годы в общагу.
– Тогда и портвейн «три семерки» за первый сорт шел.
– Да, общага... – вздохнул Почивалов. – Какая у нас компания была! Еще кого-нибудь из наших видите?
– А как же! – откликнулся Вадимушка. – Как думаешь, где мы теперь чаще всего встречаемся?
– Ну... На улице или в магазинах, где ж еще.
– Нет.
– Тогда – на похоронах?
– Точно! Пока еще, к счастью, не на своих. В последний раз собрались в прошлом октябре. Провожали Адельфину Серафимовну. Померла бабулька на семьдесят пятом году.
– Да ты что?! – охнул Почивалов.
– Да.
– Обалдеть! А ведь мы застали ее еще не старой. Помнишь, как она говорила: я перехожу в тот возраст, когда на мне, как на собаке Павлова, можно все испытывать?
– Так вот, из нашей группы было человек восемь. Или девять. Когда гроб закопали и привезли всех в кафешку, кто-то сказал, что теперь таких лекций по теории волн никто не читает: кишка тонка! Молодые тетки с факультета речи толкали – все о том, какая славная была старушка. А затем поднялась наша Катюшенька Львова и своим мерзким голосом предложила тост за океанологов. За тех, которые настоящие! Я ей говорю: если я, к примеру, заведую вычислительной лабораторией, могу ли считаться настоящим океанологом или мне стакан обратно на стол поставить? А она уже окосела, как сука, и отвечает: я тебя, Кукулин, всегда ненавидела, ты был бабник! Я говорю: почему «был»? Есть! Есть и таковым остаюсь!
– Это она докторскую защитила? – спросил Почивалов.
– Кто, Львова? Нет, ей пока еще рано. Докторскую по морским беспозвоночным защитила два года назад Никифорова. Защитила, проявив нечеловеческую волю: она проехалась по всем морским тварям как каток. А теперь не работает. Нигде. Диссертация истощила ее до такого состояния, что Галинушка набрала полный рот слюны и харкнула на всех морских беспозвоночных разом. Недавно купила квартиру в Праге, теперь шустро распродает здесь недвижимость. Выучила, что по-чешски повозка с крыльями называется «летадло», и со дня на день на этом самом летадле свалит отсюда.
– Во как! – сказал Почивалов.
– Да. Скоро начнет жить по цветаевским местам, тосковать по Родине, потом вернется и повесится в Елабуге.
– Не дождешься, – сказал Костя. – Вешаются от упадка сил и при пониженной самооценке. А у нее с этим порядок.
– Верно, верно. Значит, Елабуга отменяется...
Вадимушка поведал, что Рычкова ушла в монахини, Приставко исчезла с мужем в Новосибирске, а вот Катюшенька Львова заторчала в науке и, похоже, сваливать никуда не собирается.
– У Катюшеньки нечеловеческих сил нет, но зато есть нечеловеческое упорство. Замутила что-то там с гребешками. Она их в Посьете тонну сожрала, пока материал собирала. Она бы еще дольше могла собирать, но гребешки закончились. И пришлось ей перебраться во Владик, защитить кандидатскую и вспомнить, что она меня ненавидит. Как только урон, нанесенный ею гребешкам, ликвидируется, поедет жрать для докторской.
– С девчонками все понятно, они и тогда зубрилками были. А что с пацанами? Что слышно про Реброва, Зубакина?
– Ребров где-то пропал, про него ничего не знаю. А вот Олеженька Зубакин в прошлом году объявился. Он рухнул нам на голову из Первопрестольной и всем надоел. Мы тут передавали его из рук в руки, как эстафету. И каждый норовил поскорее избавиться. Ни один больше суток не выдерживал. Пытались засунуть его на остров Попова, но он оттуда сбежал. Олеженька по-прежнему без ума от дешевой бормотухи и бесед до четырех утра. А нам и то и другое здоровье уже не позволяет, мы можем только до одиннадцати, на что этот москвич страшно обижался.
– А Кулинич – он где?
– А, Левушка! О нем я знаю все. Левушка, как в моря ходить бросил, выучился на электрика и начал работать в теплоцентрали. Быстро дорос до четвертого разряда и стал в бригаде гроссмейстером по забиванию козла: я видел на его пальцах профессиональные мозоли! Но не это главное. У Левушки возникла новая фишка: он теперь, как геронтолог, выискивает баб чуть ли не вдвое старше себя. И тут, не сходя с рабочего места, обзавелся одной – с образованием, но жадной. Моей Светке она сразу не понравилась. Левушка разменял квартиру на две; в одну, в Хабаровск, отправил сына, а сам увлекся садоводством. Перемещаясь над грядками под прямым углом, заполучил естественным образом черную спину и белое пузо. Этот облик пингвина пришелся ему по душе. Жизнь вроде бы стала налаживаться, но тут начались глюки. Друзья сказали: «Езжай в Хабаровск. В Хабаровске старшие братья общими усилиями вправят тебе мозги на то место, которое сумеют найти». Левушка внял и уехал. Но, объявившись в Хабаровске, он не пошел к братьям, а почему-то решил, что у него еврейские корни, и немедленно полетел с визитом на историческую родину. Там, в кипе, припав к Стене Плача, окреп духом и просветленным вернулся к братьям и сыну. Как выяснилось, город на Амуре тоже полон стареющих баб. На этот раз Левушке выпала бухгалтер из торговой фирмы «Одуванчик», а сам он подался на стройку. Жизнь понемногу наладилась, но тут его назначили прорабом. Начальство стало иметь Левушку сверху, а работяги – напрягать снизу. К тому же бухгалтер, у которой шестьдесят три штуки в месяц против Левушкиных семнадцати, стала все чаще напоминать об этой неправильной арифметике. Не выдержав такого обращения, Левушка на все плюнул и сбежал со стройки. Это произвело двойное положительное действие: сгинуло с глаз начальство и работяги, а бухгалтер сразу сообразила, что и с ней он может поступить как со стройкой, и на время притихла. Сейчас у Левушки новый план: он хочет попасть матросом на лесовоз типа «река – море» и гонять лес в Корею. И это правильно. На судне его истинное место. Он крепко стоит лишь тогда, когда опора под ногами качается. На днях неугомонный хабаровчанин прибывает во Владивосток.
Андрей Васильевич жмурился от удовольствия. И язвительный Вадимушка, и домовитые Шубины, и молчаливый Дрозд – ему все нравились, всех хотелось обнять.
Пока общались, Вадимушке позвонил Трофим Побережец.
Когда-то железные койки Трофима и Почивалова два года стояли рядом. Комнатка была крохотная, но пяти студентам места хватало. Трофим учился на геоморфолога. На удивление всем, кто его знал, он, наряду с выпивкой и разной увлекательной жизнью вокруг, взахлеб поглощал научные книжки и очень серьезно относился к своей геоморфологии. А еще его любили клопы. Они находили его везде: и в постели, и за столом, когда он пил чай, и даже в холле, куда он убегал, чтобы спокойно почитать свежую статью в научном журнале.
Трофим исчез из Владивостока сразу после универа вместе с дипломом и молодой женой. Он двадцать лет не высовывал носа с Камчатки. Там на бескрайних просторах камчатской земли затерялась метеорологическая станция. Как после объяснил Вадимушка, вокруг станции на много сотен километров обитал исключительно ягель и дикие олени. Побережец сделал стремительную карьеру и стал начальником станции. В подчинении у него значился один сотрудник: жена. Ей доставались все замечания, выговоры и поощрения по работе. В жилой комнатке подрастал будущий сотрудник: дочка. А больше никого там не было. Трофим так сроднился с природой, что даже отпуск проводил в тундре: за год он уставал от людей. С собой брал спички, ружье и соли на месяц. Ягель и олени наводили на мысли. Мысли возникали разные. От иных его начальство столбенело. Так, на своей подведомственной территории он попытался воссоздать тундростепи, в которых в прежние времена околачивались мамонты. Однажды, обнаружив, что теряет способность к человеческой речи, он не на шутку испугался и вместе со всем составом станции убежал во Владивосток. Здесь, стремясь поскорей вернуть забытые навыки, по двадцать раз на дню звонит всем знакомым.
– Трофим, мы с Дроздом сейчас у Артемушки Шубина. Угадай: кто сидит напротив меня? Андрюша Почивалов сидит! Да. Явился из Сибири и себя показывает. Передаю трубку.
– Привет, – сказал Андрей Васильевич. – Я совсем ничего про тебя не знаю. Как поживаешь?
Трофим заговорил быстро, словно боясь, что прервут:
– У меня все нормально. Собираюсь в экспедицию. В прошлом месяце опубликовал статью о механизме формирования метана и двуокиси углерода до максимальных значений в атмосфере над Арктикой. Будет желание – посмотри в...
Он назвал иностранный журнал. Название Почивалов сию же секунду забыл.
– А как дома и вообще?
– Понимаешь, – крикнул Трофим, – определение мерзлоты в учебниках, прямо скажу, идиотское! Ты только послушай эту чушь: грунт, температура которого поддерживается ниже ноля градусов по Цельсию не меньше двух лет. Ну? Уссаться легче! Я на прошлой неделе купил холодильник. По определению в учебниках, в его морозилке тоже вечная мерзлота!
– А как надо? – озадачился Почивалов.
– По-другому, тут и к бабке не ходи! Я еще пока не сформулировал как, но по-другому! Понимаешь, внешне мерзлота похожа на камень с прослойками жильного льда. Содержание льда в мерзлоте может изменяться от нескольких процентов до десятков процентов. При оттаивании наземной или подводной мерзлоты в условиях без кислорода из древнего органического вещества образуется метан. Больше всего метана – на восемь-десять процентов – в атмосфере над северными полярными широтами. Путем сравнения древнего состава воздуха, извлеченного из ледяных кернов Гренландии и Антарктиды (возраст приблизительно 450 тысяч лет), установлено, что в теплые эпохи, предшествующие голоцену, этот максимум также существовал, но исчезал в холодные. Полный климатический природный цикл составляет примерно 105 тысяч лет, но в нашу эпоху теплый период затянулся еще на несколько тысячелетий: видимо, что-то переклинило в климатической кухне. Что – вопрос сложный и требует дополнительных исследований. В теплые эпохи температура воздуха в среднем на четыре или пять градусов выше, чем в холодные, что и вызывает таяние мерзлоты, при котором высвобождаются чудовищные запасы органического вещества в форме метана и углекислого газа.
– Здорово! – восхищенно сказал Андрей Васильевич. – У нас тоже своих заморочек хватает. Я сейчас занимаюсь переработкой дерева. Мы выпускаем обрезные и необрезные доски, тес, а также штакетник, плинтус и штапики. Попутно беремся за изготовление похоронных принадлежностей – гробов и крестов. Предоставляем заказчикам фигурный пиломатериал типа филенки. Опилки с пилорамы продаем на свиноферму. Однако не подумай, что дело это простое! Мы работаем с яйским лесом, а у яйского леса, даже строевого, возраст не более шестидесяти лет, и основная масса кругляка, свежая на корню, имеет дупла и гниль в сердцевине. И как ты думаешь почему? Ни за что не угадаешь! Из-за особенностей яйской почвы! Да! Почва дерново-подзолистая, с илом, так как через территорию Яйского района протекает река Яя, в весеннее половодье смывается защитный слой и происходит накопление влаги, которая не просыхает вплоть до июля. Кроме того, у каждой древесины свое свойство. Если взять, допустим, ель...
– Тоже неплохо, – не дослушал Трофим. – Дай мне Вадимушку!
Долго крепившийся Андрей Васильевич все-таки один раз вышел с Артемом на лестничную площадку покурить.
– Не жалеешь, что уехал? – спросил Артем, когда сизые змейки дыма поплыли над головами.
– О чем жалеть? Считай, вслед за одной жизнью проживаю вторую. А первая была здесь.
– Ты изменился.
– Это верно. Волосы с головы выпадают, а новые расти не хотят. Как ни уговариваю – бесполезно.
– Я о другом. Вот ты в моря ходил. Столько всякого повидал. И деньги неплохие зарабатывал. Не лучше было бы продолжать?
– У меня есть знакомый, Федоринов. Он как тридцать лет назад бегал за девчонками, так и продолжает бегать. Но разница, говорит, ощутима: сейчас это дело сильно изнуряет.
Артем усмехнулся.
– А я понял, почему вы с Людкой разбежались. Она ведь упертая, как коза. У нас участки мичуринские рядом, я ей иногда помогаю. С ней долго быть невозможно: всегда норовит настоять на своем. В любой мелочи! Из-за этого разбежались?
– Не помню. – Почивалов загасил окурок в жестяной банке из-под горбуши. – Столько времени пролетело.
За столом становилось шумно.
Почивалов захмелел. Он уже не стремился вникать в разговоры, а просто сидел и улыбался. Словно со стороны долетали обрывки фраз.
– ...ты мне ерунду не рассказывай, до пятидесяти голова – сырая. Ты еще не видел предела моих возможностей!
– А планы? А твои планы?
– Плевать на планы. Я настрою новых планов!
– ...мечтаешь? Вот увидишь – я угроблю твои мечты! Угроблю и закопаю...
– ...покойников тоже с разбором жалеть надо! Взять нас, дачников: мы к земле привычные, всю жизнь в ней копаемся. Что нам, плохо там будет, что ли? Вот когда далеких от земли несут, всяких там научных работников, всяких заведующих лабораториями – тут да, тут другое дело...
– ...к своим слабостям надо быть терпимым. Лелеять их надо...
– ...а как же дети?
– Что – дети? Детей лучше всего заводить поздно, чтоб не дождаться, когда они тебя бросят...
– ...я тебе ясно говорю, но я ж ведь не до конца договариваю!..
– ...Кукулин, сколько тебя знаю, ты всегда бодрячок. Не надоело?
– Нет. Я тоже умею плакать! Только мои слезы текут не по эту, а по ту сторону глаз...
– ...чем проще, тем надежней. И нечего усложнять! Кувалда реже ломается, чем японский телевизор...
Затем прощались в передней. Громогласный Артем как-то незаметно выпал из поля зрения. Первыми откланялись Костя с Кукулиным. Когда Костя стоял уже в куртке, Вадимушка все еще пробирался к выходу, цепляясь за стены.
Общими усилиями одетый, Вадимушка повис на Почивалове:
– Поехали к тебе. Хочу работать на предприятии «Алмаз». Хочу делать могильные оградки, я сумею. Ты научишь меня? Гори здесь все синим пламенем!
Дрозд отдирал Вадимушку:
– Поедешь, поедешь. Завтра поедешь. А сегодня надо вещи собрать. Без вещей на предприятие «Алмаз» не принимают.
– Не принимают?
– Не принимают.
– Поехали за вещами!
Костик уволок Вадимушку, подхватив за плечи.
Засобирались и Почиваловы. Андрей Васильевич прицеливался, желая поцеловать Леночку в лобик.
– Андрей, прекрати! Ничему вас годы не научили, – отбивалась Леночка. – Какими были, такими и остались.
– А где Артем? Почему не вижу Артема?
– Спит Артем, упоили Артема!
Когда вышли из подъезда, первая жена скомандовала:
– Подыши пять минут!
– Зачем?
– Во избежание последствий.
– Никаких последствий не будет!
– Дыши, дыши. Я словно помолодела лет на двадцать: опять пьяного мужика из гостей доставляю.
Холодный ветер и освежил, и прояснил голову.
– Кажется, я слегка того, – сказал Почивалов, забираясь в машину.
– Ага, слегка. Сиди прямо, не качайся.
Джип, попетляв среди высоток, выбрался на шоссе.
– Доволен? – спросила первая жена.
– А то! Даже не думал, что так получится. Никто почти не изменился. Леночка выглядит молодцом. Вот только Кукулин растолстел.
– Хряк! – сказала первая жена. – Боров высокомерный. Барство из него так и лезет наружу.
– Его все любят. Он хороший.
– Терпеть его не могу.
– Это от предвзятости. Есть люди, к которым бывает предвзятость.
– Почивалов, ты чего городишь? Какая предвзятость? Неудачник твой Вадимушка! Самый обыкновенный жалкий неудачник! Как и ты.
– Я?!
– Конечно! Чего ты достиг?
– Чего-нибудь достиг.
– Не смеши! А Вадимушка... Вспомни его студентом: сколько было апломба! Он думал, что звезд с неба нахватает. А сам? Завлаб в институте. Сидит в своей вонючей лаборатории. Серая мышь на окладе! Где его звезды?
– Звезды – это такая штука... Можно ухватить не те, на которые рассчитывал.
– Ничего он не ухватил. Ничего! Вот и бесится. И ерничает над всеми.
– Он не ерничает. У него манера такая.
– А Дрозд? Тоже был яркий. Знаешь, почему он молчал? Сказать нечего! Кандидатскую вытянул, когда люди докторские защищают. Неприметный, как тысячи других. Плывет по течению, как не знаю что.
– У какого-то писателя есть рассказ. Там один редактор предлагает заголовок: «Человек, обреченный на счастье». Я тебе правду скажу: мы все на него обречены. Каждый – по-своему. И потом, у Вадимушки – сын, у Кости – сын и дочь, все с образованием, у всех – семьи, увлекательная работа. Внуков имеют.
– Зануда ты, Почивалов. Что ж, выходит, они счастливые люди?
– Конечно, счастливые.
– Зачем тогда Вадимушка к тебе собрался?
– Это хохма такая.
– И Шубины, по-твоему, счастливы?
– А разве нет?
– А что у них хорошего?
Оба надолго замолчали.
На следующий день была поездка к Шубиным. Андрей Васильевич заранее запасся. Для взрослых – бутылкой хорошей водки; для непьющих и внуков – конфетами, фруктами и коробкой свежей виктории. Еще взял пачку сигарет: знал, когда волнение захлестнет, потянет закурить, а клянчить чужие он не любил. Пешком дошел до станции на Первой речке. В ожидании электрички сел на лавочку. Рядом, так же в ее ожидании, устроились четыре контролера, женщины в форме и разного возраста. Шумные, как болельщики на футболе, они кричали на весь перрон.
Самая молодая вдруг заговорила о школе:
– Я любила литературу. О, как я любила литературу! Я ее просто обожала! Мне нравилось читать стихи. Я учила их наизусть!
Выяснилось, что и остальным тоже нравилось. Память у всех оказалась отменной.
– Белая береза под моим окном принакрылась снегом, точно серебром! – взвывала тетка одних лет с Почиваловым.
Почивалова это сначала забавляло, а потом стало не по себе. Что-то в издавна знакомых строчках заставляло поеживаться. Не сразу, но все же Андрей Васильевич понял: зычный голос гремел так, словно требовал приготовить билеты.
Заранее предупреждая о себе свистом, подкатила электричка. Вслед за контролерами Почивалов шагнул во второй вагон, и тут же, в тамбуре, у него проверили и прокомпостировали билет.
За окном замелькали станции. Пассажиров было мало. По проходу взад и вперед сновали офени. Предлагали: а) газеты, б) напитки и пиво, в) беляши и сосиски в тесте.
Одна, в оранжевой куртке, попыталась всучить Андрею Васильевичу семена цветов.
– Мужчина, у вас свой дом?
– Свой.
– Тогда вам обязательно нужны цветы для клумбы! Ничто так летом не украшает дом, как яркая клумба перед ним! Вы согласны? У меня богатый выбор. Могу рекомендовать семена календулы, незабудки, сальвии, петунии, пеларгонии. Если желаете – бархатцы.
– Спасибо, не желаю.
– Еще есть анютины глазки – очень трогательные цветы.
– И трогательных не надо.
– А чего бы вы хотели?
– Букет, так и быть, я бы купил. Но у вас же нет букета.
– Букета нет, – согласилась она. И внезапно добавила: – Ох, устала. Посижу пять минут. А то весь день на ногах.
Она села напротив Почивалова, вынула из сумки бутерброд. На толстом куске хлеба лежали толстые пласты сала.
Глядя бойкими глазами в его глаза, прямо спросила:
– На свидание едете?
Почивалов удивился:
– Да, на свидание. А на мне что, написано?
– Помотайтесь с мое по вагонам – людей насквозь видеть будете. – Она говорила и жевала одновременно настолько ловко, что ни одна крошка не упала. – Я даже больше скажу: она намного моложе вас. Она хороша, знает об этом и любит поддразнивать. Она предложила вам больше не встречаться, но первая не выдержала и позвонила. Сколько вы не виделись?
– Четверть века.
Ее уверенность мигом улетучилась.
– Как это?
– Я к друзьям еду, – объяснил Андрей Васильевич. – Учились вместе. Я из Сибири прилетел, а здесь гощу у сына.
– Надо ж было так ошибиться! – разочарованно протянула она. – В первый раз со мной такое.
– Вы не очень ошиблись. И звонок был, и пригласили. – Почивалову вдруг захотелось рассказать, как замечательно было тогда, в юности. – Мы в одном общежитии жили. Понимаете? Всем по двадцать лет – кому чуть меньше, кому чуть больше. Однажды, помню, после второго курса, сессию сдали, и все студенты ломанулись кто куда – кто на практику, кто домой. А мы, человек десять из одной группы, остались. Нам в деканате сезонную работу обещали. На Камчатке. У всех с деньгами, ясное дело, туго, но как-то изворачивались. Сейчас смешно вспоминать, но поесть хотелось всегда. Однажды утром двое наших задумали сделать пробежку и размяться. С голодухи чего только в голову не взбредет! Натянули трико, кеды и рванули к Спортивной гавани. Мимо стадиона «Динамо» выбежали на пирс. Утро выдалось тихим, и вода в заливе была неподвижной. А у самой поверхности резвилась стайка наваги. Там скучковалось килограмма три рыбы, если не больше. Это ж мучительно видеть: столько бесполезно пропадающей еды! Артем подобрал камешек, размахнулся да как со всей злости пульнет его в эту стайку! И – попал. Представляете? Попал! Одна наважка перевернулась кверху брюхом. Во как! Обратно спортсмены, забыв о разминке, летели в общагу с добычей как птицы. Слух разнесся мгновенно: есть рыба! Затеяли варить уху. Кто-то притащил луковицу, кто-то пару картофелин. Рыбу нарезали мелко-мелко, чтоб – по справедливости – досталось всем. Соль, перец и лавровый лист имелись в избытке в каждой комнате. Все загрузили в огромную кастрюлю. В бытовке собрались гурманы – помешивать ее поварешкой и наслаждаться ароматом. И вот готовую уху торжественно внесли в комнату. По тарелкам разливать – пижонство, поэтому уселись с ложками вокруг кастрюли. Я за всю жизнь никогда больше не ел такой вкусной ухи! И тут кто-то вспомнил, что на третьем этаже вроде бы есть хлеб. И что ушица, по мнению авторитетных людей, особенно хороша с хлебом. И все подтвердили: да, с хлебом ушица замечательна просто! Но никто на третий этаж не пошел. Потому что вернулся бы он уже к пустой кастрюле...
– Да, счастливая пора – студенчество, – грустно сказала торговка. – Моя фамилия Элефтериади. У меня папа – грек. Я в институте искусств училась. Играла на виолончели. Мы даже с концертами ездили. Тоже – чего только не было! Я всех людей сравниваю иногда с оркестром. У каждого своя партия. Судьба подсовывает ноты. Хочешь не хочешь – играй. И никогда не жалуйся. Ладно, пойду.
Электричка замедлила бег, появился перрон Угольной.
До Шубиных Андрей Васильевич добрался легко. Даже спрашивать ни у кого не пришлось: с Васькой весь маршрут изучили в интернете. Да и дом был приметный – длинно вытянутая, как белое полотнище, девятиэтажка. Обитали Шубины в одном из крайних подъездов.
Супруги Шубины были редкостной парой. В общежитии вычислить обоих не составляло труда. Леночка – она жила на четвертом этаже – вечно что-нибудь с грохотом роняла. Артем – он обитал на шестом – натыкался на разные предметы и громко кричал. Студенты соединили их насильно: когда вы вместе, то хотя бы на одном из двух этажей спокойно. Всякий, кто не был подготовлен, вздрагивал, проходя мимо комнаты, где находились оба: крики и гром раздавались такие, словно за дверью бьются насмерть. Сейчас у них было две дочери, которых они не только родили, но и каким-то образом умудрились вырастить, не покалечив.
Лифт рванул вверх и в мгновение ока доставил гостя на девятый этаж. Подойдя к двери с нужным номером, Андрей Васильевич ощутил, как сильно заколотилось сердце. Сразу после звонка за дверью раздался шум, словно кто-то, падая, побежал в прихожую. Дверь распахнулась, и Почивалов очутился в Леночкиных объятиях. За нею маячил Артем.
– А, добрался! – завопил Артем, вытирая мокрые руки о цветастый фартук. – Сидит, понимаешь, в своей Сибири! Давно бы мог появиться!
Маленькая Леночка, помяв гостя, отпустила его и теперь прыгала рядом, едва не опрокидывая вешалку. Из кухни обалденно пахло едой, там на плите что-то шипело и потрескивало.
– Подождите, дайте раздеться! – отбивался Андрей Васильевич; у него сразу закружилась голова.
– Да уж разденешься, если доехал!
Внезапно в прихожую повалил сизый дым.
– Ленка, котлеты! – рявкнул Артем.
Леночка исчезла.
Почивалов скинул заодно и пиджак.
– Иди смотри, как мы тут в нашей конурке умещаемся! – гремел Артем, похлопывая его по плечу.
Андрей Васильевич и так понял, что квартира большая. Однако хозяин решил, что гость много потеряет, если в деталях не изучит семейное гнездо. Немилосердно толкая в спину, владелец «конурки» затеял экскурсию. Почивалов был протащен по всем четырем комнатам, и в каждой давалось пояснение.
– Здесь мы через полчаса рюмашки начнем опрокидывать. Тут наша спальня. Тут Янка с мужем: она к свекрови вчера умотала с пацаном вместе, а зять на Сахалине, в командировке. В этой старшенькая с Филимоном, когда заявляются, ночуют. Сейчас еще и лоджию увидишь. Ленка, ты там порядок навела? Эту квартирку, Андрюха, врать не буду, я в перестройку на пиве сделал. Завязал с морями и внедрился инженером на пивной завод. За три года получил, очередь тогда быстро двигалась!
– На таком пространстве вы развернулись, как аристократы!
Комнаты были большие и раздельные.
– Имеем право! А теперь кладовку в прихожей покажу.
Спасение пришло от Леночки:
– Потом досмотрите, мне помощь нужна.
Гость ринулся на кухню, закатывая рукава рубашки. Новая партия котлет, взамен испорченных, утонув в сковороде, шкворчала и стреляла жиром. На кухонном столе вперемежку громоздились разные продукты.
– Давайте подключайтесь!
– Всегда готовы.
Первым делом Почивалов приступил к нарезке огурцов и помидоров для салата, отобрав нож у Артема: тот, размахавшись ножом, был попросту опасен.
– Ух, как сейчас мы посидим! – кричал Артем; он взялся протирать рюмки безобидным полотенцем. – Коньячка попьем!
– Попьем! – вторила Леночка.
– Люблю я всякий витамин – огуречный, помидорный, особенно в начале весны, – заливался и гость.
– Да кто же витамины не любит?
Отполированная рюмка в руках Артема сияла веселым пламенем.
– Нам в студенчестве витаминов по весне не хватало. Но за девчонками бегали все равно! Помнишь, Леночка?
– Бегали! Еще как бегали!
Хозяйка обитала в те годы в одной комнатке с первой почиваловской женой, которая тогда никакой женой не являлась.
Замечательно было на кухне! И разговоры, и запахи – все наполняло сердце нежностью.
– Хорошо, что приехал, повод дал, а то мы в бытовухе увязли! – орал Артем.
– То на работе, то на даче, то с Еремушкой нянчимся! – подхватывала супруга.
– Леночка, а ты разве не домохозяйка?
– Нет, метеоролог в аэропорту.
Она металась по кухне, постоянно задевая стулья, и норовила уронить то банку с капустой, то кастрюлю. Рядом с ней приходилось быть начеку.
«Как дочь доверяет им обоим внука?» – усмехался про себя Почивалов, а вслух неожиданно выпалил:
– И чего я тогда с выбором так крупно промахнулся? Сейчас бы Шубин у нас в гостях огурцы на досточке тюкал! А ты, представляешь, была бы Почиваловой. Ну а я дочерей бы воспитывал и внуков нянчил.
– Нечего, нечего! – крикнул Шубин, грозя рюмкой. – Каждому свое.
К трем подъехали Вадим Кукулин – Вадимушка и Костя Дрозд. Вадимушка раздобрел. Время кого-то сушит, а кого-то и округляет – и сильно. В прихожей снова поднялся гвалт, словно ввалилась толпа цыган.
– О! Все такой же, с небольшими поправками, – заворковал Вадимушка, когда бутылка дорогого коньяка была передана Леночке (и сразу чуть не выскользнула на пол). – Ты где работаешь? В ООО «Алмаз»? А что это? Лесопилка? Своя или в складчину взял? А-ах, наемный труженик.
Вадимушка неопределенно хмыкнул.
– У нас и мебельный цех имеется, – добавил Почивалов.
– Вы стульев не делаете? А то я заказал бы парочку эксклюзивных стульев. С гнутыми ножками.
– Нет, стульев мы не делаем.
– А что тогда делаете?
– Разное... Оградки для могил.
– Это преждевременно.
– Брось, – сказал Костя. – Нынче всякий труд в почете.
– Да что все про меня. Сами-то как добываете хлеб насущный? – перевел разговор сибирский гость.
Вновь прибывшие устремились в комнату, где стол был уже наполовину накрыт.
– По-прежнему, старик, по-прежнему. У нас с Костиком – по лаборатории. Правда, в разных институтах. Так что мы завлабухи. Лабаем аккорды научно-технического прогресса.
– Справляетесь?
– А чего? И не такие дела заваливали. Костик, правда, в этом качестве еще притирается... сколько – лет пять?
– Семь, – сказал Дрозд.
– А у меня почти двадцать два. Исключительно на одном кресле. Собственной задницей пропукал его навылет, можно использовать вместо стульчака.
– Кукулин! – закричала Леночка. – Ты как был, так и остался противным!
– Верно! Так и положено: все должно начинаться от противного.
После медицинских процедур явилась Людмила.
Стали рассаживаться. Диванчик был низенький, и Вадимушка, плюхнувшись на него, округлился еще больше. Почиваловы оказались напротив.
– Давайте выпьем за то, – поднялся Артем, – что мы, жившие когда-то вместе, под одной крышей на Пограничной, через столько лет встретились!
– Ура! – крикнул Почивалов.
– Я за рулем, – сказал Костя.
– Я тоже, – добавила Людмила.
– Тебе много нельзя! – воскликнула Леночка Шубина.
– Один раз можно! – рявкнул Шубин так, будто жена все еще находилась на кухне.
– А у меня сегодня персональный водитель, – ерничал Кукулин, поглядывая на Дрозда. – Так что лей по полной. Я за встречу половинками не пью!
– Положи мне салата вон того, – попросила Людмила, когда Почивалов поставил рюмку. – И немного картошки. И помидорку тоже.
Галантный Почивалов нырял ложкой в блюда, накладывал в тарелку первой жене.
– Грибочки, грибочки попробуйте, – угощала Леночка. – Сами собирали.
– Шубины, а почему не вижу селедку под шубой? – острил обладатель стульчака.
– Пусть тебе жена дома делает! – громыхал Шубин.
– Кому еще грибочков надо? – не отставала Леночка.
И тут тарелка выскользнула из ее рук, и грибы, как мелкие лягушата, посыпались на брюки Вадимушки.
– Шубина! – закричал он. – Ты как всегда!
– Неправда! – громыхал Артем. – Она уже давно ничего не роняет. Почти неделю!
Собрали разбежавшиеся по полу грибы, Вадимушке дали полотенце – прикрыть колени.
– Это случайно получилось, – оправдывалась Леночка. – Тарелка скользкая. Салата хочешь? Сейчас я тебе...
– Если мне чего-нибудь надо, я сам положу! – заголосил пострадавший.
– Плюнь ты на свои брюки, – крикнул Артем. – Подумаешь, грибы на коленях полежали. Не мухоморы ведь! Ну что, бывшие студенты, поднимем?
– А то!
– За группу нашу, за преподавателей наших! Если б не те пять лет – и родиться не стоило!
– Теперь разве так учат, как нас? – заговорила Леночка, когда выпили. – На позапрошлой неделе Янка приводит Еремушку из садика – он весь пунцовый, горит. Вызвали скорую. Приехала фифа молоденькая с медсестрой, такой же соплюхой. Глазками хлоп-хлоп. Руку ему на лоб положила и спрашивает: что с ним? А я говорю: угадайте с трех раз! Так она еще и обиделась. Рецепт, жаль, не сохранила: все, что есть от простуды, – она все выписала. А того не понимает, что это ребенок.
– Вы таблетками не увлекайтесь, – сказал Вадимушка. – Сила медицины в чем? В ее невмешательстве!
– А как тогда быть?
– У меня сосед, ему уже под девяносто, говорит: нет таких болезней, которых не могли бы излечить три стопки качественной водки под мясную закуску. А соседка снизу – она каждый день пилила его и, кроме клюквенного сока, ничего не пила – уже два года как в могиле. Теперь я сильно сомневаюсь в пользе клюквенного сока.
– Ага, ты насоветуешь – трехлетнего ребенка водкой спаивать!
– А что? Пусть к микробам иммунитет вырабатывает.
– У меня тост, – объявил Артем. – Я умею предсказывать будущее. Так вот: все будет хорошо. Давайте за это!
– Шубин, не гони!
– А я и не гоню.
– Все равно не гони.
– Вадимушка, ты не переживай: бутылок хватит!
Выпили.
– Приятный коньячок.
– Нормальный.
– Такой бы нам в те годы в общагу.
– Тогда и портвейн «три семерки» за первый сорт шел.
– Да, общага... – вздохнул Почивалов. – Какая у нас компания была! Еще кого-нибудь из наших видите?
– А как же! – откликнулся Вадимушка. – Как думаешь, где мы теперь чаще всего встречаемся?
– Ну... На улице или в магазинах, где ж еще.
– Нет.
– Тогда – на похоронах?
– Точно! Пока еще, к счастью, не на своих. В последний раз собрались в прошлом октябре. Провожали Адельфину Серафимовну. Померла бабулька на семьдесят пятом году.
– Да ты что?! – охнул Почивалов.
– Да.
– Обалдеть! А ведь мы застали ее еще не старой. Помнишь, как она говорила: я перехожу в тот возраст, когда на мне, как на собаке Павлова, можно все испытывать?
– Так вот, из нашей группы было человек восемь. Или девять. Когда гроб закопали и привезли всех в кафешку, кто-то сказал, что теперь таких лекций по теории волн никто не читает: кишка тонка! Молодые тетки с факультета речи толкали – все о том, какая славная была старушка. А затем поднялась наша Катюшенька Львова и своим мерзким голосом предложила тост за океанологов. За тех, которые настоящие! Я ей говорю: если я, к примеру, заведую вычислительной лабораторией, могу ли считаться настоящим океанологом или мне стакан обратно на стол поставить? А она уже окосела, как сука, и отвечает: я тебя, Кукулин, всегда ненавидела, ты был бабник! Я говорю: почему «был»? Есть! Есть и таковым остаюсь!
– Это она докторскую защитила? – спросил Почивалов.
– Кто, Львова? Нет, ей пока еще рано. Докторскую по морским беспозвоночным защитила два года назад Никифорова. Защитила, проявив нечеловеческую волю: она проехалась по всем морским тварям как каток. А теперь не работает. Нигде. Диссертация истощила ее до такого состояния, что Галинушка набрала полный рот слюны и харкнула на всех морских беспозвоночных разом. Недавно купила квартиру в Праге, теперь шустро распродает здесь недвижимость. Выучила, что по-чешски повозка с крыльями называется «летадло», и со дня на день на этом самом летадле свалит отсюда.
– Во как! – сказал Почивалов.
– Да. Скоро начнет жить по цветаевским местам, тосковать по Родине, потом вернется и повесится в Елабуге.
– Не дождешься, – сказал Костя. – Вешаются от упадка сил и при пониженной самооценке. А у нее с этим порядок.
– Верно, верно. Значит, Елабуга отменяется...
Вадимушка поведал, что Рычкова ушла в монахини, Приставко исчезла с мужем в Новосибирске, а вот Катюшенька Львова заторчала в науке и, похоже, сваливать никуда не собирается.
– У Катюшеньки нечеловеческих сил нет, но зато есть нечеловеческое упорство. Замутила что-то там с гребешками. Она их в Посьете тонну сожрала, пока материал собирала. Она бы еще дольше могла собирать, но гребешки закончились. И пришлось ей перебраться во Владик, защитить кандидатскую и вспомнить, что она меня ненавидит. Как только урон, нанесенный ею гребешкам, ликвидируется, поедет жрать для докторской.
– С девчонками все понятно, они и тогда зубрилками были. А что с пацанами? Что слышно про Реброва, Зубакина?
– Ребров где-то пропал, про него ничего не знаю. А вот Олеженька Зубакин в прошлом году объявился. Он рухнул нам на голову из Первопрестольной и всем надоел. Мы тут передавали его из рук в руки, как эстафету. И каждый норовил поскорее избавиться. Ни один больше суток не выдерживал. Пытались засунуть его на остров Попова, но он оттуда сбежал. Олеженька по-прежнему без ума от дешевой бормотухи и бесед до четырех утра. А нам и то и другое здоровье уже не позволяет, мы можем только до одиннадцати, на что этот москвич страшно обижался.
– А Кулинич – он где?
– А, Левушка! О нем я знаю все. Левушка, как в моря ходить бросил, выучился на электрика и начал работать в теплоцентрали. Быстро дорос до четвертого разряда и стал в бригаде гроссмейстером по забиванию козла: я видел на его пальцах профессиональные мозоли! Но не это главное. У Левушки возникла новая фишка: он теперь, как геронтолог, выискивает баб чуть ли не вдвое старше себя. И тут, не сходя с рабочего места, обзавелся одной – с образованием, но жадной. Моей Светке она сразу не понравилась. Левушка разменял квартиру на две; в одну, в Хабаровск, отправил сына, а сам увлекся садоводством. Перемещаясь над грядками под прямым углом, заполучил естественным образом черную спину и белое пузо. Этот облик пингвина пришелся ему по душе. Жизнь вроде бы стала налаживаться, но тут начались глюки. Друзья сказали: «Езжай в Хабаровск. В Хабаровске старшие братья общими усилиями вправят тебе мозги на то место, которое сумеют найти». Левушка внял и уехал. Но, объявившись в Хабаровске, он не пошел к братьям, а почему-то решил, что у него еврейские корни, и немедленно полетел с визитом на историческую родину. Там, в кипе, припав к Стене Плача, окреп духом и просветленным вернулся к братьям и сыну. Как выяснилось, город на Амуре тоже полон стареющих баб. На этот раз Левушке выпала бухгалтер из торговой фирмы «Одуванчик», а сам он подался на стройку. Жизнь понемногу наладилась, но тут его назначили прорабом. Начальство стало иметь Левушку сверху, а работяги – напрягать снизу. К тому же бухгалтер, у которой шестьдесят три штуки в месяц против Левушкиных семнадцати, стала все чаще напоминать об этой неправильной арифметике. Не выдержав такого обращения, Левушка на все плюнул и сбежал со стройки. Это произвело двойное положительное действие: сгинуло с глаз начальство и работяги, а бухгалтер сразу сообразила, что и с ней он может поступить как со стройкой, и на время притихла. Сейчас у Левушки новый план: он хочет попасть матросом на лесовоз типа «река – море» и гонять лес в Корею. И это правильно. На судне его истинное место. Он крепко стоит лишь тогда, когда опора под ногами качается. На днях неугомонный хабаровчанин прибывает во Владивосток.
Андрей Васильевич жмурился от удовольствия. И язвительный Вадимушка, и домовитые Шубины, и молчаливый Дрозд – ему все нравились, всех хотелось обнять.
Пока общались, Вадимушке позвонил Трофим Побережец.
Когда-то железные койки Трофима и Почивалова два года стояли рядом. Комнатка была крохотная, но пяти студентам места хватало. Трофим учился на геоморфолога. На удивление всем, кто его знал, он, наряду с выпивкой и разной увлекательной жизнью вокруг, взахлеб поглощал научные книжки и очень серьезно относился к своей геоморфологии. А еще его любили клопы. Они находили его везде: и в постели, и за столом, когда он пил чай, и даже в холле, куда он убегал, чтобы спокойно почитать свежую статью в научном журнале.
Трофим исчез из Владивостока сразу после универа вместе с дипломом и молодой женой. Он двадцать лет не высовывал носа с Камчатки. Там на бескрайних просторах камчатской земли затерялась метеорологическая станция. Как после объяснил Вадимушка, вокруг станции на много сотен километров обитал исключительно ягель и дикие олени. Побережец сделал стремительную карьеру и стал начальником станции. В подчинении у него значился один сотрудник: жена. Ей доставались все замечания, выговоры и поощрения по работе. В жилой комнатке подрастал будущий сотрудник: дочка. А больше никого там не было. Трофим так сроднился с природой, что даже отпуск проводил в тундре: за год он уставал от людей. С собой брал спички, ружье и соли на месяц. Ягель и олени наводили на мысли. Мысли возникали разные. От иных его начальство столбенело. Так, на своей подведомственной территории он попытался воссоздать тундростепи, в которых в прежние времена околачивались мамонты. Однажды, обнаружив, что теряет способность к человеческой речи, он не на шутку испугался и вместе со всем составом станции убежал во Владивосток. Здесь, стремясь поскорей вернуть забытые навыки, по двадцать раз на дню звонит всем знакомым.
– Трофим, мы с Дроздом сейчас у Артемушки Шубина. Угадай: кто сидит напротив меня? Андрюша Почивалов сидит! Да. Явился из Сибири и себя показывает. Передаю трубку.
– Привет, – сказал Андрей Васильевич. – Я совсем ничего про тебя не знаю. Как поживаешь?
Трофим заговорил быстро, словно боясь, что прервут:
– У меня все нормально. Собираюсь в экспедицию. В прошлом месяце опубликовал статью о механизме формирования метана и двуокиси углерода до максимальных значений в атмосфере над Арктикой. Будет желание – посмотри в...
Он назвал иностранный журнал. Название Почивалов сию же секунду забыл.
– А как дома и вообще?
– Понимаешь, – крикнул Трофим, – определение мерзлоты в учебниках, прямо скажу, идиотское! Ты только послушай эту чушь: грунт, температура которого поддерживается ниже ноля градусов по Цельсию не меньше двух лет. Ну? Уссаться легче! Я на прошлой неделе купил холодильник. По определению в учебниках, в его морозилке тоже вечная мерзлота!
– А как надо? – озадачился Почивалов.
– По-другому, тут и к бабке не ходи! Я еще пока не сформулировал как, но по-другому! Понимаешь, внешне мерзлота похожа на камень с прослойками жильного льда. Содержание льда в мерзлоте может изменяться от нескольких процентов до десятков процентов. При оттаивании наземной или подводной мерзлоты в условиях без кислорода из древнего органического вещества образуется метан. Больше всего метана – на восемь-десять процентов – в атмосфере над северными полярными широтами. Путем сравнения древнего состава воздуха, извлеченного из ледяных кернов Гренландии и Антарктиды (возраст приблизительно 450 тысяч лет), установлено, что в теплые эпохи, предшествующие голоцену, этот максимум также существовал, но исчезал в холодные. Полный климатический природный цикл составляет примерно 105 тысяч лет, но в нашу эпоху теплый период затянулся еще на несколько тысячелетий: видимо, что-то переклинило в климатической кухне. Что – вопрос сложный и требует дополнительных исследований. В теплые эпохи температура воздуха в среднем на четыре или пять градусов выше, чем в холодные, что и вызывает таяние мерзлоты, при котором высвобождаются чудовищные запасы органического вещества в форме метана и углекислого газа.
– Здорово! – восхищенно сказал Андрей Васильевич. – У нас тоже своих заморочек хватает. Я сейчас занимаюсь переработкой дерева. Мы выпускаем обрезные и необрезные доски, тес, а также штакетник, плинтус и штапики. Попутно беремся за изготовление похоронных принадлежностей – гробов и крестов. Предоставляем заказчикам фигурный пиломатериал типа филенки. Опилки с пилорамы продаем на свиноферму. Однако не подумай, что дело это простое! Мы работаем с яйским лесом, а у яйского леса, даже строевого, возраст не более шестидесяти лет, и основная масса кругляка, свежая на корню, имеет дупла и гниль в сердцевине. И как ты думаешь почему? Ни за что не угадаешь! Из-за особенностей яйской почвы! Да! Почва дерново-подзолистая, с илом, так как через территорию Яйского района протекает река Яя, в весеннее половодье смывается защитный слой и происходит накопление влаги, которая не просыхает вплоть до июля. Кроме того, у каждой древесины свое свойство. Если взять, допустим, ель...
– Тоже неплохо, – не дослушал Трофим. – Дай мне Вадимушку!
Долго крепившийся Андрей Васильевич все-таки один раз вышел с Артемом на лестничную площадку покурить.
– Не жалеешь, что уехал? – спросил Артем, когда сизые змейки дыма поплыли над головами.
– О чем жалеть? Считай, вслед за одной жизнью проживаю вторую. А первая была здесь.
– Ты изменился.
– Это верно. Волосы с головы выпадают, а новые расти не хотят. Как ни уговариваю – бесполезно.
– Я о другом. Вот ты в моря ходил. Столько всякого повидал. И деньги неплохие зарабатывал. Не лучше было бы продолжать?
– У меня есть знакомый, Федоринов. Он как тридцать лет назад бегал за девчонками, так и продолжает бегать. Но разница, говорит, ощутима: сейчас это дело сильно изнуряет.
Артем усмехнулся.
– А я понял, почему вы с Людкой разбежались. Она ведь упертая, как коза. У нас участки мичуринские рядом, я ей иногда помогаю. С ней долго быть невозможно: всегда норовит настоять на своем. В любой мелочи! Из-за этого разбежались?
– Не помню. – Почивалов загасил окурок в жестяной банке из-под горбуши. – Столько времени пролетело.
За столом становилось шумно.
Почивалов захмелел. Он уже не стремился вникать в разговоры, а просто сидел и улыбался. Словно со стороны долетали обрывки фраз.
– ...ты мне ерунду не рассказывай, до пятидесяти голова – сырая. Ты еще не видел предела моих возможностей!
– А планы? А твои планы?
– Плевать на планы. Я настрою новых планов!
– ...мечтаешь? Вот увидишь – я угроблю твои мечты! Угроблю и закопаю...
– ...покойников тоже с разбором жалеть надо! Взять нас, дачников: мы к земле привычные, всю жизнь в ней копаемся. Что нам, плохо там будет, что ли? Вот когда далеких от земли несут, всяких там научных работников, всяких заведующих лабораториями – тут да, тут другое дело...
– ...к своим слабостям надо быть терпимым. Лелеять их надо...
– ...а как же дети?
– Что – дети? Детей лучше всего заводить поздно, чтоб не дождаться, когда они тебя бросят...
– ...я тебе ясно говорю, но я ж ведь не до конца договариваю!..
– ...Кукулин, сколько тебя знаю, ты всегда бодрячок. Не надоело?
– Нет. Я тоже умею плакать! Только мои слезы текут не по эту, а по ту сторону глаз...
– ...чем проще, тем надежней. И нечего усложнять! Кувалда реже ломается, чем японский телевизор...
Затем прощались в передней. Громогласный Артем как-то незаметно выпал из поля зрения. Первыми откланялись Костя с Кукулиным. Когда Костя стоял уже в куртке, Вадимушка все еще пробирался к выходу, цепляясь за стены.
Общими усилиями одетый, Вадимушка повис на Почивалове:
– Поехали к тебе. Хочу работать на предприятии «Алмаз». Хочу делать могильные оградки, я сумею. Ты научишь меня? Гори здесь все синим пламенем!
Дрозд отдирал Вадимушку:
– Поедешь, поедешь. Завтра поедешь. А сегодня надо вещи собрать. Без вещей на предприятие «Алмаз» не принимают.
– Не принимают?
– Не принимают.
– Поехали за вещами!
Костик уволок Вадимушку, подхватив за плечи.
Засобирались и Почиваловы. Андрей Васильевич прицеливался, желая поцеловать Леночку в лобик.
– Андрей, прекрати! Ничему вас годы не научили, – отбивалась Леночка. – Какими были, такими и остались.
– А где Артем? Почему не вижу Артема?
– Спит Артем, упоили Артема!
Когда вышли из подъезда, первая жена скомандовала:
– Подыши пять минут!
– Зачем?
– Во избежание последствий.
– Никаких последствий не будет!
– Дыши, дыши. Я словно помолодела лет на двадцать: опять пьяного мужика из гостей доставляю.
Холодный ветер и освежил, и прояснил голову.
– Кажется, я слегка того, – сказал Почивалов, забираясь в машину.
– Ага, слегка. Сиди прямо, не качайся.
Джип, попетляв среди высоток, выбрался на шоссе.
– Доволен? – спросила первая жена.
– А то! Даже не думал, что так получится. Никто почти не изменился. Леночка выглядит молодцом. Вот только Кукулин растолстел.
– Хряк! – сказала первая жена. – Боров высокомерный. Барство из него так и лезет наружу.
– Его все любят. Он хороший.
– Терпеть его не могу.
– Это от предвзятости. Есть люди, к которым бывает предвзятость.
– Почивалов, ты чего городишь? Какая предвзятость? Неудачник твой Вадимушка! Самый обыкновенный жалкий неудачник! Как и ты.
– Я?!
– Конечно! Чего ты достиг?
– Чего-нибудь достиг.
– Не смеши! А Вадимушка... Вспомни его студентом: сколько было апломба! Он думал, что звезд с неба нахватает. А сам? Завлаб в институте. Сидит в своей вонючей лаборатории. Серая мышь на окладе! Где его звезды?
– Звезды – это такая штука... Можно ухватить не те, на которые рассчитывал.
– Ничего он не ухватил. Ничего! Вот и бесится. И ерничает над всеми.
– Он не ерничает. У него манера такая.
– А Дрозд? Тоже был яркий. Знаешь, почему он молчал? Сказать нечего! Кандидатскую вытянул, когда люди докторские защищают. Неприметный, как тысячи других. Плывет по течению, как не знаю что.
– У какого-то писателя есть рассказ. Там один редактор предлагает заголовок: «Человек, обреченный на счастье». Я тебе правду скажу: мы все на него обречены. Каждый – по-своему. И потом, у Вадимушки – сын, у Кости – сын и дочь, все с образованием, у всех – семьи, увлекательная работа. Внуков имеют.
– Зануда ты, Почивалов. Что ж, выходит, они счастливые люди?
– Конечно, счастливые.
– Зачем тогда Вадимушка к тебе собрался?
– Это хохма такая.
– И Шубины, по-твоему, счастливы?
– А разве нет?
– А что у них хорошего?
Оба надолго замолчали.
