Мария ВАТУТИНА
* * *
Не оплакивай воина,
провожая на фронт.
Всё. Колонна построена
у чугунных ворот.
В гимнастерочку хрусткую
погоди не реви.
Пусть солдатушки русские
помнят строгость любви.
Из объятий терзающих
он идет не на смерть.
На священных ристалищах
добывается честь,
добывается родина,
добывается дом.
Как ты там ни расстроена,
отревешься потом,
вспомнив юность, супружество
в приутихшем дому.
А сейчас нужно мужество
и тебе, и ему.
Не казачья же вольница,
не мальчишки гурьбой,
это – русское воинство
отправляется в бой.
* * *
Худая, дряхлая на вид,
совсем иссохшая зимою,
чужая мать в саду стоит
над раскуроченной землею.
Дай обниму тебя, прижму,
поглажу кукольные плечи.
Засею землю по уму,
затеплю в доме печь и свечи.
Не ты ли вышла на задки
с отцовским знаменем победным,
когда здоровые сынки
пришли к твоим задворкам бедным?
Не твой ли флаг топтали тут,
смеясь, подметки вытирали?
И «куры, млеко и капут»
тебе, затравленной, орали?
Чужая матушка моя,
не пяться от сыновней злобы.
Твои дурные сыновья
забыли свет твоей утробы.
Терпи и боль свою таи,
считай, что это просто глупость.
Но тихо: – Это не мои, –
она ответила, потупясь.
Я горе видела в упор,
но равных нет минутам этим:
как выносила приговор
чужая мать родимым детям.
* * *
Если я была бы мальчиком,
выросла и пошла бы на фронт.
Взяла бы себе позывной Вата –
по фамилии.
И я – ватница.
И я – мягкая.
Или выбрала бы позывной Генерал,
в честь героя-однофамильца,
но командиры были бы против.
Выбрала бы разведку,
потому что в детстве
любила прятки.
Или, если бы война
застала меня в моем
теперешнем возрасте,
просилась бы в танковые войска,
потому что не люблю ходить пешком.
Есть у танкистов позывные?
А в детстве, когда я родилась девочкой,
у меня был позывной Ватрушка.
Но это было давно,
когда было голодно и радостно жить.
А теперь я не могу пойти на фронт.
Я не могу делать снаряды,
и кажется,
все заводы вывели из Москвы.
Я не могу шить форму или носилки,
как моя прабабка,
потому что у меня болит спина
и я слепну.
Я собрала вещи для беженцев.
Все вещи.
И еще вещи.
И еще три сумки.
Но как бы я хотела быть санитаркой,
медсестрой, как бабушка.
Но я не могу работать
даже нянечкой в госпитале,
потому что я убита в девяностых.
Могу только писать стихи.
И мне непонятно,
как еще я могу искупить
свою беспомощность.
* * *
Ты все боишься, что война
начнется там и тут.
Что это, если не она?!
Вот беженцы идут.
Вот беженцы идут в ночи
с младенцами в руках.
И ты поэтому молчи
про свой поганый страх.
Ты рассуждаешь: кто виной?
Ты знаешь, где вранье!
Но входят беженцы стеной
в отечество мое.
Они уже зашли во двор,
и дети их орут.
Скажи им, кто тут зверь и вор
и кто там добр и крут.
Он не ударит, он не съест,
он вообще не ест.
Он вон какой поставил крест
на карте этих мест.
Ты любишь сына и жену.
А для хлебнувших бед,
как говорили в старину,
чужого горя нет.
Послушай глупеньких детей
из дальней стороны.
Кого тебе еще святей
в свидетели войны?
* * *
я не молчу не молчу вот она я кричу
немо кроваво зло тόлку-то сгусток крови
звуки кричу рычу носом мычу учу
сына молчать кричать
об оскверненном крове
кто же теперь молчу
кто же теперь любви
нас удостоит сын нет никакой надежды
но ведь и раньше кто
кто по локоть в крови
кто они хоть когда нас любили прежде?
ангелы соберись в наших-то полесах
только лютей вокруг шепоты и шипенье
а у кого какой размах такой
и окрестный страх
и вот оно подтвержденье
раньше мы были то что заплывало в сеть
нынче мы сами сеть
с фильтрами для печати
заражены войной и надо переболеть
перекричать перемолчать печали
скоро отключат ад все вернутся назад
внутренности соберут с асфальта
выведут из потребления слово брат
вот тебе и финал навязанного гештальта
а пока ты коробка дома с провалом внутри
шепчущая не молчите
братцы изверги на причале
живые мертвые вы мои черт вас дери
вы-то что же восемь годков молчали?
знаю что правы мы
как бы теперь понять
где она правда девочка из Содома...
я кричу кричу я молчу хорошо что мать
умерла а сын хорошо что дома
* * *
Повесь фотографии прадедов
перед собою.
Их трое. Четвертый сокрыт
вековой слепотою.
Один в вышиванке, другой в гимнастерке,
а третий в шинели.
И все – воевали. Вот снимки одни уцелели.
Прильнули к плечам их –
юны и суровы – прабабки.
Спроси эти лики святые о миропорядке.
Как воинов жены у нас провожали на сечи.
Как резали щеку погонами мужнины плечи.
Где это вот все, для чего
расставались и бились?
Во что их тела молодые
в боях воплотились?
Вселились в тебя и землею тебе перепали.
И вот еще в банке от бабки
и деда – медали.
Достань, подержи эти смыслы
на теплой ладони.
Почувствуй себя новой ветвью
в раскидистой кроне
и сфоткайся в дембельской форме
для пущего веса
на фоне бескрайнего
вечного русского леса.
Дмитрий МУРЗИН
* * *
Выйду на улицу – будто и нет войны.
Солнышко светит,
слышится птичье пенье.
Стрельнуть пытаются курево пацаны,
на автомате ворчу о вреде куренья.
Всюду покой. Налаженный легкий быт.
Едут машины, кругом самокаты, дети...
Хочется верить: если сюда прилетит,
за нас отомстят и враг наш
за все ответит.
* * *
На здорового мужика
накатила печаль-тоска.
Нет, не баба. На этот раз
тянет мужика на Донбасс.
На войне, он думает так,
проверяется человек.
Но не так, как казенный банк
перед выдачей ипотек.
На Донбасс! Суету отринь!
Наконец-то посмей посметь!
На войне – настоящая жизнь.
На войне – настоящая смерть.
* * *
Европа, как большое стадо,
мычала про вину Белграда,
и был в Европе каждый рад,
что разбомбили в хлам Белград.
А мы терпели всё и дальше,
так некогда спартанский мальчик
решил укус лисы терпеть...
Нам обещали только смерть.
Потом замучили Каддафи...
Пусть мир, как девочку на шарфе,
нам Пикассо изобразит.
Как мир на ниточке висит.
Анна ДОЛГАРЕВА
ГОРЕТЬ
*
Октябрьский дождь, переходящий в снег,
и за окном вагона человек
глядит на это отраженье тленного,
на тлеющее пламя дня последнего,
когда еще ненужное – хранится,
когда еще приносит проводница
зеленый чай, и тапочки, и штопор.
Глядит, глядит, глядит,
запомнить чтобы.
И мох растет со всех сторон деревьев,
и мимо полустанки и деревни,
плацкарт, осины, тягостные рельсы.
Прости, Господь, я честно постарался.
*
Не призван, но призвание. Заметь:
не разбирает сих деталей смерть,
ни у кого на безымянных кольца,
ни кто бездетный двинул добровольцем.
Ей все едино. Знаешь, а ведь в этом
покой и правда. И сиянье света.
*
Да, свет. Да, смерть. Да, это не финал.
Андрюха снился, он мне так сказал.
Он нынче в курсе более, чем мы,
которые лишь в поисках ответа.
Земля замерзнет к первым дням зимы.
И двинут танки по земле по этой.
*
А Сашка снился матери. Она
тогда еще не знала, но узнала
потом, когда до них дошла война.
Так вот, так вот: касаемо финала.
Вошел он в хату, был по пояс голый,
вспотевший, и уставший, и веселый,
и попросил водицы из колодца.
И вот он пьет, вода по шее льется,
и мама говорит ему: останься,
хоть на денек, на час, давай хоть чаю.
А он смеется, головой качает:
мол, дальше мне, дойти еще до станции.
Там, говорит, такая же война.
Мирняк, вояки – все, мол, вперемешку.
Напился и рюкзак на плечи вскинул.
Ушел, и свет был по следам, как вешки.
Тогда и зарыдала в голосину.
*
Вот бывший, говорит, туда поехал,
и думаю: чего мне не хватало?
Такие ссоры глупые – до смеха.
А всё, а всё, а не начать сначала.
На связь выходит разве раз в неделю,
на пару фраз хватает еле-еле.
*
Когда его не стало, то почти
еще неделю проверять боялась,
но тест одну полоску показал.
И говорила: «Вот и хорошо,
а то куда бы я одна с ребенком,
и что с ним делать, кроме как назвать
вот этим именем, и мертвым,
и любимым».
В те дни шли на окраинах бои,
и реки были красными, как борщ.
И говорила: «Прямо отлегло,
я ж вообще ребенка не хотела,
так почему же, Господи, болит?»
В те дни рождались дети без отцов.
*
Мордва, карел, бурят, чечен, калмык –
едино русский воин, что привык
идти в ружье, и таять, и гореть,
гореть – сгорая, побеждая смерть.
Так вот: сквозь листья серого дождя
видна Россия от конца до края,
и человек, ее запоминая,
в свет невечерний смотрит, уходя.
* * *
Офицер в Изюме мне говорил такое:
«Не пиши геройство, мы не герои,
мы не то что сражаемся в высшей лиге,
максимум – упоминание в полковой книге».
Русский борщ кровавый с укропом варили,
говорили, разное говорили.
Мол, земля мы и прах, и порох, и артснаряд –
за соседку Таню, за продуктовый у дома,
за старух на лавке, за дворников,
за котят,
за своих и чужих, знакомых и незнакомых,
не расспрашивай, пусть другие
потом говорят.
И они, действительно, о себе не умели.
Потому я перестала быть женщиной,
стала гобоем,
пела о них, целовала их в лоб перед боем.
Помяни, Господь, Заката,
Скрипача, Паганеля
и прочих, променявших имя в крещении
на короткий, как выстрел из РПГ,
позывной.
Наступает осень, ветер в оконные щели
входит, и больше никогда
не остаешься одной.
* * *
Русские солдаты – лучшие из людей.
Впереди – свет и более ничего.
Мы побеждаем Господним чудом,
оно сильней,
чем логика, разум и даже наш бабий вой.
Наши кости станут
стенами новой империи.
Наша кровь станет
космическим топливом.
Мы потомки Юры Гагарина
и Лаврентия Берии,
винтики госмашины неповоротливой.
Однажды я сказала:
«Россия здесь навсегда».
А потом мы мучительно отступали.
И тогда на горизонте взошла звезда,
Звезда высокой печали.
Но к чему прикоснулась Россия –
то навсегда Россия.
Мы излучаем Россию, в Бозе почия,
мы возвращаемся живыми аль неживыми,
на истлевших нашивках неся ее имя.
Григорий ЕГОРКИН
(позывной – Сид)
Пускепалис. ЗА ДОМ – СПАСИБО
Встал – и уехал. Был – и нет.
Теперь далече.
А на душе саднящий след,
как от картечи.
Как от трассирующих, как
от «джавелина»...
Изгиб шоссе, дорожный знак,
пунктир резинный,
лохмотья стали на стерне,
как росчерк мины.
Бывает: гибнут на войне
бронемашины.
А с ними хлещет наповал
всех, кто не с краю.
Не устоять. И он упал,
в бою бывает.
Не умер, нет. Шагнул в ряды,
пополнил списки
тех самых – вечно молодых,
что с обелисков.
Мужья, племянники, зятья,
сыны, папаши...
Ни взвод, ни армия. Семья –
все братья наши.
....................................
Войдет без стука, всем знаком,
услышит, типа:
«Ну что, здорово, Управдом!
За дом – спасибо».
Четыре мужика
Мороз отчаянный – до злости,
оградки в хлопьях куржака.
И землю долбят на погосте
четыре дюжих мужика.
А почва стылым монолитом
спеклась в гранит – дубак такой.
Ее бы надо динамитом,
а не лопатой и киркой.
Кто упокоится в могиле?
Прораб? Артист? Шофер? Солдат?..
Трудяги плечи распрямили,
из рук не выпустив лопат.
Взгляд отстраненный – как с чифира,
от мокрых спин идет парок.
– Кому готовите квартиру?
– Так, – отвечают, – роем впрок.
Работа трудная, но сдюжим,
на наш товар особый спрос.
А стужа... Мало ли что стужа!
Ловчей копается в мороз.
...Я уходил. А эти снова
взялись за труд – к руке рука:
Навет, Коварство, Зависть, Злоба –
Четыре дюжих мужика.
СОБАЧИЙ РАЙ
Боец, а не молокосос –
я это о себе.
Все говорят: военный пес,
хороший, умный, сильный пес,
отличник БПП.
Зачеты сдал во всей красе,
других опередив:
прошел на пять по полосе,
по очень трудной полосе,
превысил норматив.
Я чую все: где фронт, где фланг,
где «мессер» и где «Ил»...
Без страха я ползу под танк,
под черный и рычащий танк –
вожатый так учил.
Простой надежный паренек.
Строг с виду, но тайком
со мной он делит свой паек,
солдатский суточный паек
и чешет за ушком.
Вчера же я не мог уснуть,
от радости скулил:
мне шлейку новую на грудь,
как орден воинский на грудь,
а в шлейке той – тротил.
Не надо слов! Мне легче без...
И скоро будет так:
с наградой той наперевес,
сомненьям всем наперерез
я поползу под танк.
И доберусь (отличник ведь!)
сквозь пулеметный лай...
Не плачь, вожатый, и ответь,
ты псу по-честному ответь:
он есть – собачий рай?
СЕСТРИЦА
Тяни меня, сестрица,
тяни, сколь хватит сил.
Какое там жениться!
Я ж толком не любил.
Покой и сон, сестренка,
иглой в меня вдави,
когда свинцом по бронхам,
бойцам не до любви.
Не морщи нос, сеструччо,
что нес в бреду муру,
вообще-то я везучий –
так просто не умру.
Вливай в меня, сеструха,
весь здешний физраствор,
шепчи, склонившись к уху:
«Не трусь, терпи, сапер!»
Бинтуй сильней, сестричка,
стерплю, сама не трусь.
В тебя, в твои косички
поправлюсь – и влюблюсь!
ТИК-ТАК
Он как все: раздолбай,
весельчак и не жмот,
повод есть – по сто грамм не дурак.
Ну а если прищучит, а если прижмет –
подмигнет вам: «Все будет тик-так!»
Да, такой: без нужды
не возьмет лишний груз,
не охотник до споров и драк...
Но попробуй задень! Сразу губы взакус,
и с прищуром: «А в тик, блин, не так?»
В штаб таких не берут.
Пусть надежен вполне,
но не любит казенных бумаг.
Но когда на зачистку с таким на броне,
понимаешь: прокатит тик-так.
...Мы до леса дошли, до раскидистых ив,
до опушки. А дальше – никак.
Пули ныли до боли знакомый мотив:
тик и так, тик и так, тик и так...
Из-под каски взглянув на зарывшийся взвод,
процедил он: «Поправим косяк».
И рванул с автоматом куда-то вперед,
чтобы стало все тик и все так.
На вечерней поверке усталый комбат
после зычного «мать вашу фак!»
закурил. И негромко спросил у ребят:
«Живы все? Ну и ладно... Тик-так».
ХРАНИ МЕНЯ...
Ядрен комбатов перегар:
«Брат, касок нет совсем.
Трофейный вроде был кевлар,
поглянь у пэкаэм.
Ну что, берешь?»
Беру, комбат,
кевлар бойцу броня.
А там три слова – где подклад:
«Христос храни меня».
И кто же, палец сняв с курка,
на каске жег тавро?
Андрей, наводчик «василька»?
Телефонист Петро?
Максим ли, Ян крестили лоб
под гуд свинцовых ос?
Шептали, падая в окоп:
«Храни меня Христос».
Витек-танкист,
Тарас-начкар,
корректировщик Стас...
Кому из них помог кевлар?
Кого из них не спас?
Где ты жужжишь, моя оса,
отсчитывая дни?
Трофей надвину на глаза:
«Христос меня храни».
НА ПРИВАЛЕ
Чуднό:
считали, что покатит,
а взяли к ночи с гулькин шиш.
Взвод закрепился в старой хате,
сарай сараем, а поди ж...
На крыше толь, на стенах глина,
ворота вкось... Но боже мой:
в углу, у койки, пианино.
Откуда?
Как?
Кому?
На кой?
Притих устало ратный табор,
когда привал – какой азарт?
От печки хриплый бас начштаба:
«Отставить сон. Давай, Моцарт!»
Не увильнешь, коль старший в теме,
коль знает он про твой талант.
Вздохнул боец в потертом шлеме,
Артем.
В той жизни – музыкант.
А в этой – снайпер он. От Бога,
как говорится, высший сорт.
Сел Тема, клавиши потрогал.
Аккорд, другой, еще аккорд...
Чуднό:
Рахманинов – в сарае!
Гудит начштаб, усами рыж:
«Вон что, зараза, вытворяет!
Всего семь ноток, а поди ж...»
Не счесть талантов у артиста,
с таким на службе благодать.
Ему что сбацать чардаш Листа,
что часового с вышки снять.
Бьет в точку – если без помехи,
будь цель в окопе, будь в траве...
Там, где приклад у эсвэдэхи,
зарубки.
Счетом тридцать две.
Дым у ставка? Шумок в низине?
Шмальнет разок – в низине тишь.
Чуднό:
патронов в магазине
десяток только.
А поди ж...
ЗА ПОЛЧАСА ДО РОЖДЕСТВА
...А нас накрыло на нейтралке,
мне точно в грудь,
в висок его.
В воронке не на катафалке,
но, в общем, тоже ничего.
Кому-то – нет, а нам цикаво
упасть на свежий наст ничком.
Метель убитому что саван,
подушка – мерзлой глины ком.
Салют прощальный среди ночи
даст «ураган», расплавив высь.
Все честь по чести.
И, короче,
лежи, солдатик, не журись.
Где ты уснул, там и могила,
на захид лишь бы головой.
Ракета кружится кадилом
под поминальный мины вой.
Садится робко на погоны
снежинка...
две...
Потом еще...
«Ты, кстати, как, сосед, крещеный?
Чего молчишь? А я крещен».
.......................................................
Воронку в белую бумагу
пакует снег – видна едва.
...Зачем нас подняли в атаку
за полчаса до Рождества?
ТРИ ВОГА**
В подсумке у Жеки три ВОГа,
латунью затертой темны.
Три выстрела.
Вроде немного –
по весточке с каждой войны.
ВОГ первый – соседних чернее,
как будто на гильзе нагар,
подобран в разбитой траншее,
когда зачищали Джохар*.
Другая зарубка из стали,
что Жека хранит про запас, –
привет из февральской Дебали****
от парня с нашивкой «Спецназ».
И третья по Жекиной мерке
закладка на память важна:
ее на вечерней поверке
в Латакии дал старшина.
Бушлат вместе с торбою жидкой –
весь Жекин нехитрый багаж,
на локте суровою ниткой
заштопан его камуфляж.
Повадкой и ростиком – школьник,
хотя и дожил до седин.
Не витязь.
Но держит подствольник
в готовности номер один.
Побудет – и снова дорога,
а спросишь чудилу: на кой?
Отшутится: мало три ВОГа,
подсумок уж больно большой!
ЗАСАДА
Не стал бы упокойником
под стон про маму родную –
не зацепись он броником
за стойку пулеметную.
............................................
От густобронебойного
гудит бойница круглая.
Засада – дело гнойное,
засада – дело тухлое.
Сталь плющит пули всмяточно –
что град о подоконники.
Фигня, рожков достаточно,
херня, я нынче в бронике.
В виски толчками колкими
кровь бьет многоамперово,
когда сечет осколками
по туше бэтээровой.
Прилет,
другой,
еще прилет,
тротила вонь противная.
Корму качнуло резко от
весьмакумулятивного.
Горим!
Ужом-изжогою
вползает дым зашкирочно.
Старшой, как там с подмогою?
Сосед, а вдруг не выручат?
У башни цинк с гранатами
исходит треском шиферным:
влепили между скатами
отменноподкалиберным.
Похоже, все капутово,
кирдыково,
каюково.
Качусь от пекла лютого
туда, где прорубь люкова,
где небо беззаботное,
вода в ключе холодная,
туда, где братство взводное
и служба незалетная,
подмышка ее потная –
такая приворотная,
где жизнь моя пехотная
еще кому-то годная.
Туда, где куст крыжовника
и грядка огородная,
где вкусный чай с шиповником,
туда, где мамка рόдная...
................................................
Ох, эта лямка броника!
Эх, стойка пулеметная!
ЭТОТ МАЙ
Ушедшим однополчанам
и командирам посвящаю
Ох, этот глупый май,
чтоб драли его черти!
Подходит он, и ты
невольно вспоминай:
кто в мае вступит в брак,
промается до смерти –
народная молва.
Что делать – месяц май.
Ах, этот гордый май!
Пройдя в строю едином
с портретами бойцов,
по полной наливай.
Чтоб не забыть Хатынь,
«катюши» под Берлином,
блокадный Ленинград.
Таков он – месяц май.
Ух, этот гулкий май!
В казачьем батальоне
делились пополам
и «прима», и сухпай.
Короткий бой, наряд,
НП на терриконе,
ночные трассера...
Все это – месяц май.
Эх, этот горький май,
от слез мужских кипящий!
Мы здесь пока, а те
шагнули через край.
Кто в мае с честью пал,
бессмертие обрящет –
окопная молва.
Воздай им, месяц май!
ДУША. УРОКИ СЕРБСКОГО
Мы ехали споро,
мы мчали на ноль,
мы бережно в скорой везли его боль,
везли его стоны, бинты по виску,
потертый рюкзак и по дому тоску.
Петляли в посадках,
пылили в степи
с молитвой единственной: Ду́шан, терпи!
Споешь еще «Лейлу»,
ведь любишь ты петь.
Кто знает, братва,
как по-сербски «терпеть»?
Как, парни, на сербском
звучит слово «брат»?
Хороший товарищ,
надежный солдат –
мог шуткой на шутку, а мог по сто грамм,
последнюю «приму» ломал пополам.
Дружище, ты здесь по судьбе? По злобе́?
Помедлив, негромко ответит тебе:
– Я кучу покинул, пошел воевать,
чтоб русским российскую землю отдать.
Матчасти знаток и крестов кавалер –
всей роте бойца приводили в пример.
Но под Вергулевкой попал под замес,
свинцом поперхнулся его АГС.
Серьезная тема,
крутой переплет.
Бинтов не жалел санинструктор, и вот –
уазик пыхтит, на подъемах дрожа,
в нем хлопец белградский по кличке Душа.
А мимо – окопы, деревья без крон,
воронки, скелеты сгоревших колонн.
Была допомога и вправду швидка,
но тихо с носилок упала рука.
Стояли.
Курили.
Плели невпопад
под реквием ветра, под мессу цикад.
Закапало сверху, листву полоща...
Ребята, как будет по-сербски «прощай»?
Мария Ватутина
Родилась 4 мая 1968 г. в Москве. Русская поэтесса и журналистка, редактор, прозаик, юрист. Член Союза писателей Москвы. Автор
14 книг стихов и постоянный автор толстых журналов. В 2022 г. начала активно ездить с вы-ступлениями, выступать перед военными, много пишет о донбасской трагедии и героизме жителей Донбасса и воинов.
Анна Долгарева
Родилась 4 августа 1988 г. в Харькове. Лауреат Григорьевской поэтической премии, первой премии VII Международного поэтического конкурса «45-й калибр» (2019), Всероссийской
литературной премии им. А. И. Левитова (2021), Международного Волошинского конкурса (2022), победитель VII Всероссийского фестиваля молодой поэзии им. Леонида Филатова (2022). Член Союза писателей России.
Григорий Егоркин (позывной – Сид)
Родился 22 ноября 1963 г. в поселке Черлак Омской области. Журналист, поэт, драматург. Автор трех книг стихов и прозы. Освещал войну в Чечне и воевал в Донбассе. Живет в Челябинске.
Дмитрий Мурзин
Родился 28 апреля 1971 г. в Кемерове. Окончил математический факультет Кемеровского госуниверситета (1993) и Литературный институт им. М. Горького, семинар И. Л. Волгина (2003). Ответственный секретарь журнала «Огни Кузбасса». Лауреат Всесибирской премии им. Л. Мерзликина (2015). Автор восьми книг стихов. Член Союза писателей России. Член Русского ПЕН-центра. Живет в Кемерове. С 2014 г. поддерживает выбор Донбасса.
Анна Ревякина
Родилась 22 сентября 1983 г. в Донецке. Член Союза писателей ДНР, Союза писателей России. Автор восьми сборников стихотворений и поэмы «Шахтерская дочь». Стихи переведены на девять языков. Обладатель и финалист множества международных и национальных премий. Продюсер серии документальных фильмов «Лики Донбасса». Доцент факультета мировой политики МГУ им. М. В. Ломоносова, заместитель председателя Общественной палаты ДНР.
* * *
Не оплакивай воина,
провожая на фронт.
Всё. Колонна построена
у чугунных ворот.
В гимнастерочку хрусткую
погоди не реви.
Пусть солдатушки русские
помнят строгость любви.
Из объятий терзающих
он идет не на смерть.
На священных ристалищах
добывается честь,
добывается родина,
добывается дом.
Как ты там ни расстроена,
отревешься потом,
вспомнив юность, супружество
в приутихшем дому.
А сейчас нужно мужество
и тебе, и ему.
Не казачья же вольница,
не мальчишки гурьбой,
это – русское воинство
отправляется в бой.
* * *
Худая, дряхлая на вид,
совсем иссохшая зимою,
чужая мать в саду стоит
над раскуроченной землею.
Дай обниму тебя, прижму,
поглажу кукольные плечи.
Засею землю по уму,
затеплю в доме печь и свечи.
Не ты ли вышла на задки
с отцовским знаменем победным,
когда здоровые сынки
пришли к твоим задворкам бедным?
Не твой ли флаг топтали тут,
смеясь, подметки вытирали?
И «куры, млеко и капут»
тебе, затравленной, орали?
Чужая матушка моя,
не пяться от сыновней злобы.
Твои дурные сыновья
забыли свет твоей утробы.
Терпи и боль свою таи,
считай, что это просто глупость.
Но тихо: – Это не мои, –
она ответила, потупясь.
Я горе видела в упор,
но равных нет минутам этим:
как выносила приговор
чужая мать родимым детям.
* * *
Если я была бы мальчиком,
выросла и пошла бы на фронт.
Взяла бы себе позывной Вата –
по фамилии.
И я – ватница.
И я – мягкая.
Или выбрала бы позывной Генерал,
в честь героя-однофамильца,
но командиры были бы против.
Выбрала бы разведку,
потому что в детстве
любила прятки.
Или, если бы война
застала меня в моем
теперешнем возрасте,
просилась бы в танковые войска,
потому что не люблю ходить пешком.
Есть у танкистов позывные?
А в детстве, когда я родилась девочкой,
у меня был позывной Ватрушка.
Но это было давно,
когда было голодно и радостно жить.
А теперь я не могу пойти на фронт.
Я не могу делать снаряды,
и кажется,
все заводы вывели из Москвы.
Я не могу шить форму или носилки,
как моя прабабка,
потому что у меня болит спина
и я слепну.
Я собрала вещи для беженцев.
Все вещи.
И еще вещи.
И еще три сумки.
Но как бы я хотела быть санитаркой,
медсестрой, как бабушка.
Но я не могу работать
даже нянечкой в госпитале,
потому что я убита в девяностых.
Могу только писать стихи.
И мне непонятно,
как еще я могу искупить
свою беспомощность.
* * *
Ты все боишься, что война
начнется там и тут.
Что это, если не она?!
Вот беженцы идут.
Вот беженцы идут в ночи
с младенцами в руках.
И ты поэтому молчи
про свой поганый страх.
Ты рассуждаешь: кто виной?
Ты знаешь, где вранье!
Но входят беженцы стеной
в отечество мое.
Они уже зашли во двор,
и дети их орут.
Скажи им, кто тут зверь и вор
и кто там добр и крут.
Он не ударит, он не съест,
он вообще не ест.
Он вон какой поставил крест
на карте этих мест.
Ты любишь сына и жену.
А для хлебнувших бед,
как говорили в старину,
чужого горя нет.
Послушай глупеньких детей
из дальней стороны.
Кого тебе еще святей
в свидетели войны?
* * *
я не молчу не молчу вот она я кричу
немо кроваво зло тόлку-то сгусток крови
звуки кричу рычу носом мычу учу
сына молчать кричать
об оскверненном крове
кто же теперь молчу
кто же теперь любви
нас удостоит сын нет никакой надежды
но ведь и раньше кто
кто по локоть в крови
кто они хоть когда нас любили прежде?
ангелы соберись в наших-то полесах
только лютей вокруг шепоты и шипенье
а у кого какой размах такой
и окрестный страх
и вот оно подтвержденье
раньше мы были то что заплывало в сеть
нынче мы сами сеть
с фильтрами для печати
заражены войной и надо переболеть
перекричать перемолчать печали
скоро отключат ад все вернутся назад
внутренности соберут с асфальта
выведут из потребления слово брат
вот тебе и финал навязанного гештальта
а пока ты коробка дома с провалом внутри
шепчущая не молчите
братцы изверги на причале
живые мертвые вы мои черт вас дери
вы-то что же восемь годков молчали?
знаю что правы мы
как бы теперь понять
где она правда девочка из Содома...
я кричу кричу я молчу хорошо что мать
умерла а сын хорошо что дома
* * *
Повесь фотографии прадедов
перед собою.
Их трое. Четвертый сокрыт
вековой слепотою.
Один в вышиванке, другой в гимнастерке,
а третий в шинели.
И все – воевали. Вот снимки одни уцелели.
Прильнули к плечам их –
юны и суровы – прабабки.
Спроси эти лики святые о миропорядке.
Как воинов жены у нас провожали на сечи.
Как резали щеку погонами мужнины плечи.
Где это вот все, для чего
расставались и бились?
Во что их тела молодые
в боях воплотились?
Вселились в тебя и землею тебе перепали.
И вот еще в банке от бабки
и деда – медали.
Достань, подержи эти смыслы
на теплой ладони.
Почувствуй себя новой ветвью
в раскидистой кроне
и сфоткайся в дембельской форме
для пущего веса
на фоне бескрайнего
вечного русского леса.
Дмитрий МУРЗИН
* * *
Выйду на улицу – будто и нет войны.
Солнышко светит,
слышится птичье пенье.
Стрельнуть пытаются курево пацаны,
на автомате ворчу о вреде куренья.
Всюду покой. Налаженный легкий быт.
Едут машины, кругом самокаты, дети...
Хочется верить: если сюда прилетит,
за нас отомстят и враг наш
за все ответит.
* * *
На здорового мужика
накатила печаль-тоска.
Нет, не баба. На этот раз
тянет мужика на Донбасс.
На войне, он думает так,
проверяется человек.
Но не так, как казенный банк
перед выдачей ипотек.
На Донбасс! Суету отринь!
Наконец-то посмей посметь!
На войне – настоящая жизнь.
На войне – настоящая смерть.
* * *
Европа, как большое стадо,
мычала про вину Белграда,
и был в Европе каждый рад,
что разбомбили в хлам Белград.
А мы терпели всё и дальше,
так некогда спартанский мальчик
решил укус лисы терпеть...
Нам обещали только смерть.
Потом замучили Каддафи...
Пусть мир, как девочку на шарфе,
нам Пикассо изобразит.
Как мир на ниточке висит.
Анна ДОЛГАРЕВА
ГОРЕТЬ
*
Октябрьский дождь, переходящий в снег,
и за окном вагона человек
глядит на это отраженье тленного,
на тлеющее пламя дня последнего,
когда еще ненужное – хранится,
когда еще приносит проводница
зеленый чай, и тапочки, и штопор.
Глядит, глядит, глядит,
запомнить чтобы.
И мох растет со всех сторон деревьев,
и мимо полустанки и деревни,
плацкарт, осины, тягостные рельсы.
Прости, Господь, я честно постарался.
*
Не призван, но призвание. Заметь:
не разбирает сих деталей смерть,
ни у кого на безымянных кольца,
ни кто бездетный двинул добровольцем.
Ей все едино. Знаешь, а ведь в этом
покой и правда. И сиянье света.
*
Да, свет. Да, смерть. Да, это не финал.
Андрюха снился, он мне так сказал.
Он нынче в курсе более, чем мы,
которые лишь в поисках ответа.
Земля замерзнет к первым дням зимы.
И двинут танки по земле по этой.
*
А Сашка снился матери. Она
тогда еще не знала, но узнала
потом, когда до них дошла война.
Так вот, так вот: касаемо финала.
Вошел он в хату, был по пояс голый,
вспотевший, и уставший, и веселый,
и попросил водицы из колодца.
И вот он пьет, вода по шее льется,
и мама говорит ему: останься,
хоть на денек, на час, давай хоть чаю.
А он смеется, головой качает:
мол, дальше мне, дойти еще до станции.
Там, говорит, такая же война.
Мирняк, вояки – все, мол, вперемешку.
Напился и рюкзак на плечи вскинул.
Ушел, и свет был по следам, как вешки.
Тогда и зарыдала в голосину.
*
Вот бывший, говорит, туда поехал,
и думаю: чего мне не хватало?
Такие ссоры глупые – до смеха.
А всё, а всё, а не начать сначала.
На связь выходит разве раз в неделю,
на пару фраз хватает еле-еле.
*
Когда его не стало, то почти
еще неделю проверять боялась,
но тест одну полоску показал.
И говорила: «Вот и хорошо,
а то куда бы я одна с ребенком,
и что с ним делать, кроме как назвать
вот этим именем, и мертвым,
и любимым».
В те дни шли на окраинах бои,
и реки были красными, как борщ.
И говорила: «Прямо отлегло,
я ж вообще ребенка не хотела,
так почему же, Господи, болит?»
В те дни рождались дети без отцов.
*
Мордва, карел, бурят, чечен, калмык –
едино русский воин, что привык
идти в ружье, и таять, и гореть,
гореть – сгорая, побеждая смерть.
Так вот: сквозь листья серого дождя
видна Россия от конца до края,
и человек, ее запоминая,
в свет невечерний смотрит, уходя.
* * *
Офицер в Изюме мне говорил такое:
«Не пиши геройство, мы не герои,
мы не то что сражаемся в высшей лиге,
максимум – упоминание в полковой книге».
Русский борщ кровавый с укропом варили,
говорили, разное говорили.
Мол, земля мы и прах, и порох, и артснаряд –
за соседку Таню, за продуктовый у дома,
за старух на лавке, за дворников,
за котят,
за своих и чужих, знакомых и незнакомых,
не расспрашивай, пусть другие
потом говорят.
И они, действительно, о себе не умели.
Потому я перестала быть женщиной,
стала гобоем,
пела о них, целовала их в лоб перед боем.
Помяни, Господь, Заката,
Скрипача, Паганеля
и прочих, променявших имя в крещении
на короткий, как выстрел из РПГ,
позывной.
Наступает осень, ветер в оконные щели
входит, и больше никогда
не остаешься одной.
* * *
Русские солдаты – лучшие из людей.
Впереди – свет и более ничего.
Мы побеждаем Господним чудом,
оно сильней,
чем логика, разум и даже наш бабий вой.
Наши кости станут
стенами новой империи.
Наша кровь станет
космическим топливом.
Мы потомки Юры Гагарина
и Лаврентия Берии,
винтики госмашины неповоротливой.
Однажды я сказала:
«Россия здесь навсегда».
А потом мы мучительно отступали.
И тогда на горизонте взошла звезда,
Звезда высокой печали.
Но к чему прикоснулась Россия –
то навсегда Россия.
Мы излучаем Россию, в Бозе почия,
мы возвращаемся живыми аль неживыми,
на истлевших нашивках неся ее имя.
Григорий ЕГОРКИН
(позывной – Сид)
Пускепалис. ЗА ДОМ – СПАСИБО
Встал – и уехал. Был – и нет.
Теперь далече.
А на душе саднящий след,
как от картечи.
Как от трассирующих, как
от «джавелина»...
Изгиб шоссе, дорожный знак,
пунктир резинный,
лохмотья стали на стерне,
как росчерк мины.
Бывает: гибнут на войне
бронемашины.
А с ними хлещет наповал
всех, кто не с краю.
Не устоять. И он упал,
в бою бывает.
Не умер, нет. Шагнул в ряды,
пополнил списки
тех самых – вечно молодых,
что с обелисков.
Мужья, племянники, зятья,
сыны, папаши...
Ни взвод, ни армия. Семья –
все братья наши.
....................................
Войдет без стука, всем знаком,
услышит, типа:
«Ну что, здорово, Управдом!
За дом – спасибо».
Четыре мужика
Мороз отчаянный – до злости,
оградки в хлопьях куржака.
И землю долбят на погосте
четыре дюжих мужика.
А почва стылым монолитом
спеклась в гранит – дубак такой.
Ее бы надо динамитом,
а не лопатой и киркой.
Кто упокоится в могиле?
Прораб? Артист? Шофер? Солдат?..
Трудяги плечи распрямили,
из рук не выпустив лопат.
Взгляд отстраненный – как с чифира,
от мокрых спин идет парок.
– Кому готовите квартиру?
– Так, – отвечают, – роем впрок.
Работа трудная, но сдюжим,
на наш товар особый спрос.
А стужа... Мало ли что стужа!
Ловчей копается в мороз.
...Я уходил. А эти снова
взялись за труд – к руке рука:
Навет, Коварство, Зависть, Злоба –
Четыре дюжих мужика.
СОБАЧИЙ РАЙ
Боец, а не молокосос –
я это о себе.
Все говорят: военный пес,
хороший, умный, сильный пес,
отличник БПП.
Зачеты сдал во всей красе,
других опередив:
прошел на пять по полосе,
по очень трудной полосе,
превысил норматив.
Я чую все: где фронт, где фланг,
где «мессер» и где «Ил»...
Без страха я ползу под танк,
под черный и рычащий танк –
вожатый так учил.
Простой надежный паренек.
Строг с виду, но тайком
со мной он делит свой паек,
солдатский суточный паек
и чешет за ушком.
Вчера же я не мог уснуть,
от радости скулил:
мне шлейку новую на грудь,
как орден воинский на грудь,
а в шлейке той – тротил.
Не надо слов! Мне легче без...
И скоро будет так:
с наградой той наперевес,
сомненьям всем наперерез
я поползу под танк.
И доберусь (отличник ведь!)
сквозь пулеметный лай...
Не плачь, вожатый, и ответь,
ты псу по-честному ответь:
он есть – собачий рай?
СЕСТРИЦА
Тяни меня, сестрица,
тяни, сколь хватит сил.
Какое там жениться!
Я ж толком не любил.
Покой и сон, сестренка,
иглой в меня вдави,
когда свинцом по бронхам,
бойцам не до любви.
Не морщи нос, сеструччо,
что нес в бреду муру,
вообще-то я везучий –
так просто не умру.
Вливай в меня, сеструха,
весь здешний физраствор,
шепчи, склонившись к уху:
«Не трусь, терпи, сапер!»
Бинтуй сильней, сестричка,
стерплю, сама не трусь.
В тебя, в твои косички
поправлюсь – и влюблюсь!
ТИК-ТАК
Он как все: раздолбай,
весельчак и не жмот,
повод есть – по сто грамм не дурак.
Ну а если прищучит, а если прижмет –
подмигнет вам: «Все будет тик-так!»
Да, такой: без нужды
не возьмет лишний груз,
не охотник до споров и драк...
Но попробуй задень! Сразу губы взакус,
и с прищуром: «А в тик, блин, не так?»
В штаб таких не берут.
Пусть надежен вполне,
но не любит казенных бумаг.
Но когда на зачистку с таким на броне,
понимаешь: прокатит тик-так.
...Мы до леса дошли, до раскидистых ив,
до опушки. А дальше – никак.
Пули ныли до боли знакомый мотив:
тик и так, тик и так, тик и так...
Из-под каски взглянув на зарывшийся взвод,
процедил он: «Поправим косяк».
И рванул с автоматом куда-то вперед,
чтобы стало все тик и все так.
На вечерней поверке усталый комбат
после зычного «мать вашу фак!»
закурил. И негромко спросил у ребят:
«Живы все? Ну и ладно... Тик-так».
ХРАНИ МЕНЯ...
Ядрен комбатов перегар:
«Брат, касок нет совсем.
Трофейный вроде был кевлар,
поглянь у пэкаэм.
Ну что, берешь?»
Беру, комбат,
кевлар бойцу броня.
А там три слова – где подклад:
«Христос храни меня».
И кто же, палец сняв с курка,
на каске жег тавро?
Андрей, наводчик «василька»?
Телефонист Петро?
Максим ли, Ян крестили лоб
под гуд свинцовых ос?
Шептали, падая в окоп:
«Храни меня Христос».
Витек-танкист,
Тарас-начкар,
корректировщик Стас...
Кому из них помог кевлар?
Кого из них не спас?
Где ты жужжишь, моя оса,
отсчитывая дни?
Трофей надвину на глаза:
«Христос меня храни».
НА ПРИВАЛЕ
Чуднό:
считали, что покатит,
а взяли к ночи с гулькин шиш.
Взвод закрепился в старой хате,
сарай сараем, а поди ж...
На крыше толь, на стенах глина,
ворота вкось... Но боже мой:
в углу, у койки, пианино.
Откуда?
Как?
Кому?
На кой?
Притих устало ратный табор,
когда привал – какой азарт?
От печки хриплый бас начштаба:
«Отставить сон. Давай, Моцарт!»
Не увильнешь, коль старший в теме,
коль знает он про твой талант.
Вздохнул боец в потертом шлеме,
Артем.
В той жизни – музыкант.
А в этой – снайпер он. От Бога,
как говорится, высший сорт.
Сел Тема, клавиши потрогал.
Аккорд, другой, еще аккорд...
Чуднό:
Рахманинов – в сарае!
Гудит начштаб, усами рыж:
«Вон что, зараза, вытворяет!
Всего семь ноток, а поди ж...»
Не счесть талантов у артиста,
с таким на службе благодать.
Ему что сбацать чардаш Листа,
что часового с вышки снять.
Бьет в точку – если без помехи,
будь цель в окопе, будь в траве...
Там, где приклад у эсвэдэхи,
зарубки.
Счетом тридцать две.
Дым у ставка? Шумок в низине?
Шмальнет разок – в низине тишь.
Чуднό:
патронов в магазине
десяток только.
А поди ж...
ЗА ПОЛЧАСА ДО РОЖДЕСТВА
...А нас накрыло на нейтралке,
мне точно в грудь,
в висок его.
В воронке не на катафалке,
но, в общем, тоже ничего.
Кому-то – нет, а нам цикаво
упасть на свежий наст ничком.
Метель убитому что саван,
подушка – мерзлой глины ком.
Салют прощальный среди ночи
даст «ураган», расплавив высь.
Все честь по чести.
И, короче,
лежи, солдатик, не журись.
Где ты уснул, там и могила,
на захид лишь бы головой.
Ракета кружится кадилом
под поминальный мины вой.
Садится робко на погоны
снежинка...
две...
Потом еще...
«Ты, кстати, как, сосед, крещеный?
Чего молчишь? А я крещен».
.......................................................
Воронку в белую бумагу
пакует снег – видна едва.
...Зачем нас подняли в атаку
за полчаса до Рождества?
ТРИ ВОГА**
В подсумке у Жеки три ВОГа,
латунью затертой темны.
Три выстрела.
Вроде немного –
по весточке с каждой войны.
ВОГ первый – соседних чернее,
как будто на гильзе нагар,
подобран в разбитой траншее,
когда зачищали Джохар*.
Другая зарубка из стали,
что Жека хранит про запас, –
привет из февральской Дебали****
от парня с нашивкой «Спецназ».
И третья по Жекиной мерке
закладка на память важна:
ее на вечерней поверке
в Латакии дал старшина.
Бушлат вместе с торбою жидкой –
весь Жекин нехитрый багаж,
на локте суровою ниткой
заштопан его камуфляж.
Повадкой и ростиком – школьник,
хотя и дожил до седин.
Не витязь.
Но держит подствольник
в готовности номер один.
Побудет – и снова дорога,
а спросишь чудилу: на кой?
Отшутится: мало три ВОГа,
подсумок уж больно большой!
ЗАСАДА
Не стал бы упокойником
под стон про маму родную –
не зацепись он броником
за стойку пулеметную.
............................................
От густобронебойного
гудит бойница круглая.
Засада – дело гнойное,
засада – дело тухлое.
Сталь плющит пули всмяточно –
что град о подоконники.
Фигня, рожков достаточно,
херня, я нынче в бронике.
В виски толчками колкими
кровь бьет многоамперово,
когда сечет осколками
по туше бэтээровой.
Прилет,
другой,
еще прилет,
тротила вонь противная.
Корму качнуло резко от
весьмакумулятивного.
Горим!
Ужом-изжогою
вползает дым зашкирочно.
Старшой, как там с подмогою?
Сосед, а вдруг не выручат?
У башни цинк с гранатами
исходит треском шиферным:
влепили между скатами
отменноподкалиберным.
Похоже, все капутово,
кирдыково,
каюково.
Качусь от пекла лютого
туда, где прорубь люкова,
где небо беззаботное,
вода в ключе холодная,
туда, где братство взводное
и служба незалетная,
подмышка ее потная –
такая приворотная,
где жизнь моя пехотная
еще кому-то годная.
Туда, где куст крыжовника
и грядка огородная,
где вкусный чай с шиповником,
туда, где мамка рόдная...
................................................
Ох, эта лямка броника!
Эх, стойка пулеметная!
ЭТОТ МАЙ
Ушедшим однополчанам
и командирам посвящаю
Ох, этот глупый май,
чтоб драли его черти!
Подходит он, и ты
невольно вспоминай:
кто в мае вступит в брак,
промается до смерти –
народная молва.
Что делать – месяц май.
Ах, этот гордый май!
Пройдя в строю едином
с портретами бойцов,
по полной наливай.
Чтоб не забыть Хатынь,
«катюши» под Берлином,
блокадный Ленинград.
Таков он – месяц май.
Ух, этот гулкий май!
В казачьем батальоне
делились пополам
и «прима», и сухпай.
Короткий бой, наряд,
НП на терриконе,
ночные трассера...
Все это – месяц май.
Эх, этот горький май,
от слез мужских кипящий!
Мы здесь пока, а те
шагнули через край.
Кто в мае с честью пал,
бессмертие обрящет –
окопная молва.
Воздай им, месяц май!
ДУША. УРОКИ СЕРБСКОГО
Мы ехали споро,
мы мчали на ноль,
мы бережно в скорой везли его боль,
везли его стоны, бинты по виску,
потертый рюкзак и по дому тоску.
Петляли в посадках,
пылили в степи
с молитвой единственной: Ду́шан, терпи!
Споешь еще «Лейлу»,
ведь любишь ты петь.
Кто знает, братва,
как по-сербски «терпеть»?
Как, парни, на сербском
звучит слово «брат»?
Хороший товарищ,
надежный солдат –
мог шуткой на шутку, а мог по сто грамм,
последнюю «приму» ломал пополам.
Дружище, ты здесь по судьбе? По злобе́?
Помедлив, негромко ответит тебе:
– Я кучу покинул, пошел воевать,
чтоб русским российскую землю отдать.
Матчасти знаток и крестов кавалер –
всей роте бойца приводили в пример.
Но под Вергулевкой попал под замес,
свинцом поперхнулся его АГС.
Серьезная тема,
крутой переплет.
Бинтов не жалел санинструктор, и вот –
уазик пыхтит, на подъемах дрожа,
в нем хлопец белградский по кличке Душа.
А мимо – окопы, деревья без крон,
воронки, скелеты сгоревших колонн.
Была допомога и вправду швидка,
но тихо с носилок упала рука.
Стояли.
Курили.
Плели невпопад
под реквием ветра, под мессу цикад.
Закапало сверху, листву полоща...
Ребята, как будет по-сербски «прощай»?
Мария Ватутина
Родилась 4 мая 1968 г. в Москве. Русская поэтесса и журналистка, редактор, прозаик, юрист. Член Союза писателей Москвы. Автор
14 книг стихов и постоянный автор толстых журналов. В 2022 г. начала активно ездить с вы-ступлениями, выступать перед военными, много пишет о донбасской трагедии и героизме жителей Донбасса и воинов.
Анна Долгарева
Родилась 4 августа 1988 г. в Харькове. Лауреат Григорьевской поэтической премии, первой премии VII Международного поэтического конкурса «45-й калибр» (2019), Всероссийской
литературной премии им. А. И. Левитова (2021), Международного Волошинского конкурса (2022), победитель VII Всероссийского фестиваля молодой поэзии им. Леонида Филатова (2022). Член Союза писателей России.
Григорий Егоркин (позывной – Сид)
Родился 22 ноября 1963 г. в поселке Черлак Омской области. Журналист, поэт, драматург. Автор трех книг стихов и прозы. Освещал войну в Чечне и воевал в Донбассе. Живет в Челябинске.
Дмитрий Мурзин
Родился 28 апреля 1971 г. в Кемерове. Окончил математический факультет Кемеровского госуниверситета (1993) и Литературный институт им. М. Горького, семинар И. Л. Волгина (2003). Ответственный секретарь журнала «Огни Кузбасса». Лауреат Всесибирской премии им. Л. Мерзликина (2015). Автор восьми книг стихов. Член Союза писателей России. Член Русского ПЕН-центра. Живет в Кемерове. С 2014 г. поддерживает выбор Донбасса.
Анна Ревякина
Родилась 22 сентября 1983 г. в Донецке. Член Союза писателей ДНР, Союза писателей России. Автор восьми сборников стихотворений и поэмы «Шахтерская дочь». Стихи переведены на девять языков. Обладатель и финалист множества международных и национальных премий. Продюсер серии документальных фильмов «Лики Донбасса». Доцент факультета мировой политики МГУ им. М. В. Ломоносова, заместитель председателя Общественной палаты ДНР.
Назад |