Вера хлебнул поднесённый к губам спирт, не поморщился и глубокими вздохами не задышал, а только сжал губы, словно выпил пару глотков родниковой воды.
– Полегчало? - спросил Казак.
Вера только пожал плечами.
– Будем считать, что полегчало, - Казак поставил кружку на край стола. – О! – повернул голову ко входу. – Слышишь? Началось.
– Угу.
– Второй акт марлезонского балета. Мне сдаётся, что сегодня они получили приказ выкурить нас с высоты.
– С чего бы? – оживился Вера.
– Похоже, даже наше присутствие здесь им мешает. Мы же видим, какие у них силы и в какую сторону движутся. Скорее всего, они задумали полномасштабную операцию по очистке этого края от нас.
– Наверное, ты прав. Вчера они долбили почти целый день, сегодня в наступление пошли. Там, в поле, не одна их машина горит, а они всё прут и прут.
– Ничего, в других местах не слаще. Пошли. Кроме нас, защищать высоту некому.
– Это правда.
Нестройные выстрелы украинских наступающих рот и батальонов вдруг сменила стрельба по очереди, словно кто-то сидел и управлял каждым оружием, расположенным в танке, БМП или бронетранспортёре.
Начинали с правого фланга, затем канонада двигалась к левому, где-то в середине снова подключался правый, словно теперь все машины подчинялись одному центру. Но пехота в атаку не шла, а била из автоматов и пулемётов в направлении вершины кургана. Отрабатывали норму, три-четыре очереди – и смена магазина, снова очереди и снова перемена, и так по кругу. Пули вонзались в твёрдую землю фонтанчиками сухой пыли или вонзались в бетонных советских воинов и изрешечённую стелу, более похожую на рыболовную сеть, выброшенную в воздух, да так и застывшую в нём.
Медведь хотел сменить позицию и побежал к соседней яме, которую приметил несколько минут назад. Увидел дымящуюся воронку с рваными краями, из которой поднимался едкий дым. Не успел прыгнуть в неё – как совсем рядом вздыбилась взрывом земля и командира спиной бросило назад. Осколки не миновали ополченца, несколько из них попали в цель: в живот, в бедро правой ноги, один скользнул по левому плечу и содрал кожу. Сперва Медведь не почувствовал боли, только не очень сильные толчки. Спустя несколько минут горячая волна пробежала по телу и командир понял, что ранен. Можно было терпеть и не обращать внимания на кровь, текущую по животу и дальше в форменные брюки. Руки двигались, не причиняя особого беспокойства, чего нельзя было сказать о теле. Под рукой оставалось несколько запасных магазинов для автомата и заряды для подствольного гранатомёта ГП-30.
Пальцы работали автоматически. Раз – и граната в стволе, два – направил под углом автомат вверх, чтобы дальше летела по пологой траектории, три – нажал указательным пальцем левой руки на спусковой крючок и смертоносное изобретение человека ушло в сторону противника. Там ударилось о землю, подскочило на высоту около метра и осыпало лежащих в радиусе пяти метров. Потом всё по новой – и опять заряд летит во врага.
Лех упал рядом.
– Командир, жив?
– Наверное, - громко отозвался Медведь.
– Давай, перевяжу.
– Не стоит, - и сплюнул на дно кровью. - Не хотелось каркать, но, видно, мне из боя живым не уйти.
– Брось…
– Не надо, я сам чувствую, - тяжело вздохнул и поморщился (то ли от боли, то ли от мыслей) на секунду умолк. Никогда себя так не чувствовал, даже в Афгане, где в разных переплётах доводилось бывать.
– Может, перевязать всё-таки?
– Не надо. Лучше зарядов для подствольника принёс бы, осталось совсем немного.
– Попробую. Но может быть, с тобой вместе?
– Не надо, я буду тебе обузой. Пристрелят обоих.
Казак змеёй юркнул за стену кафе, вслед за ним Вера. Боеприпасы своей тяжестью придавили бойцов к земле. В голове стучала не просто мысль о том, чтобы не пустить на вершину украинских солдат. Там было упрямство, замешанное на презрительном отношении к смерти. Если отцы и деды полили каждый сантиметр кургана своей кровью и кровью товарищей, то они, нынешнее поколение стало хуже их, отошедших до Волги и погнавших завоевателей до ворот Берлина.
История повторялась.
Лех вернулся к Медведю не только с запасными зарядами для подствольника, но и с сумкой, в которой находились дезинфицирующие и перевязывающие материалы.
– Давай, командир, не то кровью истечёшь и заражение получишь, без разговоров.
– Лех, они же лезут, - хотел, было, отмахнуться, но ополченец уже приступил.
– Никуда они не денутся, со страха штаны от земли оторвать не могут. Лежи, не двигайся.
Вначале неловкими движениями начал обрезать вокруг ран ткань одежды, потом полил края ран антисептиком.
– Терпи.
Медведь сжал зубы.
Через несколько минут Лех закончил.
– Вот теперь можно и укропами заняться, командир.
Венька натянул пониже кепку, чтобы хоть как-то закрыть уши от нестерпимого шума и воя. Нажимал вначале на курок, как учили чтобы все пули не улетали в одном залпе.
Раз – и два-три выстрела. Целился во вражеских солдат, как в мишенную фигуру, как во что-то абстрактное и мешковатое, но после того, как пули потревожили бруствер в нескольких сантиметрах от лица фонтанчиками пыли, стал более внимателен и теперь брал на прицел либо тело, либо торчащую небрежно голову. Начал воспринимать украинских солдат, стреляющих в него, не как абстрактного противника, а вполне осязаемого, несущего в магазине его, Венькину, смерть. Несколько раз казалось, что попал, вывел из строя атакующих, но так и не смог толком уразуметь – правда это или нет.
Страх постепенно улетучивался. Может быть, давала о себе знать усталость, а может быть, просто надоело бояться. Иногда ловил себя на мысли, что нажимает на курок автоматически. Глаза закрыты, а склон кургана перед ними, как на наяву. Танки, бронетранспортёры, солдаты.
Вчера били почти целый день. Сегодня выстрелы, взрывы, свист пуль, куски бетона объединились в единое целое и не понять, что где.
В голове Веньки звучала четвёртая часть Третьей симфонии Бетховена, больше известной, как Героическая. Наполненная победным ликованием мелодия соединяла в едином звучании весь оркестр, словно призывала быть внимательным. Выразительная тема оттенялась мощным пиццикато струнной группы, потом начиналась неторопливая импровизация, переходящая в басы, и только здесь прояснялось, что основная тема финала — совсем иная: певучий контрданс, исполняемый деревянными духовыми. В головокружительно быстрой коде вновь звучали раскатистые пассажи, открывавшие финал. Мощные аккорды завершали праздник победным ликованием, ликованием Венькиных автоматных очередей.
– Что задумался? – Склонился почти к самому уху Семёныч.
– А?
– Что задумался, говорю? – повторил вопрос сосед по окопу.
– Музыку слушаю, - ответил почти криком бывший студент, не отрываясь от автомата.
– Музыку? Это как? – изумился Семёныч.
– В голове, - сквозь зубы процедил Венька, на секунду отвлёкся от стрельбы и дотронулся до гранат, лежащих в нише, словно хотел убедиться, что они лежат на месте.
Перед Казаком в стене находилась прямоугольная щель, напоминающая бойницу в крепостной стене. Хотя обзор ограничен, но часть склона была видна. Ополченец ловил на прицел вражеских солдат и плавно нажимал спусковой крючок. Иногда противник дёргался и затихал, а иной раз менял позицию и отползал в сторону, понимая, что прежнее место засечено сепаратистом и в следующий раз пуля может вонзиться в тело.
Теперь и Вера стрелял не очередями, а одиночными выстрелами. Боеприпасов хватало, не хотелось бить в молоко, если перед ним находились живые цели.
Танки стояли и в упор расстреливали вершину кургана, приседая при каждом выстреле. БМП били калибром поменьше, но довольно часто, потом прекращали огонь: скорее всего, не выдерживали пушки, которые то ли перегревались, то ли их клинило. Стела, прошитая насквозь множеством снарядов, так и стояла, флаг на самом верху так и продолжал развеваться – пробитый, со следами копоти, с горелыми краями. Назло противнику, которому хотелось во что бы то ни стало сбить стяг с верха. Было видно, как трассирующие пули веером бьют по вершине памятника, расходясь в разные стороны, чтобы огоньки погасли и сгинули с глаз.
К окопу Грузина бежал Голова – высокий, с тёмной щетиной на щеках.
– Куда ты? – Григорий хотел крикнуть, но слова застряли в сухом горле.
Голова что-то кричал и размахивал левой рукой, в правой держал автомат. Вдруг он рухнул на колени, резко, как сломанная ветка переломился в пояснице, сделал попытку вновь вскочить на ноги, всё-таки поднялся, закружился на месте. Автомат, словно в замедленной съёмке, выскользнул из руки. Голова прижал ладони к левому боку, ткнулся головой в твёрдую землю.
Грузин, оставив гранатомёт на месте, кинулся к Голове, который лежал бездвижно на животе. Метрах в ста дымился подбитый бронетранспортёр, через минуту взорвавшийся оранжевой вспышкой. Георгий видел, как материя куртки мгновенно пропиталась кровью, отяжелевшая ткань плотно прилегала к животу. Грузин ножом вспорол куртку раненого от воротника до низу. На обнажившемся теле ополченца чуть повыше ремня виднелась пульсирующая, бьющая кровью рана. Голова сжал пальцы, загребая в них мелкие камешки, выгнулся дугой, и когда из губ показались пузыри красной до черноты крови, затих.
– Глупо, - прошептал самому себе Грузин и, не обращая внимания на свистящие над ним пули, поволок тело Головы в окоп. Там прислонился спиной к земляной стене, опять прошептал:
– Глупо. На ровном мэстэ.
Темнота наступила резко, словно в комнате нажали на электрический выключатель и лампочка погасла. Заурчали двигатели танков, бронетранспортёров и БМП. Ополченцы приготовились к очередной атаке, но ждали напрасно. Видимо, не были шуткой слова, что вражеская армия переняла воинские традиции фашистского войска. Укатили на ужин и сон.
Медведь послал Леха проверить, сколько осталось ополченцев, имеющих возможность держать оружие в руках. Оказалось, только восемь человек. На Веньке не было ни единой царапины, остальных задело, но вскользь. Убитых унесли в кафе, которое теперь стало местом упокоения бойцов. Вот чего хватало – так это боеприпасов.
Командир распорядился, чтобы не смыкали глаз. Под покровом темноты украинцы могли подобраться ближе и забросать гранатами оставшихся бойцов. Медведь унести себя с позиции не позволил:
– Ребята, не старайтесь. Меня с места не сдвинете, - с иронией посмеивался командир, произнося слова сквозь мелкий кашель. - Принеси, Лех, лучше патронов. И передай нашим, чтобы выслали подкрепление, не сдюжим мы против этой армады.
– Сейчас передам, - кивнул Лех, но не успел он отойти на пару шагов, как что-то заставило повернуть назад, склониться над Медведем. Тот в последний раз взглянул на ополченца, больно сдавив его руку, и отчётливо проговорил:
– Как же их много!
Пальцы ослабли, и голова склонилась на правое плечо.
Командир не дышал.
Лех прикрыл глаза Медведю, смахнул со своих выступившие капли и двинулся к оставшимся бойцам.
Ночь вступала в свои законные права. По небу лениво скользили тёмные разрозненные облачка, иногда закрывая собой отсвечивающую серебряным светом луну. Перед курганом догорали подбитые машины. Эта сюрреалистическая картина сопровождалась иногда треском или шуршанием.
Венька сидел, опершись спиной о шершавую стену.
– Командир… - сказал Лех и не стал продолжать.
Семёныч снял головной убор, бывший студент вслед за ним стащил свой.
– Кто теперь? – На скулах Семёныча играли желваки, он не мог выговорить «старший».
– Угорь.
– Понятно, - немного помолчал и спросил: – Подкрепление будет?
– Обещали, - после некоторой паузы Лех добавил: – Но после Авдеевки, я думаю, навряд ли.
– Дела, - выговорил Венька. – Скажите мне: отчего укропы нас в кольцо не взяли?
– Тебе не понятно?
– Не-а.
– Они же себя же начнут бить.
– Как это?
– Веня, Веня, сразу видно в тебе гражданского человека. Вот представь круг и проведи в нём в разных направлениях через центр линии. Они же соединят окружность, а значит, все снаряды и пули, которые в нас не попали, будут бить по своим.
– Понятно, - выдохнул бывший студент, - а я-то…- Не договорил.
Где-то внизу послышалось шуршание, совсем тихое. Складывалось впечатление, что идёт группа, стараясь не шуметь. Спустя несколько секунд на фоне неба показались тёмные силуэты.
– Стой!
Фигуры замерли.
– Кто идёт? – негромко, но и не очень тихо сказал Лех.
– Свои, - прозвучал глухой голос.
– Кто свои?
– Восток, - послышался неуверенный тон.
– Какой? – Лех понял, что это не подкрепление, а украинское подразделение.
– Сказано ж, свои, - снова послышалось шуршание травы, незнакомцы приблизились на пару шагов.
Венька выглянул из-за бруствера, Семёныч с другой стороны. Предательская луна как специально освещала участок обороны и группу солдат.
Кто-то не выдержал и наглым голосом с фырканьем произнёс:
– Выходь, або стриляю, та сюды командыра давай.
– Гады, - прохрипел Венька и нажал на спусковой крючок. Автомат затрещал, и пули веером полетели в противника. Кто-то хрюкнул, забулькал, словно кровь пошла горлом. Семёныч со своей стороны дал очередь. Послышались удаляющиеся шаги. На земле остались лежать несколько чёрных, напоминающих брошенные мешки, тел.
Спустя полминуты со стороны противника послышался отборный мат на русском языке и плотный пулемётный в сочетании с автоматным огонь.
– Полезли всё-таки, не утерпели, - сквозь зубы проговорил Лех, - меняйте позицию, они по вспышкам засекли.
Самый сложный бой – ночной. По существу это битва одиночек, когда власть солдата не ограничена, когда решает исход смелость, чутье, находчивость, собственная инициатива и самое главное - инстинкт. Здесь отсутствует азарт дневной атаки, нет чувства, когда рядом ощущаешь присутствие собрата по оружию.
Пули свистели над самой головой.
Венька бросил одну за другой несколько гранат. Дергал за чеку и кидал через бруствер вниз по кургану, насколько хватало сил. Прикрывал рукой глаза, чтобы не ослепнуть на несколько таких важных минут. Казалось, украинцы уже у самых окопов, оборонительных сооружений. Они кричали больше утробным воем, чем словами. Кто-то навалился на бывшего студента. Венька отпрянул и с размаху ударил, вроде бы по голове нападающего, гранатой. Автомат где-то рядом, но чтобы его найти, надо опуститься и пошарить руками по земле. Больше у бывшего студента ничего нет. Венька не видел, но чувствовал, как кто-то грузно осел на дно окопа. Гранаты оказались под рукой, и смертельные заряды снова полетели во врага.
Неожиданно ударило по глазам вспышкой, комьями сухой земли и камнями. Венька очнулся от резкой боли в правой руке. Тошнота подступала к горлу, обожжённому сухостью. До того хотелось пить, что, казалось, язык прилип к нёбу, распух до невероятных размеров. Было больно глотать. Бывший студент сумел приоткрыть глаза. Вокруг летали разноцветные круги (сначала они двоились, потом начали троиться), раскачивались и плыли куда-то вверх, к сияющему месяцу. Прежде чем вновь закрыть глаза, Венька услышал голос Семёныча.
– Слава Богу, жив. Кажется, только руку задело.
– Родился парень в рубашке.
Слова Леха звучали странно, но только потом, когда сознание начало проясняться, Венька понял, как ему повезло. Рядом взорвалась граната и только один осколок вонзился в руку чуть повыше локтя, остальные пролетели мимо.
– Повезло.
Противник откатился волной назад и залёг тихо, почти не дыша.
Наступила тишина.
Наум замер. Боль не отступала и притупляла мысли. Ополченец лихорадочно вспоминал, где положил автомат. Ни под собой, ни на себе, ни рядом не ощущал. Потом вдруг озарило, что возле двери видел простые гранаты с рифленой почти квадратной насечкой. Подошёл к выходу и только сейчас обратил внимание, что вдоль стен, укрытые брезентом лежат, предметы, похожие на мешки. Покачал головой: «Это же убитые!»
– Эх, садануть бы сейчас по ним! - мучился Наум. - Я бы вам показал хрущёвскую кузькину мать!
Сквозь щель в двери он увидел подходящие к кафе силуэты.
Сжал гранату до хруста в пальцах. Второй рукой выдернуть чеку было затруднительно, поэтому приготовился рвануть зубами.
«Один раз живём, один, - билось в висках. - Они тоже один, зато….»
Дёрнул чеку – зубы сорвались с металла. Хотел второй раз, но от двери раздался шёпот. Наум узнал Леха.
– Есть кто живой?
– Почти, - с облегчением выдавил из себя Наум.
– А ты?
Лех промолчал, потом точно так же тихо добавил:
– Командир погиб.
– Недолго и нам осталось, - Наум с трудом держался на ногах.
– Не каркай, я ещё во Львов хочу войти с нашим знаменем.
– Подкрепление будет?
– Спроси что-нибудь полегче.
– Кто за старшего?
– Угорь.
– Толковый малый, но горячий. Сколько наших осталось?
– Восемь.
– А остальные? – изумился Наум.
– Половина раненых, половина… двухсотых, - не смог произнести «убитых».
Угорь, принявший командование на себя, находился в стеле с тремя бойцами, когда на вершину, громыхая гусеницами, ворвались три танка, бронетранспортёр и БМП. Вначале показалось, что вот и наступил последний час. Пользуясь темнотой, новый командир приказал покинуть памятник и спуститься к кафе. Сам же вызвал штаб по рации, которая уцелела в окопе Медведя.
– Сокол, я – Угорь, Сокол, я – Угорь.
Сквозь треск помех послышался осипший голос.
– Угорь, я – Сокол. Приём.
– Я – Угорь, приём.
– Угорь, что с Медведем?
– Двести.
На том краю молчание, потом вопрос.
– Сколько осталось?
Угорь понял, что вопрос об уцелевших.
– Восемь. На вершине укроповские танки, поэтому цель – стела. Просим огонь из всех орудий.
– Угорь, вы…
Командир не дал договорить.
– Огонь, ориентир стела.
– Угорь, тебя понял.
– Сокол, ждём гостей, приём.
– Приём.
Спустя полминуты раздался треск и тот же осипший голос сказал:
– Угорь, это Сокол, приём!
– Я – Угорь.
– Просим подтверждения ранее переданной информации.
– Сокол, я - Угорь, ориентир стела, огонь из всех орудий. Приём.
– Угорь, я - Сокол, подтверждение принято, приём.
Через несколько минут по вершине кургана заработали миномёты – сперва как-то лениво, словно ощупывали территорию вокруг стелы или боялись задеть оставшихся ополченцев. Потом заговорили орудия системы «Град». То ли стела уже давно была под прицелом, то ли управляли хорошие специалисты, но ракеты легли на указанной площади, ополченцы едва успели спрятаться в окопах. Угорь нырнул на дно укрытия. Взрыв раздался рядом, в нескольких метрах, осколки разлетелись, земля засыпала с головой. Нынешний командир и вправду получил свой позывной от морской рыбы, юркой и быстрой. Вынырнул и сразу же сказал, отплевываясь от въедливой пыли:
– Вот это хорошо накрыли! Прямо по головам!
Обстрел продолжился, опять полетели мины, потом осколочно-фугасные, а в завершение – «Грады». Украинские солдаты прятались под своими бронированными монстрами. Через несколько часов канонада прекратилась и Угорь услышал панический голос:
– Командыр, пора ногы робыты, поляжем вси тут.
– Техника цела?
– Ни, всэ трэбуе рэмонту.
Возле техники началась суета, из повреждённых БМП и бронетранспортёра сливали дизельное топливо, чтобы можно было с вершины увезти хотя бы танки, забирали оставшийся боекомплект.
Угорь молил Бога, чтобы не заработала рация и не выдала ополченцев.
Взревели двигатели – и танки, выплюнув дымовые облачка, сперва задним ходом, а потом, развернувшись, укатили вниз к своим войскам.
Сердце Веньки не могло успокоиться, билось, словно молот в кузнечном цехе. В потной руке он сжимал гранату и готов был при приближении вражеских солдат сорвать чеку. «Погибать, так с музыкой», - никакая другая мысль в голову не приходила. В батальоне как-то рассказали, что украинские солдаты в плен берут с большой неохотой, да и то, чтобы из ополченца сделать мишень. Так в их мозги вошла майдановская фраза: «Москаляку – на гиляку», ведь националистические организации, заполучившие силовым путём оружие в воинских частях, не спешили это самое оружие отдавать обратно. Самый простой способ – направить отряды на борьбу с сепаратистами, а потом, рассчитывала новая власть, видно будет, что делать с неонацистами.
Угорь связался со штабом и доложил, что укропы эвакуировались и без помощи удержать высоту будет невозможно. Осталось всего восемь человек, способных держать оружие в руках. Потом с горечью в голосе добавил, что семь. Вспомнил, что Венька не сможет вести полноценно бой и отбивать вражескую атаку.
Угорь прошёл по окопам и укреплениям, чтобы убедиться, не вышел ли кто ещё из строя. Но оказалось, ни один снаряд, ни одна мина, ни одна ракета «Града», ни один осколок не задел ополченцев, что само по себе было чудом.
– Думаю, до утра эти, - Угорь кивнул головой в сторону украинских частей, - не сунутся. Получили по полной. Можете немного отдохнуть, но вполглаза, бдительности не терять.
И действительно, до восхода солнца наступила звенящая тишина, не пели птицы, не ревели двигатели машин, не лязгал металл. Видимо, ВСУшные начальники склонились над картами и мыслили, каким способом выкурить с вершины господствующего кургана этих «клятых москалей-ополченцев».
Но в седьмом часу заговорили установки советских времён под названием «НОНы». Скорее всего, противник осознал, что засевшие на кургане люди имеют прямую связь с артиллерией, способны работать наблюдателями и наводчиками. И действительно, после начала обстрела укропы получили ответные удары. Начался теперь ад не только для ополченцев, но и для регулярных частей украинской армии.
С некоторым удовлетворением, поддерживая раненую руку, Венька наблюдал, как ракеты «Градов» кучно ложатся среди скопившейся техники. Люди размером с муравьёв метались, пытаясь спрятаться от смертоносных осколков. Боль заглушала одна только мысль: «Я живу на родной земле, здесь родился и вырос, здесь росли мои родители и родители их родителей, здесь босоногим мальчуганом бегал тайком на ставок, в первый раз влюбился, начал изучать русский алфавит и складывать буквы в слова, а зачем пришли вы, чужие люди? Кто вас сюда звал?»
– Полегчало? - спросил Казак.
Вера только пожал плечами.
– Будем считать, что полегчало, - Казак поставил кружку на край стола. – О! – повернул голову ко входу. – Слышишь? Началось.
– Угу.
– Второй акт марлезонского балета. Мне сдаётся, что сегодня они получили приказ выкурить нас с высоты.
– С чего бы? – оживился Вера.
– Похоже, даже наше присутствие здесь им мешает. Мы же видим, какие у них силы и в какую сторону движутся. Скорее всего, они задумали полномасштабную операцию по очистке этого края от нас.
– Наверное, ты прав. Вчера они долбили почти целый день, сегодня в наступление пошли. Там, в поле, не одна их машина горит, а они всё прут и прут.
– Ничего, в других местах не слаще. Пошли. Кроме нас, защищать высоту некому.
– Это правда.
Нестройные выстрелы украинских наступающих рот и батальонов вдруг сменила стрельба по очереди, словно кто-то сидел и управлял каждым оружием, расположенным в танке, БМП или бронетранспортёре.
Начинали с правого фланга, затем канонада двигалась к левому, где-то в середине снова подключался правый, словно теперь все машины подчинялись одному центру. Но пехота в атаку не шла, а била из автоматов и пулемётов в направлении вершины кургана. Отрабатывали норму, три-четыре очереди – и смена магазина, снова очереди и снова перемена, и так по кругу. Пули вонзались в твёрдую землю фонтанчиками сухой пыли или вонзались в бетонных советских воинов и изрешечённую стелу, более похожую на рыболовную сеть, выброшенную в воздух, да так и застывшую в нём.
Медведь хотел сменить позицию и побежал к соседней яме, которую приметил несколько минут назад. Увидел дымящуюся воронку с рваными краями, из которой поднимался едкий дым. Не успел прыгнуть в неё – как совсем рядом вздыбилась взрывом земля и командира спиной бросило назад. Осколки не миновали ополченца, несколько из них попали в цель: в живот, в бедро правой ноги, один скользнул по левому плечу и содрал кожу. Сперва Медведь не почувствовал боли, только не очень сильные толчки. Спустя несколько минут горячая волна пробежала по телу и командир понял, что ранен. Можно было терпеть и не обращать внимания на кровь, текущую по животу и дальше в форменные брюки. Руки двигались, не причиняя особого беспокойства, чего нельзя было сказать о теле. Под рукой оставалось несколько запасных магазинов для автомата и заряды для подствольного гранатомёта ГП-30.
Пальцы работали автоматически. Раз – и граната в стволе, два – направил под углом автомат вверх, чтобы дальше летела по пологой траектории, три – нажал указательным пальцем левой руки на спусковой крючок и смертоносное изобретение человека ушло в сторону противника. Там ударилось о землю, подскочило на высоту около метра и осыпало лежащих в радиусе пяти метров. Потом всё по новой – и опять заряд летит во врага.
Лех упал рядом.
– Командир, жив?
– Наверное, - громко отозвался Медведь.
– Давай, перевяжу.
– Не стоит, - и сплюнул на дно кровью. - Не хотелось каркать, но, видно, мне из боя живым не уйти.
– Брось…
– Не надо, я сам чувствую, - тяжело вздохнул и поморщился (то ли от боли, то ли от мыслей) на секунду умолк. Никогда себя так не чувствовал, даже в Афгане, где в разных переплётах доводилось бывать.
– Может, перевязать всё-таки?
– Не надо. Лучше зарядов для подствольника принёс бы, осталось совсем немного.
– Попробую. Но может быть, с тобой вместе?
– Не надо, я буду тебе обузой. Пристрелят обоих.
Казак змеёй юркнул за стену кафе, вслед за ним Вера. Боеприпасы своей тяжестью придавили бойцов к земле. В голове стучала не просто мысль о том, чтобы не пустить на вершину украинских солдат. Там было упрямство, замешанное на презрительном отношении к смерти. Если отцы и деды полили каждый сантиметр кургана своей кровью и кровью товарищей, то они, нынешнее поколение стало хуже их, отошедших до Волги и погнавших завоевателей до ворот Берлина.
История повторялась.
Лех вернулся к Медведю не только с запасными зарядами для подствольника, но и с сумкой, в которой находились дезинфицирующие и перевязывающие материалы.
– Давай, командир, не то кровью истечёшь и заражение получишь, без разговоров.
– Лех, они же лезут, - хотел, было, отмахнуться, но ополченец уже приступил.
– Никуда они не денутся, со страха штаны от земли оторвать не могут. Лежи, не двигайся.
Вначале неловкими движениями начал обрезать вокруг ран ткань одежды, потом полил края ран антисептиком.
– Терпи.
Медведь сжал зубы.
Через несколько минут Лех закончил.
– Вот теперь можно и укропами заняться, командир.
Венька натянул пониже кепку, чтобы хоть как-то закрыть уши от нестерпимого шума и воя. Нажимал вначале на курок, как учили чтобы все пули не улетали в одном залпе.
Раз – и два-три выстрела. Целился во вражеских солдат, как в мишенную фигуру, как во что-то абстрактное и мешковатое, но после того, как пули потревожили бруствер в нескольких сантиметрах от лица фонтанчиками пыли, стал более внимателен и теперь брал на прицел либо тело, либо торчащую небрежно голову. Начал воспринимать украинских солдат, стреляющих в него, не как абстрактного противника, а вполне осязаемого, несущего в магазине его, Венькину, смерть. Несколько раз казалось, что попал, вывел из строя атакующих, но так и не смог толком уразуметь – правда это или нет.
Страх постепенно улетучивался. Может быть, давала о себе знать усталость, а может быть, просто надоело бояться. Иногда ловил себя на мысли, что нажимает на курок автоматически. Глаза закрыты, а склон кургана перед ними, как на наяву. Танки, бронетранспортёры, солдаты.
Вчера били почти целый день. Сегодня выстрелы, взрывы, свист пуль, куски бетона объединились в единое целое и не понять, что где.
В голове Веньки звучала четвёртая часть Третьей симфонии Бетховена, больше известной, как Героическая. Наполненная победным ликованием мелодия соединяла в едином звучании весь оркестр, словно призывала быть внимательным. Выразительная тема оттенялась мощным пиццикато струнной группы, потом начиналась неторопливая импровизация, переходящая в басы, и только здесь прояснялось, что основная тема финала — совсем иная: певучий контрданс, исполняемый деревянными духовыми. В головокружительно быстрой коде вновь звучали раскатистые пассажи, открывавшие финал. Мощные аккорды завершали праздник победным ликованием, ликованием Венькиных автоматных очередей.
– Что задумался? – Склонился почти к самому уху Семёныч.
– А?
– Что задумался, говорю? – повторил вопрос сосед по окопу.
– Музыку слушаю, - ответил почти криком бывший студент, не отрываясь от автомата.
– Музыку? Это как? – изумился Семёныч.
– В голове, - сквозь зубы процедил Венька, на секунду отвлёкся от стрельбы и дотронулся до гранат, лежащих в нише, словно хотел убедиться, что они лежат на месте.
Перед Казаком в стене находилась прямоугольная щель, напоминающая бойницу в крепостной стене. Хотя обзор ограничен, но часть склона была видна. Ополченец ловил на прицел вражеских солдат и плавно нажимал спусковой крючок. Иногда противник дёргался и затихал, а иной раз менял позицию и отползал в сторону, понимая, что прежнее место засечено сепаратистом и в следующий раз пуля может вонзиться в тело.
Теперь и Вера стрелял не очередями, а одиночными выстрелами. Боеприпасов хватало, не хотелось бить в молоко, если перед ним находились живые цели.
Танки стояли и в упор расстреливали вершину кургана, приседая при каждом выстреле. БМП били калибром поменьше, но довольно часто, потом прекращали огонь: скорее всего, не выдерживали пушки, которые то ли перегревались, то ли их клинило. Стела, прошитая насквозь множеством снарядов, так и стояла, флаг на самом верху так и продолжал развеваться – пробитый, со следами копоти, с горелыми краями. Назло противнику, которому хотелось во что бы то ни стало сбить стяг с верха. Было видно, как трассирующие пули веером бьют по вершине памятника, расходясь в разные стороны, чтобы огоньки погасли и сгинули с глаз.
К окопу Грузина бежал Голова – высокий, с тёмной щетиной на щеках.
– Куда ты? – Григорий хотел крикнуть, но слова застряли в сухом горле.
Голова что-то кричал и размахивал левой рукой, в правой держал автомат. Вдруг он рухнул на колени, резко, как сломанная ветка переломился в пояснице, сделал попытку вновь вскочить на ноги, всё-таки поднялся, закружился на месте. Автомат, словно в замедленной съёмке, выскользнул из руки. Голова прижал ладони к левому боку, ткнулся головой в твёрдую землю.
Грузин, оставив гранатомёт на месте, кинулся к Голове, который лежал бездвижно на животе. Метрах в ста дымился подбитый бронетранспортёр, через минуту взорвавшийся оранжевой вспышкой. Георгий видел, как материя куртки мгновенно пропиталась кровью, отяжелевшая ткань плотно прилегала к животу. Грузин ножом вспорол куртку раненого от воротника до низу. На обнажившемся теле ополченца чуть повыше ремня виднелась пульсирующая, бьющая кровью рана. Голова сжал пальцы, загребая в них мелкие камешки, выгнулся дугой, и когда из губ показались пузыри красной до черноты крови, затих.
– Глупо, - прошептал самому себе Грузин и, не обращая внимания на свистящие над ним пули, поволок тело Головы в окоп. Там прислонился спиной к земляной стене, опять прошептал:
– Глупо. На ровном мэстэ.
Темнота наступила резко, словно в комнате нажали на электрический выключатель и лампочка погасла. Заурчали двигатели танков, бронетранспортёров и БМП. Ополченцы приготовились к очередной атаке, но ждали напрасно. Видимо, не были шуткой слова, что вражеская армия переняла воинские традиции фашистского войска. Укатили на ужин и сон.
Медведь послал Леха проверить, сколько осталось ополченцев, имеющих возможность держать оружие в руках. Оказалось, только восемь человек. На Веньке не было ни единой царапины, остальных задело, но вскользь. Убитых унесли в кафе, которое теперь стало местом упокоения бойцов. Вот чего хватало – так это боеприпасов.
Командир распорядился, чтобы не смыкали глаз. Под покровом темноты украинцы могли подобраться ближе и забросать гранатами оставшихся бойцов. Медведь унести себя с позиции не позволил:
– Ребята, не старайтесь. Меня с места не сдвинете, - с иронией посмеивался командир, произнося слова сквозь мелкий кашель. - Принеси, Лех, лучше патронов. И передай нашим, чтобы выслали подкрепление, не сдюжим мы против этой армады.
– Сейчас передам, - кивнул Лех, но не успел он отойти на пару шагов, как что-то заставило повернуть назад, склониться над Медведем. Тот в последний раз взглянул на ополченца, больно сдавив его руку, и отчётливо проговорил:
– Как же их много!
Пальцы ослабли, и голова склонилась на правое плечо.
Командир не дышал.
Лех прикрыл глаза Медведю, смахнул со своих выступившие капли и двинулся к оставшимся бойцам.
Ночь вступала в свои законные права. По небу лениво скользили тёмные разрозненные облачка, иногда закрывая собой отсвечивающую серебряным светом луну. Перед курганом догорали подбитые машины. Эта сюрреалистическая картина сопровождалась иногда треском или шуршанием.
Венька сидел, опершись спиной о шершавую стену.
– Командир… - сказал Лех и не стал продолжать.
Семёныч снял головной убор, бывший студент вслед за ним стащил свой.
– Кто теперь? – На скулах Семёныча играли желваки, он не мог выговорить «старший».
– Угорь.
– Понятно, - немного помолчал и спросил: – Подкрепление будет?
– Обещали, - после некоторой паузы Лех добавил: – Но после Авдеевки, я думаю, навряд ли.
– Дела, - выговорил Венька. – Скажите мне: отчего укропы нас в кольцо не взяли?
– Тебе не понятно?
– Не-а.
– Они же себя же начнут бить.
– Как это?
– Веня, Веня, сразу видно в тебе гражданского человека. Вот представь круг и проведи в нём в разных направлениях через центр линии. Они же соединят окружность, а значит, все снаряды и пули, которые в нас не попали, будут бить по своим.
– Понятно, - выдохнул бывший студент, - а я-то…- Не договорил.
Где-то внизу послышалось шуршание, совсем тихое. Складывалось впечатление, что идёт группа, стараясь не шуметь. Спустя несколько секунд на фоне неба показались тёмные силуэты.
– Стой!
Фигуры замерли.
– Кто идёт? – негромко, но и не очень тихо сказал Лех.
– Свои, - прозвучал глухой голос.
– Кто свои?
– Восток, - послышался неуверенный тон.
– Какой? – Лех понял, что это не подкрепление, а украинское подразделение.
– Сказано ж, свои, - снова послышалось шуршание травы, незнакомцы приблизились на пару шагов.
Венька выглянул из-за бруствера, Семёныч с другой стороны. Предательская луна как специально освещала участок обороны и группу солдат.
Кто-то не выдержал и наглым голосом с фырканьем произнёс:
– Выходь, або стриляю, та сюды командыра давай.
– Гады, - прохрипел Венька и нажал на спусковой крючок. Автомат затрещал, и пули веером полетели в противника. Кто-то хрюкнул, забулькал, словно кровь пошла горлом. Семёныч со своей стороны дал очередь. Послышались удаляющиеся шаги. На земле остались лежать несколько чёрных, напоминающих брошенные мешки, тел.
Спустя полминуты со стороны противника послышался отборный мат на русском языке и плотный пулемётный в сочетании с автоматным огонь.
– Полезли всё-таки, не утерпели, - сквозь зубы проговорил Лех, - меняйте позицию, они по вспышкам засекли.
Самый сложный бой – ночной. По существу это битва одиночек, когда власть солдата не ограничена, когда решает исход смелость, чутье, находчивость, собственная инициатива и самое главное - инстинкт. Здесь отсутствует азарт дневной атаки, нет чувства, когда рядом ощущаешь присутствие собрата по оружию.
Пули свистели над самой головой.
Венька бросил одну за другой несколько гранат. Дергал за чеку и кидал через бруствер вниз по кургану, насколько хватало сил. Прикрывал рукой глаза, чтобы не ослепнуть на несколько таких важных минут. Казалось, украинцы уже у самых окопов, оборонительных сооружений. Они кричали больше утробным воем, чем словами. Кто-то навалился на бывшего студента. Венька отпрянул и с размаху ударил, вроде бы по голове нападающего, гранатой. Автомат где-то рядом, но чтобы его найти, надо опуститься и пошарить руками по земле. Больше у бывшего студента ничего нет. Венька не видел, но чувствовал, как кто-то грузно осел на дно окопа. Гранаты оказались под рукой, и смертельные заряды снова полетели во врага.
Неожиданно ударило по глазам вспышкой, комьями сухой земли и камнями. Венька очнулся от резкой боли в правой руке. Тошнота подступала к горлу, обожжённому сухостью. До того хотелось пить, что, казалось, язык прилип к нёбу, распух до невероятных размеров. Было больно глотать. Бывший студент сумел приоткрыть глаза. Вокруг летали разноцветные круги (сначала они двоились, потом начали троиться), раскачивались и плыли куда-то вверх, к сияющему месяцу. Прежде чем вновь закрыть глаза, Венька услышал голос Семёныча.
– Слава Богу, жив. Кажется, только руку задело.
– Родился парень в рубашке.
Слова Леха звучали странно, но только потом, когда сознание начало проясняться, Венька понял, как ему повезло. Рядом взорвалась граната и только один осколок вонзился в руку чуть повыше локтя, остальные пролетели мимо.
– Повезло.
Противник откатился волной назад и залёг тихо, почти не дыша.
Наступила тишина.
Наум замер. Боль не отступала и притупляла мысли. Ополченец лихорадочно вспоминал, где положил автомат. Ни под собой, ни на себе, ни рядом не ощущал. Потом вдруг озарило, что возле двери видел простые гранаты с рифленой почти квадратной насечкой. Подошёл к выходу и только сейчас обратил внимание, что вдоль стен, укрытые брезентом лежат, предметы, похожие на мешки. Покачал головой: «Это же убитые!»
– Эх, садануть бы сейчас по ним! - мучился Наум. - Я бы вам показал хрущёвскую кузькину мать!
Сквозь щель в двери он увидел подходящие к кафе силуэты.
Сжал гранату до хруста в пальцах. Второй рукой выдернуть чеку было затруднительно, поэтому приготовился рвануть зубами.
«Один раз живём, один, - билось в висках. - Они тоже один, зато….»
Дёрнул чеку – зубы сорвались с металла. Хотел второй раз, но от двери раздался шёпот. Наум узнал Леха.
– Есть кто живой?
– Почти, - с облегчением выдавил из себя Наум.
– А ты?
Лех промолчал, потом точно так же тихо добавил:
– Командир погиб.
– Недолго и нам осталось, - Наум с трудом держался на ногах.
– Не каркай, я ещё во Львов хочу войти с нашим знаменем.
– Подкрепление будет?
– Спроси что-нибудь полегче.
– Кто за старшего?
– Угорь.
– Толковый малый, но горячий. Сколько наших осталось?
– Восемь.
– А остальные? – изумился Наум.
– Половина раненых, половина… двухсотых, - не смог произнести «убитых».
Угорь, принявший командование на себя, находился в стеле с тремя бойцами, когда на вершину, громыхая гусеницами, ворвались три танка, бронетранспортёр и БМП. Вначале показалось, что вот и наступил последний час. Пользуясь темнотой, новый командир приказал покинуть памятник и спуститься к кафе. Сам же вызвал штаб по рации, которая уцелела в окопе Медведя.
– Сокол, я – Угорь, Сокол, я – Угорь.
Сквозь треск помех послышался осипший голос.
– Угорь, я – Сокол. Приём.
– Я – Угорь, приём.
– Угорь, что с Медведем?
– Двести.
На том краю молчание, потом вопрос.
– Сколько осталось?
Угорь понял, что вопрос об уцелевших.
– Восемь. На вершине укроповские танки, поэтому цель – стела. Просим огонь из всех орудий.
– Угорь, вы…
Командир не дал договорить.
– Огонь, ориентир стела.
– Угорь, тебя понял.
– Сокол, ждём гостей, приём.
– Приём.
Спустя полминуты раздался треск и тот же осипший голос сказал:
– Угорь, это Сокол, приём!
– Я – Угорь.
– Просим подтверждения ранее переданной информации.
– Сокол, я - Угорь, ориентир стела, огонь из всех орудий. Приём.
– Угорь, я - Сокол, подтверждение принято, приём.
Через несколько минут по вершине кургана заработали миномёты – сперва как-то лениво, словно ощупывали территорию вокруг стелы или боялись задеть оставшихся ополченцев. Потом заговорили орудия системы «Град». То ли стела уже давно была под прицелом, то ли управляли хорошие специалисты, но ракеты легли на указанной площади, ополченцы едва успели спрятаться в окопах. Угорь нырнул на дно укрытия. Взрыв раздался рядом, в нескольких метрах, осколки разлетелись, земля засыпала с головой. Нынешний командир и вправду получил свой позывной от морской рыбы, юркой и быстрой. Вынырнул и сразу же сказал, отплевываясь от въедливой пыли:
– Вот это хорошо накрыли! Прямо по головам!
Обстрел продолжился, опять полетели мины, потом осколочно-фугасные, а в завершение – «Грады». Украинские солдаты прятались под своими бронированными монстрами. Через несколько часов канонада прекратилась и Угорь услышал панический голос:
– Командыр, пора ногы робыты, поляжем вси тут.
– Техника цела?
– Ни, всэ трэбуе рэмонту.
Возле техники началась суета, из повреждённых БМП и бронетранспортёра сливали дизельное топливо, чтобы можно было с вершины увезти хотя бы танки, забирали оставшийся боекомплект.
Угорь молил Бога, чтобы не заработала рация и не выдала ополченцев.
Взревели двигатели – и танки, выплюнув дымовые облачка, сперва задним ходом, а потом, развернувшись, укатили вниз к своим войскам.
Сердце Веньки не могло успокоиться, билось, словно молот в кузнечном цехе. В потной руке он сжимал гранату и готов был при приближении вражеских солдат сорвать чеку. «Погибать, так с музыкой», - никакая другая мысль в голову не приходила. В батальоне как-то рассказали, что украинские солдаты в плен берут с большой неохотой, да и то, чтобы из ополченца сделать мишень. Так в их мозги вошла майдановская фраза: «Москаляку – на гиляку», ведь националистические организации, заполучившие силовым путём оружие в воинских частях, не спешили это самое оружие отдавать обратно. Самый простой способ – направить отряды на борьбу с сепаратистами, а потом, рассчитывала новая власть, видно будет, что делать с неонацистами.
Угорь связался со штабом и доложил, что укропы эвакуировались и без помощи удержать высоту будет невозможно. Осталось всего восемь человек, способных держать оружие в руках. Потом с горечью в голосе добавил, что семь. Вспомнил, что Венька не сможет вести полноценно бой и отбивать вражескую атаку.
Угорь прошёл по окопам и укреплениям, чтобы убедиться, не вышел ли кто ещё из строя. Но оказалось, ни один снаряд, ни одна мина, ни одна ракета «Града», ни один осколок не задел ополченцев, что само по себе было чудом.
– Думаю, до утра эти, - Угорь кивнул головой в сторону украинских частей, - не сунутся. Получили по полной. Можете немного отдохнуть, но вполглаза, бдительности не терять.
И действительно, до восхода солнца наступила звенящая тишина, не пели птицы, не ревели двигатели машин, не лязгал металл. Видимо, ВСУшные начальники склонились над картами и мыслили, каким способом выкурить с вершины господствующего кургана этих «клятых москалей-ополченцев».
Но в седьмом часу заговорили установки советских времён под названием «НОНы». Скорее всего, противник осознал, что засевшие на кургане люди имеют прямую связь с артиллерией, способны работать наблюдателями и наводчиками. И действительно, после начала обстрела укропы получили ответные удары. Начался теперь ад не только для ополченцев, но и для регулярных частей украинской армии.
С некоторым удовлетворением, поддерживая раненую руку, Венька наблюдал, как ракеты «Градов» кучно ложатся среди скопившейся техники. Люди размером с муравьёв метались, пытаясь спрятаться от смертоносных осколков. Боль заглушала одна только мысль: «Я живу на родной земле, здесь родился и вырос, здесь росли мои родители и родители их родителей, здесь босоногим мальчуганом бегал тайком на ставок, в первый раз влюбился, начал изучать русский алфавит и складывать буквы в слова, а зачем пришли вы, чужие люди? Кто вас сюда звал?»
Назад |