Поэты новой волны
Иногда читаю поэтов так называемой новой волны. Соответствующих своим поведением господствующему мейнстриму. Индивидуальности естественной – ноль! Но они любят оригинальничать, выражать собой непохожесть, граничащую с вычурностью. И так усердно соответствуют имиджу, что их лица слились в одно лицо. Но зато оно «необщего выражения».
Они как карты из одной колоды, более того – одной масти.
Свои пиковые (бубновые) валеты и дамы, десятки и семерки. У них есть свой джокер, регулирующий ветер тренда. То это очередной изыск постмодернизма, то кошачий визг постсовкового андеграунда с эстетикой котельных и консервных банок с окурками, то конъюнктурный курс спекуляции сталинским холокостом, то брутальный глагол культурологии с уставом собора Парижской Богоматери.
Все они любят тусоваться на фестивалях и салонах мадам курской (там пьют, загибают пальцы и остроумничают на языке маргиналов и паханов в законе). А также толпиться у кормушек премий караулова и пуханова в надежде втиснуться в шорт-лист.
Некоторые упрекают меня, что я их недооцениваю, а отдаю свои симпатии Ивантеру или Дм. Мельникову. Но те труженики не только пера. К тому же не из колоды, а из собственных поместий. Мельников в трудах насущных и размахом мысли перекраивает горизонты и перспективы русской поэзии на свой лад. И не только он сам, но и оглобля у него на подворье пишет стихи, до которых многим не дорасти.
Другие
Обычно, читая стихи того или иного поэта, условно классифицирую их.
Вот поэт с ангелом в душе. Вот с непуганой вороной от сивого мерина. Вот мейнстримный, где туз козырный в душе или чувак с татуировками и в черных очках с прибамбасами. Вижу воспитанных рэпом, русским роком, «пинкфлойдами» и прочими говноджонсами (да простит меня А. Григоров за кражу слова из его лексикона). Они, тем не менее, интересные. Там есть чему удивиться, что-то открыть в области лингвистики или обнаружить афористику с лексикой из мобильных приложений к смартфонам и планшетам. Правда, полет мысли и духа не выше потолка их собственных лабораторий. К тому же интонации такие, словно они оказали великую честь миру только одним своим присутствием здесь, не говоря уже об их откровениях в стихах. Брюзжание, высокомерность или этакий снисходительный взгляд: смотри, мол, прохожий, я удостоил тебя вниманием и словом...
А есть такие (и их подавляющее большинство) – с инструкцией в душе. Они пишут строго по инструкции, будто разработанной и утвержденной ректоратом литературного института. Мысли у них правильные, чувства правильные (всегда патриотические), слова правильные, спряжения глаголов и порядок слов – правильные! И даже метафоры и прочие тропы – те тоже правильные! Будто не стихи читаешь, а пособие по эксплуатации пылесоса.
Сдается мне, что помимо инструкции по версификации, у них есть и другие, расписанные на все случаи жизни: как правильно собирать грибы, как ухаживать за женщиной и тащить ее в постель, как любить Отчизну. Даже если «странною любовью», то и эта странность будет правильной. И сеют разумное, доброе, вечное строго по инструкциям и в правильные сроки!
Их строки – как парты, аккуратно расставленные в учебном классе, или ряды телеграфных столбов с проводами, несущими информацию о том, как правильно жить. От себя уже ничего не добавляют, это просто трансляторы чужих мыслей и голосов. Есть подозрение, что и пишут они одними и теми же чернилами (правильными), выделенными секретариатом СП. И – стилом! С одним лишь отличием – именем автора. Ибо не будь этого – невозможно было бы отличить их друг от друга. И все написанное ими представляется одним огромным лицом общего выражения. Но зато оно – правильное!
Есть и более продвинутые «другие», которые благодаря умению чуять конъюнктуру ухитряются вовремя с правильным лицом предстать пред строгие очи высокого начальства. Начальство, как правило, тоже правильное, любит таких правильных и правильно устраивает их в литературной жизни: наделяет постами, премиями, книгами, публикациями и гастролями по весям и столицам за казенный счет.
У этих успешных «других» впоследствии к имеющимся инструкциям добавляется своего рода табель о рангах, где четко обозначено их место в литературной иерархии. Если посмотреть у таких послужной список, то получится отдельная книга об их заслугах перед государством и читателем. Там и список литературных и общественных премий, наград, медалей, дипломов и похвальных грамот от великого множества организаций, союзов, слетов и т. д. вплоть до благодарственного Письма от профкома колхоза «Путь в правильную жизнь».
Некоторые более продвинутые и ушлые ловят «ветер перемен» и вовремя украшают свои строки модными побрякушками и аксессуарами из поэтических бутиков мейнстрима, но все равно получается правильная муха из мрамора. Помпезная, украшенная стилистическим изыском, но обязательно патриотическая с глаголом из пособия по Гражданской обороне.
Улица мейнстрима
Продолжу говорить аллегориями. К тому же тема обязывает включать в тексты о литературных процессах художественные приемы и средства.
Мне эта улица представляется в виде ряда фонарных столбов, увенчанных скворечниками. Каждый скворечник со своей окраской и формой, и каждый соответствует направлению в поэзии. От обэриутов современного толка до конформистов новой волны с неизменным протестом ко всему, что есть в этом мире. Новизны хотят и обновления.
Вот проходишь мимо столба и по виду скворечника определяешь: петух постмодернизма, кукушка концептуализма, ворон конструктивизма. Метаметафорист с двуглавым зябликом. У столба с кучей использованных презервативов и пустых шприцев увидишь скворечник пестрого попугая панк-поэзии с ирокезом, как шевелюра С. С. Арутюнова. У столба с лузгой от подсолнуха бренчит и присвистывает на все лады из скворечника голос поэта-куплетиста, массовика-затейника. И т. д. и т. п.
Как я уже упомянул, протест – основа и творчества, и собственно мироощущения. При этом по форме и содержанию протест значительно видоизменился. Тут и пофигизм бунтаря-одиночки, тут и сторонники свободы творчества от всяких условностей, включая элементарную мораль и этические нормы. В ходу брутальный глагол, инвективная лексика и англицизмы. И не поймешь: то ли он гордится тем, что знает английский, то ли настолько убежден, что англицизм тут концептуально важен. И еще опять-таки презрительная, хамоватая интонация – как черта превосходства над презренным миром...
А завершает улицу особый обобщающий скворечник – как некая сублимация всего протестного начала и всех видов новых течений. По форме он напоминает вычурную скульптуру стихотворения А. Петрушкина, сработанную руками какого-нибудь церетели. И вот из дырки высунется нечто похожее на чудище обло, стозевно и облает тебя стишком со смесью жаргона, ядовитого сарказма и кандибоберных поэтических фигур. И если доберешься до сути и выразишь ее тезисно, то это опять же сублимация общего содержания мейнстрима: «Весь мир бардак! Кругом жиды, козлы и шлюхи!»
Митька
Это, в общем-то, собирательный образ представителя поэтически продвинутого мейнстрима, воплотивший в себе профессионализм, оформившуюся эстетику и художественную концепцию. Тут богатство нового поэтического языка и блеск метафор, легкость и изящество строки. Разумеется, это надо только приветствовать, желательно даже восхищаться. Поскольку именно на последнее и рассчитывают яркие представители этой волны. А вот что стоит за этим, так сказать, в основе, то тут, увы, – пресловутый Вудсток. Основа основ хиппи нью-йорков со вселенской свободой и любовью с кем и с чем угодно. Уже овеянная славой и окутанная дымкой марихуаны, эта свободная любовь стала легендой и святым уставом для последующих поколений хиппи. Нонешние, правда, уже переоделись и переобулись и не походят на тех легендарных нечесаных, немытых в драных джинсах с косяком гашиша и ветром кайфа в крови от вколотого в вену героина или ЛСД.
Очень цивилизованные и образованные, но дух независимости и превосходства над прагматичным миром до сих пор остается.
Читая стихи Митьки, не устаешь восхищаться его мастерством щеголять новыми глаголами! Невольно ловишь себя на мысли, что перед тобой произвольная программа фигуриста-виртуоза! Что ни метафора, то двойной лутц, что ни эпитет, то тройной аксель, что ни строчка – то дорожка со сложными элементами шагов, движений и вращений! А вот тебе еще и четверной тулуп высокого полета, и шпагат в воздухе! Да что вы такое говорите, ничего ему не мешает! Это плохому танцору мешает. А Митьке – наоборот! Это у него, можно сказать, ракетоноситель! Такой носитель не только Митьку, но и «Сатану» с «Посейдоном» на стрелку с Пентагоном доставит!
Тут я позволю себе немного отойти от темы и пофантазировать. Как добавление к известному с подачи Гоголя о редкой птице, что способна долететь до середины Днепра. Так вот, Митька и есть эта редкая птица, что способна не только весь Днепр перемахнуть, но и межконтинентальные расстояния! Вот разгонится он на своих коньках слова и с высоты разведенного моста над Невой совершит «прыжок в свободу», как в свое время Нуриев под аплодисменты политического и культурного истеблишмента и радостные вопли обитателей парижских гей-клубов.
Митька в образе летящего вестника нового мейнстрима изобразит руками натянутый лук со вставленной стрелой Аполлона и в такой позе полетит на прародину его мироощущения – Вудсток. Приземлится он, однако, в Нью-Йорке – рядом с Бахытом Кенжеевым, пребывающем в задумчивости с лицом сентиментальной элегии.
Оглядевшись по сторонам, Бахыт-ага тихо (чтоб не слышали Цветков с Гандлевским) произнесет про себя: «Ну, вот и есть, кого, сходя, благословить...»
Понятное дело, будет обмен дежурными словами, цветков-гандлевские будут ненавязчиво тестировать его идеологию на преданность идеям демократии и стойкость в борьбе со сталинизмом и тоталитаризмом в лице Путина и его власти. Понабегут марговские-каповичи и прочие добчинские-бобчинские с шендеровичами и губерманами. Будут они с радостными воплями бегать вкруг Митьки и постоянно грозить кулачками в сторону России: мол, смотри, рашка путинская, какие люди убежали к нам от тебя. Скоро все достойные сбегут. Останешься, мол, с одними деревенскими коврижками и мельниками...
Ах, простите, забыл о нашем всемерно уважаемом и всемирно знаменитом поэте-переводчике, Александре Абрамовиче нашем, Ситницком.
Он подойдет попозже, когда гул ликования притихнет. Соблюдая конспирологию, спросит о славной оппозиции, союзе, так сказать, пера и хорала. Держатся ли они? По-прежнему не доверяют Путину?
– Не доверяют, Александр Абрамович. Из последних сил, уже изнемогают, но продолжают не доверять. Подпитка им нужна. А то рухнут и поползут по европам и америкам искать счастье свободы и пропитание. А другие не ровен час, падут на колени и присягнут на верность нынешней власти. И впереди Ахеджакова с плакатом на груди: «Прости нас, Володя!» Помочь надо. А то от «Союза пера и хорала» ничего не останется...
– Ничто так не воодушевляет и не придает сил, как слово великой культуры из европейских ценностей, в доступных для всех переводах! – произнесет поэт-
переводчик и вручит Митьке пакет новых переводов своих...
Оглядится Митька на все окружающее, вглядится в ближайшую перспективу, а затем в далекую, и не найдет соответствия в виде должностей с окладами и прочим вэлфером с его талантом и внутренним миром гордости и ценностей. Скажет про себя, что на Родине и редька с квасом ценнее и полезнее, чем ваши рябчики с ананасами, и воротится в родной Питер. Развернется он так грациозно, включив ракетоноситель, и воспарит в небо аки ангел или дух промысла Божьего, и полетит домой над Атлантикой, изображая собой истребитель из КБ «Сухого», чем всполошит не на шутку военно-морской флот США.
Митька – он хоть слегка либерален, но не настолько одиозно и безоглядно. Он независимый! И будет таким всегда! Ни вашим, ни нашим. Будет олицетворять собой величие своего глагола, носить соответствующие пиджаки и брюки с аксессуарами, татуировками и очками из модных бутиков мейнстрима и криминального сословия. Станет постоянным смотрящим (типа свадебного генерала) за порядком и регламентом тусовок, фестивалей и церемоний вручения литературных премий. Зорко следить за фуршетными столами, дабы какой-нибудь мякишев не стырил со стола бутылку виски или элитного вина, чтоб затем втихаря распить ее с Либуркиным или Орловым.
Народная душа
Это редкое явление в творческой массе, скажу я вам. И пытаются многие изобразить в стихах ее присутствии в себе, но не получается. Просто Господь к таланту добавляет и душу, предварительно окрестив ее в купели благодати. Полновесно, так сказать, три раза с головой в воду окунет! Чего споришь-то? Не бывает такого, видите ли. Это в тебя Он, перст помочив, каплей брызнул, и ты возомнил себя народом и споришь со мной, Фома неверующий! А вот Чен Кима благословил по-настоящему! Кстати, о нем и речь в этой заметке.
Читая стихи Саши Носкова, он же Чен Ким, всегда обнаруживаешь в себе эффект некоторого удивления. Кажется, просто все, ничего такого яркого и самобытного, но вдруг вот – озарение, что ли! И видишь эту картинку, чаще всего веселую, задорную, наполненную светом позитива. Как в полотнах Дейнеки. Стоп-кадр. Это я о минимализме Чена. Иногда создается впечатление, что Чен ленивый и не хочет добавить хотя бы одну-две строфы к своим стихам, где открылась бы глубина его мысли или сакральное знание, до которого другие поэты еще не добрались, поскольку идут за этим знанием не той дорогой. А вот Чен Ким практически во всех стихах как раз на этой дороге. Но от природы он, видимо, ленив и не хочет углубляться. Поэтому всегда краток, лаконичен и в тоже время емок. И своим светом познания высвечивает в строках всю глубину и поверхность народной действительности. И думаю, что он прав в своей просодии творчества.
В последнее время к своим оценочным аршинам я прибавляю еще и то, на каком коне (Пегасе) скачет поэт. Это очень важно. И, конечно, каким кормом питается. Вот, к примеру, конь Леши Ивантера кормится скупым хлебом народной правды. И не всегда досыта. У других пегасы родом из конюшен царя Соломона, и они кормятся исключительно элитными сортами овса или травами елисейских полей и листвой каштанов средь богемных заведений Монмартра и Латинского квартала. А у других (обычно официальных поэтов) кони общего пользования, но они только из конюшен правлений творческих союзов. Одинаковые мастью, сбруей и ходом, победоносным, конечно, как ход коня маршала Жукова на параде в честь Великой Победы! Все эти пегасы официальные содержатся на фуражном довольствии, утвержденном и регламентированном правлением союза. Поэтому официально признанные скачут, пишут перьями и чернилами также общего пользования. И уже не разобрать без экспертизы: кто тут, условно говоря, аврутин-берязев, переяслов-переверзин и протчая...
Простите, что увлекся и немного забыл про Чена. Так вот, конь у Чена из «Чевенгура» А. Платонова. Пролетарская Сила, на котором ездил Копенкин.
Лучшее, что я у него прочел, это цикл о космонавтах, летчиках-героях. Это как бы его сокровенная мечта, реализованная хотя бы в стихах. Эх, зачислить бы его в отряд космонавтов в качестве напутственного тренера. Он бы им читал стихи перед полетом в космос. И было бы здорово!
Если, допустим, Чен Ким не родился бы поэтом, то он непременно стал бы режиссером! Мастером-виртуозом короткого метра. И неважно, документалистика это или художественный фильм. Этакая пятиминутка для просмотра в рабочих перерывах или перед заседанием какого-либо правительственного совещания.
И вот я, пофантазировав, представил сюжет такой пятиминутки: «Полет летчиков в московском небе».
Крупным планом, конечно, сами самолеты, какие они фигуры высшего пилотажа вытворяют, а внизу народ, восхищенно смотрящий в небо. А затем камера оператора выхватывает из толпы на первый план лицо обычного человека из народной жизни, фокусирует на нем внимание, и человек с восхищением в глазах говорит: «Ух ты! Нифига себе!» А ведь, согласитесь, ничего другого в уста этого восхищенного простого человека и не вложишь. Все остальное, даже отмеченное благородством слова, будет фальшивым и неестественным.
Так я попутно оправдываю в стихах Чен Кима инвектив и прочую брутальную лексику. У него-то она органично вписана в контекст. Это у пижонов модных поветрий (типа мякишевых-жуковых-лесиных) подобные слова – как татуировки на теле наргизов и современных футболистов.
О графоманах
Вы сейчас не поверите, начнете смеяться и ругаться нехорошими словами, но я на самом деле люблю графоманов. Особенно безоглядных. С их непосредственностью и простодушием, с аляповатыми образами и пышными эпитетами. Они прямолинейные, как рельсы, но зато искренние!
Почитаешь их стихи – ну ляпота! Хоть в рамочку и на стену вместо ковра вешай. Картина маслом: и небо в кокошнике, и березки водят хороводы вкруг кудрявого дубка, и розы красные, как знамя, цветут на берегу речки. И ласточки от счастья заливаются соловейками!
«Наша Родина прекрасна
И цветет, как маков цвет!
Окромя явлений счастья
Никаких явлений нет!»
Шедевр! Скажу вам, такое и талантливый не напишет, и концептуалист не придумает ради хохмы.
Ах, как они любят русскую природу! Но особенно Родину! Тут особливо преуспел Витя Ергин. Уж как он ее любит! До самозабвения, до потери пульса и здравого смысла даже. И не спорьте! Никто лучше Вити Ергина не умеет любить Родину! Ну и что с того, что строки у него банальные, образы затасканные? Чувства-то искренние!
Цветы жизни они! Литературной жизни. Такие наивные и простенькие, которые обычно встречаются на задворках трущоб, вблизи мусорных свалок и на породных отвалах, поросших скудной растительностью. Они же не виноваты, что родились там. Вот и поют.
Цветы остаются цветами – Отечество славят свое.
Так что если встретите Витю Ергина, то уж не шпыняйте его. А похвалите стишок какой или строчку. Да даже буковку. И он будет с глазами безграничного счастья еще пуще любить и чирикать соловейкой о земле русской!
Другое дело графоманы изощренного пера. Таких сразу и не определишь. Вроде эффектные образы, грациозные фигуры речи и прочие тропы. Ну чисто генеральская шинель на строевом смотре! А вот присмотришься – и увидишь под шинелью тщедушного акакия акакиевича, раздувающего щеки и норовящего выдать себя за енерала словесности русской.
Другие же блистают образами эротического характера. Обычная пошлость и скабрезная фривольность, но как подается-то! Зримо и эффектно! То поезд фаллосом в тоннеле, то звезд совокупление в воде. Высший пилотаж эротической лирики! И знаете, многие в восторге! Прямо-таки изнемогают от такой смелой оригинальности. Любят они эпатаж. Это я не о вас, а об эстетах с лицом маргинальной национальности. Да, они все прогрессивно мыслят, дышат и чувствуют, прогрессивно кушают, пьют, носят костюмы и домашние халаты и даже пукают прогрессивно. Конечно, их понять можно. Креативное сословие, все приелось, хочется для остроты ощущений чего-то этакого: то проститутку одноногую, то трансгендера в павлиньих перьях.
Вот для таких и стараются стихотворцы изощренного пера. Иной какой из мира литературной аристократии похвалит ушлого, так тот от гордости так задерет подбородок, что выше лба окажется. И глазами счастья и превеликой гордости будет смотреть... Ну, вы же понимаете, что видит он в этом случае собственную попу, но всерьез считает, что узрел небо благодати. И там татуированная рука Промысла Божьего протягивает доллар от Григорьевской премии.
Иногда читаю поэтов так называемой новой волны. Соответствующих своим поведением господствующему мейнстриму. Индивидуальности естественной – ноль! Но они любят оригинальничать, выражать собой непохожесть, граничащую с вычурностью. И так усердно соответствуют имиджу, что их лица слились в одно лицо. Но зато оно «необщего выражения».
Они как карты из одной колоды, более того – одной масти.
Свои пиковые (бубновые) валеты и дамы, десятки и семерки. У них есть свой джокер, регулирующий ветер тренда. То это очередной изыск постмодернизма, то кошачий визг постсовкового андеграунда с эстетикой котельных и консервных банок с окурками, то конъюнктурный курс спекуляции сталинским холокостом, то брутальный глагол культурологии с уставом собора Парижской Богоматери.
Все они любят тусоваться на фестивалях и салонах мадам курской (там пьют, загибают пальцы и остроумничают на языке маргиналов и паханов в законе). А также толпиться у кормушек премий караулова и пуханова в надежде втиснуться в шорт-лист.
Некоторые упрекают меня, что я их недооцениваю, а отдаю свои симпатии Ивантеру или Дм. Мельникову. Но те труженики не только пера. К тому же не из колоды, а из собственных поместий. Мельников в трудах насущных и размахом мысли перекраивает горизонты и перспективы русской поэзии на свой лад. И не только он сам, но и оглобля у него на подворье пишет стихи, до которых многим не дорасти.
Другие
Обычно, читая стихи того или иного поэта, условно классифицирую их.
Вот поэт с ангелом в душе. Вот с непуганой вороной от сивого мерина. Вот мейнстримный, где туз козырный в душе или чувак с татуировками и в черных очках с прибамбасами. Вижу воспитанных рэпом, русским роком, «пинкфлойдами» и прочими говноджонсами (да простит меня А. Григоров за кражу слова из его лексикона). Они, тем не менее, интересные. Там есть чему удивиться, что-то открыть в области лингвистики или обнаружить афористику с лексикой из мобильных приложений к смартфонам и планшетам. Правда, полет мысли и духа не выше потолка их собственных лабораторий. К тому же интонации такие, словно они оказали великую честь миру только одним своим присутствием здесь, не говоря уже об их откровениях в стихах. Брюзжание, высокомерность или этакий снисходительный взгляд: смотри, мол, прохожий, я удостоил тебя вниманием и словом...
А есть такие (и их подавляющее большинство) – с инструкцией в душе. Они пишут строго по инструкции, будто разработанной и утвержденной ректоратом литературного института. Мысли у них правильные, чувства правильные (всегда патриотические), слова правильные, спряжения глаголов и порядок слов – правильные! И даже метафоры и прочие тропы – те тоже правильные! Будто не стихи читаешь, а пособие по эксплуатации пылесоса.
Сдается мне, что помимо инструкции по версификации, у них есть и другие, расписанные на все случаи жизни: как правильно собирать грибы, как ухаживать за женщиной и тащить ее в постель, как любить Отчизну. Даже если «странною любовью», то и эта странность будет правильной. И сеют разумное, доброе, вечное строго по инструкциям и в правильные сроки!
Их строки – как парты, аккуратно расставленные в учебном классе, или ряды телеграфных столбов с проводами, несущими информацию о том, как правильно жить. От себя уже ничего не добавляют, это просто трансляторы чужих мыслей и голосов. Есть подозрение, что и пишут они одними и теми же чернилами (правильными), выделенными секретариатом СП. И – стилом! С одним лишь отличием – именем автора. Ибо не будь этого – невозможно было бы отличить их друг от друга. И все написанное ими представляется одним огромным лицом общего выражения. Но зато оно – правильное!
Есть и более продвинутые «другие», которые благодаря умению чуять конъюнктуру ухитряются вовремя с правильным лицом предстать пред строгие очи высокого начальства. Начальство, как правило, тоже правильное, любит таких правильных и правильно устраивает их в литературной жизни: наделяет постами, премиями, книгами, публикациями и гастролями по весям и столицам за казенный счет.
У этих успешных «других» впоследствии к имеющимся инструкциям добавляется своего рода табель о рангах, где четко обозначено их место в литературной иерархии. Если посмотреть у таких послужной список, то получится отдельная книга об их заслугах перед государством и читателем. Там и список литературных и общественных премий, наград, медалей, дипломов и похвальных грамот от великого множества организаций, союзов, слетов и т. д. вплоть до благодарственного Письма от профкома колхоза «Путь в правильную жизнь».
Некоторые более продвинутые и ушлые ловят «ветер перемен» и вовремя украшают свои строки модными побрякушками и аксессуарами из поэтических бутиков мейнстрима, но все равно получается правильная муха из мрамора. Помпезная, украшенная стилистическим изыском, но обязательно патриотическая с глаголом из пособия по Гражданской обороне.
Улица мейнстрима
Продолжу говорить аллегориями. К тому же тема обязывает включать в тексты о литературных процессах художественные приемы и средства.
Мне эта улица представляется в виде ряда фонарных столбов, увенчанных скворечниками. Каждый скворечник со своей окраской и формой, и каждый соответствует направлению в поэзии. От обэриутов современного толка до конформистов новой волны с неизменным протестом ко всему, что есть в этом мире. Новизны хотят и обновления.
Вот проходишь мимо столба и по виду скворечника определяешь: петух постмодернизма, кукушка концептуализма, ворон конструктивизма. Метаметафорист с двуглавым зябликом. У столба с кучей использованных презервативов и пустых шприцев увидишь скворечник пестрого попугая панк-поэзии с ирокезом, как шевелюра С. С. Арутюнова. У столба с лузгой от подсолнуха бренчит и присвистывает на все лады из скворечника голос поэта-куплетиста, массовика-затейника. И т. д. и т. п.
Как я уже упомянул, протест – основа и творчества, и собственно мироощущения. При этом по форме и содержанию протест значительно видоизменился. Тут и пофигизм бунтаря-одиночки, тут и сторонники свободы творчества от всяких условностей, включая элементарную мораль и этические нормы. В ходу брутальный глагол, инвективная лексика и англицизмы. И не поймешь: то ли он гордится тем, что знает английский, то ли настолько убежден, что англицизм тут концептуально важен. И еще опять-таки презрительная, хамоватая интонация – как черта превосходства над презренным миром...
А завершает улицу особый обобщающий скворечник – как некая сублимация всего протестного начала и всех видов новых течений. По форме он напоминает вычурную скульптуру стихотворения А. Петрушкина, сработанную руками какого-нибудь церетели. И вот из дырки высунется нечто похожее на чудище обло, стозевно и облает тебя стишком со смесью жаргона, ядовитого сарказма и кандибоберных поэтических фигур. И если доберешься до сути и выразишь ее тезисно, то это опять же сублимация общего содержания мейнстрима: «Весь мир бардак! Кругом жиды, козлы и шлюхи!»
Митька
Это, в общем-то, собирательный образ представителя поэтически продвинутого мейнстрима, воплотивший в себе профессионализм, оформившуюся эстетику и художественную концепцию. Тут богатство нового поэтического языка и блеск метафор, легкость и изящество строки. Разумеется, это надо только приветствовать, желательно даже восхищаться. Поскольку именно на последнее и рассчитывают яркие представители этой волны. А вот что стоит за этим, так сказать, в основе, то тут, увы, – пресловутый Вудсток. Основа основ хиппи нью-йорков со вселенской свободой и любовью с кем и с чем угодно. Уже овеянная славой и окутанная дымкой марихуаны, эта свободная любовь стала легендой и святым уставом для последующих поколений хиппи. Нонешние, правда, уже переоделись и переобулись и не походят на тех легендарных нечесаных, немытых в драных джинсах с косяком гашиша и ветром кайфа в крови от вколотого в вену героина или ЛСД.
Очень цивилизованные и образованные, но дух независимости и превосходства над прагматичным миром до сих пор остается.
Читая стихи Митьки, не устаешь восхищаться его мастерством щеголять новыми глаголами! Невольно ловишь себя на мысли, что перед тобой произвольная программа фигуриста-виртуоза! Что ни метафора, то двойной лутц, что ни эпитет, то тройной аксель, что ни строчка – то дорожка со сложными элементами шагов, движений и вращений! А вот тебе еще и четверной тулуп высокого полета, и шпагат в воздухе! Да что вы такое говорите, ничего ему не мешает! Это плохому танцору мешает. А Митьке – наоборот! Это у него, можно сказать, ракетоноситель! Такой носитель не только Митьку, но и «Сатану» с «Посейдоном» на стрелку с Пентагоном доставит!
Тут я позволю себе немного отойти от темы и пофантазировать. Как добавление к известному с подачи Гоголя о редкой птице, что способна долететь до середины Днепра. Так вот, Митька и есть эта редкая птица, что способна не только весь Днепр перемахнуть, но и межконтинентальные расстояния! Вот разгонится он на своих коньках слова и с высоты разведенного моста над Невой совершит «прыжок в свободу», как в свое время Нуриев под аплодисменты политического и культурного истеблишмента и радостные вопли обитателей парижских гей-клубов.
Митька в образе летящего вестника нового мейнстрима изобразит руками натянутый лук со вставленной стрелой Аполлона и в такой позе полетит на прародину его мироощущения – Вудсток. Приземлится он, однако, в Нью-Йорке – рядом с Бахытом Кенжеевым, пребывающем в задумчивости с лицом сентиментальной элегии.
Оглядевшись по сторонам, Бахыт-ага тихо (чтоб не слышали Цветков с Гандлевским) произнесет про себя: «Ну, вот и есть, кого, сходя, благословить...»
Понятное дело, будет обмен дежурными словами, цветков-гандлевские будут ненавязчиво тестировать его идеологию на преданность идеям демократии и стойкость в борьбе со сталинизмом и тоталитаризмом в лице Путина и его власти. Понабегут марговские-каповичи и прочие добчинские-бобчинские с шендеровичами и губерманами. Будут они с радостными воплями бегать вкруг Митьки и постоянно грозить кулачками в сторону России: мол, смотри, рашка путинская, какие люди убежали к нам от тебя. Скоро все достойные сбегут. Останешься, мол, с одними деревенскими коврижками и мельниками...
Ах, простите, забыл о нашем всемерно уважаемом и всемирно знаменитом поэте-переводчике, Александре Абрамовиче нашем, Ситницком.
Он подойдет попозже, когда гул ликования притихнет. Соблюдая конспирологию, спросит о славной оппозиции, союзе, так сказать, пера и хорала. Держатся ли они? По-прежнему не доверяют Путину?
– Не доверяют, Александр Абрамович. Из последних сил, уже изнемогают, но продолжают не доверять. Подпитка им нужна. А то рухнут и поползут по европам и америкам искать счастье свободы и пропитание. А другие не ровен час, падут на колени и присягнут на верность нынешней власти. И впереди Ахеджакова с плакатом на груди: «Прости нас, Володя!» Помочь надо. А то от «Союза пера и хорала» ничего не останется...
– Ничто так не воодушевляет и не придает сил, как слово великой культуры из европейских ценностей, в доступных для всех переводах! – произнесет поэт-
переводчик и вручит Митьке пакет новых переводов своих...
Оглядится Митька на все окружающее, вглядится в ближайшую перспективу, а затем в далекую, и не найдет соответствия в виде должностей с окладами и прочим вэлфером с его талантом и внутренним миром гордости и ценностей. Скажет про себя, что на Родине и редька с квасом ценнее и полезнее, чем ваши рябчики с ананасами, и воротится в родной Питер. Развернется он так грациозно, включив ракетоноситель, и воспарит в небо аки ангел или дух промысла Божьего, и полетит домой над Атлантикой, изображая собой истребитель из КБ «Сухого», чем всполошит не на шутку военно-морской флот США.
Митька – он хоть слегка либерален, но не настолько одиозно и безоглядно. Он независимый! И будет таким всегда! Ни вашим, ни нашим. Будет олицетворять собой величие своего глагола, носить соответствующие пиджаки и брюки с аксессуарами, татуировками и очками из модных бутиков мейнстрима и криминального сословия. Станет постоянным смотрящим (типа свадебного генерала) за порядком и регламентом тусовок, фестивалей и церемоний вручения литературных премий. Зорко следить за фуршетными столами, дабы какой-нибудь мякишев не стырил со стола бутылку виски или элитного вина, чтоб затем втихаря распить ее с Либуркиным или Орловым.
Народная душа
Это редкое явление в творческой массе, скажу я вам. И пытаются многие изобразить в стихах ее присутствии в себе, но не получается. Просто Господь к таланту добавляет и душу, предварительно окрестив ее в купели благодати. Полновесно, так сказать, три раза с головой в воду окунет! Чего споришь-то? Не бывает такого, видите ли. Это в тебя Он, перст помочив, каплей брызнул, и ты возомнил себя народом и споришь со мной, Фома неверующий! А вот Чен Кима благословил по-настоящему! Кстати, о нем и речь в этой заметке.
Читая стихи Саши Носкова, он же Чен Ким, всегда обнаруживаешь в себе эффект некоторого удивления. Кажется, просто все, ничего такого яркого и самобытного, но вдруг вот – озарение, что ли! И видишь эту картинку, чаще всего веселую, задорную, наполненную светом позитива. Как в полотнах Дейнеки. Стоп-кадр. Это я о минимализме Чена. Иногда создается впечатление, что Чен ленивый и не хочет добавить хотя бы одну-две строфы к своим стихам, где открылась бы глубина его мысли или сакральное знание, до которого другие поэты еще не добрались, поскольку идут за этим знанием не той дорогой. А вот Чен Ким практически во всех стихах как раз на этой дороге. Но от природы он, видимо, ленив и не хочет углубляться. Поэтому всегда краток, лаконичен и в тоже время емок. И своим светом познания высвечивает в строках всю глубину и поверхность народной действительности. И думаю, что он прав в своей просодии творчества.
В последнее время к своим оценочным аршинам я прибавляю еще и то, на каком коне (Пегасе) скачет поэт. Это очень важно. И, конечно, каким кормом питается. Вот, к примеру, конь Леши Ивантера кормится скупым хлебом народной правды. И не всегда досыта. У других пегасы родом из конюшен царя Соломона, и они кормятся исключительно элитными сортами овса или травами елисейских полей и листвой каштанов средь богемных заведений Монмартра и Латинского квартала. А у других (обычно официальных поэтов) кони общего пользования, но они только из конюшен правлений творческих союзов. Одинаковые мастью, сбруей и ходом, победоносным, конечно, как ход коня маршала Жукова на параде в честь Великой Победы! Все эти пегасы официальные содержатся на фуражном довольствии, утвержденном и регламентированном правлением союза. Поэтому официально признанные скачут, пишут перьями и чернилами также общего пользования. И уже не разобрать без экспертизы: кто тут, условно говоря, аврутин-берязев, переяслов-переверзин и протчая...
Простите, что увлекся и немного забыл про Чена. Так вот, конь у Чена из «Чевенгура» А. Платонова. Пролетарская Сила, на котором ездил Копенкин.
Лучшее, что я у него прочел, это цикл о космонавтах, летчиках-героях. Это как бы его сокровенная мечта, реализованная хотя бы в стихах. Эх, зачислить бы его в отряд космонавтов в качестве напутственного тренера. Он бы им читал стихи перед полетом в космос. И было бы здорово!
Если, допустим, Чен Ким не родился бы поэтом, то он непременно стал бы режиссером! Мастером-виртуозом короткого метра. И неважно, документалистика это или художественный фильм. Этакая пятиминутка для просмотра в рабочих перерывах или перед заседанием какого-либо правительственного совещания.
И вот я, пофантазировав, представил сюжет такой пятиминутки: «Полет летчиков в московском небе».
Крупным планом, конечно, сами самолеты, какие они фигуры высшего пилотажа вытворяют, а внизу народ, восхищенно смотрящий в небо. А затем камера оператора выхватывает из толпы на первый план лицо обычного человека из народной жизни, фокусирует на нем внимание, и человек с восхищением в глазах говорит: «Ух ты! Нифига себе!» А ведь, согласитесь, ничего другого в уста этого восхищенного простого человека и не вложишь. Все остальное, даже отмеченное благородством слова, будет фальшивым и неестественным.
Так я попутно оправдываю в стихах Чен Кима инвектив и прочую брутальную лексику. У него-то она органично вписана в контекст. Это у пижонов модных поветрий (типа мякишевых-жуковых-лесиных) подобные слова – как татуировки на теле наргизов и современных футболистов.
О графоманах
Вы сейчас не поверите, начнете смеяться и ругаться нехорошими словами, но я на самом деле люблю графоманов. Особенно безоглядных. С их непосредственностью и простодушием, с аляповатыми образами и пышными эпитетами. Они прямолинейные, как рельсы, но зато искренние!
Почитаешь их стихи – ну ляпота! Хоть в рамочку и на стену вместо ковра вешай. Картина маслом: и небо в кокошнике, и березки водят хороводы вкруг кудрявого дубка, и розы красные, как знамя, цветут на берегу речки. И ласточки от счастья заливаются соловейками!
«Наша Родина прекрасна
И цветет, как маков цвет!
Окромя явлений счастья
Никаких явлений нет!»
Шедевр! Скажу вам, такое и талантливый не напишет, и концептуалист не придумает ради хохмы.
Ах, как они любят русскую природу! Но особенно Родину! Тут особливо преуспел Витя Ергин. Уж как он ее любит! До самозабвения, до потери пульса и здравого смысла даже. И не спорьте! Никто лучше Вити Ергина не умеет любить Родину! Ну и что с того, что строки у него банальные, образы затасканные? Чувства-то искренние!
Цветы жизни они! Литературной жизни. Такие наивные и простенькие, которые обычно встречаются на задворках трущоб, вблизи мусорных свалок и на породных отвалах, поросших скудной растительностью. Они же не виноваты, что родились там. Вот и поют.
Цветы остаются цветами – Отечество славят свое.
Так что если встретите Витю Ергина, то уж не шпыняйте его. А похвалите стишок какой или строчку. Да даже буковку. И он будет с глазами безграничного счастья еще пуще любить и чирикать соловейкой о земле русской!
Другое дело графоманы изощренного пера. Таких сразу и не определишь. Вроде эффектные образы, грациозные фигуры речи и прочие тропы. Ну чисто генеральская шинель на строевом смотре! А вот присмотришься – и увидишь под шинелью тщедушного акакия акакиевича, раздувающего щеки и норовящего выдать себя за енерала словесности русской.
Другие же блистают образами эротического характера. Обычная пошлость и скабрезная фривольность, но как подается-то! Зримо и эффектно! То поезд фаллосом в тоннеле, то звезд совокупление в воде. Высший пилотаж эротической лирики! И знаете, многие в восторге! Прямо-таки изнемогают от такой смелой оригинальности. Любят они эпатаж. Это я не о вас, а об эстетах с лицом маргинальной национальности. Да, они все прогрессивно мыслят, дышат и чувствуют, прогрессивно кушают, пьют, носят костюмы и домашние халаты и даже пукают прогрессивно. Конечно, их понять можно. Креативное сословие, все приелось, хочется для остроты ощущений чего-то этакого: то проститутку одноногую, то трансгендера в павлиньих перьях.
Вот для таких и стараются стихотворцы изощренного пера. Иной какой из мира литературной аристократии похвалит ушлого, так тот от гордости так задерет подбородок, что выше лба окажется. И глазами счастья и превеликой гордости будет смотреть... Ну, вы же понимаете, что видит он в этом случае собственную попу, но всерьез считает, что узрел небо благодати. И там татуированная рука Промысла Божьего протягивает доллар от Григорьевской премии.