В мае 1993 года я окончил ПТУ-76 по специальности: «Шофер, тракторист, машинист». Устроился водителем в 5-ю автоколонну «Южной автобазы». Работал водителем на автомобиле «МАЗ». Однако в ноябре 1993 года все изменилось: мне пришла повестка из военкомата.
«Меня бессмертьем родина посмертно наградила
Отверстия для ордена, мне пуля просверлила
Жизнь принимал в открытую, не показал ей спину
Шинель свою пробитою, велел примерить сыну
Есть давняя народная примета, мне известна
Не быть двум попаданиям, в одно и тоже место»
Автор неизвестен
В мае 1993 года я окончил ПТУ-76 по специальности: «Шофер, тракторист, машинист». Устроился водителем в 5-ю автоколонну «Южной автобазы». Работал водителем на автомобиле «МАЗ». Однако в ноябре 1993 года все изменилось: мне пришла повестка из военкомата. Я прибыл на призывной пункт города Кемерово, где прошел медкомиссию и был признан годным к строевой службе. Призывникам, которые жили рядом с областным военкоматом, разрешалось на ночь нелегально уходить домой с обязательным условием утром прибыть к построению. Так продолжалось в течение недели. Когда в очередной раз я приехал домой с призывного пункта, отец спросил: «Денис, ты, вроде, в армию ушел, а все домой приезжаешь?!» Тогда я решил, что нужно определяться со службой. Прибыв на призывной пункт, стал узнавать у офицеров, когда меня отправят в армию, однако ничего вразумительного на свой вопрос не услышал. Неопределенность беспокоила. Необходимо было что-то предпринять, но что? Случайно я заметил трех военнослужащих в черных шинелях и с большими спортивными сумками. Это были моряки-североморцы. Я предположил, что это были «покупатели» офицеры, прибывающие за пополнением, и не ошибся. Узнав, где на призывном пункте они расположились, я решил зайти и поговорить с ними. Когда они поняли, чего я от них хочу, то согласились взять меня с собой. Офицер, с которым я общался, записал мои личные данные себе в блокнот и сказал, что я подхожу для службы на подводной лодке. На том и порешили.
Когда я приехал домой и рассказал родителям о том, что завтра меня отправляют в Мурманск служить на подводную лодку, мама сильно испугалась за меня. Она переживала, постоянно повторяя: «Сынок, это опасно – подводная лодка…» А потом втайне решила, что завтра просто не отпустит меня в военкомат.
Утром следующего дня я проснулся в 10 часов, а это означало, что опоздал на построение. Я стал возмущаться и плакать как ребенок, от того, что меня не разбудили вовремя. Мама успокоила: «Ничего, Денис, я уже позвонила своей знакомой, она нам поможет! Тебя на время положат в больницу, а потом закончится осенний призыв…» Сопротивляться ее решению в тот момент не было сил: в армию, безусловно, я рвался, но мамины убеждения и страх перед неизвестностью временно взяли верх. Уже в обед меня, по великому блату, положили в больницу с вымышленным диагнозом. Все выглядело по-настоящему: в обход лечащий врач выдавал мне таблетки от мнимой болезни, вел анамнез. Мама, довольная тем, что у нее все получилось, пошла домой, сказав, что вечером вернется и принесет мне тапочки и все необходимые принадлежности.
Лежа на больничной кровати, мне стало не по себе: ведь я так стремился к службе в армии! В этом был весь смысл моей жизни, а сейчас получалось, что он пропал! В то время «на гражданке» среди молодежи очень модно было жить по воровским понятиям и промышлять воровством, колоться наркотическими веществами (так называемыми «ханкой», «химкой», «салутаном», «теофедрином» и другими медицинскими препаратами). А курить анашу считал своим долгом каждый уважающий себя пацан! В моей компании, с кем я дружил, все это присутствовало, поэтому служба в армии была для меня, пожалуй, единственной реальной возможностью покончить с таким образом жизни.
Лежа на больничной койке и перебирая в голове варианты, думал: «Ну, ладно, получилось у моих родителей отмазать меня от осеннего призыва. Потом придет весенний призыв, а там что?! Опять в больницу ложиться?!» К тому же до весеннего призыва надо было ещё дожить, а в моей компании сделать это было непросто – легко можно было попасть за решетку или в могилу. И тогда я решил, что сегодня вечером сбегу из больницы домой, а завтра утром поеду на призывной пункт. Вечером в больницу пришла мама. Медсестра вызвала меня из палаты, я вышел и попросил у нее свой полушубок и шапку, которые при поступлении в больницу сдал в хранилище для одежды. Медсестра сначала отказалась выдать вещи, сославшись на то, что без выписки врача этого делать не положено. Пришлось ее обмануть и сказать, что я хочу отдать их маме. Так я получил одежду и спустился в приемный покой, где меня ждала мама.
Мама принесла две большие сумки с продуктами и вещами и готовилась передать их мне. Однако я, не размениваясь на объяснения с ней, оделся и быстро вышел на улицу. Мама закричала: «Денис, ты что? Куда ты пошел?» «В армию!», – ответил я. Всю дорогу домой мама отчитывала меня, убеждая вернуться в больницу. Я шел молча и пытался ее не слушать. Когда с работы вернулся отец, то сильно удивился, увидев меня дома, но мое решение поддержал.
Всю ночь я ворочался и боялся одного – проспать. Однако в этот раз все было иначе. Проснувшись около 6 часов утра, я собрался и поехал на призывной пункт. Тех ребят, с кем я первоначально призывался, уже не было – их всех распределили в войсковые части и увезли. Моряки тоже уехали. Мое положение в тот момент оставалось для меня неизвестным.
Настал вечер, и я не поехал ночевать домой, а остался на призывном пункте. Настроение было паршивое. Эпизод с больницей подрывал мою уверенность в правильном выборе и заставлял думать, что есть шанс избежать армии. Утром на построении зачитали списки новобранцев, которые в тот день отправлялись в войсковые части по распределению. Услышал и я свою фамилию. Это была группа призывников, которым предстояло служить в 27 дивизии миротворческих сил. Майор, который забирал нас, сказал, что мы едем в Тоцкое-4. Около 11 часов утра, получив провизионный запас, наша группа на электричке отправилась из Кемерова в Топки, где в дальнейшем мы ожидали пассажирский поезд «Новокузнецк – Кисловодск». Прибыв в Топки, я позвонил домой и сообщил родным, что пробуду на вокзале еще три часа, что у нас здесь пересадка. Мама пришла почти к отправлению поезда и принесла горячих домашних пирожков, которые я охотно разделил с новобранцами. Мы попрощались, и поезд тронулся.
Прибыв к месту прохождения срочной службы в поселок Тоцкое-4 (ПриВО, 27-я дивизия миротворческих сил), я был зачислен в 152-й танковый полк рядовым на должность наводчика-оператора танка Т-72.
Несмотря на неуставные отношения между старшими по призыву и новобранцами, служба складывалась нормально. В спортивном отношении я был подготовлен к армии неплохо, в учебе мне практически все удавалось. Хотя считаю, что если бы офицеры подобающе относились к своим должностным обязанностям, таких явлений в армии, как «дедовщина» не происходило, и уставший за день молодой солдат спокойно мог спать, не думая о том, что его ночью поднимут пьяные «дембеля» («Дембель» – военнослужащий срочной службы, которому до приказа о демобилизации осталось 100 дней и менее.) Ведь ротным и взводным офицерам все неуставные отношения во вверенных им подразделениях были прекрасно известны! «Неуставняк», в основном, происходил в ночное время. У нас в Тоцком, в танковом батальоне, как и в других частях, каждую ночь назначался дежурный офицер. После вечерней поверки он был обязан находиться всю ночь в батальоне. Но некоторые офицеры убегали домой к своим женам, а утром, за полчаса до подъема, появлялись в расположении части, узнавали обстановку у дежурного сержанта, который, естественно, докладывал, что за прошедшую ночь никаких происшествий в части не произошло. А «духи», то есть мы, новобранцы, всю ночь «летали» по казарме, где над нами просто издевались старослужащие! Я помню, что по этой причине было несколько побегов призывников из расположения части. Один солдат, не вытерпев издевательств, удавился на собственном ремне в бытовой комнате! Я сам боялся отбоя больше всего, думал об одном – лишь бы «дембеля» прошли мимо меня! Попадало всем подряд, за исключением немногих счастливцев, когда «дембеля» в пьяном угаре, ходили по казарме и поднимали любого «молодого», чтобы просто поиздеваться, поглумиться над ним. Позднее пришло и мое время стать «дембелем», но никаких неуставных отношений с новобранцами я себе не позволял.
За время, проведенное в учебной части, я неплохо освоил навыки наводчика-оператора танка. Вместе со мной обучался Валера Лыков, с которым в будущем мне предстояло пройти по дорогам Чечни. Бок о бок с ним мы прослужили один год, пока в ноябре 1994 г. Нас не направили для дальнейшего прохождения службы на Северный Кавказ. По бумагам мы убывали в Сухуми в расположение миротворческих сил в зоне грузино-абхазского конфликта, однако 5 декабря 1994 г. на военно-транспортном Ил-76, взлетевшем с аэродрома Оренбурга, прибыли в Беслан. Здесь нашу группу из 15-20 танкистов вечером перегрузили в самолет и переправили в Моздок, а оттуда на «Урале» – в палаточный лагерь. Ночь провели в палатках, а утром перед строем солдат один генерал произнес речь о том, что происходит в Чечне, и зачем мы здесь нужны. Тогда про себя я посмеялся над его словами, полагая, что все это шутка, что наша армия самая сильная и никакие боевики ей не страшны. После построения нас отправили на железнодорожную станцию разгружать эшелон с техникой. Так я оказался в рядах 131-й майкопской бригады и был зачислен в штат 9-го танкового батальона. Меня определили в 1-ю танковую роту в 3-й взвод ст. лейтенанта А. Суфрадзе.
Нас, вновь прибывших, в экипажи танков офицеры не ставили, так как больше полагались на своих старослужащих – более опытных танкистов, чем мы. Никто ж тогда не знал, что конституционный порядок в Чечне придется наводить два года! Думали, что до Нового года управимся. Мы тащились за бригадой как обоз. Ночевали под открытым небом у костров, палаток не ставили. В таких условиях сторона тела, обращенная к костру, сильно нагревается, а противоположная – наоборот, охлаждается и мерзнет. Приходилось ворочаться с боку на бок, и придвигаться ближе к огню, чтобы согреться. Ноги в кирзовых сапогах согреть было сложнее – сначала нагревался сам сапог, а уже потом и нога в нем. Левый сапог нагрелся чрезмерно, и я получил ожег верхней части стопы.
Запомнился мне старшина роты ст. прапорщик А. Храпков – танкист, прошел войну в Афганистане, был в Абхазии, отличный командир. И когда однажды Храпков сказал, что в танковый батальон срочно требуется шесть человек и завтра за ними придет машина, не раздумывая, согласились ехать сержанты Лыков Валерий и Ковальчук Иван, его брат рядовой Ковальчук Николай, рядовой Дудырев Павел, рядовой Машаков Алимхан (по прозвищу «Ногаец») и я.
Утром за нами приехал автомобиль «УАЗ». Вооружившись по одной гранате Ф-1, мы убыли к месту дальнейшего прохождения службы. До места добирались почти два дня. Мое положение усугублялось неприятным обстоятельством, о котором уже упоминал: у меня загноилась лодыжка, которую я ожег, греясь у костра. Передвигаться было невозможно, пришлось на левой ноге носить резиновый сапог на три размера больше, чтобы нога не терлась о стенки сапога. Прибыв в расположение тыловых подразделений 131-й бригады, я обратился за помощью в медроту. Врач осмотрел меня и предложил госпитализацию, на которую я охотно согласился. А мои сослуживцы, с которыми мы вместе ехали, отправились дальше, на перевал, где стояли главные силы бригады.
В полевом госпитале я неплохо проводил время, и даже подумывал остаться там вплоть до «дембеля», но вовремя отогнал от себя эти мысли. Скучать в медроте не пришлось – уже на второй день пребывания там я стал свидетелем серьезного ЧП. Днем, лежа в медицинской палатке, я, вдруг, услышал сильный взрыв. По его силе и мощности понял, что он произошел в районе нашего расположения. Вскоре я выяснил причину переполоха – это взорвался танк Т-72. Рембатовцы пытались восстановить захваченный чеченский танк, завели его, но произошло самопроизвольное возгорание лючка подогрева масла двигателя. Машина вспыхнула, потушить ее не смогли, и пожар вызвал детонацию боекомплекта. На месте взрыва валялись катки танка, броневые листы, но жертв среди личного состава не было. Это был один из нескольких оставшихся после боев 26 ноября 1994 г. танков 9-го танкового батальона, переданных чеченской оппозиции и обнаруженный впоследствии в районе поселка Кень-Юрт.
Вскоре произошел еще один неприятный инцидент. На медицинском «ГАЗ-66» есть интересное приспособление: с обеих сторон к кузову грузовика цепляются и устанавливаются палатки. Таким образом, «ГАЗ-66» располагается посередине, а по бокам у него находятся две палатки. В нашей палатке имелось отопление, то есть на улице снаружи стояла «жестка», которая работала на бензине. Она подавала тепло через отверстие, рядом с которым лежал я. Но иногда, вместо теплого «жестка» гнала холодный воздух. Тогда дежурный медбрат выходил наружу и устранял неисправность. В тот вечер все готовились ко сну: солдаты уже лежали на носилках, которые были закреплены в три яруса. Я лежал в первом ярусе. В палатку зашли два офицера-медика, слегка выпившие, принесли с собой портативный телевизор и расположились смотреть телепередачи. Подключив питание от аккумуляторной батареи, они стали настраивать телеканалы. В этот момент «жестка» вновь дала сбой и стала нагнетать холодный воздух в палатку. Я указал на это медбрату, и он пошел устранять неисправность. Не знаю, что он там делал, но внутрь палатки из трубы «жестки» полетели горящие искры, от которых вспыхнул брезент. Все тут же выскочили наружу. От горящей палатки занялся и «ГАЗ-66» (с медикаментами). Рядом стояли другие машины, которые могли загореться. Ситуация была критической: уже взорвался бак с топливом, и все ждали повторного взрыва, но один из водителей – молодец, не растерялся, завел «Урал» и оттолкнул горящий «ГАЗ-66», несмотря на то, что даже офицеры кричали ему «Отставить!». Эта ночь запомнилась многим! Ночевать пришлось в кабине «Урала», а утром пошли разгребать пепелище: оставленные автоматы, магазины, вещи…
Когда на «Урале» в тыл за пищей приехали мои сослуживцы, я обрадовался этой встрече и решил уехать с ними в танковый батальон. Спросил разрешения у старшего медика – он, по-моему, даже рад был избавиться от лишнего пациента. Я взял с собой бинты, таблетки, мазь и прыгнул в машину. Вскоре мы прибыли на перевал, где стояли батальоны бригады. Вшестером мы расположились в палатке, которая постоянно протекала. На перевале лежал снег. Днем висели туманы, а вечером была ужасная метель. Я даже не мог понять, где мы находимся! Мне казалось, что кроме нас здесь больше никого нет. В поле зрения находились лишь два танка, к которым мы ходили греться, остальные машины можно было слышать только по реву двигателей. Напротив нашей палатки расположился «ЗиЛ», в кунге которого жил командир танкового батальона. Однажды он напился и, построив нас, стал допытываться, есть ли среди нас трусы. Им он предлагал выйти из строя для публичной экзекуции – расстрела. Распалившись, комбат дал очередь из автомата в воздух и еще раз пригрозил, что трусов в батальоне не потерпит.
Однажды днем, когда туман на мгновение рассеялся, я увидел вершины гор – красота была неописуемая! Я окликнул товарищей, чтобы и они посмотрели, но когда вновь обернулся, гор не было видно, все снова затянул туман! Тогда я подумал, что это, наверное, были облака…
На перевале было тесно и сыро, дров на растопку не было. Прямо в палатке в укупорке от танкового снаряда мы жгли солярку и этим обогревались. Питание подвозили два раза в день. Пока «Урал» с кухней добирался к нам, каша в термосах становилась холодной. Свои котелки после еды мы протирали снегом, так как обычной воды было мало. Однажды в наше расположение на перевале пришел «Урал» с деревянными ящиками из-под танковых снарядов в качестве дров. Наш взводный, ст. лейтенант Александр Суфрадзе приказал разгрузить машину, и все отправились выполнять задачу, за исключением механика-водителя Машакова. Ст. лейтенант Суфрадзе еще несколько раз повторил Машакову приказ, но тот все проигнорировал. Взводному пришлось применить силу, однако «Ногаец» все равно отказался разгружать ящики.
Почти в самом конце декабря у «дембелей» вышел срок армейской службы, и их пришлось заменить. Вопрос решался недолго: быстро подъехал обоз с резервными танкистами во главе со ст. прапорщиком Храпковым, и «дембелям» произвели замену прямо на перевале. После этого нас распределили в танковые экипажи. Я попал в экипаж, где механиком был тот самый «Ногаец», а командиром танка – сержант Э. Балет. Танк имел номер «519». Я тогда расстроился, что моя армейская дорожка разойдется с земляком сержантом В. Лыковым. Он был назначен командиром танка Т-72А № 517. Расставаться нам не хотелось, и мы вместе отправились к старшине роты ст. прапорщику Храпкову просить его о моем переводе в экипаж Лыкова. Старшина «дал добро», и меня поменяли местами с рядовым Дударевым. Для Пашки Дударева эта замена стала трагической, но тогда мы этого знать не могли (Т-72А № 519 при входе в Грозный 31 декабря 1994 г. отбился от главных сил 2-го батальона 131-й бригады и ошибочно вошел в город вместе с колонной 81-го полка. В районе школы № 7 на ул. Первомайская танк был подбит, механик-водитель ряд. А. Машаков и наводчик-оператор ряд. П. Дударев погибли.)
Теперь мы и жили в танках. В них было теплее, чем в палатках. Бригада продолжала продвигаться вперед, для нас – в неизвестном направлении. С перевала мы ушли и вышли к окраинам города Грозный, где и окопались. Здесь уже было не так холодно, как на перевале – не было ни метелей, ни снега, зато грязь оказалась непролазной. Такой глины я нигде в жизни больше не встречал! К сапогам словно гири подвешивали – такая она была липкая. Глядя в прицел орудия танка, я отчетливо мог видеть аэропорт «Грозный-Северный». В 200-300 метрах от нашего танка, в капонире расположился Т-72А № 510 капитана Ю. Щепина. Он был командиром танка и исполнял обязанности командира 1-й танковой роты. Незадолго до входа в город он приказал нам вырыть для него блиндаж, так как все в бригаде полагали, что до Нового года в Грозный входить не будем. И мы посменно, парами, ходили рыть яму для блиндажа. Однажды он приехал проверить работу, а мы яму еще не выкопали полностью! А у меня, ко всему прочему, от грязи на спине чирей вскочил – передвигаться нормально невозможно! Щепин раскричался, стал нас «строить»! Блиндаж мы так ему и не построили – не успели, вошли в Грозный. Погиб капитан Щепин на привокзальной площади. Их танк получил прямое попадание из РПГ в люк башни. Щепин ехал по-походному на месте наводчика-оператора, и был тяжело ранен осколками в грудь и голову. Из экипажа капитана Щепина при этом попадании никто больше самого не пострадал. Ротного, ещё живого доставили в лазарет на вокзале, но ранение оказалось очень тяжелым, и утром 1 января 1995 г. Юрий Щепин скончался.
30-го декабря 1994 года нам поставили задачу: вывести танки из капониров и построиться в бронеколонну. Затем мы сделали небольшой круг поп полю и вернулись на исходные позиции. На общем построении личного состава нескольких человек наградили за предотвращение нападения боевиков, и на этом события того дня закончились. О том, что завтра придётся входить в город и что там много хорошо вооруженных боевиков, никто из офицеров даже не заикнулся (Задача на вход в Грозный для 131-й бригады не ставилась до 11:00 31 декабря 1994 г. До этого срока никто из офицеров, даже командир бригады полковник И. Савин, не знал о ней.)
Вход в Грозный
31 декабря 1994 года в 6 часов утра по рации прозвучала команда: «Всем строиться в боевую колону!» Наш экипаж замешкался, потому что мы проспали. Помню, что по рации офицеры нам кричали: «Хватит спать! Вас ждем!» Спешно собравшись, мы подтянулись к колоне и в ее составе выдвинулись дальше. Было темно, и я продолжал дремать. Дорогу помню плохо. Когда рассвело, я увидел, что мы двигались через неизвестный поселок, который располагался перед Грозным. Это был совхоз «Родина». Людей на улицах было мало. Однако я заметил, что некоторые жители приветственно махали нам руками, а в некоторых дворах даже дымились мангалы или костры – люди готовились к встрече Нового Года!
Временами дорога была разбитой – попадались арыки, овраги, но колонна шла, не встречая сопротивления. Помню, как в одном из арыков застряла БМП, ее долго не могли вытащить. У нас у самих танк завяз, но мы-то выбрались, а ту БМП вытягивали тросом. Наконец, зашли в город. Впереди лежала широкая улица – улица Богдана Хмельницкого. На ней колонна выстроилась по две машины в ряд. Впереди и слева от нашего танка двигались БМП, на броне которых расположилась пехота. Я вертел башней танка влево и вправо, осматривая местность, и чуть не снес стволом орудия пехоту с одной из БМП. На улицах было безлюдно, но в окнах домов и на балконах, как до этого в поселке, я иногда замечал женщин, которые приветствовали нас. Валера Лыков посоветовал зарядить орудие, однако я отказался, потому что не видел в этом необходимости. Тогда еще ничто не предвещало беды, и я считал, что никто не осмелится с нами связываться – ведь такая мощь шла по городу!
Улица, по которой двигалась колонна, стала сужаться, слева появились дома частного сектора, а справа – жилые многоэтажные дома. Я разглядывал в триплекс идущую впереди БМП, как вдруг по ней справа ударили из гранатомета. Машина сразу встала и задымилась. Пехота, которая сидела сверху, посыпалась с брони, десантные люки открылись, и из ее чрева повалил бело-сизый дым и экипаж. Живые стали расползаться по асфальту от машины в разные стороны, убитые остались лежать рядом с БМП. Наш механик-водитель рядовой Поздняков замешкался, и мы какое-то время стояли без движения прямо за подбитой БМП. Я загнал в казенник фугасный снаряд и начал искать цели. Противника не видно, в рации – неразбериха, мат. Из словесного потока в эфире мы с трудом разобрали координаты стрельбы. Я установил дальность и доложил командиру о готовности, но электроспуск орудия оказался в нерабочем состоянии. Пришлось повторить нажатия несколько раз, но все было напрасно. В танке имелась еще и резервная кнопка для стрельбы, однако и она не помогла. Тогда я в отчаянии ударил ногой по педали механического спуска, и это возымело свое действие – орудие произвело выстрел! Я невероятно обрадовался и, подбадривая себя, затянул «А ты не плачь и не горюй, моя дорогая…»
После выстрела, я, как положено, нажал на кнопку «АЗ» (автоматическое заряжание). В этот момент поддон, оставшийся от прежнего выстрела, вылетел в лючок для выброса гильз. И как только крышка лючка стала закрываться, лежавший на башне валенок упал и провалился в этот лючок! Валенок зажало крышкой, и электронная система танка опять вышла из строя. Мы с командиром бросились устранять неисправность – тянули валенок, резали штык-ножом, пытались открыть лючок, но все было бесполезно. В голове пульсировал только один вопрос: почему нас еще не подбили? Я, можно сказать, ждал, что вот-вот будет удар по танку, ведь мы стояли на одном месте! Возможно, нас спасло то, что танк внешне не подавал признаков жизни – мы не вели огонь, не двигались, и противник нас игнорировал. Пока мы извлекали застрявший валенок, я успел осмотреться через триплексы: снаружи завязалась интенсивная перестрелка. Необходимо было срочно поддержать колонну огнем главного калибра. Нажимая все находящие под руками кнопки и тумблеры, я и Валера, наконец, смогли открыть крышку лючка и извлечь валенок. Мне показалось, что это безобразие длилось целую вечность, но, вероятно, все произошло гораздо быстрее. Сделав с места пару выстрелов в направлении целей, координаты которых я слышал по связи (первый снаряд разнес в щепки крышу частного дома, находившегося слева от нас), машина покатилась вперед по улице. Электронная система танка теперь работала исправно. Я вел огонь из пулемета ПКТ и из орудия танка, отчетливо видя в прицел вооруженных боевиков. Бил по ним, не жалея снарядов! О том, попадал или нет, точно сказать не могу, но пулемет и пушка работали не переставая. Несколько раз я выстрелил, как мне кажется, по президентскому дворцу – оттуда тоже велся огонь по нам. Стреляли на вспышки – откуда шел огонь, туда и били.
Не знаю, как так получилось, но мы потеряли колонну. Мы метались по улицам города в поисках своих, но видели только горящие, дымящиеся БМП и рядом лежащих солдат. Какой-то боец пытался нас остановить. Махая руками, он выбежал на улицу, но мы не остановились, понимая, что нас могут сразу расстрелять из гранатометов. Зная о том, что самое слабое место в танке – это трансмиссия, я рекомендовал механику, чтобы он задом загнал танк в какой-нибудь дом частного сектора, и мы смогли немного сориентироваться в обстановке. Укрывшись таким образом в какой-то лачуге, я по радиосвязи вышел на командира взвода ст. лейтенанта А. Суфрадзе. Он ответил на вызов. Я объяснил обстановку, сказал, что мы заблудились в городе, и спросил, что нам делать дальше. Суфрадзе попытался уточнить, где мы находимся. Я ответил, что не можем понять. Тогда он велел действовать по обстановке. Мы вновь выехали на улицу. По ТПУ (Тангета переговорного устройства) я крикнул механику, рядовому Д. Позднякову: «Увидишь любую военную машину – вставай ей в хвост! Она должна нас вывести либо к нашим, либо из города!» Не успел я договорить, как увидел в триплекс КШМ (Командно-штабная машина), несущуюся по улице. Мы ринулись за ней, догнали и выехали на широкий и длинный проспект. Дима Поздняков пристроился за «кашээмкой», как я советовал. Следуя по проспекту, я заметил, как нам навстречу двигалась неизвестная машина, и у нее среди бела дня горели фары! Разобрать, что это за машина, я не смог, поэтому начал замерять дальномером расстояние до вероятной цели. Дистанция – 800 метров, цель приближается! Мне почему-то показалось, что машина с зажженными фарами была похожа на САУ (Самоходно-артиллерийскую установку). Обе машины были у меня в поле зрения. Неожиданно обстановка обострилась: из носовой части «кашээмки» вверх взметнулось белое облако дыма – она сразу в ушла кювет, а корма осталась на дороге, так как дорожное полотно было немного выше тротуара. Кто подбил «кашээмку» и откуда стреляли, не могу сказать – мы моментально развернулись и отошли с этого проспекта в первый попавшийся переулок. Куда ехать – неизвестно, но и стоять тоже было нельзя!
Каким-то образом мы выехали на привокзальную площадь. Здесь было большое скопление боевой техники: машины стояли вплотную друг к другу! Наш танк остановился в самом начале ул. Комсомольская напротив торца жилой пятиэтажки, располагавшаяся перед зданием ж/д вокзала. Осмотрев привокзальную площадь и поняв, что впереди свои, я развернул башню танка от вокзала в противоположную сторону. И тут же заметил группу неизвестных вооруженных людей, не похожих на солдат, передвигавшихся вдоль улицы в противоположном от нас направлении. Вслед им я дал выстрел из орудия танка.
Через несколько часов личный состав нашей бригады, который уцелел в уличных боях, занял здание ж/д вокзала. Наш Т-72А № 517 был подбит на привокзальной площади. Граната РПГ попала в ствол орудия. Вновь отказала электросистема и полностью заклинило башню. Снаряды в укладке еще оставались, но фугасных не было ни одного. Тем не менее, при взрыве боекомплекта нам хватило бы и этого. Тогда командир отдал приказ «Покинуть машину!» Я открыл люк и слегка высунулся, чтобы осмотреться. Из прострелянных дополнительных навесных топливных баков дизельное топливо (солярка) растеклось по машине, одной топливной бочки вообще не было, другая была вся прострелянная. Расплескавшаяся солярка сильно напугала меня– вдруг загорится?! Продолжая осматриваться, я заметил как вдоль вокзала со стороны ул. Табачного под окнами здания почти во весь рост передвигался какой-то здоровый мужик. На голове у него была чалма, а на плече висел автомат, который одной рукой он держал наготове. Я опустил люк, и решил, что в сторону вокзала отходить не следует. Внутри Лыков с чем-то возился, сидя в пол-оборота от меня. Спрашиваю его: «Валера, что случилось?» Он повернулся и показал свой погнутый автомат, который провалился в конвейер со своего штатного места, и в конвейере его погнуло так, что даже затвор взвести было не возможно. Пришлось отдать ему свой АКС, чтобы он мог прикрыться огнем и отойти. Валера взял мой автомат, открыл люк, встал на сиденье, и некоторое время стоял, видимо, ведя огонь из автомата. Я смотрел на него и ждал, когда настанет моя очередь уходить. Лыков выпрыгнул из танка, кинув автомат обратно в башню. Перезарядив оружие, я приготовился вылезти из люка. Было страшно, так как думал, что меня боевики сразу «снимут», как только я высунусь. Не знаю, как я выскочил из машины, но мне показалось, что я «стек» по броне, как вода. Оказавшись вне башни танка, на голову оглушительно навалилась вся палитра боя: и рев работающих двигателей, и стрельба пушек, и крупнокалиберных пулеметов, взрывы, выстрелы. Пытаясь не обращать на это внимания, я заметил, что Лыков и Поздняков уже находились у стены пятиэтажки, рядом с которой мы остановились. Я понял, что танк покинул последним. Подскочил к ним. Определяемся, куда бежать. С привокзальной площади по пятиэтажке «работала» «Тунгуска». Она подавляла огневые точки противника и располагалась примерно в 15-ти метрах от нас. Мы, фактически, оказались на линии ее огня. Наводчик навел на нас пушки. Внутри меня все оборвалось, и я замахал ему руками, демонстрируя, что мы свои, приправив жесты русским матом, хотя он этого, наверное, слышать не мог. Опознав нас, наводчик отвел стволы в сторону.
Пока мы стояли и решали, в какую сторону нам перебежать, я попытался заглянуть в окно дома и определить, нельзя ли там укрыться. В этот момент пятиэтажка содрогнулась от мощного удара! Оказалось, что попадание танкового снаряда пришлось в торец дома прямо над нами на уровне 5-го этажа. Верхняя часть здания обрушилась. Нас чудом не завалило обломками – сначала сверху полетели кирпичи, потом нам под ноги упал целый фрагмент стены. Я вжался в стену, у которой мы стояли, насколько можно, чтобы не завалило обломками, и закрыл глаза от летящей пыли. Кирпичная крошка летела прямо под кирзовые сапоги и перебирая ногами, я забирался на эти обломки все выше и выше. Когда шум стих, я открыл глаза – передо мной лежала огромная гора битого кирпича. Лыкова и Позднякова рядом не было, они уже убежали. «Хоть бы меня за руку дёрнули!», – подумал тогда. Я рванул за ними, перелез через огромный кирпичный завал, перебежал привокзальную площадь и подбежал к БТРу, который стоял рядом с вокзалом, бортом к пятиэтажке. Возле БТРа, прикрываясь его броней, находилась группа солдат. Хорошо запомнил дагестанца, у которого был автомат с прицелом ночного видения. Уже смеркалось, и я попросил у него автомат, чтобы посмотреть через прицел. Видимость была отвратительная: кругом уже много чего горело, и прицел больше слепил, чем давал возможность осмотреться.
Пока мы стояли, из БТРа вылезли несколько человек, среди них был полноватый, невысокого роста офицер, который очень озабоченно выглядел, что-то говорил и даже матерился. Обсудив что-то, офицеры ушли в здание ж/д вокзала. Из любопытства я заглянул в десантную дверь БТРа. Внутри горело тусклое освещение, но в машине никого не было. Какое-то время мы стояли возле БТРа, пока в борт, обращенный к противнику, не ударила граната! Тяжелую металлическую коробку сдвинуло с места, и с противоположной стороны засвистели пробитые колеса. Желание прятаться за БТРом вмиг отпало, и все, кто был рядом, перебежали в здание вокзала.
Вокзал был одноэтажный, но в центре здания располагалась двухэтажная пристройка с выступом. В пристройке имелся ресторан, где мы нашли запас провизии: концентраты, консервы, мешки с мукой. Помню, валялся даже серебряный столовый набор. В левом крыле вокзала располагались зал ожидания и различные служебные помещения. Пока было возможно, я пробежался по всему вокзалу. Солдат было немного. Находились в здании и гражданские люди: несколько мужчин, женщин и стариков укрылись от губительного огня за массивными стенами.
«Меня бессмертьем родина посмертно наградила
Отверстия для ордена, мне пуля просверлила
Жизнь принимал в открытую, не показал ей спину
Шинель свою пробитою, велел примерить сыну
Есть давняя народная примета, мне известна
Не быть двум попаданиям, в одно и тоже место»
Автор неизвестен
В мае 1993 года я окончил ПТУ-76 по специальности: «Шофер, тракторист, машинист». Устроился водителем в 5-ю автоколонну «Южной автобазы». Работал водителем на автомобиле «МАЗ». Однако в ноябре 1993 года все изменилось: мне пришла повестка из военкомата. Я прибыл на призывной пункт города Кемерово, где прошел медкомиссию и был признан годным к строевой службе. Призывникам, которые жили рядом с областным военкоматом, разрешалось на ночь нелегально уходить домой с обязательным условием утром прибыть к построению. Так продолжалось в течение недели. Когда в очередной раз я приехал домой с призывного пункта, отец спросил: «Денис, ты, вроде, в армию ушел, а все домой приезжаешь?!» Тогда я решил, что нужно определяться со службой. Прибыв на призывной пункт, стал узнавать у офицеров, когда меня отправят в армию, однако ничего вразумительного на свой вопрос не услышал. Неопределенность беспокоила. Необходимо было что-то предпринять, но что? Случайно я заметил трех военнослужащих в черных шинелях и с большими спортивными сумками. Это были моряки-североморцы. Я предположил, что это были «покупатели» офицеры, прибывающие за пополнением, и не ошибся. Узнав, где на призывном пункте они расположились, я решил зайти и поговорить с ними. Когда они поняли, чего я от них хочу, то согласились взять меня с собой. Офицер, с которым я общался, записал мои личные данные себе в блокнот и сказал, что я подхожу для службы на подводной лодке. На том и порешили.
Когда я приехал домой и рассказал родителям о том, что завтра меня отправляют в Мурманск служить на подводную лодку, мама сильно испугалась за меня. Она переживала, постоянно повторяя: «Сынок, это опасно – подводная лодка…» А потом втайне решила, что завтра просто не отпустит меня в военкомат.
Утром следующего дня я проснулся в 10 часов, а это означало, что опоздал на построение. Я стал возмущаться и плакать как ребенок, от того, что меня не разбудили вовремя. Мама успокоила: «Ничего, Денис, я уже позвонила своей знакомой, она нам поможет! Тебя на время положат в больницу, а потом закончится осенний призыв…» Сопротивляться ее решению в тот момент не было сил: в армию, безусловно, я рвался, но мамины убеждения и страх перед неизвестностью временно взяли верх. Уже в обед меня, по великому блату, положили в больницу с вымышленным диагнозом. Все выглядело по-настоящему: в обход лечащий врач выдавал мне таблетки от мнимой болезни, вел анамнез. Мама, довольная тем, что у нее все получилось, пошла домой, сказав, что вечером вернется и принесет мне тапочки и все необходимые принадлежности.
Лежа на больничной кровати, мне стало не по себе: ведь я так стремился к службе в армии! В этом был весь смысл моей жизни, а сейчас получалось, что он пропал! В то время «на гражданке» среди молодежи очень модно было жить по воровским понятиям и промышлять воровством, колоться наркотическими веществами (так называемыми «ханкой», «химкой», «салутаном», «теофедрином» и другими медицинскими препаратами). А курить анашу считал своим долгом каждый уважающий себя пацан! В моей компании, с кем я дружил, все это присутствовало, поэтому служба в армии была для меня, пожалуй, единственной реальной возможностью покончить с таким образом жизни.
Лежа на больничной койке и перебирая в голове варианты, думал: «Ну, ладно, получилось у моих родителей отмазать меня от осеннего призыва. Потом придет весенний призыв, а там что?! Опять в больницу ложиться?!» К тому же до весеннего призыва надо было ещё дожить, а в моей компании сделать это было непросто – легко можно было попасть за решетку или в могилу. И тогда я решил, что сегодня вечером сбегу из больницы домой, а завтра утром поеду на призывной пункт. Вечером в больницу пришла мама. Медсестра вызвала меня из палаты, я вышел и попросил у нее свой полушубок и шапку, которые при поступлении в больницу сдал в хранилище для одежды. Медсестра сначала отказалась выдать вещи, сославшись на то, что без выписки врача этого делать не положено. Пришлось ее обмануть и сказать, что я хочу отдать их маме. Так я получил одежду и спустился в приемный покой, где меня ждала мама.
Мама принесла две большие сумки с продуктами и вещами и готовилась передать их мне. Однако я, не размениваясь на объяснения с ней, оделся и быстро вышел на улицу. Мама закричала: «Денис, ты что? Куда ты пошел?» «В армию!», – ответил я. Всю дорогу домой мама отчитывала меня, убеждая вернуться в больницу. Я шел молча и пытался ее не слушать. Когда с работы вернулся отец, то сильно удивился, увидев меня дома, но мое решение поддержал.
Всю ночь я ворочался и боялся одного – проспать. Однако в этот раз все было иначе. Проснувшись около 6 часов утра, я собрался и поехал на призывной пункт. Тех ребят, с кем я первоначально призывался, уже не было – их всех распределили в войсковые части и увезли. Моряки тоже уехали. Мое положение в тот момент оставалось для меня неизвестным.
Настал вечер, и я не поехал ночевать домой, а остался на призывном пункте. Настроение было паршивое. Эпизод с больницей подрывал мою уверенность в правильном выборе и заставлял думать, что есть шанс избежать армии. Утром на построении зачитали списки новобранцев, которые в тот день отправлялись в войсковые части по распределению. Услышал и я свою фамилию. Это была группа призывников, которым предстояло служить в 27 дивизии миротворческих сил. Майор, который забирал нас, сказал, что мы едем в Тоцкое-4. Около 11 часов утра, получив провизионный запас, наша группа на электричке отправилась из Кемерова в Топки, где в дальнейшем мы ожидали пассажирский поезд «Новокузнецк – Кисловодск». Прибыв в Топки, я позвонил домой и сообщил родным, что пробуду на вокзале еще три часа, что у нас здесь пересадка. Мама пришла почти к отправлению поезда и принесла горячих домашних пирожков, которые я охотно разделил с новобранцами. Мы попрощались, и поезд тронулся.
Прибыв к месту прохождения срочной службы в поселок Тоцкое-4 (ПриВО, 27-я дивизия миротворческих сил), я был зачислен в 152-й танковый полк рядовым на должность наводчика-оператора танка Т-72.
Несмотря на неуставные отношения между старшими по призыву и новобранцами, служба складывалась нормально. В спортивном отношении я был подготовлен к армии неплохо, в учебе мне практически все удавалось. Хотя считаю, что если бы офицеры подобающе относились к своим должностным обязанностям, таких явлений в армии, как «дедовщина» не происходило, и уставший за день молодой солдат спокойно мог спать, не думая о том, что его ночью поднимут пьяные «дембеля» («Дембель» – военнослужащий срочной службы, которому до приказа о демобилизации осталось 100 дней и менее.) Ведь ротным и взводным офицерам все неуставные отношения во вверенных им подразделениях были прекрасно известны! «Неуставняк», в основном, происходил в ночное время. У нас в Тоцком, в танковом батальоне, как и в других частях, каждую ночь назначался дежурный офицер. После вечерней поверки он был обязан находиться всю ночь в батальоне. Но некоторые офицеры убегали домой к своим женам, а утром, за полчаса до подъема, появлялись в расположении части, узнавали обстановку у дежурного сержанта, который, естественно, докладывал, что за прошедшую ночь никаких происшествий в части не произошло. А «духи», то есть мы, новобранцы, всю ночь «летали» по казарме, где над нами просто издевались старослужащие! Я помню, что по этой причине было несколько побегов призывников из расположения части. Один солдат, не вытерпев издевательств, удавился на собственном ремне в бытовой комнате! Я сам боялся отбоя больше всего, думал об одном – лишь бы «дембеля» прошли мимо меня! Попадало всем подряд, за исключением немногих счастливцев, когда «дембеля» в пьяном угаре, ходили по казарме и поднимали любого «молодого», чтобы просто поиздеваться, поглумиться над ним. Позднее пришло и мое время стать «дембелем», но никаких неуставных отношений с новобранцами я себе не позволял.
За время, проведенное в учебной части, я неплохо освоил навыки наводчика-оператора танка. Вместе со мной обучался Валера Лыков, с которым в будущем мне предстояло пройти по дорогам Чечни. Бок о бок с ним мы прослужили один год, пока в ноябре 1994 г. Нас не направили для дальнейшего прохождения службы на Северный Кавказ. По бумагам мы убывали в Сухуми в расположение миротворческих сил в зоне грузино-абхазского конфликта, однако 5 декабря 1994 г. на военно-транспортном Ил-76, взлетевшем с аэродрома Оренбурга, прибыли в Беслан. Здесь нашу группу из 15-20 танкистов вечером перегрузили в самолет и переправили в Моздок, а оттуда на «Урале» – в палаточный лагерь. Ночь провели в палатках, а утром перед строем солдат один генерал произнес речь о том, что происходит в Чечне, и зачем мы здесь нужны. Тогда про себя я посмеялся над его словами, полагая, что все это шутка, что наша армия самая сильная и никакие боевики ей не страшны. После построения нас отправили на железнодорожную станцию разгружать эшелон с техникой. Так я оказался в рядах 131-й майкопской бригады и был зачислен в штат 9-го танкового батальона. Меня определили в 1-ю танковую роту в 3-й взвод ст. лейтенанта А. Суфрадзе.
Нас, вновь прибывших, в экипажи танков офицеры не ставили, так как больше полагались на своих старослужащих – более опытных танкистов, чем мы. Никто ж тогда не знал, что конституционный порядок в Чечне придется наводить два года! Думали, что до Нового года управимся. Мы тащились за бригадой как обоз. Ночевали под открытым небом у костров, палаток не ставили. В таких условиях сторона тела, обращенная к костру, сильно нагревается, а противоположная – наоборот, охлаждается и мерзнет. Приходилось ворочаться с боку на бок, и придвигаться ближе к огню, чтобы согреться. Ноги в кирзовых сапогах согреть было сложнее – сначала нагревался сам сапог, а уже потом и нога в нем. Левый сапог нагрелся чрезмерно, и я получил ожег верхней части стопы.
Запомнился мне старшина роты ст. прапорщик А. Храпков – танкист, прошел войну в Афганистане, был в Абхазии, отличный командир. И когда однажды Храпков сказал, что в танковый батальон срочно требуется шесть человек и завтра за ними придет машина, не раздумывая, согласились ехать сержанты Лыков Валерий и Ковальчук Иван, его брат рядовой Ковальчук Николай, рядовой Дудырев Павел, рядовой Машаков Алимхан (по прозвищу «Ногаец») и я.
Утром за нами приехал автомобиль «УАЗ». Вооружившись по одной гранате Ф-1, мы убыли к месту дальнейшего прохождения службы. До места добирались почти два дня. Мое положение усугублялось неприятным обстоятельством, о котором уже упоминал: у меня загноилась лодыжка, которую я ожег, греясь у костра. Передвигаться было невозможно, пришлось на левой ноге носить резиновый сапог на три размера больше, чтобы нога не терлась о стенки сапога. Прибыв в расположение тыловых подразделений 131-й бригады, я обратился за помощью в медроту. Врач осмотрел меня и предложил госпитализацию, на которую я охотно согласился. А мои сослуживцы, с которыми мы вместе ехали, отправились дальше, на перевал, где стояли главные силы бригады.
В полевом госпитале я неплохо проводил время, и даже подумывал остаться там вплоть до «дембеля», но вовремя отогнал от себя эти мысли. Скучать в медроте не пришлось – уже на второй день пребывания там я стал свидетелем серьезного ЧП. Днем, лежа в медицинской палатке, я, вдруг, услышал сильный взрыв. По его силе и мощности понял, что он произошел в районе нашего расположения. Вскоре я выяснил причину переполоха – это взорвался танк Т-72. Рембатовцы пытались восстановить захваченный чеченский танк, завели его, но произошло самопроизвольное возгорание лючка подогрева масла двигателя. Машина вспыхнула, потушить ее не смогли, и пожар вызвал детонацию боекомплекта. На месте взрыва валялись катки танка, броневые листы, но жертв среди личного состава не было. Это был один из нескольких оставшихся после боев 26 ноября 1994 г. танков 9-го танкового батальона, переданных чеченской оппозиции и обнаруженный впоследствии в районе поселка Кень-Юрт.
Вскоре произошел еще один неприятный инцидент. На медицинском «ГАЗ-66» есть интересное приспособление: с обеих сторон к кузову грузовика цепляются и устанавливаются палатки. Таким образом, «ГАЗ-66» располагается посередине, а по бокам у него находятся две палатки. В нашей палатке имелось отопление, то есть на улице снаружи стояла «жестка», которая работала на бензине. Она подавала тепло через отверстие, рядом с которым лежал я. Но иногда, вместо теплого «жестка» гнала холодный воздух. Тогда дежурный медбрат выходил наружу и устранял неисправность. В тот вечер все готовились ко сну: солдаты уже лежали на носилках, которые были закреплены в три яруса. Я лежал в первом ярусе. В палатку зашли два офицера-медика, слегка выпившие, принесли с собой портативный телевизор и расположились смотреть телепередачи. Подключив питание от аккумуляторной батареи, они стали настраивать телеканалы. В этот момент «жестка» вновь дала сбой и стала нагнетать холодный воздух в палатку. Я указал на это медбрату, и он пошел устранять неисправность. Не знаю, что он там делал, но внутрь палатки из трубы «жестки» полетели горящие искры, от которых вспыхнул брезент. Все тут же выскочили наружу. От горящей палатки занялся и «ГАЗ-66» (с медикаментами). Рядом стояли другие машины, которые могли загореться. Ситуация была критической: уже взорвался бак с топливом, и все ждали повторного взрыва, но один из водителей – молодец, не растерялся, завел «Урал» и оттолкнул горящий «ГАЗ-66», несмотря на то, что даже офицеры кричали ему «Отставить!». Эта ночь запомнилась многим! Ночевать пришлось в кабине «Урала», а утром пошли разгребать пепелище: оставленные автоматы, магазины, вещи…
Когда на «Урале» в тыл за пищей приехали мои сослуживцы, я обрадовался этой встрече и решил уехать с ними в танковый батальон. Спросил разрешения у старшего медика – он, по-моему, даже рад был избавиться от лишнего пациента. Я взял с собой бинты, таблетки, мазь и прыгнул в машину. Вскоре мы прибыли на перевал, где стояли батальоны бригады. Вшестером мы расположились в палатке, которая постоянно протекала. На перевале лежал снег. Днем висели туманы, а вечером была ужасная метель. Я даже не мог понять, где мы находимся! Мне казалось, что кроме нас здесь больше никого нет. В поле зрения находились лишь два танка, к которым мы ходили греться, остальные машины можно было слышать только по реву двигателей. Напротив нашей палатки расположился «ЗиЛ», в кунге которого жил командир танкового батальона. Однажды он напился и, построив нас, стал допытываться, есть ли среди нас трусы. Им он предлагал выйти из строя для публичной экзекуции – расстрела. Распалившись, комбат дал очередь из автомата в воздух и еще раз пригрозил, что трусов в батальоне не потерпит.
Однажды днем, когда туман на мгновение рассеялся, я увидел вершины гор – красота была неописуемая! Я окликнул товарищей, чтобы и они посмотрели, но когда вновь обернулся, гор не было видно, все снова затянул туман! Тогда я подумал, что это, наверное, были облака…
На перевале было тесно и сыро, дров на растопку не было. Прямо в палатке в укупорке от танкового снаряда мы жгли солярку и этим обогревались. Питание подвозили два раза в день. Пока «Урал» с кухней добирался к нам, каша в термосах становилась холодной. Свои котелки после еды мы протирали снегом, так как обычной воды было мало. Однажды в наше расположение на перевале пришел «Урал» с деревянными ящиками из-под танковых снарядов в качестве дров. Наш взводный, ст. лейтенант Александр Суфрадзе приказал разгрузить машину, и все отправились выполнять задачу, за исключением механика-водителя Машакова. Ст. лейтенант Суфрадзе еще несколько раз повторил Машакову приказ, но тот все проигнорировал. Взводному пришлось применить силу, однако «Ногаец» все равно отказался разгружать ящики.
Почти в самом конце декабря у «дембелей» вышел срок армейской службы, и их пришлось заменить. Вопрос решался недолго: быстро подъехал обоз с резервными танкистами во главе со ст. прапорщиком Храпковым, и «дембелям» произвели замену прямо на перевале. После этого нас распределили в танковые экипажи. Я попал в экипаж, где механиком был тот самый «Ногаец», а командиром танка – сержант Э. Балет. Танк имел номер «519». Я тогда расстроился, что моя армейская дорожка разойдется с земляком сержантом В. Лыковым. Он был назначен командиром танка Т-72А № 517. Расставаться нам не хотелось, и мы вместе отправились к старшине роты ст. прапорщику Храпкову просить его о моем переводе в экипаж Лыкова. Старшина «дал добро», и меня поменяли местами с рядовым Дударевым. Для Пашки Дударева эта замена стала трагической, но тогда мы этого знать не могли (Т-72А № 519 при входе в Грозный 31 декабря 1994 г. отбился от главных сил 2-го батальона 131-й бригады и ошибочно вошел в город вместе с колонной 81-го полка. В районе школы № 7 на ул. Первомайская танк был подбит, механик-водитель ряд. А. Машаков и наводчик-оператор ряд. П. Дударев погибли.)
Теперь мы и жили в танках. В них было теплее, чем в палатках. Бригада продолжала продвигаться вперед, для нас – в неизвестном направлении. С перевала мы ушли и вышли к окраинам города Грозный, где и окопались. Здесь уже было не так холодно, как на перевале – не было ни метелей, ни снега, зато грязь оказалась непролазной. Такой глины я нигде в жизни больше не встречал! К сапогам словно гири подвешивали – такая она была липкая. Глядя в прицел орудия танка, я отчетливо мог видеть аэропорт «Грозный-Северный». В 200-300 метрах от нашего танка, в капонире расположился Т-72А № 510 капитана Ю. Щепина. Он был командиром танка и исполнял обязанности командира 1-й танковой роты. Незадолго до входа в город он приказал нам вырыть для него блиндаж, так как все в бригаде полагали, что до Нового года в Грозный входить не будем. И мы посменно, парами, ходили рыть яму для блиндажа. Однажды он приехал проверить работу, а мы яму еще не выкопали полностью! А у меня, ко всему прочему, от грязи на спине чирей вскочил – передвигаться нормально невозможно! Щепин раскричался, стал нас «строить»! Блиндаж мы так ему и не построили – не успели, вошли в Грозный. Погиб капитан Щепин на привокзальной площади. Их танк получил прямое попадание из РПГ в люк башни. Щепин ехал по-походному на месте наводчика-оператора, и был тяжело ранен осколками в грудь и голову. Из экипажа капитана Щепина при этом попадании никто больше самого не пострадал. Ротного, ещё живого доставили в лазарет на вокзале, но ранение оказалось очень тяжелым, и утром 1 января 1995 г. Юрий Щепин скончался.
30-го декабря 1994 года нам поставили задачу: вывести танки из капониров и построиться в бронеколонну. Затем мы сделали небольшой круг поп полю и вернулись на исходные позиции. На общем построении личного состава нескольких человек наградили за предотвращение нападения боевиков, и на этом события того дня закончились. О том, что завтра придётся входить в город и что там много хорошо вооруженных боевиков, никто из офицеров даже не заикнулся (Задача на вход в Грозный для 131-й бригады не ставилась до 11:00 31 декабря 1994 г. До этого срока никто из офицеров, даже командир бригады полковник И. Савин, не знал о ней.)
Вход в Грозный
31 декабря 1994 года в 6 часов утра по рации прозвучала команда: «Всем строиться в боевую колону!» Наш экипаж замешкался, потому что мы проспали. Помню, что по рации офицеры нам кричали: «Хватит спать! Вас ждем!» Спешно собравшись, мы подтянулись к колоне и в ее составе выдвинулись дальше. Было темно, и я продолжал дремать. Дорогу помню плохо. Когда рассвело, я увидел, что мы двигались через неизвестный поселок, который располагался перед Грозным. Это был совхоз «Родина». Людей на улицах было мало. Однако я заметил, что некоторые жители приветственно махали нам руками, а в некоторых дворах даже дымились мангалы или костры – люди готовились к встрече Нового Года!
Временами дорога была разбитой – попадались арыки, овраги, но колонна шла, не встречая сопротивления. Помню, как в одном из арыков застряла БМП, ее долго не могли вытащить. У нас у самих танк завяз, но мы-то выбрались, а ту БМП вытягивали тросом. Наконец, зашли в город. Впереди лежала широкая улица – улица Богдана Хмельницкого. На ней колонна выстроилась по две машины в ряд. Впереди и слева от нашего танка двигались БМП, на броне которых расположилась пехота. Я вертел башней танка влево и вправо, осматривая местность, и чуть не снес стволом орудия пехоту с одной из БМП. На улицах было безлюдно, но в окнах домов и на балконах, как до этого в поселке, я иногда замечал женщин, которые приветствовали нас. Валера Лыков посоветовал зарядить орудие, однако я отказался, потому что не видел в этом необходимости. Тогда еще ничто не предвещало беды, и я считал, что никто не осмелится с нами связываться – ведь такая мощь шла по городу!
Улица, по которой двигалась колонна, стала сужаться, слева появились дома частного сектора, а справа – жилые многоэтажные дома. Я разглядывал в триплекс идущую впереди БМП, как вдруг по ней справа ударили из гранатомета. Машина сразу встала и задымилась. Пехота, которая сидела сверху, посыпалась с брони, десантные люки открылись, и из ее чрева повалил бело-сизый дым и экипаж. Живые стали расползаться по асфальту от машины в разные стороны, убитые остались лежать рядом с БМП. Наш механик-водитель рядовой Поздняков замешкался, и мы какое-то время стояли без движения прямо за подбитой БМП. Я загнал в казенник фугасный снаряд и начал искать цели. Противника не видно, в рации – неразбериха, мат. Из словесного потока в эфире мы с трудом разобрали координаты стрельбы. Я установил дальность и доложил командиру о готовности, но электроспуск орудия оказался в нерабочем состоянии. Пришлось повторить нажатия несколько раз, но все было напрасно. В танке имелась еще и резервная кнопка для стрельбы, однако и она не помогла. Тогда я в отчаянии ударил ногой по педали механического спуска, и это возымело свое действие – орудие произвело выстрел! Я невероятно обрадовался и, подбадривая себя, затянул «А ты не плачь и не горюй, моя дорогая…»
После выстрела, я, как положено, нажал на кнопку «АЗ» (автоматическое заряжание). В этот момент поддон, оставшийся от прежнего выстрела, вылетел в лючок для выброса гильз. И как только крышка лючка стала закрываться, лежавший на башне валенок упал и провалился в этот лючок! Валенок зажало крышкой, и электронная система танка опять вышла из строя. Мы с командиром бросились устранять неисправность – тянули валенок, резали штык-ножом, пытались открыть лючок, но все было бесполезно. В голове пульсировал только один вопрос: почему нас еще не подбили? Я, можно сказать, ждал, что вот-вот будет удар по танку, ведь мы стояли на одном месте! Возможно, нас спасло то, что танк внешне не подавал признаков жизни – мы не вели огонь, не двигались, и противник нас игнорировал. Пока мы извлекали застрявший валенок, я успел осмотреться через триплексы: снаружи завязалась интенсивная перестрелка. Необходимо было срочно поддержать колонну огнем главного калибра. Нажимая все находящие под руками кнопки и тумблеры, я и Валера, наконец, смогли открыть крышку лючка и извлечь валенок. Мне показалось, что это безобразие длилось целую вечность, но, вероятно, все произошло гораздо быстрее. Сделав с места пару выстрелов в направлении целей, координаты которых я слышал по связи (первый снаряд разнес в щепки крышу частного дома, находившегося слева от нас), машина покатилась вперед по улице. Электронная система танка теперь работала исправно. Я вел огонь из пулемета ПКТ и из орудия танка, отчетливо видя в прицел вооруженных боевиков. Бил по ним, не жалея снарядов! О том, попадал или нет, точно сказать не могу, но пулемет и пушка работали не переставая. Несколько раз я выстрелил, как мне кажется, по президентскому дворцу – оттуда тоже велся огонь по нам. Стреляли на вспышки – откуда шел огонь, туда и били.
Не знаю, как так получилось, но мы потеряли колонну. Мы метались по улицам города в поисках своих, но видели только горящие, дымящиеся БМП и рядом лежащих солдат. Какой-то боец пытался нас остановить. Махая руками, он выбежал на улицу, но мы не остановились, понимая, что нас могут сразу расстрелять из гранатометов. Зная о том, что самое слабое место в танке – это трансмиссия, я рекомендовал механику, чтобы он задом загнал танк в какой-нибудь дом частного сектора, и мы смогли немного сориентироваться в обстановке. Укрывшись таким образом в какой-то лачуге, я по радиосвязи вышел на командира взвода ст. лейтенанта А. Суфрадзе. Он ответил на вызов. Я объяснил обстановку, сказал, что мы заблудились в городе, и спросил, что нам делать дальше. Суфрадзе попытался уточнить, где мы находимся. Я ответил, что не можем понять. Тогда он велел действовать по обстановке. Мы вновь выехали на улицу. По ТПУ (Тангета переговорного устройства) я крикнул механику, рядовому Д. Позднякову: «Увидишь любую военную машину – вставай ей в хвост! Она должна нас вывести либо к нашим, либо из города!» Не успел я договорить, как увидел в триплекс КШМ (Командно-штабная машина), несущуюся по улице. Мы ринулись за ней, догнали и выехали на широкий и длинный проспект. Дима Поздняков пристроился за «кашээмкой», как я советовал. Следуя по проспекту, я заметил, как нам навстречу двигалась неизвестная машина, и у нее среди бела дня горели фары! Разобрать, что это за машина, я не смог, поэтому начал замерять дальномером расстояние до вероятной цели. Дистанция – 800 метров, цель приближается! Мне почему-то показалось, что машина с зажженными фарами была похожа на САУ (Самоходно-артиллерийскую установку). Обе машины были у меня в поле зрения. Неожиданно обстановка обострилась: из носовой части «кашээмки» вверх взметнулось белое облако дыма – она сразу в ушла кювет, а корма осталась на дороге, так как дорожное полотно было немного выше тротуара. Кто подбил «кашээмку» и откуда стреляли, не могу сказать – мы моментально развернулись и отошли с этого проспекта в первый попавшийся переулок. Куда ехать – неизвестно, но и стоять тоже было нельзя!
Каким-то образом мы выехали на привокзальную площадь. Здесь было большое скопление боевой техники: машины стояли вплотную друг к другу! Наш танк остановился в самом начале ул. Комсомольская напротив торца жилой пятиэтажки, располагавшаяся перед зданием ж/д вокзала. Осмотрев привокзальную площадь и поняв, что впереди свои, я развернул башню танка от вокзала в противоположную сторону. И тут же заметил группу неизвестных вооруженных людей, не похожих на солдат, передвигавшихся вдоль улицы в противоположном от нас направлении. Вслед им я дал выстрел из орудия танка.
Через несколько часов личный состав нашей бригады, который уцелел в уличных боях, занял здание ж/д вокзала. Наш Т-72А № 517 был подбит на привокзальной площади. Граната РПГ попала в ствол орудия. Вновь отказала электросистема и полностью заклинило башню. Снаряды в укладке еще оставались, но фугасных не было ни одного. Тем не менее, при взрыве боекомплекта нам хватило бы и этого. Тогда командир отдал приказ «Покинуть машину!» Я открыл люк и слегка высунулся, чтобы осмотреться. Из прострелянных дополнительных навесных топливных баков дизельное топливо (солярка) растеклось по машине, одной топливной бочки вообще не было, другая была вся прострелянная. Расплескавшаяся солярка сильно напугала меня– вдруг загорится?! Продолжая осматриваться, я заметил как вдоль вокзала со стороны ул. Табачного под окнами здания почти во весь рост передвигался какой-то здоровый мужик. На голове у него была чалма, а на плече висел автомат, который одной рукой он держал наготове. Я опустил люк, и решил, что в сторону вокзала отходить не следует. Внутри Лыков с чем-то возился, сидя в пол-оборота от меня. Спрашиваю его: «Валера, что случилось?» Он повернулся и показал свой погнутый автомат, который провалился в конвейер со своего штатного места, и в конвейере его погнуло так, что даже затвор взвести было не возможно. Пришлось отдать ему свой АКС, чтобы он мог прикрыться огнем и отойти. Валера взял мой автомат, открыл люк, встал на сиденье, и некоторое время стоял, видимо, ведя огонь из автомата. Я смотрел на него и ждал, когда настанет моя очередь уходить. Лыков выпрыгнул из танка, кинув автомат обратно в башню. Перезарядив оружие, я приготовился вылезти из люка. Было страшно, так как думал, что меня боевики сразу «снимут», как только я высунусь. Не знаю, как я выскочил из машины, но мне показалось, что я «стек» по броне, как вода. Оказавшись вне башни танка, на голову оглушительно навалилась вся палитра боя: и рев работающих двигателей, и стрельба пушек, и крупнокалиберных пулеметов, взрывы, выстрелы. Пытаясь не обращать на это внимания, я заметил, что Лыков и Поздняков уже находились у стены пятиэтажки, рядом с которой мы остановились. Я понял, что танк покинул последним. Подскочил к ним. Определяемся, куда бежать. С привокзальной площади по пятиэтажке «работала» «Тунгуска». Она подавляла огневые точки противника и располагалась примерно в 15-ти метрах от нас. Мы, фактически, оказались на линии ее огня. Наводчик навел на нас пушки. Внутри меня все оборвалось, и я замахал ему руками, демонстрируя, что мы свои, приправив жесты русским матом, хотя он этого, наверное, слышать не мог. Опознав нас, наводчик отвел стволы в сторону.
Пока мы стояли и решали, в какую сторону нам перебежать, я попытался заглянуть в окно дома и определить, нельзя ли там укрыться. В этот момент пятиэтажка содрогнулась от мощного удара! Оказалось, что попадание танкового снаряда пришлось в торец дома прямо над нами на уровне 5-го этажа. Верхняя часть здания обрушилась. Нас чудом не завалило обломками – сначала сверху полетели кирпичи, потом нам под ноги упал целый фрагмент стены. Я вжался в стену, у которой мы стояли, насколько можно, чтобы не завалило обломками, и закрыл глаза от летящей пыли. Кирпичная крошка летела прямо под кирзовые сапоги и перебирая ногами, я забирался на эти обломки все выше и выше. Когда шум стих, я открыл глаза – передо мной лежала огромная гора битого кирпича. Лыкова и Позднякова рядом не было, они уже убежали. «Хоть бы меня за руку дёрнули!», – подумал тогда. Я рванул за ними, перелез через огромный кирпичный завал, перебежал привокзальную площадь и подбежал к БТРу, который стоял рядом с вокзалом, бортом к пятиэтажке. Возле БТРа, прикрываясь его броней, находилась группа солдат. Хорошо запомнил дагестанца, у которого был автомат с прицелом ночного видения. Уже смеркалось, и я попросил у него автомат, чтобы посмотреть через прицел. Видимость была отвратительная: кругом уже много чего горело, и прицел больше слепил, чем давал возможность осмотреться.
Пока мы стояли, из БТРа вылезли несколько человек, среди них был полноватый, невысокого роста офицер, который очень озабоченно выглядел, что-то говорил и даже матерился. Обсудив что-то, офицеры ушли в здание ж/д вокзала. Из любопытства я заглянул в десантную дверь БТРа. Внутри горело тусклое освещение, но в машине никого не было. Какое-то время мы стояли возле БТРа, пока в борт, обращенный к противнику, не ударила граната! Тяжелую металлическую коробку сдвинуло с места, и с противоположной стороны засвистели пробитые колеса. Желание прятаться за БТРом вмиг отпало, и все, кто был рядом, перебежали в здание вокзала.
Вокзал был одноэтажный, но в центре здания располагалась двухэтажная пристройка с выступом. В пристройке имелся ресторан, где мы нашли запас провизии: концентраты, консервы, мешки с мукой. Помню, валялся даже серебряный столовый набор. В левом крыле вокзала располагались зал ожидания и различные служебные помещения. Пока было возможно, я пробежался по всему вокзалу. Солдат было немного. Находились в здании и гражданские люди: несколько мужчин, женщин и стариков укрылись от губительного огня за массивными стенами.
| Далее