1
Подкова-символ, подкова-знак, подкова, не узнавшая копыта, дороги:
На столе тяжелая подкова.
Ей бы след печатать на земле,
Не сбиваясь с ритма скакового…
А она лежит вот на столе.
Мне хранить ее всю жизнь велели
На мою удачу, на успех.
В серии других для этой цели
Произвел ее метизный цех.
Поэзия Г. Юрова сильно напитана конкретикой действительности: она вещна, вещественна; иные стихи, кажется, можно взять в руку, как подкову.
Огни зажигаются внутри строк – как вспыхивают они ночью, в небесных далях, не означенных на земных картах, влияющих на людские дороги:
Вы видите: горят огни в ночи,
На землю небо звездное упало.
Вы слышите: мелодия звучит,
Поет земля восточнее Урала.
Земля поет.
Поэт слышит ее песни и, фиксируя их, поднимает флаг, сотканный из образов, рифм и ритмов.Но… запускает воздушного змея:
Мальчишки, пускайте Бумажного Змея.
Все просто: возьмите бумаги и клея.
Шесть планок в каркас. Да материи плотной,
Чтоб хвост был весомым и гибкою шея...
Ибо, сколько бы ни были тяжелы, насыщены образами земли стихи, поэт не может без полета: в этом его коренная суть.
И поэзия Г. Юрова подтверждает это.
2
Коренное, российское: когда дверь открытая –понятие метафизическое, хоть и данное через конкретику образов:
Дверь открой посредине России
И лицом к быстрине прикоснись;
Сколько там мужики искурили –
В тамбурах, размышляя про жизнь.
От мира сего – поэзия Донбая, окрашенная в оттенки иного, проступающие сквозь движение экспрессов, сквозь молодую, вечную силу Сибири:
Мы с тобою на встречных экспрессах
Разминемся. Помедлить нельзя!
Полетят параллельно и резко
Наши волосы, руки, глаза.
Свежий ветер, простор неоглядный...
Через слезы предстанет страна –
Наши волосы треплет и гладит
На восток и на запад она.
Ширь даже больше понятия «шири»: будто бесконечность рядом, и космос прикасается к волосам – через русское движение и силу любви.
Воля – коренное для русских понятие: шаровое, неистовое, могучее:
Я родился, вздохнул, задохнулся и ожил:
Этот воздух, который впервые схватил,
Был густым от страданий и пыли дорожной,
Смешан с пеплом и горем отечества был.
И входили в свободном потоке стихии
Навсегда: возраст воздуха в тельце мое,
Молодая, морозная сила Сибири –
И снега, и таежные жабры ее.
Звукописью вибрирует «ж», снежным млеком пролитое «м» словно растворяется в поэтической крови.
Ощущение России раскаленной нитью проходит через поэзию Донбая: нить вибрирует, открывая новые возможности счастья и – боли…
Воздуха много в поэзии Донбая, простора – того особого, духовного воздуха, который требуется самому сердцу сердца, самой стержневой человеческой сути…
В колодец вглядываться трудно: глубь завораживает:
В глубоком зените колодца
Плетет паутину куржак.
Мы – дети холодного солнца:
Полгода сугробы лежат.
Несем, словно платим налог,
Мороза терновый венок...
И труд – нести свой терновый венок, скрученный из волокон истории, правды, шири… С. Донбай несет свой с честью, с высоко поднятой главой, с факельным светом ярко вспыхивающих стихов.
3
В поэзии Б. Бурмистрова много дорог, движения, плазмы жизни – такой конкретной и часто столь неуловимой субстанции:
Сказала, что вышла на миг,
Сто лет с той поры пролетело...
Исчез под водой материк,
И память, как платье, истлела.
Сказала: вернусь, подожди,
Куплю только в булочной хлеба,
Давно испарились дожди,
От зноя потрескалось небо.
Пласты земные – булочная, хлеб – совмещаются с небесными красками, и привкус неба остается как послевкусие по прочтении стихов поэта.
Короткая формула счастья сверкает гранью каждой строки:
Три женщины любимых, три печали
У трех дорог меня всегда встречали.
Три женщины любимых, три огня
От злых напастей берегли меня.
Три женщины любимых на земле,
Три мотылька, светящихся во мгле,
За них готов молиться день и ночь –
Храни их, Боже: мать, жену и дочь.
Здесь как будто и кредо – основное: любовь и суровые, мужественные, синевато-стального отлива стихи Бурмистрова поднимаются от земли на пестрых крыльях основного чувства. Поднимаются, парят, призывая к счастью полета и читательские… сердца… сознания…
4
Живая речь родного края раскрывается свое-образными цветами в поэзии В. Крёкова:
Я вижу отчий край. Он весь как речь живая,
Кругом светлынь небес и кислорода ток.
Привет тебе, привет, гвоздичка полевая!
Как малый мотылек твой розовый цветок.
Как в прошлом, на лугу короткое свиданье,
И отошедшей той летучая краса…
На венчике твоем и пух, и расстоянье
Стоят, как в летних лужах небеса.
Все живо, все пламенеет силою и славой жизни – бесконечно разнообразной, трепещущей, как тугие связки грудных мускулов коня.
…сложно идет осмысление жизни, рождая собственную метафизику поэта, выраженную через образный строй стиха, через силовое притяжение – неба, крыла:
И оттого, что в этом хлебе
Кому-то, а не мне везло,
Я жаждал, чтоб в осеннем небе
Завязло лебедя крыло.
Кричал ему: «Постой, товарищ!
Пусть груды зерен на току –
Ты дожинать мне оставляешь
С полей созревшую тоску».
И все равно поэзия Крёкова воспринимается поэзией счастливого человека, ибо жизнь, плеща собой и пленяя, сильно нагружая и легко поднимая ввысь, оправдывает и искупает собою все негожее, все, с лихвою…
5
Силовое, световое поле родины концентрируется в малых объектах мира, становящихся призмами, сквозь которые поэт рассматривает целостность:
Это родина – синие ставни,
это родина – ивы в наклон,
над которыми сирыми стаями
птицы тянутся в небосклон.
Было вдоволь и песен, и хлеба,
жизнь взахлеб и беда по плечу.
Но под этим единственным небом
я от родины мало хочу.
Есть сдержанная самоотверженность, своего рода духовная аскеза в стихотворениях А. Каткова: всего достаточно, больше не надо – редкость в наши утилитарные времена.
Поэзия Каткова дышит совестливостью, она напитана свежей водою духа, и росные высверки часто озаряют строку. Порой через боль – если слово о матери:
Поднимала себя и сына,
И на внуков хватило сил,
У которых теперь над камином
Электрические часы.
Нет тебя. Только крест над холмиком
На погосте, среди тополей.
Но не крест – я поставил бы ходики,
Словно памятник жизни твоей.
Боль и любовь соединяются причудливыми космическими дугами судеб.
А боль за страну – беспредельна:
Разрушилась страна,
А я остался цел.
Меня они не взяли на прицел.
Но я с тех пор живу на той войне
С разрушенной страной наедине.
И тем не менее световое начало превалирует в поэзии Каткова, поднимая стихи выше и выше по световой вертикали.
6
Метафизика сочетается с лирикой – в недрах поэтического делания Д. Мурзина, и метафизика отличается высотой понимания земной правды:
Не давай мне, Боже, власти,
Чтоб тираном я не стал,
Да избави от напасти
Капиталить капитал.
Ниспошли смягченье нрава,
Все, что будет, – будет пусть,
Но не дай отведать славы,
Потому что возгоржусь.
Изнаночная сторона метафизики – ирония, оттого и рождается лихое и забавное «капиталить»…
…Кратко-мускульные стихи, рисующие форму коллапса – общего, российского, – который никогда не случится, поскольку:
Когда пройдут сто видов колбасы
И сдохнут электронные часы,
Закончится весь углеводород –
Тогда тайгой Россия прирастет.
Набычится пузырь в оконной раме,
И в лес идти придется за дровами.
Счастье идти в лес за дровами ныне не почитается таковым, но избыток технологий выглядит угрожающе, так что…
Грядущее всегда область поэтического порыва.
Интересны иносказания Мурзина – басенные, спаянные с вековечной мудростью предков:
Рыба-отец берет рыбу-ремень
Воспитывать рыбу-дочь.
Так начинается рыбный день
(Кончается рыбная ночь).
Это какая-то рыба-кошмар,
Траченый осьминог!
Его любимая рыба-школяр
Не знает рыбу-урок!
Разнообразные совмещая мотивы, поэт творит свой поэтический манускрипт, и знаки его достаточно ярки, чтобы вглядеться в них.
г. Москва
Подкова-символ, подкова-знак, подкова, не узнавшая копыта, дороги:
На столе тяжелая подкова.
Ей бы след печатать на земле,
Не сбиваясь с ритма скакового…
А она лежит вот на столе.
Мне хранить ее всю жизнь велели
На мою удачу, на успех.
В серии других для этой цели
Произвел ее метизный цех.
Поэзия Г. Юрова сильно напитана конкретикой действительности: она вещна, вещественна; иные стихи, кажется, можно взять в руку, как подкову.
Огни зажигаются внутри строк – как вспыхивают они ночью, в небесных далях, не означенных на земных картах, влияющих на людские дороги:
Вы видите: горят огни в ночи,
На землю небо звездное упало.
Вы слышите: мелодия звучит,
Поет земля восточнее Урала.
Земля поет.
Поэт слышит ее песни и, фиксируя их, поднимает флаг, сотканный из образов, рифм и ритмов.Но… запускает воздушного змея:
Мальчишки, пускайте Бумажного Змея.
Все просто: возьмите бумаги и клея.
Шесть планок в каркас. Да материи плотной,
Чтоб хвост был весомым и гибкою шея...
Ибо, сколько бы ни были тяжелы, насыщены образами земли стихи, поэт не может без полета: в этом его коренная суть.
И поэзия Г. Юрова подтверждает это.
2
Коренное, российское: когда дверь открытая –понятие метафизическое, хоть и данное через конкретику образов:
Дверь открой посредине России
И лицом к быстрине прикоснись;
Сколько там мужики искурили –
В тамбурах, размышляя про жизнь.
От мира сего – поэзия Донбая, окрашенная в оттенки иного, проступающие сквозь движение экспрессов, сквозь молодую, вечную силу Сибири:
Мы с тобою на встречных экспрессах
Разминемся. Помедлить нельзя!
Полетят параллельно и резко
Наши волосы, руки, глаза.
Свежий ветер, простор неоглядный...
Через слезы предстанет страна –
Наши волосы треплет и гладит
На восток и на запад она.
Ширь даже больше понятия «шири»: будто бесконечность рядом, и космос прикасается к волосам – через русское движение и силу любви.
Воля – коренное для русских понятие: шаровое, неистовое, могучее:
Я родился, вздохнул, задохнулся и ожил:
Этот воздух, который впервые схватил,
Был густым от страданий и пыли дорожной,
Смешан с пеплом и горем отечества был.
И входили в свободном потоке стихии
Навсегда: возраст воздуха в тельце мое,
Молодая, морозная сила Сибири –
И снега, и таежные жабры ее.
Звукописью вибрирует «ж», снежным млеком пролитое «м» словно растворяется в поэтической крови.
Ощущение России раскаленной нитью проходит через поэзию Донбая: нить вибрирует, открывая новые возможности счастья и – боли…
Воздуха много в поэзии Донбая, простора – того особого, духовного воздуха, который требуется самому сердцу сердца, самой стержневой человеческой сути…
В колодец вглядываться трудно: глубь завораживает:
В глубоком зените колодца
Плетет паутину куржак.
Мы – дети холодного солнца:
Полгода сугробы лежат.
Несем, словно платим налог,
Мороза терновый венок...
И труд – нести свой терновый венок, скрученный из волокон истории, правды, шири… С. Донбай несет свой с честью, с высоко поднятой главой, с факельным светом ярко вспыхивающих стихов.
3
В поэзии Б. Бурмистрова много дорог, движения, плазмы жизни – такой конкретной и часто столь неуловимой субстанции:
Сказала, что вышла на миг,
Сто лет с той поры пролетело...
Исчез под водой материк,
И память, как платье, истлела.
Сказала: вернусь, подожди,
Куплю только в булочной хлеба,
Давно испарились дожди,
От зноя потрескалось небо.
Пласты земные – булочная, хлеб – совмещаются с небесными красками, и привкус неба остается как послевкусие по прочтении стихов поэта.
Короткая формула счастья сверкает гранью каждой строки:
Три женщины любимых, три печали
У трех дорог меня всегда встречали.
Три женщины любимых, три огня
От злых напастей берегли меня.
Три женщины любимых на земле,
Три мотылька, светящихся во мгле,
За них готов молиться день и ночь –
Храни их, Боже: мать, жену и дочь.
Здесь как будто и кредо – основное: любовь и суровые, мужественные, синевато-стального отлива стихи Бурмистрова поднимаются от земли на пестрых крыльях основного чувства. Поднимаются, парят, призывая к счастью полета и читательские… сердца… сознания…
4
Живая речь родного края раскрывается свое-образными цветами в поэзии В. Крёкова:
Я вижу отчий край. Он весь как речь живая,
Кругом светлынь небес и кислорода ток.
Привет тебе, привет, гвоздичка полевая!
Как малый мотылек твой розовый цветок.
Как в прошлом, на лугу короткое свиданье,
И отошедшей той летучая краса…
На венчике твоем и пух, и расстоянье
Стоят, как в летних лужах небеса.
Все живо, все пламенеет силою и славой жизни – бесконечно разнообразной, трепещущей, как тугие связки грудных мускулов коня.
…сложно идет осмысление жизни, рождая собственную метафизику поэта, выраженную через образный строй стиха, через силовое притяжение – неба, крыла:
И оттого, что в этом хлебе
Кому-то, а не мне везло,
Я жаждал, чтоб в осеннем небе
Завязло лебедя крыло.
Кричал ему: «Постой, товарищ!
Пусть груды зерен на току –
Ты дожинать мне оставляешь
С полей созревшую тоску».
И все равно поэзия Крёкова воспринимается поэзией счастливого человека, ибо жизнь, плеща собой и пленяя, сильно нагружая и легко поднимая ввысь, оправдывает и искупает собою все негожее, все, с лихвою…
5
Силовое, световое поле родины концентрируется в малых объектах мира, становящихся призмами, сквозь которые поэт рассматривает целостность:
Это родина – синие ставни,
это родина – ивы в наклон,
над которыми сирыми стаями
птицы тянутся в небосклон.
Было вдоволь и песен, и хлеба,
жизнь взахлеб и беда по плечу.
Но под этим единственным небом
я от родины мало хочу.
Есть сдержанная самоотверженность, своего рода духовная аскеза в стихотворениях А. Каткова: всего достаточно, больше не надо – редкость в наши утилитарные времена.
Поэзия Каткова дышит совестливостью, она напитана свежей водою духа, и росные высверки часто озаряют строку. Порой через боль – если слово о матери:
Поднимала себя и сына,
И на внуков хватило сил,
У которых теперь над камином
Электрические часы.
Нет тебя. Только крест над холмиком
На погосте, среди тополей.
Но не крест – я поставил бы ходики,
Словно памятник жизни твоей.
Боль и любовь соединяются причудливыми космическими дугами судеб.
А боль за страну – беспредельна:
Разрушилась страна,
А я остался цел.
Меня они не взяли на прицел.
Но я с тех пор живу на той войне
С разрушенной страной наедине.
И тем не менее световое начало превалирует в поэзии Каткова, поднимая стихи выше и выше по световой вертикали.
6
Метафизика сочетается с лирикой – в недрах поэтического делания Д. Мурзина, и метафизика отличается высотой понимания земной правды:
Не давай мне, Боже, власти,
Чтоб тираном я не стал,
Да избави от напасти
Капиталить капитал.
Ниспошли смягченье нрава,
Все, что будет, – будет пусть,
Но не дай отведать славы,
Потому что возгоржусь.
Изнаночная сторона метафизики – ирония, оттого и рождается лихое и забавное «капиталить»…
…Кратко-мускульные стихи, рисующие форму коллапса – общего, российского, – который никогда не случится, поскольку:
Когда пройдут сто видов колбасы
И сдохнут электронные часы,
Закончится весь углеводород –
Тогда тайгой Россия прирастет.
Набычится пузырь в оконной раме,
И в лес идти придется за дровами.
Счастье идти в лес за дровами ныне не почитается таковым, но избыток технологий выглядит угрожающе, так что…
Грядущее всегда область поэтического порыва.
Интересны иносказания Мурзина – басенные, спаянные с вековечной мудростью предков:
Рыба-отец берет рыбу-ремень
Воспитывать рыбу-дочь.
Так начинается рыбный день
(Кончается рыбная ночь).
Это какая-то рыба-кошмар,
Траченый осьминог!
Его любимая рыба-школяр
Не знает рыбу-урок!
Разнообразные совмещая мотивы, поэт творит свой поэтический манускрипт, и знаки его достаточно ярки, чтобы вглядеться в них.
г. Москва
