Часть 2. «Время длинных теней…»
Глава 1
Лето 42-го ничем не удивило сибиряков: жаркие и засушливые дни сменялись днями с короткими, но обильными дождями. Раньше, в довоенное время, едва установили репродуктор напротив здания комбината, рабочие шахты порой задерживались около него, чтобы услышать по радио сводку погоды на ближайшие дни, и расходились довольные, если прогноз отвечал их чаяниям.
Впрочем, и сейчас мужики и бабы стояли, застыв с высоко поднятыми головами у репродуктора на шахтовой площади, да только теперь их волновала не погода, а вести с фронта. А там, как и в природе, не было ни стабильности, ни однообразия, и вслед за горькими вестями о поражениях и отступлении наших войск нет-нет да раздавались на всю шахтовую округу, сея радость и надежды, слова о наших первых и еще редких победах, но потом все возвращалось на круги своя. Казалось, побили фашиста под Москвой, отогнали от столицы, а он подсобрал силенок и продолжает удерживать смертельной хваткой блокадный Ленинград. А то навалился на Кавказ, и свои главные войска двинул на Волгу. Именно там, под Сталинградом, и назревала в ту пору будущая великая битва. Слушал народ московские сводки и сокрушался. Мужики поминали врага самыми крепкими словами, а бабы украдкой плакали. Впрочем, украдкой теперь не получалось: то в одной комнатке барака рев стоит – знать, похоронку получили с фронта, то всю смену какая-то прачка роняет слезы в бачки с бельем: оплакивает своего мужа или сына. Видит все это Алена Ивановна, крепится, утешает, как может, более молодых работниц, а себе держит на уме: нет, жив Никита! Придет пора, и отзовется коротеньким письмецом. И отозвался. Уже по зиме Кузьма Иванович Сидоров снова принес в прачечную солдатский треугольник и незаметно передал его Алене Ивановне. Не стала она читать его на людях, дабы не расстраивать солдаток, еще не пришедших в себя от горя. Ведь тут недавно вся шахта чуть не остановилась из-за этих похоронок: встал участок погрузки, не принимает уголь из шахты. Сам директор разбирался с причинами остановки. Как потом разнеслось по шахте: поднялся он на эстакаду, транспортная лента загружена углем, а по обе стороны ее сидят породовыбрщицы и ревом ревут. Страшные, как черти: слезы размыли угольную пыль, а утереться не могут – руки грязные, да и горе душит женщин. Кинулся он к ним: «Бабоньки, родимые, что с вами ?!». А они еще пуще. «Товарищи женщины, шахта встанет, план добычи сорвем!..». А одна из них, что покрепче, так и сказала начальнику: «Это не шахта стоит, товарищ директор, а наша душа остановилась! Разве вы не знаете, сколько похоронок вчера пришло на шахту? Пусть бабы выплачутся...»
Может быть, эти горькие слезы женщин и их самоотверженный труд помогли выстоять шахте в такой трагический момент, и как вызов самой судьбе в конце 42-го прозвучал рапорт коллектива «Пионерки» – годовой план добычи угля перевыполнен в три раза!
…Только дома развернула письмецо сыновнее Алена Ивановна и вместе с внуком прочитала. Оно оказалось больше, чем те два, что раньше пришли. А писал Никита, что после боев за Смоленск и Москву теперь он держит оборону со своим полком под Сталинградом. Про ранение ни слова, зато, как бы ненароком, упомянул, что получил медаль «За отвагу». И поняла Алена Ивановна, что хорошо воюет ее сын, а Егор даже подпрыгнул на лавке от радости. Хотела она это письмо, подобно первым двум кинуть в печку, как и наказывал Никита, да в последний момент остановилась перед огнем, жалко стало уничтожать эту памятную весточку о сыне. Там-то он всего две-три строчки написал, а тут целое письмо. Свернула она его аккуратно да спрятала на божничке, а потом еще долго молилась перед иконой и клала поклоны. Егор, не знавший ни одной молитвы, сконфуженно смотрел на молящуюся бабку.
– Вот, теперь все ладно будет, я так думаю… А ты, лодырь, так и не выучил ни одной молитвы? Э-эх! А ну-ка, встань перед иконкой, нагни голову-то, крестись и приговаривай вполголоса: спаси и сохрани, Господи, отца моего, Никиту Гордеевича!.. И кланяйся ниже, ниже, чай не человеку голову клонишь, а самому Господу Богу!
Обескураженный таким напором бабушки Егор, тем не менее, все сделал, что от него требовалось, и потом с облегчением упал на лавку у кухонного стола.
– Ну, ты, баб, даешь?!. – только и нашелся, что сказать. – Я же комсомолец!
– Перво-наперво ты сын своего отца, а комсомолец уж потом будешь! Не болтай никому, и все ладно будет… Да в первую очередь Рыжему своему ничего не говори, ни про письмо, ни про молитву.
– Да Юрка хороший пацан, баб, мой дружок лучший…
– Не знаю, какой уж он тебе дружок, но не глянется он мне, таких у нас в деревне называли хитрожо… в общем, «себе на уме», их стороной обходили. Ты ему не все сказывай, что знаешь, да об чем мы дома говорим с тобой…
– Ладно уж… Баб, дай полтинник, мы в воскресенье в клуб пойдем на танцы, с Юркой и Славкой…
– Так, а кто неделю назад с синяком да подбитой губой с танцев пришел?
– А чо я? Это фэзэушники на нас напали… Их целая толпа была, а нас всего трое, и то мы им надавали… Мы потом замирились, правда, баб, больше драться не будем…
– Ну, коли так… – она вынесла из горенки старую деревянную шкатулку, отсчитала пятьдесят копеек, задумалась на мгновение и добавила еще один полтинник. – Ты паренек работящий, может, лимонаду купишь, наверное, на девчонок уже заглядываешься?
– Не-е, баб, мы только танцуем иногда с ними…
– Ну, ладно, держи, внучок, да голову не теряй!
Егор взял деньги из рук Алены Ивановны и бросил взгляд в раскрытую шкатулку:
– Ого! Зажигалка дяди Максима? А он ее искал везде?! Ты же сама ему говорила, что не видела ее?
– Говорила… потому что так надо…
– Ну, а кто меня учил, что врать нехорошо?..
Какое-то время помолчав, женщина через силу произнесла фразу, которая, казалось, повергла Егора в ужас:
– Этот Максим и сжег наш дом, а зажигалку его мы нашли с Верой на пожарище… Только ты никому не должен об этом говорить, слышишь? Он страшный человек и может пойти на любую гадость…
…До воскресенья Егор держал слово, данное бабушке, никому не рассказывал про зажигалку Максима. Танцы прошли весело: фэзэушники, их вчерашние враги, теперь при встрече первыми тянули руки; девчата, с кем танцевали Егор, Славка и Рыжий, приветливо им улыбались, и, не будь сейчас на дворе декабрьского мороза, они, наверное, согласились бы с ними погулять ночью в близлежащей рощице. А тут еще Рыжий, когда они зашли в клубный буфет, вместо газировки вдруг заказал три кружки пива. Кандисовна, толстенная буфетчица, искоса глянула на Юрку:
– А не рано пиво пить?
– Мне уже восемнадцать, в шахте работаю, на подземном транспорте, имею право…
– А не обоссышься с трех кружек-то?
Услышав такую бестактность от взрослой тетки, Рыжий, который в бригаде ростом был выше многих мужиков, огрызнулся:
– А ежели приспичит, то я в кружку надую и тебе принесу!..
– Фулюган! – визгнула от возмущения буфетчица – других слов у нее просто не нашлось. Не дожидаясь, когда толстуха придет в себя, Рыжий подхватил кружки и поспешил в угол, где за высоким столиком его поджидали друзья.
– Погоди еще, паршивец, придешь ко мне за пивом, я тебе налью!.. – неслось со стороны буфета, но Рыжего и его дружков эти крики уже не трогали. Заявив женщине о своем возрасте и о том, что он работает в шахте, под землей, Рыжов был прав только наполовину. Несколько дней назад ему действительно исполнилось восемнадцать лет, и в отделе кадров шахты уже решался вопрос о переводе его из мехцеха на участок подземного транспорта. Начальник этого участка так и сказал: «Ну, Рыжов, жду тебя после Нового года…». А Новый, 1943 год, уже совсем рядом, меньше месяца осталось…
Славка Смирнов, глотнув пенистого напитка, поморщился и отодвинул кружку:
– Не-а, пацаны, я не буду… Дед ругаться будет, а то и побить может!..
– Эх, ты, дедушкин сынок! – усмехнулся Юрка. – Ну, а мы с Егором сами справимся. – Он поделил Славкино пиво так, что большая часть досталась Егору и лишь совсем немного ему самому…
Славка жил недалеко от клуба и потому скоро оставил своих друзей, остальной путь они одолевали вдвоем. Неожиданно захмелевший Егор говорил без умолку, смешно хихикал, а Юрка подсмеивался над ним. Наконец они остановились: теперь Рыжову предстояло идти вправо, а Егору – прямо, вдоль череды бараков. Юрка щелкнул портсигаром и предложил закурить. Егор вяло отказывался, но Рыжий был настойчив:
– Ты чо, в натуре, я тебе не самокрутку предлагаю, а настоящую папироску, попробуй только – скорее мужиком станешь! Ты же видел, что все мужики курят, когда из шахты выходят, а некоторые и там курят…
– Видел я, все видел… – Он глубоко затянулся дымом и закашлялся.
– Ничего, – успокаивал его дружок, – первая – колом, а потом – соколом… Ты, главное, дым не глотай, как пиво, а вдыхай вместе с воздухом, потихоньку…
Второй затяг получился удачнее, и захмелевшие дружки стояли около бараков, наслаждаясь легким морозцем и дымом фабричной папироски.
– Значит, говоришь, все видел? – спросил Юрка, возвращаясь к последней фразе дружка.
– Ага, все видел…– Вынув папироску из рта, Егор смотрел на тлеющий в ночи огонек. – Ой, нет, ничего я не видел, а слышал…
– Слышал? – удивился Рыжий. – Чо ты слышал и где?
– А вот где-то здесь… Не то в этом бараке, не то в следующем, а может, в том, дальнем… Шел как-то вечером из булочной, а из открытой форточки блатная песня слышится… Таких песен здесь никто не поет, голос хриплый, противный, и матерится, гад такой! Ух!
– Ты же давно здесь живешь, неужто не знаешь его?
– Не знаю… Раньше ходил, но этого блатыря не слышал…
– Ну, ладно, найдешь это окно, тогда и расскажешь, кто такой… Вот щас пойдешь домой и послушай – вдруг опять будет петь… И это все?..
– Ладно, послушаю… А еще я тебе хочу сказать военную тайну, только ты никому, ладно?
– Конечно, мы же дружки с тобой!..
– Ты помнишь, я тебе рассказывал, что мы в Нахаловке дом строили, а потом его кто-то поджег?..
– Помню, кажись, в прошлом годе… И что?..
– Бабулька сказала, что избу сжег Максим Шомонин…
– Да он же ваша родня!?.
– Да какая родня, женился на бабушкиной сестре, тете Вере, гонял ее, пока не померла… Мы же за постой ему деньги платили, и он не хотел, чтобы мы уходили, потому избу сжег…
– Да ты что?! Побожись!
– Я комсомолец, Юрка! Бабка молиться заставляет, ты туда же… Ну вас!..
– Да ладно, Гоша, успокойся… – Он слегка приобнял друга. – А ты почем знаешь, что это он поджёг? Видел, что ли, или он сам признался тебе?
– Ты чо, дурак, что ли? Кто же признается в таком? Это Катков пьяный, что на лесном складе работает, проговорился бабушке, а тетя Вера и бабуля на пожарище нашли зажигалку Максима…
– Вон оно как! И Петухову на него не пожалуешься, они с ним самогонку пьют… Ну и гад этот Максим!.. И что вы с теткой Аленой решили?
– А чо решать: его Бог накажет! Так и сказала, а мне велела молчать… Ой, а я тебе рассказал, вот дурак!.. Юрк, ты только никому, ладно?..
– Ладно, Гошка, мы его с тобой сами как-нибудь накажем…
– Как?
– Придумаем и накажем… Ну, ладно, топай домой, а то холодает, да по пути послушай, где тот блатной пел, вспомни то окошко…Ты не слышал разве, что где-то у нас тут беглый арестант прячется, сбежал из лагеря и затихарился… Его милиция искала в поселке, в комбинате... Неужто не слышал?
– Не-а, не слыхал… Ну, я пошел, ладно…
– Иди, иди, да по пути прислушайся, присмотрись…
Юрка Рыжов сделав пару шагов по направлению к своему домику, остановился, нашел взглядом удаляющуюся фигурку товарища и крадучись пошел за ним. Худой, долговязый, Егор шел, покачиваясь, а полная луна высвечивала ему путь домой. У среднего барака он остановился, огляделся, прислушался, подошел поближе к одному из окон, заглянул в него, после чего неверной походкой отправился дальше. Когда он скрылся за третьим бараком, напротив этого окна остановился и Юрка Рыжий…
Алена Ивановна, увидев блаженно улыбающегося внука, только руками развела:
– Ну, как же так, Егорка? Тебе же рано этим заниматься! Стыдно!
– Бабуль, больше не буду… Мне пиво не понравилось… не буду больше…
– Господи Боже мой! Раздевайся да ложись спать, завтре ведь с утра на работу!..
Уже лежа в постели, Егор вдруг приподнял голову и спросил Алену Ивановну:
– Баб, а у кого бывают длинные тени?
– Тени? Ты об чем это, Гоша?
– Ну, когда солнце или луна, то на земле тень остается. У одних она коротенькая, а то и вовсе ее нет, а у других длинная…
– Давным- давно, когда я была еще маленькой девчонкой, моя мама сказывала мне, что в той далекой стране, где она родилась, старики говорили, что тень – это все плохое, что есть в человеке. Хороший и добрый человек имеет маленькую тень, а то и вовсе без нее живет, как малые дети, например. Чем больше тень – тем злее человек, все его черное нутро в тени копится, через нее этот человек за землю доржится, потому что боится кары Божией…
– Ой, баб, опять ты про Боженьку? Я же комсомолец! Сказки это все…
– Конечно, сказки… Старики баяли, мы верили, а ты, вон, не веришь… И то ладно…
– Я щас домой шел, а потом обернулся и увидел, что за бараком длинная тень на снегу, хотя там никого не было еще минуту назад.
– Так, может, твой Рыжий и прятался за углом-от?
– Не, баб, я видел, что он домой пошел совсем в другую сторону, а больше кругом никого не было, и вдруг – эта тень… длин-н--а-а-ая! – Он сладко зевнул и откинулся на подушку. – А в том окошке опять какой-то мужик с хриплым голосом пел такую плакучую песню…
– О, Господи, и ты об том же?! Сегодня бабы весь день языками мололи, что какой-то варнак у нас в поселке объявился, и милиция будто его искала, да не нашла… Ты давай, Егорушка, потемну-то не шастай, особенно около бараков переселенцев, а то, не дай Бог, встренется тебе этакий бандюк с длинной тенью!..
– Ладно, баб, не буду… Хм, а у меня коротенькая тень?.. – Глаза его были уже закрыты, а на лице застыла блаженная улыбка.
– Коротенькая, коротенькая, ты молодой еще, спи давай… – Она поправила на внуке одеяло, потушила свет в горнице и, повернув лампочку в патроне, вышла на кухню.
Через несколько дней, рано утром, когда Алена Ивановна и Егор шли на работу, у одного из бараков они увидели машину с кузовом, крытым брезентом. На крыльце барака и по разным углам его стояли милиционеры в длинных темно-синих шинелях, в черных шапках со звездочками на лбу. Едва Кузнецовы миновали машину, как милиционеры вывели на крыльцо под руки высокого крепкого мужика с непокрытой головой. Он упирался, не желая идти, а в одном из окон виднелся силуэт плачущей женщины.
– Эх, прощай свобода! – кричал хриплым голосом мужчина, и Егор сразу узнал в нем того певца блатных песен. – Прощай, сестренка! Спасибо за приют! Прощай навсегда!..
Алена Ивановна, ухватив внука за рукав, поспешила увести его подальше от барака. Зато у жителей шахтерского поселка ближайшие несколько дней только и разговоров было, что о поимке беглого арестанта.
* * *
Похоже, Рыжов всерьез взялся за воспитание Егора. Теперь их рабочий день начинался с выкуренной папироски, и вечером при расставании они также курили. Мало-помалу Егор втянулся в это дело, и теперь у него самого в кармане всегда была початая пачка самых модных папирос «Беломорканал». Все увещевания Алены Ивановны не помогали, и она отступилась, решив про себя: хоть не пьет, и то ладно…
Егор знал, что Рыжий давно дружил с Полиной, работницей из ламповой. Смешливая, с круглым приятным лицом и крепко сбитой фигурой, она выглядела чуть старше своих лет, легко отзывалась на шутки шахтеров, когда те спускались в шахту или поднимались на-гора и сдавали ей свои лампы и самоспасатели. Поговаривали, что кое с кем из молодых горняков она крутила скоротечные романы, но Юрку, похоже, это мало волновало: она его устраивала и такая. Иногда он делился с Егором своими впечатлениями от общения с подругой, невольно вгоняя последнего в краску. А то вдруг предложил встретить Новый год с девками. Как оказалось, его Полина на пару с другой работницей столовой, Валентиной, снимала домик на краю поселка. Там-то и решено было устроить праздник.
– Елочка – за нами, – довольно потирая руки, Рыжий вводил в курс дела Егора и Славку. – Я уже присмотрел, где ее можно срубить, небольшая, но аккуратненькая. В общем, пацаны, водочка за нами, а закуску на себя девки берут…
– О-о, – испуганно произнес Славка, – да меня дед за водку убьет!
– Ох, и бздун ты, Славян! Ты деду ничего не говори, водку можешь не пить – нам с Гошей больше достанется, а до утра любой запах выветрится, так что не боись…
– Ого, это что, с ночевкой, что ли, гулять будем? – круглое лицо Славки выражало полное недоумение.
– А кто Новый год встречает в обед? Ты дурак, что ли? – казалось, еще минута, и Юрка станет всерьез трепать своего дружка, но вмешался Егор.
– Ладно, парни, время есть – порешаем, а если Славку дед не пустит, мы и без него обойдемся, так – нет?
– Точняк, обойдемся! – решительно заявил Рыжий. – А ты все же пока думай и деньги ищи…
Славка был явно озадачен последними словами друзей.
– Ну, а мы-то где будем деньги брать на водку? – спросил друга Егор, когда Славка ушел. – Бабка не даст столько…
– А ты сам возьми из аванца… Нам же перед праздником аванец дадут… Скажешь потом, что бухгалтерия ошиблась…
– Не-ет, Юрк, я бабку не могу обманывать, она мне заместо матери…
– Эх ты, едрена-ворона! Ладно, у меня запасной вариант есть… Только надо бы зажигалку у бабки выкрасть и прийти с ней к Максиму – пусть выкупает за сто рублей… нет, за пятьсот… Нам хватит!
– А если она не даст?
– А ты сам не сможешь, что ли, взять? Сам же говорил, что лежит в шкатулке… Она ведь не каждый день ее смотрит? Возьмешь, мы его пуганем ею, а потом назад положишь…
– Ну-у… – удрученно нахмурился Егор. Вся эта задумка с Новым годом и выманиванием денег у Максима Шомонина ему сильно не нравилась. Не заметив решительности у Егора, Рыжий смягчился:
– Щас еще рано – целая неделя впереди… Числа 25 нам дадут аванец, после обеда мы заглянем к нему, потолкуем, покажем зажигалку – он забздит и отвалит нам рублей по сто, а может, больше, там видно будет… А ты пока понаблюдай за бабкой, тихонько проверь, на месте ли зажигалка. Или так и будешь до седой бороды бабкиным сыночком? Тебе же уже семнадцать лет! Ты учти, после Нового года я ухожу на другой участок, в шахту, так что встречаться будем реже, тут тебе Славка будет дружком. Вот и будете на пару: бабушкин сынок и дедушкин сынок, ха-ха!..
– Да ладно, посмотрю…
…Егору удалось незаметно забрать из бабкиной шкатулки зажигалку Максима, после чего, получив аванс и дождавшись конца смены, Юрка с Егором, о чем-то перешептываясь, пошли в сторону запасного ствола, где и работал рукоятчиком клети Максим Шомонин. Увязавшегося за ними Славку Смирнова Рыжий резко отшил:
– Не до тебя нонче, иди к своему деду!
Надшахтный металлический копер резервного вертикального грузового ствола находился поодаль от здания комбината и был закрыт от него корпусами цехов, складскими помещениями, что делало этот участок шахтовой территории малолюдным и спокойным для тех, кто там работал. А работали здесь два машиниста клети, которых меж собой горняки называли рукоятчиками. В их обязанности входила несложная работа: получив сигнал для подъема или спуска клети с грузом или людьми, рукоятчик с помощью подвесной рукоятки запускал двигатель подъемного механизма, и клеть, в зависимости от того, где она находилась, внизу или наверху, приходила в действие. Далеко не каждый день Максиму Ивановичу приходилось поднимать или спускать в недра шахты груз или ремонтную бригаду, ствол-то был резервный, и потому он считал свою работу привлекательной: ни шуму, ни пыли, ни начальства лишнего, порой полсмены он просто валялся на деревянном диване в крохотной будочке, которую сам и смастерил около страшной ямы. Зарплата, конечно, меньше, чем у проходчика или горнорабочего, но стаж подземный шел, а главное, камешек сверху никогда не упадет. В общем, Максим Иванович был доволен своей жизнью, вот и куражил ее, дожидаясь пенсионного возраста.
Околоствольный двор представлял собой сравнительно небольшую площадку, в центре которой находилось устье ствола с нависшим над ним копром – железной конструкцией, удерживающей подъемное устройство для поднятия клети из недр шахты. Территория двора вместо положенных сеток или решеток была отгорожена от устья ствола наспех сбитыми деревянными верстаками, сама же чернеющая бездна, которая должна была в течение всего рабочего дня перекрываться лядами или решетками, у Максима Шомонина всегда оставалась открытой и парила, выпуская в атмосферу шахтовое тепло. Инженер шахты по технике безопасности неоднократно писал на имя главного инженера докладные записки о том, что «…машинист клети резервного грузового ствола Максим Шомонин не выполняет требования техники безопасности и решетку устья ствола в течение рабочего дня постоянно держит в состоянии «открыто», чем создает угрозу для жизни и здоровья как себя самого, так и рабочих шахты». Дважды Шомониа вызывали на заседание профкома, где объявляли выговоры и даже лишали премии, но Максим оставался верен себе: на копре никого из посторонних не бывает, сам же он знает, как себя вести на вверенном ему объекте. Однако начальству он все же пожаловался на то, что решетка, закрывающая устье ствола, слишком тяжела, чтобы поднимать и опускать ее вручную несколько раз в день с помощью допотопной лебедки. И потому, дабы не утруждать себя лишними усилиями, он поднимал ее только утром, при заступлении на смену, и опускал вечером, когда сдавал пост своему сменщику. Но, чтобы не нарываться на гнев инженера по ТБ, он узнал плановый график его обходов объектов шахты, а это один раз в неделю – и специально к его приходу опускал тяжеленную решетку и даже вставлял в петлю засова висячий замок. Сетку-рабицу, предназначенную для ограждения устья ствола, Максим вместе с Катковым утащил к себе домой и отгородил свой огород от ненадежных соседей.
Миновав все шахтовые постройки на пути к копру, юноши, прячась за угол склада, осмотрели территорию околоствольного двора. Окошко в будке рукоятчика светилось, за ним угадывались контуры двух мужчин; маломощная электрическая лампочка, висящая на столбе около чернеющего на снежном фоне жерла ствола, трепетала на ветру, готовая в любую минуту погаснуть.
– Так, – прошептал Рыжий, – Максюша, как всегда, аванец обмывает со своим дружком Катковым. Если мало покажется – Катков еще сбегает.
– А ты почем знаешь? – удивился Егор.
– Эх, ты, едрена-ворона, прежде чем на дело идти, надо все разведать да разнюхать… О, смотри, Катков идет…
Действительно, вскоре мимо них неверной походкой прошел сторож с лесного склада, а вслед ему из будки неслись наказы Максима:
– … Да не забудь огурчиков соленых захватить, чо ж нам одним хлебом закусывать?!
– Во, гады! Война идет, смена еще не закончилась, а они пьют!.. – возмутился Егор.
– А кого им бояться? Щас вот что будем делать: Катков будет ходить минут тридцать-сорок, я знаю, где он самогонку берет… Нам хватит, чтобы переговорить с Максимом, а еще через три часа сменщик придет. Ты зажигалку-то взял?
– Взял… – угрюмо отозвался Егор и вынул её из кармана. – Только не забудь, что я ее должен бабушке вернуть…
– Ты чо, дурак, что ли? Если он деньги за них даст, как я ее у него заберу? Да и зачем она твоей бабке? Она что, курит?
– Да нет… – смущенно проговорил Егор. – А может, не будем просить денег у Максима? Мы же аванец получили?..
– Здрасьте! Свои деньги тратить, когда их можно взять у Максима... Ты лучше молчи, я зайду в будку и буду говорить с ним, а ты присядь под окошком… Базар наш ты не услышишь, но если этот гад начнет меня бить, ты бегом на помощь и возьми хотя бы эту палку – все не с голыми руками…
– А чо, он может драться?
– Да кто ж его знает? Вдруг не захочет деньги отдавать, вот тогда и вернешь своей бабушке зажигалку, если он не отберет. Я пошел, а ты смотри к стволу не подходи, тут всего-то метров десять-пятнадцать, да наледь какая! И как этот гад сам не упадет в эту дырку? Бр-р! – Он со страхом подернул плечами и пошел в будку. Уже через минуту Егор увидел в затянутом узором оконце два силуэта. Опасливо оглядевшись – не дай Бог Катков вернется до времени – он стал красться к будке и, наконец, присел у окна. Как ни прислушивался, разговора слышно не было: вентиляционные насосы, нагнетающие воздух в шахту, заглушали все звуки. Прошло несколько минут, но ситуация в будке не прояснялась. Заглянул в окно – те же два силуэта, даже не поймешь, где Юрка, а где Максим. Мороз крепчал. Завязав уши шапки под подбородком, он стал дуть в рукавицы. Многократно штопанные, они плохо грели, но других у него не было. Вдруг из избушки донеслись громкие голоса, точнее, один голос, и это был противный фальцет Максима. Егор давно заметил, когда тот сердился, то его голос становился визгливым, противно-пронзительным, как у базарной бабки. Сам того не замечая, юноша стал нервно крутить в руках кол, который вручил ему Рыжий. Дверь будки резко открылась, и показался Максим Шомонин. Он был с непокрытой головой, что-то рычал, а правой рукой тащил за шиворот Рыжова.
– Меня напугать хотел, сучонок подзаборный! Да я тебя сейчас навек успокою!..
Юрка упирался и пытался вырваться из цепких рук мужчины, но это ему не удавалось.
– Дядя Максим, я пошутил! Дядя Максим, я больше не буду!.. – Юрка исходил на крик, но озверевший Шомонин словно не слышал его и упорно тянул к чернеющей яме ствола.
– Щас ты у меня поскользнешься и улетишь на тот свет, гаденыш!..
Только после этих слов Егор понял, что ждет его друга. До устья ствола оставалось метров пять, и сейчас Максим уже волоком тащил по снегу и льду визжащего от ужаса паренька.
– Егор! Где ты?! – кричал Рыжий. Этот истошный крик привел в чувство Егора. Он бросился вслед за сцепившимися в смертельной хватке людьми и заорал в свою очередь:
– Дядя Максим, отпусти его!
– А-а, и ты, змееныш, здесь?
Остановившись перед самой ямой, он попытался ухватить за рукав Егора, но тот увернулся и с силой опустил дубинку на голову мужчины. Крякнув от боли, Максим, тем не менее, не отпустил Рыжего и пытался дотянуться до своего обидчика.
– Я и тебя туда отправлю, паскуда!
Теперь Егор вовсю колотил мужика по голове, лицу. Отпустив на мгновение обессиленного Рыжова, Максим, закрываясь от ударов скрещенными руками, рванулся к Егору, но его ноги, обутые в кирзовые сапоги, поехали по льду, толстой коркой обступившему дымящуюся земными парами бездну, и... он скользнул вниз. В самый последний момент Егору удалось вырваться из рук Шомонина. Не случись этого, они сейчас вместе летели бы навстречу своей смерти. Егор удержался на самом краю пропасти и, стоя на карачках, смотрел в черный провал. Он видел, как стремительно падал Максим, слышал душераздирающий крик и глухой звук падения тела. В какое-то мгновение он почувствовал, что темная дыра, перед которой он застыл на четвереньках, неумолимо тянет его к себе. Одно мгновение, и он уже был готов сделать безумный бросок в бездну, но почувствовал, что кто-то тащит его за ногу:
– Гоша, осторожно, тихо, не дергайся, а то сорвешься! Отползай назад, давай сюда…
Когда оказались в метрах пяти от ямы, парни обессилено откинулись на снег и несколько минут лежали молча, еще не веря в свое спасение. Первым в себя пришел Юрка Рыжий. Он сидел и трясущимися руками щелкал зажигалкой. Она искрила, но огня не было. Наконец он прикурил и с досадой кинул ее в чернеющую яму.
– Гошка, бежим отсель, быстрее, быстрее! Сейчас Катков вернется, и тогда нам хана! – Он с трудом выпрямился, помог подняться Егору, и они опрометью бросились прочь от этого страшного места…
Глава 1
Лето 42-го ничем не удивило сибиряков: жаркие и засушливые дни сменялись днями с короткими, но обильными дождями. Раньше, в довоенное время, едва установили репродуктор напротив здания комбината, рабочие шахты порой задерживались около него, чтобы услышать по радио сводку погоды на ближайшие дни, и расходились довольные, если прогноз отвечал их чаяниям.
Впрочем, и сейчас мужики и бабы стояли, застыв с высоко поднятыми головами у репродуктора на шахтовой площади, да только теперь их волновала не погода, а вести с фронта. А там, как и в природе, не было ни стабильности, ни однообразия, и вслед за горькими вестями о поражениях и отступлении наших войск нет-нет да раздавались на всю шахтовую округу, сея радость и надежды, слова о наших первых и еще редких победах, но потом все возвращалось на круги своя. Казалось, побили фашиста под Москвой, отогнали от столицы, а он подсобрал силенок и продолжает удерживать смертельной хваткой блокадный Ленинград. А то навалился на Кавказ, и свои главные войска двинул на Волгу. Именно там, под Сталинградом, и назревала в ту пору будущая великая битва. Слушал народ московские сводки и сокрушался. Мужики поминали врага самыми крепкими словами, а бабы украдкой плакали. Впрочем, украдкой теперь не получалось: то в одной комнатке барака рев стоит – знать, похоронку получили с фронта, то всю смену какая-то прачка роняет слезы в бачки с бельем: оплакивает своего мужа или сына. Видит все это Алена Ивановна, крепится, утешает, как может, более молодых работниц, а себе держит на уме: нет, жив Никита! Придет пора, и отзовется коротеньким письмецом. И отозвался. Уже по зиме Кузьма Иванович Сидоров снова принес в прачечную солдатский треугольник и незаметно передал его Алене Ивановне. Не стала она читать его на людях, дабы не расстраивать солдаток, еще не пришедших в себя от горя. Ведь тут недавно вся шахта чуть не остановилась из-за этих похоронок: встал участок погрузки, не принимает уголь из шахты. Сам директор разбирался с причинами остановки. Как потом разнеслось по шахте: поднялся он на эстакаду, транспортная лента загружена углем, а по обе стороны ее сидят породовыбрщицы и ревом ревут. Страшные, как черти: слезы размыли угольную пыль, а утереться не могут – руки грязные, да и горе душит женщин. Кинулся он к ним: «Бабоньки, родимые, что с вами ?!». А они еще пуще. «Товарищи женщины, шахта встанет, план добычи сорвем!..». А одна из них, что покрепче, так и сказала начальнику: «Это не шахта стоит, товарищ директор, а наша душа остановилась! Разве вы не знаете, сколько похоронок вчера пришло на шахту? Пусть бабы выплачутся...»
Может быть, эти горькие слезы женщин и их самоотверженный труд помогли выстоять шахте в такой трагический момент, и как вызов самой судьбе в конце 42-го прозвучал рапорт коллектива «Пионерки» – годовой план добычи угля перевыполнен в три раза!
…Только дома развернула письмецо сыновнее Алена Ивановна и вместе с внуком прочитала. Оно оказалось больше, чем те два, что раньше пришли. А писал Никита, что после боев за Смоленск и Москву теперь он держит оборону со своим полком под Сталинградом. Про ранение ни слова, зато, как бы ненароком, упомянул, что получил медаль «За отвагу». И поняла Алена Ивановна, что хорошо воюет ее сын, а Егор даже подпрыгнул на лавке от радости. Хотела она это письмо, подобно первым двум кинуть в печку, как и наказывал Никита, да в последний момент остановилась перед огнем, жалко стало уничтожать эту памятную весточку о сыне. Там-то он всего две-три строчки написал, а тут целое письмо. Свернула она его аккуратно да спрятала на божничке, а потом еще долго молилась перед иконой и клала поклоны. Егор, не знавший ни одной молитвы, сконфуженно смотрел на молящуюся бабку.
– Вот, теперь все ладно будет, я так думаю… А ты, лодырь, так и не выучил ни одной молитвы? Э-эх! А ну-ка, встань перед иконкой, нагни голову-то, крестись и приговаривай вполголоса: спаси и сохрани, Господи, отца моего, Никиту Гордеевича!.. И кланяйся ниже, ниже, чай не человеку голову клонишь, а самому Господу Богу!
Обескураженный таким напором бабушки Егор, тем не менее, все сделал, что от него требовалось, и потом с облегчением упал на лавку у кухонного стола.
– Ну, ты, баб, даешь?!. – только и нашелся, что сказать. – Я же комсомолец!
– Перво-наперво ты сын своего отца, а комсомолец уж потом будешь! Не болтай никому, и все ладно будет… Да в первую очередь Рыжему своему ничего не говори, ни про письмо, ни про молитву.
– Да Юрка хороший пацан, баб, мой дружок лучший…
– Не знаю, какой уж он тебе дружок, но не глянется он мне, таких у нас в деревне называли хитрожо… в общем, «себе на уме», их стороной обходили. Ты ему не все сказывай, что знаешь, да об чем мы дома говорим с тобой…
– Ладно уж… Баб, дай полтинник, мы в воскресенье в клуб пойдем на танцы, с Юркой и Славкой…
– Так, а кто неделю назад с синяком да подбитой губой с танцев пришел?
– А чо я? Это фэзэушники на нас напали… Их целая толпа была, а нас всего трое, и то мы им надавали… Мы потом замирились, правда, баб, больше драться не будем…
– Ну, коли так… – она вынесла из горенки старую деревянную шкатулку, отсчитала пятьдесят копеек, задумалась на мгновение и добавила еще один полтинник. – Ты паренек работящий, может, лимонаду купишь, наверное, на девчонок уже заглядываешься?
– Не-е, баб, мы только танцуем иногда с ними…
– Ну, ладно, держи, внучок, да голову не теряй!
Егор взял деньги из рук Алены Ивановны и бросил взгляд в раскрытую шкатулку:
– Ого! Зажигалка дяди Максима? А он ее искал везде?! Ты же сама ему говорила, что не видела ее?
– Говорила… потому что так надо…
– Ну, а кто меня учил, что врать нехорошо?..
Какое-то время помолчав, женщина через силу произнесла фразу, которая, казалось, повергла Егора в ужас:
– Этот Максим и сжег наш дом, а зажигалку его мы нашли с Верой на пожарище… Только ты никому не должен об этом говорить, слышишь? Он страшный человек и может пойти на любую гадость…
…До воскресенья Егор держал слово, данное бабушке, никому не рассказывал про зажигалку Максима. Танцы прошли весело: фэзэушники, их вчерашние враги, теперь при встрече первыми тянули руки; девчата, с кем танцевали Егор, Славка и Рыжий, приветливо им улыбались, и, не будь сейчас на дворе декабрьского мороза, они, наверное, согласились бы с ними погулять ночью в близлежащей рощице. А тут еще Рыжий, когда они зашли в клубный буфет, вместо газировки вдруг заказал три кружки пива. Кандисовна, толстенная буфетчица, искоса глянула на Юрку:
– А не рано пиво пить?
– Мне уже восемнадцать, в шахте работаю, на подземном транспорте, имею право…
– А не обоссышься с трех кружек-то?
Услышав такую бестактность от взрослой тетки, Рыжий, который в бригаде ростом был выше многих мужиков, огрызнулся:
– А ежели приспичит, то я в кружку надую и тебе принесу!..
– Фулюган! – визгнула от возмущения буфетчица – других слов у нее просто не нашлось. Не дожидаясь, когда толстуха придет в себя, Рыжий подхватил кружки и поспешил в угол, где за высоким столиком его поджидали друзья.
– Погоди еще, паршивец, придешь ко мне за пивом, я тебе налью!.. – неслось со стороны буфета, но Рыжего и его дружков эти крики уже не трогали. Заявив женщине о своем возрасте и о том, что он работает в шахте, под землей, Рыжов был прав только наполовину. Несколько дней назад ему действительно исполнилось восемнадцать лет, и в отделе кадров шахты уже решался вопрос о переводе его из мехцеха на участок подземного транспорта. Начальник этого участка так и сказал: «Ну, Рыжов, жду тебя после Нового года…». А Новый, 1943 год, уже совсем рядом, меньше месяца осталось…
Славка Смирнов, глотнув пенистого напитка, поморщился и отодвинул кружку:
– Не-а, пацаны, я не буду… Дед ругаться будет, а то и побить может!..
– Эх, ты, дедушкин сынок! – усмехнулся Юрка. – Ну, а мы с Егором сами справимся. – Он поделил Славкино пиво так, что большая часть досталась Егору и лишь совсем немного ему самому…
Славка жил недалеко от клуба и потому скоро оставил своих друзей, остальной путь они одолевали вдвоем. Неожиданно захмелевший Егор говорил без умолку, смешно хихикал, а Юрка подсмеивался над ним. Наконец они остановились: теперь Рыжову предстояло идти вправо, а Егору – прямо, вдоль череды бараков. Юрка щелкнул портсигаром и предложил закурить. Егор вяло отказывался, но Рыжий был настойчив:
– Ты чо, в натуре, я тебе не самокрутку предлагаю, а настоящую папироску, попробуй только – скорее мужиком станешь! Ты же видел, что все мужики курят, когда из шахты выходят, а некоторые и там курят…
– Видел я, все видел… – Он глубоко затянулся дымом и закашлялся.
– Ничего, – успокаивал его дружок, – первая – колом, а потом – соколом… Ты, главное, дым не глотай, как пиво, а вдыхай вместе с воздухом, потихоньку…
Второй затяг получился удачнее, и захмелевшие дружки стояли около бараков, наслаждаясь легким морозцем и дымом фабричной папироски.
– Значит, говоришь, все видел? – спросил Юрка, возвращаясь к последней фразе дружка.
– Ага, все видел…– Вынув папироску из рта, Егор смотрел на тлеющий в ночи огонек. – Ой, нет, ничего я не видел, а слышал…
– Слышал? – удивился Рыжий. – Чо ты слышал и где?
– А вот где-то здесь… Не то в этом бараке, не то в следующем, а может, в том, дальнем… Шел как-то вечером из булочной, а из открытой форточки блатная песня слышится… Таких песен здесь никто не поет, голос хриплый, противный, и матерится, гад такой! Ух!
– Ты же давно здесь живешь, неужто не знаешь его?
– Не знаю… Раньше ходил, но этого блатыря не слышал…
– Ну, ладно, найдешь это окно, тогда и расскажешь, кто такой… Вот щас пойдешь домой и послушай – вдруг опять будет петь… И это все?..
– Ладно, послушаю… А еще я тебе хочу сказать военную тайну, только ты никому, ладно?
– Конечно, мы же дружки с тобой!..
– Ты помнишь, я тебе рассказывал, что мы в Нахаловке дом строили, а потом его кто-то поджег?..
– Помню, кажись, в прошлом годе… И что?..
– Бабулька сказала, что избу сжег Максим Шомонин…
– Да он же ваша родня!?.
– Да какая родня, женился на бабушкиной сестре, тете Вере, гонял ее, пока не померла… Мы же за постой ему деньги платили, и он не хотел, чтобы мы уходили, потому избу сжег…
– Да ты что?! Побожись!
– Я комсомолец, Юрка! Бабка молиться заставляет, ты туда же… Ну вас!..
– Да ладно, Гоша, успокойся… – Он слегка приобнял друга. – А ты почем знаешь, что это он поджёг? Видел, что ли, или он сам признался тебе?
– Ты чо, дурак, что ли? Кто же признается в таком? Это Катков пьяный, что на лесном складе работает, проговорился бабушке, а тетя Вера и бабуля на пожарище нашли зажигалку Максима…
– Вон оно как! И Петухову на него не пожалуешься, они с ним самогонку пьют… Ну и гад этот Максим!.. И что вы с теткой Аленой решили?
– А чо решать: его Бог накажет! Так и сказала, а мне велела молчать… Ой, а я тебе рассказал, вот дурак!.. Юрк, ты только никому, ладно?..
– Ладно, Гошка, мы его с тобой сами как-нибудь накажем…
– Как?
– Придумаем и накажем… Ну, ладно, топай домой, а то холодает, да по пути послушай, где тот блатной пел, вспомни то окошко…Ты не слышал разве, что где-то у нас тут беглый арестант прячется, сбежал из лагеря и затихарился… Его милиция искала в поселке, в комбинате... Неужто не слышал?
– Не-а, не слыхал… Ну, я пошел, ладно…
– Иди, иди, да по пути прислушайся, присмотрись…
Юрка Рыжов сделав пару шагов по направлению к своему домику, остановился, нашел взглядом удаляющуюся фигурку товарища и крадучись пошел за ним. Худой, долговязый, Егор шел, покачиваясь, а полная луна высвечивала ему путь домой. У среднего барака он остановился, огляделся, прислушался, подошел поближе к одному из окон, заглянул в него, после чего неверной походкой отправился дальше. Когда он скрылся за третьим бараком, напротив этого окна остановился и Юрка Рыжий…
Алена Ивановна, увидев блаженно улыбающегося внука, только руками развела:
– Ну, как же так, Егорка? Тебе же рано этим заниматься! Стыдно!
– Бабуль, больше не буду… Мне пиво не понравилось… не буду больше…
– Господи Боже мой! Раздевайся да ложись спать, завтре ведь с утра на работу!..
Уже лежа в постели, Егор вдруг приподнял голову и спросил Алену Ивановну:
– Баб, а у кого бывают длинные тени?
– Тени? Ты об чем это, Гоша?
– Ну, когда солнце или луна, то на земле тень остается. У одних она коротенькая, а то и вовсе ее нет, а у других длинная…
– Давным- давно, когда я была еще маленькой девчонкой, моя мама сказывала мне, что в той далекой стране, где она родилась, старики говорили, что тень – это все плохое, что есть в человеке. Хороший и добрый человек имеет маленькую тень, а то и вовсе без нее живет, как малые дети, например. Чем больше тень – тем злее человек, все его черное нутро в тени копится, через нее этот человек за землю доржится, потому что боится кары Божией…
– Ой, баб, опять ты про Боженьку? Я же комсомолец! Сказки это все…
– Конечно, сказки… Старики баяли, мы верили, а ты, вон, не веришь… И то ладно…
– Я щас домой шел, а потом обернулся и увидел, что за бараком длинная тень на снегу, хотя там никого не было еще минуту назад.
– Так, может, твой Рыжий и прятался за углом-от?
– Не, баб, я видел, что он домой пошел совсем в другую сторону, а больше кругом никого не было, и вдруг – эта тень… длин-н--а-а-ая! – Он сладко зевнул и откинулся на подушку. – А в том окошке опять какой-то мужик с хриплым голосом пел такую плакучую песню…
– О, Господи, и ты об том же?! Сегодня бабы весь день языками мололи, что какой-то варнак у нас в поселке объявился, и милиция будто его искала, да не нашла… Ты давай, Егорушка, потемну-то не шастай, особенно около бараков переселенцев, а то, не дай Бог, встренется тебе этакий бандюк с длинной тенью!..
– Ладно, баб, не буду… Хм, а у меня коротенькая тень?.. – Глаза его были уже закрыты, а на лице застыла блаженная улыбка.
– Коротенькая, коротенькая, ты молодой еще, спи давай… – Она поправила на внуке одеяло, потушила свет в горнице и, повернув лампочку в патроне, вышла на кухню.
Через несколько дней, рано утром, когда Алена Ивановна и Егор шли на работу, у одного из бараков они увидели машину с кузовом, крытым брезентом. На крыльце барака и по разным углам его стояли милиционеры в длинных темно-синих шинелях, в черных шапках со звездочками на лбу. Едва Кузнецовы миновали машину, как милиционеры вывели на крыльцо под руки высокого крепкого мужика с непокрытой головой. Он упирался, не желая идти, а в одном из окон виднелся силуэт плачущей женщины.
– Эх, прощай свобода! – кричал хриплым голосом мужчина, и Егор сразу узнал в нем того певца блатных песен. – Прощай, сестренка! Спасибо за приют! Прощай навсегда!..
Алена Ивановна, ухватив внука за рукав, поспешила увести его подальше от барака. Зато у жителей шахтерского поселка ближайшие несколько дней только и разговоров было, что о поимке беглого арестанта.
* * *
Похоже, Рыжов всерьез взялся за воспитание Егора. Теперь их рабочий день начинался с выкуренной папироски, и вечером при расставании они также курили. Мало-помалу Егор втянулся в это дело, и теперь у него самого в кармане всегда была початая пачка самых модных папирос «Беломорканал». Все увещевания Алены Ивановны не помогали, и она отступилась, решив про себя: хоть не пьет, и то ладно…
Егор знал, что Рыжий давно дружил с Полиной, работницей из ламповой. Смешливая, с круглым приятным лицом и крепко сбитой фигурой, она выглядела чуть старше своих лет, легко отзывалась на шутки шахтеров, когда те спускались в шахту или поднимались на-гора и сдавали ей свои лампы и самоспасатели. Поговаривали, что кое с кем из молодых горняков она крутила скоротечные романы, но Юрку, похоже, это мало волновало: она его устраивала и такая. Иногда он делился с Егором своими впечатлениями от общения с подругой, невольно вгоняя последнего в краску. А то вдруг предложил встретить Новый год с девками. Как оказалось, его Полина на пару с другой работницей столовой, Валентиной, снимала домик на краю поселка. Там-то и решено было устроить праздник.
– Елочка – за нами, – довольно потирая руки, Рыжий вводил в курс дела Егора и Славку. – Я уже присмотрел, где ее можно срубить, небольшая, но аккуратненькая. В общем, пацаны, водочка за нами, а закуску на себя девки берут…
– О-о, – испуганно произнес Славка, – да меня дед за водку убьет!
– Ох, и бздун ты, Славян! Ты деду ничего не говори, водку можешь не пить – нам с Гошей больше достанется, а до утра любой запах выветрится, так что не боись…
– Ого, это что, с ночевкой, что ли, гулять будем? – круглое лицо Славки выражало полное недоумение.
– А кто Новый год встречает в обед? Ты дурак, что ли? – казалось, еще минута, и Юрка станет всерьез трепать своего дружка, но вмешался Егор.
– Ладно, парни, время есть – порешаем, а если Славку дед не пустит, мы и без него обойдемся, так – нет?
– Точняк, обойдемся! – решительно заявил Рыжий. – А ты все же пока думай и деньги ищи…
Славка был явно озадачен последними словами друзей.
– Ну, а мы-то где будем деньги брать на водку? – спросил друга Егор, когда Славка ушел. – Бабка не даст столько…
– А ты сам возьми из аванца… Нам же перед праздником аванец дадут… Скажешь потом, что бухгалтерия ошиблась…
– Не-ет, Юрк, я бабку не могу обманывать, она мне заместо матери…
– Эх ты, едрена-ворона! Ладно, у меня запасной вариант есть… Только надо бы зажигалку у бабки выкрасть и прийти с ней к Максиму – пусть выкупает за сто рублей… нет, за пятьсот… Нам хватит!
– А если она не даст?
– А ты сам не сможешь, что ли, взять? Сам же говорил, что лежит в шкатулке… Она ведь не каждый день ее смотрит? Возьмешь, мы его пуганем ею, а потом назад положишь…
– Ну-у… – удрученно нахмурился Егор. Вся эта задумка с Новым годом и выманиванием денег у Максима Шомонина ему сильно не нравилась. Не заметив решительности у Егора, Рыжий смягчился:
– Щас еще рано – целая неделя впереди… Числа 25 нам дадут аванец, после обеда мы заглянем к нему, потолкуем, покажем зажигалку – он забздит и отвалит нам рублей по сто, а может, больше, там видно будет… А ты пока понаблюдай за бабкой, тихонько проверь, на месте ли зажигалка. Или так и будешь до седой бороды бабкиным сыночком? Тебе же уже семнадцать лет! Ты учти, после Нового года я ухожу на другой участок, в шахту, так что встречаться будем реже, тут тебе Славка будет дружком. Вот и будете на пару: бабушкин сынок и дедушкин сынок, ха-ха!..
– Да ладно, посмотрю…
…Егору удалось незаметно забрать из бабкиной шкатулки зажигалку Максима, после чего, получив аванс и дождавшись конца смены, Юрка с Егором, о чем-то перешептываясь, пошли в сторону запасного ствола, где и работал рукоятчиком клети Максим Шомонин. Увязавшегося за ними Славку Смирнова Рыжий резко отшил:
– Не до тебя нонче, иди к своему деду!
Надшахтный металлический копер резервного вертикального грузового ствола находился поодаль от здания комбината и был закрыт от него корпусами цехов, складскими помещениями, что делало этот участок шахтовой территории малолюдным и спокойным для тех, кто там работал. А работали здесь два машиниста клети, которых меж собой горняки называли рукоятчиками. В их обязанности входила несложная работа: получив сигнал для подъема или спуска клети с грузом или людьми, рукоятчик с помощью подвесной рукоятки запускал двигатель подъемного механизма, и клеть, в зависимости от того, где она находилась, внизу или наверху, приходила в действие. Далеко не каждый день Максиму Ивановичу приходилось поднимать или спускать в недра шахты груз или ремонтную бригаду, ствол-то был резервный, и потому он считал свою работу привлекательной: ни шуму, ни пыли, ни начальства лишнего, порой полсмены он просто валялся на деревянном диване в крохотной будочке, которую сам и смастерил около страшной ямы. Зарплата, конечно, меньше, чем у проходчика или горнорабочего, но стаж подземный шел, а главное, камешек сверху никогда не упадет. В общем, Максим Иванович был доволен своей жизнью, вот и куражил ее, дожидаясь пенсионного возраста.
Околоствольный двор представлял собой сравнительно небольшую площадку, в центре которой находилось устье ствола с нависшим над ним копром – железной конструкцией, удерживающей подъемное устройство для поднятия клети из недр шахты. Территория двора вместо положенных сеток или решеток была отгорожена от устья ствола наспех сбитыми деревянными верстаками, сама же чернеющая бездна, которая должна была в течение всего рабочего дня перекрываться лядами или решетками, у Максима Шомонина всегда оставалась открытой и парила, выпуская в атмосферу шахтовое тепло. Инженер шахты по технике безопасности неоднократно писал на имя главного инженера докладные записки о том, что «…машинист клети резервного грузового ствола Максим Шомонин не выполняет требования техники безопасности и решетку устья ствола в течение рабочего дня постоянно держит в состоянии «открыто», чем создает угрозу для жизни и здоровья как себя самого, так и рабочих шахты». Дважды Шомониа вызывали на заседание профкома, где объявляли выговоры и даже лишали премии, но Максим оставался верен себе: на копре никого из посторонних не бывает, сам же он знает, как себя вести на вверенном ему объекте. Однако начальству он все же пожаловался на то, что решетка, закрывающая устье ствола, слишком тяжела, чтобы поднимать и опускать ее вручную несколько раз в день с помощью допотопной лебедки. И потому, дабы не утруждать себя лишними усилиями, он поднимал ее только утром, при заступлении на смену, и опускал вечером, когда сдавал пост своему сменщику. Но, чтобы не нарываться на гнев инженера по ТБ, он узнал плановый график его обходов объектов шахты, а это один раз в неделю – и специально к его приходу опускал тяжеленную решетку и даже вставлял в петлю засова висячий замок. Сетку-рабицу, предназначенную для ограждения устья ствола, Максим вместе с Катковым утащил к себе домой и отгородил свой огород от ненадежных соседей.
Миновав все шахтовые постройки на пути к копру, юноши, прячась за угол склада, осмотрели территорию околоствольного двора. Окошко в будке рукоятчика светилось, за ним угадывались контуры двух мужчин; маломощная электрическая лампочка, висящая на столбе около чернеющего на снежном фоне жерла ствола, трепетала на ветру, готовая в любую минуту погаснуть.
– Так, – прошептал Рыжий, – Максюша, как всегда, аванец обмывает со своим дружком Катковым. Если мало покажется – Катков еще сбегает.
– А ты почем знаешь? – удивился Егор.
– Эх, ты, едрена-ворона, прежде чем на дело идти, надо все разведать да разнюхать… О, смотри, Катков идет…
Действительно, вскоре мимо них неверной походкой прошел сторож с лесного склада, а вслед ему из будки неслись наказы Максима:
– … Да не забудь огурчиков соленых захватить, чо ж нам одним хлебом закусывать?!
– Во, гады! Война идет, смена еще не закончилась, а они пьют!.. – возмутился Егор.
– А кого им бояться? Щас вот что будем делать: Катков будет ходить минут тридцать-сорок, я знаю, где он самогонку берет… Нам хватит, чтобы переговорить с Максимом, а еще через три часа сменщик придет. Ты зажигалку-то взял?
– Взял… – угрюмо отозвался Егор и вынул её из кармана. – Только не забудь, что я ее должен бабушке вернуть…
– Ты чо, дурак, что ли? Если он деньги за них даст, как я ее у него заберу? Да и зачем она твоей бабке? Она что, курит?
– Да нет… – смущенно проговорил Егор. – А может, не будем просить денег у Максима? Мы же аванец получили?..
– Здрасьте! Свои деньги тратить, когда их можно взять у Максима... Ты лучше молчи, я зайду в будку и буду говорить с ним, а ты присядь под окошком… Базар наш ты не услышишь, но если этот гад начнет меня бить, ты бегом на помощь и возьми хотя бы эту палку – все не с голыми руками…
– А чо, он может драться?
– Да кто ж его знает? Вдруг не захочет деньги отдавать, вот тогда и вернешь своей бабушке зажигалку, если он не отберет. Я пошел, а ты смотри к стволу не подходи, тут всего-то метров десять-пятнадцать, да наледь какая! И как этот гад сам не упадет в эту дырку? Бр-р! – Он со страхом подернул плечами и пошел в будку. Уже через минуту Егор увидел в затянутом узором оконце два силуэта. Опасливо оглядевшись – не дай Бог Катков вернется до времени – он стал красться к будке и, наконец, присел у окна. Как ни прислушивался, разговора слышно не было: вентиляционные насосы, нагнетающие воздух в шахту, заглушали все звуки. Прошло несколько минут, но ситуация в будке не прояснялась. Заглянул в окно – те же два силуэта, даже не поймешь, где Юрка, а где Максим. Мороз крепчал. Завязав уши шапки под подбородком, он стал дуть в рукавицы. Многократно штопанные, они плохо грели, но других у него не было. Вдруг из избушки донеслись громкие голоса, точнее, один голос, и это был противный фальцет Максима. Егор давно заметил, когда тот сердился, то его голос становился визгливым, противно-пронзительным, как у базарной бабки. Сам того не замечая, юноша стал нервно крутить в руках кол, который вручил ему Рыжий. Дверь будки резко открылась, и показался Максим Шомонин. Он был с непокрытой головой, что-то рычал, а правой рукой тащил за шиворот Рыжова.
– Меня напугать хотел, сучонок подзаборный! Да я тебя сейчас навек успокою!..
Юрка упирался и пытался вырваться из цепких рук мужчины, но это ему не удавалось.
– Дядя Максим, я пошутил! Дядя Максим, я больше не буду!.. – Юрка исходил на крик, но озверевший Шомонин словно не слышал его и упорно тянул к чернеющей яме ствола.
– Щас ты у меня поскользнешься и улетишь на тот свет, гаденыш!..
Только после этих слов Егор понял, что ждет его друга. До устья ствола оставалось метров пять, и сейчас Максим уже волоком тащил по снегу и льду визжащего от ужаса паренька.
– Егор! Где ты?! – кричал Рыжий. Этот истошный крик привел в чувство Егора. Он бросился вслед за сцепившимися в смертельной хватке людьми и заорал в свою очередь:
– Дядя Максим, отпусти его!
– А-а, и ты, змееныш, здесь?
Остановившись перед самой ямой, он попытался ухватить за рукав Егора, но тот увернулся и с силой опустил дубинку на голову мужчины. Крякнув от боли, Максим, тем не менее, не отпустил Рыжего и пытался дотянуться до своего обидчика.
– Я и тебя туда отправлю, паскуда!
Теперь Егор вовсю колотил мужика по голове, лицу. Отпустив на мгновение обессиленного Рыжова, Максим, закрываясь от ударов скрещенными руками, рванулся к Егору, но его ноги, обутые в кирзовые сапоги, поехали по льду, толстой коркой обступившему дымящуюся земными парами бездну, и... он скользнул вниз. В самый последний момент Егору удалось вырваться из рук Шомонина. Не случись этого, они сейчас вместе летели бы навстречу своей смерти. Егор удержался на самом краю пропасти и, стоя на карачках, смотрел в черный провал. Он видел, как стремительно падал Максим, слышал душераздирающий крик и глухой звук падения тела. В какое-то мгновение он почувствовал, что темная дыра, перед которой он застыл на четвереньках, неумолимо тянет его к себе. Одно мгновение, и он уже был готов сделать безумный бросок в бездну, но почувствовал, что кто-то тащит его за ногу:
– Гоша, осторожно, тихо, не дергайся, а то сорвешься! Отползай назад, давай сюда…
Когда оказались в метрах пяти от ямы, парни обессилено откинулись на снег и несколько минут лежали молча, еще не веря в свое спасение. Первым в себя пришел Юрка Рыжий. Он сидел и трясущимися руками щелкал зажигалкой. Она искрила, но огня не было. Наконец он прикурил и с досадой кинул ее в чернеющую яму.
– Гошка, бежим отсель, быстрее, быстрее! Сейчас Катков вернется, и тогда нам хана! – Он с трудом выпрямился, помог подняться Егору, и они опрометью бросились прочь от этого страшного места…
| Далее