ЧИНЯЕВ Сергей Викторович родился 3 октября 1953 года в селе Терехино Новокузнецкого района Кемеровской области. Служил в армии. В 1981 году окончил Томский государственный университет. Отработал в полевой геологии более тридцати лет. Прошел путь от маршрутного рабочего до главного геолога. Работал в Монголии. Печатался в областной газете «Край», в журнале «Огни Кузбасса». Живет в Кемерове.
КОГДА ПЛЕСО ЗАПИРАЕТ КАЛИТКУ
рассказ
Всю ночь хлопьями валил снег. «Э-эх, баранья башка! Олух ты царя небесного! – ворочаясь в спальнике, бранил себя Валентин Кулешов. – Вчера надо было отчаливать! Ведь собирался! Ну и охламон же ты, Валентин Петрович!» Потом уж, когда начал засыпать под тихое бормотание реки, в его седеющей голове промелькнула и приятная мыслишка: «Но как азартно вчера хватал хариус... особливо на морковную мормышку!»
К утру снегопад утих, и по тому, как в балагане резко похолодало, стало понятно, что ударил нехилый морозец. Какой уж теперь сон? И чуть только просветлело, Кулешов одним духом вышмыгнул из спального мешка. Откинув брезентовый полог и сощурив глаза от слепящей белизны, он стал осматривать берег. Вокруг царил один белый цвет: выбелило и рыже-зеленую еще вчера тайгу, и ржавые от осенней слякоти поляны, и серые галечниковые косы – все позавалило пухляком, и лишь река в этом ослепительном пространстве темной, стальной лентой катила свои холодные воды, шебарша на струях уже подмерзающим салом.
– Хе! И корыта моего не видать! Ну и навалило пуху... лебяжьего... – подивился Валентин.
Утопая по колено в легком снегу, Кулешов побрел к берегу. На том месте, где с вечера он привязал свою лодку, теперь возвышался длинный сугроб, наполовину уходящий в реку. «Хорошо хоть, что мотор укрыл куском полиэтилена», – отметил про себя Петрович и, не мешкая, принялся выгребать из лодки снег.
Надобно ему было теперь поторапливаться: река быстро остывала, тонкий ледок уже двухметровым припаем оковал береговую кромку, но еще не набрал силы и с хрустом, словно тонкое стекло, ломался под ногами. Это вселяло скромную надежду, что тихие омута еще не забились шугой – авось удастся проскочить коварное Старушкино плесо. Хотя, конечно, он осознавал, что при такой погоде ситуация на плесе могла поменяться в считанные часы.
Выгребая из лодки уже примерзший к деревянным бортам снег, Валентин урывками поглядывал на заснеженный балаган: там из-за полога за ним неотрывно следили встревоженные глаза собаки.
– Ну что, Урма, как там твое потомство? – придав голосу приветливость, обратился он к лайке.
От ласковых слов глаза Урмы сразу потеплели: помнит хозяин о ней, не забывает, не уплывет один, оставив ее здесь с кутятами! Но тут жалобно заскулили щенки, и собака скрылась в балагане.
– Угораздило ж тебя вот именно теперь опростаться! – продолжая выгребать снег, мягко укорял Валентин Урму. – Аль не могла погодить до дому? Что вот теперь? Зима к нам пришла...
Как бы то ни было, а приплодом своей лайки Кулешов дорожил, ведь хорошего породистого кобеля для нее долго искал и нашел. А как только собака забрюхатела, так и на щенков охотники тут же сыскались. Уж наобещался он людям, а коли посулил, то все – в лепешку расшибется, но выполнит свое обещание. Вот позавчера и принесла Урма пятерых щенят, да каких – один другого краше! Что тут поделаешь – устроил он в балагане поближе к печурке уголок для кормящей матери...
То, что Урма должна скоро ощениться, Петрович, конечно же, знал, но все ж была у него надежда, что успеют они вернуться домой до щенения. Но – не успели.
А как так вообще получилось?
Этой осенью собрался Валентин на рыбалку уже в конце октября. С первыми морозцами хариус скатывался с малых рек в полноводную Усу, табунился по отмелям, жировал в прибрежных лопухах – ну разве усидит заядлый харюзятник в такое-то время в городской квартире?! Одно его удерживало: собака вот-вот должна разродиться. Хотел он в этот раз один, без верной своей таежной спутницы поехать, да куда там – жена наотрез отказалась смотреть за лайкой.
– Ага, она ж тут без тебя и денно и нощно дурнинушкой выть будет... И опять же, все двери когтями оскребет! – возражала хозяйка. – Да че там говорить-то, ты только рюкзак собирать начал, а она уж не отходит от тебя! По пятам за тобой ходит...
– Ну, Машенька, ну, лапушка ты моя, она ж на сносях уже! А как, если не дотерпит – ощенится? Мож, как-нибудь обманем ее?
– Не, Валь, не уговаривай, мне и прошлого раза хватило. Ее, сучку, не обманешь: она чует, что ты не на работу, а в тайгу намылился! Короче, или не ехай нынче вовсе, или, если тебе уж так невтерпеж, бери ее с собой!
– Как же, Машунь, не ехать? Я ж отгулов подкопил... Ты же рыбку-то тоже любишь!
– Люблю! Но нервы мои мне дороже! Мне от ее тоскливого воя по ночам самой выть хочется, я уж про соседей и не говорю. Так что, Валюня, кумекай и решай! Такой вот мой тебе сказ!
Не поддавалась жена на его уговоры да еще такой жесткий ультиматум предъявила – оттого выбор у Валентина был невелик. Да и не думал долго Петрович: ехать-то шибко хотелось. И отправился он на рыбалку с брюхатой Урмой.
Одним днем добрался Валентин до облюбованных мест в верховьях горной реки. Около сотни километров прошел на своей десяти-упружной плоскодонке, и, как и ожидалось, рыбалка у него удалась: хариус брал отменно! Только вот на пятый день забот у Петровича поприбавилось Урма: все ж ощенилась. Но рыбалку Кулешов не забросил; каждый день, перед тем как умчаться на моторке к рыбным перекатам, оставлял он собаке густую похлебку, а вечером всегда возвращался на стоянку с хорошим уловом. Уже до самых краев был заполнен потрошеной рыбой двухведерный кан из нержавейки; с последнего улова рыба даже вся не вместилась, и вчера под вечер они с Урмой славно попировали – умяли аж три «семейные» сковороды жареной рыбки...
Вскоре весь снег из корыта был тщательно выбран, и Валентин, круша льдистые забереги, столкнул посудину на воду. Оставалось только собрать вещи, устроить в лодке лежанку для Урмы со щенками, погрузить улов да и поторапливаться – ходом сваливать в низовья реки. Короб с подсоленной рыбой был схоронен под ближайшим стволом старой талины, и сейчас его совсем завалило пухляком. Отбросив снег, Валентин с натугой приподнял за лямки увесистый кан (ощутив при этом чувство удовлетворения за свои труды), накинул его на плечи и, представляя, как обрадуется женушка Машуня улову, понес рыбу в лодку.
Выскочив из балагана, Урма теперь пристально следила за каждым движением Кулешова. Но когда Валентин вернулся на стоянку и, собрав все пожитки, молчком понес их в лодку, оставив ее щенят на голом пихтовом лапнике, собака сильно забеспокоилась. Она догнала хозяина возле реки и, кружа вокруг него, стала зазывать вернуться обратно – к заскулившим уже кутятам.
– Ну, чего ты, чего? А? Э-эх, дурешка! – для порядка пожурил Валентин собаку, но потом, искренне веря, что лайка понимает его слова, успокоил ее: – Не боись, Урма! Неча зря беспокоиться, глупыха! Не оставим мы твоих сосунков! Всех с собой заберем!
Распределив нехитрое походное барахлишко по центру лодки, Валентин уже в сопровождении собаки вернулся за щенками. Сразу всех унести было неловко, и поэтому, прижав к груди парочку, он уже по наторенной в снегу тропе понес их на приготовленную между кокорами лодки подстилку. Урма покрутилась возле оставшихся поскуливающих кутят и затем, не в силах более оставаться безучастной к сборам, ухватила одного щенка за шкирку и потащила его следом за хозяином.
Когда все беспокойное собачье семейство было устроено в лодке, Валентин занялся мотором. За ним Кулешов всегда следил внимательно (по-иному-то на горной реке и нельзя, а то ведь, не дай бог, подведет в опасном месте, тогда беды не оберешься), потому заводился движок, считай, с первого рывка.
Как следует прогрев мотор, Валентин оттолкнул лодку от берега и шестом вывел ее на стремнину. «Ну, с богом!» – тихо молвил Петрович и добавил газу.
Лодка шустро неслась по реке, огибая мели и торчащие из воды русловые камни, которые уж нахлобучили белые снеговые папахи, словно кавказские чабаны, и оттого отчетливо были видны издали на темной воде. Кулешов хорошо изучил здешний фарватер, помнил, где и под гладью воды таились коварные одинцы, на которые он не раз уж наскакивал днищем, – и потому летел не сбавляя скорости по шумливым шиверам и каменным россыпям. Но плывущая по реке шуга так меняла водную обстановку, так преображала русло, что даже он со своим немалым опытом терялся и порой наезжал на подводные камни. Лодку по инерции проносило через скальный выступец, лишь мотор, зацепившись за камень защитой винта, с негодующим ревом и брызгами подскакивал на еловом транце. «Твою ж мать!» – ругался Петрович, обернувшись к движку, и, поправив его, снова добавлял газа. Собака при каждом таком ударе корыта о камни вздрагивала, поднимала голову и вглядывалась в прищуренные глаза хозяина, но, не обнаружив в них признаков волнения, тут же успокаивалась, прильнув всем телом к щенкам.
Валентин торопился – до упора скручивал ручку румпеля, поддавая движку жару, словно выжимал из старенького «Вихря» все имеющиеся в нем лошадиные силы. Мешкать и правда было нельзя: морозец не спадал, река стыла все сильней; на струях шугу еще проносило течением, но у берегов в тихих заводях она уже начала смерзаться в крупные лепешки, и это не сулило ничего хорошего. За пороги Петрович не опасался, там сильное течение – он проскочит меж валунов. А вот плеса... И особенно то тихое и глубокое – Старушкино...
Уже около двух часов Кулешов катился вниз по Усе, но так и не повстречал ни одного припозднившегося рыбака, даже ни одной лодки не попалось ему на пути. «Все умные-то люди уж скатились давно, один ты, дурень, тут остался!» – снова ругал себя Валентин.
Наконец после очередного переката лодка выскочила на спокойное долгое плесо. «Ну, вот и оно!» – узнал Валентин место и пристально стал всматриваться вперед, туда, где за огромной, нависающей над рекой скалой начинался выход из этого бездонного тиховодья. Тут его внимание привлек едва заметный сизый дымок, поднимающийся из-за скалы. Подкатив чуть ближе, он увидел и две уткнувшиеся в берег деревянные лодки. «Ага, не один я здесь такой папуас, оказывается», – со смешанным чувством радости и беспокойства подумал Кулешов. Однако, когда он подплыл еще ближе, от его легкой веселости не осталось и следа: перед замшелым утесом темная вода плеса на всю ширь реки сменялась оловянно-серым полем сбившейся в сплошную массу снежуры и мелкого льда.
Тем и опасно было в это позднеосеннее время Старушкино плесо (прозванное так по со-именной речке Старушке, впадающей напротив него с левого берега). Глубокое и тихоструйное, оно вмещало огромную массу воды, а вот выход из плеса был хоть и стремительным, но шибко уж мелким да узким. Даже воротами его не назовешь, а в малую-то воду, как, впрочем, и перед ледоставом, он вообще сравним был с небольшой калиткой.
Пытались как-то некие ухари с ходу на скорости пробиться через такую же студенистую массу к этой выходной калитке – да куда там! Вляпались! Да так, что ни взад ни вперед: попали словно муха в варенье. А самое интересное, что и за борт из лодки не вылезешь – провалишься тут же в этом мерзлотном киселе. И все, из-под него уж не выберешься: там этого киселя метра полтора, а то и боле. Вот потом и сиди в корыте да жди, когда морозцем мосток от лодки до берега выкует, а когда этот морозец вдарит – одному Богу известно. И по берегу лодку не протащишь, потому как упирается бечевник в отвесную скалу, а под скалой яма огромная – метров этак пятнадцать глубиной; таймени в ней живут, но теперь-то она вся колтужником забита.
Сбросив скорость, Валентин подчалил к берегу. От компании, что грелась у костра под скалой, отошел человек и с какой-то грустной, натянутой улыбкой направился к нему. Кулешов сразу признал в нем давнишнего знакомца Семена Бредихина: не раз они встречались на причале в Междуреченске да и на рыбалке доводилось с ним пересекаться.
– Привет, Валя! – поздоровался Семен. – И ты до кучи в нашу развеселую компашку угодил!
– Да уж! Только я смотрю, радостью-то от вас так и прет! Че-то возле костра не пляшете и песен веселых не поете... А, Сема?
– Ага... Дела наши – впрочем, как и твои теперь, – не шибко веселые. Видал, как выход запломбировало?
– Видал! Затор, наверное, метров сто – не пробиться! Подгадило нам Старушкино плесо – нехилый заслон сотворило! Чего делать-то думаете?
– Давай чалься да пойдем к костру чайку пошвыркаем. Сообща там миром и потолкуем... – тут Семен заглянул в лодку и увидел Урму. – Смотрю, ты не один – с собакой. Да она еще у тебя и с прибытком?! Во, блин, дела!
– Такая у нас оказия... А кто там еще в вашей гоп-компании?
– Мой напарник Лешка Пшенник да на другой лодке шорец Косточаков Тибекай с брательником – может, знаешь? Из Сыркашей они.
– Ну-ну, помню его... Давно вы здесь загораете?
– Да только вот – за час где-то до тебя с Тумуяса скатились, – пояснил Бредихин. – Вчера клев дюже хороший был, вот и решили до утра задержаться. Кто ж, блин, знал, что к ночи такой морозец вдарит! Хотя шорец-то наш, – Семен кивнул в сторону костра, – вечером беспокоился, все на притихшую тайгу поглядывал, чего-то бормотал, пришептывал – вроде как со своими духами разговаривал. Да, видать, не договорился!..
Валентин иронично ухмыльнулся, перелезая через борт и подумав: «Очень знакомый вчерашний расклад – прям один в один моя проруха». Потом, ломая сапогами ледок, он добрел до середины лодки, ободряюще потрепал по загривку Урму и направился следом за Семеном.
Люди возле костра неторопливо попивали чаек. Все коротко поздоровкались с подчалившим собратом по несчастью, и стали они теперь впятером думку думать да толковать – как из этой ледяной западни вызволяться.
– Тепла, похоже, уже не будет, – начал разговор Семен Бредихин, протягивая Кулешову кружку с крепко заваренным «купцом» из висевшей на перекладине закопченной жестяной банки. – Шуга сплошняком идет! Затор-то вон на глазах прирастает...
– Сильный тыгын, однако! Не пройти! – покуривая трубку, подтвердил шорец Тибекай.
– Попали мы тут, как те черти в рукомойник! – обхватив голову руками, с отчаянием выпалил Алексей Пшенник. – Че делать-то?! Никакой рации у нас ведь нет! Зимовать тут, че ли?!
– Так! Выходит, что по реке нам путь отрезан, – рассудительно начал прикидывать Кулешов. – Придется пешком добираться до Чексы. Это километров этак... двадцать пять будет – если по берегу идти. Можно и через перевал от Нижнего Кибраса на Левый Иванак перекинуться. Это малость короче, но придется долго ползти в гору...
Валентин представил предстоящую дорогу и призадумался: «Как же Урма с малыми щенками?» Но, ничего пока не придумав, продолжил:
– И снегу подвалило выше колен, а на перевале-то, поди, и поболе насыпало. По такому снеговалу за день не дойдем...
– Однако, лыжи надо! – вновь вставил слово обычно молчаливый Тибекай Косточаков.
– Это коне-е-ешно: лыжи ему, однако, надо! – передразнивая шорца, с ехидцей отреагировал Пшенник на предложение Тибекая. – А еще лучше скажи: трактор, однако, надо! Ага! Тоже мне, умник нашелся! Ты что – лыжи с собой на рыбалку, что ли, прихватил? Где мы их тут возьмем?!
Косточаков ничего не ответил на Лешкину подковырку, лишь снисходительно улыбнулся в ответ.
Все понимали, что нужно как-то добираться до Чексу. Этот поселок в устье рек Иванак и Чексу вырос сразу после войны: управлением лагерей Южкузбасслаг на этом месте была организована третья зона лагерей Томусы под кодовым названием Камышлаг. Заключенные валили тайгу и сплавляли кругляк по Усе в строящийся Междуреченск, а позже, когда молевой сплав запретили, в зоне был налажен выпуск тарной дощечки. Лишь в конце семидесятых лагерь был ликвидирован, и большая часть работавших там людей, бросив дома, уехала из поселка. Вся инфраструктура лагеря после его ликвидации, конечно, была разрушена, часть зданий и домов потихоньку разбиралась и вывозилась. Но через несколько лет в поселке возникла новая жизнь: на месте бывшего лагеря обустроили подсобное хозяйство недавно открывшейся шахты «Распадская» – администрация шахты придумала разводить в Чексу свиней для своих столовых. Поэтому в поселок время от времени по подлатанной дороге ходил транспорт – на него-то теперь и рассчитывали застрявшие на Старушкином плесе рыбаки.
– Мужики, давайте все же пойдем вдоль берега, – решительно предложил Бредихин. – Может, там, за Казырсинскими порогами, какая-нибудь лодка задержалась. – И, широко улыбнувшись, добавил: – Мало ли чудаков на свете... навроде нас.
В сложившейся ситуации этот вариант устраивал всех рыбарей. Начались подготовительные хлопоты: двигатели, бачки с бензином, инструмент консервировали и уносили в лес; там все упаковывалось и подвязывалось к толстым стволам деревьев. Теперь сообща нужно было выволочь лодки на берег да оттащить подальше от воды – с таким расчетом, чтоб весенним паводком их не смыло в реку. На высоком берегу выбрали места поположе, переворачивали корыта вверх дном и устанавливали их на бревнышки. Работы было много, и она требовала тщательности, ведь весной они сюда вернутся, и все должно сохраниться в рабочем состоянии. А потому старались не торопясь, зная, что в путь они выдвинутся уже не сегодня, а завтра с утречка.
А еще всех удивили шорцы. С бортов своей вытащенной на берег лодки Тибекай с братом Антисом сорвали деревянные отбойники, идущие от транца по верхней кромке, распилили их на равные дощечки и, приладив к ним кожаные ремешки, смастерили подобие лыж.
– Ну ты мастак, Тибекай! – искренне восхищался Бредихин, рассматривая наскоро, но добротно сработанные снегоступы. – Смекалистый все же ты шорец! Смотри-ка, каково замастрячил!
– Однако, так быстрей пойдем! – улыбаясь, ответил Тибекай. – Осторожно токо надо ходить: кедра – дерево хрупкий.
Зоркий взор Косточакова скользнул по лицам рыбаков, лишь на удивленной физии Лешки Пшенника зрачки его черных глаз, сверкнув колючими искорками, на мгновение задержались.
Находчивость Тибекая побудила и других мужиков взяться за инструменты. Все стали готовить себе лыжи из бортовых отбойников. А у Кулешова забот было еще больше. Он давно переместил Урму со щенятами поближе к костру, нарубил веток, устроил шалашик. Теперь же его особо волновало другое: «Сосунков выхаживать надо, а Урма голодная – как бы молоко не пропало!» Подходили, рассматривали щенков и шорцы, хвалили со знанием дела. И тоже намекали хозяину, что собаку теперь кормить надобно. Валентин сунул Урме сухарик, взял котелок и пошел было на реку, но на полпути остановился, подумав: «Есть-то все, наверно, хотят?»