В отпуск папа пошел в середине июня. Это совпало с профессиональным маминым праздником, Днем медицинского работника. Родители решили отметить совпадение этих двух событий. В воскресенье вечером мама накрыла круглый раздвижной стол льняной клетчатой скатертью с белыми и зелеными маками. На скатерти стояли любимые блюда: селедка в кольцах репчатого лука, винегрет, соленые огурцы, помидоры и грибы, круглая отварная картошка. Своего времени в морозилке холодильника «Бирюса» дожидались домашние пельмени. По черно-белому телевизору «Изумруд» пела Майя Кристалинская, озорно глядя черными глазами, жирно подведенными черным карандашом.
К шести пришли Прошины, Ивановы и Гвоздиковы. Дети играли в «дом». Трехлетняя Катюшка Гвоздикова была дочкой, Света – мамой, Толик Иванов – папой, а самый старший Алешка Прошин – дедушкой, инвалидом Великой Отечественной войны. Поскольку рука еще не выросла. Толик «после работы» сидел на чемодане (он был вместо дивана) и пытался рассмотреть в картонной коробке, как «наши» забивают гол немцам. Света «варила суп» на кубиках в алюминиевой кастрюльке. А Алешка «стоял в магазине (как положено пенсионерам) в очереди» за «Московской» колбасой и круглым хлебом. Одна Катюшка всем мешала, то, пытаясь стащить кубики у «мамы», то, недоверчиво рассматривая «папин телевизор».
К девяти часам глаза у Катюшки стали медленно моргать и закрываться сами собой, как у кур на насесте, виденных Светой у бабушки в деревне. Катина мама, тетя Лида, понесла ее домой укладывать спать. А остальные взрослые пошли к Ивановым плясать и петь песни под гармошку. Детям было разрешено поиграть у Ромашкиных. Троица друзей обрадовалась двойному избавлению: от приставаний маленькой Катьки и от контроля взрослых.
Когда дети остались одни, Алеша предложил:
– А давайте играть, будто мы отмечаем День Победы. У меня дедушка на 9 Мая надевает медали и ходит на парад. А потом пьет водку и поет военные песни.
И они втроем, нацепив значки, стали маршировать и отдавать честь под бодрое Лешкино «трум-пум-пум», а потом уселись за стол. Все знали, что водка прозрачная, и хозяйка побежала на кухню наливать в бутылку воду из-
под крана. Но самый умный, Алешка, придумал лучше. Во всех почти рюмках оставалось понемногу спиртного. Можно было слить все это в три рюмки и пить «по правде».
Ребята глотнули, дружно сморщились и закашлялись. Внук ветерана войны, как опытный, сунул друзьям по ломтику соленого огурца. Дед так делал. Потом, как положено, Леша стал душевно выводить: «Эх, дороги! Пыль да туман…» Оказалось, что Толик тоже знает эту песню. Ее любят папа и дедушка. Мальчики пели, а их подружке вдруг стало невыносимо жалко своих дедушек, тоже воевавших, но «не доживших до наших светлых дней», как говорили по радио. Они тоже сейчас могли бы петь песни под гармошку про дороги или «Майскими холодными ночами». А теперь их вот нет, и бедная Светка никогда в жизни их не услышит и не увидит. Она заливалась слезами еще и оттого, что рука у друга так и не выросла, а ему в этом году идти в школу. От горя и отчаяния девочка уронила голову на руки. Голова внезапно закружилась, Светка упала под стол, накрытый льняной скатертью, и уснула.
Проснулась она глубокой ночью от тошноты. Несчастный папа носил Светланку к унитазу, а мама встревожено спрашивала, что ребята ели без взрослых. Как родители не почувствовали запах спиртного от детей?! Света и не могла предположить, что от одного глотка этой жгучей жидкости может быть так плохо! Так наша героиня с друзьями приобщилась к сомнительным радостям взрослой жизни.
Ее папа, к большому огорчению мамы, водку считал самым, что ни на есть правильным способом расслабления в нерабочее время. По крайней мере, в отпуске. Но, во-первых, мама в отпуск, в отличие от папы, уходила только через неделю, а, во-вторых, она, вообще не разделяла папиных взглядов на способы расслабления. А папа уже во вторник решил «хорошо отдохнуть». У мамы, при виде неестественно веселого папы, сразу же сделалось злое лицо, и она начала на него кричать и обзывать его словами, которыми Светланке не разрешалось обзывать даже детей. А папа не стал говорить ей: «Касса закрыта, ключ у меня», ну и так далее, а молча пошел складывать свои вещи в коричневый чемодан. Дочка поинтересовалась: не к бабушке ли он собрался? Получив утвердительный ответ, Светочка спросила:
– Меня возьмешь?
На худом папином лице читалась решимость увезти дочку не только к бабушке, но и на край света. Дыша перегаром, папа поцеловал ее и предложил собираться. Светка радостно запела: «Жили у бабуси два веселых гуся», – тут же представив, как они с папой будут спать в поезде, (папа на верхней полке, она – на нижней), а завтра уже будут в другом городе. И побежала складывать в сетку розовое шелковое платье, заводную обезьянку и пластмассового пупса. Но тут в спальню ворвалась рыдающая мама и подхватила дочку на руки, повторяя, что та – глупая. Папа стал вырывать девочку у мамы, а та не отдавала. Светка заревела от страха, что они ее поломают, как игрушечного страуса, и у нее оторвутся руки и ноги. Она изо всех сил вцепилась в мать. Папа со скорбным лицом и отпускным чемоданом в руке пошел к выходу. Светка завопила с утроенной силой. Но папа все равно ушел. Девочка долго плакала, вглядываясь в темноту летней ночи, под неуверенные заклинания матери: «Он вернется! Вот увидишь, он вернется!» Наконец, на малышку навалился сон.
Проснувшись рано утром, Светланка взобралась на подоконник. Ждать папу. Солнце светило ярко, предвещая хороший день. Но маме нужно было на работу, и она, недовольная тем, что дочка хочет остаться дома, потащила ее в сад. Светка брела сзади, не отрывая ног от земли и поднимая клубы пыли. Мама ругалась и дергала девочку за руку. Она опаздывала на прием в поликлинику. У входной двери в сад мама наскоро чмокнула Светланку в щеку и побежала на работу. Светка с белыми босоножками в руках тащилась в свою группу на второй этаж, как на Голгофу. Первыми она увидела Калининых, дочь и мать. Плохое предчувствие встало у Светочки комом в горле.
Дело в том, что «Ленин № 2», папа Ленки Калининой, развелся с Ленкиной мамой и уехал три месяца назад со своей новой любовью. Совсем. А ведь еще только прошлым летом, дядя Саша на Ленкин день рожденья, зазывал, сверкая черными глазами, всю гулявшую во дворе, малышню к себе домой. Дети с писком и воплями «Ура!» вваливались в квартиру Калининых и, в замызганных на прогулке рубашках и платьях, радостно рассаживались за столом. Под потолком висели разноцветные воздушные шары, на стенах висели Ленкины рисунки и плакат «Расти большая, дочка!». Больше ни у кого не бывало так весело. Наверно, потому, что кроме Ленкиных родителей на детском празднике не бывало ни одного взрослого. И кроме окрошки и бутербродов не было никакой «взрослой» невкусной еды. А после чаепития дядя Саша, как маленький, играл с ребятами в жмурки, догонялки и боролся с мальчишками на ковре…
Света не понимала: почему Ленкин папа бросил их? Тетя Марина никогда не ругалась. Потому, что была очень воспитанной. Она была красивая: стройная, с большими выразительными глазами на аристократически тонком, ухоженном лице. В спокойных глазах с рождения, видимо, и навсегда застыла какая-то небесно-голубая печаль. Она светилась в глазах тети Марины, даже когда та улыбалась. «Богородица!», – с ударением на каждое «о», иронично говорила про нее тетя Галя Иванова. А Светкин папа сказал, что дядя Саша развелся с женой потому, что, много лет угождая тете Марине во всем, так и не сумел ее осчастливить. На что Светкина мама ответила:
– Да, просто кобели вы все, мужики!
Когда Ленка поняла, что папа больше к ним не вернется, то стала искать ему замену. Любого молодого мужчину, заинтересованно глядевшего во время разговора на ее мать, она напористо брала за руку и, с отчаянием в черных глазах, выпаливала:
– А пойдем к нам жить!
Как в представлении про «Теремок». Только вместо Светы и Толика рядом стояла «сгоравшая со стыда» мать.
Светочка перестала играть с Леной после развода ее родителей. Боялась заразиться от нее «вирусом несчастливости». Как гриппом. А вот теперь оказалось, что профилактические меры оказались напрасными. И теперь кто-нибудь другой мог так же заразиться от Светки. И она тихо заплакала. Вышедшая из группы Светлана Алексеевна тщетно пыталась добиться какого-либо вразумительного ответа о причине слез девочки. Тогда воспитательница обняла всхлипывающую тезку и повела ее в группу. Несчастной девочке не хотелось ни играть, ни гулять, ни есть.
Ее не заставляли подчиняться. Даже няня не приставала, как обычно: «Ешь, давай! А то суп за шиворот вылью!» И в сончас не заставляла глаза закрывать. Светочка лежала с открытыми глазами и думала, как плохо жить на свете. А потом уснула.
А когда проснулась, то за ней уже пришла мама. Вялая девочка поплелась домой. И даже предложение мамы купить раскраску, монпансье в круглой коробочке или воздушные шары не улучшило Светкино настроение. На вопрос: «А чего хочешь?» Она ответила:
– Хочу к папе!
Мама сурово молчала. Дома дочка спросила ее:
– Мама, а папа кобель?
Мама сердито велела Светке замолчать. У девочки появилась надежда на то, что папа уехал не навсегда.
Вечером мама сказала, что два дня до выходных со Светой посидит тетя Галя Иванова. Девочка этому обстоятельству несказанно обрадовалась и, лежа в кроватке перед сном, уже почти была уверена в скором папином возвращении. Поэтому, когда через два дня, в коридоре послышался звук открываемого ключом замка, она нисколько не удивилась, а побежала встречать отца. Папа стоял на пороге в новой летней шляпе и улыбался. И Света улыбалась, а мама смотрела на папу настороженно.
– Чего вы дома сидите, как две курицы? Погода прекрасная! С улицы бы
не уходил! – и папа засмеялся, обнимая обеих. – Бабушка вас в гости ждет!
Светка тоже засмеялась, и мама улыбнулась. Они даже на «куриц» не обиделись. Дочку уложили спать пораньше. Завтра нужно было собирать чемоданы для поездки. Вечером следующего дня все вместе поехали к бабе Маше. Потому, что у мамы, наконец, наступила отпускная пора, а еще потому, что папа уже купил билеты на поезд.
История четвертая,
у бабушки городской
Дедушек у Светы, как мы уже выяснили, не было ни одного. Дед Борис, вернувшийся с войны героем (два ордена и три медали), скончался от боевых ран через семь лет после победного возвращения, успев понянчить свою младшую доченьку Лидочку и выдать замуж старшую, Любовь. А дед Михаил, мамин отец, вместо орденов привез с войны туберкулез. («Заработал в немецких лагерях», – говорила бабушка). И тоже прожил после войны недолго.
Вдовствующих бабушек было две. Обе Марии. Городскую бабушку звали Машей, а деревенскую – Марусей. Сначала поехали в гости к бабе Маше. Она жила на окраине города в двухэтажном деревянном доме. В нем было 16 квартир, общественный сарай и общественный деревянный туалет во дворе.
Баба Маша встретила гостей по-разному. Папе она улыбнулась – «виделись, мол, недавно», маме коротко кивнула и, едва разжав губы, прошипела: «Здрасссьте!». Светочку бабушка крепко обняла, потом, отстранившись, посмотрела на нее жалостным взглядом, как на сиротку, и сказала со скорбью в голосе:
– Худенькая какая! Не кормит мать тебя, что ли?
– Вы-то своего сына тоже не больно раскормили, пока он с вами жил, – сразу же обиделась мама.
– Война была! – сурово сказала бабушка, поджав губы. – Ты сейчас раскармливай! Сама, вон, какая щекастая!
И понесла свое квадратное тело хлопотать на кухню. Без объяснений стало ясно, кого бабушка ждала в гости, а кого и не очень. Мама, сидя на деревянном с дерматиновым сиденьем стуле у окна в зале, силилась не заплакать. Еще и потому, что она кормила мужа с дочкой здоровой, калорийной пищей и не была виновата в том, что они никак не толстеют. Мама обиделась на свекровь и заодно на своих домочадцев. Но папа и дочь тоже не были виноваты, что они – худые.
Светочке расхотелось гостить у бабы Маши. Она подошла к маме и обняла ее. Папа курил на кухне в форточку, что категорически запрещалось дома. («Ребенок!», – коротко говорила мама, выставляя курящего в подъезд). О чем папа разговаривает с бабушкой, было непонятно. Бабушка стояла лицом к плите, а к двери на кухне и, соответственно, к маме со Светой – задом. («К лесу – передом, к Ивану – задом», – вспомнила девочка. ) А папа, щурившийся от сигаретного дыма, постоянно отворачивался к окну.
Неожиданно раздался резкий звонок. Папа пошел открывать, и через минуту в комнату ворвалась шумная тетя Люба, старшая папина сестра. Она схватила в охапку племянницу, щипля и щекоча ее, и весело поинтересовалась:
– Чего худая такая?
Та, улыбаясь и пытаясь вырваться, пожимала плечами.
– Так, в отца же! – как-то уже жалобно сказала мама и махнула рукой в сторону худощавого главы семьи.
– Привет, Валюшка! – радостно откликнулась тетя Люба. – Да, это точно! Сережка и в детстве такой же жидкий был. В деда Борю. Юрик, вон, тоже в дедову породу. Мы-то с Лидкой в бабу Машу – толстомордые.
Тети Любин сын Юра, высокий худой со светлыми курчавыми волосами, стоял позади матери и равнодушно смотрел на бабушкиных гостей. Он, видимо, не чувствовал в них родную кровь. Хотя внешнего сходства у него со своим дядей Сережей и с двоюродной сестрой было гораздо больше, чем с матерью.
Светин двоюродный брат Юра закончил уже первый класс, и поэтому считал ниже собственного достоинства водиться с пятилетней мелюзгой. Он вытащил книжку Носова «Живая шляпа» из черной хозяйственной сумки матери и с важным видом, усевшись в спальне на бабушкину кровать, раскрыл ее на первой странице. Девочка подошла к нему и, чтобы привлечь внимание, небрежно сообщила:
– А у меня друг в этом году тоже в школу пойдет!
Юрик молчал.
– У него руки нет. Вот досюда! – показала на себе Светка.
Мальчик глянул на нее поверх книжки и начал читать вслух, по слогам проговаривая длинные слова.
– А я тоже читать умею, – насупившись, сказала двоюродная сестра.
– Выучила! – опять не поверил тот. – Я сейчас тебе другую принесу. Такие девчонки не читают.
И он принес книжку, на обложке которой был нарисован корабль, а на его борту люди в синих блузонах и круглых шапочках с длинными черными ленточками. Света стала читать, останавливаясь ненадолго перед прочтением незнакомых слов. Недоверие, смешанное с презрением, на лице мальчика сменилось уважением. Девочка победно посмотрела на двоюродного брата.
– А на твоей рубашке воротник такой же! – заметила Света, ткнув пальцем в картинку.
– Это матросский воротник. А книжка – про моряков, – сообщил Юра. – Я, когда вырасту, тоже моряком буду. Как папа.
– У тебя папа – моряк? – восхитилась маленькая сестра.
– Он умер. Погиб во время шторма, – гордо сказал мальчик.
Пьющий отец Юрика благополучно проживал во Владивостоке, работая грузчиком.
Но Юра был маленький, и искренне верил словам матери, что его отец –
герой. Светка, с восхищением глядя на брата, созналась:
– А я артисткой хочу стать!
– Ну! – озвучил Светочкины сомнения мальчик. – Артистки, они, вон, какие все красивые! Как Наталья Фатеева.
Сестра не обиделась.
– А я артисткой на радио буду! – тут же придумала девочка.
– Все за стол! – скомандовала с кухни бабушка.
На обед были салат из «магазинных» помидоров, «магазинные» котлеты и картошка, жаренная на свином сале. Светка поковыряла вилкой салат и горячее, выпила молоко и сказала:
– Спасибо!
– Ты же не поела, – строго сказала баба Маша.
– Невкусно! – ответила та без затей.
Мама, злорадно улыбаясь, смотрела в свою тарелку. А папа сказал:
– Пусть идет, играет!
Светочкина мама готовила котлеты и салаты из продуктов, купленных на рынке, а картошку жарила на сливочном масле. А бабушка городская покупала все в магазине, «не поддерживая личников», и считая, что продукты должны производиться колхозниками и реализовываться через советскую торговлю.
– Пойдем гулять! – предложила Юрику, освобожденная от обязательного доедания, Света.
Юрик, тоже не отличавшийся хорошим аппетитом, флегматично дожевывал картошку, с тоской глядя матери в глаза.
– Иди уже, горе луковое! – отпустила тетя Люба и Юрика.
Обрадованные дети выбежали во двор. Солнце пряталось где-то высоко за серой неплотной занавесью, но было тепло. Весело зеленели трава и листья на деревьях. Двором место перед домом можно было назвать условно. Никаких тебе деревянных качелей, выкрашенных в яркий цвет, ни «грибка» в виде огромного мухомора над песочницей. Только общественные строения да посыпанная гравием дорожка, по которой катался на трехколесном велосипеде местный карапуз. Юра загородил собой дорожку и, сурово глядя на трехлетнего упитанного «велосипедиста», потребовал:
– Дай прокатиться!
Тот отчаянно замотал головой. Юрка дернул за руль. Пацан заревел во весь голос. Моментально в дверях подъезда показалась бабка. Несмотря на неуклюжую фигуру снежной бабы (три шара разного диаметра, поставленных друг на друга), она довольно шустро выкатилась во двор, голося на одной высоте с внуком. Светка спряталась в черемухе, растущей у сарая, а Юрик метнулся за общественное строение. Когда бабка скрылась в недрах дома, тот тоже влез на дерево и достал из кармана штанишек короткую полую трубочку из высушенного стебля «пучки». Они со Светкой нарвали незрелых ягод черемухи, и Юрик ловко обстрелял жадину. Потом, к удовольствию сестры, «стрелок» еще дважды удачно попал в несимпатичного толстячка. Карапуз вновь завопил. В окне первого этажа сразу возникла круглая бабка так же, как в кукольном спектакле внезапно возникает из-за ширмы Петрушка. Малолетние хулиганы, не дожидаясь ее появления во дворе, спустились с черемухи и удрали, прячась за кустами. К подъезду они подкрались с другой стороны, когда воинственная бабка увела успокаивать ревущего внука домой.
Дверь детям открыл Светочкин папа. Мама мыла посуду на кухне. Света с Юриком прошмыгнули в спальню. Домыв посуду, мама села у окна поглазеть на улицу.
– А-а! Так у Васильевны гости! – раздался знакомый противный голос со двора. Услышав звонок, дети юркнули под кровать, чем сразу же себя и разоблачили.
– Так это твои безобразничают, Васильевна? – послышался тот же скандальный голос у входной двери.
Не разговаривая, баба Маша вытащила озорников из-под кровати и за ухо развела по углам. Соседка ушла следить за спокойствием внука. Через десять минут, тетя Люба, устав слушать Юркины завывания, поехала с ним домой. Светку, хмуро молчавшую в углу, после их отъезда тоже выпустили.
Так прошел первый день у бабушки. А Светланка, как и герой детских рассказов, Денис Кораблев, поняла, что «тайное всегда становится явным».
История пятая,
жаркий день
К ночи пошел теплый летний дождь. Светочка, лежа на бабушкином раскладном диване между мамой и папой, слушала, как крупные капли звонко стучат по оконному стеклу и подоконнику и мягко шлепают по листьям черемух. Было уютно от успокаивающе однообразных звуков за окном и теплого дыхания родителей с обеих сторон. От приоткрытого окна веяло запахом умытых листьев и прибитой пыли. Но было чуть грустно оттого, что завтрашняя поездка на пляж срывается из-за непогоды. В раздумьях об этом Света и уснула.
Наутро солнце светило, «как термоядерное», по выражению папы. Дождавшись, когда слегка подсохнет, Ромашкины прихватили с собой старенькое покрывало, бутылку с квасом и поехали на пляж.
Искусственно сооруженный водоем назывался «морем». Папа, кинув сумку на песок, мигом снял одежду и с размаха бросился в воду. Плавал папа отлично. И кролем, и брассом. Его поджарое тело мелькало в «море», как тело дельфина в передаче «В мире животных». Многочисленная пляжная публика с удовольствием наблюдала за папиными «показательными выступлениями».
А маме совсем не нужно было уметь плавать, чтобы привлечь одобрительные взгляды отдыхающих. Ей достаточно было остаться в синем закрытом купальнике, распустить волну каштановых волос по плечам и, вытянув стройные ноги на покрывале, блаженно закрыть глаза от солнечного света. Глаза мужчин всех возрастов и мастей сразу же устремлялись на маму с разными оттенками восхищения.
– Чувствуешь себя, как на большой охоте, – пробормотала мама.
Но из воды вышел папа и, встав рядом с покрывалом, всем своим мокрым видом показал, что это – охраняемая территория. Своим присутствием он разогнал мужские взгляды, как назойливых мух. Мама легла, укрывшись шляпой, и из-под шляпы сказала, чтобы дочка с папой тоже надели головные уборы. Чтоб голову не напекло. Света надела, а папа не послушался. Он никогда не слушал маминых советов, хотя мама – врач. Вот если участковая Мария Ивановна советовала, тогда – другое дело! А мама – своя. «Нет пророка в своем Отечестве», – любила говорить мама по этому поводу.
Вскоре Ромашкиных отыскали родственники. Завидев Юру, Светочка бросилась к нему. Но тетя Люба перехватила племянницу и по-вчерашнему стала тискать ее и щекотать. Светка вырвалась и отбежала, спрятавшись за мать. С тетей и братом приехал какой-то высокий крепкий мужчина средних лет.
– Кто это? – спросила Светка у мамы.
– Дядя Валера, муж тети Любы, – ответила та.
Девочке почему-то было неприятно его чуть обрюзгшее лицо с раздвоенным подбородком, металлические очки на прямом носу и золотые зубы во рту. Пока дядя Валера разговаривал с папой, она все вглядывалась в него и вдруг вспомнила. Она видела это лицо в кино про войну!
– Он на фрица похож! – шепнула дочка маме на ухо.
Мама прикинула эсэсовскую форму на дядю Валеру в своем воображении и тихонько засмеялась. Светланка еще не умела отделять кинофантазию от жизни, актеров – от ролей. Если уж сыграл фашиста, значит, фашист и есть! А настоящий отец героем был… С Юриком девочка своим открытием делиться не стала (вдруг он передаст ее слова отчиму, а тот разозлится?).
Тут подошел дядя Валера, представился и протянул Светочке открытую ладонь. Та, исподлобья глядя на нового родственника, с опаской подала свою. Он сказал:
– Ух, ты! С характером! – и как-то хорошо засмеялся.
У Светки отлегло от сердца.
– А пойдем купаться! – весело крикнула она Юре.
Папа и «бывший эсэсовец» дядя Валера катали на плечах Свету с Юрой, как большие черепахи. Дети визжали от восторга. Потом мужчины заказали катамараны, и под завистливые взгляды детей, приехавших на пляж без пап, катали Светку и Юрку. А дядя Валера, как выяснилось, не был немцем и даже в кино про немцев не снимался. Они просто с тетей Любой вместе работали на одном заводе, а еще раньше вместе учились в техникуме.
Взрослые с ребятами отдыхали себе в свое удовольствие, пока не был выпит весь квас, а жара стала нестерпимой. На пляже стало опасно оставаться из-за возможности солнечного удара. Особенно папе, так и не послушавшемся маму. Поэтому все поехали к бабушке обедать. На этот раз Светочка проявила большую благосклонность к ее обеду. Тем более что на обед была окрошка.
Взрослые продолжали сидеть за столом в сизом мареве сигаретного дыма. На столе стояли бутылки с пивом. А дети пошли погулять.
За игрой дети не заметили, что солнце уже садится. Небо стало румяным у горизонта, далее пастельные тона его плавно переходили один в другой, как в
радуге, растекаясь в итоге в высь темно-голубым.
На крыльце стояли Юркины родители, дожидавшиеся сына, собравшиеся домой, а девочка вбежала на второй этаж к своей бабушке Маше.
Поднявшись к бабушкиной квартире, она с силой толкнула дверь. Дверь открылась, даже пинать не пришлось. Снимая босоножки, Светочка услышала, что мама с бабушкой опять ссорятся.
– … И не для того я сына растила! – громко говорила баба Маша.
Две женщины не могли поделить папины любовь и заботу. В том числе материальную.
– Нет, это невыносимо! Ты как хочешь, а я здесь больше не останусь! – сморкаясь и вытирая слезы, изменившимся голосом сказала мама папе. И дочке:
– Собирайся! Поедем к бабе Марусе!
Светка испугалась, что бабушка с мамой поругались насмерть, и сложила уже губы для рева. Но тут ей пришло в голову, что папа ведь тоже уезжал от них, а потом вернулся. Наверно, это такая взрослая игра – обижаться на другого и уезжать, а когда игра надоест – возвращаться. И она не стала плакать.
Растерянный папа не знал, кого увещевать.
– Мама! – с укором обратился он к матери.
Вся бабушкина воинственность куда-то улетучилась. Видя, что сноха скидывает вещи в чемодан, баба Маша попросила:
– Прости, Валька!
Решительная мама с сопением продолжала начатое, не поднимая головы.
– Валь, на часы-то посмотри! Последний автобус в деревню ушел, – напомнил папа. – Завтра утром поедем. Если захочешь.
У мамы в глазах появилась осмысленность, а не только обида и злость.
– Идите, умывайтесь, и спать! – сказала она мужу с дочкой усталым голосом.
Ночью было душно, родители и дочка ворочались, вздыхали и вставали попить. В соседней комнате не спалось бабушке.
В общем, день выдался очень жаркий. И дело было не только в температуре воздуха…