МАТИЦА – ОПОРА ДОМА
(Рассказ)
Был у меня на севере, когда я там правил службу и жил в Североонежске после ухода в отставку, замечательный друг Юрий Степанович Рыжков, такой же страстный охотник и рыбак, как и я. Познакомились случайно. Проходил мимо частных гаражей и увидел, как худощавый мужик среднего роста паяльной лампой обрабатывает передние ноги сохатого. Явно готовился будущий деликатес – холодец из лосятины с хренком. Подошел, и не в надежде на приглашение на обед, а просто из любопытства.
- Привет.
Мужик, сидя на чурбаке, неохотно поднимает голову и зыркает на меня.
- Привет. – Лося сам добыл или друзья угостили? – киваю я на полуопаленные конечности таежного быка.
- Друг у меня промысловик. Ежегодно лицензии берет, и едва снег ложится на землю – он на промысел. Везучий. До десятка рогачей добывает.
- Давно мечтаю приобрести хотя бы одну лопату рогов сохатого. Оригинальная вешалка для головных уборов получается. Случайно у твоего друга нет лишней пары лосиных рогов?
- Поинтересуюсь, - и кивает на чурбак по соседству. – Присаживайтесь, - и представляется. – Юрий. Бывший механик автобазы СОБРа, сейчас на пенсии.
Я скептически оглядываю его.
- Больно молод для пенсионера-то?
- В аварию попал. БелАЗ сорвался в котлован разреза. Меня здорово помяло. Кое-что по частям собирали. Ушел на пенсию по инвалидности. Спасибо медикам – неплохо собрали, но к непогоде бывает так ломает, что хочется на стену лезть. А вы, как я понял, увлекаетесь охотой, коли можете отличить ноги сохатого от домашнего быка.
- Есть грех. Люблю побродить с ружьишком по таежным тропкам и лосей видел неоднократно, даже охотился на них.
Так мы познакомились с Юрием Степановичем, с которым впоследствии исколесили на его стареньком «Москвиче» все заброшенные лесовозные дороги Плесецкого района, которые по причине заболоченности местности представляли собой бревенчатые настилы, так называемые лежневки. А сколько мы с ним добыли косачей и глухарей за пятнадцать лет дружбы – не счесть. Я не помню, чтобы мы когда-нибудь возвращались с охоты пустыми.
Кстати, сегодня многие эпизоды нашей совместной охоты описаны мной в ряде произведений и опубликованы во втором томе собрания сочинений.
Степаныч – так я его называл по-дружески при общении – был фанатично влюблен в технику, в любую будь то мопед или дизельный двигатель БелАЗа. Но особенно отдавал предпочтение реанимированию убитым в прах агрегатам: мог неделями «ковыряться» в каком-нибудь давно списанном «Жигуленке» и добивался – тот оживал, приобретал, благодаря Степанычу, вторую жизнь. Откуда у этого истинно деревенского паренька, предки которого испокон веку были землепашцами, возникла тяга к «железякам?». Не знаю. Родом он был из деревни Бережная Дубрава - довольно большого поселения, расположенного на высоком левом берегу Онеги. В этой деревне – единственной в округе – был построен еще в восемнадцатом веке не в деревянном, а каменно-кирпичном исполнении огромный собор, куда на молебны в престольные праздники съезжались многие жители окрестных деревень.
Большущий дом почти в центре деревни с поветью, клетями и подклетями, коровником, летней и зимней половинами из добротной мареной лиственницы построил еще прадед Юрия Степановича, и по исстари установленному семейному порядку переходил в наследство младшему отпрыску (старшие с помощью родителя, отделяясь, строили себе жилье сами). Именно по этому принципу стал хозяином прадедовского дома его правнук – отец Юрия Степан. Таким его преемником должен был стать и Юрий – четвертый, последний, сын в семье деревенского учителя Степана Рыжкова, который умел не только учить детей грамоте, но и хорошо владел плотницким топором, мог срубить добротный дом, много трудился в поле, обеспечивая семью из девяти человек хлебушком и весь скот на подворье необходимыми кормами. Своим крестьянским умением отец щедро делился с сыновьями, в том числе и с Юрием. И, надо сказать, мальчишка легко, на лету схватывал уроки отца: уже в пятнадцать лет помогал ему рубить новый коровник, амбар и другие хозпостройки, на их подворье давно требовавшие обновления. Он даже старшему брательнику вместе с батей помогал строить дом, не всякому малолетке доверяют подгонять половые плахи, чтобы зазор между ними не превышал толщину бумажного листа, а ему доверили.
Однажды отец спросил сына:
- А скажи, Юрий, что, по-твоему, главное в доме?
Юрка задумался и неуверенно произнес:
- Мне кажется – первый венец. Рассыплется он или сгниет – весь дом рухнет.
- В какой-то степени ты прав, сынок: начнут разрушаться венцы – дом осядет, покосится, но жить в нем еще можно будет, а вот если матица рухнет, то все: обвалится потолок, крыша, и в доме уже жить нельзя. Это как плечи. Убери их, и весь груз упадет. Недаром потолочную балку зовут матицей, от слова мать. А на матери весь дом держится, упадет она – всему дому погибель, разруха. Запомни сынок.
И Юрка запомнил, на всю жизнь запомнил.
Но однажды пареньку попался в руки старый, полуразобранный велосипед, и он загорелся отремонтировать его и покататься вдосталь. И добился-таки, даже ездил в Конево к одному из старьевщиков, в хламе которого нашлись кое-какие детали к велосипеду, а многое изготовил сам из подручного материала при помощи напильника, коловорота и наждака. Чуть ли не со всей деревни сбежались пацаны поглазеть и потрогать Юркину двухколеску в тот знаменательный день, когда он выехал со двора на отремонтированном велосипеде.
Потом были: усовершенствованная лобогрейка, молотилка, крупорушка и другие немудреные деревенские механизмы, используемые крестьянами в повседневной работе. К услугам мальчишки-умельца в Бережной Дубраве прибегали многие сельчане, и он вдруг понял, что его способности принесут больше пользы в городе, чем в деревне. И Юрий в неполные семнадцать принялся уговаривать родителей отпустить его в город учиться на механика. Но батя, как отрубил:
- Пока не закончишь школу – никаких механиков и из деревни ни на шаг.
Ослушаться в то время родителей никто даже в мыслях не допускал.
Закончив школу, Юрий буквально через месяц был призван в армию и несказанно обрадовался, попав в моторизованные войска. Здесь он научился водить новейшей конструкции танки, БТРы, мощные и длиннющие ракетовозы.
Демобилизовавшись, Юрий в первую очередь заехал в Североонежск - новостройку бокситового рудника, посмотреть, что, да как и… затормозился. Его с удовольствием взяли водителем БелАЗа и уже через полмесяца, как и обещали, перевели механиком автоколонны.
Североонежск был недалеко от Бережной Дубравы, и почти каждые выходные он ездил попроведовать родителей. Но выходные случались редко, он их не любил, предпочитал заниматься в эти дни профилактикой вверенной техники, да и тяжело было при посещении дома смотреть отцу в глаза, в которых постоянно читался немой упрек: «Эх, ты! Предал наш род, ушел из отчего дома, кому он теперь достанется?»
А вскоре отец скоропостижно скончался. Осиротел дом, как-то сник, почернел, будто и на него горе тяжкое свалилось. Вернувшись с погоста, Юрий долго со слезами на глазах, прежде чем покинуть деревню, смотрел на него. Узнавал и не узнавал его. Раньше-то этаким заматерелым кряжем стоял: не стар и не нов, в самой своей крепости. Бревно к бревну подогнано (лезвие ножа не подсунешь), прилежалось, доска к доске притерлась. И вот вдруг после смерти хозяина дом как-то присел, не стало в его осанке горделивости былой, молодцеватости прежней.
Но жива была мать, и дом по-прежнему хранил тепло и уют. В последующем, приезжая к матери и ночуя в доме, Юрий физически чувствовал как дом сдает: он кряхтел, вздыхал, постанывал, будто жаловался, что за ним перестали ухаживать, вовремя делать ремонт там, где начало разрушаться.
«Боже, как рано ушел батя, дом приходит в упадок без мужских рук. Мне же не разорваться между Бережной Дубравой и Североонежском», - к этому времени он уже женился на любимой Валюше, у них родился первенец, и они получили хорошую трехкомнатную квартиру в пятиэтажном доме, построенном в городке совсем недавно.
Ненадолго пережила мать батю. Проболев всего два месяца, ушла в начале весны через два года после его ухода. И поездки Юрия в Бережную Дубраву практически прекратились. На дверях родового дома повис амбарный замок.
Приехал как-то Юрий в деревню помянуть родителей на погосте и, подойдя к дому, ужаснулся: дом-то совсем сдал – заметно осел на один бок, крыша просела и вообще выглядел жалким дряхлым стариком.
«Надо продавать, пока совсем не развалился», - печально и судорожно вздохнул Юрий. Поговорил с соседями и кое с кем из деревенских, и вскоре покупатель нашелся. И тут будто молнией ударило Юрия: «Зачем избавляешься от родового гнезда? Здесь же твои дед и отец, дядьки и тетки, братья и сестры, да и сам ты на свет народились, выросли… Сколько событий радостных и не очень в их жизни и твоей за это время произошло, а ты одним махом хочешь все перечеркнуть…»
Подумал-подумал и решил не продавать, а вдруг придется вернуться.
И в конце концов это «вдруг» случилось. Уйдя на пенсию по инвалидности, Юрий затосковал по сельскому укладу жизни, по отчему дому, видимо, в нем проснулся зов предков. Теперь все чаще на охоте он рассказывал мне о своей деревне, о детстве и юности.
- Понимаешь, я все чаще и чаще стал вспоминать наш дом. Просыпаюсь и в голове сразу же мелькает: «как там дом? Не сломалось ли что-нибудь в нем?» Обветшал он за последнее время здорово. На глазах дряхлеет. Когда я приезжаю и смотрю на него, у меня сердце от боли сжимается, и всегда голос матери слышу:
- Сынок! Где запропал? Иди домой. Обед стынет.
Однажды он пригласил меня с супругой в Бережную Дубраву. Было это в начале апреля, приближалось время ледохода на Онеге. У берегов уже появились промоины, через которые перебросили временные дощатые мостки. Оставив машину на подворье знакомых в деревне на правой стороне, мы по хлипкому настилу со страхом перебрались на лед и вскоре поднялись на крутой противоположный берег, где широко раскинулась Бережная Дубрава, с высоко взметнувшейся колокольней и куполом храма в центре. Еще на льду я обратил внимание на обилие деревьев в палисадниках домов и прицерковном парке и мысленно отметил: «Выходит, не зря деревня названа «Дубравой» - вон сколько насаждений. Представляю, какая здесь летом зелень распускается – крыш домов не видно.
Приехав на север, я поразился своеобразию строительства жилья сельчан и их подворий, они в корне отличались от наших, сибирских. Удивляли их значительные размеры и совместимость хозяйственных помещений под единой крышей с жильем хозяев. И все в двухэтажном исполнении. Как-то будучи в гостях у одного из старожилов и, осмотрев расположение комнат изнутри, поинтересовался:
- У вас пять комнат на первом этаже и столько же на втором, зачем столько? У вас что большая семья?
- Нас пятеро, мы с женой и трое детей, но они уже взрослые дома практически не живут, один в Архангельске обосновался, дочь в Вологде замужем, младший поступил в Ярославский институт.
- Тем более, зачем вам двоим такие хоромы? – поспешил я продолжить свою мысль.
- Нам-то они не нужны. Это дань прошлому. Такие дома строили деды и прадеды, а нам они достались в наследство. Раньше-то семьи были большими: по пятнадцать-восемнадцать человек, у моего прадеда, к примеру, было шестнадцать детей. Вот и строили большие дома, чтобы всем места хватило. И потом, существовало правило: женившись, сын продолжал жить с родителями, приведя в дом молодую жену, и отделялся только тогда, когда отстраивалось новое подворье и решался вопрос с наделом земли молодым. К чему это я? А к тому, зачем раньше строили такие большие дома. И, почему в два этажа? А затем, что в зимнее время вся семья жила в более теплых комнатах на нижнем этаже, а летом перебиралась в прохладные на втором этаже и тем самым существенно экономили на топливе.
- Как все просто, - с некоторым разочарованием протянул я. – А скажите, с какой целью строятся все хозпостройки под одной крышей с жилым домом и также в два этажа?
- Это в какой-то степени связано с климатическими условиями – крепкими морозами и метелями в зимнее время. Сами можете представить, как на ветру и холоде доить корову и задавать корм скоту. У нас же все это проводится в закрытом помещении, в относительном тепле, и корм здесь же под рукой. Раньше скота держали помногу, по нескольку коров, лошадей, овец, и все они размещались в соответствующих загородках на первом этаже. Рядом – сено, лари с овсом и другим комбикормом, даже не надо тепло одеваться. А на втором этаже размещались все припасы на зиму: мука, всевозможные овощи и крупы, соленья и копченья, в том числе бочки с лесными дарами – ягодами и грибами, присоленной рыбой, лари с семенным зерном и т. д. Хозяйка, накинув легкую шубейку, выскочила из дверей в двери, набрала чего надо – и на кухню готовить завтрак или обед для всей семьи.
…Вступив на центральную улицу Бережной Дубравы, мы с женой сразу же направились к храму, который, к сожалению, оказался на замке, даже калитка и та была на щеколде. Юрий пояснил, что церковь давно планировали поставить на ремонт, видимо, по этой причине доступ в храм прекращен.
Родовой дом Степаныча оказался недалеко от храма, как я и предполагал, был в полном соответствии с северным вариантом, о котором шла речь чуть выше, но даже при беглом взгляде выглядел, образно выражаясь, дряхлым старцем, опершимся одним боком (стеной) на подпорку, как на своеобразный батог. Мы на какой-то момент приостановились у калитки, и Юрий, обернувшись ко мне, вопросительно глянул в глаза.
- Да-а-а, - вздохнул я. – Подзапущен дом-то. На пределе держится. Давно нужны мужские руки.
- Вот и я о том же. Ну заходите. Разговор о доме потом продолжим. Расположимся на кухне, она более в приличном состоянии. Печь затопим – тепло будет. Двери в соседние комнаты законопатим поплотнее, чтобы холод оттуда не проникал, и все будет абгемахт. Вскоре, распаковав хозяйственные сумки и растопив голландку, мы с Юрием отправились на берег Онеги топить баню, женщины взялись готовить ужин.
Бань на берегу, к моему удивлению, оказалось великое множество, практически, по численности домов в деревне. Наколов дров и натаскав воды в бочки, принялись растапливать банную печь, которая кстати, топилась по-черному и, наглотавшись дыма до одури, со слезящимися глазами, вскоре вывалились на свежий воздух. Отдышавшись, уселись на чурбаках в ожидании, когда нахолодавшая за зиму баня (с полгода в нее никто не заглядывал), наконец-то начнет нагреваться, а окатыши каменки наливаться духмяным жаром?
- Занявшись ремонтом дома, тебе, Степаныч, придется и баню в порядок приводить. Бедолага почти по пояс в землю ушла, - роняю я, косясь на друга.
- Придется, - соглашается Юрий.
Мое внимание привлекают небольшие квадратные срубы, во множестве разбросанные невдалеке по руслу каких-то ручьев. Они напоминают деревенские колодцы с откидными крышками, но без обычных журавельных коромысел и воротов, с помощью которых поднимают бадейки с водой. Срубы (размером метр на метр) изготовлены из тонкомерных бревен. Я насчитал таких «колодцев» не меньше трех десятков.
- Что это? – интересуюсь у Юрия, кивая на срубы.
- Своеобразные холодильники наших сельчан. В этом месте из берега бьет очень много родников, температура воды в которых не превышает 3-4 градуса. Люди пользуются этим, постоянно очищают русла, чтобы они не засорялись и сделав небольшие углубления, в которых циркулируют родниковые струи, устанавливают над ними деревянные срубы с крышками, и в летнюю жару хранят в них всевозможные продукты: корчаги и крынки со сметаной, творогом, свежее мясо, рыбу и даже суп в кастрюлях. Ледяная вода, омывая корчаги и горшки, надолго сохраняет, подобно современным холодильникам, скоропортящиеся продукты.
- И никто не ворует эти продукты? – не удержавшись и слегка ошалевший, спрашиваю я.
- А зачем: Бомжей у нас нет. Сельчане даже замки на крышки не вешают.
- Впервые встречаюсь с такими холодильниками, - удивляюсь я и тут же меняю тему разговора.
- Ты о доме хотел продолжить разговор, делись, Степаныч, что гложет?
- Мне трудно объяснить, но почему-то с годами меня все чаще и чаще стали мучить воспоминания о детстве, о доме в деревне, а ночами замучили сны с теми же сценами деревенской жизни, будто возвращаюсь в Бережную Дубраву и начинаю восстанавливать пришедшее в упадок родительское подворье, встречаюсь с близкими, соседями. И до меня, наконец, дошло, почему гложет тоска по прошлому, за что терзает подспудная вина, а все потому, что пошел против воли родителя, покинув отчий дом, ушел работать на госпредприятие, на котором получил тяжелейшую травму и стал инвалидом, поселился в Североонежске с набором городских благ, которые сегодня меня попросту угнетают. Но главная причина – во мне проснулся зов предков и этому зову сопротивляться я не могу. Да и не хочу. Я принял решение возвращаться. У меня уже есть план перестройки дома. Я сделаю его гораздо меньше, без всех хозпристроек. Зачем они нам с женой, мы не собираемся заводить скот. Тем паче нам на двоих не нужно столько жилых комнат…
- Подожди, подожди, - перебиваю я друга. – Почему ты говоришь только о себе и Валентине? У тебя же двое сыновей, которые, как и ты, унаследуют родовой дом?
- Я тоже так считал. Но на днях оба категорически заявили: «Батя, зря ты зациклился на этом доме. Плюнь и забудь. Мы с Сергеем никогда не променяем свои городские квартиры, а тем более престижную работу в Вологде и Ярославле на грядки в деревне. Конечно, если потребуется какая-то наша помощь, по возможности поможем, а входить в долю не будем. Извини».
- Вот она современная молодежь, - сочувственно вздыхаю я. – Ну что теперь? С Валентиной-то советовался? Она-то как к твоему решению относится?
- Советовался. Конечно, не очень рада, говорит: «Как ты, так и я. Куда, мол, мне деваться».
- Так-то оно так, но она ведь еще работает, а уходить перед пенсией с должности заведующей детским садом, считаю, не очень логично.
- Пока я один переберусь в Бережную Дубраву, а она будет дорабатывать стаж. Через год, как оформит документы на пенсию, переберется ко мне. Но Североонежскую квартиру ни продавать, ни менять мы не собираемся. Кто знает, как жизнь повернется, может вернуться придется.
Мне стало грустно: в кои-то веки нашелся настоящий друг, начали понимать друг друга с полуслова и вот на тебе… заела ностальгия по деревенскому укладу.
- А как же я? – непроизвольно вырвалось у меня с предательской дрожью в голосе. – Как же наша охота по выходным? Если честно, я уже привык каждое воскресенье в шесть утра, нетерпеливо, стоя у окна, поглядывать на улицу в ожидании твоего «москвиченка» и сигнала клаксона – выходи, мол, я здесь.
Юрий удивленно глянул на меня и, наклонившись похлопал по плечу.
- Не переживай, Максимыч. В окрестностях Дубравы дичи значительно больше, чем под Североонежском. Это я тебе, как коренной житель, говорю. Так что будете каждую субботу приезжать или лучше вечером в пятницу, назавтра душу отведем на охоте, а в воскресенье к вечеру вы - дома.
- Заманчиво, но несподручно: Дорога, больно, долгая.
…С тех пор со Степанычем я встречался раз в полгода, иногда два, да и то, если он приезжал в Североонежск за каким-нибудь дефицитным стройматериалом. Накоротке мы обменивались новостями, но в основном Юрий рассказывал, как перестраивает дом, что сделал и что надумал обновить.
Через два года переустройство родового дома Юрий закончил. К этому времени ушла на заслуженный отдых и его супруга Валентина, окончательно перебралась в Бережную Дубраву. И Степаныч стал настойчиво звать меня в деревню на охоту, но увы, на этот раз я связался со строительством дачи, почти сутками пропадал на садовом участке и с поездками не получалось. Потом от кого-то из деревенских слышал: новые друзья у Степаныча объявились – охотники столичные. Наезжали частенько: то на зайчишек по чернотропу, то на лосей, то на глухарей и косачей на весенних ристалищах. Я завидовал, но это строительство дачи…
Прошло два года, и Юрий вдруг резко сдал. Обострились старые посттравматические болячки, но особые страдания приносили головные боли. А однажды прямо на охоте случился удар. На третий день он умер. Кровоизлияние в мозг.
Я откровенно плакал, узнав о его смерти, и до сих пор не могу придти в себя: что стало причиной его безвременного ухода, почему из всего рода Рыжковых он оказался недолгожителем? Можно сослаться на основную причину: производственную травму, но я очень часто бывал с ним на охоте и рыбалке и видел, как благотворно влияла на его здоровье, природа он преображался и становился буквально неутомимым. Часто делился со мной:
- На охоте, рыбалке и вообще на природе я чувствую себя превосходно, в меня будто какая-то энергия вливается, сил троекратно прибавляется. Я забываю о всяких болячках и не ощущаю их, будто молодею.
Значит причина преждевременного ухода в другом. И неожиданно для себя сделал вывод – всему виной родовой дом. Да, да – родовое гнездо. Дом не простил ему предательства. Став прямым наследником Юрий бросил дом на произвол судьбы, допустил до полного обветшания, а вернувшись, перестроил, разрушив целостность родового гнезда. Не знаю, возможно – это мой домысел, но других причин не вижу…
«Я ТАК ВИНОВАТ ПЕРЕД ТОБОЙ!..»
(Рассказ)
Часто вспоминаю время работы литсотрудником многотиражной газеты, свои бесконечные командировки по городам и весям в поисках интересного материала. В памяти всплывают встречи с людьми, которые запомнились чем-то необычным: кто-то превратностями судьбы, другие невероятными приключениями в жизни, третьи своим юмором, а кое-кто до сего времени служит мне примером, как нужно и как нельзя поступать в тех или иных ситуациях. Многие из встреченных людей стали героями моих рассказов, повестей, зарисовок, но больше живы в моей памяти и, надеюсь, они воплотятся в героев будущих произведений.
Сегодня я расскажу о встрече еще в семидесятые годы минувшего столетия с интересной личностью – Петром Карповым – коллегой по журналистике, собкором «Сельской правды» столицы Алтайского края.
* * *
Это было поздней осенью. Я остановился в доме приезжих передового совхоза «Победа» Ельцовского района, где проживал один из героев моего будущего очерка и с которым мы договорились по телефону встретиться на следующий день. Долгая дорога автобусом умотала, к тому же я изрядно проголодался и, едва устроившись в номере, отправился в буфет чего-нибудь перекусить. Крошечный зал буфета вмещал всего четыре столика и только у одного из них в самом углу было два свободных места. Заказав пару бутербродов с колбасой и бутылку лимонада, я двинулся в угол, но пробраться туда было не так-то просто. Лавировать между стульями приходилось, привставая на цыпочки и глубоко втягивая живот.
Пожилой мужик с большими залысинами на голове, широкоскулым лицом и крупным с грузинской горбинкой носом, доброжелательно глянув на меня, придвинул поближе к себе стакан с остатками чая и тарелочку с надкусанным бутербродом, освободив тем самым место под мою снедь, тепло улыбнулся и с хохлатским выговором произнес:
- Сидайте, молодой человек.
Я благодарно кивнул и со вздохом облегчения уставшего человека, наконец-то, опустился на стул.
С интересом наблюдая, с каким аппетитом я расправляюсь с бутербродами, и хохотнув, констатировал:
- Сразу видно нашего брата – журналиста.
Я удивленно воззрился на соседа, который все больше и больше нравился мне, особенно его аккуратно подбритые усики, чем-то напоминающие сталинские, только меньших размеров и совершенно белые от седины.
- Откуда такая проницательность? Я действительно журналист.
- Так видно по аппетиту. Только наш брат-журналист, наголодавшийся за день беготни, может с такой жадностью проглотить безвкусные бутерброды с какой-то третьесортной вареной колбасой.
Я расхохотался. Сразу куда-то отступила усталость. И мы познакомились. Завязался разговор с воспоминаниями интересных историй и происшествий во время служебных командировок по заданию редакций, и не заметили, как разошлись посетители буфета, как буфетчица все громче позвякивала посудой, давай понять, что пора выметаться и нам.
- А давай пойдем ко мне в номер. У меня в портфеле бутылочка припасена. Возьмем пару бутербродов и посидим.
Через несколько минут мы сидели в его четырехместном номере. Двое его соседей, уже спали. Я сбегал в свой соседний тоже четырехместный, кое-чего прихватил из своего портфеля и на цыпочках, не будя соседей, перебрался к Петру за круглый стол со скромной сервировкой. И полушепотом продолжили разговор. Петр был словоохотлив, и я его не перебивал, а рассказывал он очень интересно, без обычной журналисткой вычурности.
- Начинал я свою журналистскую деятельность тоже молодым, примерно в твоем возрасте, Максимович. А было это в начале пятидесятых, и начинал я собкором районной многотиражки. По деревням мотался очень часто и видел как тяжело жили люди на местах. Война выкосила мужиков, особенно молодых парней. Остались одни женщины, старики и инвалиды, покалеченные на полях сражений. Без слез на их житье смотреть было невозможно, а писать правду – тем более. Правда была под запретом. Вдовам и несостоявшимся невестам было уже около тридцати, им бы рожать, детей нянчить, а они жилы рвали на полях и ложились в холодные постели, обливая слезами и кусая подушки. И у них не было ни малейшей надежды выйти замуж и даже родить от любимого мужчины.
Приезжая в деревни, я всегда видел жадный интерес женщин ко мне. Я конечно не был красавцем, но был молод и хорошо сложен, однако к тому времени был женат и до безумия любил жену, старался в тот же день вернуться домой, к любимой супруге. К тому же у нас родилась прекрасная дочка, которая требовала много внимания.
(Рассказ)
Был у меня на севере, когда я там правил службу и жил в Североонежске после ухода в отставку, замечательный друг Юрий Степанович Рыжков, такой же страстный охотник и рыбак, как и я. Познакомились случайно. Проходил мимо частных гаражей и увидел, как худощавый мужик среднего роста паяльной лампой обрабатывает передние ноги сохатого. Явно готовился будущий деликатес – холодец из лосятины с хренком. Подошел, и не в надежде на приглашение на обед, а просто из любопытства.
- Привет.
Мужик, сидя на чурбаке, неохотно поднимает голову и зыркает на меня.
- Привет. – Лося сам добыл или друзья угостили? – киваю я на полуопаленные конечности таежного быка.
- Друг у меня промысловик. Ежегодно лицензии берет, и едва снег ложится на землю – он на промысел. Везучий. До десятка рогачей добывает.
- Давно мечтаю приобрести хотя бы одну лопату рогов сохатого. Оригинальная вешалка для головных уборов получается. Случайно у твоего друга нет лишней пары лосиных рогов?
- Поинтересуюсь, - и кивает на чурбак по соседству. – Присаживайтесь, - и представляется. – Юрий. Бывший механик автобазы СОБРа, сейчас на пенсии.
Я скептически оглядываю его.
- Больно молод для пенсионера-то?
- В аварию попал. БелАЗ сорвался в котлован разреза. Меня здорово помяло. Кое-что по частям собирали. Ушел на пенсию по инвалидности. Спасибо медикам – неплохо собрали, но к непогоде бывает так ломает, что хочется на стену лезть. А вы, как я понял, увлекаетесь охотой, коли можете отличить ноги сохатого от домашнего быка.
- Есть грех. Люблю побродить с ружьишком по таежным тропкам и лосей видел неоднократно, даже охотился на них.
Так мы познакомились с Юрием Степановичем, с которым впоследствии исколесили на его стареньком «Москвиче» все заброшенные лесовозные дороги Плесецкого района, которые по причине заболоченности местности представляли собой бревенчатые настилы, так называемые лежневки. А сколько мы с ним добыли косачей и глухарей за пятнадцать лет дружбы – не счесть. Я не помню, чтобы мы когда-нибудь возвращались с охоты пустыми.
Кстати, сегодня многие эпизоды нашей совместной охоты описаны мной в ряде произведений и опубликованы во втором томе собрания сочинений.
Степаныч – так я его называл по-дружески при общении – был фанатично влюблен в технику, в любую будь то мопед или дизельный двигатель БелАЗа. Но особенно отдавал предпочтение реанимированию убитым в прах агрегатам: мог неделями «ковыряться» в каком-нибудь давно списанном «Жигуленке» и добивался – тот оживал, приобретал, благодаря Степанычу, вторую жизнь. Откуда у этого истинно деревенского паренька, предки которого испокон веку были землепашцами, возникла тяга к «железякам?». Не знаю. Родом он был из деревни Бережная Дубрава - довольно большого поселения, расположенного на высоком левом берегу Онеги. В этой деревне – единственной в округе – был построен еще в восемнадцатом веке не в деревянном, а каменно-кирпичном исполнении огромный собор, куда на молебны в престольные праздники съезжались многие жители окрестных деревень.
Большущий дом почти в центре деревни с поветью, клетями и подклетями, коровником, летней и зимней половинами из добротной мареной лиственницы построил еще прадед Юрия Степановича, и по исстари установленному семейному порядку переходил в наследство младшему отпрыску (старшие с помощью родителя, отделяясь, строили себе жилье сами). Именно по этому принципу стал хозяином прадедовского дома его правнук – отец Юрия Степан. Таким его преемником должен был стать и Юрий – четвертый, последний, сын в семье деревенского учителя Степана Рыжкова, который умел не только учить детей грамоте, но и хорошо владел плотницким топором, мог срубить добротный дом, много трудился в поле, обеспечивая семью из девяти человек хлебушком и весь скот на подворье необходимыми кормами. Своим крестьянским умением отец щедро делился с сыновьями, в том числе и с Юрием. И, надо сказать, мальчишка легко, на лету схватывал уроки отца: уже в пятнадцать лет помогал ему рубить новый коровник, амбар и другие хозпостройки, на их подворье давно требовавшие обновления. Он даже старшему брательнику вместе с батей помогал строить дом, не всякому малолетке доверяют подгонять половые плахи, чтобы зазор между ними не превышал толщину бумажного листа, а ему доверили.
Однажды отец спросил сына:
- А скажи, Юрий, что, по-твоему, главное в доме?
Юрка задумался и неуверенно произнес:
- Мне кажется – первый венец. Рассыплется он или сгниет – весь дом рухнет.
- В какой-то степени ты прав, сынок: начнут разрушаться венцы – дом осядет, покосится, но жить в нем еще можно будет, а вот если матица рухнет, то все: обвалится потолок, крыша, и в доме уже жить нельзя. Это как плечи. Убери их, и весь груз упадет. Недаром потолочную балку зовут матицей, от слова мать. А на матери весь дом держится, упадет она – всему дому погибель, разруха. Запомни сынок.
И Юрка запомнил, на всю жизнь запомнил.
Но однажды пареньку попался в руки старый, полуразобранный велосипед, и он загорелся отремонтировать его и покататься вдосталь. И добился-таки, даже ездил в Конево к одному из старьевщиков, в хламе которого нашлись кое-какие детали к велосипеду, а многое изготовил сам из подручного материала при помощи напильника, коловорота и наждака. Чуть ли не со всей деревни сбежались пацаны поглазеть и потрогать Юркину двухколеску в тот знаменательный день, когда он выехал со двора на отремонтированном велосипеде.
Потом были: усовершенствованная лобогрейка, молотилка, крупорушка и другие немудреные деревенские механизмы, используемые крестьянами в повседневной работе. К услугам мальчишки-умельца в Бережной Дубраве прибегали многие сельчане, и он вдруг понял, что его способности принесут больше пользы в городе, чем в деревне. И Юрий в неполные семнадцать принялся уговаривать родителей отпустить его в город учиться на механика. Но батя, как отрубил:
- Пока не закончишь школу – никаких механиков и из деревни ни на шаг.
Ослушаться в то время родителей никто даже в мыслях не допускал.
Закончив школу, Юрий буквально через месяц был призван в армию и несказанно обрадовался, попав в моторизованные войска. Здесь он научился водить новейшей конструкции танки, БТРы, мощные и длиннющие ракетовозы.
Демобилизовавшись, Юрий в первую очередь заехал в Североонежск - новостройку бокситового рудника, посмотреть, что, да как и… затормозился. Его с удовольствием взяли водителем БелАЗа и уже через полмесяца, как и обещали, перевели механиком автоколонны.
Североонежск был недалеко от Бережной Дубравы, и почти каждые выходные он ездил попроведовать родителей. Но выходные случались редко, он их не любил, предпочитал заниматься в эти дни профилактикой вверенной техники, да и тяжело было при посещении дома смотреть отцу в глаза, в которых постоянно читался немой упрек: «Эх, ты! Предал наш род, ушел из отчего дома, кому он теперь достанется?»
А вскоре отец скоропостижно скончался. Осиротел дом, как-то сник, почернел, будто и на него горе тяжкое свалилось. Вернувшись с погоста, Юрий долго со слезами на глазах, прежде чем покинуть деревню, смотрел на него. Узнавал и не узнавал его. Раньше-то этаким заматерелым кряжем стоял: не стар и не нов, в самой своей крепости. Бревно к бревну подогнано (лезвие ножа не подсунешь), прилежалось, доска к доске притерлась. И вот вдруг после смерти хозяина дом как-то присел, не стало в его осанке горделивости былой, молодцеватости прежней.
Но жива была мать, и дом по-прежнему хранил тепло и уют. В последующем, приезжая к матери и ночуя в доме, Юрий физически чувствовал как дом сдает: он кряхтел, вздыхал, постанывал, будто жаловался, что за ним перестали ухаживать, вовремя делать ремонт там, где начало разрушаться.
«Боже, как рано ушел батя, дом приходит в упадок без мужских рук. Мне же не разорваться между Бережной Дубравой и Североонежском», - к этому времени он уже женился на любимой Валюше, у них родился первенец, и они получили хорошую трехкомнатную квартиру в пятиэтажном доме, построенном в городке совсем недавно.
Ненадолго пережила мать батю. Проболев всего два месяца, ушла в начале весны через два года после его ухода. И поездки Юрия в Бережную Дубраву практически прекратились. На дверях родового дома повис амбарный замок.
Приехал как-то Юрий в деревню помянуть родителей на погосте и, подойдя к дому, ужаснулся: дом-то совсем сдал – заметно осел на один бок, крыша просела и вообще выглядел жалким дряхлым стариком.
«Надо продавать, пока совсем не развалился», - печально и судорожно вздохнул Юрий. Поговорил с соседями и кое с кем из деревенских, и вскоре покупатель нашелся. И тут будто молнией ударило Юрия: «Зачем избавляешься от родового гнезда? Здесь же твои дед и отец, дядьки и тетки, братья и сестры, да и сам ты на свет народились, выросли… Сколько событий радостных и не очень в их жизни и твоей за это время произошло, а ты одним махом хочешь все перечеркнуть…»
Подумал-подумал и решил не продавать, а вдруг придется вернуться.
И в конце концов это «вдруг» случилось. Уйдя на пенсию по инвалидности, Юрий затосковал по сельскому укладу жизни, по отчему дому, видимо, в нем проснулся зов предков. Теперь все чаще на охоте он рассказывал мне о своей деревне, о детстве и юности.
- Понимаешь, я все чаще и чаще стал вспоминать наш дом. Просыпаюсь и в голове сразу же мелькает: «как там дом? Не сломалось ли что-нибудь в нем?» Обветшал он за последнее время здорово. На глазах дряхлеет. Когда я приезжаю и смотрю на него, у меня сердце от боли сжимается, и всегда голос матери слышу:
- Сынок! Где запропал? Иди домой. Обед стынет.
Однажды он пригласил меня с супругой в Бережную Дубраву. Было это в начале апреля, приближалось время ледохода на Онеге. У берегов уже появились промоины, через которые перебросили временные дощатые мостки. Оставив машину на подворье знакомых в деревне на правой стороне, мы по хлипкому настилу со страхом перебрались на лед и вскоре поднялись на крутой противоположный берег, где широко раскинулась Бережная Дубрава, с высоко взметнувшейся колокольней и куполом храма в центре. Еще на льду я обратил внимание на обилие деревьев в палисадниках домов и прицерковном парке и мысленно отметил: «Выходит, не зря деревня названа «Дубравой» - вон сколько насаждений. Представляю, какая здесь летом зелень распускается – крыш домов не видно.
Приехав на север, я поразился своеобразию строительства жилья сельчан и их подворий, они в корне отличались от наших, сибирских. Удивляли их значительные размеры и совместимость хозяйственных помещений под единой крышей с жильем хозяев. И все в двухэтажном исполнении. Как-то будучи в гостях у одного из старожилов и, осмотрев расположение комнат изнутри, поинтересовался:
- У вас пять комнат на первом этаже и столько же на втором, зачем столько? У вас что большая семья?
- Нас пятеро, мы с женой и трое детей, но они уже взрослые дома практически не живут, один в Архангельске обосновался, дочь в Вологде замужем, младший поступил в Ярославский институт.
- Тем более, зачем вам двоим такие хоромы? – поспешил я продолжить свою мысль.
- Нам-то они не нужны. Это дань прошлому. Такие дома строили деды и прадеды, а нам они достались в наследство. Раньше-то семьи были большими: по пятнадцать-восемнадцать человек, у моего прадеда, к примеру, было шестнадцать детей. Вот и строили большие дома, чтобы всем места хватило. И потом, существовало правило: женившись, сын продолжал жить с родителями, приведя в дом молодую жену, и отделялся только тогда, когда отстраивалось новое подворье и решался вопрос с наделом земли молодым. К чему это я? А к тому, зачем раньше строили такие большие дома. И, почему в два этажа? А затем, что в зимнее время вся семья жила в более теплых комнатах на нижнем этаже, а летом перебиралась в прохладные на втором этаже и тем самым существенно экономили на топливе.
- Как все просто, - с некоторым разочарованием протянул я. – А скажите, с какой целью строятся все хозпостройки под одной крышей с жилым домом и также в два этажа?
- Это в какой-то степени связано с климатическими условиями – крепкими морозами и метелями в зимнее время. Сами можете представить, как на ветру и холоде доить корову и задавать корм скоту. У нас же все это проводится в закрытом помещении, в относительном тепле, и корм здесь же под рукой. Раньше скота держали помногу, по нескольку коров, лошадей, овец, и все они размещались в соответствующих загородках на первом этаже. Рядом – сено, лари с овсом и другим комбикормом, даже не надо тепло одеваться. А на втором этаже размещались все припасы на зиму: мука, всевозможные овощи и крупы, соленья и копченья, в том числе бочки с лесными дарами – ягодами и грибами, присоленной рыбой, лари с семенным зерном и т. д. Хозяйка, накинув легкую шубейку, выскочила из дверей в двери, набрала чего надо – и на кухню готовить завтрак или обед для всей семьи.
…Вступив на центральную улицу Бережной Дубравы, мы с женой сразу же направились к храму, который, к сожалению, оказался на замке, даже калитка и та была на щеколде. Юрий пояснил, что церковь давно планировали поставить на ремонт, видимо, по этой причине доступ в храм прекращен.
Родовой дом Степаныча оказался недалеко от храма, как я и предполагал, был в полном соответствии с северным вариантом, о котором шла речь чуть выше, но даже при беглом взгляде выглядел, образно выражаясь, дряхлым старцем, опершимся одним боком (стеной) на подпорку, как на своеобразный батог. Мы на какой-то момент приостановились у калитки, и Юрий, обернувшись ко мне, вопросительно глянул в глаза.
- Да-а-а, - вздохнул я. – Подзапущен дом-то. На пределе держится. Давно нужны мужские руки.
- Вот и я о том же. Ну заходите. Разговор о доме потом продолжим. Расположимся на кухне, она более в приличном состоянии. Печь затопим – тепло будет. Двери в соседние комнаты законопатим поплотнее, чтобы холод оттуда не проникал, и все будет абгемахт. Вскоре, распаковав хозяйственные сумки и растопив голландку, мы с Юрием отправились на берег Онеги топить баню, женщины взялись готовить ужин.
Бань на берегу, к моему удивлению, оказалось великое множество, практически, по численности домов в деревне. Наколов дров и натаскав воды в бочки, принялись растапливать банную печь, которая кстати, топилась по-черному и, наглотавшись дыма до одури, со слезящимися глазами, вскоре вывалились на свежий воздух. Отдышавшись, уселись на чурбаках в ожидании, когда нахолодавшая за зиму баня (с полгода в нее никто не заглядывал), наконец-то начнет нагреваться, а окатыши каменки наливаться духмяным жаром?
- Занявшись ремонтом дома, тебе, Степаныч, придется и баню в порядок приводить. Бедолага почти по пояс в землю ушла, - роняю я, косясь на друга.
- Придется, - соглашается Юрий.
Мое внимание привлекают небольшие квадратные срубы, во множестве разбросанные невдалеке по руслу каких-то ручьев. Они напоминают деревенские колодцы с откидными крышками, но без обычных журавельных коромысел и воротов, с помощью которых поднимают бадейки с водой. Срубы (размером метр на метр) изготовлены из тонкомерных бревен. Я насчитал таких «колодцев» не меньше трех десятков.
- Что это? – интересуюсь у Юрия, кивая на срубы.
- Своеобразные холодильники наших сельчан. В этом месте из берега бьет очень много родников, температура воды в которых не превышает 3-4 градуса. Люди пользуются этим, постоянно очищают русла, чтобы они не засорялись и сделав небольшие углубления, в которых циркулируют родниковые струи, устанавливают над ними деревянные срубы с крышками, и в летнюю жару хранят в них всевозможные продукты: корчаги и крынки со сметаной, творогом, свежее мясо, рыбу и даже суп в кастрюлях. Ледяная вода, омывая корчаги и горшки, надолго сохраняет, подобно современным холодильникам, скоропортящиеся продукты.
- И никто не ворует эти продукты? – не удержавшись и слегка ошалевший, спрашиваю я.
- А зачем: Бомжей у нас нет. Сельчане даже замки на крышки не вешают.
- Впервые встречаюсь с такими холодильниками, - удивляюсь я и тут же меняю тему разговора.
- Ты о доме хотел продолжить разговор, делись, Степаныч, что гложет?
- Мне трудно объяснить, но почему-то с годами меня все чаще и чаще стали мучить воспоминания о детстве, о доме в деревне, а ночами замучили сны с теми же сценами деревенской жизни, будто возвращаюсь в Бережную Дубраву и начинаю восстанавливать пришедшее в упадок родительское подворье, встречаюсь с близкими, соседями. И до меня, наконец, дошло, почему гложет тоска по прошлому, за что терзает подспудная вина, а все потому, что пошел против воли родителя, покинув отчий дом, ушел работать на госпредприятие, на котором получил тяжелейшую травму и стал инвалидом, поселился в Североонежске с набором городских благ, которые сегодня меня попросту угнетают. Но главная причина – во мне проснулся зов предков и этому зову сопротивляться я не могу. Да и не хочу. Я принял решение возвращаться. У меня уже есть план перестройки дома. Я сделаю его гораздо меньше, без всех хозпристроек. Зачем они нам с женой, мы не собираемся заводить скот. Тем паче нам на двоих не нужно столько жилых комнат…
- Подожди, подожди, - перебиваю я друга. – Почему ты говоришь только о себе и Валентине? У тебя же двое сыновей, которые, как и ты, унаследуют родовой дом?
- Я тоже так считал. Но на днях оба категорически заявили: «Батя, зря ты зациклился на этом доме. Плюнь и забудь. Мы с Сергеем никогда не променяем свои городские квартиры, а тем более престижную работу в Вологде и Ярославле на грядки в деревне. Конечно, если потребуется какая-то наша помощь, по возможности поможем, а входить в долю не будем. Извини».
- Вот она современная молодежь, - сочувственно вздыхаю я. – Ну что теперь? С Валентиной-то советовался? Она-то как к твоему решению относится?
- Советовался. Конечно, не очень рада, говорит: «Как ты, так и я. Куда, мол, мне деваться».
- Так-то оно так, но она ведь еще работает, а уходить перед пенсией с должности заведующей детским садом, считаю, не очень логично.
- Пока я один переберусь в Бережную Дубраву, а она будет дорабатывать стаж. Через год, как оформит документы на пенсию, переберется ко мне. Но Североонежскую квартиру ни продавать, ни менять мы не собираемся. Кто знает, как жизнь повернется, может вернуться придется.
Мне стало грустно: в кои-то веки нашелся настоящий друг, начали понимать друг друга с полуслова и вот на тебе… заела ностальгия по деревенскому укладу.
- А как же я? – непроизвольно вырвалось у меня с предательской дрожью в голосе. – Как же наша охота по выходным? Если честно, я уже привык каждое воскресенье в шесть утра, нетерпеливо, стоя у окна, поглядывать на улицу в ожидании твоего «москвиченка» и сигнала клаксона – выходи, мол, я здесь.
Юрий удивленно глянул на меня и, наклонившись похлопал по плечу.
- Не переживай, Максимыч. В окрестностях Дубравы дичи значительно больше, чем под Североонежском. Это я тебе, как коренной житель, говорю. Так что будете каждую субботу приезжать или лучше вечером в пятницу, назавтра душу отведем на охоте, а в воскресенье к вечеру вы - дома.
- Заманчиво, но несподручно: Дорога, больно, долгая.
…С тех пор со Степанычем я встречался раз в полгода, иногда два, да и то, если он приезжал в Североонежск за каким-нибудь дефицитным стройматериалом. Накоротке мы обменивались новостями, но в основном Юрий рассказывал, как перестраивает дом, что сделал и что надумал обновить.
Через два года переустройство родового дома Юрий закончил. К этому времени ушла на заслуженный отдых и его супруга Валентина, окончательно перебралась в Бережную Дубраву. И Степаныч стал настойчиво звать меня в деревню на охоту, но увы, на этот раз я связался со строительством дачи, почти сутками пропадал на садовом участке и с поездками не получалось. Потом от кого-то из деревенских слышал: новые друзья у Степаныча объявились – охотники столичные. Наезжали частенько: то на зайчишек по чернотропу, то на лосей, то на глухарей и косачей на весенних ристалищах. Я завидовал, но это строительство дачи…
Прошло два года, и Юрий вдруг резко сдал. Обострились старые посттравматические болячки, но особые страдания приносили головные боли. А однажды прямо на охоте случился удар. На третий день он умер. Кровоизлияние в мозг.
Я откровенно плакал, узнав о его смерти, и до сих пор не могу придти в себя: что стало причиной его безвременного ухода, почему из всего рода Рыжковых он оказался недолгожителем? Можно сослаться на основную причину: производственную травму, но я очень часто бывал с ним на охоте и рыбалке и видел, как благотворно влияла на его здоровье, природа он преображался и становился буквально неутомимым. Часто делился со мной:
- На охоте, рыбалке и вообще на природе я чувствую себя превосходно, в меня будто какая-то энергия вливается, сил троекратно прибавляется. Я забываю о всяких болячках и не ощущаю их, будто молодею.
Значит причина преждевременного ухода в другом. И неожиданно для себя сделал вывод – всему виной родовой дом. Да, да – родовое гнездо. Дом не простил ему предательства. Став прямым наследником Юрий бросил дом на произвол судьбы, допустил до полного обветшания, а вернувшись, перестроил, разрушив целостность родового гнезда. Не знаю, возможно – это мой домысел, но других причин не вижу…
«Я ТАК ВИНОВАТ ПЕРЕД ТОБОЙ!..»
(Рассказ)
Часто вспоминаю время работы литсотрудником многотиражной газеты, свои бесконечные командировки по городам и весям в поисках интересного материала. В памяти всплывают встречи с людьми, которые запомнились чем-то необычным: кто-то превратностями судьбы, другие невероятными приключениями в жизни, третьи своим юмором, а кое-кто до сего времени служит мне примером, как нужно и как нельзя поступать в тех или иных ситуациях. Многие из встреченных людей стали героями моих рассказов, повестей, зарисовок, но больше живы в моей памяти и, надеюсь, они воплотятся в героев будущих произведений.
Сегодня я расскажу о встрече еще в семидесятые годы минувшего столетия с интересной личностью – Петром Карповым – коллегой по журналистике, собкором «Сельской правды» столицы Алтайского края.
* * *
Это было поздней осенью. Я остановился в доме приезжих передового совхоза «Победа» Ельцовского района, где проживал один из героев моего будущего очерка и с которым мы договорились по телефону встретиться на следующий день. Долгая дорога автобусом умотала, к тому же я изрядно проголодался и, едва устроившись в номере, отправился в буфет чего-нибудь перекусить. Крошечный зал буфета вмещал всего четыре столика и только у одного из них в самом углу было два свободных места. Заказав пару бутербродов с колбасой и бутылку лимонада, я двинулся в угол, но пробраться туда было не так-то просто. Лавировать между стульями приходилось, привставая на цыпочки и глубоко втягивая живот.
Пожилой мужик с большими залысинами на голове, широкоскулым лицом и крупным с грузинской горбинкой носом, доброжелательно глянув на меня, придвинул поближе к себе стакан с остатками чая и тарелочку с надкусанным бутербродом, освободив тем самым место под мою снедь, тепло улыбнулся и с хохлатским выговором произнес:
- Сидайте, молодой человек.
Я благодарно кивнул и со вздохом облегчения уставшего человека, наконец-то, опустился на стул.
С интересом наблюдая, с каким аппетитом я расправляюсь с бутербродами, и хохотнув, констатировал:
- Сразу видно нашего брата – журналиста.
Я удивленно воззрился на соседа, который все больше и больше нравился мне, особенно его аккуратно подбритые усики, чем-то напоминающие сталинские, только меньших размеров и совершенно белые от седины.
- Откуда такая проницательность? Я действительно журналист.
- Так видно по аппетиту. Только наш брат-журналист, наголодавшийся за день беготни, может с такой жадностью проглотить безвкусные бутерброды с какой-то третьесортной вареной колбасой.
Я расхохотался. Сразу куда-то отступила усталость. И мы познакомились. Завязался разговор с воспоминаниями интересных историй и происшествий во время служебных командировок по заданию редакций, и не заметили, как разошлись посетители буфета, как буфетчица все громче позвякивала посудой, давай понять, что пора выметаться и нам.
- А давай пойдем ко мне в номер. У меня в портфеле бутылочка припасена. Возьмем пару бутербродов и посидим.
Через несколько минут мы сидели в его четырехместном номере. Двое его соседей, уже спали. Я сбегал в свой соседний тоже четырехместный, кое-чего прихватил из своего портфеля и на цыпочках, не будя соседей, перебрался к Петру за круглый стол со скромной сервировкой. И полушепотом продолжили разговор. Петр был словоохотлив, и я его не перебивал, а рассказывал он очень интересно, без обычной журналисткой вычурности.
- Начинал я свою журналистскую деятельность тоже молодым, примерно в твоем возрасте, Максимович. А было это в начале пятидесятых, и начинал я собкором районной многотиражки. По деревням мотался очень часто и видел как тяжело жили люди на местах. Война выкосила мужиков, особенно молодых парней. Остались одни женщины, старики и инвалиды, покалеченные на полях сражений. Без слез на их житье смотреть было невозможно, а писать правду – тем более. Правда была под запретом. Вдовам и несостоявшимся невестам было уже около тридцати, им бы рожать, детей нянчить, а они жилы рвали на полях и ложились в холодные постели, обливая слезами и кусая подушки. И у них не было ни малейшей надежды выйти замуж и даже родить от любимого мужчины.
Приезжая в деревни, я всегда видел жадный интерес женщин ко мне. Я конечно не был красавцем, но был молод и хорошо сложен, однако к тому времени был женат и до безумия любил жену, старался в тот же день вернуться домой, к любимой супруге. К тому же у нас родилась прекрасная дочка, которая требовала много внимания.
| Далее