Остальные спокойно взирали на меня со своих верблюдов. Видимо, считали, что человека, путешествующего в одиночку, которого они встретили у пастушьего колодца, бояться не стоит.
– Да пребудет мир и с тобой, – наконец промолвил человечек, – я охотно назвал бы и тебя добрым человеком, не будь ты разбойником.
Эти слова, произвели смятение у всех его спутников. Здоровяк, озираясь по сторонам, потащил откуда-то из-под одежд пращу. Тоже, мне, царь Давид. Четверо обнажили узкие короткие мечи, еще один направил своего верблюда прямо на меня.
Мой насмешливый взгляд остановил рабов, и те вопросительно уставились на своего господина. Тот поднял руку вверх, предостерегая своих спутников от каких-либо действий.
– Похоже, ты не один, и число твоих товарищей велико. Не станем проливать кровь. Земля и так настолько пропитана ей, что вместо хлеба производит одни только терния на корм верблюдам. Мы отдадим всё имущество, что принадлежит лично нам, но оставим то, что предназначено Храму. Мы должны исполнить волю моего господина, который, будучи немощен телом и стар годами, послал меня с благодарственными подношениями в Иерусалим. В противном случае мы будем вынуждены защищаться. Бетрехав управляется с пращей не хуже благословенного Давида, и первой его жертвой будешь ты. Возможно, мы все здесь погибнем, но зато избежим проклятья за нарушение данного Всевышнему и нашему господину обета.
Бетрехав, значит? Я вскинул бровь. Знаменитое имя, ничего не скажешь. Облокотившись на посох, я вперил свой взгляд в собеседника.
– Что ж, в твоих словах есть смысл, но как ты узнал о моем ремесле, мудрец?
Человечек пригладил свою редкую, уже седеющую бородку.
– Как в воде отражается лицо человека, так в лице человека отражается его сердце. Ты злодей, но в глазах твоих светится разум. Думаю, мы договоримся.
– Ты смел и мудр. Откуда у тебя такое знание?
– Я не обладаю знанием, я лишь сливаюсь с ним, как капля дождя сливается с другой каплей. Знание также не обладает мной. Мы становимся одной большой каплей. Разделить нас невозможно.
Я задумчиво тронул колокольчик из коринфской меди на сбруе верблюдицы, равнодушно жующей фиолетовые цветы мордовника.
– Скажи, что за дар ты везешь, и почему он так важен для твоего господина?
– Мы везем драгоценные камни. Создатель благословил моего славного господина наследником в преклонных годах. Это великое чудо, за которое он хочет принять участие в благоукрашении Храма, которое, как он верно слышал, продолжается поныне. Итак, разойдемся же!
Я задумчиво переводил взгляд с одного на другого. Бетрехав вызывал у меня самые большие опасения. Похоже, что человечек был прав. Этот успеет умертвить двоих-троих перед тем, как сам отправится к праотцам. Да и остальные, видимо, не впервые держат в руках мечи.
Тут я заметил движение за холмом. Пауза затянулась, и мои люди могли неверно истолковать заминку. Подняв руку вверх в условном сигнале ожидания, я издал резкий гортанный звук.
Но, к сожалению, у одного из рабов не хватило выдержки. Скорее всего, он решил, что я вызвал подмогу. Направив на меня верблюда, несчастный, свесившись, сделал прямой выпад мечом. Слегка уйдя в сторону, я резко ударил посохом по тыльной стороне ладони нападавшего. Клинок вылетел из его руки, а я, выхватив из ножен, скрытых за пазухой, персидский кинжал, ударил им прямо в грудь противника. Раб обмяк и выпал из седла, будучи притянутым моей рукой за одежду. Я продолжал держать в поле зрения кинеянина. Тому потребовалось лишь мгновение, чтобы зарядить пращу заранее заготовленным камнем. Не желая попасть под камень Бетрехава, я воспользовался телом поверженного врага как щитом. В этот момент несколько стрел, просвистев в воздухе, поразили еще двоих из небольшого каравана.
Поднявшись из-за холма, мои люди напали на оставшихся в живых. Бой был недолгим. Кинеянину, все же, удалось убить лучника Мелега, а также Бунима, неосмотрительно бросившегося на него с мечом. Возможно, ему удалось бы гораздо больше, если бы он не надеялся поразить меня. Я же продолжал прикрываться телом его мертвого товарища до тех пор, пока он не упал, сраженный стрелой в спину.
Жаль. Я надеялся обойтись без потерь со своей стороны.
Увидев, что мудрец еще шевелится, я приблизился к нему. Он был ранен мечом в живот, и теперь угасал.
– Благословен Судья Праведный, – прошептал он, озирая убитых.
Я молчал, задумчиво созерцая его пульсирующую рану. Тут были бы бессильны и египетские лекари.
Взор умирающего остановился на мне. Губы беззвучно шевельнулись, и он затих.
Практичные биньяминитяне уже отвязывали льняные тетивы с луков, снимали нарукавники и напальчники. Ко мне подошел Горион – мой давний друг и помощник.
– Как сегодня делим добычу, господин? – его глаза улыбались.
– Друг, ты ли называешь меня господином? Не тебе ли я обязан жизнью? – я обнял Гориона за плечи.
– Но и моя жизнь продолжается благодаря тебе, – осклабился он, понижая голос, – ты долго разговаривал о чем-то с этим стариком. Правильно ли я думаю, что всю его поклажу следует оставить для тебя?
– Да, Горион, ты правильно рассуждаешь, впрочем, как и всегда.
Я оглядел место недавнего сражения. Верблюдов уже держали под уздцы, оружие и поклажу собирали в отдельную кучу. Я встрепенулся:
– Оставим убитым ту их поклажу, которую пеший человек может нести на себе. За исключением ценных вещей, конечно. Они не должны выглядеть так, как будто их ограбили. Также им необходимо оставить какое-нибудь оружие поплоше. И пусть Малах принесет сюда свой гладиус.
Когда мое приказание было выполнено, я положил короткий римский меч на россыпь камней при дороге и наступил на рукоять ногой. Жестом я указал Малаху на меч, выпавший из руки одного из рабов.
– Руби!
Тот досадливо почесал грязную шею, но выбора не было. Взревев, он широко размахнулся и одним ударом сломал свой любимый клинок. Зазубрившийся от такого испытания меч раба был брошен рядом с его телом. Под дружный хохот товарищей Малах понуро вернулся к прерванному занятию – обыску трупов.
Сломанный гладиус я бросил рядом с телами. Первое впечатление того, кто наткнется на них, будет таким, как если бы это было делом рук римских солдат. Богобоязненный иудей ни за что не осквернит себя ношением языческого оружия, а видимость сохранности имущества убитых не даст заподозрить разбойничьего нападения. Люди особенно разбираться не станут – поднимут скандал, что воины опять обижают народ. А лишняя смута будет нам только на руку. Горион одобрительно крякнул – видимо, понял мой замысел.
Разделив добычу, мы с верблюдами отправились за пересохший поток Хораф, где погребли Мелега и Бунима под грудой камней, сотворив несколько положенных на этот случай молитв. Меч Бунима я отдал недовольному Малаху.
– То было лучшее оружие из того, что я держал в руках, – бурчал он, – а это просто никчемная вещь. Сойдет, разве что, овец стричь! Газезу будет в самый раз.
Раздался громкий хохот, заглушивший протесты самого Газеза. Имя мечника обозначало, что он был рожден во время стрижки.
Налетевший пыльный ветер заставил людей замолчать, и нагнуть головы. Вскоре, созерцая только пыль под своими сандалиями, я предался своим мыслям. Начинал я свое ремесло еще безусым юнцом. Покинув родительский дом, примкнул к шайке Элеазара и был верен ему много лет – до самой его смерти. На тот момент я пользовался наибольшим уважением после атамана, так что место Элеазара занял с общего молчаливого согласия. Уже более десяти лет я был для этих людей всем – и предводителем, и отцом. Мы никогда не пребывали на одном месте более семи дней, меняли одежды, разбивались на группы. Практически никто из народа не знал никого из нас в лицо. Да что там говорить – никто даже и не подозревал о нашем существовании. Благодаря этому каждый из нас беспрепятственно проникал в любой из городов, не таясь и не боясь ничего.
Приближался праздник деревьев, и мы пришли к окрестностям Вифании, где и расположились, приняв все меры предосторожности. Я и Горион отправились в Иерусалим, взяв из оружия только кинжалы, которые скрыли под богатой одеждой. Мечи брать не стали, чтобы не привлекать к себе внимания. Остальные группами по два-три человека в разное время могут по своему желанию подняться в Иерусалим, а собраться вместе уже ближе к ночи в Гефсимании – по эту сторону Кедронского потока.
Дорога много времени не заняла – каких-то пятнадцать стадий, и мы вскоре пришли в великий город. В глазах пестрело от обилия народа. Что же тогда будет на Пасху? Вот уж где можно будет поживиться – одних только чужеземцев хватит, чтобы нам поправить свои дела.
Практически не разговаривая, мы подошли к Овечьим воротам, осматриваясь и отмечая подробности вроде большого количества римских солдат. Да и среди простого народа то и дело попадались люди, вроде как праздно проводящие время, но уж слишком внимательно оглядывающие окружающих. Люди прокуратора, не иначе. Хотя, кто их разберет сейчас – кто чей соглядатай? Успешно миновав бдительную стражу у ворот, мы подошли к одному из крытых ходов купальни. Тут было почти безлюдно, если не считать нескольких блудниц, ожидающих путников. Мы уселись на ступенях, изображая усталость. Преломили вымокшую пресную лепешку, завели неспешную беседу. Вскоре к нам приблизился хромой нищий, закутанный в дырявую шкуру, которая не очень-то спасала его от моросящего дождя.
– Господин, – обратился он ко мне дрожащим голосом, бросив мимолетный взгляд на массивный золотой перстень, украшающий мою правую руку. – Не проявишь ли немного милости к несчастному калеке? Всего один кодрант [1] …
За меня отвечал Горион, задумчиво ковыряя посохом дорожную жижу:
– Просить-то всякий может. Но не всякий имеет мудрость заработать.
– Мудрость кроется не в заработке, а в знаниях, – продолжал хромой.
– А есть ли у тебя знание, нужное нам? – поднял взор мой товарищ.
– Нужное вам кроется в доме Шимона горшечника, – понизив голос, промолвил нищий. – Вас будут ждать после захода солнца.
– Какого еще солнца? Где ты его видишь? Затянуло тучами все небо, словно кожей, – буркнул я, бросая калеке ассарий [2] , так как на нас уже обратил внимание один из стражников.
– Да благословит вас рука Господня! – громко запричитал нищий. Он тоже уловил на себе внимательный взгляд римлянина.
– Давай, веди нас, негодный, – важно рявкнул Горион, – и смотри, чтобы в этой гостинице хорошо кормили!
– Конечно, господин, – закивал хромой и увел нас вверх по улице. Завернув за угол, он избавился от хромоты и скрылся в лавке, где торговали различными ароматами.
Мы проследовали дальше.
– Уж не обманул ли нас этот Пасеах [3] ? – хмыкнул Горион. – Что за важность – горшечник?
– Думаю, горшечник здесь ни при чем. Успокойся, друг мой.
Справившись у торговца пряными травами, где живет горшечник по имени Шимон, мы немного поплутали по городу, прежде чем найти это место, бывшее в некотором удалении от улицы царских горшечников. Горион волновался напрасно. Уже смеркалось. Дожидаться самого заката ввиду отсутствия светила на небосклоне можно было еще дней пять-шесть, и я трижды ударил посохом в дверь. Сказав что меня прислал хромой, я получил от неведомого собеседника задание – умертвить начальника синагоги по имени Факей.
– При успешном завершении этого дела вас будет ждать другое – возможно, более сложное, но щедро оплачиваемое, – заверил голос. – Цена жизни Факея – под камнем у двери.
Под камнем оказались две серебряные мины [4] .
– Не так уж и высоко ценится жизнь этого Факея, – недовольно проворчал Горион.
– Не все так плохо, как тебе кажется, друг мой, – произнес я вполголоса. – За эти деньги дюжине землекопов придется работать дней десять.
– Но мы же не землекопы, и нас больше дюжины.
Я поморщился, словно выпил уксусу, не разведенного маслом [5] .
– Ну что ты как несмысленное дитя, Горион? Припомни, мудрость не в заработке, а в знаниях. Сделаем так. Узнаем, где живет несчастный, убьем его днем перед синагогой, смешавшись с толпой. А в условленный час Омри начнет кричать у дома этого Факея, что его в синагоге убивают римляне. Домашние его и все слуги побегут туда, а Тиншемет тем временем проникнет в дом и унесет самое ценное, что найдет. Малах же и Завад будут у дверей дома, чтобы не дать застать Тиншемета врасплох.
– Звучит хорошо, господин мой. Идем же искать этот дом, становится весьма прохладно, на ходу согреемся.
Поздно вечером, встретившись с остальными в Гефсиманском саду, мы обсудили подробности завтрашнего дела и, просушив одежду у костра, легли спать, благо, тут не шел дождь. Начальник синагоги, значит. Помню я одного…
Некоторое время я не спал, вспоминая события трехлетней давности. Я тогда был в Иерусалиме, надеясь найти какое-нибудь стоящее дело, которым можно было бы заниматься регулярно, приходя на праздники. Заодно я присмотрел потенциальную жертву – богато одетого человека, который, судя по всему, был вне себя от горя. Он шел быстрым шагом по направлению к конским вратам. «Уж не в Вифанию ли направляется?», – подумалось тогда мне. Решив ограбить его по дороге, я двинулся за ним.
– Вот идет Яир, начальник синагоги, – услышал я, проходя мимо двоих юношей, не обремененные каким-либо занятием. Я остановился чуть поодаль, повернувшись к молодым людям спиной. Догнать жертву труда не составит, а вот узнать побольше об этом Яире не помешает.
– Куда это он в такой час?
– Дочка у него умирает. Мой отец сегодня приглашен вместе с другими свирельщиками играть погребальные песни.
– Взрослая?
– Двенадцати лет еще. Несчастный отец повредился в рассудке. Услышал про какого-то Йешуа – пророка из Назарета, думает, что Он поможет ему обмануть смерть. Лекари говорят, что она не переживет этот день.
Дальше я не слушал. Мне почему-то расхотелось грабить этого человека. С досады я ограбил в тот день какого-то мытаря, возвращавшегося в город из Иерихона, оглушив его ударом посоха по затылку.
По утру, когда солнце должно было озарять верхушки масличных деревьев, но вместо этого снова пряталось за хмурыми облаками, протянувших несколько дождевых хвостов к земле, мы разделились и отправились на заранее обговоренные позиции.
Вот, из дома Факея вышел человек, одетый в белый шелковый плащ с длинными воскрилиями. Степенной походкой тот направился вверх по улице в сторону синагоги. Я проследовал за ним. В каких-то десяти шагах позади меня вразвалку шествовал Горион. У дома напротив уже сидел Тиншемет. Замотавшись в какие-то тряпки, он просил милостыню. Малаха с Завадом видно не было, но я не беспокоился. Они должны быть где-то рядом.
На площади перед синагогой было полно народа. Отлично, это будет на руку. Внезапно я заметил впереди вора. Нет, воров, конечно, было хоть отбавляй, но этот явно был новичком. Юноша бегающим взором оглядывал пояса проходящих мимо людей. Сунув руку под верхнюю рубашку, я быстро снял с внутреннего пояса кошелек, оставил в нем несколько ассариев. Остальное ссыпал за пазуху. Задрав голову к храмовой горе, я принялся вертеть кошелек, держа его за кожаный ремешок. Я надеялся, что золотой перстень на моем пальце привлечет внимание вора, равно как и мое небрежение кошельком.
Так оно и вышло. Выхватив из моей руки мнимое богатство, юноша бросился бежать. Безумец! Кто же так поступает?
– Вор! – завопил я что есть мочи, вытянув руку в сторону беглеца.
Люди вокруг встрепенулись, невольно потянувшись руками к своим поясам и кошелькам.
– Держи вора! – заорал Горион, делая вид, что преследует юношу. Внимание толпы теперь было приковано к беглецу. Повернулся и тот, кого я преследовал.
– Факей, – потихоньку позвал я, проходя мимо. Рука скользнула к ножнам за пазухой.
– Что? – растерянно отозвался человек, но тут же захлебнулся, будучи пронзен кинжалом, который вернулся в ножны так же молниеносно, как и покинул их.
– Помогите! – истошно закричал я, обхватив руками обмякшего Факея. – Он убил его! Тот вор!
Мой палец вновь показал на юношу, который все еще бежал по прямой. Вот глупец!
– Убийство! – подхватил растрепанный Йишмаэл, один из моих лучников, который вынырнул откуда-то из зашумевшей толпы. – Я все видел! Убийца побежал в ту сторону!
Два человека из толпы бросились бежать в указанном направлении.
– Надо позвать солдат! – крикнул я и оставил Факея лежать на мокрых камнях. От него протянулся вниз по улице кровавый ручеек. Я смешался с толпой и свернул в проулок. Теперь надо было идти к дому Факея и проверить, как там Тиншемет.
– Лекаря! – кричал Йишмаэл.
– Нападение на прокуратора! – раздался взволнованный голос Газеза.
– Римляне подожгли синагогу! – старался вовсю Горион.
Да, в такой суматохе можно обвинить даже египетского фараона.
Народ зашумел. К голосам моих людей стали добавляться и другие. Вот уже раздались первые команды, обращенные к римским солдатам. Воины начинали наводить порядок.
– Римский воин заколол начальника синагоги! – раздался чей-то голос.
– Святотатство!
– Хула на Израиля!
– Пилату мало нашей крови!
– Он еще ответит за свой водопровод! – это опять Горион. Надо же, Пилатов водопровод вспомнил. Много тогда погибло иудеев, недовольных тем, что деньги из храмовой сокровищницы идут на оплату его строительства. А ведь пора бы Гориону уже уходить, пока кто-нибудь не запомнил его лица. С мятежниками солдаты могут расправиться и на месте.
У дома Факея дежурил Завад. Прислонившись к стене, он сидел у дверей, подобно рабу, ожидающему своего господина. Вот Омри. А где же Малах? А вот и он – спускается по улице, придерживая нечто под одеждой. Мной овладело нехорошее подозрение. Я коротко кивнул Заваду. Тот дважды стукнул в дверь камнем, который вертел в руках. Вскоре из дверей вышел Тиншемет с двумя водоносами в руках. Один он отдал Заваду, второй взгромоздил на плечо. Никто из проходивших мимо людей даже не взглянул на двух рабов, которых отправили за водой.
Когда все собрались в Гефсимании, выяснилось, что Малах отлучался к площади перед синагогой, где, рискуя быть схваченным, напал на замешкавшегося солдата, охранявшего ворота внутреннего дворика синагоги. Ввиду праздника солдаты были расставлены по всему городу. Вонзив в шею несчастного кинжал, он перерезал ремень, на котором держались ножны с мечом, и уже на бегу сунул их под плащ. За то, что нарушил мое повеление и оставил Омри и Завада у дома одних, а также подверг всех нас риску, Малах получил от Гориона кулаком в лицо.
– Друг, если тебе безразличны твои товарищи, – обратился я к поднимающемуся на ноги Малаху, – ступай к Бар-Аббе или Шалуму. Они принимают всякий сброд.
Малах отвернулся, сплюнул кровавую слюну в сторону, потом, приблизившись, упал на колени.
– Господин, прости меня, старого глупца. Я польстился на римский клинок, ты же знаешь, как я привык к гладиусу. Если хочешь – накажи меня. Только не гони меня никуда. Я больше никогда тебя не подведу.
– Встань, Малах, – вздохнул я после краткого раздумья, – знаю, что не подведешь.
К дому горшечника отправился уже я один, несмотря на протесты Гориона. Но я сказал, что убийство римского солдата должно было вызвать ответные меры со стороны властей. А один человек, к тому же, богато одетый, не вызовет подозрений.
Три удара посохом в дверь. Условные слова. Человек за дверью был доволен результатом. Теперь он хотел жизнь первосвященника Йосефа Каиафы.
– А не задумал ли ты предать меня в руки кесаря? Это верная погибель. Первосвященник имеет большую охрану. К тому же, его жилище постоянно охраняет римская стража.
– Десять талантов, – был краткий ответ.
У меня пересохло во рту. Тридцать тысяч сиклей. Сто двадцать тысяч динариев. Что за люди хотят смерти первосвященника? Я огляделся кругом. Что-то мне неспокойно. Если не соглашусь – живым не уйду. Вокруг наверняка засада. И талантами мне тогда уже не воспользоваться. Мертвые не наследуют ничего. Тесно мне! Что же делать? Мое молчание было истолковано как сомнение:
– Шестьдесят мин ты получишь прямо сейчас. Если выполнишь то, что тебе сказано – получишь остальные девять талантов.
– Как я могу быть уверен, что ты не обманываешь меня?
– Хорошо, ты получишь три таланта сразу. Это уже целое состояние. Твое дело стоит этих денег. Потом получишь и остальную часть, если не побоишься вернуться обратно, конечно. Решай, незнакомец. Ты и твои люди хорошо потрудились у синагоги. Уверен, ты справишься. Деньги под камнем.
Что ж? Получается, эти люди все просчитали заранее. Но чего я боюсь? Три таланта уже мои. Я взял три увесистые золотые монеты.
– Я согласен. И за остальными деньгами я вернусь.
Покидая город, я долго не мог отделаться от навязчивого ощущения слежки за собой, несмотря на то, что долго плутал по узким улочкам Иерусалима.
У самого Кедронского ручья на меня напали четыре человека, вооруженных мечами. Разбойники! Как было бы глупо самому погибнуть от руки разбойника. С одним ножом против них я подобен младенцу. Я бросился бежать вдоль потока, задрав полы верхней рубашки, надеясь увести их подальше от места возможной засады. Над моей головой просвистела стрела. Плохо дело. Одна надежда – ночью из меня мишень негодная. Обернувшись на бегу, я швырнул посох в ближайшего преследователя. Тот, получив удар по ногам, растянулся во весь рост. Я продолжал бег, когда услышал сзади вопли и звуки сражения. Я еще раз обернулся. Увиденное заставило меня не только остановиться, но и броситься назад, вынимая на бегу кинжал из ножен. Один из разбойников лежал на земле лицом вниз, получив смертельный удар в спину. Второй уже бился в судорогах, зажимая живот. Малах яростно отбивался от двоих оставшихся в живых противников. Вот он пропустил колющий удар в правый бок. Упал на одно колено. В два прыжка я оказался за спиной одного из врагов. Мой кинжал вошел как раз под лопатку и пронзил сердце того, кто ранил Малаха. Проклятье! Откуда он здесь взялся? Видимо, следовал за мной все это время. Его гладиус немедленно вонзился в горло последнего разбойника, не ожидавшего моего возвращения.
Малах быстро терял кровь. Он упал на второе колено. Вонзив меч в землю, оперся на него.
– Господин, я не подвел тебя! – он тяжело дышал.
– Друг мой, какой я тебе господин? Я обязан тебе жизнью, – опустился я в свою очередь перед ним на колени. Послышались крики. К нам стремительно приближалось, по меньшей мере, человек десять.
– Беги, господин, только сперва возьми мою жизнь! – торопливо заговорил Малах. – Не хочу погибать от рук людей Бар-Аббы, да будет труп его пищей свиней. Не медли, они сейчас будут здесь.
Я колебался. Малах крепко ухватил меня за одежду и посмотрел в глаза.
Я ударил точно в сердце. Малах, не издав ни звука, рухнул к моим ногам. Выдернув его меч из земли, я подхватил еще один и с разбегу бросился в воду. Набрав в грудь побольше воздуху, я погрузился с головой и, используя мечи как груз, перебрался по дну на другой берег. Впереди меня была ограда Гефсиманского сада, в глубине которого был наш лагерь. Разбойники преследовать меня не решились, лишь выпустили вдогонку несколько стрел, к счастью, пролетевших мимо благодаря темноте.
Узнав о случившемся, мои люди выразили готовность немедленно выступить и напасть на Бар-Аббу. Я остановил их.
– Кровь Малаха отомщена. Все четверо из нападавших мертвы. С рассветом заберем его тело. Остальные не должны помешать нам в нашем деле, – я коротко передал им разговор с заказчиком убийства.
– Это невозможно! – вырвалось у лучника Баши. Горион коротко взглянул на него, и тот осекся. Остальные молчали, но было видно, что они согласны с Башей.
– Если мы убьем Каиафу, то заработаем еще семь талантов. А если схватим посредника заказчиков, то избегнем необходимости рисковать своими жизнями и возьмем все его деньги.
Мое предложение было встречено всеобщим одобрением.
Оставив всех биньяминитян в нашем временном лагере, так как от лучников сейчас толку было мало, мы в количестве восьми человек прошли немного вниз вдоль непривычно полноводного от обильных дождей черного ручья, чтобы не наткнуться на Бар-Аббу и его людей.
Разделившись на две группы, мы успешно миновали стражу, заплатив ей. К дому горшечника подошли, проникнув в сад. Дом оказался пустым. По всей видимости, в нем вообще никто не жил последнее время. Да и гончарный круг под навесом был совсем сухим. Рядом не было видно ни воды, ни глины.
– Проклятье! – выругался Горион. Остальные озирались, ожидая внезапного нападения. Однако ничего такого не происходило. Возвращались мы другим путем. Было решено не рисковать жизнями и тотчас покинуть город.
Тело Малаха было на месте. На месте были и тела тех, кто напал на меня. Стало быть, так Бар-Абба относится к своим людям. Их мы бросили в мутный ручей. Возможно, тела унесет к Восточному морю. Горион сходил в соседнее селение и привел какого-то бедняка. Вручив трясущемуся от страха старику шесть сиклей, он указал на тело Малаха:
– Сегодня же погребешь его как своего родного отца. Я вернусь через четыре дня и обязательно проверю.
Несчастный закивал, опасаясь даже и глаза поднять на нас.
Оставив его, мы перешли поток, соединились со своими товарищами и оставили Иерусалимские пределы, предавшись на время каждый своим личным делам.
Вскоре сезон дождей окончился, приближалась Пасха – великий праздник. Каждый иудей старался посетить Иерусалим. Отправились и мы, так как к этому времени изрядно истощили свои денежные запасы.
В Вифании творилось нечто невообразимое. Народ шумел как много лет назад, когда стоял всенародный плач о тех, кого Ирод казнил за уничтожение золотого римского орла, висевшего некогда над храмовыми воротами. Сначала я решил, что назревает какой-нибудь бунт. Однако все дело было в том, что некто воскресил некоего Элеазара, вроде как умершего четыре дня назад. Видимо, этот человек был весьма уважаем в городе, а иначе не собралось бы столько знатного народа. Потеряв всякий интерес к бабьим басням, я по своему обыкновению отпустил людей и направился к Иерусалиму в неизменном сопровождении Гориона. На этот раз я решил местом общего сбора назначить гору Гарив – к северу от храмовой горы. В Иерусалиме также было неспокойно. Много говорили про Йешуа из Назарета. Кто-то приписывал Ему великие чудеса, другие говорили, что Он обольщает народ, чтобы стать царем.
Мы поднялись к Храму. Еще издали он поражал всякий взор своим великолепием. Блистающий безукоризненной белизной на солнце, он возвышался на сотню локтей в вышину. Вблизи он вообще завораживал. Над входом свешивалась массивная золотая виноградная лоза. На входных дверях были пестрые занавески с цветами. Вокруг всего здания храма тянулись прибитые к стенам доспехи варваров и арабов – знак былого могущества Израиля. Великая масса народа толпилась здесь весь день напролет.
Я запустил руку за пазуху. Мешочек с драгоценными камнями, которые убитый мудрец вез от своего господина, был при мне.
– Что ты хочешь делать, господин? – спросил меня Горион.
– Я собираюсь вернуть долг.
– Но кому?
– Богу.
Горион пытливо посмотрел на меня, но, увидев, что я не шучу, более не спрашивал ни о чем. Мы зашли в Храм, перейдя обширный дворик. Здесь было не менее шумно, чем снаружи. К людским разговорам примешивались громкие звуки, издаваемые многочисленными жертвенными животными и птицами.
– Народ лишен пророка, на которого можно было бы взвалить свое бремя и возложить свои надежды, – доказывал какой-то фарисей слушающим его людям.
– Нет ни заступника, ни какого-либо посредника между Господом и народом. Моисей ушел в горы и там умер, и никто не знает, где он погребен, и никто никогда не молился ему и не призывал его перекинуть мост через ту пропасть, что разделяет людей и их Создателя, – продолжал он.
– Итак, мы лишены всего, кроме слова Божьего, записанного на священном свитке…
– Да пребудет мир и с тобой, – наконец промолвил человечек, – я охотно назвал бы и тебя добрым человеком, не будь ты разбойником.
Эти слова, произвели смятение у всех его спутников. Здоровяк, озираясь по сторонам, потащил откуда-то из-под одежд пращу. Тоже, мне, царь Давид. Четверо обнажили узкие короткие мечи, еще один направил своего верблюда прямо на меня.
Мой насмешливый взгляд остановил рабов, и те вопросительно уставились на своего господина. Тот поднял руку вверх, предостерегая своих спутников от каких-либо действий.
– Похоже, ты не один, и число твоих товарищей велико. Не станем проливать кровь. Земля и так настолько пропитана ей, что вместо хлеба производит одни только терния на корм верблюдам. Мы отдадим всё имущество, что принадлежит лично нам, но оставим то, что предназначено Храму. Мы должны исполнить волю моего господина, который, будучи немощен телом и стар годами, послал меня с благодарственными подношениями в Иерусалим. В противном случае мы будем вынуждены защищаться. Бетрехав управляется с пращей не хуже благословенного Давида, и первой его жертвой будешь ты. Возможно, мы все здесь погибнем, но зато избежим проклятья за нарушение данного Всевышнему и нашему господину обета.
Бетрехав, значит? Я вскинул бровь. Знаменитое имя, ничего не скажешь. Облокотившись на посох, я вперил свой взгляд в собеседника.
– Что ж, в твоих словах есть смысл, но как ты узнал о моем ремесле, мудрец?
Человечек пригладил свою редкую, уже седеющую бородку.
– Как в воде отражается лицо человека, так в лице человека отражается его сердце. Ты злодей, но в глазах твоих светится разум. Думаю, мы договоримся.
– Ты смел и мудр. Откуда у тебя такое знание?
– Я не обладаю знанием, я лишь сливаюсь с ним, как капля дождя сливается с другой каплей. Знание также не обладает мной. Мы становимся одной большой каплей. Разделить нас невозможно.
Я задумчиво тронул колокольчик из коринфской меди на сбруе верблюдицы, равнодушно жующей фиолетовые цветы мордовника.
– Скажи, что за дар ты везешь, и почему он так важен для твоего господина?
– Мы везем драгоценные камни. Создатель благословил моего славного господина наследником в преклонных годах. Это великое чудо, за которое он хочет принять участие в благоукрашении Храма, которое, как он верно слышал, продолжается поныне. Итак, разойдемся же!
Я задумчиво переводил взгляд с одного на другого. Бетрехав вызывал у меня самые большие опасения. Похоже, что человечек был прав. Этот успеет умертвить двоих-троих перед тем, как сам отправится к праотцам. Да и остальные, видимо, не впервые держат в руках мечи.
Тут я заметил движение за холмом. Пауза затянулась, и мои люди могли неверно истолковать заминку. Подняв руку вверх в условном сигнале ожидания, я издал резкий гортанный звук.
Но, к сожалению, у одного из рабов не хватило выдержки. Скорее всего, он решил, что я вызвал подмогу. Направив на меня верблюда, несчастный, свесившись, сделал прямой выпад мечом. Слегка уйдя в сторону, я резко ударил посохом по тыльной стороне ладони нападавшего. Клинок вылетел из его руки, а я, выхватив из ножен, скрытых за пазухой, персидский кинжал, ударил им прямо в грудь противника. Раб обмяк и выпал из седла, будучи притянутым моей рукой за одежду. Я продолжал держать в поле зрения кинеянина. Тому потребовалось лишь мгновение, чтобы зарядить пращу заранее заготовленным камнем. Не желая попасть под камень Бетрехава, я воспользовался телом поверженного врага как щитом. В этот момент несколько стрел, просвистев в воздухе, поразили еще двоих из небольшого каравана.
Поднявшись из-за холма, мои люди напали на оставшихся в живых. Бой был недолгим. Кинеянину, все же, удалось убить лучника Мелега, а также Бунима, неосмотрительно бросившегося на него с мечом. Возможно, ему удалось бы гораздо больше, если бы он не надеялся поразить меня. Я же продолжал прикрываться телом его мертвого товарища до тех пор, пока он не упал, сраженный стрелой в спину.
Жаль. Я надеялся обойтись без потерь со своей стороны.
Увидев, что мудрец еще шевелится, я приблизился к нему. Он был ранен мечом в живот, и теперь угасал.
– Благословен Судья Праведный, – прошептал он, озирая убитых.
Я молчал, задумчиво созерцая его пульсирующую рану. Тут были бы бессильны и египетские лекари.
Взор умирающего остановился на мне. Губы беззвучно шевельнулись, и он затих.
Практичные биньяминитяне уже отвязывали льняные тетивы с луков, снимали нарукавники и напальчники. Ко мне подошел Горион – мой давний друг и помощник.
– Как сегодня делим добычу, господин? – его глаза улыбались.
– Друг, ты ли называешь меня господином? Не тебе ли я обязан жизнью? – я обнял Гориона за плечи.
– Но и моя жизнь продолжается благодаря тебе, – осклабился он, понижая голос, – ты долго разговаривал о чем-то с этим стариком. Правильно ли я думаю, что всю его поклажу следует оставить для тебя?
– Да, Горион, ты правильно рассуждаешь, впрочем, как и всегда.
Я оглядел место недавнего сражения. Верблюдов уже держали под уздцы, оружие и поклажу собирали в отдельную кучу. Я встрепенулся:
– Оставим убитым ту их поклажу, которую пеший человек может нести на себе. За исключением ценных вещей, конечно. Они не должны выглядеть так, как будто их ограбили. Также им необходимо оставить какое-нибудь оружие поплоше. И пусть Малах принесет сюда свой гладиус.
Когда мое приказание было выполнено, я положил короткий римский меч на россыпь камней при дороге и наступил на рукоять ногой. Жестом я указал Малаху на меч, выпавший из руки одного из рабов.
– Руби!
Тот досадливо почесал грязную шею, но выбора не было. Взревев, он широко размахнулся и одним ударом сломал свой любимый клинок. Зазубрившийся от такого испытания меч раба был брошен рядом с его телом. Под дружный хохот товарищей Малах понуро вернулся к прерванному занятию – обыску трупов.
Сломанный гладиус я бросил рядом с телами. Первое впечатление того, кто наткнется на них, будет таким, как если бы это было делом рук римских солдат. Богобоязненный иудей ни за что не осквернит себя ношением языческого оружия, а видимость сохранности имущества убитых не даст заподозрить разбойничьего нападения. Люди особенно разбираться не станут – поднимут скандал, что воины опять обижают народ. А лишняя смута будет нам только на руку. Горион одобрительно крякнул – видимо, понял мой замысел.
Разделив добычу, мы с верблюдами отправились за пересохший поток Хораф, где погребли Мелега и Бунима под грудой камней, сотворив несколько положенных на этот случай молитв. Меч Бунима я отдал недовольному Малаху.
– То было лучшее оружие из того, что я держал в руках, – бурчал он, – а это просто никчемная вещь. Сойдет, разве что, овец стричь! Газезу будет в самый раз.
Раздался громкий хохот, заглушивший протесты самого Газеза. Имя мечника обозначало, что он был рожден во время стрижки.
Налетевший пыльный ветер заставил людей замолчать, и нагнуть головы. Вскоре, созерцая только пыль под своими сандалиями, я предался своим мыслям. Начинал я свое ремесло еще безусым юнцом. Покинув родительский дом, примкнул к шайке Элеазара и был верен ему много лет – до самой его смерти. На тот момент я пользовался наибольшим уважением после атамана, так что место Элеазара занял с общего молчаливого согласия. Уже более десяти лет я был для этих людей всем – и предводителем, и отцом. Мы никогда не пребывали на одном месте более семи дней, меняли одежды, разбивались на группы. Практически никто из народа не знал никого из нас в лицо. Да что там говорить – никто даже и не подозревал о нашем существовании. Благодаря этому каждый из нас беспрепятственно проникал в любой из городов, не таясь и не боясь ничего.
Приближался праздник деревьев, и мы пришли к окрестностям Вифании, где и расположились, приняв все меры предосторожности. Я и Горион отправились в Иерусалим, взяв из оружия только кинжалы, которые скрыли под богатой одеждой. Мечи брать не стали, чтобы не привлекать к себе внимания. Остальные группами по два-три человека в разное время могут по своему желанию подняться в Иерусалим, а собраться вместе уже ближе к ночи в Гефсимании – по эту сторону Кедронского потока.
Дорога много времени не заняла – каких-то пятнадцать стадий, и мы вскоре пришли в великий город. В глазах пестрело от обилия народа. Что же тогда будет на Пасху? Вот уж где можно будет поживиться – одних только чужеземцев хватит, чтобы нам поправить свои дела.
Практически не разговаривая, мы подошли к Овечьим воротам, осматриваясь и отмечая подробности вроде большого количества римских солдат. Да и среди простого народа то и дело попадались люди, вроде как праздно проводящие время, но уж слишком внимательно оглядывающие окружающих. Люди прокуратора, не иначе. Хотя, кто их разберет сейчас – кто чей соглядатай? Успешно миновав бдительную стражу у ворот, мы подошли к одному из крытых ходов купальни. Тут было почти безлюдно, если не считать нескольких блудниц, ожидающих путников. Мы уселись на ступенях, изображая усталость. Преломили вымокшую пресную лепешку, завели неспешную беседу. Вскоре к нам приблизился хромой нищий, закутанный в дырявую шкуру, которая не очень-то спасала его от моросящего дождя.
– Господин, – обратился он ко мне дрожащим голосом, бросив мимолетный взгляд на массивный золотой перстень, украшающий мою правую руку. – Не проявишь ли немного милости к несчастному калеке? Всего один кодрант [1] …
За меня отвечал Горион, задумчиво ковыряя посохом дорожную жижу:
– Просить-то всякий может. Но не всякий имеет мудрость заработать.
– Мудрость кроется не в заработке, а в знаниях, – продолжал хромой.
– А есть ли у тебя знание, нужное нам? – поднял взор мой товарищ.
– Нужное вам кроется в доме Шимона горшечника, – понизив голос, промолвил нищий. – Вас будут ждать после захода солнца.
– Какого еще солнца? Где ты его видишь? Затянуло тучами все небо, словно кожей, – буркнул я, бросая калеке ассарий [2] , так как на нас уже обратил внимание один из стражников.
– Да благословит вас рука Господня! – громко запричитал нищий. Он тоже уловил на себе внимательный взгляд римлянина.
– Давай, веди нас, негодный, – важно рявкнул Горион, – и смотри, чтобы в этой гостинице хорошо кормили!
– Конечно, господин, – закивал хромой и увел нас вверх по улице. Завернув за угол, он избавился от хромоты и скрылся в лавке, где торговали различными ароматами.
Мы проследовали дальше.
– Уж не обманул ли нас этот Пасеах [3] ? – хмыкнул Горион. – Что за важность – горшечник?
– Думаю, горшечник здесь ни при чем. Успокойся, друг мой.
Справившись у торговца пряными травами, где живет горшечник по имени Шимон, мы немного поплутали по городу, прежде чем найти это место, бывшее в некотором удалении от улицы царских горшечников. Горион волновался напрасно. Уже смеркалось. Дожидаться самого заката ввиду отсутствия светила на небосклоне можно было еще дней пять-шесть, и я трижды ударил посохом в дверь. Сказав что меня прислал хромой, я получил от неведомого собеседника задание – умертвить начальника синагоги по имени Факей.
– При успешном завершении этого дела вас будет ждать другое – возможно, более сложное, но щедро оплачиваемое, – заверил голос. – Цена жизни Факея – под камнем у двери.
Под камнем оказались две серебряные мины [4] .
– Не так уж и высоко ценится жизнь этого Факея, – недовольно проворчал Горион.
– Не все так плохо, как тебе кажется, друг мой, – произнес я вполголоса. – За эти деньги дюжине землекопов придется работать дней десять.
– Но мы же не землекопы, и нас больше дюжины.
Я поморщился, словно выпил уксусу, не разведенного маслом [5] .
– Ну что ты как несмысленное дитя, Горион? Припомни, мудрость не в заработке, а в знаниях. Сделаем так. Узнаем, где живет несчастный, убьем его днем перед синагогой, смешавшись с толпой. А в условленный час Омри начнет кричать у дома этого Факея, что его в синагоге убивают римляне. Домашние его и все слуги побегут туда, а Тиншемет тем временем проникнет в дом и унесет самое ценное, что найдет. Малах же и Завад будут у дверей дома, чтобы не дать застать Тиншемета врасплох.
– Звучит хорошо, господин мой. Идем же искать этот дом, становится весьма прохладно, на ходу согреемся.
Поздно вечером, встретившись с остальными в Гефсиманском саду, мы обсудили подробности завтрашнего дела и, просушив одежду у костра, легли спать, благо, тут не шел дождь. Начальник синагоги, значит. Помню я одного…
Некоторое время я не спал, вспоминая события трехлетней давности. Я тогда был в Иерусалиме, надеясь найти какое-нибудь стоящее дело, которым можно было бы заниматься регулярно, приходя на праздники. Заодно я присмотрел потенциальную жертву – богато одетого человека, который, судя по всему, был вне себя от горя. Он шел быстрым шагом по направлению к конским вратам. «Уж не в Вифанию ли направляется?», – подумалось тогда мне. Решив ограбить его по дороге, я двинулся за ним.
– Вот идет Яир, начальник синагоги, – услышал я, проходя мимо двоих юношей, не обремененные каким-либо занятием. Я остановился чуть поодаль, повернувшись к молодым людям спиной. Догнать жертву труда не составит, а вот узнать побольше об этом Яире не помешает.
– Куда это он в такой час?
– Дочка у него умирает. Мой отец сегодня приглашен вместе с другими свирельщиками играть погребальные песни.
– Взрослая?
– Двенадцати лет еще. Несчастный отец повредился в рассудке. Услышал про какого-то Йешуа – пророка из Назарета, думает, что Он поможет ему обмануть смерть. Лекари говорят, что она не переживет этот день.
Дальше я не слушал. Мне почему-то расхотелось грабить этого человека. С досады я ограбил в тот день какого-то мытаря, возвращавшегося в город из Иерихона, оглушив его ударом посоха по затылку.
По утру, когда солнце должно было озарять верхушки масличных деревьев, но вместо этого снова пряталось за хмурыми облаками, протянувших несколько дождевых хвостов к земле, мы разделились и отправились на заранее обговоренные позиции.
Вот, из дома Факея вышел человек, одетый в белый шелковый плащ с длинными воскрилиями. Степенной походкой тот направился вверх по улице в сторону синагоги. Я проследовал за ним. В каких-то десяти шагах позади меня вразвалку шествовал Горион. У дома напротив уже сидел Тиншемет. Замотавшись в какие-то тряпки, он просил милостыню. Малаха с Завадом видно не было, но я не беспокоился. Они должны быть где-то рядом.
На площади перед синагогой было полно народа. Отлично, это будет на руку. Внезапно я заметил впереди вора. Нет, воров, конечно, было хоть отбавляй, но этот явно был новичком. Юноша бегающим взором оглядывал пояса проходящих мимо людей. Сунув руку под верхнюю рубашку, я быстро снял с внутреннего пояса кошелек, оставил в нем несколько ассариев. Остальное ссыпал за пазуху. Задрав голову к храмовой горе, я принялся вертеть кошелек, держа его за кожаный ремешок. Я надеялся, что золотой перстень на моем пальце привлечет внимание вора, равно как и мое небрежение кошельком.
Так оно и вышло. Выхватив из моей руки мнимое богатство, юноша бросился бежать. Безумец! Кто же так поступает?
– Вор! – завопил я что есть мочи, вытянув руку в сторону беглеца.
Люди вокруг встрепенулись, невольно потянувшись руками к своим поясам и кошелькам.
– Держи вора! – заорал Горион, делая вид, что преследует юношу. Внимание толпы теперь было приковано к беглецу. Повернулся и тот, кого я преследовал.
– Факей, – потихоньку позвал я, проходя мимо. Рука скользнула к ножнам за пазухой.
– Что? – растерянно отозвался человек, но тут же захлебнулся, будучи пронзен кинжалом, который вернулся в ножны так же молниеносно, как и покинул их.
– Помогите! – истошно закричал я, обхватив руками обмякшего Факея. – Он убил его! Тот вор!
Мой палец вновь показал на юношу, который все еще бежал по прямой. Вот глупец!
– Убийство! – подхватил растрепанный Йишмаэл, один из моих лучников, который вынырнул откуда-то из зашумевшей толпы. – Я все видел! Убийца побежал в ту сторону!
Два человека из толпы бросились бежать в указанном направлении.
– Надо позвать солдат! – крикнул я и оставил Факея лежать на мокрых камнях. От него протянулся вниз по улице кровавый ручеек. Я смешался с толпой и свернул в проулок. Теперь надо было идти к дому Факея и проверить, как там Тиншемет.
– Лекаря! – кричал Йишмаэл.
– Нападение на прокуратора! – раздался взволнованный голос Газеза.
– Римляне подожгли синагогу! – старался вовсю Горион.
Да, в такой суматохе можно обвинить даже египетского фараона.
Народ зашумел. К голосам моих людей стали добавляться и другие. Вот уже раздались первые команды, обращенные к римским солдатам. Воины начинали наводить порядок.
– Римский воин заколол начальника синагоги! – раздался чей-то голос.
– Святотатство!
– Хула на Израиля!
– Пилату мало нашей крови!
– Он еще ответит за свой водопровод! – это опять Горион. Надо же, Пилатов водопровод вспомнил. Много тогда погибло иудеев, недовольных тем, что деньги из храмовой сокровищницы идут на оплату его строительства. А ведь пора бы Гориону уже уходить, пока кто-нибудь не запомнил его лица. С мятежниками солдаты могут расправиться и на месте.
У дома Факея дежурил Завад. Прислонившись к стене, он сидел у дверей, подобно рабу, ожидающему своего господина. Вот Омри. А где же Малах? А вот и он – спускается по улице, придерживая нечто под одеждой. Мной овладело нехорошее подозрение. Я коротко кивнул Заваду. Тот дважды стукнул в дверь камнем, который вертел в руках. Вскоре из дверей вышел Тиншемет с двумя водоносами в руках. Один он отдал Заваду, второй взгромоздил на плечо. Никто из проходивших мимо людей даже не взглянул на двух рабов, которых отправили за водой.
Когда все собрались в Гефсимании, выяснилось, что Малах отлучался к площади перед синагогой, где, рискуя быть схваченным, напал на замешкавшегося солдата, охранявшего ворота внутреннего дворика синагоги. Ввиду праздника солдаты были расставлены по всему городу. Вонзив в шею несчастного кинжал, он перерезал ремень, на котором держались ножны с мечом, и уже на бегу сунул их под плащ. За то, что нарушил мое повеление и оставил Омри и Завада у дома одних, а также подверг всех нас риску, Малах получил от Гориона кулаком в лицо.
– Друг, если тебе безразличны твои товарищи, – обратился я к поднимающемуся на ноги Малаху, – ступай к Бар-Аббе или Шалуму. Они принимают всякий сброд.
Малах отвернулся, сплюнул кровавую слюну в сторону, потом, приблизившись, упал на колени.
– Господин, прости меня, старого глупца. Я польстился на римский клинок, ты же знаешь, как я привык к гладиусу. Если хочешь – накажи меня. Только не гони меня никуда. Я больше никогда тебя не подведу.
– Встань, Малах, – вздохнул я после краткого раздумья, – знаю, что не подведешь.
К дому горшечника отправился уже я один, несмотря на протесты Гориона. Но я сказал, что убийство римского солдата должно было вызвать ответные меры со стороны властей. А один человек, к тому же, богато одетый, не вызовет подозрений.
Три удара посохом в дверь. Условные слова. Человек за дверью был доволен результатом. Теперь он хотел жизнь первосвященника Йосефа Каиафы.
– А не задумал ли ты предать меня в руки кесаря? Это верная погибель. Первосвященник имеет большую охрану. К тому же, его жилище постоянно охраняет римская стража.
– Десять талантов, – был краткий ответ.
У меня пересохло во рту. Тридцать тысяч сиклей. Сто двадцать тысяч динариев. Что за люди хотят смерти первосвященника? Я огляделся кругом. Что-то мне неспокойно. Если не соглашусь – живым не уйду. Вокруг наверняка засада. И талантами мне тогда уже не воспользоваться. Мертвые не наследуют ничего. Тесно мне! Что же делать? Мое молчание было истолковано как сомнение:
– Шестьдесят мин ты получишь прямо сейчас. Если выполнишь то, что тебе сказано – получишь остальные девять талантов.
– Как я могу быть уверен, что ты не обманываешь меня?
– Хорошо, ты получишь три таланта сразу. Это уже целое состояние. Твое дело стоит этих денег. Потом получишь и остальную часть, если не побоишься вернуться обратно, конечно. Решай, незнакомец. Ты и твои люди хорошо потрудились у синагоги. Уверен, ты справишься. Деньги под камнем.
Что ж? Получается, эти люди все просчитали заранее. Но чего я боюсь? Три таланта уже мои. Я взял три увесистые золотые монеты.
– Я согласен. И за остальными деньгами я вернусь.
Покидая город, я долго не мог отделаться от навязчивого ощущения слежки за собой, несмотря на то, что долго плутал по узким улочкам Иерусалима.
У самого Кедронского ручья на меня напали четыре человека, вооруженных мечами. Разбойники! Как было бы глупо самому погибнуть от руки разбойника. С одним ножом против них я подобен младенцу. Я бросился бежать вдоль потока, задрав полы верхней рубашки, надеясь увести их подальше от места возможной засады. Над моей головой просвистела стрела. Плохо дело. Одна надежда – ночью из меня мишень негодная. Обернувшись на бегу, я швырнул посох в ближайшего преследователя. Тот, получив удар по ногам, растянулся во весь рост. Я продолжал бег, когда услышал сзади вопли и звуки сражения. Я еще раз обернулся. Увиденное заставило меня не только остановиться, но и броситься назад, вынимая на бегу кинжал из ножен. Один из разбойников лежал на земле лицом вниз, получив смертельный удар в спину. Второй уже бился в судорогах, зажимая живот. Малах яростно отбивался от двоих оставшихся в живых противников. Вот он пропустил колющий удар в правый бок. Упал на одно колено. В два прыжка я оказался за спиной одного из врагов. Мой кинжал вошел как раз под лопатку и пронзил сердце того, кто ранил Малаха. Проклятье! Откуда он здесь взялся? Видимо, следовал за мной все это время. Его гладиус немедленно вонзился в горло последнего разбойника, не ожидавшего моего возвращения.
Малах быстро терял кровь. Он упал на второе колено. Вонзив меч в землю, оперся на него.
– Господин, я не подвел тебя! – он тяжело дышал.
– Друг мой, какой я тебе господин? Я обязан тебе жизнью, – опустился я в свою очередь перед ним на колени. Послышались крики. К нам стремительно приближалось, по меньшей мере, человек десять.
– Беги, господин, только сперва возьми мою жизнь! – торопливо заговорил Малах. – Не хочу погибать от рук людей Бар-Аббы, да будет труп его пищей свиней. Не медли, они сейчас будут здесь.
Я колебался. Малах крепко ухватил меня за одежду и посмотрел в глаза.
Я ударил точно в сердце. Малах, не издав ни звука, рухнул к моим ногам. Выдернув его меч из земли, я подхватил еще один и с разбегу бросился в воду. Набрав в грудь побольше воздуху, я погрузился с головой и, используя мечи как груз, перебрался по дну на другой берег. Впереди меня была ограда Гефсиманского сада, в глубине которого был наш лагерь. Разбойники преследовать меня не решились, лишь выпустили вдогонку несколько стрел, к счастью, пролетевших мимо благодаря темноте.
Узнав о случившемся, мои люди выразили готовность немедленно выступить и напасть на Бар-Аббу. Я остановил их.
– Кровь Малаха отомщена. Все четверо из нападавших мертвы. С рассветом заберем его тело. Остальные не должны помешать нам в нашем деле, – я коротко передал им разговор с заказчиком убийства.
– Это невозможно! – вырвалось у лучника Баши. Горион коротко взглянул на него, и тот осекся. Остальные молчали, но было видно, что они согласны с Башей.
– Если мы убьем Каиафу, то заработаем еще семь талантов. А если схватим посредника заказчиков, то избегнем необходимости рисковать своими жизнями и возьмем все его деньги.
Мое предложение было встречено всеобщим одобрением.
Оставив всех биньяминитян в нашем временном лагере, так как от лучников сейчас толку было мало, мы в количестве восьми человек прошли немного вниз вдоль непривычно полноводного от обильных дождей черного ручья, чтобы не наткнуться на Бар-Аббу и его людей.
Разделившись на две группы, мы успешно миновали стражу, заплатив ей. К дому горшечника подошли, проникнув в сад. Дом оказался пустым. По всей видимости, в нем вообще никто не жил последнее время. Да и гончарный круг под навесом был совсем сухим. Рядом не было видно ни воды, ни глины.
– Проклятье! – выругался Горион. Остальные озирались, ожидая внезапного нападения. Однако ничего такого не происходило. Возвращались мы другим путем. Было решено не рисковать жизнями и тотчас покинуть город.
Тело Малаха было на месте. На месте были и тела тех, кто напал на меня. Стало быть, так Бар-Абба относится к своим людям. Их мы бросили в мутный ручей. Возможно, тела унесет к Восточному морю. Горион сходил в соседнее селение и привел какого-то бедняка. Вручив трясущемуся от страха старику шесть сиклей, он указал на тело Малаха:
– Сегодня же погребешь его как своего родного отца. Я вернусь через четыре дня и обязательно проверю.
Несчастный закивал, опасаясь даже и глаза поднять на нас.
Оставив его, мы перешли поток, соединились со своими товарищами и оставили Иерусалимские пределы, предавшись на время каждый своим личным делам.
Вскоре сезон дождей окончился, приближалась Пасха – великий праздник. Каждый иудей старался посетить Иерусалим. Отправились и мы, так как к этому времени изрядно истощили свои денежные запасы.
В Вифании творилось нечто невообразимое. Народ шумел как много лет назад, когда стоял всенародный плач о тех, кого Ирод казнил за уничтожение золотого римского орла, висевшего некогда над храмовыми воротами. Сначала я решил, что назревает какой-нибудь бунт. Однако все дело было в том, что некто воскресил некоего Элеазара, вроде как умершего четыре дня назад. Видимо, этот человек был весьма уважаем в городе, а иначе не собралось бы столько знатного народа. Потеряв всякий интерес к бабьим басням, я по своему обыкновению отпустил людей и направился к Иерусалиму в неизменном сопровождении Гориона. На этот раз я решил местом общего сбора назначить гору Гарив – к северу от храмовой горы. В Иерусалиме также было неспокойно. Много говорили про Йешуа из Назарета. Кто-то приписывал Ему великие чудеса, другие говорили, что Он обольщает народ, чтобы стать царем.
Мы поднялись к Храму. Еще издали он поражал всякий взор своим великолепием. Блистающий безукоризненной белизной на солнце, он возвышался на сотню локтей в вышину. Вблизи он вообще завораживал. Над входом свешивалась массивная золотая виноградная лоза. На входных дверях были пестрые занавески с цветами. Вокруг всего здания храма тянулись прибитые к стенам доспехи варваров и арабов – знак былого могущества Израиля. Великая масса народа толпилась здесь весь день напролет.
Я запустил руку за пазуху. Мешочек с драгоценными камнями, которые убитый мудрец вез от своего господина, был при мне.
– Что ты хочешь делать, господин? – спросил меня Горион.
– Я собираюсь вернуть долг.
– Но кому?
– Богу.
Горион пытливо посмотрел на меня, но, увидев, что я не шучу, более не спрашивал ни о чем. Мы зашли в Храм, перейдя обширный дворик. Здесь было не менее шумно, чем снаружи. К людским разговорам примешивались громкие звуки, издаваемые многочисленными жертвенными животными и птицами.
– Народ лишен пророка, на которого можно было бы взвалить свое бремя и возложить свои надежды, – доказывал какой-то фарисей слушающим его людям.
– Нет ни заступника, ни какого-либо посредника между Господом и народом. Моисей ушел в горы и там умер, и никто не знает, где он погребен, и никто никогда не молился ему и не призывал его перекинуть мост через ту пропасть, что разделяет людей и их Создателя, – продолжал он.
– Итак, мы лишены всего, кроме слова Божьего, записанного на священном свитке…
| Далее