Кирилин Анатолий Владимирович родился в 1947 году в Барнауле. Автор семи прозаических книг, изданных в Барнауле и Москве. Публиковался в журналах «Сибирские огни», «Алтай» и др. Член Союза писателей России. Живет в Барнауле.
1
Вроде не время еще приступать к мемуарам, возраст не вышел. Однако оглянешься на каких-нибудь пять – семь лет назад – и оторопь берет, как много поменялось за это время вовне и в нас самих. Не буду льстить себе, что многим интересно вместе со мной вспомнить, а кому и узнать заново то, к изложению чего приступаю. Да и зачем – многим? Заблуждение, будто художник творит для масс, истаяло. Кстати, в этой связи и оценка графомании, величайшей из эпидемий, поменялась. Не для славы, оказывается, пишут – какая она теперь, слава у литератора? Два десятка модных имен на всю великую, самую читающую до недавних пор страну. Стало быть, пишут из неистощимой любви к самому процессу. Ну да ладно, это разговор отдельный.
А предмет сегодняшнего разговора – давний спор о патернализме в области литературы. Рассмотрим здесь ее как отдельную отрасль культуры и искусства. Хотя до сих пор считаю ошибкой (случайной ли, умышленной –не будем сейчас разбираться) Алексея Максимовича Горького, впервые употребившего соединительный союз «и» в сочетании «литература и искусство». Тем самым великий пролетарский писатель не соединил, а отделил одно от другого.
Итак, патернализм, или, более по-русски, покровительство, поддержка государством литературы через оказание финансовой, издательской и прочей помощи труженикам в области изящной словесности. В прошлые, не такие давние времена, называемые советскими, необходимость сего оспаривалась в основном нашими зарубежными недругами и так называемыми писателями-диссидентами, среди которых, к слову сказать, по-настоящему талантливых художников было не меньше, чем среди обласканных властью.
Для любителей забегать вперед с опознанием выводов сразу скажу: нет у меня однозначного ответа – pro или contra. Тогда не было, и сейчас нет.
1982 год. Новосибирск. Всесибирский семинар молодых литераторов. По масштабам, представительности и количеству участников, пожалуй, ни до того, ни после в Сибири такого не было. Достаточно сказать, среди поэтов-руководителей был замечательный русский стихотворец Юрий Кузнецов, критиков возглавлял известный литературовед Александр Михайлов. Замечу, что впервые на литературном семинаре главенствующую роль играли именно критики, а не, как обычно, маститые или более-менее известные писатели. Критики приехали из Москвы молодые, «неочлененные» (не вступившие еще в Союз писателей), под стать участникам семинара. В нашей делегации из молодых были Владимир Соколов, Владимир Бровкин, Стас Яненко, Евгений Гаврилов. Из руководителей, а скорее это была группа поддержки, – наша мощная артиллерия: Евгений Гущин, Владимир Башунов... Невольно вскрикнешь, назвав имена: да большинства уж нет! Еще и поэтому считаю возможным сегодня обратиться к тем дням. А что касается группы поддержки – никакого преувеличения. Евгений Гущин настолько проникся необходимостью своей миссии, что, опоздав на два дня, явился с двумя караваями хлеба и парой бутылок водки. Все оказалось кстати: к тому времени у казначея алтайских семинаристов Жени Гаврилова украли все общественные деньги. Да, у писателей все как у людей.
В нашей группе прозаиков были в основном омичи: Юрий Виськин, Анатолий Чепкин, Павел Брычков, Алексей Декельбаум. Да нас двое из Барнаула – Владимир Бровкин и я. Понятное дело, землячество не могло не сыграть свою роль. Лупили нас с Бровкиным превосходящими силами. Руководители – те самые, «неочлененные», москвичи Владимир Куницын и Александр Неверов. Сейчас, по прошествии десятилетий, они давно уже члены Союза писателей, авторы книг, сборников критических статей и серьезных монографий. Куницын возглавляет секцию критики в Московской писательской организации, Неверов – заместитель редактора одной из столичных газет. Наверно, повзрослев, они стали терпимее и мягче, а тогда кулаки зудились по-молодецки и не было пощады ни дружным омичам, ни разрозненным барнаульцам. Приходил Женя Гаврилов, попавший в другую группу, пытался отбить Владимира Бровкина с его замечательно не похожими ни на что рассказами (чего стоит одно название – «Корова на Луне»!), досталось заодно и Жене. Хотя московские критики оценили его великолепную филологическую подготовку и дар ритора. К слову. Сегодня, разбираясь в современном потоке новоизданий и рукописей, диву даешься, как низок не то что культурно-исторический, филологический, но даже попросту общеобразовательный уровень авторов – будь то проза или поэзия. Женя Гаврилов, прожив всего двадцать восемь лет, был высокообразованным, начитанным литератором. Он успел издать всего одну небольшую книгу рассказов. Тонкая, пронзительно-чувственная проза его выросла из природного таланта, орошенного глубокими знаниями. Бывает знание без таланта, бывает наоборот. Думаю, и то и другое, существуя порознь, разве что за редким исключением, литературе не сулит ничего хорошего.
На этом семинаре не раздавали куличей. Бескомпромиссные обсуждения, литературные баталии об уровне современной прозы и поэзии принесли куда больше пользы, чем поиск неофитов. Впрочем, были и открытия. Помню утро, когда наши руководители (наши же сверстники, напомню) явились с помятыми лицами и объяснили свой недосып знакомством с удивительным писателем и исполнителем собственных песен Николаем Шипиловым из Новосибирска. Именно тогда впервые услышали мы это имя, ставшее впоследствии в моей жизни очень важной ее частью.
– Он куда сильнее Высоцкого! – заявил Владимир Куницын.
Вряд ли кто тогда всерьез отнесся к этому заявлению, но Куницын оказался прав, имея в виду силу любви и великодушие. Да и силу таланта.
Сегодня замысел и организация того семинара видятся по-особому. Прежде всего, особенность эта в том, что молодые обсуждали молодых. Им вместе входить в литературную жизнь – поэтам, прозаикам, публицистам и критикам, вместе набивать шишки и праздновать успех. Когда у кого случится то, другое, третье и случится ли вообще – как кому судьбой положено, однако первый шаг они все уже сделали.
И разъехались семинаристы по домам, каждый со своим уроком за плечами, со своей головной болью и планами. Кто, казалось бы, стал думать о выполнении поставленной задачи, того самого замысла? Разъехались – работайте. Все так, но вместе с этой работой, главной, конечно же, для творца, шла другая – там, в Москве. И разворачивали ее в первую очередь те молодые, жестокосердные критики, которые свою жизнь в столице использовали не только для развития собственного успеха. Впрочем, кто и каким образом успех этот самый для себя оценивает – вопрос.
Но я опять забежал вперед. Первым после семинара написал мне омич Юра Виськин. Случилось это не сразу, может год спустя. Очевидно, всем нам понадобилось время для осознания того, что было на встрече в Новосибирске. Приведу несколько фрагментов из того письма. «Перечитал твою книгу, заново все переосмыслил. Какие глупые все мы были на том семинаре! С нетерпением ждал выхода твоей повести в «Литературной учебе», дождался... Вычитал свою верстку в «Молодой гвардии», отослал. У Брычкова скоро выходит исторический роман, но до книги его еще обещают напечатать в журнале «Сибирские огни». Молодец, он теперь заканчивает второй и уже сидит в архиве, набирая материал на третий... Декельбаум напечатался со своими вещами в коллективном сборнике, сейчас этот сборник отослали в Москву на рецензию... Денег катастрофически не хватает. Родилась дочь, ей сейчас уже четыре месяца, сам понимаешь, не до работы. А так было бы здорово получить приличный аванс из издательства и бросить свою инженерную каторгу. И засесть за письменный стол... У нас образовалось литературное товарищество, в него вошли те, у кого уже есть книга или серьезные публикации. В общем, это уже повыше, чем литобъединение... Видел в «Литературной России» твою подпись под письмом писателей России. Это письмо я поддерживаю полностью и подписался бы под ним, не задумываясь ни на секунду...»
Написал и Алексей Декельбаум. «Тебе мое письмо как снег в июле. Четыре года прошло. Давно уже хотел написать, выпросить твою книжку. Честное слово, старик, мне она нужна. Моя первая книжка вышла еще в 1981 году, вторая в плане на 88-й, но до сих пор нет заключения Госкомиздата. Времена меняются, а сатира как была, так и остается под колпаком у множества ответственных паразитов, которые отлично понимают, что запрет ни к чему не обязывает, а разрешение чревато ответственностью...»
Пришли письма от Павла Брычкова, Анатолия Чепкина, давно перешедшего возраст «молодых писателей». У всех – работа без края, бытовые, издательские и прочие трудности, и ни у кого паники, нытья, жалоб.
Я здесь упомянул лишь об омичах, но были еще новосибирцы, красноярцы, томичи, побывавшие на том семинаре и хотя бы изредка, но напоминавшие о себе в письмах. К тому времени прошли подобные семинары в других регионах страны, уже состоялось VIII Всесоюзное совещание молодых писателей в Москве (май 1984 года), где встретились старые знакомые и у многих появились новые. Об этом совещании я расскажу далее.
Мы почувствовали, что появились некие нити, связывающие нас, разбросанных по всему великому Советскому Союзу. Да, мы сами хотели того, мы жаждали этих связей, но, как сейчас я это отчетливо понимаю, одних лишь наших желаний и стремлений было недостаточно. Что поделаешь, большую часть своей жизни замкнут писатель в ограниченный круг общения и самого жизненного пространства. А теперь, скажете вы, ответь нам на вопрос: зачем вам и прочим, вам подобным, эти самые связи? Писатель индивидуален, обособлен, одинок – и слава богу! Помнится, было время, у нас в Барнауле пытались на праздничную демонстрацию выстроить колонну писателей. Да они не выстраиваются ни в какие колонны, ни в какие сообщества, разве что объединяются по некоторым признакам, далеким от литературы. Как, например, в Союз писателей, который рассыпался, распылился на несколько союзов, едва только заштормило в обществе, залихорадило страну... И правда – зачем? Очень трудно сейчас ответить, признаюсь. Сейчас, когда поэту и литературному деятелю из Оренбурга Геннадию Хомутову вряд ли пришла бы в голову мысль читать и предлагать другим стихи барнаульского поэта Владимира Башунова. А потом взывать в письмах к его друзьям: остановите Башунова, что он делает, он же накликает на себя беду!.. (Останови поэта, как же! Это он властелин мира, он читатель судеб!) И разве стал бы сейчас замечательный прозаик из того же Оренбурга Петр Краснов заставлять не очень внимательных руководителей московских семинаров вчитаться в рукопись молодого писателя из далекого Иркутска? Поднялся бы сегодня со своего тихого писательского места удивительный прозаик из Омска Александр Плетнев, чтобы защитить от партийно-издательского произвола безвестного литератора, живущего за тысячу верст? Они это делали тогда, в те времена, о которых сегодня идет речь. И, уверен, то самое они делали бы и сейчас. Да вот беда, взывать не к кому. Нет даже тех трижды проклятых злодеев, держащих в идеологической узде литературный процесс. Нет гонителей, нет гонимых, нет судей и посредников. Другие ценности, другие ориентиры...
И вот письмо Владимира Куницына из Москвы. «Дорогой Толя! Большущее спасибо за твое письмо. Такие письма заставляют вновь и вновь пристально всматриваться в свою работу, а главное, они поддерживают и укрепляют в мысли, что, может быть, не напрасно все. И еще – это большая радость ощущать, что где-то далеко в России-матушке живет твой товарищ по делу, который понимает тебя и думает о том же. Возникает дорогое чувство трудового братства. Нет расстояний, когда одна Родина. Я все же перешел на работу в «Литературную газету» и первое, за что я там взялся, стал организовывать дискуссию о прозе молодых. Считаю, что пора всесоюзному читателю знать о вашем существовании. Не хочется повторять тех ошибок, что привели в свое время ваших предшественников сразу на скамью «сорокалетних». На этот раз я хотел бы сделать разговор как можно более широким, с привлечением не только писателей и критиков, но и редакционно-издательских работников, а также вас самих. В той анкете, что я тебе высылаю (передай ее с той же целью Н. Шипилову), – вопросы, постарайтесь ответить на них умно, толково, а главное, откровенно. Пока я заказал статьи В. Кожинову, В. Бондаренко, А. Михайлову, А. Неверову, Л. Барановой-Гонченко... Эх, провернуть бы это дело! Было бы дело! Тираж-то у газеты миллионный. Страна должна знать своих героев...»
У В. Куницына свой ответ на сакраментальный вопрос – зачем? И он, уверенный в своей правоте, взялся за дело. Не стоит говорить, что Владимир Георгиевич несколько опоздал, не его в том вина. Да и при чем здесь вина вообще? Однако к тому времени Николаю Шипилову уже исполнилось сорок, мне – тридцать девять. Но что такое годы писателя, если читателю, открывшему книгу, абсолютно неинтересно, в каком возрасте автор текста, его интересует совсем другое. Вскоре Владимир Куницын публикует великолепную обзорную статью в журнале «Наш современник». Статья называется «Редкая птица долетит...». Недосказанная фраза Н. В. Гоголя: «Редкая птица долетит до середины Днепра...» Без всяких натяжек многие назвали эту статью программной. В ней перечислялись имена, анализировались тексты, причем Куницын, как всегда, ни словом не погрешил против истины, ни разу не покривил душой. Статья была посвящена творчеству тридцатилетних, большинство из которых стали уже сорокалетними.
И обещанная дискуссия состоялась. Вот что написано в редакционной вступительной статье одного из номеров «Литгазеты», где полоса посвящена этой дискуссии под общей шапкой: «Проза молодых: новые имена – новые проблемы?» «Нам бы хотелось, чтобы наша дискуссия приняла более деловой, более конкретный характер. Все мы заинтересованы в том, чтобы сохранить, поддержать, объединить наиболее талантливое, сильное, честное в нашей литературе, дать ему возможность с максимальной отдачей послужить Родине. Но все ли для этого делается нами? Каждая наша потеря в этой работе – потеря общая. Как избежать этих потерь, как помочь истинному таланту, облегчить его, так сказать, бытовое существование? Понятно, что творческие трудности останутся всегда...» Вот так, ни много ни мало – «с максимальной отдачей послужить Родине». Это стиль В. Куницына, но он всегда искренен в своей пафосности, пользуется которой в исключительных случаях.
Один из участников дискуссии – известный прозаик, эссеист, критик, ученый-литературовед Владимир Гусев. Его выступление озаглавлено так: «Сначала дайте дорогу». Надо сказать, В. Гусев изначально сомневался в успехе дискуссии. «Очень трудно говорить о молодых писателях, когда до них, собственно, никому нет дела. На съезде писателей, от которого те или иные «новые» так много ждали, о молодых практически речи не было. Словом, вот уже год говорят о молодых и заботятся о них, но кто они такие, забыли выяснить. А раз эдак, то и читателю разбираться неохота... Положение с молодыми по-прежнему беспокоит. Представительных их книг так и нет, по разрозненным публикациям судить об их силах трудно. Те, кто у нас считается молодым, по классическим критериям давно уж не молоды. Им от 30 до 40, а то и более. А собственно молодых вообще нет.
Всем известно, что редакторы с куда большей охотой печатают «безответственный» рассказ или даже серию рассказов и боятся тех заветных, главных произведений, в которых человек и его мир раскрываются полностью. Можно хвалить «Тамань», если уже прочел «Княжну Мери», «Тамань» же как таковая, сама по себе – хороший, пластичный рассказ, и не более. Мы еще не знаем «Княжон Мери» этих наших молодых. Может, все это значит, что их просто и нет, этих произведений? Я думаю, они есть, но выявление их, повторяю снова и снова, – дело кропотливое. Что запущено годами, то в литературе не восполнишь одним ударом... За плечами тех молодых-тридцатилетних, что уже мелькают в обоймах, смутно маячат новые, неизвестные – как бы безликие. Они лишь тени и силуэты... Надо надеяться, где-то там среди них бродит гений...»
Вот так, извечная надежда на где-то и когда-то. Вечный русский авось... Это к разговорам в современных литературных кулуарах (они-то уж точно мимикрировали, переродились, в большинстве мест растворились вовсе из-за отсутствия предмета разговора) о том, что молодых в советские времена холили и лелеяли. Нет, как видите. Но вместе с тем существовал целый отряд энтузиастов – критиков, прозаиков, поэтов – которые боролись с вековечным безразличием к молодым талантам. В некоторых центральных издательствах даже существовали отделы по работе с молодыми. Руководитель лучшего в стране литературного объединения, оренбуржец Геннадий Хомутов за несколько десятков лет работы воспитал целую плеяду замечательных поэтов и прозаиков, помог им проложить дорогу в Москву, где для многих кончилась пресловутая безвестность. А сам он, поэт редкого таланта, издал первую книжечку своих стихов лишь к пятидесяти годам. Ученики настояли... Современный классик Виктор Астафьев, берегший каждую минуту, прочитывает стихи Ольги Казаковцевой из Барнаула и присылает отзыв на рукопись. Многие уж и не помнят, что в нашей «Алтайской правде» существовала должность литературного консультанта. Около четверти века ее занимал М. Юдалевич, последним литконсультантом газеты был автор этих строк. Как бы там ни было, маленький кусочек государевой заботы о молодых, причем случайно обнаруженных (литконсультанту приходилось работать в основном с самотеком) молодых литераторах. Некоторые из этих, явившихся самотеком, стали впоследствии неплохими писателями.
Несколько слов самих «тридцати-сорокалетних», виновников той самой дискуссии. «Литературная газета» за 30 июля 1986 года. Привожу ответы участников дискуссии всего на один вопрос: «Есть ли, по-вашему, существенная разница между тем, что делает ваше поколение, и тем, что привнесли в литературу ваши предшественники?»
Владимир КУРНОСЕНКО. Думаю, есть. Вампилов, Высоцкий, Матевосян – самые сильные из предшествующего поколения, кто сумел устоять от компромиссов. В массе же своей большинству из большинства писателей кому-то чего-то не хватило: кому ума, кому таланта, кому уверенности, что цель не оправдывает средств. Мы в более выгодных условиях оказались. Ты знаешь «можно», и уже вроде бы грех жаловаться. А до Шукшина мне, к примеру, по моей провинциальности, казалось невозможным сказать то, что мне хотелось сказать. Все вроде бы как совсем в другую игру вокруг играют.
Татьяна НАБАТНИКОВА. Есть ли разница между поколениями писателей? Относительно той цели, какую я признаю у искусства, разницы нет. Но нашим предшественникам в 70-е годы пришлось постепенно и трудно, по капле добавляя в тон искренности, простоты и человечности, возвращать прозе доверие читателей, потерянное задолго перед тем. Они делали работу неизвестного солдата и безымянного художника.
Анатолий КИРИЛИН. Несколько частных замечаний по поводу предшественников. Прежде всего о некоторых их героях, кто дал обильную пищу для критиков, героях-мужчинах, мягко говоря, не очень мужского склада. А. Григорьев говорил, что художник увековечивает только жизненно законные типы. Можно ли считать это высказывание полным оправданием «родителей» этих типов? Не думаю, но я лично благодарен старшему поколению литераторов уже за то, что своего уставшего бродить по жизни героя они довели до усталости смертельной, тем самым расчистив в какой-то мере путь для нас, последователей.
Владимир ПШЕНИЧНИКОВ. Какими бы ни представляли мы себе частные задачи литературы, самые главные, неподвластные конъюнктуре и моде, личным потребностям пишущего, – они одни для тридцати-, сорока- и пятидесятилетних. Надо только поставить законом для себя, что литература не кормушка, к которой несложно пробиться при очень средних способностях... Литература – чистое и мужественное дело, требующее высокой самоотдачи, большой культуры души, честности, большой любви к человеку и веры в человека. Писатель неизбежнее любого «простого» человека не может быть счастлив («как можете вы быть счастливы, если у вас благородное сердце?»). И что тогда все наши беды, все наши проблемы?
Отчасти ответ на наш изначальный вопрос не в сути высказываний участников дискуссии, но в самой возможности публично высказаться, явить, так сказать, свое слово собратьям по перу и услышать другое слово, согласное с твоим или нет. Мы общались, преодолевая тысячекилометровые расстояния, общались так, как сегодня не общаются в одном городе, через улицу, через дом. А надо ли? – возникает очередной вопрос. В том же номере «Литгазеты» опубликована речь тогдашнего Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева в его поездке на Дальний Восток. «Товарищи! Нынешние поколения получили в наследство много трудных, мучительных проблем. И для того, чтобы продвигаться к их решению, нужно избавляться от груза прошлого, искать новые подходы, руководствуясь ответственностью перед настоящим и будущим». Первое лицо в государстве, очевидно, тогда не предполагало, как мучительно и долго впоследствии тем самым и последующим поколениям придется разбираться, от того ли избавились и не слишком ли скоро.
Замечу, что в ходе нашего непростого поколенческого единения в начале и середине 80-х ветры перемен увлекали многих и многих. И они, эти ветры, уж точно не звали молодых писателей становиться в единый строй и выполнять единый соцзаказ. Мы уже почувствовали запах воли. Но... В нас прочно поселились некоторые уроки, взятые у мудрых, опытных, маститых, а также друг у друга. Уроки гуманизма, стремления к правде, патриотизма. Барственный, мягкий, иногда высокомерный и циничный Куницын до сих пор каменеет при слове «Родина». Хомутов, Краснов, Шипилов, Пшеничников, Байбородин, Башунов и многие другие, до кого сегодня уже не докричаться, бережно отнеслись к грузу прошлого, не поспешили избавляться от него чохом.
Меня часто обвиняют, будто палю из пушек по воробьям. Вот и сейчас. Ясно же всякому, что государству нет дела до национальной культуры, ему хватает интереса к культуре суррогатной. А коль ясно, стоит ли говорить о каком-то патернализме, покровительстве? Мы уже убедились, что особого покровительства со стороны государства и не было никогда. Выявление талантливых имен, запуск их на орбиту – дело одиночек, кому определено это профессией, кому зовом сердца, кому тем и другим, вместе взятым. Потом уже, под давлением этих одиночек, часто авторитетных имен, подключались издательства, называемые государственными. Однако для справки должен заметить: издание художественной прозы в Советском Союзе, за редким исключением, было делом прибыльным.
Но что самое интересное (если не сказать – парадоксальное), сегодня литературного покровительства куда больше, чем в прежние времена. Речь, правда, здесь идет об объеме, не о качестве помощи. Я не знаю ни одного литератора – а большинство из них близко не подпустили бы к порогу издательства три десятка лет назад именно по творческим мотивам, – кто при желании не издал бы свою книгу на деньги «доброго дяди». «Дядя» не обязан быть сведущим в литературном творчестве, ему, может, это вообще не надо, а денег – нате, благому делу помогаю, расцвету отечественной словесности. Воистину, добрыми намерениями выстлана дорога в ад! Я сегодня не собираюсь анализировать поток литературы, изданной на спонсорские деньги, задача не та. Но в оценке ситуации, уверен, не ошибаюсь. И, как это опять же ни странно, в этой ситуации невольно оглядываешься в сторону былого государства, точнее, издательско-редакционных институтов, утвержденных им для фильтрации не только инакомыслия, но и всякой литературной нечисти. Где вы, неподкупные рецензенты, завлиты, редакторы, корректоры, техреды?.. Нет, кто-то большой однажды решил: пусть все идет как идет.
Новые времена, новые герои, новые песни. Владимир Куницын опять исследует очередное литературное пополнение. Впрочем, книге, лежащей передо мной, уже больше десяти лет. Называется она «Свет человеков».
«Некоторые представители этой, условно говоря, «третьей волны» зачастую наделены ярким филологическим талантом, великолепным чутьем слова (на мой взгляд, лидер здесь Виктор Пелевин). Однако удивительно именно то обстоятельство, что при всем своем недюжинном филологическом даре они не верят не только в евангелическую суть слова, во многом, если не в главном определившую основную традицию русской православной культуры («В начале было Слово...»), но, используя свою изощренность и набор классических отмычек, не боятся взламывать слово, лезть внутрь его, выгрызать его начальные суть и смысл, творя подлог и подмену. Вместо божественного меда они оставляют в сотах слов свою слюну и чернила. В пустоте вскрытых ими слов – холод. Через них свистит ветер, но этот художественный подчас свист подобен голосу сирен. Шутовство, пародирование, самовлюбленное кривляние поверх трагической почвы жизни, абсолютное отсутствие сострадания и боли вне себя любимого – все это признаки, отводящие эту литературу от русской реалистической традиции, как бы широко мы ее сегодня ни понимали».
Одно могу сказать в качестве комментария: наши не сдаются.
Юрий Виськин, несмотря на возросшие потребности растущего семейства, бросил свою службу инженера, которая в перспективе сулила ему неплохую карьеру и деньги. Не одного тебя сгубила страсть писательства, торжествовали «доброжелатели». Поехал в Москву на Высшие литературные курсы, открытые для членов Союза писателей, не имеющих филологического образования. Еще одно серьезное испытание – взрослому человеку, отцу семейства жить на стипендию... Мы встретились в омской писательской организации, дело было к полуночи, через пару часов мне улетать в Барнаул. Из множества омских друзей и знакомых нашелся один Володя Балачан, с ним мы и распивали болгарский коньяк в пустом писательском Доме. Он и помог разыскать Юру, приехавшего с учебы домой на побывку. Еще он поведал, что горячо любимый мной, близкий друг, прекрасный писатель Александр Плетнев никак увидеться с нами не сможет, поскольку уже несколько лет живет в деревне, обзавелся там хозяйством, не желая ничего ждать от государства и писательского сообщества. Он не обиделся на обвалившееся вдруг всемерное безразличие всех и ко всему, он всего лишь не согласился с ним, возроптал. Как смог.
Юра явился усталый, зачумленный какой-то и... голодный. На вопрос, как там, в Москве, кого из наших видел, он только махнул рукой. Шел жестокий 93-й, инженеры торговали тапочками на углах, большинство писателей не умели делать и этого. Бросай, возвращайся, дома стены помогут! Юра поднял на меня обведенные черными кругами глаза и неожиданно улыбнулся. С этой улыбкой разом вернулось все: наши споры до хрипоты, наши надежды, наши ночные бдения и счастливое безрассудство.
Нет, наши не сдаются.
2
Я написал о новосибирском семинаре молодых литераторов 1982 года с той целью, чтобы обозначить участие тех или иных структур, подразделений государственных служб, отдельных лиц и личностей в национальном литературном процессе. Как выясняется, сегодня это дело пущено на самотек с величайшей широтой, на которую способны только мы, только в нашей стране. Не знаю, каков оборот от книжной торговли в России сейчас, нет под руками такой статистики. Но, думаю, вряд ли больше, чем в доперестроечные времена. Основания для подобного утверждения? Книга прозы, изданная нашим местным, Алтайским книжным издательством тиражом в тридцать тысяч, как правило, больше двух недель в магазинах не залеживалась. Сейчас самые распространенные тиражи – от 500 до 1000 экземпляров и лежат эти экземпляры на книжных прилавках годами. Предлагаю исключить из разговора два десятка модных имен, раскрученных в Москве.
Не буду останавливаться на качестве нынешнего письма, оно разное, как во все времена. Не стану говорить и об изменении статуса нашего согражданина, когда-то самого читающего в мире. Напомню один из приездов в Советский Союз замечательного колумбийского писателя, нобелевского лауреата Габриэля Гарсиа Маркеса. Человек широкой души, он лишь слегка посетовал, что стотысячные тиражи его книг выходят с печатного станка многих и многих издательств нашей страны без всякого согласования с автором. Рассказывал, как тронут был, когда какое-то заштатное периферийное издательство прислало ему его книгу, сигнальный экземпляр. Ни о каких гонорарах, разумеется, речь не шла. А когда восторженные советские издатели стали рассказывать ему, с какой скоростью разлетаются его книги и как их не хватает, удивленный Маркес сказал:
– Так продолжайте печатать дальше, увеличивайте тираж.
На что писателю стали говорить о планах, утвержденных Госкомиздатом, о нехватке в стране бумаги...
– У вас не хватает бумаги, чтобы печатать деньги? – еще больше удивился колумбиец.
Борьба за новую экономику страны, за новое качество жизни порой напоминала кропотливую работу по улучшению березового ствола до полного его сходства с древком. Во всяком случае, интеллектуальный уровень большой массы наших сограждан усовершенствован именно таким образом.
Сетований на эту тему нынче достаточно, не будем добавлять. Да и речь, собственно, о другом. О продвижении молодого автора в годы, предшествовавшие великой перестройке, от литературного объединения к профессиональному письму. Да-да, я не оговорился, к профессиональному, ибо нормально издаваемый писатель (прозаическая книга один раз в пять – семь лет) худо-бедно мог прокормиться своим ремеслом. О поэтах речь не ведется: это самые необеспеченные художники слова во все времена.
Вроде не время еще приступать к мемуарам, возраст не вышел. Однако оглянешься на каких-нибудь пять – семь лет назад – и оторопь берет, как много поменялось за это время вовне и в нас самих. Не буду льстить себе, что многим интересно вместе со мной вспомнить, а кому и узнать заново то, к изложению чего приступаю. Да и зачем – многим? Заблуждение, будто художник творит для масс, истаяло. Кстати, в этой связи и оценка графомании, величайшей из эпидемий, поменялась. Не для славы, оказывается, пишут – какая она теперь, слава у литератора? Два десятка модных имен на всю великую, самую читающую до недавних пор страну. Стало быть, пишут из неистощимой любви к самому процессу. Ну да ладно, это разговор отдельный.
А предмет сегодняшнего разговора – давний спор о патернализме в области литературы. Рассмотрим здесь ее как отдельную отрасль культуры и искусства. Хотя до сих пор считаю ошибкой (случайной ли, умышленной –не будем сейчас разбираться) Алексея Максимовича Горького, впервые употребившего соединительный союз «и» в сочетании «литература и искусство». Тем самым великий пролетарский писатель не соединил, а отделил одно от другого.
Итак, патернализм, или, более по-русски, покровительство, поддержка государством литературы через оказание финансовой, издательской и прочей помощи труженикам в области изящной словесности. В прошлые, не такие давние времена, называемые советскими, необходимость сего оспаривалась в основном нашими зарубежными недругами и так называемыми писателями-диссидентами, среди которых, к слову сказать, по-настоящему талантливых художников было не меньше, чем среди обласканных властью.
Для любителей забегать вперед с опознанием выводов сразу скажу: нет у меня однозначного ответа – pro или contra. Тогда не было, и сейчас нет.
1982 год. Новосибирск. Всесибирский семинар молодых литераторов. По масштабам, представительности и количеству участников, пожалуй, ни до того, ни после в Сибири такого не было. Достаточно сказать, среди поэтов-руководителей был замечательный русский стихотворец Юрий Кузнецов, критиков возглавлял известный литературовед Александр Михайлов. Замечу, что впервые на литературном семинаре главенствующую роль играли именно критики, а не, как обычно, маститые или более-менее известные писатели. Критики приехали из Москвы молодые, «неочлененные» (не вступившие еще в Союз писателей), под стать участникам семинара. В нашей делегации из молодых были Владимир Соколов, Владимир Бровкин, Стас Яненко, Евгений Гаврилов. Из руководителей, а скорее это была группа поддержки, – наша мощная артиллерия: Евгений Гущин, Владимир Башунов... Невольно вскрикнешь, назвав имена: да большинства уж нет! Еще и поэтому считаю возможным сегодня обратиться к тем дням. А что касается группы поддержки – никакого преувеличения. Евгений Гущин настолько проникся необходимостью своей миссии, что, опоздав на два дня, явился с двумя караваями хлеба и парой бутылок водки. Все оказалось кстати: к тому времени у казначея алтайских семинаристов Жени Гаврилова украли все общественные деньги. Да, у писателей все как у людей.
В нашей группе прозаиков были в основном омичи: Юрий Виськин, Анатолий Чепкин, Павел Брычков, Алексей Декельбаум. Да нас двое из Барнаула – Владимир Бровкин и я. Понятное дело, землячество не могло не сыграть свою роль. Лупили нас с Бровкиным превосходящими силами. Руководители – те самые, «неочлененные», москвичи Владимир Куницын и Александр Неверов. Сейчас, по прошествии десятилетий, они давно уже члены Союза писателей, авторы книг, сборников критических статей и серьезных монографий. Куницын возглавляет секцию критики в Московской писательской организации, Неверов – заместитель редактора одной из столичных газет. Наверно, повзрослев, они стали терпимее и мягче, а тогда кулаки зудились по-молодецки и не было пощады ни дружным омичам, ни разрозненным барнаульцам. Приходил Женя Гаврилов, попавший в другую группу, пытался отбить Владимира Бровкина с его замечательно не похожими ни на что рассказами (чего стоит одно название – «Корова на Луне»!), досталось заодно и Жене. Хотя московские критики оценили его великолепную филологическую подготовку и дар ритора. К слову. Сегодня, разбираясь в современном потоке новоизданий и рукописей, диву даешься, как низок не то что культурно-исторический, филологический, но даже попросту общеобразовательный уровень авторов – будь то проза или поэзия. Женя Гаврилов, прожив всего двадцать восемь лет, был высокообразованным, начитанным литератором. Он успел издать всего одну небольшую книгу рассказов. Тонкая, пронзительно-чувственная проза его выросла из природного таланта, орошенного глубокими знаниями. Бывает знание без таланта, бывает наоборот. Думаю, и то и другое, существуя порознь, разве что за редким исключением, литературе не сулит ничего хорошего.
На этом семинаре не раздавали куличей. Бескомпромиссные обсуждения, литературные баталии об уровне современной прозы и поэзии принесли куда больше пользы, чем поиск неофитов. Впрочем, были и открытия. Помню утро, когда наши руководители (наши же сверстники, напомню) явились с помятыми лицами и объяснили свой недосып знакомством с удивительным писателем и исполнителем собственных песен Николаем Шипиловым из Новосибирска. Именно тогда впервые услышали мы это имя, ставшее впоследствии в моей жизни очень важной ее частью.
– Он куда сильнее Высоцкого! – заявил Владимир Куницын.
Вряд ли кто тогда всерьез отнесся к этому заявлению, но Куницын оказался прав, имея в виду силу любви и великодушие. Да и силу таланта.
Сегодня замысел и организация того семинара видятся по-особому. Прежде всего, особенность эта в том, что молодые обсуждали молодых. Им вместе входить в литературную жизнь – поэтам, прозаикам, публицистам и критикам, вместе набивать шишки и праздновать успех. Когда у кого случится то, другое, третье и случится ли вообще – как кому судьбой положено, однако первый шаг они все уже сделали.
И разъехались семинаристы по домам, каждый со своим уроком за плечами, со своей головной болью и планами. Кто, казалось бы, стал думать о выполнении поставленной задачи, того самого замысла? Разъехались – работайте. Все так, но вместе с этой работой, главной, конечно же, для творца, шла другая – там, в Москве. И разворачивали ее в первую очередь те молодые, жестокосердные критики, которые свою жизнь в столице использовали не только для развития собственного успеха. Впрочем, кто и каким образом успех этот самый для себя оценивает – вопрос.
Но я опять забежал вперед. Первым после семинара написал мне омич Юра Виськин. Случилось это не сразу, может год спустя. Очевидно, всем нам понадобилось время для осознания того, что было на встрече в Новосибирске. Приведу несколько фрагментов из того письма. «Перечитал твою книгу, заново все переосмыслил. Какие глупые все мы были на том семинаре! С нетерпением ждал выхода твоей повести в «Литературной учебе», дождался... Вычитал свою верстку в «Молодой гвардии», отослал. У Брычкова скоро выходит исторический роман, но до книги его еще обещают напечатать в журнале «Сибирские огни». Молодец, он теперь заканчивает второй и уже сидит в архиве, набирая материал на третий... Декельбаум напечатался со своими вещами в коллективном сборнике, сейчас этот сборник отослали в Москву на рецензию... Денег катастрофически не хватает. Родилась дочь, ей сейчас уже четыре месяца, сам понимаешь, не до работы. А так было бы здорово получить приличный аванс из издательства и бросить свою инженерную каторгу. И засесть за письменный стол... У нас образовалось литературное товарищество, в него вошли те, у кого уже есть книга или серьезные публикации. В общем, это уже повыше, чем литобъединение... Видел в «Литературной России» твою подпись под письмом писателей России. Это письмо я поддерживаю полностью и подписался бы под ним, не задумываясь ни на секунду...»
Написал и Алексей Декельбаум. «Тебе мое письмо как снег в июле. Четыре года прошло. Давно уже хотел написать, выпросить твою книжку. Честное слово, старик, мне она нужна. Моя первая книжка вышла еще в 1981 году, вторая в плане на 88-й, но до сих пор нет заключения Госкомиздата. Времена меняются, а сатира как была, так и остается под колпаком у множества ответственных паразитов, которые отлично понимают, что запрет ни к чему не обязывает, а разрешение чревато ответственностью...»
Пришли письма от Павла Брычкова, Анатолия Чепкина, давно перешедшего возраст «молодых писателей». У всех – работа без края, бытовые, издательские и прочие трудности, и ни у кого паники, нытья, жалоб.
Я здесь упомянул лишь об омичах, но были еще новосибирцы, красноярцы, томичи, побывавшие на том семинаре и хотя бы изредка, но напоминавшие о себе в письмах. К тому времени прошли подобные семинары в других регионах страны, уже состоялось VIII Всесоюзное совещание молодых писателей в Москве (май 1984 года), где встретились старые знакомые и у многих появились новые. Об этом совещании я расскажу далее.
Мы почувствовали, что появились некие нити, связывающие нас, разбросанных по всему великому Советскому Союзу. Да, мы сами хотели того, мы жаждали этих связей, но, как сейчас я это отчетливо понимаю, одних лишь наших желаний и стремлений было недостаточно. Что поделаешь, большую часть своей жизни замкнут писатель в ограниченный круг общения и самого жизненного пространства. А теперь, скажете вы, ответь нам на вопрос: зачем вам и прочим, вам подобным, эти самые связи? Писатель индивидуален, обособлен, одинок – и слава богу! Помнится, было время, у нас в Барнауле пытались на праздничную демонстрацию выстроить колонну писателей. Да они не выстраиваются ни в какие колонны, ни в какие сообщества, разве что объединяются по некоторым признакам, далеким от литературы. Как, например, в Союз писателей, который рассыпался, распылился на несколько союзов, едва только заштормило в обществе, залихорадило страну... И правда – зачем? Очень трудно сейчас ответить, признаюсь. Сейчас, когда поэту и литературному деятелю из Оренбурга Геннадию Хомутову вряд ли пришла бы в голову мысль читать и предлагать другим стихи барнаульского поэта Владимира Башунова. А потом взывать в письмах к его друзьям: остановите Башунова, что он делает, он же накликает на себя беду!.. (Останови поэта, как же! Это он властелин мира, он читатель судеб!) И разве стал бы сейчас замечательный прозаик из того же Оренбурга Петр Краснов заставлять не очень внимательных руководителей московских семинаров вчитаться в рукопись молодого писателя из далекого Иркутска? Поднялся бы сегодня со своего тихого писательского места удивительный прозаик из Омска Александр Плетнев, чтобы защитить от партийно-издательского произвола безвестного литератора, живущего за тысячу верст? Они это делали тогда, в те времена, о которых сегодня идет речь. И, уверен, то самое они делали бы и сейчас. Да вот беда, взывать не к кому. Нет даже тех трижды проклятых злодеев, держащих в идеологической узде литературный процесс. Нет гонителей, нет гонимых, нет судей и посредников. Другие ценности, другие ориентиры...
И вот письмо Владимира Куницына из Москвы. «Дорогой Толя! Большущее спасибо за твое письмо. Такие письма заставляют вновь и вновь пристально всматриваться в свою работу, а главное, они поддерживают и укрепляют в мысли, что, может быть, не напрасно все. И еще – это большая радость ощущать, что где-то далеко в России-матушке живет твой товарищ по делу, который понимает тебя и думает о том же. Возникает дорогое чувство трудового братства. Нет расстояний, когда одна Родина. Я все же перешел на работу в «Литературную газету» и первое, за что я там взялся, стал организовывать дискуссию о прозе молодых. Считаю, что пора всесоюзному читателю знать о вашем существовании. Не хочется повторять тех ошибок, что привели в свое время ваших предшественников сразу на скамью «сорокалетних». На этот раз я хотел бы сделать разговор как можно более широким, с привлечением не только писателей и критиков, но и редакционно-издательских работников, а также вас самих. В той анкете, что я тебе высылаю (передай ее с той же целью Н. Шипилову), – вопросы, постарайтесь ответить на них умно, толково, а главное, откровенно. Пока я заказал статьи В. Кожинову, В. Бондаренко, А. Михайлову, А. Неверову, Л. Барановой-Гонченко... Эх, провернуть бы это дело! Было бы дело! Тираж-то у газеты миллионный. Страна должна знать своих героев...»
У В. Куницына свой ответ на сакраментальный вопрос – зачем? И он, уверенный в своей правоте, взялся за дело. Не стоит говорить, что Владимир Георгиевич несколько опоздал, не его в том вина. Да и при чем здесь вина вообще? Однако к тому времени Николаю Шипилову уже исполнилось сорок, мне – тридцать девять. Но что такое годы писателя, если читателю, открывшему книгу, абсолютно неинтересно, в каком возрасте автор текста, его интересует совсем другое. Вскоре Владимир Куницын публикует великолепную обзорную статью в журнале «Наш современник». Статья называется «Редкая птица долетит...». Недосказанная фраза Н. В. Гоголя: «Редкая птица долетит до середины Днепра...» Без всяких натяжек многие назвали эту статью программной. В ней перечислялись имена, анализировались тексты, причем Куницын, как всегда, ни словом не погрешил против истины, ни разу не покривил душой. Статья была посвящена творчеству тридцатилетних, большинство из которых стали уже сорокалетними.
И обещанная дискуссия состоялась. Вот что написано в редакционной вступительной статье одного из номеров «Литгазеты», где полоса посвящена этой дискуссии под общей шапкой: «Проза молодых: новые имена – новые проблемы?» «Нам бы хотелось, чтобы наша дискуссия приняла более деловой, более конкретный характер. Все мы заинтересованы в том, чтобы сохранить, поддержать, объединить наиболее талантливое, сильное, честное в нашей литературе, дать ему возможность с максимальной отдачей послужить Родине. Но все ли для этого делается нами? Каждая наша потеря в этой работе – потеря общая. Как избежать этих потерь, как помочь истинному таланту, облегчить его, так сказать, бытовое существование? Понятно, что творческие трудности останутся всегда...» Вот так, ни много ни мало – «с максимальной отдачей послужить Родине». Это стиль В. Куницына, но он всегда искренен в своей пафосности, пользуется которой в исключительных случаях.
Один из участников дискуссии – известный прозаик, эссеист, критик, ученый-литературовед Владимир Гусев. Его выступление озаглавлено так: «Сначала дайте дорогу». Надо сказать, В. Гусев изначально сомневался в успехе дискуссии. «Очень трудно говорить о молодых писателях, когда до них, собственно, никому нет дела. На съезде писателей, от которого те или иные «новые» так много ждали, о молодых практически речи не было. Словом, вот уже год говорят о молодых и заботятся о них, но кто они такие, забыли выяснить. А раз эдак, то и читателю разбираться неохота... Положение с молодыми по-прежнему беспокоит. Представительных их книг так и нет, по разрозненным публикациям судить об их силах трудно. Те, кто у нас считается молодым, по классическим критериям давно уж не молоды. Им от 30 до 40, а то и более. А собственно молодых вообще нет.
Всем известно, что редакторы с куда большей охотой печатают «безответственный» рассказ или даже серию рассказов и боятся тех заветных, главных произведений, в которых человек и его мир раскрываются полностью. Можно хвалить «Тамань», если уже прочел «Княжну Мери», «Тамань» же как таковая, сама по себе – хороший, пластичный рассказ, и не более. Мы еще не знаем «Княжон Мери» этих наших молодых. Может, все это значит, что их просто и нет, этих произведений? Я думаю, они есть, но выявление их, повторяю снова и снова, – дело кропотливое. Что запущено годами, то в литературе не восполнишь одним ударом... За плечами тех молодых-тридцатилетних, что уже мелькают в обоймах, смутно маячат новые, неизвестные – как бы безликие. Они лишь тени и силуэты... Надо надеяться, где-то там среди них бродит гений...»
Вот так, извечная надежда на где-то и когда-то. Вечный русский авось... Это к разговорам в современных литературных кулуарах (они-то уж точно мимикрировали, переродились, в большинстве мест растворились вовсе из-за отсутствия предмета разговора) о том, что молодых в советские времена холили и лелеяли. Нет, как видите. Но вместе с тем существовал целый отряд энтузиастов – критиков, прозаиков, поэтов – которые боролись с вековечным безразличием к молодым талантам. В некоторых центральных издательствах даже существовали отделы по работе с молодыми. Руководитель лучшего в стране литературного объединения, оренбуржец Геннадий Хомутов за несколько десятков лет работы воспитал целую плеяду замечательных поэтов и прозаиков, помог им проложить дорогу в Москву, где для многих кончилась пресловутая безвестность. А сам он, поэт редкого таланта, издал первую книжечку своих стихов лишь к пятидесяти годам. Ученики настояли... Современный классик Виктор Астафьев, берегший каждую минуту, прочитывает стихи Ольги Казаковцевой из Барнаула и присылает отзыв на рукопись. Многие уж и не помнят, что в нашей «Алтайской правде» существовала должность литературного консультанта. Около четверти века ее занимал М. Юдалевич, последним литконсультантом газеты был автор этих строк. Как бы там ни было, маленький кусочек государевой заботы о молодых, причем случайно обнаруженных (литконсультанту приходилось работать в основном с самотеком) молодых литераторах. Некоторые из этих, явившихся самотеком, стали впоследствии неплохими писателями.
Несколько слов самих «тридцати-сорокалетних», виновников той самой дискуссии. «Литературная газета» за 30 июля 1986 года. Привожу ответы участников дискуссии всего на один вопрос: «Есть ли, по-вашему, существенная разница между тем, что делает ваше поколение, и тем, что привнесли в литературу ваши предшественники?»
Владимир КУРНОСЕНКО. Думаю, есть. Вампилов, Высоцкий, Матевосян – самые сильные из предшествующего поколения, кто сумел устоять от компромиссов. В массе же своей большинству из большинства писателей кому-то чего-то не хватило: кому ума, кому таланта, кому уверенности, что цель не оправдывает средств. Мы в более выгодных условиях оказались. Ты знаешь «можно», и уже вроде бы грех жаловаться. А до Шукшина мне, к примеру, по моей провинциальности, казалось невозможным сказать то, что мне хотелось сказать. Все вроде бы как совсем в другую игру вокруг играют.
Татьяна НАБАТНИКОВА. Есть ли разница между поколениями писателей? Относительно той цели, какую я признаю у искусства, разницы нет. Но нашим предшественникам в 70-е годы пришлось постепенно и трудно, по капле добавляя в тон искренности, простоты и человечности, возвращать прозе доверие читателей, потерянное задолго перед тем. Они делали работу неизвестного солдата и безымянного художника.
Анатолий КИРИЛИН. Несколько частных замечаний по поводу предшественников. Прежде всего о некоторых их героях, кто дал обильную пищу для критиков, героях-мужчинах, мягко говоря, не очень мужского склада. А. Григорьев говорил, что художник увековечивает только жизненно законные типы. Можно ли считать это высказывание полным оправданием «родителей» этих типов? Не думаю, но я лично благодарен старшему поколению литераторов уже за то, что своего уставшего бродить по жизни героя они довели до усталости смертельной, тем самым расчистив в какой-то мере путь для нас, последователей.
Владимир ПШЕНИЧНИКОВ. Какими бы ни представляли мы себе частные задачи литературы, самые главные, неподвластные конъюнктуре и моде, личным потребностям пишущего, – они одни для тридцати-, сорока- и пятидесятилетних. Надо только поставить законом для себя, что литература не кормушка, к которой несложно пробиться при очень средних способностях... Литература – чистое и мужественное дело, требующее высокой самоотдачи, большой культуры души, честности, большой любви к человеку и веры в человека. Писатель неизбежнее любого «простого» человека не может быть счастлив («как можете вы быть счастливы, если у вас благородное сердце?»). И что тогда все наши беды, все наши проблемы?
Отчасти ответ на наш изначальный вопрос не в сути высказываний участников дискуссии, но в самой возможности публично высказаться, явить, так сказать, свое слово собратьям по перу и услышать другое слово, согласное с твоим или нет. Мы общались, преодолевая тысячекилометровые расстояния, общались так, как сегодня не общаются в одном городе, через улицу, через дом. А надо ли? – возникает очередной вопрос. В том же номере «Литгазеты» опубликована речь тогдашнего Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева в его поездке на Дальний Восток. «Товарищи! Нынешние поколения получили в наследство много трудных, мучительных проблем. И для того, чтобы продвигаться к их решению, нужно избавляться от груза прошлого, искать новые подходы, руководствуясь ответственностью перед настоящим и будущим». Первое лицо в государстве, очевидно, тогда не предполагало, как мучительно и долго впоследствии тем самым и последующим поколениям придется разбираться, от того ли избавились и не слишком ли скоро.
Замечу, что в ходе нашего непростого поколенческого единения в начале и середине 80-х ветры перемен увлекали многих и многих. И они, эти ветры, уж точно не звали молодых писателей становиться в единый строй и выполнять единый соцзаказ. Мы уже почувствовали запах воли. Но... В нас прочно поселились некоторые уроки, взятые у мудрых, опытных, маститых, а также друг у друга. Уроки гуманизма, стремления к правде, патриотизма. Барственный, мягкий, иногда высокомерный и циничный Куницын до сих пор каменеет при слове «Родина». Хомутов, Краснов, Шипилов, Пшеничников, Байбородин, Башунов и многие другие, до кого сегодня уже не докричаться, бережно отнеслись к грузу прошлого, не поспешили избавляться от него чохом.
Меня часто обвиняют, будто палю из пушек по воробьям. Вот и сейчас. Ясно же всякому, что государству нет дела до национальной культуры, ему хватает интереса к культуре суррогатной. А коль ясно, стоит ли говорить о каком-то патернализме, покровительстве? Мы уже убедились, что особого покровительства со стороны государства и не было никогда. Выявление талантливых имен, запуск их на орбиту – дело одиночек, кому определено это профессией, кому зовом сердца, кому тем и другим, вместе взятым. Потом уже, под давлением этих одиночек, часто авторитетных имен, подключались издательства, называемые государственными. Однако для справки должен заметить: издание художественной прозы в Советском Союзе, за редким исключением, было делом прибыльным.
Но что самое интересное (если не сказать – парадоксальное), сегодня литературного покровительства куда больше, чем в прежние времена. Речь, правда, здесь идет об объеме, не о качестве помощи. Я не знаю ни одного литератора – а большинство из них близко не подпустили бы к порогу издательства три десятка лет назад именно по творческим мотивам, – кто при желании не издал бы свою книгу на деньги «доброго дяди». «Дядя» не обязан быть сведущим в литературном творчестве, ему, может, это вообще не надо, а денег – нате, благому делу помогаю, расцвету отечественной словесности. Воистину, добрыми намерениями выстлана дорога в ад! Я сегодня не собираюсь анализировать поток литературы, изданной на спонсорские деньги, задача не та. Но в оценке ситуации, уверен, не ошибаюсь. И, как это опять же ни странно, в этой ситуации невольно оглядываешься в сторону былого государства, точнее, издательско-редакционных институтов, утвержденных им для фильтрации не только инакомыслия, но и всякой литературной нечисти. Где вы, неподкупные рецензенты, завлиты, редакторы, корректоры, техреды?.. Нет, кто-то большой однажды решил: пусть все идет как идет.
Новые времена, новые герои, новые песни. Владимир Куницын опять исследует очередное литературное пополнение. Впрочем, книге, лежащей передо мной, уже больше десяти лет. Называется она «Свет человеков».
«Некоторые представители этой, условно говоря, «третьей волны» зачастую наделены ярким филологическим талантом, великолепным чутьем слова (на мой взгляд, лидер здесь Виктор Пелевин). Однако удивительно именно то обстоятельство, что при всем своем недюжинном филологическом даре они не верят не только в евангелическую суть слова, во многом, если не в главном определившую основную традицию русской православной культуры («В начале было Слово...»), но, используя свою изощренность и набор классических отмычек, не боятся взламывать слово, лезть внутрь его, выгрызать его начальные суть и смысл, творя подлог и подмену. Вместо божественного меда они оставляют в сотах слов свою слюну и чернила. В пустоте вскрытых ими слов – холод. Через них свистит ветер, но этот художественный подчас свист подобен голосу сирен. Шутовство, пародирование, самовлюбленное кривляние поверх трагической почвы жизни, абсолютное отсутствие сострадания и боли вне себя любимого – все это признаки, отводящие эту литературу от русской реалистической традиции, как бы широко мы ее сегодня ни понимали».
Одно могу сказать в качестве комментария: наши не сдаются.
Юрий Виськин, несмотря на возросшие потребности растущего семейства, бросил свою службу инженера, которая в перспективе сулила ему неплохую карьеру и деньги. Не одного тебя сгубила страсть писательства, торжествовали «доброжелатели». Поехал в Москву на Высшие литературные курсы, открытые для членов Союза писателей, не имеющих филологического образования. Еще одно серьезное испытание – взрослому человеку, отцу семейства жить на стипендию... Мы встретились в омской писательской организации, дело было к полуночи, через пару часов мне улетать в Барнаул. Из множества омских друзей и знакомых нашелся один Володя Балачан, с ним мы и распивали болгарский коньяк в пустом писательском Доме. Он и помог разыскать Юру, приехавшего с учебы домой на побывку. Еще он поведал, что горячо любимый мной, близкий друг, прекрасный писатель Александр Плетнев никак увидеться с нами не сможет, поскольку уже несколько лет живет в деревне, обзавелся там хозяйством, не желая ничего ждать от государства и писательского сообщества. Он не обиделся на обвалившееся вдруг всемерное безразличие всех и ко всему, он всего лишь не согласился с ним, возроптал. Как смог.
Юра явился усталый, зачумленный какой-то и... голодный. На вопрос, как там, в Москве, кого из наших видел, он только махнул рукой. Шел жестокий 93-й, инженеры торговали тапочками на углах, большинство писателей не умели делать и этого. Бросай, возвращайся, дома стены помогут! Юра поднял на меня обведенные черными кругами глаза и неожиданно улыбнулся. С этой улыбкой разом вернулось все: наши споры до хрипоты, наши надежды, наши ночные бдения и счастливое безрассудство.
Нет, наши не сдаются.
2
Я написал о новосибирском семинаре молодых литераторов 1982 года с той целью, чтобы обозначить участие тех или иных структур, подразделений государственных служб, отдельных лиц и личностей в национальном литературном процессе. Как выясняется, сегодня это дело пущено на самотек с величайшей широтой, на которую способны только мы, только в нашей стране. Не знаю, каков оборот от книжной торговли в России сейчас, нет под руками такой статистики. Но, думаю, вряд ли больше, чем в доперестроечные времена. Основания для подобного утверждения? Книга прозы, изданная нашим местным, Алтайским книжным издательством тиражом в тридцать тысяч, как правило, больше двух недель в магазинах не залеживалась. Сейчас самые распространенные тиражи – от 500 до 1000 экземпляров и лежат эти экземпляры на книжных прилавках годами. Предлагаю исключить из разговора два десятка модных имен, раскрученных в Москве.
Не буду останавливаться на качестве нынешнего письма, оно разное, как во все времена. Не стану говорить и об изменении статуса нашего согражданина, когда-то самого читающего в мире. Напомню один из приездов в Советский Союз замечательного колумбийского писателя, нобелевского лауреата Габриэля Гарсиа Маркеса. Человек широкой души, он лишь слегка посетовал, что стотысячные тиражи его книг выходят с печатного станка многих и многих издательств нашей страны без всякого согласования с автором. Рассказывал, как тронут был, когда какое-то заштатное периферийное издательство прислало ему его книгу, сигнальный экземпляр. Ни о каких гонорарах, разумеется, речь не шла. А когда восторженные советские издатели стали рассказывать ему, с какой скоростью разлетаются его книги и как их не хватает, удивленный Маркес сказал:
– Так продолжайте печатать дальше, увеличивайте тираж.
На что писателю стали говорить о планах, утвержденных Госкомиздатом, о нехватке в стране бумаги...
– У вас не хватает бумаги, чтобы печатать деньги? – еще больше удивился колумбиец.
Борьба за новую экономику страны, за новое качество жизни порой напоминала кропотливую работу по улучшению березового ствола до полного его сходства с древком. Во всяком случае, интеллектуальный уровень большой массы наших сограждан усовершенствован именно таким образом.
Сетований на эту тему нынче достаточно, не будем добавлять. Да и речь, собственно, о другом. О продвижении молодого автора в годы, предшествовавшие великой перестройке, от литературного объединения к профессиональному письму. Да-да, я не оговорился, к профессиональному, ибо нормально издаваемый писатель (прозаическая книга один раз в пять – семь лет) худо-бедно мог прокормиться своим ремеслом. О поэтах речь не ведется: это самые необеспеченные художники слова во все времена.
| Далее
